Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Святая дорога

ModernLib.Net / История / Муравьев Владимир / Святая дорога - Чтение (стр. 24)
Автор: Муравьев Владимир
Жанр: История

 

 


      Вот меню кремлевских обедов Дзержинского (меню составлялось индивидуально с учетом пожеланий столующегося): "Понед. Консоме из дичи, лососина свежая, цветная капуста по-польски. Вторн. Солянка грибная, котлеты телячьи, шпинат с яйцом. Среда. Суп-пюре из спаржи, говядина булли, брюсельская капуста. Четв. Похлебка боярская, стерлядка паровая, зелень, горошек. Пятн. Пюре из цв. капусты, осетрина ам, бобы метр-д-отель. Суббота. Уха из стерлядей, индейка с соленьем (моч. яблоки, вишня, слива), грибы в сметане. Воскр. Суп из свежих шампиньонов, цыплята маренго, спаржа". Документ находится в Центральном партийном архиве, опубликован в "Комсомольской правде" в 1997 году.)
      К дискуссии о "сущности красного террора" "Правда" 25 декабря 1918 года напечатала карикатуру: Карл Маркс попал на Лубянку, его допрашивает Дзержинский. После минутного допроса выясняется, что арестованный из буржуазной семьи, образование - университет, профессия - журналист. "Все ясно! Расстрелять!"
      Дзержинский вполне допускал возможность казни невиновных; "ЧК - не суд, ЧК - защита революции, - писал он, - она не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам. ЧК должна заботиться только об одном, о победе и должна побеждать врага, даже если ее меч при этом попадает случайно на головы невинных".
      Лично Дзержинский в отличие от членов своей Коллегии и рядовых сотрудников не применял физического насилия, не пытал и не расстреливал. Известен лишь один эпизод, когда он застрелил человека в своем кабинете, рассказанный Р.Гулем:
      "В 1918 году, когда отряды чекистов состояли сплошь из матросов, один такой матрос вошел в кабинет Дзержинского в совершенно пьяном виде. Аскет Дзержинский сделал ему замечание, но пьяный внезапно обложил Дзержинского матом, вспомнив всех его родителей. Дзержинский затрясся от злобы, не помня себя, выхватил револьвер и, выстрелив, уложил матроса на месте. Но тут же с Дзержинским случился припадок падучей. - Для непосредственного убийства Дзержинский был, конечно, слишком "ломок"..."
      Однако, утверждает уже цитированный выше член Коллегии ВЧК Другов, "Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний".
      После взрыва бомбы, брошенной анархистами в здание МК РКП(б) в 1919 году, рассказывает комендант МЧК Захаров, "прямо с места взрыва приехал в МЧК бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей".
      В Москве аббревиатуру ВЧК острословы расшифровывали как "Всякому Человеку Капут". Имя Дзержинского вселяло ужас. Почти во всех воспоминаниях людей, даже не побывавших лично на допросе у Дзержинского, а лишь сидевших в тюрьме ВЧК, говорится, что они там наслушались "много страшного" о нем.
      Побаивались Дзержинского и товарищи по партии. "Не помню, чтоб Дзержинский просидел когда-нибудь заседание целиком, - вспоминает бывший работник Совнаркома. - Но он часто входил, молча садился и так же молча уходил среди заседания. Высокий, неопрятно одетый, в больших сапогах, грязной гимнастерке, Дзержинский в головке большевиков симпатией не пользовался. Он внушал к себе только страх, и страх этот ощущался даже среди наркомов. У Дзержинского были неприятные прозрачные глаза. Он мог длительно "позабыть" их на каком-нибудь предмете или на человеке. Уставится и не сводит стеклянные с расширенными зрачками глаза. Этого взгляда побаивались многие".
      Созданная Дзержинским система оказалась сильнее его собственной воли и опрокинула его идеалистические представления о ней, если только они действительно имели место. Прежде всего он потерпел неудачу в кадровой политике. "В органах могут служить лишь святые или подлецы. Но святые покидают меня, а остаются одни подлецы", - признался однажды Дзержинский. Однако он с самого начала подбирал людей определенного рода, наиболее удобных для него. "Речи о "кристальной чистоте" чекистов оставались, разумеется, для истории, - пишет Р.Гуль. - Подбор членов Коллегии ВЧК, начальников Особых отделов и чекистов-следователей Дзержинский начал не с госпожи Крупской и не с барышни Ульяновой, а совсем с других, примитивно-кровожадных, циничных, бесхребетных низовых партийных фигур всяческих проходимцев. Калейдоскоп имен - Петерс, Лацис, Эйдук, Агранов, Атарбеков, Бела Кун, Саенко, Фельдман, Вихман, Бокий - говорит о чем угодно, но только не о "жажде бесклассового общества". Именно они, эти люди, в соответствии со своим пониманием порученной им работы превратили ВЧК-ГПУ в то, чем органы госбезопасности стали - и были до 1950-х годов.
      Дзержинский, конечно, не мог избежать определенного влияния своих соратников и своего аппарата в плане психологическом и нравственном.
      В "Вечерних Известиях" 3 февраля 1919 года была напечатана статья старого большевика М.С.Ольминского, начинавшего свою революционную биографию еще народовольцем, в которой он писал о деятельности ВЧК: "Можно быть разных мнений о терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина".
      Ольминский совершенно справедливо отметил общность в морали и методах "деятельности" чекистов и уголовного мира. Что, между прочим, получило невольное подтверждение со стороны чекистов, квалифицировавших уголовников как "социально близких элементов", в отличие от "чуждых" - политических.
      Взаимоотношения Ленина и Дзержинского после основания ВЧК развивались в направлении более тесного сближения.
      Дзержинский встречался с Лениным на заседаниях Совнаркома, бывал у него с докладами, иногда навещал на квартире и в доме отдыха. Ленин приезжал в ЧК на Лубянку. Бонч-Бруевич вспоминает: "Владимир Ильич несколько раз - раза 4-5 выезжал в ВЧК... в 1919 г.".
      Бонч-Бруевич приводит в воспоминаниях "характерный", как пишет он, отзыв Владимира Ильича о Дзержинском, который автору "пришлось слышать", в нем прозвучала, конечно, прежде всего личная оценка:
      " - Дзержинский не только нравится рабочим, его глубоко любят и ценят рабочие... - сказал Владимир Ильич в одном из разговоров.
      А кто знал Владимира Ильича, тот понимает, сколь высока похвала товарища, которого "глубоко любят" рабочие. И Владимир Ильич с величайшей симпатией и предупредительностью всегда относился к Ф.Э.Дзержинскому". Еще одну характеристику Дзержинского Лениным приводит Л. Троцкий: "Несмотря на высокую нервную нагрузку, он не знал периодов упадка или апатии, он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации, и Ленин сравнивал его с горячим конем".
      Ленин был высокого мнения о следовательской проницательности Дзержинского. М.Горький в очерке "В.И.Ленин" рассказывает о том, как однажды он обратился к Ленину, ходатайствуя за ученого-химика генерала А.В.Сапожникова, которого забрали в ЧК и предъявили обвинение, по которому ему грозил расстрел. Писатель был уверен в полной невиновности ученого.
      " - Гм-гм, - сказал Ленин, внимательно выслушав мой рассказ. - Так, по-вашему, он не знал, что сыновья прятали оружие в его лаборатории? Тут есть какая-то романтика. Но - надо, чтоб это разобрал Дзержинский, у него тонкое чутье на правду.
      Через несколько дней он говорил мне по телефону в Петроград:
      - А генерала вашего - выпустим, кажется, уже и выпустили..."
      Об одном эпизоде "взаимопонимания" между Лениным и Дзержинским рассказывает работник Совнаркома, цитированный выше:
      "Помню, в 1918 году Дзержинский пришел однажды на заседание Совнаркома, где обсуждался вопрос о снабжении продовольствием железнодорожников. Он сел неподалеку от Ленина...
      На заседаниях у Ленина была еще привычка переписываться короткими записками. В этот раз очередная записка пошла к Дзержинскому: "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка: "Около 1500". Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому. (Крест против фамилии арестанта в практике чекистов был условным знаком приговора его к расстрелу. - В.М.)
      Далее произошло странное. Дзержинский встал и, как обычно, ни на кого не глядя, вышел из заседания. Ни на записку, ни на уход Дзержинского никто не обратил никакого внимания. Заседание продолжалось. И только на другой день вся эта переписка вместе с ее финалом стала достоянием разговоров, шепотов, пожиманий плечами коммунистических сановников. Оказывается, Дзержинский всех этих "около 1500 злостных контрреволюционеров" в ту же ночь расстрелял, ибо "крест" Ленина им был понят, как указание.
      Разумеется, никаких шепотов, разговоров и качаний головами этот "крест" вождя и не вызвал бы, если б он действительно означал указание на расправу. Но, как мне говорила Фотиева:
      - Произошло недоразумение, Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записке крест как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению".
      Об усилении влияния Дзержинского на Ленина пишет Л.Б.Красин:
      "Ленин стал совсем невменяем, и если кто имеет на него влияние, так это только "товарищ Феликс", Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугивающая Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его в первую очередь. А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. И Дзержинский играет на этой струнке".
      Между тем стало появляться все более сведений об ужасах и беззакониях, творящихся в застенках ЧК. О них рассказывают очевидцы, которым посчастливилось выйти оттуда живыми, о них пишут на своих страницах еще не запрещенные газеты социалистических партий - эсеров, социал-демократов, меньшевиков, уже начинают печатать за границей рассказы и воспоминания эмигрантов из Советской России.
      26 октября (по новому стилю) 1918 года накануне годовщины Октябрьской революции обращается с Посланием к Совету народных комиссаров святейший патриарх Московский и всея Руси Тихон.
      "Все взявшие меч мечом погибнут", - начинает патриарх свое Послание стихом из Евангелия. - Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего отечества, называющие себя "народными комиссарами". Целый год держите вы в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину Октябрьской революции, но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды.
      Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?
      Поистине вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (МФ. 7, 9, 10)..."
      Патриарх пишет о военной измене, о разжигании искусственной междоусобной войны, о грабежах под видом контрибуций и реквизиций, об уничтожении элементарных гражданских свобод, в том числе свободы слова, печати, церковной проповеди. Особое внимание обращает патриарх на деятельность ВЧК:
      "Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве "заложников", этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами не только им не единомышленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждению. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной "контрреволюционности". Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением предсмертного утешения - напутствия Святыми Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения".
      В заключение Послания патриарх призывает Совет народных комиссаров: "Отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры, обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани..."
      Послание патриарха Тихона Совету народных комиссаров вызвало у руководителей Советской России раздражение, ответом стали новые угрозы и столь любезные сердцу российского Фукье-Тенвиля - Дзержинского "расправы". С тех пор и до 1950-х годов все революционные праздники отмечались органами массовыми арестами.
      Первым патриарху ответил Ленин. В годовщину Октябрьской революции 7 ноября 1918 года из многочисленных праздничных вечеров, состоявшихся тогда в Москве, он выбрал для произнесения праздничной речи митинг-концерт сотрудников Всероссийской чрезвычайной комиссии. Митинг-концерт проходил в клубе ВЧК, под который была занята часть помещений дома № 13 (бывшего Трындина).
      В память этого посещения Лениным клуба ВЧК на доме 22 апреля 1957 года и была установлена мемориальная доска работы скульптора П.В.Данилова.
      На митинге Ленин произнес речь, в которой он полностью одобрил деятельность ВЧК, а появившиеся к тому времени в печати многочисленные сообщения о преступлениях, совершавшихся чекистами, назвал "нападками на деятельность ЧК", пригрозил недовольным и оправдал зверства чекистской уголовщины "марксизмом".
      Эта краткая речь В.И.Ленина представляет собой великолепный образец его публицистики, в ней в полной мере проявились такие ее черты, как ложь, фарисейство, лицемерие, кровожадность и беззастенчивая, не заботящаяся о правдоподобии демагогия. Эта речь объясняет и то, почему чекисты могли почти открыто и абсолютно безнаказанно творить свои беззакония.
      Вряд ли сейчас кто из читателей обратится к собранию сочинений В.И.Ленина, чтобы найти и прочесть, что говорил он чекистам в первую годовщину Октябрьской революции, поэтому привожу ее полностью.
      Речь Ленина, по газетному отчету, сопровождалась "бурей аплодисментов".
      "Товарищи, чествуя годовщину нашей революции, мне хочется остановиться на тяжелой деятельности чрезвычайных комиссий.
      Нет ничего удивительного в том, что не только от врагов, но часто и от друзей мы слышим нападки на деятельность ЧК. Тяжелую задачу мы взяли на себя. Когда мы взяли управление страной, нам, естественно, пришлось сделать много ошибок и естественно, что ошибки чрезвычайных комиссий больше всего бросаются в глаза. Обывательская интеллигенция подхватывает эти ошибки, не желая вникнуть глубже в сущность дела. Что удивляет меня в воплях об ошибках ЧК, - это неумение поставить вопрос в большом масштабе. У нас выхватывают отдельные ошибки ЧК, плачут и носятся с ними.
      Мы же говорим: на ошибках мы учимся. Как во всех областях, так и в этой, мы говорим, что самокритикой мы научимся. Дело, конечно, не в составе работников ЧК, а в характере деятельности их, где требуется решительность, быстрота, а главное - верность. Когда я гляжу на деятельность ЧК и сопоставляю ее с нападками, я говорю: это обывательские толки, ничего не стоящие. Это напоминает мне проповедь Каутского о диктатуре, равняющуюся поддержке буржуазии. Мы же говорим из опыта, что экспроприация буржуазии достается тяжелой борьбой - диктатурой.
      Маркс говорил: между капитализмом и коммунизмом лежит революционная диктатура пролетариата. Чем больше он, пролетариат, будет давить буржуазию, тем бешенее будет ее отпор. Мы знаем, как во Франции в 1848 году расправлялись с пролетариями, и когда нас упрекают в жестокости, мы недоумеваем, как люди забывают элементарнейший марксизм. Мы не забыли восстания юнкеров в Октябре, мы не должны забывать про ряд подготовляющихся восстаний. Нам приходится, с одной стороны, учиться творческой работе, а с другой - сломить сопротивление буржуазии. Финляндская белая гвардия не постеснялась расстреливать рабочих, несмотря на ее "демократичность". В глубоких массах укрепилась мысль о необходимости диктатуры, несмотря на ее тяжесть и трудность. Вполне понятно, примазывание к ЧК чуждых элементов. Самокритикой мы их отшибем. Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, - нет. Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом".
      Затем с опровержением обличений в свой адрес выступило руководство ВЧК.
      Сами руководители ВЧК считали свои карательные действия не только не чрезмерными, но даже недостаточными. В 1918 году Лацис заявил официально: "Если можно обвинить в чем-нибудь ЧК, то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания... Мы все время были чересчур мягки, великодушны к побежденному врагу!"
      Ему вторит другой из высших руководителей ВЧК Я.X.Петерс. В статье "ВЧК в первый год советской власти", подводящей итоги деятельности ЧК за этот год, он объяснял гражданам советской России: "Многим не были ясны и разница между репрессиями в прошлом и настоящем, и тяжести, стоящие перед революцией. Многие не понимали, что октябрьские дни не разрешили вопроса классовой борьбы, что это только начало, что враг не дремлет, что он притаился, набираясь сил... Все эти обстоятельства настраивали многих так сентиментально, что они неохотно шли в органы ВЧК, не хотели идти на обыски и аресты, вести следствия, и нужна была полоса длительной борьбы и поражений, чтобы каждому революционеру стало ясно, что революция не делается в шелковых перчатках, что там, где есть война, - есть жертвы, что другого выхода нет. И уже летом 1918 года, когда мне приходилось в Московском Совете делать доклад о раскрытом эсеровском и меньшевистском заговоре и передавать содержание материалов, найденных при обыске, меньшевики, которые тогда еще входили в Московский Совет, кричали на меня: "Охранник!"
      Получил ответ и М.С.Ольминский. Его обвинение чекистов в уголовщине было названа в органе ВЧК "Еженедельник" лепетом "трусливого дитяти", и далее следовало предупреждение в адрес интеллигенции вообще: "Нужно сказать прямо и откровенно, что интеллигенции нечего стало делать, все переговорила и переписала, не с кем стало вести полемику... так давай искусственно создавать грызню междуведомственную (Ольминский был тогда членом редколлегии "Правды" и членом Коллегии Наркомфина. - В.М.), тогда будет около чего почесать язык..."
      Между тем ВЧК расширялась, увеличивались ее штаты и масштабы деятельности. В конце 1918 года из ВЧК была выделена Московская чрезвычайная комиссия, она заняла отдельное помещение - дом № 14 по Большой Лубянке, бывшую усадьбу графа Ростопчина с главным домом, флигелями и надворными постройками.
      МЧК работала под руководством ВЧК, но имела и некоторую автономию.
      Тюрьму МЧК в Москве называли "Корабль смерти", так как она помещалась в подвале и туда спускались по крутой лестнице, напоминавшей корабельную, ведущую в трюм.
      Писатель М.А.Осоргин пять дней провел в этой тюрьме. "Яма, подвальное светлое помещение... сейчас - знаменитый Корабль смерти, - так описывает он тюрьму ВЧК. - Пол выложен изразцовыми плитками. При входе - балкон, где стоит стража, молодые красноармейцы, перечисленные в отряд особого назначения, безусые, незнающие, зараженные военной дисциплиной и страхом наказания. Балкон окружает "яму", куда спуск по винтовой лестнице и где семьдесят человек, в лежку, на нарах, на полу, на полированном большом столе, а двое и внутри стола - ждут своей участи".
      Для Осоргина его пребывание в "Корабле смерти" окончилось благополучно, и благодаря этому мы можем прочесть о нем в его воспоминаниях.
      "Проходят дни в ожидании. Есть несколько книжек, в их числе "Виктория" Кнута Гамсуна. Я облюбовал в подвале отдельную, пристроенную из досок комнату, куда никто не заходит. Лежу на лавке и читаю Гамсуна. Какая нежная книга! Это - комната смертников, но сейчас пустует, так как пока все, кто нужно, расстреляны. На стенах прощальные надписи. Мой арест случаен. Бывают также случайные расстрелы; бывают и такие же освобождения. Союз писателей еще пользуется некоторым вниманием: я член его правления. Меня освобождает лично Каменев, народный комиссар, член Совета рабочих депутатов. "Маленькое недоразумение, - поясняет Каменев, - но для вас как писателя это материал. Хотите, подвезу вас домой, у меня машина". Я отказываюсь, вскидываю на плечи свой узелок и шагаю пешком. За пять дней в Корабле смерти я действительно мог собрать кое-какой материал, если бы сам не чувствовал себя бездушным материалом. На расстрел был уведен только один бледный мальчик с порочным лицом: его опознал "комиссар смерти", иногда приходивший взглянуть с балкона внутрь нашей ямы; сам - бывший бандит, теперь - гроза тюрьмы и герой террора, он узнал мальчика, моего второго соседа, весело его окликнул, и затем заключенный был вызван "по городу с вещами". Мы знали, что он не вернется".
      На чекистском жаргоне расстрельный приговор назывался "уехал по городу с вещами", так порой, развлекаясь, отвечали родственникам, пришедшим узнать о судьбе близкого человека, в справочной ЧК.
      В ноябре 1919 году в тюрьму МЧК - "Корабль смерти" - был привезен из Калуги К.Э.Циолковский. Чекистам поступил донос, что он связан с неким "штабом повстанческих отрядов Спасения России", поэтому его взяли. Первого декабря следователь МЧК закончил допросы Циолковского и представил начальству свое предложение: "Ввиду полной недоказанности виновности Циолковского, но твердо в душе скрывающего организацию Союза возрождения России и подобные организации, предлагаю выслать гр-на Циолковского в концентрационный лагерь сроком на 1 год без привлечения к принудительным работам ввиду его старости и слабого здоровья". К счастью, начальник Особого отдела МЧК Е.Г.Евдокимов распорядился прекратить дело и освободить Циолковского.
      ВЧК начало занимать здания и по самой Большой Лубянке, и в переулках: в Кисельном переулке был занят под тюрьму частный дом, а его хозяин пополнил собой число заключенных в ней. Об этом вспоминает известный религиозный деятель баптист В.Ф.Марцинковский. Здания закрытого Сретенского монастыря использовались под общежитие чекистов. Затем наступила очередь домов страхового общества "Россия" на Лубянской площади, куда переместились основные "производственные площади" ВЧК, и именно этот комплекс стали называть в народе Лубянкой.
      Но и прежние здания ВЧК и МЧК остались во владении органов госбезопасности.
      В 1922 году в Берлине партией эсеров была издана книга "Че-Ка", в которой были собраны материалы о деятельности ВЧК за 1918-1921 годы, в основном - свидетельства очевидцев. Среди этих материалов очерк "Корабль смерти" - о тюрьме МЧК. В нем автор подводил страшный для России итог деятельности "железного Феликса" и его соратников за то время, когда Дзержинский, в доме № 11 по Большой Лубянке, как сообщает мемориальная доска, "работал на посту председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии".
      "И мы знаем своим потрясенным разумом, и мы видели своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видели десятки прошлых поколений, - пишет автор очерка "Корабль смерти", - о чем смутно будут догадываться, читая учебники истории, длинные ряды наших отдаленных потомков...
      Нас не пугает уже таинственная и некогда непостижимая Смерть, ибо она стала нашей второй жизнью. Нас не волнует терпкий запах человеческой крови, ибо ее тяжелыми испарениями насыщен воздух, которым мы дышим. Нас не приводят уже в трепет бесконечные вереницы идущих на казнь, ибо мы видели последние судороги расстреливаемых на улице детей, видели горы изуродованных и окоченевших жертв террористического безумия, и сами, может быть, стояли не раз у последней черты.
      Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрелов мы прислушиваемся не больше, чем к звуку человеческих голосов.
      Вот почему перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ее сдавленной груди не вырывается стихийный вопль протеста или хотя бы отчаяния. Она сумела как-то физически пережить эти незабываемые четыре года гражданской войны, но отравленная душа ее оказалась в плену у Смерти. Может быть, потому расстреливаемая и пытаемая сейчас в застенках Россия молчит..."
      Н.М.Карамзин, завершая рассказ о царствовании Ивана Грозного, пишет: "Стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими, народ... отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным".
      С эпохи Дзержинского, эпохи "расправы без юстиции", прошло достаточно много лет, сменились поколения, лживые "новейшие предания" затмили истинный облик исторического персонажа, наши современники - работники органов госбезопасности - продолжают называть себя чекистами, и в их кабинетах, как иконы, висят портреты Дзержинского... И это дает повод для размышлений...
      На торжественном заседании, посвященном 5-й годовщине ВЧК-ГПУ, Дзержинский в своем выступлении сказал, обращаясь к своим соратникам Эйдуку, Лацису и другим, о стиле деятельности которых он прекрасно знал: "Кто из вас очерствел, чье сердце не может чутко и внимательно относиться к терпящим заключение, те уходите из этого учреждения. Тут больше, чем где бы то ни было, надо иметь чуткое к страданиям других сердце".
      Что это: грубое лицемерие или маниакальное неадекватное восприятие действительности? Прояснить этот вопрос очень важно, так как современные историки "Лубянки, 2" используют эту цитату для характеристики нравственного облика Дзержинского.
      Также вызывает недоуменные вопросы изданная в 1997 году издательством "Демократия" объемистая - в 350 страниц - книга "Лубянка. ВЧК-ОПГУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. Документы".
      Сборник имеет все внешние признаки серьезного научного издания: предисловие, указатели, высокопоставленный общий редактор - академик А.Н.Яковлев, председатель Государственной комиссии по реабилитации репрессированных, "отец перестройки и демократии", как называют его в средствах массовой информации. Тип издания определен как справочник. Таким образом, книга претендует на исчерпывающую информацию о деятельности "Лубянки", и в аннотации к сборнику сказано, что в нем "приводятся... важнейшие приказы, определяющие деятельность этих ведомств".
      Но при более пристальном знакомстве с этим сборником документов читатель может почерпнуть сведения о многочисленных отделах органов, в том числе хозяйственных, узнать фамилии их руководителей, проследить перемещения руководителей по должностной лестнице. Одним словом, "Лубянка" в этом справочнике предстает заурядным бюрократическим учреждением и, к сожалению, только бюрократическим.
      Собственно о деятельности Лубянки "Справочник" намеренно умалчивает, потому что штатное расписание - отнюдь не деятельность. В книге о Лубянке совершенно нет сведений о главной части ее сотрудников - следовательского корпуса, ни об их числе, ни о персональном составе, нет документов, определявших их деятельность: инструкций, приказов; нет отчетов об объемах и результатах их деятельности - об арестованных, расстрелянных в помещениях ведомства. А такие документы, безусловно, существуют, и именно они являются "важнейшими", а не сведения о том, что в 1945 году "было образовано Управление специальными объектами НКВД в Крыму (руководство Ливадийским, Воронцовским и Юсуповским дворцами и совхозами НКВД "Красный" и "Молодая Гвардия") - начальник - комиссар ГБ 3-го ранга А.Е.Егнатошвили".
      Академик-демократ А.Н.Яковлев отвлекает внимание читателя от истиной деятельности ВЧК-ГПУ и т.д. на внешние детали и тем самым фальсифицирует историю.
      Фактически в той же роли выступает изданная ФСБ РФ и Мосгорархивом роскошная книга-альбом "Лубянка, 2. Из истории отечественной контрразведки" (1999 г.). Лубянка, 2 всем у нас, да и за рубежом известна прежде всего как место деятельности не отдельных благородных Штирлицев, а огромной армии гнусных и абсолютно бессовестных палачей и заплечных дел мастеров, поэтому именно их деятельности должна быть посвящена книга с таким названием. Но при знакомстве с ней создается впечатление, что кто-то специально постарался авторитетом и славой разведчиков прикрыть этих преступников.
      Правда, в предисловии мимоходом сказано, что была на Лубянке, 2 и тюрьма, и что содержались в ней известные люди, но лишь мимоходом. Зато более подробно сообщается об архитекторе А.И.Лангмане, и, в частности, о том, как он "поступил весьма находчиво: он разместил шесть прогулочных дворов с высокими стенами и прямоугольником неба вместо потолка на крыше здания".
      Прогулки на крыше были моральной пыткой.
      Почему-то на крышу (основываюсь только на личном опыте) выводили по вечерам, после отбоя, когда было уже темно. Над высокой оградой загонов было видно небо, подсвеченное огнями Москвы, слышались шелест шин, гудки автомобилей, звонки трамваев и другие звуки городского шума - звуки мира, из которого были вырваны люди, шагающие вдоль стен с руками за спиной. Слышать эти звуки было и отрадно: значит, есть в мире еще что-то, кроме внутренней тюрьмы, и мучительно, так как следователи всем обещали, что в этот мир возврата нет...
      Прошлое с течением времени неизбежно становится объектом научных исследований историков, фантазий романистов, а также любопытства самых широких слоев народа, и как отклик на это появляются соответствующие исторические музеи.
      Вокруг Лубянской площади и Большой Лубянки сохранилось много зданий, связанных с деятельностью органов в эпоху ленинско-сталинских репрессий, редкий по концентрации и целостности исторический комплекс, невольно вызывающий мысль о музее. Эту идею обсуждали в "Мемориале", но оказывается, она посетила головы не только бывших жертв репрессий.
      В московской газете "Вечерний клуб" от 26 февраля 1998 года напечатана информационная заметка под названием "Добро пожаловать на Лубянку": "По инициативе и при участии Министерства внутренних дел России на карте столицы появился новый экскурсионный маршрут. Он начинается на Лубянке, в здании культурного центра МВД. За сценой его концертного зала когда-то располагался кабинет Дзержинского - от него сохранился вмонтированный в стену сейф. Холл до сих пор украшает зеркало, в которое оглядывал себя Лаврентий Берия. Для туристов воссоздан интерьер кабинета сотрудника НКВД 30-40-х гг. Продолжается маршрут в лубянских подвалах. Здесь со временем предполагается открыть музей памяти жертв репрессий и даже поместить в нем восковые фигуры".

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57