Беглая книга

      – Продал, блин, за тридцать зелененьких… – пробормотал Сашка. Он на минуту задумался, а потом сказал. – Ребят, я не знаю, что делать. Просто не мой день сегодня. Пойду домой, просто посижу, спокойно подумаю. Хотя о чем тут думать-то? А вы погуляйте, а? Мне так хочется одному побыть…
      Дейрдре и Найси кивнули.
      Из Восьмерки вышли все вместе, а потом разбрелись: Сашка домой, а москвичи – вроде как погулять. Хотя настроение было явно не прогулочное. Хотели в охотку оттянуться, а тут вот какая некрасивая история. Найси начинало раздражать все – и малознакомый город с его открыточными красотами, и Дейрдре, у которой после неудачной пробежки все лицо было красное и злое. Они побродили по стрелке Васильевского острова, сделали вид, что полюбовались, и Найси осторожно предложил:
      – А может быть, поедем на вокзал, билеты купим?
      Вечером, после вокзала, они снова зашли в продуктовый, накупили всякой дурацкой всячины на ужин. Найси был даже рад, что это был их последний вечер в Питере. Ему уже надоело болтаться просто так по чужому холодному городу. К тому же деньги кончались как-то уж очень быстро. Разговаривать особенно было не о чем, и они с Дейрдре молча шли, взявшись за руку. Он видел, что и его любимая-ненаглядная тоже заскучала, и чувствовал себя виноватым от того, что ему нечем ее развлечь и занять. Он только сейчас понял, что, в общем-то, не за чем было ехать в такую даль. Одно дело встречаться, проводить несколько часов вместе, заниматься любовью второпях, пока не вернулись с работы родители, потом разбегаться и скучать, скучать друг по другу. И совсем другое дело – пробыть вместе целых два дня, да еще в чужом городе, да еще в ситуации, когда никуда друг от друга не денешься. Ему было неловко перед ней, перед собой, за то, что он сделал такую глупость.
      – 20 -
      – Рита-Рита, милая, привет, – Володька звонил явно с улицы, я слышала шум машин, – ну что там у тебя? Прости не смог тебе отзвониться сразу, я…
      – Володя, у меня куча всего.
      – Французский текст коллеги посмотрели?
      – Да, скорее всего подлинный.
      – Подлинный! О, отлично! Ты золотце, с меня причитается! А с бретонским что? Перевела?
      – Да, а чего там переводить, отрывок из Евангелия, как я и говорила…
      – Значит, это та самая Библия! Это чудесно! Ритка, ты умница!
      – Володь, тут еще одно дело…
      – Айн момент… – в телефоне послышался какой-то шум, несколько секунд я ничего не слышала, – вот что Риточка, я к тебе заеду за бумагами, поговорим.
      – Володя, – заорала я, – Да ты послушай меня, скажи Иришке, чтобы она мне позвонила!!! Срочно!!!
      – А ты еще что-то нашла по этой теме?
      Но прежде чем я успела ответить, в трубки раздались короткие гудки, и манерный женский голос нагло заявил "Абонент недоступен или временно заблокирован. Попробуйте перезвонить позднее."
      Вспомнился старый анекдот: "Доктор, у меня проблема: меня все игнорируют" – "Следующий!" Почему меня обычно никто не слушает, все первым делом рассказывают что-то свое? Не успела я додумать эту мысль и обсудить ее со шпорцевыми собеседниками, которые были единственными существами, выслушивающими меня от и до, как зазвонил телефон.
      – Алло, Ириша? – поспешно спросила я.
      – Рит, ты чего? Какая Ириша?! – надрывно завопила Татьяна…
      – Таня? Здравствуй… ну как?
      – Как?! Никак! Все так же. Мать в больницу слегла с сердцем, я к ней езжу… Отец ругается на меня, как будто это я пропала, а не Димка, и кричит "Убью засранца!" Димку, то есть.
      – Я поняла, что Димку. Так он вернулся?
      – Нет, а с чего ты взяла?
      – Я подумала, что раз он грозится убить его, то значит он дома. Не на расстоянии же он его прибить собрался!
      – Рит, ну я тебя не понимаю, ты опять надо мной издеваешься. – Судя по Татьяниному голосу, она снова приготовилась рыдать.
      – Издеваюсь, конечно же. Я известная садистка. И ты это знаешь.
      Татьяна замолкла. Мне оставалось лишь воспользоваться моментом тишины.
      – Смотри, Тань, что я выяснила. Еще не знаю точно, сведения нужно подтвердить. У Димки была какая-то девушка по имени Маша. Он ездил с ней в понедельник на пикник, оттуда они вернулись вместе. После этого Маша уехала в Питер. Я думаю, что он вполне мог уехать туда вместе с ней.
      – В Питер? – растеряно пробормотала Танька, – Димка – в Питер? А что он там делает?
      – Погоди, погоди, я не сказала, что он действительно там находится. Это только мои предположения. Для того, чтобы это выяснить, мне надо связаться с кем-то из его друзей. То, что я тебе говорю, я выяснила от Миши Колбаскина.
      – Ты его вызвонила?
      – Да, два часа назад. От него трудно было чего-то добиться, но я выудила из него про Машу и про то, что они с Димкой вместе ушли с пикника. Теперь у меня к тебе вопрос. Деньги, которые тогда пропали, нашлись?
      – Не-а, – пролепетала Танька, – Я папе так и не сказала… Слушай, а маме сейчас лекарства нужны…
      – Тань, не хочу тебя расстраивать, но, похоже, Димка у тебя стащил эти деньги…
      – Что-о-о-о? Да как ты могла такое подумать про Димочку? Да он…
      – Тебе действительно объяснить, как я могла это подумать или ты просто сердишься?
      Таня опять присмирела:
      – Ну объясни, объясни…
      – Смотри, если он уехал в Питер, то ему нужны деньги на билет, на проживание, на еду там и развлечения. Наверняка он девушку там угощает и водит в кино, в театр или не знаю, куда там еще. Последнее время он не работал, значит, деньги он мог только взять у кого-нибудь. У тебя, например. Хотя бы потому, что ты единственный человек, кто дает ему денег и ничего взамен не требует.
      – Да как он мог? Не спросившись?
      – Я тебе уже объяснила как. Хочешь подробнее? Ну вот. Пришел домой, никого нет, он знал, где они лежат у тебя, потихоньку взял, прихватил свои вещи и уехал с этой Машей.
      – Значит так, да? – Татьяна начала тихо всхлипывать, – Утащил деньги, бросил нас всех, и с девчонкой в Питер развлекаться?
      – Таня, пойми, я не уверена на сто процентов, это еще надо проверить, но очень на это похоже.
      – Рит, ну ты подумай, а? А я всю жизнь только для него и жила. На него горбатилась, ничего для него не жалела, а он с девчонкой в Питер? Я для него все делала, лишней копейки на себя не тратила, а он у меня деньги еще и без спроса взял?
      – Да, Таня, именно так. Если что-то новое узнаю, я тебе позвоню.
      – Нет, Рит, ты подумай, какой мерзавец!
      – Таня, ты сама такого мерзавца воспитала. – Рита, ну как ты можешь? Нет, ну вот как ты можешь?
      – Нахально и цинично, – отчеканила я и закруглила разговор. – Все, Тань, мне некогда, будут новости – позвоню. – И повесила трубку.
      Интересно, а если я не права и он не в Питере? Надо все-таки выяснить. Думала успокоить Таньку, но, похоже, она не умела успокаиваться. Вот чего мне никогда было не понять, так это ее желания быть постоянно несчастной. Радовалась бы, что ее сын, скорее всего. жив-здоров. Хотя отец ее прав, Димка – засранец редкостный. Выпороть его надо.
      Господи, да что я гружусь чужими проблемами, чужими мальчиками и чужими порками? Ведь в этот день у меня возникла проблема посерьезнее. Перебирая вещи для стирки, я обнаружила, что моя любимая старая серая юбка, увы, протерлась на самом неприличном заднем месте. Когда-то давно Володя так пренебрежительно отзывался о научных сотрудниках: сидят, мол, в своем НИИ, только штаны протирают. Как в воду глядел. Действительно, протираем и штаны и юбки. И как это я не заметила, что скоро через эту юбку начет светиться подкладка? Вернее, хорошо, что вовремя заметила…
      Мама (царство ей небесное!) всегда говорила мне: "Эх, не женщина ты, Ритка! Ну совершенно об одежде не думаешь!" Вот не понимала никогда, зачем об этой одежде думать? Она должна быть чистая и соответствовать погоде. А все эти тонкости типа "подобрать кофточку к блузочке, а к ним по цвету шейный платочек" я так и не освоила. И теперь с наслаждением думала о том, что и не освою никогда. Хотя периодическая потребность покупать одежду у меня все-таки сохранилась. И вот в очередной раз мне предстоял изнурительный поход в магазин за новой юбкой… Как бы найти такую же серую и скромную? Вот это, действительно, проблема… Весь вечер я благополучно раздумывала о том, где можно найти такую же точно юбку, и легла спать, решив, что надену завтра в родной НИИ свою нелюбимую, синюю. А с покупкой погожу. Уж очень неохота в магазин тащиться. А покупать одежду на рынке я почему-то до сих пор стесняюсь.
      Утром я проснулась со свежей головой. Во время сна многое само собой прояснилось, и я подумала, что жизнь моя была до сих пор слишком спокойной и размеренной, поэтому маленькое приключение в виде поисков книги мне не повредит. И к тому же это очень хороший повод ненадолго отложить попытки обновления гардероба. Попрощавшись с моими питомцами, я вышла из дому, перешла Мичуринский проспект и стала ждать автобуса в сторону Университета. Было уже холодновато. Автобус подошел неожиданно быстро, причем это был мой любимый 661. Я села у окна и приготовилась как всегда, смотреть, как будут проплывать мимо меня корпуса МГУ.
      На площади Индиры Ганди в автобус ввалилось огромное количество студентов. Я не люблю слушать чужие разговоры, но тут от них никуда было не деться. Мальчишки прямо над моим ухом обсуждали мультики про Масяню, потом говорили про то, как им неохота готовиться к экзаменам, а потом…
      – … и ваще, блин, учиться надо хоть иногда…
      – Учеба не волк, ну ее на фиг… у Колбаскина собираемся, а?
      – А, да… забыл совсем…
      Колбаскин… Опять Колбаскин? Вряд ли это тот самый…
      – А что у него на этот раз? Опять ирландские саги энд виски?
      – Не, это уже не круто. Это уже на каждом углу валяется. Он бретонский вечер забабахать обещал.
      Я напряглась, стараясь не подавать виду, что подслушиваю. И продолжала подслушивать.
      – Ну… Тоже дело… а че там будет?
      – Кто-то ему сидр бретонский привез, будем пить. Музыку слушать, Мервент и еще чего-нибудь. Еще в программе будет чей-то спич про Стивелла и чтение бретонской Библии.
      – А, ну может приду…
      Я не знала что делать. Мне очень хотелось спросить у них, откуда они знают про бретонскую Библию, и кто ее будет читать. Но я не знала как к ним обратиться, что сказать, я растерялась… Вообще, когда надо быстро реагировать, я тушуюсь и не знаю что делать. Вот и тут, пока я раздумывала, что и как сказать, молодежь вышла на остановке, и я потеряла из виду этих двух парней.
      Всю дорогу до родного НИИ я ругала себя последними словами. Ну как так можно? Я же своими ушами слышала "бретонская Библия!" Вот всегда так, Ритка, дура ты набитая! Надо было хватать этих парней за грудки, трясти, выяснять, где и когда они про эту Библию услышали (а может быть, они ее видели?) и кто будет читать эту Библию? В общем-то волновалась я зря. Телефон Колбаскина у меня уже был. И, если мне не изменяет память, он даже звал меня на свои сборища. Значит надо позвонить и вежливо сказать, что я прониклась и обязательно приду… Проще простого.
      – 21-
      Пауль больше ни о чем не думал. Его устроили наверху в комнате, где, видимо какое-то время никто не жил. Наверное, до войны здесь было гораздо больше народу. Пауль просто лежал, то спал, то не спал, и смотрел на потолок своей шкафоподобной деревенской кровати. Обитательницы фермы – а всего их оказалось четыре – две совсем молоденьких, одна постарше и совсем старая бабушка – сами ухаживали за раненым. Врача не позвали: то ли денег не было, то ли далеко было ходить. Но Пауль понимал, что, возможно, это и к лучшему. Хозяйки ухаживали за ним не хуже сестер милосердия. Хотя при этом с ним старались без надобности не разговаривать, при взгляде на него брезгливо поджимали губы, и вообще вели себя так, как будто по воле Божьей им пришлось выхаживать жабу или гадюку, или еще какое-то неаппетитное животное.
      Первое время Пауль много спал, немного ел и чувствовал себя лучше, но к концу третьего дня пребывания на ферме у него начался жар. Он то обливался потом, то трясся от озноба как тогда, на дороге под дождем, и снова вспоминал треберновское "Зубы дробь выбивали частую…", потом поминал Треберна самыми изощренными словесными способами. Вечером молодые женщины куда-то ушли. Куда – Пауль не понял. По-французски они обращались только к нему, а между собой щебетали по-своему.
      Старуха сидела внизу у очага, Пауль слышал, как она пела что-то очень монотонное. Его разморило, и он стал проваливаться в какую-то вязкую липкую глубину. Сначала ему приснились воробьи, которые прилетели из дырки в потолке и начали расклевывать его тело на части. Пауль кричал им "кыш", пытался отогнать, они с громким чириканьем разлетались, но тут же снова прилетали. Потом кто-то объявил воздушную тревогу, и воробьи улетели, превратившись в военные самолеты. Потом откуда-то сверху на Пауля посыпались горячие вилки и ложки. На лету они плавились и стекали на Пауля раскаленным дождем. Олово текло к его лицу, переливалось через подбородок, заливало нос, горло, внутренности. От олова горло болело, нос не дышал, и сколько ни пытался Пауль увернуться от ложек и вилок, не получалось никак. Потом к кровати подошла огромная собака и стала тыкаться Паулю в плечо. Она трясла его все настойчивее и настойчивее, пока он не проснулся.
      Когда проснулся, то увидел, что у кровати сидит не собака, а мужчина, одетый по-городскому. Рядом с ним на лавке лежала шляпа и добротный портфель из свиной кожи. Комната была непривычно освещенной, как будто на ферму провели электричество.
      – Так, проснулся, наконец! – сказал он по-немецки. – Ну что ж, пора наш договор подписывать.
      – Какой договор? – Пауль так и не осознал, перешел ли он грань между сном и действительностью. – Вы… Мы…мы знакомы?.
      – Имели честь познакомиться, когда вы, дорогой Пауль, шагали под дождем в неизвестном вам самому направлении. И я указал вам путь к ближайшей ферме.
      Пауль сделал попытку улыбнуться, хотя очень смутно помнил то, как он добрался до фермы.
      – Простите, а как Вас зовут? Не помню…
      – А мы тезки. Меня зовут Поль, Поль Горнек. Некоторые здесь произносят "Поль" как "Паоль", вот и получается, что наши имена совсем одинаково звучат. – он рассмеялся сухим смехом, в котором не слышно было ни радости, ни каких-то других эмоций – будто горошины на пол ронял.
      – Очень приятно, – вежливо ответил Пауль, хотя гость наоборот, показался ему очень неприятным. С виду приличный, опрятный господин. По-немецки говорит. как и положено образованному иностранцу – с небольшим акцентом и полным соблюдением всех грамматических правил. Но что-то в нем отталкивало с первого взгляда. Может быть эти красные воспаленные глаза с такой частой сеткой набухших кровью прожилок, что казалось, белков у них не было совсем?
      – Так что, может быть, приступил к делу? Вы ведь тогда не подписали договор.
      – Что? Какой договор?
      Незнакомец неодобрительно покачал головой:
      – Я же ясно сказал тогда, что моя помощь будет не безвозмездной. И вы ответили, что за эту помощь готовы отдать все.
      – Какая помощь? Что – все? Вы вообще кто?!
      – Я – Поль Горнек. Я же сказал.
      – И что? За то, что вы мне якобы указали дорогу – может быть, так и было, я не помню – теперь я вам что-то должен?
      – Я не только это сделал для вас… Но, учитывая ваше состояние, я не стал требовать расписку на месте и…
      – Вы юрист?
      – Скажите еще "налоговый инспектор"! – Поль Горнек опять залился своим неживым смехом. Паулю показалось, что по всей комнате скачут горошины и больно ударяют его по голове.
      – Как Вам не стыдно издеваться над больным, над раненым? – возмутился Пауль. – Неужели вы не видите, как мне плохо?
      Непрошеный гость засмеялся еще громче.
      – Человеческая натура меня удивляла всегда. Вот вы, Пауль и вам подобные затеяли войну, которая унесла уже тысячи жизней и в ближайший год унесет еще больше. Вы стреляете в людей, они гибнут на месте, гноятся в госпиталях, умирают в страшных мучениях на поле боя. Я уж не говорю о тех, которых вы пытаете разными изощренными способами и угоняете в концлагеря, где люди превращаются в живые скелеты. И вот теперь вы лежите в чистой постели в добротном деревенском доме, вас каждый день поят парным молоком. И сколько надрыва в вашем голосе! Всего-то голова разбита и температура поднялась.
      – Нет, Вы точно издеваетесь… Но зачем?
      – Издеваюсь. А зачем?… Наверное, потому, что хочу кроме прямой выгоды получить еще и удовольствие. Шучу, шучу… А может быть, мне не нравится ваша неблагодарность. Сначала говорит "Все отдам", а теперь "Я вас не знаю, я вас не помню". Это более чем несправедливо. Тут уж я должен кричать о том, как мне плохо.
      – Да неужели вы не видите, что я вот-вот отдам Богу душу?
      – Отдадите? Уверены в этом? А может, лучше не отдавать?
      – Да я бы рад…
      – А вот это уже разговор по существу. Так отдаете или нет? Если вы решите этого не делать, то я могу предложить вам квалифицированную помощь. В том числе и медицинскую. Но! – он поднял вверх указательный палец холеной руки, – Поскольку вы уже успели забыть о моей первой услуге, то для начала подпишем договор. Я оказываю вам помощь, а вы мне – ответную услугу.
      – Какую? Заплатить мне нечем…
      – Догадываюсь. Денег мне не надо. Он не спеша расстегнул портфель, достал из него тонкую папку не тесемках, аккуратно развязал тесемки и вынул два листа бумаги, на которых было что-то напечатано на машинке.
      – Итак, Я, Поль Горнек, представитель местного филиала…
      – Не читайте, у меня голова раскалывается!
      – Могу дать болеутоляющее и жаропонижающее средство.
      – Так давайте, черт вас возьми!
      – Я попросил бы…
      – Дайте лекарство…
      – Подпишите сначала. А лучше всего ознакомьтесь с условиями договора, чтобы потом ко мне не было претензий. Хотя, кому вы будете жаловаться? Хм, интересный вопрос…
      Если раньше человек с кожаным портфелем был просто неприятен Паулю, то сейчас Пауль готов был его застрелись. Было бы из чего…
      – Ну что там, какую бумажку нужно подписать?
      – Прочтите сначала…
      Пауль взял бумагу и пробежался глазами по аккуратно напечатанному тексту. Буквы прыгали перед его глазами, перескакивали со строчки на строчку и образовывали очень и очень неприличные сочетания. Пауль закрыл глаза и снова открыл. Буквы захихикали и снова запрыгали, образуя не менее хулиганские надписи.
      – Я не могу это прочесть. – простонал Пауль. – У меня все перед глазами путается.
      – Так как же? – спросил Поль, погрустнев так, что губы его превратились в ниточку, а подбородок нервно поджался.
      – Вы предпочитаете отдать Богу душу?
      – Я жить хочу, черт возьми! – Пауль попытался заорать на посетителя, но повысить голос удавалось с трудом.
      Поль заулыбался, как будто услышал именно то, чего он ожидал.
      – Вот так-то лучше. Значит, вы согласны. Распишитесь вот здесь и здесь. – Он вынул из портфеля карандаш и протянул Паулю. – Старайтесь поразборчивее… Мне и так намылят шею за то, что договор карандашом подписан, но заставлять вас сейчас искать чернильницу было бы нелепо… Эх, а я с собой не взял… Ничего, сверху воском залью, никто стереть не сможет… И вот здесь. Вы внимательно прочли этот пункт? "… доставить г-ну Горнеку требуемый предмет в 10-дневный срок…" А вот это: "В случае невыполнения сторонами условий настоящего договора…" прочли? Нет? Ну, смотрите сами… Мое дело предупредить.
      Получив все необходимый подписи, Поль аккуратно сложил слегка помятые Паулем листки в папку, не спеша завязал тесемки, и убрал папку в портфель. Потом достал оттуда пузырек с темной жидкостью, взболтал, взял со стола чашку, оставленную кем-то из женщин, и вылил туда содержимое пузырька.
      – Пейте, – приказал он.
      Пауль взял чашку и поднес к лицу. В нос ему ударил мерзкий, не совсем лекарственный запах.
      – Неприятно, конечно, – сочувственно произнес Поль, – и на вкус не очень… Но зато как действует! Выпейте все. Будьте умницей.
      Пауль задержал дыхания и выпил все до дна. Жидкость обжигала язык не хуже местной яблочной водки, но вот послевкусие было горьким и терпким. Пауль слегка закашлялся и подумал: "Зря я согласился. Моча какая-то, а не лекарство… А этот Горнек – просто шарлатан." Но тут же по телу разлилось блаженное тепло.
      Пауль передал чашку Полю, и почувствовал, как горячая волна накрывает его.
      – Спите теперь. Потом проснетесь абсолютно здоровым. Покиньте ферму. После этого идите прямо на запад. Встретимся на первом же перекрестке. До свидания.
      – До свидания, – прошептал Пауль с блаженной улыбкой.
      Он закрыл глаза и увидел, как разноцветный вихрь несет его неведомо куда, как проносятся мимо люди, цветы и животные. За минуту он облетел весь мир, увидел перед собой сотни лиц. Среди них были и знакомые, и незнакомые, красивые и некрасивые. Одни люди приветствовали его, а другие – проклинали. Потом все исчезло, и навстречу ему выбежали обнаженные красавицы, которые бросились к нему в объятия. Земля под ним закачалась и перевернулась наоборот, а внизу стало небо. Шпили церквей свисали вниз как древесные корни. Паулю стало очень смешно и он начал хохотать, как безумный.
      – 22-
      Это "ж-ж-ж" неспроста. Да, этот звонок был не просто звонок, а подкоп. Кто-то им заинтересовался, и всерьез.
      Вообще Колбаскин очень и очень подозрительно относился к посторонним посягателям на его мир. Ему казалось странным, что вот так просто звонит незнакомый человек – пусть даже и женщина – и интересуется, где он был, с кем он был, да зачем он был.
      Свой внутренний мир Колбаскин отстраивал по кирпичику, чтобы отгородиться стеной от мира внешнего, загадочного и полного неожиданностей. Его раздражала хаотичность, неупорядоченность этого мира, отсутствие ума у многих людей, и чувства такта – у всех. Иногда ему казалось, что мир был бы не так уж и плох, если бы не люди. Люди имели свойство появляться и исчезать в его жизни неожиданно, делать странные, нелепые вещи. И главное, никто-никто не интересовался Колбаскиным, никто-никто не стремился его понять. Даже друзья, не говоря уж о женщинах.
      С женщинами у Колбаскина были большие трудности. Не в физиологическом смысле – тут-то как раз все было очень даже в порядке, а в психологическом. Они все попадались какие-то не такие. В чем была их "нетаковость" поначалу было не разобрать. Поэтому поначалу создавалась иллюзия того, что все хорошо. Колбаскин встречался, ему звонили, он звонил. Он приходил домой к девушке или она являлась к нему, когда была очередь Кобаскиной-мамы дежурить у постели парализованной бабушки. На стадии звонков, цветов и презервативов все шло отлично, а вот дальше… а вот дальше начинался просто цирк. Одна оказалась ужасно липучей и названивала Мише по двадцать раз на дню, спрашивала "А что ты делаешь?" "А о чем ты думаешь?", так что при каждом телефонном звонке Колбаскина начинало трясти. Отделаться от этой липучки было очень трудно, но и другие оказались не лучше. Вторая только и делала, что рассказывала о себе, не давая слова вставить. Третья могла опоздать на полтора часа на свидание. А могла и вообще не прийти. Некоторые банально хотели замуж. Таких Колбаскин со временем научился отсеивать еще при первом знакомстве. Другие… Да, черт возьми, все от него чего-то хотели. Не хотели только понять его душу. А ведь у всякого человека есть душа, только вот оказалось, что ни одной девушке она не нужна.
      В общем, в 28 годам, Колбаскин понял, что от женщин по возможности нужно держаться подальше. И всякое общение со всякой женщиной, даже деловое, его напрягало.
      Поэтому когда эта безумная этнографиня стала пытать его на предмет Димы, Колбаскин сразу насторожился. Подкапывается, не иначе. Знаем мы этих ученых снобов. Думают, что если они заплесневели в своих исследованиях, наполучали свои кандидатские и докторские степени, значит, можно ругать на чем свет стоит любое эзотерическое знание?
      С презрительным отношением к своим собственным изысканиям и измышлениям Колбаскин столкнулся в МГУ, где студентки-филологички поджимали губки, когда он начинал им рассказывать о том, какой ему привиделась Эмайн Маха. К любой критике своих идей Колбаскин относился так болезненно, как если бы его резали по живому.
      И вот теперь подкапываются. Ну какая разница, куда уехал Димка? Надоело Димке заниматься священной поляной, и все тут. Зря он так, конечно же, ведь еще чуть-чуть и такой бы свет забрезжил из-под этого холма! И вообще-то уж очень много народа последнее время им, Колбаскиным, интересуется. Кельтанутых расплодилось пруд пруди и все такие продвинутые, что все книжки читают и своего сенхана не слушают. Умные прямо такие пошли, сил просто нет.
      Мишкин мобильник пропищал о том, что пришла очередная СМС-ка:
      Micha, srochno pozvoni mne domoi, nujna informatsia pro Dimu i Mashu. Ira.
      Так, еще одна интересуется Димкой. И что им всем надо? Отзваниваться он не стал, просто собрался, вышел их квартиры, запер дверь на ключ. На улице было ветрено и холодно, несмотря на солнце.
      Нечего тащить этих молокососов на поляну, нечего! Надо ехать туда одному, в дождь, в грязь, в слякоть, в какую угодно погоду. Пусть ему одному откроются иные миры и новые измерения! Да, точно, так им и надо! Возмездие уже наступило! Зря Димка смеялся над Сидами…
      . Ветер приятно щекотал лицо. Мишка, кажется, впервые в жизни ощутил, как чудесная волна – предчувствие триумфа! – подхватила его на свой гребень и несет к заоблачным далям…
      – 23-
      По дороге шагалось легко: ее прихватило первым морозцем. Пауль кутался в старую рваную куртку, которую ему отдали женщины на ферме. Они провожали его с нескрываемой радостью – лишь бы ушел. Пауль выяснил у них, в каком направлении надо идти, чтобы выйти к побережью. Идти предстояло довольно долго, но к вечеру вполне возможно было добраться до своих (и пристрелить Треберна!).
      Свежий ветер поначалу придавал сил, тем более, что дул он в спину, но вскоре Пауль почувствовал слабость. Ему пришлось сесть прямо на землю и немного отдышаться. "Интересно, дойду до вечера? А если нет? На ночлег проситься? А куда?"
      До ближайшего перекрестка он шел долго. Часа два с половиной. Время от времени приходилось делать передышки, и Пауль злился на себя за свою усталость и беспомощность. Он не удивился, когда увидел на скрещении двух дорог господина в городской одежде, точь-в-точь такого, какой приснился ему в горячечном бреду. Кажется, Пауль вообще разучился удивляться. Он дошел до перекрестка и поздоровался. Господин в плаще и шляпе протянул ему руку.
      – Ну что, тезка, как себя чувствуешь?
      – Мы уже с вами на "ты"? – сердито спросил Пауль, пытаясь отдышаться
      – Ах, простите, господин Леверкюн, я нарушил этикет, – нагло улыбнулся Поль. – Вы задеты? А между прочим, я уже волновался – не пытаетесь ли вы увильнуть от выполнения условий договора. А это чревато, между прочим…
      – Напомните мне их, а? – покорно попросил Пауль, и огляделся.
      Слева была пустошь, поросшая болотной травой, вдали блестела вода. Справа, ближе к горизонту, скучились домишки, над которыми возвышались колокольня и шпиль: то ли городок, то ли деревенька на одну улицу.
      – Красивые места, правда? – осклабился Поль. – Видите вон то болото? Очень живописное место, особенно рано утром, когда туман по нему стелется. Просто как молоко – ничего не видно, руку вытянешь – нет руки! Часто корова по дурости идет сочной травы пощипать, зайдет чуть в сторону и – ух! – в воду. И нет коровы. Глубоко там. Редко, но бывает, и люди пропадают. Но нам с вами в другую сторону. Вон туда, – он махнул рукой в сторону деревни.
      – А что там?
      – А ничего, зайдем в кабачок, посидим, Вы отдохнете, и я расскажу, чего именно я требую с вас за то, что не дал вам отдать Богу душу.
      Поль взял Пауля под руку, как старого приятеля, и они неспешно зашагали к деревне.
      – Хороший здесь кабачок, называется "Глотка адова" в честь этого самого болота.
      – Мне про него священник Треберн рассказывал…
      – Священник? Про кабак?
      – Нет, про болото…
      – А я-то уж думал… Так вот с этим кабачком связана забавная история. Я, как Вам уже говорил, из местных жителей, хотя уже много лет живу в Кемпере, достаточно далеко отсюда. Моя мать родилась недалеко от фермы Ниверник, где вас выхаживали мои дальние родственницы. Ну, если правду говорить, мы все здесь немножко родственники. Но не в этом дело. В общем, давным-давно мой далекий предок научил местного кабатчика гнать отличнейший самогон. Мой прапрадед был… ээээ… как это получше сказать… химик-любитель и механик одновременно. Он сконструировал особый аппарат и рецептуру, но терпения довести до ума свой эксперимент у него не было. И он продал и рецепт и аппарат хозяину кабака. Самогон получался замечательным, янтарным, его пили так же легко, как сидр… Но с более серьезными последствиями. Кабатчик разбогател, но умер, не дожив до старости. Печень подвела… Представляете, отстроил новый каменный дом, и так весело отметил новоселье, что в ту же ночь дом сгорел… ну и дела у него после этого пошли не так уж хорошо. А потом рецепт его напитка кто-то из слуг разболтал соседям, и пошло – поехало. Больше никто из его потомков не смог сколотить приличного состояния. Но такого самогона, как здесь, вы нигде больше не найдете! Но мы с вами, пожалуй, ограничимся сидром. Вы должны четко и ясно запомнить инструкции.
      "Вербует? Но кто он и на кого мне надо будет работать? Черт их разберет, запутаешься где тут бретонские СС, где сопротивленцы, где свои, где враги, где я сам…"
      – Нет, не вербую. Вы подписали договор, согласно которому вы обязаны доставить мне в 10-дневный срок со дня подписания некий предмет. Отдадите его мне – будете свободны до самой вашей смерти.
      – А что за предмет? – насторожился Пауль. – К штабным документам я доступа не имею…
      – Пауль, не нужно врать так уж откровенно, это во-первых, а во-вторых, меня не интересуют документы вашего штаба. Они мне не нужны.
      – А что нужно-то?
      – Сейчас объясню. Вы, кажется, дружили с Треберном?
      – Нет уж, дружбой это не надо называть.. Просто… как объяснить-то? Мне нужен был хоть кто-то для интеллектуальных бесед. На войне тупеешь, а тут хоть один образованный человек. Ну и конечно, священник в курсе всех слухов, сплетен, которые гуляют по городу. Это было полезно… Я так считал… Я не думал, что он связан с этими… А вообще кто они были?