Остановка в Чапоме

      С таких вот позиций одновременный удар по лучшим председателям колхозов, входящих в МРКС, и по его председателю был вполне оправданной в политическом отношении акцией. В случае удачи она позволила бы стоявшим за руководством УВД области силам не только подавить хозяйственную инициативу МРКС и "Севрыбы", но и лишить ее вожаков. Все это хорошо вписывалось в подобные акции, прошедшие в 1985 году по всей стране, где оппозиция перестройке попыталась использовать имевшиеся у нее рычаги административной, партийной и судебной власти именно для того, чтобы раздавить и парализовать начавшееся снизу движение. Причем сделано это было с тем психологическим расчетом, что ни партийные органы области, ни руководство "Севрыбы" не посмеют вступиться за Гитермана и председателей, которых объявили ворами, валютчиками и взяточниками. Так и произошло. Дальше действовала, как видно, отработанная за предыдущие годы система: не "психологические подходы" к преступнику, а обыкновенный шантаж, угрозы и физическая расправа, поскольку ничего святого для людей, борющихся за собственное благополучие, чины и жизнь, не существует.
      "Концы" вроде бы сходятся, все лежит на поверхности, но опыт историка и археолога заставляет меня относиться с недоверием к таким вот объяснениям, прямо вытекающим из содержания документов. Не фактов, а именно документов, которые составляются так, чтобы факты действительности представить в определенном освещении. Однако других объяснений у меня пока нет. Будут ли - еще неизвестно. Во всяком случае не раньше, чем я окажусь снова на Кольской земле и попытаюсь выяснить, что же происходило там два года назад.
      Наш разговор с Гитерманом подходит к концу. Он прощается. Из окна мне видно, как он выходит из подъезда дома с портфелем и авоськой в одной руке, останавливается, на минуту заколебавшись, в какую сторону повернуть, заворачивает направо и, чуть сгорбившись, исчезает за углом дома, унося с собой нелегкие думы о будущем и гнетущую тяжесть пережитого. Ко всему этому мне придется еще возвращаться, перечитывая привезенные им бумаги и прослушивая запись нашего разговора, который оставил во мне ощущение, что я упустил в нем что-то весьма важное, что мне еще предстоит найти.

2.

      В Мурманск я лечу месяц спустя после встречи с Гитерманом. За бортом, как сообщает стюардесса, минус пятьдесят, ослепительное солнце на безоблачном небе, но внизу сплошная пелена облаков, и совсем неизвестно, чем встретит Мурманск - хрустящим снежком или хлещущим дождем очередного циклона. Накануне был дождь, это я знаю от Каргина, с которым говорил по телефону.
      Пожалуй, встреча с Каргиным - самое трудное, что ждет меня в Мурманске. Позиция, которую занял начальник "Севрыбы", депутат Верховного Совета СССР Михаил Иванович Каргин в деле Гитермана, на мой взгляд, не находит себе оправдания. Вместо того чтобы выступить в его защиту, пойти на прием к Генеральному Прокурору СССР, он предпочел отмолчаться, уйти в сторону. Даже потом, когда Гитермана выпустили, Каргин его не принял, передал, чтобы подождал суда, "очистился бы" и уже тогда приходил для разговора... Струсил? Но чего? Или - почему струсил?
      Что такое могло стоять за мифическим "должностным подлогом", что тревожило и не давало покоя начальнику "Севрыбы"? Признаться, на этот вопрос я не мог найти удовлетворительного ответа, и он продолжал терзать меня своей неопределенностью. В первую очередь потому, что Каргин мне нравился. Он импонировал мне своей широтой, смелостью взгляда, пониманием проблем, быстротой решений. Нет, далеко не во всем мы сходились. Наверное, если быть точным, мы сходились с ним в немногом, потому что были очень разными людьми, но зато сходились в интересующих нас вопросах - в отношении к человеку, к делу, к земле, к рыбаку и крестьянину. Сейчас событиями я был поставлен в очень трудное положение. По своему характеру я не мог, да и не хотел, нужды не было, притворяться. При первой же встрече с Каргиным я должен был выяснить его позицию в отношении Гитермана: я слишком уважал Каргина, чтобы утаивать от него изменение моего к нему отношения.
      Это было чертовски трудное положение, но оно касалось не одного начальника "Севрыбы". Я не хочу быть романистом, потому что мне скучно писать диалоги и придумывать несуществующих героев, тогда как рядом со мной живут, работают, страдают и ищут свои цели в жизни множество интереснейших людей. Но в какое бы дело ты ни ввязался, вместе с друзьями приобретаешь и врагов, потому что публицист никогда не может быть лишь беспристрастным летописцем событий.
      Так получалось, что я никак не мог быть на чьей-то одной стороне. "Сторон" оказывалось слишком много, причем очень противоречивых. Один и тот же человек, как то часто бывает, в жизни бывал далеко не однозначен. Я был безусловно "за" Гитермана во всем, что касалось его следственных и судебных мытарств, но в отношениях Гитермана и Тимченко я столь же безусловно оказывался на стороне последнего во всем, что касалось базы флота и отношений руководства МРКС и колхоза "Ударник". То же самое я мог сказать и в отношении других людей. Я был "за" Каргина, как руководителя "Севрыбы", но мне претила его позиция в отношении к Гитерману, а еще раньше - к Тимченко. И все это только начало.
      Отправляясь в Мурманск с тем,- чтобы разобраться в делах председателей колхозов, я, похоже, влезаю в запутанную и грязную историю, в которой "отцы" города и области проявили себя отнюдь не с лучшей стороны. Сейчас они хотели бы предать прошедшее забвению, так что мой приезд вызовет только обиду и раздражение. Но ничего не поделаешь. Цезарь по такому поводу сказал бы фразу, которая потом вошла бы во все учебники. Мне же остается только ждать и смотреть, как будут разворачиваться события. Самолет идет на посадку, кто-то будет меня встречать, как пообещал Каргин, внизу уже видна широкая лента Туломы, знакомые сопки с редколесьем, совсем близко за иллюминатором проносятся припорошенные снегом елочки, желтеет сухая трава по краю взлетной полосы, легкая встряска - и вот мы уже медленно подруливаем к низкому зданию мурманского аэровокзала.
      Действительно, меня встречают. Еще пробираясь через толпу, ожидающую вещей, я примечаю двоих, стоящих на видном и в то же время не слишком выделяющемся месте у справочного киоска. Свет бьет в глаза, за фигурами большое окно, потому я не сразу узнаю в одной из них Виктора Георги, ответственного секретаря еженедельника "Рыбный Мурман", встреча с которым для меня особенно сейчас приятна. Георги в курсе дел всего рыбного хозяйства области, может дать дельный совет или справку, не меньше, чем я, интересуется положением дел в рыболовецких колхозах и "болеет" за Терский берег. Но главное, конечно, заключается в том, что он именно тот человек, с которым мне легко и интересно работать. Мы знакомы уже несколько лет, вместе выезжали в районы области, и я уже привык, что на Кольской земле меня сопровождает Георги - невысокий, чуть полноватый, в потертом кожаном пальто с ремнем, с полным добрым лицом, на котором сейчас появились искорки рыжеватых усов, делающие его похожим на Эркюля Пуаро, знаменитого героя романов Агаты Кристи. Второй - высокий, костистый, а потому несколько нескладный, в темно-сером пальто и новой ондатровой шапке - оказывается сотрудником отдела по делам рыболовецких колхозов - "уполовиненного" теперь отдела, сразу поправляет Георги, потому что с образованием Всесоюзного объединения рыболовецких колхозов (сокращенно - ВОРК) он превратился в отдел внутренних водоемов: формально МРКС теперь не подчиняется "Севрыбе".
      Это - первая новость, за которой, я чувствую, последует немало других. Через несколько минут черная севрыбовская "Волга" уже несется по пустому шоссе между присыпанных первым снегом сопок. С погодой мне повезло: бесконечная пелена облаков начала рваться на самых подступах к Мурманску, и теперь в лохматые просветы нет-нет заглянет холодное полярное солнце. Георги говорит, что это результат их стараний к моему приезду: две недели Мурманск утюжил дождями и ветром очередной циклон, а теперь синоптики обещают неделю хорошей погоды. Так что если я собираюсь на Терский берег, вполне возможно, что удастся не только долететь туда, но и вернуться. Он, Георги, во всяком случае, на это очень надеется, потому что хотел бы меня сопровождать. Конечно, если я не против...
      Вот это самое приятное и ценное в Георги. Не деликатность, это само собой, а умение предугадывать события. Это значит, что он точно так же интересуется всей этой историей, а потому рассчитал, что одним из первых моих шагов станет поездка в Чапому, к Стрелкову. О моем приезде он узнал от Тихончука, вот этого долговязого сотрудника отдела внутренних водоемов, который был послан Каргиным встречать меня в аэропорт. Но Тихончук меня не знал, никого из знакомых в Мурманске не оказалось, и он догадался заехать в редакцию еженедельника, чтобы взять Георги "для опознания". Теперь, в машине, Георги вводит меня в курс мурманских дел.
      - ...Сначала - "Севрыба". Каргин ждет вас у себя в кабинете, сказал, чтобы прямо везли к нему. Номер, как вы и просили, заказан в новом Доме межрейсового отдыха моряков. Ну, что в "Севрыбе" - все Каргин расскажет. Шаповалова, его заместителя, уже нет, вместо него Наумов из промразведки, главный "шеф" чапомской зверобойки. Несветов? Он сейчас куда-то уехал...
      - К отцу. Отец у него заболел,- сообщает Тихончук о своем начальнике.
      - Главное, вокруг чего сейчас страсти кипят,- это ВОРК, во главе которого по-прежнему стоит Эвентов. Управление по делам рыболовецких колхозов Минрыбхоза СССР преобразовали во Всесоюзное объединение этих колхозов, то есть в главк, еще одну надстройку сделали. Впрочем, о ВОРКе тут с вами каждый второй говорить будет, поэтому не стану забегать вперед. Одни считают, что он нужен, другие - что нет... В общем, сами разберетесь!
      Судьба ВОРКа меня пока не волнует, а вот отсутствие в Мурманске Несветова несколько нарушает планы. А может быть, это и к лучшему? В делах председателей он мне не помощник, у нас с ним разные взгляды на них, это-то мы с ним давно выяснили. Но отсутствует не только Несветов.
      - Егорова в Мурманске тоже нет. Уехал в отпуск и вернется только через месяц. Он на прежнем месте, заместитель председателя МРКС по сельскому хозяйству колхозов.
      - А Тимченко?
      - В Минькино. Я ему позвонил перед выездом, как только узнал, что вы прилетаете. Ждет, хочет встретиться. Ну, у него есть что порассказать! Наверное, вы и к Коваленко в Териберку собираетесь?
      Во всяком случае, хотел бы. Как он? Пока я не хочу говорить при посторонних, что виделся с Гитерманом и что интересуюсь его делами. Для всех, кроме Георги, я приехал в командировку, чтобы посмотреть, как идет перестройка в рыболовецких колхозах области. И в общем-то, я не могу сказать, что это не главная цель моего приезда. Что получится из моего "расследования" - еще толком не знаю, а вот изменения в жизни колхозов, шаги, которые сделала Чапома, получив базу зверобойного промысла, мне чрезвычайно интересны.
      - С Коваленко все в порядке, работает в Териберке председателем,- отвечает Георги.- Я с ним не виделся, но слышал, что он подавал апелляцию, был суд в Мурманске, ему пересмотрели приговор, что-то там изменили, сократили, и он остался на своем месте.
      - А Подскочий?
      - Кажется, он куда-то на юг уехал, к брату, нет его в Мурманске,- отвечает Тихончук вместо Георги.- Его судили, исключили из партии, нашли какие-то большие хищения. Говорят, несколько тысяч присвоил, на суде сознался.
      - Но за это же его должны были посадить?!
      Тихончук пожимает плечами. Он не знает, не интересовался этим. Его дело - внутренние водоемы, к колхозам он никогда отношения не имел. Если бы был Несветов, тот мог бы объяснить, как и почему, тот знает.
      - Что-нибудь писали обо всех этих делах у вас? - спрашиваю я Георги.- Или так ничего и не было?
      - Ни строчки. Полная тайна. Зато слухов и раз говоров было больше чем достаточно. И сейчас еще о Гитермане говорят. Ведь никто ничего понять не может! Ему дали два года условно: полтора года ушло в зачет за предварительное заключение, полгода он где-то у себя на родине отработал. Вроде бы он сейчас в Мурманске. Хотите с ним встретиться?
      - Может быть,- говорю я неопределенно и задаю вопрос о новом председателе МРКС, с которым мне предстоит увидеться сегодня вечером или завтра - в один из первых дней.
      - Ну, что можно сказать о Голубеве? - отвечает Георги.- В отличие от Гитермана - человек мягкий. Многие даже сетуют: не чувствуется, говорят, твердой руки. Ох, как мы ко всякой "твердости" привыкли! Немногим больше года на этом месте. В прошлом - капитан, потом работал в центральном конструкторском бюро "Севрыбы", теперь знакомится с новым для себя делом. Интеллигентен, любит поразмышлять, мнение свое людям не навязывает. Другой стиль руководства. Но иногда задумаешься - а руководство ли это? Нет напористости Гитермана, нет его энергии, но в то же время нет его упрямства...
      - Вот-вот,- вступает в разговор Тихончук.- По этому и базу флота развалил, кончилась мурманская база флота!
      - Кто же теперь из нее вышел?
      - Савельев. Это самая последняя новость. Вы знали Савельева? Возглавлял отдел кадров в МРКС. До этого на флоте работал, молодой, а тут захотел пойти председателем в Ура-губу, в колхоз "Энергия". Поработал немного, подружился с Тимченко, стал перенимать его опыт. А на прошлой неделе сделал то же, что сделал три года назад Тимченко: увел свои суда из базы флота! Помните, какой был тогда скандал? - оживляется Георги.- А теперь - тишина. Никто слова не сказал, будто так и надо. А ведь и на самом деле так надо: если колхозу невыгодно флот в базе держать - так это его флот, он хозяин, он сам и решает! А что такое база без "Ударника" и "Энергии"? Уведет свои суда Коваленко - и конец, останется только флот "Северной звезды", которая без Подскочего теперь на ладан дышит, да три судна, что в прошлом году дали терским колхозам. Тоже проблема. Каждому колхозу - по одному судну, да и то по старому, да и то за год до того, как им всем в календарный ремонт идти надо. А фонд на амортизацию с ними на колхозный счет не перевели! И об этом с вами говорить будут! - обещает мне Георги.
      Терским колхозам продали корабли? Но то, о чем рассказал Георги, может обернуться не поддержкой, а глубокой долговой ямой, из которой никакая межхозяйственная кооперация не поможет, выбраться. Удар по базе флота - это, безусловно, торжество Тимченко. И то, что эту базу "Севрыба" бросает на произвол судьбы, тоже симптоматично: что-то там оказалось не так...
      - Как ко всему этому относится Каргин, Витя?
      - Ему, мне кажется, теперь не только до базы, но и до колхозов нет дела. Они ведь теперь уже не его! У "Севрыбы" свое хозяйство, дай бог с ним управиться. Промысловая обстановка на глазах ухудшается, ловить нечего, неизвестно, как план выполнять и выполнят ли в этом году. Районы разбросаны, большетоннажные суда, которые мы строили и строим, теперь себя не оправдывают... И с межхозяйственной кооперацией неизвестно, что теперь делать. На нее, как вы помните, и раньше-то предприятия "Севрыбы" не слишком охотно шли. Но тогда был Гитерман, который все это делал. Тогда нажимал обком, тогда сам Каргин за всем этим следил и во все вникал. А теперь нет Гитермана, сменились председатели, наконец, произошло официальное разделение... Кому теперь все это надо?
      - Выходит, правы были председатели колхозов, которые не хотели увеличивать поголовье скота и спрашивали, что им делать, если кооперация лопнет?
      - Выходит, были правы. Для мурманских колхозов все осталось, как было: сообщение с городом есть, реализовать продукцию можно в два счета. Но вот на Терском берегу предприятия от кооперации откажутся - тогда колхозам плохо придется. Единственный выход - скот под нож пустить. А что с фермами делать, с идущим уже строительством?..
      Все здесь завязано в один тугой узел - личные отношения, сельское хозяйство, океанический лов. Все вроде бы знакомо, и люди те же, а впечатление, будто не два с небольшим года прошло, а по меньшей мере десятилетие. Перестройка? А у нас в хозяйстве перестройка не прекращается. Еще не успели одно построить, до ума довести, как уже все ломаем, перестраиваем, с места на место переносим. Не успели по-новому расставить все - опять таскаем из угла в угол, новое выкидываем, новейшее тащим, а кроме сутолоки, ничего нет: коровы стоят не доены, не кормлены, овцы дохнут, а картошка под открытым небом мерзнет и гниет... И все потому, что наверху управленческий аппарат крутится, своей особой жизнью живет, обновляется, перестраивается и - не дает работать внизу, на земле, откуда только и может продукт идти. План по добыче, план по производству, но никогда - план по потребностям, по потреблению, по реализации. Где, сколько и чего нужно. Тогда, может быть, и встало бы все на нормальные рельсы. А пока, при "плановом" хозяйстве, никто не знает, что будет завтра, потому что план строится не по сегодняшнему даже, а по вчерашнему дню, загодя, и никаких коррективов в него уже не ввести...
      За разговором мы въезжаем в Мурманск. Он тоже перестраивается, причем значительно лучше, чем его хозяйство. По склонам сопок спускаются к долинам и к заливу многоцветные и многоугольные бастионы домов-кварталов. Природа словно специально подбросила архитекторам подобную головоломку, и, хотя мурманчане своим городом вроде бы недовольны, я считаю Мурманск одним из самых удачных и интересных городов Заполярья, во всяком случае в его новой части. Но вот мы въезжаем в старую, центральную часть, выстроенную на месте обгорелых пустырей сразу же после войны, притормаживаем у редакции "Рыбного Мурмана", где сходит Георги, и за площадью и припорошенным первым снежком сквером мне открывается знакомое здание с колоннами, только не розовое, как два с половиной года назад, а теперь уже бирюзовое, где на втором этаже в своем кабинете меня ждет начальник "Севрыбы".
      Об этом я помню все время и, даже разговаривая с Георги, размышляю, зачем нужна такая спешка, тем более что на следующий день Каргин никуда не уезжает, как он сказал мне накануне по телефону. Конечно, все могло измениться, в отличие от меня своим временем начальник "Севрыбы" не располагает, и все же мне кажется почему-то, что главное здесь - желание встретиться первым, чтобы узнать о моих планах, о том, что я собираюсь предпринять и вообще зачем приехал в Мурманск в такое неурочное время года. И опять мне непонятно, как в случае с Гитерманом: чего Каргину-то волноваться? А может быть, это все мои домыслы, у Каргина оказалось "окно" и он решил его сразу использовать, чтобы потом не пришлось нам искать время встречи?
      И вторая мысль, обычная, с которой я вхожу каждый раз в тяжелые стеклянные двери позади колоннады портика: меняется Мурманск, но не "Севрыба". В таких вот зданиях конца 40-х - начала 50-х годов, при всей их эклектике и безвкусице, к которым мы уже привыкли, есть давно забытая проектировщиками фундаментальность и добротность, так сказать, "повышенный запас прочности". Они напоминают старые респектабельные фирмы, которые не рвутся вперед, довольствуются небольшим процентом прибыли, но зато выдерживают все штормы кризисов.
      Кабинет у Каргина под стать такой фирме - просторный, добротный, с тяжелой темной полированной мебелью, с длинным столом совещаний, широким рабочим столом, который украшен массивным письменным прибором с латунными якорями и штурвалами. Здесь ничего не меняется - те же карты Мирового океана на стенах, большая карта Советского Севера, расцвеченная по побережьям морей условными значками колхозов, рыбопунктов, метеостанций, лабораторий и опытных хозяйств.
      Ну, а Каргин - прежний?
      Вроде бы все как было - крепкое, на мгновение затянувшееся рукопожатие, форменный пиджак без единой морщинки, вид бравый, но сквозь прежний задор в голосе прорываются какие-то несвойственные ему ноты, да и под глазами что-то уж очень набрякли мешки. Капитан рыболовецкой державы Севера устал, и это не сиюминутная, на другой день проходящая усталость, а та, что ведет счет прожитым годам и своим резцом незаметно, но безжалостно проводит сеть морщин возле глаз, у складок рта и прореживает короткий ежик стрижки до легкого уже ореола.
      Почти физически я ощущаю его цепкий взгляд, скользящий по мне, столь же оценивающий, как и мой, когда мы садимся друг против друга. Иногда мне кажется, что Каргин испытывает ко мне такое же острое любопытство, как и я к нему. В чем-то мы схожи, иначе откуда такое желание понять другого, "обнюхаться", как он говорит. Мы вызываем друг у друга любопытство, как неожиданно встретившиеся существа из разных пространств и измерений. Или просто не укладываемся в те стереотипы, которыми привыкли оперировать?
      Каргин привлекает меня и как человек, и как крупный руководитель. Мне интересны его заботы, способ, которым он решает встающие перед ним проблемы, характер его общения с людьми, его собственный характер - решительный, властный. Разговаривая и наблюдая за ним, я пытаюсь понять и положение способного организатора на достаточно высоком уровне нашей системы хозяйства, и механизм действия самой системы, так часто вступающей в противоречие с собой, с теми постулатами, которые были в нее когда-то заложены, и с теми целями, которые она вроде бы преследует. Председатели, Гитерман, Каргин - это все звенья одной цепочки, разные уровни одного государственного механизма, взаимодействие которых мне так же интересно, как взаимосвязь и взаимозависимость явлений природы в системе биосферы. Разница только в том, что законы биосферы отлаживались природой, как и ее механизм, в продолжение шести миллиардов лет, они исключают субъективизм, в то время как при всей заданности механизма хозяйствования объективные законы экономики подменены волевыми решениями, а действия каждой привходящей в этот механизм человеческой молекулы определяются множеством окружающих ее субъективных факторов.
      Встречи с Каргиным для меня всегда плодотворны. Что же касается его, то вряд ли он стал бы тратить свое время впустую. Значит, и он что-то получает от нашего общения?
      Что он получал от общения с Гитерманом?
      Но можно ли назвать служебные встречи "общением"? Может быть, не случайно совсем в характеристике Гитермана, направленной в суд из "Севрыбы", я обнаружил такую вот примечательную строчку: "Скрытен в вопросах личной жизни". Что это - упрек, что не организовывал застолий и сам не пил? Строчка эта как нельзя лучше высветила для меня нелады, которые таились в отношениях между Гитерманом и его непосредственным начальством. Что-то там было, но что? Сейчас этот вопрос я не буду задавать Каргину. Не потому, что он на него не ответит. Ответит! Но я получу не тот ответ, который интересует меня, потому что он будет - о другом. Ведь сокровенное, часто только ощущаемое, человеку всегда трудно сформулировать. И не потому ли Каргин, безусловно готовившийся и к встрече, и к нашему разговору, в котором так или иначе всплывут все "больные" вопросы, сейчас ерничает:
      - Приехали, значит... На нас посмотреть и себя показать, так, что ли? А что смотреть? Перестройку нашу? У нас тут ого-го какую перестройку устроили! Такую "охоту на ведьм", что только держись. На всю область шухер был, только до Москвы не дошло... А что в итоге? Да ничего. Людей измордовали! Гитермана мы потеряли, это вы знаете. Стрелкова потеряли, Подскочего - тоже... Одного Коваленко отстояли, да и то чего это стоило. Но тут уж, как говорится, всем миром навалились, благо он последним шел. Опомнились! Это что, перестройка? В самый ответственный момент лучших работников порубили. Настоящих, проверенных! И до сих пор им замены нет. Не были еще в рыбаксоюзе? Ну, будете. Поставили одного на место Гитермана, очень он просился - не тянет, опять менять надо. А кем заменять, скажите на милость? У них там за эти два года все вразвал пошло. База флота последние дни доживает: колхозы свои суда отзывают, а эти мудрецы только глазами хлопают. И сказать ничего нельзя - демократия! Да и как говорить, если колхозы уже не наши? Зачем, спрашивается, этот ВОРК нужен, если он ничем своих колхозников обеспечить не может?..
      Каргин говорит с запалом, говорит о той "занозе", которая, как видно, ему больнее всего, потому что впилась в самое уязвимое место, в его детище - межхозяйственную кооперацию. ВОРК далеко, в Москве, у него нет ни своего снабжения, ни своих баз, ни своих специалистов, ни ремонтных заводов - ничего, кроме еще одной надстройки, чисто бюрократической. А "Севрыба" здесь, под боком, все через нее, и без нее колхозам шагу не сделать...
      - ...Создали они это всесоюзное объединение,- обличает Каргин,- выделились от нас, а дальше что? Демократию развивать? А что стоит демократия вообще, если она фондами не обеспечена? Если за каждой гайкой, за каждой ниткой надо колхозу в Москву ехать или опять ко мне на поклон идти? А я теперь не дам: откуда? Раньше фонды на колхозы шли через "Севрыбу", ну и мы тоже помогали, чем только могли. А теперь? На хрена это надо было придумывать? По-моему, тут вместо демократии только бюрократию развели, еще одну инстанцию создали... Ну, хорошо,- остывает он.- Хотите сами управляться - ваше дело, нам же легче. Но что прикажете делать с кооперацией, в которую столько сил вложено? Как я могу теперь заставить своих директоров помогать колхозам, если и раньше, когда колхозы к нам в объединение входили, они только под моим нажимом что-то для них делали? Ведь вся эта кооперация - чистейшей воды благотворительность...
      Но тут Каргин уже явно хватает через край, о чем я сразу ему напоминаю.
      - Не совсем так, Михаил Иванович,- останавливаю его.- Кооперация спасла терские колхозы, все верно, никто тут спорить не станет. Ваши предприятия взяли на себя закупку и реализацию сельскохозяйственной продукции, и она им, как известно, обходится в копеечку: накладные расходы на транспортировку по воздуху - рубль на килограмм. И все же, признайтесь, на это вы пошли не ради своей широкой души и печальных глаз Гитермана. Для вас - для "Севрыбы", для всех входящих в нее предприятий и объединений - это был выход, причем крайне выгодный. Сколько вам надо было бы потратить средств, чтобы на пустом месте создать подсобные хозяйства предприятий, как это требовала от вас Продовольственная программа?
      - Миллионов сорок-пятьдесят...
      - А какой срок нужен был бы, чтобы получить хотя бы копеечную отдачу?
      - Три-пять лет, не меньше. Ведь тут скалы и болота пахать надо, строить помещения, вести водопровод, людей набирать...
      - Вот-вот. А тут сразу все готовое, и всего один- два миллиона на перспективу. Что, не так? Из такого расчета и накладные расходы в десятки тысяч никто в расчет не берет. Так что скажите спасибо Гитерману! Кстати,- я круто меняю тему разговора,- что с ним теперь будет?
      Словно споткнувшись на имени Гитермана, Каргин потухает. Он оседает в кресло и отворачивается к окну. Отвечает он тоже не сразу.
      - С Гитерманом? А что с ним будет? Отсидел в тюрьме, отделали его как бог черепаху, а теперь, наверное, и условный срок у него кончился. Не заходил. Кто говорит, он вообще из Мурманска уехал, кто говорит - здесь его видели... Я на суде не был, не знаю, что там было. Если захочет работать, я от него не откажусь, работник он хороший. За Терский берег ему можно золотой памятник поставить, да только толку теперь что?
      Каргин говорит отвернувшись, как будто в окне он увидел что-то очень интересное, что занимает его мысли. И я вдруг понимаю, что этому сильному, волевому человеку, который не побоится в одиночку пойти на медведя, сейчас не хочется смотреть мне в глаза. Наступает тягостное молчание, которое я нарушаю вопросом:
      - Михаил Иванович, почему вы не заступились за Гитермана?
      Он резко поворачивается.
      - Кто вам сказал, что не заступился? Я ходил в обком, звонил Данкову, сказал, что сомневаюсь в виновности Гитермана, что надо было подождать, проверить. Мне ответили, что доказательства уже есть, нет только признания Гитермана, так что все законно...
      - И вы, член бюро обкома, ничего не попытались сделать?
      - А что я должен был делать, если мне так ответили? - спрашивает Каргин с вызовом.- Мне ответил первый секретарь обкома, что он дал согласие на арест Гитермана. А кто я такой, чтобы сомневаться?
      - Вы? Депутат Верховного Совета. Это - немало.
      - Ну и что я должен был сделать как депутат? Пойти жаловаться? А мне сказали: сиди и не рыпайся, не твое дело. Это дело следственных органов. Давление на них оказывать? Кто бы мне это позволил? А потом, откуда я знал, может, Гитерман и вправду брал взятки?
      - Но сейчас-то вы знаете? Суд снял с него это обвинение.
      - Суд с него обвинение не снял, он его отклонил "за недоказанностью", а это не одно и то же. Не думайте, что я согласен с судом. Если бы это было так, я бы просто сейчас не стал с вами разговаривать о Гитермане. Сейчас я знаю, что он ни в чем не виноват, мы тут то же свое небольшое следствие провели, и я сейчас так же, как и вы, уверен в невиновности Гитермана. А в то время - нет...
      - Но вы же его хорошо знали!
      - Как это я мог его хорошо знать? Домами мы не знакомы, ни я у него, ни он у меня дома не бывали, только здесь, вот в этом кабинете, на совещаниях, да несколько раз в общих поездках. А там, как вы знаете, не до знакомства... У меня в "Севрыбе" десятки тысяч человек, сотни руководителей, и всех их я должен знать? Я могу представить человека только по его деловым качествам, по тому, как он решает вопросы, как отвечает за порученное ему дело. Да, Гитермана я знал, сам пригласил его на место председателя МРКС, потому что видел: мужик толковый, энергичный, с ним можно работать, и работать хорошо... А что он там себе думает, как и чем живет - это уж извините! Вы его и то лучше как человека знаете, чем я. Да, я всегда считал его честным и порядочным человеком, не мог поверить, когда все это случилось. Но мог ли я положа руку на сердце сказать, что все это гроша ломаного не стоит, что он не брал никогда?