Беглая книга

      – Да, представляю.. ну и как он там, ничего после смерти отца-то?
      – Да я не про этого, я про Димочку! Приехал отдохнуть, поразвлекаться, а тут – ограбления, трупы! И девка эта, мерзавка, хвостом повертела и от Димки к тому парню сбежала: ей, видите ли, жалко его стало, он теперь сирота! А Димка приехал сам не свой, я так из-за всего этого переживаю…
      – Тань, это ему урок. В следующий раз будет думать, прежде чем вот так срываться, ехать в чужой город и жить по каким-то сомнительным квартирам. Мне кажется, он вполне за свою глупость наказан. Ладно, Бог с ним с этим Питером. Мне надо срочно поговорить с Димкой. Дело в том, что эта история с книгой, похоже, не кончилась.
      – Это ты о чем? Что ему угрожает?
      – Я не могу тебе сейчас ничего сказать определенно, но…
      – Рит, ну ты как всегда… ничего определенного.. не тяни резину…
      – Мне нужны все сведения об этой книге. Срочно. Обязательно.
      – Слушай, я не понимаю…
      – Честно говоря, я тоже. Ты говоришь, что в Питере искали Библию на бретонском языке? Ты ничего не путаешь?
      – Ну Димка так сказал…
      – Так вот, эта книга, кажется, где-то здесь, в Москве.
      – Значит, они могу добраться до Москвы?
      – Кто – они?
      – Убийцы!
      – Какие убийцы?!
      – Ну те самые, которые отравили отца приятеля, у которого Димка… Говорят, там в Питере каждый второй – бандит.
      – Ну да, а Питерцы говорят, что в Москве каждый второй – миллионер. Не забивай себе голову ерундой. Просто мне нужно отыскать эту книгу.
      – Зачем?
      – Володька просил.
      – Я не хочу, чтобы Димочка опять впутывался в какие-то криминальные истории.
      – Да Димка твой уже впутывался во все, что мог. С чем тебя и поздравляю. А криминальные наклонности у него у самого имеются.
      – Это ты о чем?
      – А деньги кто у тебя утащил?
      – А, это…
      – Мелочи, конечно… Ладно. Он сейчас дома?
      – Да, сидит, занимается. Учится.
      – Свежо предание, а верится с трудом… Позови его к телефону, пожалуйста.
      – Рит, только ты Бога ради, не напоминай ему об этой ужасной истории, он так переживает!
      – Давай его сюда! – рявкнула я. В Таньке меня удивляла ее почти детская покорность. Она могла обзываться на меня, говорить гадости, но стоило только цыкнуть на нее как следует, она беспрекословно выполняла приказания.
      – Теть Рита, здрасьте, – раздалось в трубке через какое-то время.
      – Здравствуй Димочка, с приездом.
      – Спасибо. Мама уже все Вам рассказала, да?
      – Да, рассказала.
      – Вы извините, тетя Рита, что я Вас так напряг…
      – Ничего страшного, Дима, все бывает. Я, собственно, по делу хочу с тобой поговорить. Твоя мама мне сказала, что там у твоего приятеля искали какую-то книгу и не нашли, так?
      – Да, – сдержано ответил Дима. Видимо, ему и правда не очень приятно было говорить на эту тему.
      – Расскажи мне, пожалуйста, поподробнее, что это за книга.
      – Это Библия, рукописная, переведенная на бретонский язык в восемнадцатом… Нет, в семнадцатом веке. В восемнадцатом ее нашли…
      – Кто нашел, ты не знаешь? Как звали?
      – Один священник по фамилии Пеллетье…
      – Ле Пеллетье… Где он ее нашел?
      – В Бретани на ферме какой-то…
      – А точнее? При каких обстоятельствах?
      – Ну это… – Димка замялся… – Он был в туалете…
      – В туалете! Замечательно! В смысле, замечательно, что все сходится. Так, скажи, ты видел тот самый французский текст, где это рассказывается?
      – Да…
      – Где ты его видел в первый раз?
      – Мне подарил копию Сашка Денье, тот самый приятель, у которого мы жили в Питере, и у которого отца отравили. Там еще было два письма, но они пропали.
      – А копия первого письма? – А я ее Машке отдал… – Маше Петровой? – Да, но только я теперь не смогу у нее его взять обратно.
      – Не надо. Копия у меня.
      – У Вас?!
      – Да, но сейчас не об этом речь. Ты знаешь, где сама книга? Библия?
      – Нет. Это никто не знает.
      – Не может быть. У меня есть ксерокс с одной страницы этой Библии.
      – Да-а?! Откуда?
      – От Иры Черемис. Ты с ней знаком?
      – Не-а…
      – Это подруга Маши Петровой.
      – Ну я ж не могу знать всех ее подружек…
      – Понятно. Значит, ты ничего не знаешь про книгу?
      – Нет, там в Питере все из-за нее с ума посходили.
      – Здесь, кажется тоже. Хотя, наверное, некоторые и до этого были слегка того. Что ты мне можешь рассказать про Мишу Колбаскина?
      – А, он точно какой-то долбанутый.
      – Ты хорошо его знаешь?
      – Ну типа того… Бывал у него там такие вечеринки.. Он стихи читал. Истории которые сам сочинял, ирландские саги.
      – И вы ездили на пикники под Москву.
      – А да, он нас всех достал там со своей священной поляной.
      – Мне он тоже что-то про это тоже рассказывал. Но к нашему делу это не относится. Кто собирался у него?
      – Ой, да разные люди… Каждый раз разные. Но был так такой постоянный костяк: я, Сашка Стрешнев, он же Фергус, Маша, Андрей, Костя…
      – Кто из них интересовался бретонскими текстами?
      – Никто. Все за ирландщину тащились…
      – Хорошо. Спасибо. Я еще раз выясню у Иры.
      – Да не за что.. Вы это… извините, что так получилось.
      – Ничего.
      – Маму позвать?
      – Ни в коем случае!
      Димка тихонько рассмеялся на том конце провода и повесил трубку.Теперь мне оставалось только каким-то образом выйти на роковую красавицу Машу Петрову. Похоже, что Книга была где-то здесь, рядом и мне достаточно было протянуть руку и взять ее… Звонить Кобаскину?
      Нет, пора с этой дурацкой историей завязывать! И чего я с этим всем ношусь, а, лягуши? Я повернулась к аквариуму. Лягушки сбились в кучку где-то в дальнем углу и не обращали на меня никакого внимания. Я взяла денег, накинула мое любимое драповое пальто, и пошла в "любимые продукты". Хотелось себя побаловать. Только вот чем – я еще не придумала.
      Я никогда не жалела о том, что стала одинокой женщиной. Почему-то принято считать, что одинокая женщина – это несчастное, всеми брошенное существо, которое так и не смогло приспособиться к жизни. И почему? Ведь жить с самой собой, жить для себя одной, ни с кем не связываться и ни на чем не завязываться – это ж просто сказка какая-то! Ни мужа, ни детей, ни кухонной каторги! Захотела себе приятное сделать – пожалуйста. Только вот чего бы такого купить, недорогого и вкусненького?
      Пока я спускалась по лестнице, поняла: я хочу курить. Иду в магазин не за творожками "Даниссимо", а за сигаретами. И это после того, как не курила полгода! Уж совсем, казалось бы, завязала, и вот на тебе. Так обычно и бывало. Держусь, креплюсь, а потом – то какая-то внештатная ситуация, то просто устала, и по рассеянности (или по привычке?) купила пачку сигарет – не выбрасывать же! Сколько я читала всяких умных медицинских статей о вреде табака, и о том, что привычка мусолить во рту сигарету – это удовлетворение сосательного рефлекса и еще много про что… Убеждала себя, ругала, а все равно… курить хочется. И никакие жуткие последствия курения меня не пугали. Впрочем, если бы я знала, какие последствия будут от той самой сигареты, которую я собиралась просмаковать через пять минут, то, наверное, справилась бы со своей слабостью. Отдаленные последствия типа рака легких кажутся нереальными – сколько курильщиков умирает в глубокой старости по совсем другим причинам? А вот если бы мне кто-то мог сказать, какая дурацкая цепочка событий потянется за этой злосчастной сигаретой… как в детском стишке "Не было коня – подкова пропала,/ не было подковы – лошадь захромала. /Лошадь захромала – командир убит./Армия разбита, конница бежит. /Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя".
      Я купила-таки творожок "Даниссимо" в нагрузку к пачке "Честерфилда" и зажигалке. Желание курить разрослось до таких размеров, что я встала у самого магазина, у крыльца. Я блаженно затянулась и зажмурилась: слабоватое осеннее солнце умудрялось-таки бить мне в глаза. Так я и простояла зажмуренная целых пять минут. Запах табака, запах нашей Мичуринской осени, пыли, листьев… все это смешалось в один терпкий городской аромат и закружило мне голову.
      Когда я открыла глаза, то тут же встретилась взглядом с совершенно незнакомым человеком. Видимо, пока я, как говорится, "ловила кайф", он стал передо мной и смотрел на меня в упор. Хорошо хоть, солнце не загораживал. Вообще-то я считаю, что так вот глазеть на человека не совсем прилично. Но я настолько удивилась, что даже забыла возмутиться. Незнакомец смотрел на меня странно. Честно говоря, ТАК на меня давно никто не смотрел. По крайней мере, когда я была студенткой, ТАК смотреть на девушек не позволялось. А когда это стало дозволено, на меня ТАК смотреть стало уже поздно.
      Нестандартные ситуации всегда выбивают меня из колеи, и я не знаю, как быть. Поэтому я просто растерялась и тоже начала беспардонно рассматривать этого странного человека.
      На вид ему было слегка за тридцать. Невысокого роста и, честно говоря, не в моем вкусе: слишком тоненький и стройный. Мне всегда нравились рослые мужчины с квадратными подбородками. А у этого подбородочек узенький, носик – остренький. Волосы рыжие, почти красные, детские веснушки на носу и щеках. Но, в общем и целом, не вдаваясь в частности, его вполне можно был назвать "молодым человеком приятной наружности". Это была моя первая мысль. Вторая мысль была "Интересно, а что ему от меня надо?"
      – Извините, – тихо-тихо и смущенно произнес незнакомец, – что я на Вас смотрю.
      – Ничего, ничего. "В общем, подумала я, может быть, на меня последний раз в жизни ТАК смотрят"
      – Я просто… – он заволновался и даже, как мне показалось, покраснел, – увидел ваше лицо… Оно такое одухотворенное!
      Я терпеть не могу дешевые романы и периодическое дамское чтиво, где встречаются такие фразы. Поэтому первым желанием было расхохотаться. Я не успела ничего сказать, но молодой человек продолжал свои дифирамбы.
      – Вы не поверите, но такие лица встречаются редко. Вы как будто изнутри светитесь. Только не смейтесь! Это правда.
      – Спасибо за комплимент. Хотя и в самом деле смешно.
      – У Вас очень красивое лицо.
      – Еще раз спасибо.
      – Можно. Я тут с вами рядом постою, пока Вы курите?
      – А что Вы спрашиваете? Здесь стоянка пешеходов бесплатная.
      Он смущенно засмеялся, потом закашлялся.
      – Я просто думаю… Может быть Вам неприятно? – он снова заглянул мне в глаза. Как-то забавно у него получилось, как будто он смотрел снизу вверх. "Ты ведь позволишь? Ты ведь не прогонишь?" Я просто улыбнулась и ничего не сказала. Мы молча постояли вместе. Я решила спросить его о чем-нибудь из вежливости. Ничего, кроме банального "А вы не курите?" я не придумала.
      – Нет, не курю. Не могу: у меня аллергия. – он смущенно улыбнулся.
      Я только сейчас заметила, что глаза у него красные, воспаленные. Какой-то странный он был: хрупкий, болезненный, нежный, И вдруг что-то царапнуло меня по сердцу…
      Я докурила, попрощалась и направилась было к подъезду, но незнакомец подскочил ко мне, наклонился, поймал мою ладонь и прикоснулся к ней губами. Я ойкнула, а он рассмеялся, помахал мне рукой и… как там это в дамских романах? Растворился в осенней дымке?
      – 27-
      Во всем огромном городе наступил вечер, хмурую осеннюю морось просвечивали агрессивные оранжевые огни, а в Вермеле царил типичный утренний раздрай: рабочий день (вернее, рабочая ночь) только начинался. Официантки в серых униформенных юбках лениво бродили из барного зала в ресторанный. Вид у них был такой, как будто они только что очнулись от долгой спячки и еще не успели как следует разогнаться.
      До концерта было еще два с половиной часа, так что уважающие себя посетители даже не думали собираться.
      Пока что пришли только Ира и Машутка. Они неторопливо потягивали пиво, иногда поглядывая в сторону входа: может еще кто пораньше заявится?
      – Ну а дальше что? – сочувственно спросила Ира.
      – Ничего, – Маша зачем-то поскребла ногтем надпись GUINNESS на бокале. – в том-то и дело, что ни-че-го. Потом тетя из Рыбинка приехала, сказала, что будет жить у него временно, пока он в себя не придет. Сама понимаешь, мне там уже делать было нечего. Он купил мне билет до Москвы. Ну конечно, на вокзале все так трогательно, типа, я к тебе приеду, я тебе письма буду писать и все такое…
      – Так и отлично! Напишет, приедет!
      Маша покачала головой.
      – Не-а, я и так уже понимала, что ему не до меня. Ну не та у него ситуация. Он, конечно, старался не показывать, все так вежливо было, но я видела, что ему хотелось меня спровадить поскорее. Нет, я не обижаюсь, у человека трагедия, он сначала цеплялся за меня, как за соломинку, ну ты понимаешь…
      Ира в который раз сочувственно-прочувствовано кивнула.
      – Ну а потом все ясно стало. Ни он мне не нужен, ни я ему не нужна. Такая пустота. Ир, мне так хреново… Если б ты знала.
      – А Димка?
      – А ну его в баню…
      – Короче, никто тебе не нужен?
      – Типа того. Тошно на самом деле…
      – Пройдет.
      – А куда оно денется? Пройдет, конечно. Но не сразу. Я ж идиотка такая:: привыкаю к человеку моментально, а отвыкаю медленно-медленно. У меня первая любовь была в восьмом классе. Школьный романчик, три недели встречались, из-за ерунды поцапались. Так я до самого выпускного вечера ходила как пришибленная. Самой смешно. И сейчас та же фигня получается.
      – Ничего, все перемелется.
      Говорить больше было вроде бы не о чем, девушки отхлебнули пива ("выпьем с горя, где же кружка?").
      – Ты знаешь, что мне еще не понравилось? – помолчав, спросила Машуня.
      – Ну?
      – Может, конечно это просто паранойя, но мне всю дорогу казалось, что кто-то за мной следит.
      – Скорее всего, глюк. После нервных потрясений бывает.
      – Может, и глюк, – поспешно согласилась Маша. – Но мне кажется, что все время на меня кто-то смотрит. Я в сидячке ехала. И сколько ехала, постоянно такое чувство, как будто кто-то глазами меня сверлит. В затылок. Народу полно, кто – не угадаешь. В общем, дурацкое ощущение.
      – Не бери в голову. Мало ли кто там пялился на тебя.
      – Не знаю, мне показалось, что это Пашка Лядов. Я вроде мельком его видела, когда из вагона в Москве выходила. Хотя может и не он был… У него такое лицо – сколько ни смотри, не запомнишь.
      – Точно паранойя. Ничего, упокоишься. Травки попей, шприцов покури. О, смотри, Стрешнев пришел! Нет, ты погляди, улыба-а-ается! Рот до ушей, хоть завязочки пришей!
      – Привет, девчонки! – Сашка действительно улыбался так, как будто пришел на собственные именины. Он чмокнул в щеку сначала Машу, потом – Иришу, после чего бесцеремонно плюхнулся рядом с ними за столик. Впрочем, девушки не возражали. Маша даже подумала: может хоть он развеселит?
      – Какие новости? – Ира отхлебнула в очередной раз своего Гиннеса и протянула Сашке третью пинту, как всегда полученную впридачу к первым двум.
      – Девушки, мне стыдно угощаться за ваш счет, чувствую себя Альфонсом.
      – Тогда закажешь нам всем по кофию, – предложила Ира, – а в нас все равно столько пива не влезет… Если только Маша вторую не хочет..
      Маша помотала головой:
      – Не-а, а то потом в туалет не набегаешься.. а вот кофе – с удовольствием.
      Сашка неспешно отхлебнул своего уже не такого унизительного Гиннеса, и подмигнул грустной Маше:
      – Слышали, что Колбаскин совсем свихнулся?
      – Это новость? – пожала плечами Ира. – ИМХО, он такой родился.
      – Так, как сейчас, он никогда крышей не ехал.
      – А он что, буйный стал? – заинтересовалась Маша. – С топором за людьми гоняется или с самурайским мечом?
      – Нет, девочки, – патетически произнес Саша, выпучив глаза – все гораздо серьезнее. С тех пор как он нашел поляну Сидов, он уверен, что ему надо уйти туда, в этот холм. И он готовится к тому, что в ночь Самайн в холме откроются двери, и он уйдет из этого мира навсегда! Во как! – для пущей убедительности Стрешнев поднял бокал как для тоста, отхлебнул и сделал вид, что смахивает скупую мужскую слезу.
      – Кажется, Фрая начитался вдогонку к сагам, – сочувственно вздохнула Ира, – больным людям много читать вредно. Тем более такую убойную смесь.
      – Передоз Фрая – вообще опасная штука, – насколько можно мрачнее подтвердил Саша. – в общем, Колбаса велел всем явиться к нему на шабаш аккурат тридцать первого октября, когда он будет прощаться с этим миром.
      – Это что – ритуальное самоубийство? – Маша, кажется, постепенно выходила из тумана и начинала интересоваться тем, что происходило вокруг.
      – Кто его разберет. Но он сказал, что будет раздавать всем желающем свои книги, постеры, диски и так далее.
      – Как, все? Совсем отдаст? – удивилась Ира.
      – Без-возд-мезд-но! То есть даром! – голосом мультяшной совы прогнусавил Саша.
      – Это на него непохоже, – Маша почесала затылок, видимо, чтобы активизировать копошившиеся глубоко под ним мысли, – значит, и правда свихнулся. Он же всегда так над этими книгами дрожал. Поксерить и то не всегда давал.
      – А во сколько у него вся эта тусня? – спросила Ира, открывая записную книжку в мобильнике.
      – В пять. Он типа все раздаст, а потом – на электричку и туда, к сидам, – Саша опрокинул в рот последние капли как-то уж очень быстро иссякшего Гиннеса.
      – Во больной! – покачала головой Ира,- там же холодно. И электрички редко ходят. Замерзнет за ночь, вернется с воспалением легких. Да еще в пустую квартиру… Хотя может, только так и лечатся. Шоковая терапия…А кто еще к нему придет?
      – А фиг знает, – беспечно ответил Сашка. – все кому не лень. Или кому халявных дисков хочется. О, смотрите, наши подваливают…
      Действительно, на входе замаячила мини-толпа из пяти человек. Девушки о чем-то слегка попререкались с охранником, потом, войдя-таки внутрь, замахали руками, приветствуя "своих".
      Все было ровно так же, как до того злополучного путешествия в кошмарно-туманный город на Неве. И Маше было легче думать, что никакого путешествия не было. Так, приснилось. Приглючилось. А Димка… Ну расстались – и фиг с ним. Они ведь жить вместе не собирались до глубокой старости. Ведь это так легко – сказать себе, что ничего этого не было. И Пашки Лядова не было. Мало ли кто там в поезде рассматривал ее…
      Там, в зале, настраивались "Мервенты"… В общем, жизнь продолжалась и, возможно, даже налаживалась. Хотя на душе и оставался гадкий осадок: не то, все не то, и люди вокруг не те какие-то ненастоящие. А может это она сама по себе не такая, а они наоборот – такие как надо?
      – 28-
      Если бы не "если бы", мир был бы совершенным… Павел ненавидел лютой ненавистью все, что выбивалось из общей гармонии. Например, мух. Более уродских созданий выдумать было нельзя. И вот опять… Осень, а какая-то оголтелая муха все бъется и бьется об стекло. Дура. Там, снаружи, холодно, а ей зачем-то туда надо. Причем не через приоткрытую форточку, а именно через стекло.
      Еще пять минут под одеялом – и вставать. Светает здесь рано, так что можно еще слегка побаловать себя. Павел представил, как ему придется вместо привычной домашней одежды надевать уличную рубашку пропахшую пылью, и еще более пыльные джинсы, чтобы дойти до санузла, и поморщился.
      Житье по чужим квартирам ему не особенно нравилось. Но что поделать, если того требует дело? А тут, кажется, дело выгорало. Ради такого случая можно было пожить в Москве у коллег по так называемому бизнесу. Хотя бизнесом сомнительную деятельность Павла можно было назвать только с очень большой и циничной натяжкой.
      Но если смотреть со стороны, ремесло историка, по мнению Павла, очень располагало к цинизму. Проходят столетия, и тысячи лет, а люди не меняются. Кому-то нужна власть, кому-то деньги или стада верблюдов, большинству – и то и другое сразу. Некоторым позарез нужно прославиться или понравиться всем. И в старинных летописях и в последних новостях – одно и то же. Ничего более умного и интересного люди не придумали.
      За властью Павел никогда не гонялся. Только дураки лезут вверх и вверх по какой-нибудь карьерной лестнице, даже не задумываясь о том, что, как только они придут на вершину горы, предварительно спихнув оттуда предшественника, тут же найдется кто-нибудь, кто в свою очередь скинет добравшегося смачным пинком под зад. К деньгам отношение у Павла было более трепетное, но тоже без особого восторга. Больше всего Паше нравилось, как он сам говорил "расковыривать заковыристое". Найти то, что не нашли другие, догнать и опередить, бороться и искать, найти и перепрятать – вот это действительно интересно. Ну а если еще и деньги впридачу – совсем хорошо.
      Все началось с довольно безобидных заработков: когда Павел учился еще на первом курсе, он всерьез увлекся генеалогией и архивным делом. И тут оказалось, что у него поразительный нюх на всякие древности. Первым удачным заработком был дружеский заказ одного из старых школьных друзей: раскопать его родословную. После того, как выяснилось что бывший одноклассник – возможно, один из потомков Меньшикова, Павел получил свой первый гонорар в виду бутылки коньяка. При этом Меньшиковский отпрыск оказался человеком болтливым, и вскоре к Паше потянулись первые "коммерческие" клиенты. Вот тогда-то началась настоящая работа. Некоторым питерским нуворишам хотелось иметь не только все атрибуты новых русских, но и вдобавок к крутизне обзавестись дворянскими корнями.
      И тут у Павла прорезалось одновременно два таланта. Во-первых, дъявольская интуиция: он загривком чувствовал, где "холодно", а где "горячо". Стоило ему оказаться рядом с книгой, он уже знал, будет в ней что-то ценное для него или нет. Как так получалось – Павел либо сам не знал, либо где-то в глубине души все же знал, но ни с кем этим знанием не делился. Вторым его талантом было умение раскладывать все по полочкам и выцеплять из малейших крупиц информации нужный для него смысл. Редкое сочетание "ищейка-педант", ценилось хорошо.
      Но звездный час Паши настал, когда ему впервые "сосватали" иностранного клиента. Это были уже совсем другие заработки. Понятно, что нужно иностранцам: не только пыльные старинные бумажки, но и иконы, антиквариат… Это уже покруче, чем одни архивы разбирать. Одна загвоздка: и тех же икон чаще всего имелись хозяева. Это ж какое мучение: отыскивать то, что нужно клиенту, наводить справки, выискивать, вынюхивать и… обламывтьася! Ну не хочет человек расставаться с уникальной потемневшей от времени дощечкой, ну ни в какую! И вся его, Пашки Лядова, работа, летит к чертям. Ювелирная, между прочим, работа! Обидно. Но не отбирать же силой… А вот взять, то, что плохо лежит – другое дело. Главное – не попадаться. И снова помогло знаменитое лядовское чутье – он каждый раз выходил сухим из воды. Брал только там, где можно взять без последствий. И ни разу не попадался.
      Заказ на бретонскую Библию, пожалуй, обещал быть самым выгодным. Особенно радовало то, что она понадобилась не только Андреасу… Вот если бы откопать ее, а потом – устроить что-нибудь наподобие аукциона? Кто больше даст, интересно? Но при этой мысли где-то в глубине души у Павла загорался маленький красный фонарик, который всегда вовремя предупреждал его об опасности. Оставалось только осознать – почему фонарик загорается? Откуда идет опасность?
      Но на этот раз раздумывать особенно было некогда. День начлася с противного жужжания упрямой мухи, бьющейся о стекло, и после завтрака предстояло сходу окунуться в безумную сутолоку московских улиц, лавировать среди бегущих прохожих которые тоже движутся неизвестно куда и зачем, бьются каждый о свои преграды, и искать, искать, искать эту маленькую несчастную книжицу, затерянную в таком большом городе.
      – 29 -
      Возвращаясь домой, я заметила в нашем дворе молодого человека приятной наружности. Сначала долго вспоминала, где же я это его видела… И только потом до меня дошло, что он стоял у магазина "Любимые продукты", когда я в минуту слабости снова поддалась табачному искушению. Увидев меня, он встал со скамейки и подошел ко мне так, как будто мы были давно знакомы.
      – Здравствуйте, – одними губами прошептал он и покраснел. Его воспаленные глаза испуганно моргали.
      – Здравствуйте, – сухо ответила я (с чего это он вдруг считает, что мы знакомы?)
      – Вам не нравится, что я к Вам обращаюсь? – вкрадчиво произнес Рыжик (именно так я его окрестила про себя)
      – Вам бы в метро подаяние выпрашивать и говорить "Извините, что я к вам обращаюсь", – неожиданно для себя самой съязвила я. И тут же испугалась.
      – Вы сердитесь… Значит вы правы… – юноша выглядел совершенно удрученным
      – Молодой человек, если Вы чего-то от меня хотите, говорите сразу, не стесняйтесь!
      – Когда человеку говорят "не стесняйтесь" он тут же начинает стесняться так, что пятки потеют, – смиренно изрек Рыжик,
      – Ну я пойду…
      – он, видимо, колебался: говорить мне нечто или не говорить, но потом все же решился: – Я хотел бы вас видеть почаще… мне так нравится приходить сюда. Но для вас, конечно, было бы лучше, если бы вы уехали отсюда! И как можно скорее.
      – Да это я и без вас знаю, – пожала я плечами, – тут все только об этом и говорят…
      – Что ж, – вздохнул он, – тогда до встречи.
      Потом он совершил какой-то немыслимый жест и как фокусник достал из-под своей куртки букет маргариток. Как он умудрился не помять его, даже не представляю… Да и для маргариток вроде бы уже не сезон. Хотя, что я понимаю в сельском хозяйстве? Я не зала что делать с букетом, и даже не успела поблагодарить незнакомца (почему-то мне хотелось сказать "мерзавца"). Тот быстро сбежал по лесенке вниз на тротуар и бросился к автобусной остановке. Как раз вовремя: возле нее уже сбавлял ход 715-й…
      О том, что наши милый хрущобы вот-вот вот снесут, разговоры шли уже не первый год. Многие были бы рады уехать отсюда, из тесных квартирок, населенных жутким количеством людей и полчищами тараканов. Трубы в квартирах вечно прорывало, соседи затапливал друг друга, смачно ругались, вызывали сантехника дядю Петю, мрачного типа с мощной челюстью и сизыми наколками на пальцах. Известно было, что он не так давно вышел из тюрьмы, отсидев там не помню сколько лет за убийство. Кого он именно убил, никто не знал, а спрашивать не решались. Трубы дядя Петя чинил виртуозно, правда, весь процесс сопровождал недовольным ворчанием, из которого следовало, что трубы – дерьмо, весь дом – дерьмо, равно как и весь этот город, а все потому, что власти тоже состоят целиком и полностью из экскрементов. Причем власти перечислялись все поименно – начиная от непосредственного дяди петиного начальства до самого – страшно подумать! – президента. Беря деньги за услугу, дядя Петя всегда брезгливо разглядывал купюры и цедил сквозь зубы: "Ну ладно…" у меня после его ухода было такое чувство, что я обидела честного трудового человека. Хотя я всегда давала дяде Пете как минимум на десять рублей больше, чем положено.
      Но я не хотела никуда уезжать. С тараканами я смирилась, хотя не сказать, чтобы подружилась. Дядя Петя хоть и наводил на меня суеверный ужас, но и его присутствие можно было временно потерпеть ради исправления сантехники. Я даже не представляла, как это можно расстаться с квартиркой, где я прожила столько лет, почти всю сознательную жизнь, где тихо умерла моя мама, где я так привыкла встречать рассвет, с трудом пробивавшийся через густую мичуринскую листву. На соседском балконе, на самом краешке росла маленькая березка. Как она умудрялась держаться корнями за те несколько сантиметров пола, которые выступают за пределы балконных стенок, известно только ботаникам. И все же она держится уже который год, и каждое лето умудряется отращивать вполне солидную крону. Сначала я боялась, что соседи увидят, какое безобразие наросло на внешней стороне их балкона, и вырубят это милое эктравагантное деревце. Но эти соседи уже много лет пили горькую, и даже если бы на их балконе вырос целый лес с папоротниками и поганками, они бы не очень забеспокоились. А их подростки-сыновья поганкам очень даже обрадовались бы…
      А чего стоили местные старушки! Мечта фольклориста! С начала мая, как только вечера становились теплыми, они усаживались за стол, на котором днем местные мужчины отчаянно "забивали козла", и начинали петь песни своей молодости. "Живет моя отрада в высоком терему" – выводили они чистыми, почти молодыми голосами. Наверное, так они пели, когда здесь еще не было в помине никаких хрущоб, а была какая-нибудь деревенька. Я закрывала глаза и погружалась в песню, которой, по сути дела, нечего было делать в нашем мегаполисе. Песня просилась на волю, куда-то куда, еще не дотянулся город… Я от души привязалась к этим милым старушкам, хотя мало кого из них знала по имени. Особенно умиляло меня то, что бабульки изо всех сил стремились казаться городскими, это у них, слава Богу, так и не получалось. И вот из этого-то сказочного места городские власти предлагали мне уехать! Я уж не говорю о том, что шпорцевые лягушки вообще очень плохо приспособлены к душевным потрясениям, и как на них скажется этот несчастный переезд – неизвестно.
      Маргаритки я поставила в банку из-под маринованных грибов: для единственной в доме вазы букет Рыжика был слишком мал. Как обычно, стоило мне только поставить чайник на огонь, как зазвонил телефон.
      – Красавица Марго, привет! – бодрый Володин голос вывел меня из печальных размышлений о гипотетическом переезда.
      – Привет, чего хорошего? – не знаю почему, но у меня снова задрожали коленки, как невесть сколько лет назад, когда мы с ним гуляли на смотровой площадке.
      – Сенсация, Риточка, я нашел эту книгу! Ту самую Библию!
      – Да неужели? Надо же, какой ты быстрый!…
      – А то! – расхохотался Володя, – Но это не значит, что я исчезаю с твоего горизонта. Во-первых, ты знаешь, как я безумно хочу тебя видеть, а во-вторых, ты мне в этом деле нужна как эксперт.
      – Я нужна только как переводчик с бретонского?
      – Риточка, не дуй губки, конечно, я больше всего на свете желаю тебя видеть. Но женатому мужчине нужен какой-нибудь приличный повод, а?