Беглая книга

      Телефон не звонил. Я начала нервничать. Мне было ясно, что для того, чтобы это тягостное ожидание прошло, мне нужно самой позвонить кому-нибудь. Только не Татьяне. Володя обещал звякнуть вечером, узнать результат экспертизы французского текста. Поэтому я решила еще раз набрать номер Колбаскина.
      Мне ответил все тот же приятный мужской голос. Я уже готова была вслед за "Здравствуйте!" выслушать все, что обычно говорил в таких случаях его автоответчик, но вместо наговоренного текста последовала пауза и тот же голос, видимо, живой, удивленно переспросил: "Але! Але! Говорите, я слушаю!…"
      – Ой, здравствуйте, это Вас беспокоит Маргарита Надежкина, – поспешно представилась я, – Могу я поговорить с Михаилом?
      – Это я.
      – Михаил… Я звоню Вам по поручению.. В общем, я нашла Ваш телефон в Интернете и решилась позвонить. Речь идет об одном Вашем знакомом… – я злилась на себя, что понадеялась на автоответчик и заранее не подготовилась к разговору, – Дима Евсеев, студент МГУ.
      – А, Дима…
      – Вы его знаете?
      – Знаю, конечно.
      – Мне сказали, что Вы его близкий друг…
      – Близких друзей у меня нет, – резковато ответил Михаил, – Дима приходил ко мне на литературные вечера.
      – Вы понимаете, в чем дело, мне нужно пообщаться с Димой и для этого мне необходимо знать, где он сейчас находится и как с ним связаться. По мобильному он не отвечает
      – А домашний телефон его у Вас есть?
      – Да, но он, кажется сейчас не живет дома.
      – Да?! – мой собеседник, похоже, знал об это истории не больше моего. – А где он?
      – Вот это я и хотела бы узнать. Его родственники беспокоятся. Может быть, Вы сможете как-то прояснить ситуацию… Когда Вы видели его в последний раз.
      – В последний раз? В понедельник. Мы все ездили в Подмосковье.
      – А можно об этом поподробнее?
      – А Вам зачем знать? – мой собеседник насторожился.
      – Понимаете, я ищу Диму. Родственники беспокоятся. Его уже несколько дней нет, и никто не знает, где он.
      – Я не знаю. Я ничего не знаю, – еще резче выпалил Михаил на том конце провода. – Я видел его в последний раз в электричке, вот и все. А больше я его нигде не видел.
      – Пожалуйста. расскажите поподробнее! Где, в какой электричке, куда он ездил…
      – А почему я должен Вам это рассказывать? Вы вообще кто?
      – Маргарита Надежкина, старший научный сотрудник Института Этнографии..
      – И что, если Вы научный сотрудник, я обязан Вам все рассказывать? Зачем Вам под нас подкапываться? Этнографией мы не занимаемся.
      – Под кого это – под Вас? Меня интересует только Дима. Он исчез в понедельник, а вы ездили с ним куда-то на электричке именно в этот день. Значит, вы видели его последним, поэтому я у Вас и спрашиваю. Кажется, Михаил серьезно задумался.
      – Так он пропал?
      – Да, он пропал, и никто не знает где он.
      – Ага, он пропал! А они мне не верили! Я говорил, что эта поляна была настоящая, а они смеялись!
      – Кто – они, какая поляна? – Я им говорил, что нашел настоящую Эмайн-Маху, настоящий холм сидов, а они надо мной смеялись! А над такими вещами смеяться опасно, между прочим Вы знаете, кто такие сиды? – и, не дав мне ответить, продолжал, – Это духи, которые живут в холмах, и занимают там свое место, равное месту как живых, так и мертвых. Они просто живут там и никому не мешают. Но не вздумайте к ним соваться просто так, они этого не любят.
      – Спасибо, я знакома с ирландскими поверьями…
      – Так Вы тоже этим интересуетесь? Так приходите к нам на литературные вечера, посвященные древним кельтам. У нас скоро будет вечер, посвященный ирландской поэзии. Что же вы сразу не сказали, что Вы интересуетесь?
      – На данный момент меня интересует Дима Евсеев. Что с ним стало?
      – А вы ни разу еще не были на наших вечерах? Приходите, мы там саги вслух читаем.
      – Спасибо, я уже читала их…
      – И как Вам?
      – Отлично, но я хотела бы узнать…
      – А еще мы слушаем музыку и поем песни на ирландском гэльском и бретонском языке. Приходите, обязательно приходите. А еще мы собираемся по вторникам в Вермеле, там каждый вторник концерты кельтской музыки. Я часто бываю…
      – Я об этом уже наслышана. Но давайте вернемся к Диме. В понедельник Вы ездили с ним в Подмосковье. Это был какой-то поход, пикник, я так понимаю?
      – Я сейчас Вам все расскажу…
      Ну наконец-то! Я вся превратилась в слух.
      – Мы поехали на 258 километр. Мы хотели там праздновать Самайн. Дело в том, что последнее время этот праздник как-то опошлили. Сначала, понимаете, только избранные, кто приобщились к кельтской культуре, знали, что это такое, а теперь Самайн празднуют все, кому не лень, да еще и называют Хеллоуином… Хотя это, конечно, тот же Самайн, но трансформировавшийся на американской почве и привезенный оттуда. Поэтому Хеллоуин праздновать неправильно. То есть не то, что неправильно, это я пожалуй, не так сказал, но в общем Вы же понимаете, что это совсем не то. Да и тот же Самайн как-то извратили, коммерциализировали. Сейчас кельтскую музыку играют все кому не лень, она постепенно превращается в попсу какую-то…Нет такого драйва, как раньше, когда это делалось за идею… Группы распадаются, мельчают, это не то, что в конце девяностых, когда все только начиналось. Тогда… это был такой подъем, но потом все выродилось в сплошную коммерцию…
      Я с трудом понимала, какое отношение все это имеет к Диме, но решила не перебивать Кобаскина. Он не на шутку разошелся, его, что называется, "понесло". Я надеялась, что в этом потоке сознания отыщется что-то для меня ценное.
      – … Сейчас устраивают концерты в Точке, в ЦДХ, в нескольких клубах одновременно и понятно, что люди приходят просто попить пива и поплясать – это разве Самайн? Самайн – это таинство, это священное действо, Вы понимаете? Вы читали сагу "приключение Неры"?
      – Читала, конечно…
      – Тогда Вы понимаете, о чем я говорю!
      Кажется, собеседник начал мне доверять, это хорошо и, возможно, это окажется полезным.
      – … И вот поэтому я решил, что надо уехать из города и поступить как тот человек из Универа, который был в Ирландии, и в ночь Самайн поднялся на священный холм с соблюдением всех ритуалов и пообщался с сидами… Но ведь с сидами можно общаться не только в Ирландии, я понял это! Они везде, даже у нас, только мы не умеем их видеть и замечать…
      Я понимала, что говорю с сумасшедшим. Я хотела было закончить разговор, но Колбаскин не останавливался и мне пришлось слушать дальше.
      – … Надо было только найти этот холм, один из тех, которые есть здесь, у нас. И мы ездили, искали. Я много мест забраковал. Наконец вроде бы остановились на 258 километре. Там такой лес, достаточно сухой, не болотистый. И вот мы выбрали одну поляну на возвышенности. Я думал, что нашли, а оказалось, что это не тот холм. А потом нашел тот самый на соседней поляне, Вы представляете! Мы не там копали, оказывается, Я рассказал ребятам, а они не поверили. Они смеялись надо мной… и над сидами! А над сидами смеяться нельзя, Вы же понимаете! А Димка смеялся! Я тогда понял, что он ничего не понимает. И это не могло кончиться хорошо. Он вообще поверхностный человек. Сегодня ему это интересно, завтра то… Нет в нем глубины, увлеченности… я ничего не сказал – а что тут скажешь! И мы поехали домой… И вот теперь оно случилось…
      – И что Дима? Дима тоже с вами поехал?! – почти закричала я в трубку. Мне удалось перебить Колбаскина. Вернее, сбить его с толку.
      – Поехал? Куда?
      – В Москву! В Москву он вернулся?!
      – Конечно, вернулся, мы вместе из электрички выходили.
      – А потом что?
      – Откуда я знаю? Я домой к себе поехал, он, наверное, к себе.
      – Один?
      – Что – один?
      – Он один домой поехал или с кем-то из друзей?
      – Не знаю, я не обратил внимание. Я думал о той поляне. Там холм идеальной формы…Они там были, я это знаю…
      – Михаил, ну вспомните, пожалуйста, это важно… Вы расстались на вокзале? В метро?
      – В метро. Он с Машей был. Наверное, провожал ее…
      – Так, стоп! – завопила я прежде, чем он снова начнет нести свою ахинею про сидов.
      – Что за Маша? Откуда она? Как ее фамилия?
      – Петрова. С Филфака МГУ. – неожиданно четко, чуть ли не по-военному выпалил Михаил. – на втором курсе учится.
      – Как ее найти? У Вас есть ее координаты? Телефон?
      – Телефон, может, где-то был… Она мне не так давно звонила… а, нет, я ее телефон не записал…
      – А кто может знать ее телефон?
      – Не знаю, – задумался Колбаскин. – Спросите у кого-нибудь…
      – Ладно. Значит, Маша Петрова, с Филфака МГУ, второй курс, так?
      – Да…
      – Кто еще был в Вашей компании? Кто эту Машу знает?
      – Да все были, мы все поехали. И они все надо мной смеялись из-за этой поляны…
      – Спасибо большое, Михаил, до свидания
      – А, до свидания… – кажется, мой собеседник так и не понял, зачем я звонила. И что у него спрашивала. Может, оно и к лучшему, Хоть что-то я выяснила.
      Только бы не звонила Татьяна.
      Итак, какая-то Маша Петрова из МГУ… Маша из МГУ… Про какую-то Машу из МГУ говорила Володькина Ириша. Так, интересно… А вдруг не совпадение? Ириша говорила, что ее Маша дружила с Димкой… Та-а-ак!
      Я позвонила Володе на мобильник.
      – Ой, Рита, красавица моя! Привет-привет, солнышко, извини, сейчас поговорить не смогу, попозже позвоню, договорились?
      – Володь, мне…
      – Лапушка моя, ну никак поговорить не могу. Чуть попозже… Целую, пока! – и отключился.
      Ладно, позвонит, наверное. Итак, если это та самая Маша, то, по словам Иришки, она сейчас в Питере. С Димкой? А что, очень может быть. Татьяна его убьет за побег… Расстреляет психологически. Уничтожит морально. Да, но я-то почему так колочусь? Мне-то какое дело?Эх, лягуши, я всегда говорила, что найду, чем себя обеспокоить. Своих детей нет, так я чужих отыскиваю.
      Ну вот, наконец-то что-то произошло, и я расстроилась. Вообще как-то мне пришла в голову такая мысль: мы, жители крупных городов живем в идеальных, практически тепличных условиях. У нас достаточно пищи, мы живем в отапливаемых домах, нам не угрожает ни голод (слава тебе Господи!), ни непогода, на нас не охотятся хищники. То есть для физического удобства и безопасности у нас есть все, что надо. Теоретически все мы можем производить на свет жизнеспособное потомство и все у нас есть, чтобы жить и этой жизни радоваться. Но зачем-то мы придумываем массу психологических сложностей, нагромождаем одну на другую общественные условности, влезаем в какие-то нелепые конфликты, портим жизнь и себе и другим… И пока не испортим, не успокоимся… Вот вы, перепончатые, живете себе и радуетесь, корм я вам купила, вода у вас чистая, живете и не переживаете попусту. Мне бы так. Или я не права?
      – 16-
      Сашка исчез в темном коридоре.
      – Может, тебе лампочку подарить? – спросил Паша – ты когда-нибудь себе там шею свернешь.
      – Одной лампочкой дела не исправишь, – донеслось из темноты, – Там с проводкой что-то… все гнилое… Надо будет покопаться, руки не доходят.
      Из темноты какое-то время доносились шорохи, и Паша усмехнулся. Странно усмехнулся, и тихо сказал "Ну-ну…" Сашка вышел из коридора с ворохом каких-то картонных папок неопределенного цвета.
      – Только очень осторожно, – попросил он и добавил, обернувшись к москвичам: – Они очень хрупкие, поэтому пожалуйста, не трогайте их, а?
      – Нормальные они у тебя, – сказал Паша, по-хозяйски развязывая тесьму на папке – Хранились в хороших условиях. На антресолях у тебя лучше, чем в любом хранилище. – и покосился на Сашку.
      Тот никак не отреагировал на слово "антресоли".
      – Ну, мы, наверное, спать пойдем? – неуверенно предложил Найси, которому уже надоела эта история с чужими письмами. Его гораздо больше волновало тело Дейрдре, в которое ему так не терпелось проникнуть.
      – А, вы уже? – спросил Сашка. – ну да, понятно, ночь в поезде, день гуляли. Вам, наверное, надо в душ? Давайте я вам покажу, там у меня кран плохо работает, есть одна хитрость…
      Найси вцепился в руку Дейрдре, которая не горела желанием идти ни в душ, ни в кровать, ни куда бы то ни было, но стеснялась об этом сказать.
      Все трое гуськом прошли мимо комнаты, из-за двери которой доносился храп с присвистом (там, видимо, спал Сашкин отец).
      – Вот смотрите, что тут с краном, – начал объяснять Сашка, – Тут надо придерживать.. Да, и газовая колонка у нас. Значит, сначала включаете воду, и ни в коем случае ее не трогайте – пойдет кипяток, потом она чуть остынет, тепло нужно регулировать вот так.
      Он открыл кран и из него побежала жиденькая струйка. Ванная была старая и местами то ли ржавая, то ли грязная. Дейрдре скривилась, уж очень ей не хотелось туда лезть.
      – Ну, в общем поняли, да? – спросил Сашка и хотел добавить что-то еще как друг напрягся. Сзади него в отцовской комнате хлопнула дверь и кто-то быстро-быстро протопал по коридору
      – Это что? – удивился Сашка, – пойду посмотрю.
      – Отец твой, наверное, проснулся, – сказал Найси. Он закрыл дверь в ванную, и прижал к себе Машу, начал целовать и ласково, вкрадчиво шепнул: "Хочешь вместе под душ?"
      – Пашка! Сука! Сволочь, вернись!!! – донеслось из коридора
      – Там что-то случилось! – вскрикнула Маша, и выскользнув из объятий Найси, отперла дверь ванной.
      В прихожей было пусто, входная дверь распахнута настежь, а откуда-то снизу, с лестницы, доносились Сашкины вопли, ругательные и маловразумительные.
      – Оставь их, сами разберутся, – Найси попытался увести подругу от двери, она нехотя согласилась. Действительно, чего встревать в чужие ругачки?
      В ванной было не очень удобно, но изголодавшемуся по любви и нежности Найси было наплевать. Сначала они ласкали и намыливали друг друга под тонкой горячей струйкой, еле сочившейся из душа; потом Найси расстелил прямо на каменном полу свой походный свитер, и Дейрдре, закусив губу, стала на четвереньки. Найси не видел ни паутины под потолком, ни ржавчины, ни облупленной эмали по краям ванны, а Дейрдре все это видела и тихо сердилась. Найси упивался ею. Для него существовала только она, ее округлости, изгиб ее спины, ее лоно. А Дейрдре молча наблюдала путешествие рыжего таракана по клеенчатой душевой занавеске. И ждала, пока Найси наконец-то кончит.
      … Сашку они нашли на кухне. Он сидел за столом рядом с отцом и, видимо, по десятому разу, теряя терпение, спрашивал у него что-то. Отец еле-еле удерживался на табурете, то роняя голову, то снова подпирая ее непослушной рукой.
      – Ты скажи мне, папа, что он взял с полки? Что он взял? – произносил Сашка чуть ли не по складам.
      – Не зззнаю, сыночек дорррргой! – по пьяному растягивая слова, отвечал отец, – Не зззнаю, милы-ы-ый! Он к полке подошел… Через меня перегнулся… А что взял? А что взял? Взял он что?
      – Папа! – рявкнул Саша, – Я и спрашиваю, что он взял?
      – Че такое? – спросил Найси, – Пашка что-то там натворил?
      – Да пока я с вами в ванной был, он зашел к отцу в комнату и что-то упер, зараза! Я только сейчас понял, сколько он у меня всего натырил! Архив разбирал, сволочь! Не разбирал, а растаскивал… Я думал, у меня бардак, поэтому кое-что теряется. Но что он взял у отца?
      – А что там было? – робко поинтересовалась Дейрдре, – Что стояло на полке и чего не хватает? Сашка, кажется поразился такой мысли и снова принялся допрашивать прикорнувшего было отца не менее пристрастно:
      – А что у тебя там было на этой полке? Ты хоть помнишь, что за книги там стояли?!
      – А? Книги?
      – Да, книги, книги!!!
      – А, да, книги стояли, были там книги…
      – А какие? Ты понимаешь? Ка-ки-е? Заглавия помнишь?
      Старик с трудом разлепил слезящиеся глаза, посмотрел на сына так, как будто видел его в первый раз и не без труда, но вполне внятно выговорил:
      – Всемирной литературы… три тома… Фрезер, Золотая этта… Золотая ветвь…
      – Ну? Ну? А из старых книг что-то было?!
      – Дореволюци… онных? А, было, было…
      – Ну что было-то, говори…
      – Латинская синонимика… Этта… Да… Латинская синонимика Шмальфельда… тысяча восемьсот девяностый год… Стихи… Тараса Шевченко… Тысяча…
      – Это Пашке не нужно… А еще?
      – Библия… Дедушки моего Библия… Старая… Старинная.
      – А ну все в комнату, Библию искать! – взревел Сашка.
      Он помог отцу подняться и повел его, шатающегося, в комнату. Найси пошел за ними, хотя и без особого желания. Ему хотелось спать. Дейрдре молча поплелась за ним следом.
      В комнате отца было неприбрано. На старинной мебели лежала скомканная одежда, на потускневшем пианино стоял поднос с хлебом и печеньем, а около подноса – початая бутылка водки. Сашка, едва войдя, открыл окно, но специфический алкоголический запах не мог выветриться за одну секунду. Над продавленным диваном, на котором, видимо и спал Сашкин отец, висела полка с книгами, а над ней – на стене – две иконы, темные, в почерневших окладах.
      – Откуда он ее вынул? – спросил Сашка. Отец ткнул пальцем вправо. Сашка бессмысленно перебрал книги на полке, как будто надеялся найти какую-то улику. Отец рухнул на кровать, пробормотал что-то типа "извините, мне отдохнуть надо" и снова заснул.
      – Алкоголик хренов, – беззлобно буркнул Сашка. – Ясно. Значит, французская Библия середины 19 века. Пошли на кухню, а то он сейчас храпеть начнет.
      Они вышли из комнаты, Сашка, перед тем, как закрыть за собой дверь, включил ночник, выключил верхний свет, закрыл форточку.
      – Значит так, – сказал он, – Он зашел в комнату, отец спит, он увидел старинные книги, стал рыться. Старинных было две – "Латинская синонимика" Шмальфельда. Она на русском – сразу ясно, что не то. Кстати, а где синонимика? Ладно, потом… А тут старинная, и на ней слово Bible написано. Он схватил – и бежать. Я в подъезде его чуть не догнал, но поскользнулся на дерьме каком-то… На улицу выбежал – он там вовсю разогнался. Я за ним. Не догнал. Понял, что бесполезно.. ну не умею я бегать быстро. – казалось, что он сам перед собой оправдывается. – Нет, но зачем ему прадедушкина Библия? Не такая уж там ценность на рынке. Вот для меня – ценность, семейная реликвия. Нет, ну зачем он так? – вид у него был как у обиженного ребенка, у которого отняли конфетку, которую он только-только собирался положить в рот.
      – А может быть, он думал, что это та самая? – спросила Дейрдре
      – Что – та самая?
      – Та самая, про которую написал ле Пеллетье?
      Сашка встрепенулся.
      – Может быть… Но… Эта же на французском, отпечатана в типографии в 19 веке… Хотя, наверное, он ее схватил, не поглядев. Жалко книгу. Память была… – Сашка прикусил нижнюю губу.
      Дейрдре показалось, что он вот-вот заплачет, и она даже слегка разочаровалась, когда выражение Сашкиного лица в очередной раз поменялось, и он выпалил:
      – Я все понял. Он просто клептоман. Ворует что ни попадя, а потом возвращает. Письмо-то он вернул. И это вернет, когда поймет, что это не то, что нужно. Но поговорить с ним надо будет серьезно. Завтра позвоню ему. А еще лучше будет найти телефон этого Андреаса из-за которого весь сыр-бор. Ладно, давайте что ли чаю-кофию?
      Они пили чай в полном молчании. Москвичей клонило ко сну, Сашка напряженно о чем-то думал. Эта история с Библией, с каким-то там Андреасом и Пашкиными гадостями не давала ему покоя. После чаепития он отвел гостей в дальнюю комнату, где стояли картонные коробки с книгами, папки с отцовскими гравюрами и акварелями, и куча всякого другого хлама.
      – Здесь обычно гости ночуют.
      Сашка достал из шкафа свежее постельное белье и отдал его Маше.
      – Ладно, отдыхайте, я пойду посуду мыть, что-то ее там накопилось.
      – Тебе помочь? – спросила Дейрдре.
      – Да ну… вы устали, отдыхайте.
      Он вышел из комнаты. Дейрдре сразу стало перед ним неловко.
      – 17-
      Кровать, на которой предстояло ночевать Найси с Дейрдре оказалась просторной, мягкой и ужасно скрипучей. Найси решил снова заняться любовью. Дейрдре этого не хотелось, но как сказать об этом, не обидев любимого, она не знала. Поэтому она делал вид, что ей хорошо, даже томно повздыхала и слегка постонала для приличия. Найси, разумеется, принял ее лицедейство за чистую монету и был в щенячьем восторге от того, что все мечты его, кажется, исполнились.
      Когда он заснул, Дейдре встала, оделась, и тихонько, по стеночке, вышла в коридор. Кривой коридор с двумя поворотами как-то странно освещался с одной стороны, светом из прихожей, где, похоже, никогда не гасили лампу. И с другой стороны – светом с кухни. В средине, где была дверь в комнату Сашкиного отца, было абсолютно темно. Идти было не то, чтобы страшновато, но неприятно. Что за жизнь у этого Сашки? Интеллигентная семья, а отец – пьяница. На кухне Сашки уже не было. Посуду всю он, видимо, перемыл, и ушел к себе. Дверь в его комнату была как раз напротив кухонной, и Дейрдре подумала, не постучать ли… А потом раздумала: неудобно…
      Дверь открылась сама, видимо Сашка услышал ее шаги.
      – А это ты, Маш? – спросил он, – а я думал, Димка…
      – Димка спит…
      – А ты чего?
      – А я вообще не могу спать на новом месте.
      – Понятно, бывает. А я вот сижу, разбираю письма Луи-Огюста.
      – А кто это? Это которому Пеллетье написал?
      – Ну да. Если хочешь, заходи, покажу тебе архив.
      Дейдре, слегка волнуясь, прошла в ту самую комнату, где они сидели утром. Ей было как-то неловко перед Димкой за то, что она убежала от него ночью к другому мужику, но что делать, если на самом деле не спится ей на новом месте? Как накатит тоска, да такая, что хочется "мама!" кричать, так и тянет домой. Не поспишь тут.
      На столе уже ничего не осталось от порядка, наведенного Пашей.
      – Вот смотри, – начал Сашка, показывая на какие-то бумажки, исписанные чернилами, которые выцвели от времени и кое-где едва различались. – Это письма к Луи-Огюсту. На самом деле его звали не просто Луи-Огюст, а Луи-Огюст-Мари Денье. Родился в 1702, умер в 1754. Из мелких дворян. Как и все мои предки, благородный, но не богатый. – Он вздохнул. Видимо, считал и себя если не благородным, то, во всяком случае, не богатым. – Луи-Огюст очень много переписывался. Хотя, наверное, нет. Тогда все очень любили письма писать. Я даже не представляю, сколько у них было свободного времени. Прикинь, какие длинные письма!
      Дейрдре видела, как у Сашки Денье разгораются глаза, когда он говорит о своих выцветших бумажках. Она уже видела вот таких одержимых людей и ей всегда казалось, что именно они и живут настоящей жизнью, наполненной настоящим смыслом. Димка-Найси тоже раньше казался ей таким…
      Сашка бережно, если не сказать любовно, взял одно из писем, написанное мелким-мелким почерком на больших страницах, едва сохранивших следы сгибов. – Вот смотри: три, четыре, пять… Шесть страниц исписал! С обеих сторон! А теперь представь, что это не на компе набирать и даже не ручкой писать. Это надо макнуть перо, написать, опять макнуть, потом, когда страничка окочена – песком посыпать… А почерк! Ты посмотри, как эти буквы выводили. Видно тебе? Дейрдре была вынуждена придвинуться к Сашке поближе. – А теперь мне надо найти еще какие-нибудь письма от того священника. Я выяснил, еще давно, что у Луи-Огюста был какой-то то ли старший друг, то ли духовный наставник, Луи ле Пеллетье. Бретонец. Достаточно известный для своего времени дядька. Но меня это как-то не интересовало. Мне вообще интересно то, что было позже, перед Революцией и во время Революции… Я не очень тебе надоел?
      – Нет, что ты! Ты так интересно рассказываешь
      Сашка был явно польщен, он расплылся в улыбке и продолжал.
      – Вообще-то все эти письма обычно очень нудные. Ты читала "Новую Элоизу"?
      – Не-а…
      – И не читай никогда!
      – А что это такое?
      – Эпистолярный роман. Руссо написал. Тягомотина редкостная.
      – А про что?
      – Про любовь. Но так нудно, что почитаешь – и любить никого не захочешь.
      Дейрдре вежливо хихикнула и снова подумала "Интересно, а у Сашки девушка есть?"
      – Ну так вот, там весь этот роман в письмах. Пишут друг другу влюбленные и размусоливают каждую подробность. И рассуждения длиннющие по поводу и без… От бессонницы, наверное, помогает, – он улыбнулся и посмотрел на Машу.
      Она тоже улыбнулась. В карих Сашиных глазах снова забегали чертики, и Дейрдре захотелось задрожать в его объятиях.
      – В общем, достаточно просто полистать этот роман, чтобы понять, как люди тогда писали и читали письма. Перечитывали их как книги, по несколько раз, потом складывали куда-нибудь, чтобы через некоторое время достать и еще раз почитать. Газеты тогда уже были, но их было мало и выпускали их только в больших городах. Ни телека, ни радио, ни интернета. Новости узнавали из писем. Представляешь как они ценили эти письма? Это не СМС получить и стереть. И то, что Пеллетье мог вставить в письмо какую-нибудь выдуманную историю, просто, чтобы читать было интереснее, я вполне могу допустить. Может, у него ничего хорошего в тот момент не происходило, а как оставить человека без длинного письма, которого он так ждет?
      – То есть ты все-таки считаешь, что никакой бретонской Библии не было?
      – Сейчас я не знаю. Начинаю сомневаться. С одной стороны, если судить по этим двум письмам, уж очень на сказку смахивает: старый замок, черт с рогами и копытами… Получается, что этот Луёвый родственник продал черту душу – просто кич какой-то. Обычный кич 18 века.
      – А если нет? Ведь сама рукопись, оказывается, была.
      – Ну это еще надо выяснить. Ладно, смотри, что мы будем делать. Для начала выясним что от кого прислано.
      Они сидели за столом, почти касаясь головами, и разбирали бумаги. Саша брал их бережно, едва дотрагиваясь. Дейрдре обратила внимание на его руки, маленькие, тонкие, ухоженные как у женщины. Сама Маша старалась не касаться бумаг, боялась что-нибудь порвать или испортить.
      – Так, это от Селестины, понятно, – комментировал Сашка. – Я не знаю, это имя ее или псевдоним… Селестина была любовница Луи-Огюста. Она была замужем и виделись они редко. В основном переписывались. Я как раз из-за этих писем и стал читать "Новую Элоизу", там местами похоже… Вообще, сейчас сложно себе представить, как они друг друга любили так вот в письмах. Вместе были всего, наверное, раза три за всю жизнь, а переписывались годами.. лет восемь, как я понял. И чуть ли не в каждом письме в подробностях смаковали свои эти три свидания. Фантастика! А она за эти восемь лет шестерых детей родила. От мужа, наверное.
      Еще какое-то время они сидели молча.
      – Это опять от Селестины… Во расписалась… Жалко Луи-Огюстовых писем нет, а то бы целый роман получился. Только читать эту тягомотину сейчас никто не станет. Это от банкира, видишь, короткое, всего на три страницы. Фигня, потом, конечно, прочитаю, но сейчас не до этого. Это отец Луи-Огюста, Филипп… Не особо интересный дядька, а это опять Селестина… А вот… Стоп! Кажется, опять он…
      Сашкины руки задрожали и он отложил письмо, пошарил в кармане, вынул носовой платок и протер им ладони. Видимо, не хотел хвататься за письмо потными от волнения руками. Аккуратно перевернув листы, он нашел на последней странице подпись с завитушками и росчеркушками.
      – Он, точно он! – Лицо у Сашки снова преобразилось и стало совершенно детским. – Дом Луи ле Пеллетье! – Завопил Сашка громким шепотом.
      Его безумная радость передалась Дейрдре, и она готова была захлопать в ладоши или броситься к нему в объятия.
      – Давай читать, – предложила она. – А ты почерк поймешь?
      – Ну так…
      – А со слуха? Французский со слуха понимаешь?
      – Обижаешь, это у меня второй язык!
      – Тогда давай. Если что не понятно – спрашивай.
      Третье письмо Ле Пеллетье.
      Морлэ, 27 августа 1729 г
      Любезный мой друг,
      Не перестаю радоваться твоим успехам. Какой приятной неожиданностью для меня было известие о том, что твоя женитьба, которая чуть было не расстроилась, – дело решенное и что за невестою дают такое приданое, которое, в купе с твоим наследством, позволит тебе жить безбедно до самой старости. Рад также, что ты не забываешь меня, хотя более в моей помощи не нуждаешься. В наш век человек, который не ленится написать письмо лишь для того, чтобы порадовать старого друга – большая редкость. Что ж, ты – счастливое исключение, которое, тем не менее, подтверждает прискорбное правило. Премило с твоей стороны так трогательно осведомиться о моем здоровье, которое – слава Господу! – постепенно улучшается.
      Недели три тому назад мне даже пришлось попутешествовать из Морлэ в Керзервенн и обратно. Поводом для поездки послужила трагическая смерть моего беспутного кузена. Как я уже писал тебе, Ив последнее время неумеренно пил. Богатство не шло ему на пользу, и я готов уже согласиться с Маргаритой, что деньги приходили к нему не по воле Божьей, а по сговору с нечистым.
      Помнишь, я предлагал Маргарите уехать из Керзервенн и поселиться у одной дальней родственницы в Пон л Аббе? К моему прискорбию, Маргарита было ухватилась за эту возможность, но ей так и не удалось вырваться на свободу и хотя бы на время спастись от тех мучений, которые ежедневно ожидали ее в Керзервенн. Бедняжка, которой изрядно доставалось от мужа, – а он в пьяном виде все чаще давал волю рукам, не говоря уж о словесных оскорблениях; – была готова бежать из дому на край света, однако Ив не отпустил ее, сказав, что долг жены – быть при муже. Я с ужасом воображаю, какие безобразные сцены устраивал ей Ив! Маргарита обливалась слезами, и единственным ее утешением был младенец, с которым она запиралась в своей комнате, чтобы избежать побоев и грубостей.
      Замок Керзервенн, который мой кузен принялся было восстанавливать, превратился в притон: все чаще Ив приводил туда своих друзей, которых, видно, не пускал на порог даже пройдоха Лагадек. Все вместе они пили и сквернословили в той самой комнате с камином, где еще недавно счастливые супруги принимали меня как дорогого гостя. Маргарита содрогалась, когда до нее доносились чудовищные богохульства, раздававшиеся внизу. Она говорила, что заводилой во всей этой компании был тот самый Паоль, причем она видела его сама. Рогов и копыт она не приметила, но все же утверждала, что Паоль был ни кем иным, как дьяволом. Он пил больше всех и не пьянел, а когда играли в карты или кости, он непременно обыгрывал остальных.