Святая дорога

      Но вдруг Карамзин услышал под окном женский голос, вопрошавший: "Господин! господин! не надобно ли вам цветов?"
      "Этот голос, - продолжает Карамзин, - прервав нить идей моих, мог бы чрезмерно рассердить меня, если бы он был не женский; но я, по старой привычке, все еще не умею сердиться на женщин... Смотрю и вижу сельскую невинность, которая, остановясь перед окном моего низенького домика, показывает мне букет свежих ландышей. Встаю с кресел, как молодой человек (ибо у меня еще нет подагры), даю деньги, беру цветы, нюхаю их и снова ищу в голове мыслей... Но чего лучше? этот букет может быть темою... Без сомнения!.. Задумываюсь на минуту и восклицаю: "Слава нынешнему просвещению и великим успехам его в Москве белокаменной!"
      И далее Карамзин начинает развивать свою любимую идею о благодетельном влиянии просвещения на общество и на исторические судьбы человечества.
      "Так на моей памяти образовалась в нашей столице сия новая отрасль торговли; на моей памяти стали продавать здесь ландыши. Если докажут мне, что в шестидесятых годах хотя один сельский букет был куплен на московской улице, то соглашусь бросить перо свое в первый огонь, который разведу осенью в моем камине... Из чего мы, философы, заключаем, что московские жители просветились, ибо любовь к сельским цветам есть любовь к натуре, а любовь к натуре предполагает вкус нежный: утонченный искусством. Как первые приемы философии склоняют людей к вольнодумству, а дальнейшее употребление сего драгоценного эликсира снова обращает их к вере предков, так первые шаги общежития удаляют человека от натуры, а дальнейшие снова приводят к ней".
      Карамзин напоминает о том, что старинные русские бояре не испытывали желания наслаждаться природой, любоваться сельскими ландшафтами и вообще считали возможным жить лишь в городе, что еще в середине ХVIII века "богатому русскому дворянину казалось стыдно выехать из столицы и жить в деревне". Далее он переходит к современной ему эпохе - концу ХVIII - первым годам XIX века. "Какая разница с нынешним временем, когда Москва совершенно пустеет летом; когда всякий дворянин, насытившись в зиму городскими удовольствиями, при начале весны спешит в село слышать первый голос жаворонка или соловья! А кто должен остаться в Москве, тот желает, по крайней мере, переселиться за город; число сельских домиков в окрестностях ее год от году умножается, их занимают не только дворяне, но и купцы. Мне случилось в одной подмосковной деревне видеть крестьянский сарай, обращенный в комнату с диванами; тут в хорошее время года живет довольно богатый купец с своим семейством. В городе у него каменный дом и большой сад, но он говорит: "Что может сравниться летом с приятностью сельской жизни?" Еще не так давно я бродил уединенно по живописным окрестностям Москвы и думал с сожалением: "Какие места! и никто не наслаждается ими!" а теперь везде нахожу общество!"
      Статья Н.М.Карамзина "Записки старого московского жителя" - первый в русской печати опыт исторического, психологического и нравственного или, употребляя объединяющий в себе все эти понятия термин карамзинских времен, философского исследования появившегося тогда нового явления в московском быту, впоследствии получившее название летней дачной жизни.
      Во времена Карамзина слова "дача" и "дачник" еще не употреблялись в том смысле, какой они получили позже и имеют сейчас. Дачей назывался участок земли, подаренный кому-либо кем-либо (обычно это бывало царское дарение казенных земель), а "дачниками" называли обоих действующих лиц этого акта: дарителя земельного участка и одновременно - получившего этот дар. В таком двойном значении слово "дачник" зафиксировано в словаре В.И.Даля. Дачниками же в нынешнем значении этого слова, то есть живущих на даче, при Карамзине называли описательно - летними обитателями деревень.
      Слово "дача" как название летнего загородного отдыха получило распространение в конце 1820-х годов. А.С.Пушкин употребляет его как новое, характерное словцо в набросках двух неосуществленных романов из современной светской жизни. Причем в обоих случаях в первой же фразе: "Гости съезжались на дачу" и "Мы проводили вечер на даче".
      В пушкинские времена выезд летом на дачу считался и новинкой, и принадлежностью преимущественно дворянской жизни.
      Некоторая вольность общения, бульшая по сравнению с салонной, городской, допускавшаяся среди дачников, вызывала осуждение новых богачей-промышленников из купечества. Н.П.Вишняков - московский купец пишет в своей книге воспоминаний "Из купеческой жизни" про 1830-е годы: "На даче мы никогда не жили. Дачи в то время были новшеством, принятым только в кругу очень богатых и эмансипированных купцов..." По своим средствам Вишняковы считались в Москве в числе "богатых" и могли позволить себе не только нанять, но и приобрести дачу, так что главная причина заключалась в том, что семья еще не была в достаточной степени "эмансипированной". Молодое поколение Вишняковых в 1840-е годы уже имело дачи, но старики продолжали относиться к ним с предубеждением, правда объясняя его неудобствами дачной жизни. "Моя мать, - пишет Н.П.Вишняков, - выросшая в городе, никогда не любила дачной жизни, и впоследствии, когда ей приходилось гостить у кого-нибудь из сыновей, делала это исключительно "из чести", чтоб сделать им удовольствие, и ограничивала обыкновенно свое пребывание коротким промежутком времени. Как истую горожанку ее не пленяли ни перспективы полей и лесов, ни благоухание трав, ни прелесть летнего вечера: она тотчас находила, что "сыро", и удалялась в комнаты. Ее крайне беспокоили комары, мошки и пауки; пыльной деревенской дороге она без всякого сравнения предпочитала чистенькие дорожки своего сада, твердо утрамбованные и посыпанные красным воробьевским песком".
      Дальнейшее развитие дачной истории Подмосковья описывает К.А.Полевой в очерке "Москва в середине 1840-х годов": "До французов иметь дачу казалось недосягаемым блаженством богатства, и того почли бы беспутным мотом, кто вздумал бы завести себе дачу; полагали, что только Шереметевы, Голицыны и подобные им бояре могут иметь загородные дома. Теперь, напротив, учители, чиновники, небогатые купцы - все имеют дачи или нанимают их на лето. Богачи помещаются наряду с ними: не у многих есть свои богатые дачи, да и то большей частью приобретенные случайно; живут все очень скромно, по крайней мере без всякой пышности и чванства. Этот новый, прекрасный и здоровый обычай наделил окрестности Москвы множеством прекрасных загородных домов и домиков, и из них-то образовались целые предместья в Сокольниках, на Бутырках, в Петровском. Кроме того, повсюду рассеяны дачи, и в летнее время многие семейства живут даже в крестьянских домах, по ближним деревням".
      Во второй половине XIX века летнее пребывание на даче стало необходимой частью жизни всех москвичей, имеющих достаток для ее найма. Слова "дача", "дачная жизнь", "дачник", "дачница" вошли в обиходную речь в своем новом значении, совершенно вытеснив старое, которое напрочь забылось. Тогда же определились и все, как положительные, так и отрицательные, как поэтические, трогательные, так и смешные стороны дачной жизни, появились почти терминологические выражения "дачный роман", "дачное знакомство", "дачный муж". В 1877 году С.И.Любецкий издал путеводитель по окрестностям Москвы, назначение которого обозначил на обложке: "для выбора дач и гуляний". Это было одно из первых, может быть, даже первое издание такого рода. Любецкий открывает книгу теоретической - "философской" - главой "Общий взгляд на дачи и дачную жизнь".
      "Что нужно для дач? - вопрошает Любецкий и отвечает: - Чистый воздух, проточная, свежая вода, сухая почва земли, обилие леса... Что дачи полезны в гигиеническом отношении, всякому известно, и по теории и по практике; но требования от дачной жизни не у всех одинаковы: некоторые переезжают на дачи, как в лечебницу, для поправления здоровья, чтоб жить лицом к лицу с природой, им нужен воздух, лес, в котором бы можно было отдохнуть сладко-дремотно, под обмахиванием древесных ветвей; а другие едут на дачи для удовольствия, третьи для каких-нибудь видов... Иным нужен не отдых на дачах, но балы, концерты, фейерверки и изысканный туалет (вериги своего рода)..."
      В яркой картине изображает Любецкий возникшую с модой на дачное времяпрепровождение и ставшую вечной проблему найма дачи.
      "Лишь только месяц март (бокогрей) начнет принимать в свое распоряжение природу, все газеты наполняются объявлениями, зазывными приглашениями на дачную жизнь в разных близких и дальних загородных областях, окружающих столицу. Еще лед затягивает лужи тонким слоем, снежные мотыльки кружатся в воздушном океане, еще густые туманы, будто прозрачным газом, обволакивают природу, еще многие горожане прогуливаются по московским тротуарам, укутанные в пушистые меха и обутые в камчадальские сапоги, а мысли о найме дач уже теснятся в их воображении..."
      В конце XIX - начале XX века возникает много специально дачных поселков, массовое строительство дач вызвало к жизни оригинальный архитектурный стиль - дачную архитектуру - самую невероятную и смелую эклектику. Тогда часто по отношению к таким дачам говорили: "дача-игрушка".
      В художественной литературе конца XIX - начала XX века тема дачной жизни занимает довольно заметное место, ее затрагивают и крупные писатели, такие, как А.П.Чехов, И.А.Бунин, М.А.Булгаков, и безвестные газетные юмористы.
      Революция во многом изменила бытовую жизнь в России, из нее навсегда ушли многие обычаи и явления, но как только стихли революционные бури, вернулась "оставшаяся от старого мира" дачная жизнь. В чем-то она походила на прежнюю, в чем-то от нее отличалась...
      В 1925 году в путеводителе "Вдоль Ярославской железной дороги" мемуарист и краевед Н.М.Щапов подводит как бы итог 150-летнего (принимая во внимание указание Н.М.Карамзина на его начало) развития явления, называемого русской дачной жизнью:
      "Дачная жизнь в России представляет оригинальное явление, не повторяющееся в таком виде в других странах. За границей городской житель живет или в городе постоянно, или, имея свободное время, покидает его ежегодно, для отдыха или разнообразия на некоторое время совсем, отправляясь на житье в свое имение, в свою виллу, на курорт или в деревню смотря по возможности и желанию. В больших городах России стал обычным другой порядок: городской житель переселяется с семьей за город, посещая отсюда город ежедневно по своим делам".
      Конечно, двадцатыми-тридцатыми годами история подмосковной дачной жизни не кончается, дачи продолжали существовать и существуют до сих пор. Но это явление московского быта приобрело новый облик, и иным стал современный тип дачника, вернее, типы, ибо дачники бывают разные: дачником называет себя обитатель двухэтажного особняка, окруженного гектарами леса, и владелец хибары на шести сотках "садово-огородного" участка. Мы не будем здесь рассматривать современный период: дачная история мест, о которых идет речь в этой книге, завершилась еще в предвоенные годы, так как они перестали быть дачными местами, войдя в черту города.
      Вернемся к непосредственной теме нашего повествования - к Троицкой дороге и к Ростокину, о котором говорилось в предыдущей главе.
      Конечно, оживленная проезжая дорога - не лучшее место для летнего дачного отдыха. Поэтому в самом Ростокине настоящих дачников практически никогда не было. Но его окрестности занимают почетное место в истории подмосковной дачной жизни, потому что именно здесь, на берегах Яузы, появились первые в России представители и энтузиасты этой жизни.
      Свои наблюдения над летними обитателями деревень Николай Михайлович Карамзин делал в деревнях по Яузе. Эти места идеально подходили для дачной жизни: близко от города, так что при необходимости легко было добраться до Москвы, окрестная природа сохранилась в своей первобытной прелести лучше, чем где бы то ни было в Подмосковье, так как и Сокольнические леса и Лосино-Погонный остров весь ХVIII век оставались царскими заповедными угодьями, защищенными от промышленного строительства... И даже позже, когда промышленность вторглась в сельскую тишину, обезображивая и уничтожая природу на отдельных участках, район оставался традиционно дачным вплоть до двадцатых годов нашего века.
      Леоново
      "Алексеевское позади, проехали Ростокино, - писал путник начала XX века, проезжающий по Троицкой дороге. - Взбираемся на холм. Справа виднеется огромный акведук. Миллионный мост, остатки екатерининских времен. Налево за оврагом видна Леоновская церковь. Она скромней и невзрачней, чем Алексеевская. Но в ее облике есть что-то манящее, робкое и особенный отпечаток чистоты в ее белизне".
      Церковь села Леонова во имя Ризположения Пресвятой Богородицы, что на Яузе, сохранилась. С какой стороны на нее ни посмотришь: то ли с Яузы, откуда она видна в окружении зеленых лип, то ли на фоне многоэтажных кварталов улицы Докукина, в окружении которых она теперь оказалась, старинная церковка и сейчас изящна, ладна и действительно несет на себе обаяние скромной сельской простоты.
      Село Леоново снесено в 1960-1980-е годы, большая часть его территории застроена. Названия улиц, проходящих по ней, дают возможность определить его прежнее местоположение и границы.
      Возле станции метро "Ботанический сад" проходит улица Леонова. Станция находится приблизительно на ее середине. В начале улицы вправо от нее отходит 1-й проезд Леонова.
      Сейчас среди названий московских улиц большинство составляют названия, образованные от фамилии какого-либо деятеля. Поэтому и улица Леонова, окруженная названиями подобного типа - улица Бажова, Амундсена, Седова, летчика Бабушкина, - заставляет предполагать, что она также названа в честь человека по фамилии Леонов. Почти все, кого я спрашивал, в честь кого названа эта улица, отвечали, что в честь советского писателя Леонида Леонова. Однако у этого названия другое происхождение, и, к сожалению, название это изувечено глухим к русскому языку бюрократом.
      История названия улицы Леонова легко прослеживается по документам.
      В 1920-е годы, когда Ростокинская волость фактически стала частью Москвы, почтовый адрес села Леонова обозначался его названием: село Леоново (например, в справочнике-путеводителе "Москва в планах" 1929 года издания).
      Весной 1930 года село Леоново было включено в состав города, его новый статус потребовал и нового топонимического оформления населенного пункта, единого для всего города. Две улицы села получили названия: Первая улица села Леонова и Вторая улица села Леонова, переулки между ними были названы 1-й - 4-й проезды села Леонова. Кроме того, было еще одно название, связанное с названием села: дорога от Ярославского шоссе до Леонова называлась Леоновской. В 1955 году, когда вдоль нее встали дома, она была названа Леоновской улицей, а в 1964-м переименована в улицу Докукина - в честь летчика, Героя Советского Союза, погибшего в 1943 году.
      По мере застройки микрорайона пропадали деревенские улицы и с ними их названия. Но еще раньше, в 1940-е - 1950-е годы, названия улиц и проездов села Леонова упростились: в какой-то канцелярии выбросили из названия слово "село", и осталось нынешнее название - улица Леонова. В то же самое время известно, что по законам русского языка и правилам московской топонимики, названия московских улиц, происходящие от географических наименований, образуются в форме прилагательного с суффиксом -ский, -ская: Ростокинская улица, Алексеевская улица, Игарский проезд. Именно так образованы соответствующие названия вокруг улицы Леонова, название которой по своей форме, к сожалению, не сохраняет память о старинном селе, а напротив затемняет ее.
      Впервые Леоново упоминается в ХVI веке в царствование Ивана Грозного. Сначала в Писцовой книге 1573 года о нем говорится как об одной из деревень поместья боярина Федора Федоровича Карпова: "В Манатьином стану... пустошь Левоново, что была деревня, пашня 20 четьи в поле, сена 20 копен, лесу пашенного 4 десятины". В годы опричнины Карповы подверглись преследованиям, в Синодик для поминовения по приказанию царя Ивана Грозного были внесены "убиенные" Карповы - Федор, Михаил, Василий и Иван с женой. По свидетельству Писцовых книг 1586 года, поместья Карповых были разорены и заброшены. Дьяк Хлопов, составлявший эти книги, описывает выразительную картину: "Левоново, что была деревня и иные (пустоши), а имян их сыскать неким, в которых пашня поросла в кол и жердь". Поместья Карповых были взяты в казну.
      В 1626 году эти земли получил от царя Михаила "в поместье", то есть в пожизненное владение без права продажи, стольник князь Иван Никитич Хованский. "В двух пустошах Левоновой да Коровьей (на другом берегу Яузы, против Леонова. - В.М.), - как сообщает указ, - было "перелогом" и лесом поросло середние и худые земли 60 четвертей в поле, сена 45 копен, лесу, болота 2 десятины".
      Хотя Леоново было дано Хованскому в "поместье", оно стало без всяких на то документов "вотчинным", то есть наследственным, владением Хованских.
      Первый хозяин Леонова из Хованских князь Иван Никитич редко бывал в нем, чаще он или нес службу в каком-нибудь пограничном городе, или находился в походе.
      Однако при нем в Леонове в 1630-е годы была построена деревянная церковь во имя праздника Ризположения Пресвятой Богородицы, а в конце 1640-х годов отстроена усадьба.
      Очень редкое для России посвящение храма празднику Ризположения - в память обретения в V веке византийским императором Львом священных одеяний Богородицы и возведения в Константинополе храма для помещения в нем священных риз Божией Матери - в данном случае имеет простое объяснение. Дело в том, что в Кремле была Ризположенская церковь на патриаршем дворе и была особенно почитаема отцом государя патриархом Филаретом, фактически правившим Россией, и Хованский, будучи опытным царедворцем, хотел ему угодить. Возможно, и имение было получено князем Иваном Никитичем не без помощи патриарха.
      Потомки Хованского в конце ХVII - начале ХVIII века пережили жестокие потрясения и опалы, но их род всегда оставался при дворе. После подавления стрелецких волнений 1682 года, известных под названием "Хованщины", глава стрелецкого приказа князь Иван Андреевич Хованский и его сын Андрей были казнены, другие Хованские подверглись опале. Но после падения Софьи опала с них была снята.
      В 1719 году, уже в царствование Петра I, владельцем Леонова стал двадцатилетний князь Василий Петрович Хованский, морской офицер, приобретший внешний лоск, но еще более преуспевший в разгуле и дебоширствах. Один из его дебошей историки связывают с постройкой в Леонове каменного храма.
      Эта история стала широко известна в придворных кругах. Ее описал в своем дневнике камер-юнкер герцога Голштинского Фридрих Вильгельм Берхгольц:
      "Молодой князь Хованский, зять старого барона Шафирова, года два тому назад пригласил в одно из своих имений (речь идет о Леонове. - В.М.) несколько молодых русских князей и дворян. Гости напоили его до бесчувствия, одели, как мертвеца, положили в найденный там настоящий гроб, отнесли в церковь, поставили перед алтарем и совершили над ним все употребительные у русских похоронные обряды, но оскорбляющим религию образом... Мало того, они, как рассказывают, обошлись непочтительно и с церковными сосудами, в особенности с чашей. Покончив все эти шалости, они ушли, оставив его в гробу пред алтарем, где он и лежал до тех пор, пока не пришли церковные служители и не вынесли его из церкви. Сам Хованский стыдился рассказывать о случившемся и охотно скрыл бы все это дело, но оно дошло до его тестя Шафирова, который пожаловался императору и довел до того, что все виновные в этом деле были приговорены к смерти. Однако государь смягчил приговор, приказав всех участников наказать телесно в своем присутствии".
      Петр сам развлекался тем, что устраивал кощунственные "шутейные" церковные обряды, и, конечно, молодые "шалуны" лишь подражали государю, но, видимо, здесь царь решил показать, что то, что позволено ему, не позволено подданным.
      После порки князь Василий Хованский продолжал делать успешную карьеру, имел придворные звания шталмейстера и камергера, был кавалером многих орденов.
      Историк села Леонова В.А.Капустин полагал, что строительство каменной церкви Ризположения, заменившей деревянную, было "искупительной жертвой шалости родовитой молодежи". Возможно, так оно и было. Церковь заложена в 1719 году (в год "шалости"), освящена в июне 1722 года. Как раз летом 1722 года Берхгольц гостил в соседнем с Леоновым селе Свиблове - имении Нарышкиных, и ко времени пребывания там относится приведенная выше запись из его дневника.
      Церковь Ризположения Пресвятой Богородицы в Леонове представляет собой характерный сельский храм того типа и облика, каким он сложился к началу ХVIII века. По сравнению с возводившимися одновременно с ним в богатых боярских вотчинах церквями в стиле нарышкинского барокко, он представляется простым и бедным. Но его красота и прелесть в другом: не в декоративных украшениях, обычно раздробляющих форму, а в общей гармонии, при которой скупые элементы отделки фасадов - пилястры, карнизы, наличники на окнах лишь подчеркивают конструкцию постройки.
      В церкви, кроме главного престола, имеются два придела: иконы Богоматери "Неопалимая Купина" и Николая Чудотворца. Так как акафиста празднику Ризоположения не существует, в престольный праздник 2 июля за службу читается акафист Державной иконе Богоматери, поскольку его смысл тот же самый, который вкладывается в содержание праздника Ризположения: покров и заступление Божией Матери за взывающих к ней.
      К середине ХVIII века наследники В.П.Хованского забросили Леоново, поместье было заложено и перезаложено, хозяйства никакого не велось. Отставной прапорщик Захаров, посетивший Леоново в 1762 году и бывавший здесь прежде, рисует выразительную картину разорения: "В конюшенном дворе (на 20 стойл и 12 денников), как стоялых коней, так и прочих лошадей ничего нет. В скотном дворе - коров, овец, свиней, а также птиц - гусей, уток, кур индейских и русских - ничего нет. В двух житницах хлеба господского - ржи, пшеницы, ячменя, овса и прочего ничего не имеется. В господском доме провалился потолок. А под оным селом близ реки Яузы в лугу пруд, а в нем имелась рыба разных пород, а ныне ничего нет. На другой стороне Яузы два пруда, с прорубленной между ними плотиной и спущенные".
      В 1767 году последний владелец Леонова из рода Хованских лейб-гвардии капитан князь Александр Васильевич Хованский продал имение дворянину Павлу Григорьевичу Демидову - внуку крестьянина-фабриканта.
      Леоново находилось в роду Хованских 140 лет и 7 месяцев.
      С переходом к Демидову открывается новый период в истории села Леонова, непохожий на все то, что здесь прежде было.
      Павел Григорьевич Демидов получил блестящее образование. Отец готовил его к управлению заводами. Демидов учился в Геттингенском университете, Фрейбергской горной академии, с образовательными целями совершил ряд путешествий по странам Европы, изучал горно-заводское дело и стал серьезным специалистом в этой области. Но когда ему шел 29-й год, после смерти жены, он неожиданно круто изменил свою судьбу, передал управление заводами братьям, приобрел Леоново и уединился в нем.
      Демидов, по словам современника, принял решение посвятить жизнь "философскому уединению, ученому наблюдению над природой, коллекционированию художественных предметов, монет, книг, разнообразя его игрой на скрипке и на органе, а летом увлекаясь садоводством и лесоводством".
      Демидов преобразовал Леоново. При нем были построены новый дом, службы, разбит парк. "Как страстный любитель природы, - рассказывает современник, - Павел Григорьевич большую часть года проводил в подмосковном селе своем Леонове, а чтобы и зимой любоваться зеленью деревьев, насадил не одну тысячу сосен и елей, выписывал кедр, лиственницу, пихту, которые и теперь можно видеть в Леонове. Сад Демидова был наполнен растениями, большей частью достопримечательными по каким-либо особливым явлениям, кои он наблюдал весьма тщательно и всегда с великим удовольствием. В хорошие дни летние проводил по нескольку часов всегда почти один, любуясь природой. В таком случае нужна ему была тишина совершенная, даже голоса птиц его беспокоили". С годами его чувствительность к звукам перешла в болезнь: он добился закрытия церкви, так как его раздражал колокольный звон, крестьянам было приказано вылавливать в парке птиц и в пруду лягушек.
      Павел Григорьевич Демидов прожил в Леонове пятьдесят четыре года.
      В области русского образования Демидов оставил заметный след: он основал Демидовский лицей в Ярославле, пожертвовал капитал на постройку университетов в Киеве и Тобольске, в Московский университет отдал свою библиотеку и научные коллекции.
      После смерти бездетного Демидова в 1821 году его наследники продали Леоново гвардии поручику Пономареву, а уже от того усадьба в 1825 году попала к фабриканту И.П.Кожевникову - владельцу соседнего Свиблова, который таким образом увеличил владения и расширил свое текстильное производство.
      При Кожевникове в Леонове была построена ситценабивная фабрика, лесные посадки вырублены для фабричных нужд.
      В 1859 году Ризположенскую церковь, пребывавшую в запустении с 1800 года, отремонтировали, и она была вновь освящена.
      Богослужения в ней происходили до 1930 года, когда ее закрыли. В военный 1942 год храм вернули верующим. В церкви сохранилось несколько старинных икон, видимо, находившихся еще в деревянном храме ХVII века.
      В 1860-е годы Леоново, вернее, ситценабивную фабрику и при ней усадебный дом купил купец и промышленник Арсений Михайлович Капустин.
      В это время ему было около пятидесяти лет, он происходил из мещан города Твери, упорным трудом выбился в купцы, жену взял из семьи Найденовых, крупнейших московских промышленников и общественных деятелей. Капустин был культурным человеком, хотя все его знания приобретены путем самообразования, любил музыку. Он вел дневник, в который записывал не только события дня, но и собственные мысли и афоризмы. Вот некоторые из них: "Молчание: Говори только то, что может быть полезно другим и самому себе. Избегай пустословия. Спокойствие: Не позволяй себе смущаться безделицами и случаями обыкновенными и неизбежными. Чистота: Не терпи ни малейшей нечистоты на теле и в доме. Бережливость: Не делай иных расходов как только для блага ближнего и для собственного". Из детей Капустина настоящих промышленников не вышло. Они получили хорошее образование, служили в разных фирмах, но без интереса, лишь по необходимости, зато интересовались литературой и искусством, по-любительски музицировали.
      Большой семье Капустиных Леоново служило дачей, и описание дачной жизни там в воспоминаниях известного искусствоведа М.В.Алпатова - внука А.М.Капустина - воспринимается как жизненный комментарий к чеховской беллетристике. "С наступлением теплой погоды, - пишет Алпатов, - Капустины отправлялись на загородную дачу в Леонове за Крестовской заставой... Семья Арсения Михайловича проводила лето в Леонове начиная с 1869 года. Здесь жили в большом доме, который одной стороной выходил в старинный парк, а другой - на проезжую дорогу.
      Старики выезжали из города, только когда устанавливалось тепло. Молодежь любила отправляться как только сойдет снег. Иногда выезжали в Леоново самой ранней весной на санях. Поездки эти особенно были приятны, так как все знакомое выглядело неузнаваемым. В солнечные дни поля слепили глаза своим сверканием, чернела лишь дорога, разъезженная санями. Ехать приходилось осторожней, чтобы, выбившись из узкой колеи, не свалиться в сугроб. По дороге в Леоново попадались возы, возвращающиеся с базара. Мужики снимали шапки и кланялись. Приходилось напрягать память, чтобы в какой-нибудь закутанной фигуре узнать пололку Марью или разносчика Владимира...
      Летом жили большущей семьей, разросшейся до размеров рода, и сохраняли свои обычаи и нравы. Сюда приезжали родственники, подруги женщин, гости и среди них - женихи. Время проходило в прогулках в соседние места. Ездили на долгушах или же просто на телегах куда-нибудь подальше. Собирали цветы или бабочек. Шумное время, в котором женская половина общества играла выдающуюся роль. Дамы носили платья с узкими рукавами, на которые нависали "колокола". Пестрые зонтики украшали общество. Женщины собирались вместе, шептались, поверяли маленькие тайны друг другу. Все, что говорилось, озарялось улыбкой. Валялись в траве или в сене. Составляли группы, чтобы сняться на карточку".
      Особое внимание Алпатова привлекал средний сын Арсения Михайловича Владимир Арсеньевич, "дядя Володя", как называет его мемуарист. "Высокого роста, блондин, с ясным открытым взглядом, он увлекался игрой на виолончели, - описывает его Алпатов. - По облику он был близок к героям Чехова. Какая-то мягкость выступает в нем. Правильные черты лица, небольшая бородка..."
      Он много путешествовал за границей, был знатоком живописи, литературы, сам был одарен литературным талантом.
      В.А.Капустин был очень привязан к Леонову. Он написал и издал в 1908 году брошюру "Леоново. Подмосковное поместье боярина князя Ивана Никитича Хованского", собрав для нее большой исторический материал.
      Леоново, приобретенное Арсением Михайловичем Капустиным ради фабрики, в начале XX века, при его детях и внуках, превратилось в дачу. В заключение рассказа об истории Леонова В.А.Капустин описывает современный вид усадьбы в элегических - "дачных" - тонах:
      "Леоново погружается в мирную тишину.
      Разбросанные по имению остатки фабричных зданий постепенно разбираются; картина блестящего прошлого как будто снова выделяется. Чудный липовый парк, с вековыми деревьями, пруд, церковь переносят во время князей Хованских; громадный кедр, лиственница, пихты напоминают о Демидове..."
      Такое же впечатление от усадьбы осталось и у М.В.Алпатова, в детстве жившего в ней каждое лето.
      "В Леонове прошлое обступало нас незаметно со всех сторон, рассказывает он в своих "Воспоминаниях". - Здесь был старинный липовый парк, который правильностью своих аллей вещал нам о далеком прошлом, величественном и чопорном по сравнению с тем, что делалось в наше время. На краю дороги высился огромный развесистый кедр, который назывался кедром Демидова. Были в Леонове остатки демидовского дворца, хотя они имели вид самой обычной бревенчатой дачи..."
      Родители Алпатова жили в старом дедов-ском доме, которому в его "Воспоминаниях" посвящено несколько строк. "Не дача, а сарай", - утверждала Дуняша (горничная. - В.М.), потому что ей больше всего приходилось трудиться, чтобы придать ей жилой вид. Но никому и в голову не приходило перестроить или усовершенствовать дачу, наконец, снять другую дачу. Считалось, что на дачу ездят не ради удобств, а для того, чтобы гулять, любоваться природой, дышать чистым воздухом.