Беглая книга

      – А как?
      – Дейрдре подошла поближе к дереву и тронула рукой кору. Она была настоящая.
      – Ну так. Посреди кухни по стене шла труба от плиты. Некрасиво, весь вид портит. Мы и решили вот такое сделать.
      – А отец у тебя… Художник?
      – Ну типа… Да, можно сказать художник… О, чайник вскипел! Вы, давайте, кофе делайте. Вон банка, там сахарница, это… А, ложки вон где.. Да, правильно, там. О кей, я яичницей займусь.
      – А… руки можно помыть? – смущенно пробормотала Дейрдре-Маша.
      – О, это надо будет тебя проводить, а то ты в нашем коридоре запутаешься, – нараспев произнес Сашка, – Если Ваш кавалер мне позволит, конечно, побродить по темному коридору с такой прекрасной леди!
      Найси расхохотался, и Дейрдре потопала по коридору, держа курс на Сашкину спину. По ходу дела Сашка деликатно разъяснил, что ванная и санузел находятся в совершенно разных частях квартиры, потому что изначально, то есть в восемнадцатом веке здесь не было предусмотрено ни того, ни другого, и позже пришлось менять планировку и приспосабливать под это дело кладовую и помещение для прислуги.
      – Обратно дорогу найдешь?
      – Угу, – кивнула Маша – А я пойду, надо все-таки яичницей заняться…
      …Наливая кипяток, Дейрдре еще раз посмотрела на чудо-дерево. Нет ну это же надо такое выдумать. Сашка обернулся от плиты и встретился с ней взглядом. Они улыбнулись друг другу. И кто сказал, что питерцы угрюмые? Пока жарилась яичница, Сашка болтал без умолку.
      – У меня что? У меня все как обычно. Копаюсь тут с бумажками своими. Нашел кое-какие странички из дневников семнадцатого года. Нет, я не знаю, ну как тогда деда не посадили, а? Ведь если бы у него это нашли, то я не знаю… Тогда на всякую мелочь сажали, а тут такое… В общем, хочу это теперь набрать, слегка подредактировать… А хотя зачем редактировать? Просто примечания сделаю, да и все. Ну в общем, небольшую историческую справку, примечания – и готова статья. Хотел Пашке Лядову показать, он обещал зайти сегодня. Вот зайдет, посоветуюсь с ним. Да, вот я что забыл… Так, не сгорела еще? А, нет не сгорела. Тарелки вон там… Маш, дотянешься? Вон там, ага, спасибо… А еще я нашел продолжение переписки Луи-Огюста Денье с этим, помнишь, мужиком из сортира…
      – А-а-а, помню, – сказал Найси. – на самом деле прикольная штука, Маша ее Ирке тогда дала почитать. И че там в продолжении? Сашка улыбнулся, в глазах у него забегали искорки.
      – А вам интересно? – он обращался прежде всего к Маше.
      – Ой, интересно! – Дейрдре чувствовала, как остатки ее утреннего напряжения и волнения уходят от одного Сашкиного взгляда. – Я тоже читала начало. А что там дальше было?
      Сашке, кажется, польстило ее внимание, в глазах у него появились маленькие чертики.
      – Дальше? Ха-ха! Дальше был просто роман! Со всякими ужасами и наворотами в стиле незабываемого восемна-а-адцатого столетия! Он так эффектно и смачно произнес это "восемна-а-адцатого", что Дейрдре и Найси просто покатились со смеху.
      – Сейчас принесу! – и Сашка растворился в темном коридоре.
      – Я ж тебе говорил, что он классный! – Сказал Найси указывая вилкой на пустоту, в которой исчез Сашка. И, пользуясь его отсутствием, торопливо чмокнул Машу в губы, оставив на них вкус яичного желтка
      – 7-
      Домой я добралась за 47 минут. Доехала до метро "Университет". Потом как-то сразу подошел старенький, дребезжащий 661 автобус, который я любила за то, что он кружил по территории МГУ и тащил за собой смерч осенних листьев. Я смотрела в окошко на старые деревья, на выгоревшие за лето газоны, на которых, переняв западную моду, сидели и лежали студенты (в наше время это считали дикостью, да что там в наше – даже лет десять назад). Осень была теплая и даже сейчас, в начале октября, погода была почти летняя. Автобус подбирал румяных прогульщиков и бледных отличников, где-то среди них были, наверное, и Димкины однокашники…
      Честно говоря, тогда я была уверена, что Татьяна разволновалась зря. В самом деле, не ребенок же потерялся. 22 года, взрослый мужик. Наверняка решил сбежать от Танькиных вечных истерик и ее въедливого контроля за всем-чем-можно. Отдыхает где-нибудь у очередной подружки.
      Так, задача номер один – успокоить Таньку. Ее что-то последнее время заносит. Не знаю как объяснить, но, по-моему она стала чересчур бурно реагировать на каждую мелочь. Сто раз ей пыталась вдолбить – оставь Диму в покое, а не то хуже сделаешь. Но Татьяна чем дальше, тем больше опекала Димочку, превращаясь постепенно в нервную издерганную наседку, которая пытается запихнуть уже взрослую птицу в яичную скорлупу.
      Впрочем, сынок под такой опекой рос явно не орлом. Он был классический лентяй. Дед Димки, правда, употреблял более крепкое народное выражение, причем как за спиной внука, так и в его присутствии. В школе Дима учился потому что способный и потому что по гуманитарным предметам его подтягивала я, а по математике-физике Татьянин двоюродный брат, у которого почему-то часто возникало желание выпороть племянничка.
      По гуманитарным у Димы (а может, у меня?) получалось лучше, поэтому и решено было его поступать на Филфак. Он сам ничего никогда не решал и сам бы никуда не поступил. Об армии и речи не было. Такие там не выживают. Татьяна вообще была уверена, что Дима не способен где-нибудь выжить без нее. Я не соглашалась, говорила ей, что вполне способен, только надо дать ему хоть чуть-чуть свободы, пока он сам еще хочет ею пользоваться. И вообще, советовала Тане отцепиться от бедного великовозрастного отрока и заняться собой. В свои сорок она выглядела, пожалуй, хуже, чем я в мои сорок девять, а точнее, без пяти минут пятьдесят.
      – Конечно, тебе хорошо, – жаловалась она, – тебе не надо на трех работах гнуться, чтобы и себя и сына обеспечить.
      Вообще-то я редко злюсь, но иногда все же, каюсь, отвечала ей:
      – Да, только на двух работах работаю. А твой голубчик мог бы хотя бы на одной потрудиться. Как-никак пятый курс к лету закончит. Мои студентки все как одна подрабатывают со второго-третьего. Это девицы. А у тебя парень. Скоро закончит Университет, а опыта работы никакого. Кто его возьмет такого? Ты его до старости содержать будешь?
      Она надувала свои бледные губы и бубнила:
      – Ему рано еще работать, ему учиться надо.
      Я могла, конечно, промолчать, но не всегда меня на это хватало и я зачем-то отвечала:
      – Ему скоро будет поздно. Сейчас положено, чтобы к тридцати мужик квартиру свою имел, машину, да жену с двумя детьми содержал. А ему двадцать два уже, пора и о будущем думать. И вообще, плюнь ты на эти работы, пусть он зарабатывает, а ты займись собой, в парикмахерскую сходи. Тебе только-только сорок стукнуло, ты еще замуж выйдешь, если только ныть перестанешь!
      Она вспыхивала и становилась, наконец-то румяной.
      – Замуж! Чья бы корова мычала! А сама-то что же? Тебе надо, ты замуж и иди, а мне еще Димочку надо на ноги поставить.
      На этом разговор и заканчивался. Ну как ей объяснить, что замуж я не хотела никогда? Что могла бы, наверное, выйти не раз и не два. Поклонники у меня были, хоть красавицей я не была, но все же… Скромницей тоже не была. Вот только береглась лучше, чем Татьяна. Детей мне никогда не хотелось. Иногда, конечно, накатывало настроение. Но как только представляла себе, что придется подгузники стирать, так оно и откатывало. Мне как-то больше нравился запах библиотечной пыли и типографской краски на бумаге. Но Татьяне объяснять я это не собиралась. Она почему-то считала меня старой девой и неудачницей.
      Вообще странная у нас была дружба. Она то и дело бегала ко мне за советами, ни одного совета не дослушивала до конца да еще злилась на меня, что я советую все не так. Именно к такому разговору я мысленно приготовилась, когда вышла на остановке около своей хрущобы на Мичуринском проспекте, которую вот уже который год обещали расселить и взорвать, но никак не расселяли и не взрывали. Зашла в магазин "Любимые продукты", накидала в тележку всякой еды для себя и угощения для Татьяны, закупила морковного соку (должна же у меня быть хоть какая-то слабость с тех пор, как я бросила курить?).
      Придя домой, как раз успела разогреть замороженные овощи. Съесть, к сожалению, не успела. В дверь затрезвонила Татьяна. Она не отпускала звонок пока я не открыла. Да и после этого по инерции продолжала
      – Заходи, – сказала я.
      Татьяна оторвалась от звонка и почти что упала в прихожую. Судя по ее виду, обычного разговора не предвиделось. Пошатываясь, Таня сбросила туфли и прошлепала босиком в ту комнату, которая условно называлась у меня большой. Там она картинно пала на диван и повесила руки плетьми. Демонстрировала полный упадок сил и отчаяние.
      Я закрыла входную дверь, нарочно провозилась с цепочкой и замком (дверь у меня была старомодная, хотя все соседи еще лет десять назад обзавелись железными.) Мне предстояло смотреть, судя по всему, очередной Татьянин спектакль. В такие минуты я почему-то очень сочувствовала мужчинам. Ведь именно им обычно достаются такие вот безобразные сцены от жен и любовниц. Может, и прав был красавец Женька, который вовремя исчез с Танькиного горизонта. Иначе бы сейчас ему пришлось смотреть на широко раскрытые красные глаза, в которых уже появились слезы, на дрожащие губы. Говорят, мужчины при виде такой физиономии готовы сделать что угодно. Увы, я всего лишь женщина.
      – Ну давай, рассказывай, – сухо сказала я.
      И она, как по команде заплакала. Сначала я ждала, когда она прекратит. Потом засомневалась. Когда к рыданиям начали примешиваться какие-то звериные подвывания, я поняла, что ничего путного я не добьюсь, что у Таньки истерика. И что прекратить ее можно только одним способом. Тем самым, который очень действовал на Димочку, когда тот был еще маленьким.
      – Ладно, – еще суше сказала я. – Ты давай, продолжай, пожалуйста плакать, но без меня. Я пойду чайник ставить. Когда закончишь, приходи на кухню, чаю попьем. – после чего я развернулась на 180 градусов и пошла на кухню, закрыв за собою дверь.
      Как и предполагалось, рыдания прекратились тут же. Татьяна удивленно икнула, еще немного посидела, видимо, раздумывая, не почудилось ли ей это. Поняв, что не почудилось, она на цыпочках прошмыгнула в ванную, высморкалась, умылась и очутилась на кухне, злая, но спокойная.
      – Вот что меня всегда в тебе поражало, Рита, – снова заговорила она, но уже человеческим голосом – так это твое равнодушие. Ты никогда не посочувствуешь чужому горю.
      – Никогда, – согласилась я.
      Татьяна призадумалась. Мне было приятно, что она, наконец, начала думать. Ведь на самом-то деле она была не такой уж глупый человек, только почему-то редко это показывала. Несколько минут прошло в тишине. Я молча подала чай и кое-как нарезанный кекс, который неказисто лег на блюдце.
      – И даже кекс ровно порезать не можешь, – уже гораздо менее уверенно продолжила Таня.
      – Просто ужас какой-то, а не хозяйка, – ледяным тоном поддакнула я.
      – Извини, – прошептала она и, пряча глаза, потянулась за сахаром.
      – Ничего, ничего, бывает.
      – Понимаешь, Рита, у меня горе.
      – Не понимаю, объясни, пожалуйста.
      – Димочка пропал.
      – Это ты уже мне говорила. Давно пропал?
      – Два дня назад… Я не знаю, где он… – она снова всхлипнула и потянулась за платком.
      Я посмотрела на нее, и всхлипывания тут же прекратились.
      – Я в милицию пошла, а они мне там говорят: "Много вас тут таких ходит, сначала всех нас на уши поставят, а потом оказывается, что мальчик у подружки ночевал. Вот если через три дня не явится, тогда и приходите". А я знаю, между прочим, что это не по закону! – в ее голосе снова появились визгливые нотки.
      – А ты как хотела? Неужели ты думала, что они тут же по всему городу объявят тревогу? Формально, конечно они не правы, обязаны были заявление принять. Но если смотреть на вещи реально… Ты не думаешь, что он и правда мог зависнуть где-то у друзей?
      – Димочка? У друзей? Он же такой домашний мальчик! Он в жизни не ночевал нигде! Я имею ввиду…
      – Понятно, понятно. Давай рассуждать логически, если ты еще можешь. Девушка у него есть?
      – Ну да, вроде… Он что-то такое говорил… неопределенное.
      Я усмехнулась. Мне, тете Рите, было известно гораздо больше. Я несколько раз встречала Димочку на живописной лужайке около Главного Здания МГУ в обнимку сначала с одной, потом с другой, а потом с третьей девицей. Он делал вид, что не видит меня, я из вежливости тоже его не замечала. Удивляться было нечему: он был не только красивым, но и обаятельным. У оболтусов есть свое особое обаяние, сути действия которого я так и не поняла в юности, а теперь не пойму и подавно. Хотя… Нет, я вполне могу представить себе, как кружила голову девушкам эта чуть виноватая, почти детская улыбка, эти васильковые беспечные глаза, доставшиеся ему от отца. Волосы у него были светло-пепельные, кудрявые, он не стриг их и завязывал в конский хвост (сейчас эту прическу почему-то называют пони-тейлом на английский лад). Видя его в обнимку с юной леди, стриженной почти под ноль, я начинала задумываться о том, как поменялось со времен моей молодости представление о том, что такое мужская и что такое женская стрижка.
      Чем он привлекал девушек кроме внешности, я затрудняюсь определить. Денег у него было мало, да и те – не свои, а мамины. Иногда я ему подкидывала какие-нибудь переводы, он без особого рвения брался за них, выполнял не особенно аккуратно, многое я потом за ним подправляла. Но мне казалось, что это все-таки лучший способ помочь Татьяне, которая, похоже собиралась всю жизнь тащить на себе своего недоросля. Точнее, переросля, если, конечно, русисты не осудят меня за такой неологизм.
      – …В общем, – подвела я итог, – была у него какая-то девушка. Звонила, наверное, когда тебя дома не было.
      – Да как теперь проверить-то? Я ж ему сама мобильник на день рождения подарила, теперь за всеми звонками не уследишь.
      – Ну молодец! Мобильник подарила! Лучше бы на эти деньги себе пальто новое купила.
      – Ну пальто у меня есть уже одно. А он так хотел, у них все с мобильниками, а он один как белая ворона.
      – Слушай, но ведь если у него есть мобильник, то дело проще пареной репы – ты звонишь ему и спрашиваешь где он.
      – Я идиотка, по-твоему?
      Тут я не выдержала и съехидничала:
      – Ну не то, чтобы совсем…
      – А ты… Ладно, не будем ссориться. В общем, я ему каждые пять минут набираю, а там отвечают "абонент не доступен, перезвоните позже".
      – Отключил.
      – Господи, я столько всего уже передумала, ты не представляешь! Ты ж не мать…
      – Я не понимаю, ты хочешь найти сына или просто рассказать мне какая я дрянь и пакость?
      Татьяна снова задумалась.
      – А ты разве можешь мне помочь его найти?
      – Не знаю. Но если мы вместе об этом подумаем, то, может быть и придумаем что-нибудь.
      – По-моему во всем виноваты твои кельтанутые.
      – Мои?! Почему мои? Ты же знаешь, я не прыгаю под волынку, завернувшись в бабушкин плед.
      – Твои, потому что это ты читала мальчику все эти саги и я нее знаю что. А потом на филфаке его окрутили эти безумные девицы, которые преподают там то ли ирландский, то ли бриттский. А потом объявился этот Миша Колбаскин, который стал поить его пивом, таскать по каким-то клубам на какие-то концерты. Помнишь, я рассказывала тебе, он стал приходить в час ночи и от него так разило… А потом он стал ездить по всему Подмосковью на какие-то сборища, вроде походов, только теперь это называется фолк-пикники…
      Меня просто удручало то, как Татьяна пыталась взвалить вину за происшедшее на кого угодно: на меня, на неизвестных мне преподавательниц ирландского, на какого-то Мишу Колбаскина и на кучу других людей. Послушать ее, так можно подумать, что злые дяди-тети спаивали дошкольника, чуть ли не силой увозили его на пикники, а он плакал и отбивался, да так и не отбился. А главное, я не могла выяснить, как и когда "потерялся Димочка". Мне даже казалось, что сама-то Татьяна знает или догадывается, но говорить не хочет. Тогда зачем она здесь вообще?
      – Вот, посмотри, что я нашла у него на столе. – Татьяна протянула мне какую-то распечатку.
 

***********************************************************************

 
      Дима, привет, Вот смотри какую фишку откопала в сети. Кто-то перевел из газеты. Там есть про курсы ирландского, ты вроде интересовался.
      Ну пока, не забудь позвонить мне насчет вторника, Маша.
      Московский Таймс:-)
      Пятница, 3 мая 2000
      На ирландской скрипке играют по всему миру
      Москвичи помешались на ирландской музыке настолько, что у них начался раскол между "прогрессивными" и "традиционалистами", а курсы ирландского языка не испытывают недостатка в студентах. Шимус Мартин с интересом наблюдает за всем этим.
      Это было немного похоже на начало шпионского романа. Во время одного из Emerald Ball Общества Святого Патрика в одной из московских гостиниц ко мне подошел молодой человек по имени Юрий. "Несколько человек собираются встретиться, – сказал он мне, – в 6. 30 в воскресенье в центре станции Таганская кольцевая. Вам это будет интересно для вашей газеты."
      Я добрался туда без проблем. Когда-то давно я жил возле Таганской. Помещение знакомой мне станции кольцевой линии было украшено фарфоровыми бюстами солдат старой Красной Армии. Под каждым бюстом – соответствующий призыв: "Слава героям десантных войск!" "Слава героям артиллерии!" или "Слава героям красной конницы!", соответственно ситуации.
      Ничего не изменилось. Среди маленькой кучки людей я узнал Юрия. Мы подождали, пока нас не набралось больше дюжины и тронулись в путь по местности, которая мне когда-то была очень хорошо знакома.
      Мы спустились по Гончарному переулку, где когда-то располагалась гончарная слобода. Слева от нас маячила сталинская высотка, а справа стояла церквушка Успения в Гончарах 17 века, золотые звезды блестели на голубых куполах. Несколько верующих стояли напротив почитаемой иконы Богородицы с тремя руками, висящей в стеклянном футляре на восточной стене.
      Быстро сгущались сумерки. Мы вошли в лабиринт крошечных закоулков и двориков, которых я раньше никогда не видел. Мы направлялись куда-то вниз, и к концу нашего путешествия я понял, где мы находимся, благодаря промелькнувшей Котельнической набережной реки Москвы.
      Все произошло очень быстро. Мы подошли к низкой двери в дальнем углу двора. Она автоматически открылась, как только мы подошли. Несколько ступенек вели вниз в подвальное помещение, в которой стояли парты, как в школьном классе. Все быстро уселись по местам. Молодая женщина вышла к доске и что-то быстро сказала студентам по-русски.
      Она взяла кусок мела и написала "Ceacht cuig". Потом, снова по-русски она попросила учащихся произнести нараспев золотое правило произношения: "Leathan le leathan agus caol le caol," – ответил ей хор.
      Так я начал путешествие, в ходе которого, например, я познакомился с молодым Don Cossack который играет на bodhrаn и сменил свое имя, из Сергея Марчука превратившись в мастера О'Тулла. Сумасшествие под названием кельтомания прочно укоренилось в Москве, но прочнее всего – в классе Анны Александровны Коростелевой. Каждое воскресенье вечером студенты по два часа усиленно трудятся с помощью the Christian Brothers, грамматики и Urchursa Ghaeilge в качестве главного учебного пособия. Большинству из них около двадцати, две трети из них – женщины.
      Анна, преподаватель, закончила Филологический факультет МГУ, где благополучно существует кафедра кельтских языков. Прошлой осенью она обучалась В Тринити Колледже в Дублине у профессора Eoin Mac Carthaigh и провела некоторое время в Гэлтахте, в Вентри, графство Керри. Ее студенты пришли к изучению ирландского языка разными путями. Одна молодая женщина по имени Катя заинтересовалась Скарлетт О'Харой из "Унесенных ветром". Изабель, испанка, которая уже пять лет живет в России, учит язык для того, чтобы лучше общаться с друзьями в Ирландии, где, как это ни странно, она учила английский. Однако за бОльшую часть студентов ответил Андрей, который объяснил, что его интерес к языку был вызван увлечением музыкой. "У ирландцев самая сильная этническая музыкальная традиция в мире, а язык всегда связан с музыкой".
      Для меня связующим звеном между музыкой и языком был Юрий, человек, который позвал меня в это путешествие. Юрий Андрейчук играет на узбекской дойре, инструменте, который трудно отличить от bodhrаn, в Slua Sн, самой популярной в Москве группе, играющей традиционную ирландскую музыку. Это все началось, как он мне рассказал, еще в 1980х, когда появилась группа Puck and Piper. После этого "традиционалисты" и "прогрессивные музыканты", поклонники кельтского рока пошли разными путями.
      Slua Sн или "Воинство Сидов", как они сами себя называют по-русски, сегодня самая выдающаяся группа среди "традиционных", а ее "прогрессивным" эквивалентом является группа Sidhe Mhor. Я столкнулся с "прогрессивными" в клубе Вермель, находящимся через реку от Кремля, в клубе, который в его же собственной рекламе хвастается самым потрясающим видом на всю Москву. На самом же деле он размещается в подвале, где абсолютно нет окон. Здесь молодежь танцуют под ускоренные рилы и хорнпайпы, решительно заложив руки за спину. Владимир Лазерсон, который играет на шотландских военных волынках, был ошеломлен, когда узнал, что я из Ирландии. "Вы приехали, – сказал он мне, – из страны, величайшего артиста… Christy Moore"
      Четверо музыкантов Slua Si собрались, чтобы дать интервью, в Silver's Irish Pub на Тверкой улице, в 250 метрах от Красной Площади. Юрий Андрейчук пронес свою дойру. А еще он говорил о своей роли сенхана, рассказывающего ирландские истории на очень популярной радиостанции "Эхо Москвы", равно как и о своей роли менеджера группы и ее солиста. Он закончил кельтское отделение Филфака МГУ и выдает чистую версию of An bhfaca tacuteu mo Sheamaisin
      Алексей Бачурин объяснил, что он играет на скрипке с пяти лет и со знанием дела рассказывал о таких традиционных музыкантах как Michael Coleman и James Morrison. Сейчас он предпочитает стиль Керри.
      Возможно, самый выдающийся музыкант группы – это Анатолий Исаев. Профессиональный музыкант оркестра хора имени Пятницкого. Он играет на whistle и шотландской волынке, но он больше известен как действительно замечательный флейтист. Флейта traverso, на которой он играет в этой группе, была сделана для него самым знаменитым мастером, Федором Некрасовым.
      Как это часто бывает в таких случаях, интервью увяло, и музыканты начали играть. Анатолий Исаев выдал эмоциональную сольную интерпретацию медленной мелодии Cailin na Gruaige Doinne an.
      Русские, находившиеся в баре, громко аплодировали после каждой серии мелодий. Но все это резко закончилось, как только по просьбе молодых ирландских иммигрантов традиционная музыка была заглушена ревом хип-хопа из динамиков бара. Презрительно указывая на Слуа Ши, один из ирландских парней сказал: "Мы приехали сюда в Росиию, чтобы сбежать от всего этого"
      Примечания переводчика. Сорри, если ляпов много. Старалась ближе к тексту. Я оставила имена музыкантов и названия инструментов в том виде, в каком они были в тексте, ты, наверное, лучше знаешь, как это по-русски передать. Кой-где по-гэльски вылезли странные символы, советую уточнить по ссылке в сети.
 

***********************************************************************

 
      – Да, любопытно.
      – И это все, что ты можешь сказать?!
      – Татьяна, ради всех святых, включая Патрика, которого ты так не любишь, объясни мне сначала зачем ты принесла мне это.
      – Чтобы ты почитала и поняла, с кем он связался. Он ходил на концерты этих самых групп, занимался ирландским у этой самой барышни из статьи. И поэтому пропал, понимаешь?
      – Прости, опять не понимаю. Какая связь между курсами ирландского и тем, что он пропал. Не ирландцы же его похитили. Судя по статье им самим это все неинтересно, в отличие от наших студентов. Да и вряд ли наш Димочка мог заинтересовать Ирландскую Республиканскую армию.
      – Рита, я знаю, – Таня опять вошла в роль и патетически приложила обе руки к сердцу, – он именно из-за этого пропал. Я как мать это чувствую, а объяснить не могу.
      – А кто может?
      – Риточка, милая, ну помоги, ну сделай же что-нибудь! Ну ты же всегда мне помогаешь…
      Вот, приехали: "сделай что-нибудь". Разве можно придумать более дурацкую просьбу? Обычно так мужей просят в трудной ситуации. Интересно, как они, бедные, выкручиваются? Но, оказывается, ответа не требовалось, Татьяну опять "понесло". Но на этот раз словесная диарея все же несла в своем потоке хоть какую-то информацию. Я слушала, стараясь не обращать внимания на визгливые Танины интонации.
      – … И ты просто не представляешь! Я чего только ни делала за эти два дня! Я всю эту несчастную Гончарную слободу обошла, везде спрашивала, где эти курсы ирландского… Ни одна зараза не знает!
      – Таня, обрати внимание на дату, статья написана 2 года назад. С тех пор "ирландцы" могли перебраться в другое помещение..
      – … Я в ваше МГУ звонила… на все кафедры… Мне отвечают "А-а-а, Евсеев? Давненько он к нам на лекции не захаживал, с самого начала учебного года". Ты представляешь, он оказывается, гулял все начало семестра.
      – Догадываюсь. И не только этого, сердцем чую.
      – Я весь его письменный стол вверх дном перевернула, искала хоть что-нибудь, записные книжки, телефоны друзей, записочки ну ни-че-го…
      – Видимо, не в первый раз это делаешь, вот он и привык прятать.
      – А откуда ты знаешь, что не в первый раз?!
      – Догадываюсь…
      – Ну так вот, все перерыла – не знаю к кому обращаться. Он мне последнее время ничего не рассказывал, он всегда был скрытный, с самого детства, я даже не знала, как его друзей зовут. А последнее время как начну спрашивать "Ты куда? Ты с кем? Ты зачем?" он только буркнет "на концерт" и все. Только Мишку Колбаскина, я видела он его домой приводил, и Сашу Стрешнева.
      – А это кто такой?
      – Тоже какой-то деятель. Они вместе какие-то афишки расклеивали про твоего святого Патрика. Им кто-то давал эти афишки за бесплатный проход на концерт. Я случайно подслушала…
      – Про "случайно" могла бы и не уточнять…
      – Рит, ну ты стерва иногда бываешь… А два дня назад, значит, он сказал, что пойдет к Колбаскину на вечеринку. Они там постоянно пиво-вино пьют, песни поют на этих самых языках. Собираются человек по десять а то и по пятнадцать и устраивают спевки, как будто мало им этих концертов. Обычно он с таких сборищ рано не возвращался. А ты знаешь, я теперь и по субботам вкалываю, выматываюсь, тут еще мать вечно пристает с расспросами "Ты где была?", да "Ты что делала?" вот я в субботу вечером легла спать, утром просыпаюсь – нет Димочки. Ну, может там перебрал, заснул, хотя он вроде меру знал. В общем, до вечера не волновалась. Конечно, звонила ему на мобильник откуда могла, а у него выключено. Дальше ты знаешь. А позвонить Колбаскину я не могу, телефона-то нет.
      – А в сети смотрела?
      – Что – Диму?!!!
      – Нет, телефон Колбаскина или кого там еще…
      – А как?
      – Тань, даже такая старая тетка как я уже давно ищет все что надо по интернету. А уж тебе вообще грех им не пользоваться.
      – У меня есть на работе… Но я не знаю, мне девочки письма отправляют. Но я же не могу им про это все рассказать. Я даже не представляю…
      – Дремучий ты человек, Таня. Ладно, отыщу я тебе виртуального Колбаскина. Завтра же пойду на работу, как раз там никого не будет, я посижу, поищу. А ты мне звони и давай отбой как только твое чадо вернется.
      Выпроводить Татьяну было трудно. Она снова начала извергать поток слов, не обращая внимания ни на что. Все же через сорок минут она унялась и исчезла за картонно-дермантиновой дверью с воплями "на тебя вся моя надежда!"
      Я вздохнула спокойно и снова включила газ, чтобы разогреть овощи. Скоро должен был прийти Володя. В том, что Димка отыщется, я не сомневалась. Ситуация – яснее некуда. "ребенок" так устал от мамочкиной опеки, что решил-таки пожить самостоятельно. И начинает с глупого подросткового протеста: ночует у девицы, или у своего Колбаскина-Сосискина. Жалко было Таню, слов нет, но я даже гордилась тем, что Димка впервые решился на самостоятельный поступок. А друзей его, так и быть, найду, раз обещала Татьяне.
      – 8 -
      Звонок в дверь застал меня врасплох… Я даже не успела причесаться. С Володенькой мы общались еще с первого курса. В него были влюблены все девчонки. Я тоже. Он прогуливался по Ленинским горам со всеми девчонками. И со мной тоже. В общем-то, на большее я и не рассчитывала. Но даже теперь, тридцать лет спустя, я волновалась перед встречей с ним. И как всегда, эта встреча была неожиданной.
      Володя не вошел, а влетел в прихожую, кинул на тумбочку какой-то пакет, обнял меня и чмокнул в щеку.
      – Ритка, привет! Сто лет у тебя не был. Как всегда – сама красавица, в квартире чистота и стерильность, молодцом! Разгреби-ка мой пакет. Шампанского не купил, прости, пожалуйста. Тебе "Клинского" взял, а себе "Балтику".
      – А ты не за рулем сегодня?
      – За рулем, ну это ж пиво…
      – Володя, ты рискуешь.
      – Да ну тебя! Чего есть поесть?
      – Овощи тушеные могу разогреть…
      – Гм, я что вегетарианец по-твоему? Там в мешке баранина в соусе, жарь давай. Ну и овощи свои можешь для порядку кинуть.
      – Слушаю и повинуюсь! Я пошла за мясом и пивом, думая, что выглядим мы сейчас как супружеская пара – он расслабляется после рабочего дня, а я стою у плиты…
      Володька женился позже всех наших друзей, ему было уже 29, все вокруг переженились, а он все выбирал, выбирал. И выбрал. Не ошибся. Теперь его старшей дочке 18, а младшей 14.
      Сначала мы попили пива и поели (баранина оказалась действительно очень вкусной), потом я поставила чайник, а Володя решительно отодвинул со стола тарелки.
      – Так, значит смотри. Документ первый. Написан неким Ле Пеллетье. Знаешь такого товарища?
      – Конечно, Луи Ле Пеллетье, священник-бенедиктинец, родился в 1663 году, умер в 1733. Помимо церковной деятельности был известен тем, что составил словарь бретонского языка, еще он собирал старинные бретонские рукописи и переписывал их…