Аня из Инглсайда

Счастье никогда не изменяло ей. Все, что делала Дови, или рассказывала, будто делала, — что было, возможно, не одно и то же, — приводило Нэн в восхищение. Нэн, выросшая в Инглсайде, где никто никогда даже в шутку не сказал никому ничего, кроме правды, была слишком простодушна и доверчива. Дови, которой было одиннадцать и которая всю жизнь жила в Шарлоттауне, знала так много — гораздо больше, чем Нэн, которой было только восемь. Шарлоттаун, говорила Дови, — единственное место, где люди что-то знают. Что можете вы знать, сидя в таком захолустье, как Глен святой Марии?
      Дови проводила часть каникул у своей тети Эллы в Глене, и у них с Нэн, несмотря на разницу в возрасте, завязались весьма близкие отношения. Возможно, потому, что Нэн смотрела на Дови, казавшуюся ей почти взрослой, снизу вверх с восхищением. Дови нравилась ее скромная маленькая обожательница.
      — Нэн Блайт совсем безобидная, она только немного простоватая и доверчивая, — говорила она тете Элле.
      Бдительные инглсайдские взрослые не видели ничего подозрительного в Дови — даже несмотря на то, что, как было известно Ане, ее мать приходилась кузиной авонлейским Паям, — и ничуть не возражали против ее дружбы с Нэн, хотя Сюзан с самого начала очень не доверяла этим крыжовенно-зеленым глазам с бледно-золотистыми ресницами. Дови была воспитанной, хорошо одетой и говорила не слишком много. Сюзан ничем не могла объяснить свое недоверие и помалкивала. Когда начнутся занятия в школе, Дови уедет домой, а пока явно не было никакой необходимости доставать частый гребень.
      Нэн и Дови проводили большую часть свободного времени вдвоем на пристани, где обычно стоял корабль, а то и два, со свернутыми крыльями-парусами, и Долина Радуг почти не видела Нэн в том августе. Остальные инглсайдские дети не питали особенно теплых чувств к Дови, да и она к ним тоже. Однажды она разыграла Уолтера, и разгневанная Ди сказала ей все, что думала. Дови, очевидно, очень любила розыгрыши. Возможно, именно поэтому ни одна из девочек Глена никогда не старалась отбить ее у Нэн.
      — Пожалуйста, скажи мне, — попросила Нэн.
      Но Дови только плутовски прищурила глаза и сказала, что Нэн слишком мала, чтобы ей говорили такие вещи. Слишком мала! Это было невыносимо обидно.
      —  Пожалуйста,скажи мне, Дови.
      — Не могу. Мне сказала это по секрету тетя Кейт. Она умерла, так что теперь я единственная в мире знаю эту тайну. А перед тем как узнать ее, я обещала, что никогда не скажу ни слова ни одной живой душе. А ты скажешь кому-нибудь… не сможешь удержаться.
      — Не скажу. Я умею молчать, — горячо заверила Нэн.
      — Говорят, что вы в Инглсайде все рассказываете друг другу. Сюзан в два счета выудит у тебя любую тайну.
      — Не выудит. Есть много такого, о чем я никогда не говорила Сюзан. Всякие секреты… Я расскажу тебе мои, если ты расскажешь мне твои.
      — Меня не интересуют секреты таких маленьких девочек, как ты, — заявила Дови.
      Какое оскорбление! Нэн считала, что ее маленькие секреты прелестны — и та цветущая дикая вишня, которую она нашла в еловом лесочке за сараем, где мистер Тейлор складывает сено, и придуманная ею крошечная белая фея, что спит на плавающем листе лилии на краю болота, и ее мечты о вплывающей в гавань лодке которую тянут лебеди, прикованные к ней серебряными цепями, и романтическая история, которую она начала сочинять, о прекрасной леди, живущей на старой ферме Мак-Алистеров. Все эти секреты казались Нэн чудными и полными волшебства, и, подумав, она, пожалуй, даже обрадовалась тому, что ей не придется открыть их Дови.
      Но что же такое Дови знала о ней, Нэн, чего сама Нэн не знала? Этот вопрос изводил Нэн, как надоедливый комар.
      На следующий день Дови снова заговорила об известной ей тайне.
      — Я обдумала этот вопрос, Нэн. Возможно, тебе все-таки следуетзнать то, что знаю я, поскольку это касается тебя. Тетя Кейт, конечно же, имела в виду, что я не должна говорить это никому, кроме той, к кому это имеет непосредственное отношение. Слушай, если ты дашь мне твоего фарфорового оленя, я скажу тебе, что я о тебе знаю.
      — Нет, Дови, оленяя дать тебе не могу. Сюзан подарила его мне на день рождения. Если бы я отдала его, это бы ее ужасно обидело.
      — Прекрасно. Если тебе больше хочется иметь этого дурацкого оленя, чем обладать важными сведениями, можешь оставить его себе. Мневсе равно. Я предпочту сохранить свою тайну. Мне всегда приятно знать то, чего другие девочки не знают. Это делает меня такой значительной.Я буду смотреть на тебя в следующее воскресенье в церкви и думать про себя: "Если бы тытолько знала, что я знаю про тебя, Нэн Блайт!" Это будет забавно.
      — То, что ты знаешь обо мне, хорошее? —спросила Нэн.
      — О, это оченьромантично… что-то вроде того, что читаешь иногда в книжках. Но неважно. Тебеэто не интересно, а язнаю то, что я знаю.
      К этому времени Нэн уже почти сходила с ума от любопытства. Не стоит и жить, если она не сможет выяснить, что же такое таинственное и романтическое знает Дови. Внезапно в голову ей пришла идея.
      — Дови, я не могу отдать тебе моего оленя, но, если ты скажешь мне, что ты знаешь обо мне, я отдам тебе мой красный зонтик.
      Крыжовенные глаза Дови блеснули интересом. Зонтик давно был предметом ее зависти.
      — Новый красный зонтик, который твоя мать привезла тебе из города на прошлой неделе? — уточнила она деловито.
      Нэн кивнула. Сердце ее забилось. Неужели, ах неужели Дови все же откроет ей тайну?
      — А мать тебе позволит? — спросила Дови.
      Нэн кивнула во второй раз, но уже не так решительно. Она была далеко не уверена, что ей позволят отдать зонтик. Дови почувствовала это.
      — Тебе придется принести зонтик сюда, — сказала она твердо. — Будет зонтик — будет секрет.
      — Я принесу его завтра, — торопливо пообещала Нэн. Она должнаузнать, что Дови знает о ней, — должна, и все тут.
      — Но я еще подумаю, — добавила Дови. — Так что не очень надейся. Возможно, я все-таки ничего тебе не скажу. Ты слишком мала… Я и так часто говорила тебе больше, чем следовало.
      — Сегодня я старше, чем была вчера, — выставила в качестве довода Нэн. — Ну, Дови, не будь мелочной!
      — По-моему, я имею полное право говорить или не говорить то, что я знаю, — привела свой неотразимый аргумент Дови. — Ты скажешь Ане, ну, то есть своей матери…
      — Разумеется, я знаю, как зовут мою собственную мать, — с достоинством заявила Нэн. Секреты секретами, но всему есть предел. — Я уже говорила тебе, что не скажу никомув Инглсайде.
      — Ты поклянешься в этом?
      —  Поклянусь?
       —Не будь попугаем. Разумеется, я имела в виду просто торжественное обещание.
      — Я торжественно обещаю.
      — Еще торжественнее!
      Нэн не понимала, как можно обещать еще торжественнее, — у нее свело бы судорогой лицо, если бы она попыталась.
       Положи на сердце руку,
       И скажи: готова
       Я принять от неба муку,
       Коль нарушу слово, —
      распорядилась Дови. Нэн прошла через этот ритуал.
      — Завтра принесешь зонтик, и тогда посмотрим, — сказала Дови. — Что твоя мать делала до того, как вышла замуж?
      — Она была учительницей, и очень хорошей учительницей, — ответила Нэн.
      — Да я так просто поинтересовалась. Моя мама думает, что твой отец совершил ошибку, женившись на ней. Никто ничего не знает о ее семье.И мама говорит, было полно других девушек, на которых он мог жениться. Ну, я пошла. Орвуар!
      Нэн знала, что это по-французски и значит «до завтра». Она очень гордилась тем, что у нее есть подружка, которая умеет говорить по-французски.
      Нэн еще долго сидела на пристани после того, как Дови ушла домой. Ей нравилось сидеть там и следить за отплывающими и возвращающимися рыбачьими лодками, а иногда за каким-нибудь кораблем, который медленно выходил из гавани, направляясь в далекие сказочные страны. Как Джему, ей часто хотелось поплыть на таком корабле — по голубой гавани, мимо туманной гряды дюн, мимо мыса, где по ночам вращающийся маяк Четырех Ветров становился сторожевой башней морских тайн, и дальше, дальше — к голубой дымке, что была летним заливом, вперед, вперед — к заколдованным островам в золотых утренних морях. Нэн, сидя на корточках на старой осевшей пристани, носилась на крыльях воображения по всему миру.
      Но в тот день ей не давал покоя секрет Дови. Откроет ли она его ей? И в чем он заключается, в чем он можетзаключаться? И что это за девушки, на которых папа мог жениться? Одна из них могла бы быть ее мамой. Но это было бы ужасно! Никто не мог быть ее мамой, кроме мамы!..Такое было просто немыслимо.
      — Я думаю, что Дови Джонсон собирается сказать мне секрет, — призналась Нэн маме в тот вечер. Мама пришла поцеловать ее на ночь. — Но я не смогу открыть его даже тебе, мама, так как обещала, что ничего никому не скажу. Ты ведь не будешь возражать, нет, мама?
      — Ничуть, — сказала Аня, стараясь подавить улыбку.
      Когда Нэн на следующий день отправилась на пристань, она взяла с собой зонтик. Это был еезонтик, говорила она себе. Он был подарен ей, так что она имеет полное право делать с ним все, что хочет. Успокоив свою совесть этой софистикой, она тихонько вышла из дома, стараясь никому не попасться на глаза. Ей было тяжело думать о том, что придется отказаться от ее прелестного, яркого маленького зонтика, но к этому времени безумное желание выяснить, что же все-таки знает Дови, стало слишком сильным, чтобы ему сопротивляться.
      — Вот зонтик, Дови, — сказала она, сдерживая дыхание. — А теперь скажи мне секрет.
      Это было полной неожиданностью для Дови. Она не предполагала, что дело зайдет так далеко, — она не думала, что мать позволитНэн отдать ее красный зонтик. Дови поджала губы.
      — Не знаю, будет ли этот оттенок красного мне к лицу. Он слишком кричащий.Пожалуй, я все-таки не скажу.
      Но Нэн обладала силой духа, и чары Дови еще не смогли низвести этот дух до слепой покорности. Ничто не возмущало его быстрее, чем несправедливость.
      — Уговор есть уговор, Дови Джонсон! Ты сказала:зонтик — за секрет. Вот зонтик, и ты должнавыполнить свое обещание.
      — Ну, хорошо, — сказала Дови утомленно.
      Вдруг все замерло. Порывы ветра стихли. Вода перестала плескаться вокруг столбов пристани. Нэн содрогнулась от восхитительного волнения. Она наконец узнает, что известно Дови.
      — Знаешь семью Джимми Томаса из рыбачьей деревни? — спросила Дови. — Шестипалого Джимми Томаса?
      Нэн кивнула. Конечно, она знала Томасов, ну, во всяком случае, знала о них. Шестипалый Джимми иногда заходил в Инглсайд и предлагал рыбу. Но, по словам Сюзан, она никогда не могла быть уверена, что рыба у него свежая. Нэн не нравилась его внешность — его лысая макушка, пышные кудрявые белые волосы по обе стороны от нее и красный крючковатый нос. Но какое отношение Томасы имели к тайне?
      — А Касси Томас ты знаешь? — продолжила Дови.
      Нэн видела Касси Томас — Шестипалый Джимми привозил дочку как-то раз с собой на телеге с рыбой. Касси была ее ровесницей, с копной рыжих волос и дерзкими серо-зелеными глазами. Она показала Нэн язык.
      — Ну… — Дови глубоко вздохнула, — вот вся правда отебе. Ты —Касси Томас, а она —Нэн Блайт.
      Ошеломленная Нэн растерянно смотрела на Дови. У нее не возникло даже смутного понятия о том, что может иметь в виду Дови. То, что она сказала, было полнейшей бессмыслицей.
      — Я… я… что ты хочешь сказать?
      — Мне кажется, все достаточно ясно. — Дови смотрела на нее с жалостливой улыбкой. Раз уже ее вынудили сказать секрет, она намерена сделать этот секрет заслуживающим того, чтобы быть сказанным. — Ты и она родились в одну ночь. Тогда Томасы жили в Глене. Нянька взяла сестру Ди к Томасам и положила там в колыбель, а тебя отнесла к матери Ди. У нее не хватило смелости взять и Ди, а иначе она это сделала бы. Она ненавидела мать Ди и выбрала этот способ, чтобы свести с ней счеты. Вот так и вышло, что ты на самом деле Касси Томас и должна бы жить в рыбачьей деревне, а бедная Касси должна бы наслаждаться жизнью в Инглсайде, вместо того чтобы мучиться в доме Шестипалого, где ее частенько поколачивает мачеха. Мне часто так жаль ее.
      Нэн верила каждому слову этой нелепой выдумки. Она никогда в жизни не лгала и ни на миг не усомнилась в правдивости Дови. Ей никогда не пришло бы в голову, что кто-то — тем более ее обожаемая Дови — может выдумать такую историю. Она смотрела на Дови страдальческими глазами существа, безвозвратно утратившего все иллюзии.
      — Как… как твоя тетя Кейт узнала об этом? — задыхаясь, еле выговорила она пересохшими губами.
      — Нянька призналась ей на смертном одре, — мрачно сообщила Дови. — Я полагаю, ее мучила совесть. Тетя не сказала никому, кроме меня. Когда я приехала в Глен и увидела Касси Томас… Нэн Блайт, я хочу сказать… Я внимательно посмотрела на нее. У нее рыжие волосы и глаза точно такого цвета, как у твоей матери. А у тебя и глаза темные, и волосы… Вот по какой причине ты не похожа на Ди — близнецы всегдавыглядят совершенно одинаково. И у Касси точно такие же уши, как у твоего отца, — красивые и так плотно прилегают к голове. Я полагаю, теперь уже ничего нельзя исправить, но часто думаю о том, что это несправедливо. Тебе так легко живется, и наряжают тебя как куколку, а бедная Касси… то есть Нэн… в лохмотьях и часто недоедает. И старый Шестипалый бьет ее, когда приходит домой пьяный! Ну что ты так на меня уставилась?
      Нэн чувствовала, что не в силах вынести эту муку. Все теперь стало пугающе ясно. Люди всегда находили странным, что она и Ди совсем не похожи друг на друга. Вот почему это так!
      — Я ненавижу тебя, Дови Джонсон, за то, что ты мне это сказала!
      Дови спокойно пожала пухлыми плечами.
      — Я же не говорила, что тебе это будет приятно, правда? Да я и не хотела ничего рассказывать. Ты заставиламеня… Куда ты?
      Нэн, бледная и пошатывающаяся, поднялась на ноги.
      — Домой… сказать маме, — страдальчески пробормотала она.
      — Не смей! Ты клялась, что не скажешь! — выкрикнула Дови.
      Нэн растерянно уставилась на нее. Это была правда. Она обещала, что ничего не скажет. А мама всегда говорила, что нельзя нарушать обещания.
      — Я, пожалуй, сама пойду домой, — сказала Дови; ей не совсем нравился вид Нэн.
      Она схватила зонтик и убежала, ее толстые голые икры быстро мелькали вдоль пристани. Позади она оставила несчастного ребенка, сидящего среди руин своего маленького мира. Дови это мало волновало… Доверчивая — слишком слабо сказано! И одурачить-то ее было не очень интересно. Конечно, она все расскажет матери, как только вернется домой, и узнает, что ее обманули.
      «Хорошо, что я в воскресенье уезжаю домой», — думала Дови.
      Нэн долго сидела на пристани — ей показалось, что прошли часы, — сидела, ничего не видя перед собой, сокрушенная, полная отчаяния. Она не была маминой дочкой! Она была дочкой Шестипалого Джимми… Шестипалого Джимми, которого она всегда втайне боялась, просто потому, что у него шесть пальцев. Она не имела права жить в Инглсайде, быть любимой папой и мамой. «О!» Нэн жалостно застонала. Мама и папа не будут больше любить ее, если узнают правду. Вся их любовь обратится на Касси Томас.
      Нэн приложила руку ко лбу.
      — У меня от этого голова кружится, — сказала она.
 
 

31

      — Почему ты ничего не ешь, лапочка? — спросила Сюзан за ужином.
      — Не была ли ты сегодня слишком долго на солнце, дорогая? — спросила мама встревоженно. — У тебя болит голова?
      — Да-а, — сказала Нэн. Но у нее болела не голова. Неужели она солгала маме? А если так, то сколько еще раз ей придется лгать? Ведь она знала, что никогда больше не сможет есть, никогда, пока ее мучает то, что ей известно. И она знала, что никогда не сможет рассказать об этом маме. Не столько из-за обещания — разве не сказала Сюзан однажды, что плохое обещание лучше нарушить, чем выполнить? — но потому, что этим она причинила бы маме боль. Почему-то Нэн знала, что маме, вне всяких сомнений, было бы ужасно больно. И папе тоже.
      Однако была еще Касси Томас. Она ни за что не станет называть ее «Нэн Блайт». То ужасное чувство, которое испытывала Нэн, когда думала о Касси Томас как о настоящей Нэн Блайт, невозможно описать. Ей казалось, что эта мысль совершенно стирала еес лица земли. Если она не Нэн Блайт, она никто! Она ни за чтоне станет Касси Томас.
      Но мысль о Касси продолжала преследовать ее. Неделю Нэн не могла отогнать от себя призрак рыжей девочки с серо-зелеными глазами. Это была ужасная неделя, когда Аня и Сюзан очень волновались за ребенка, который не хотел ни есть, ни играть и «лишь хандрил по углам», если употребить выражение Сюзан. Неужели она так грустна потому, что Дови Джонсон уехала домой? Нэн сказала, что дело не в этом. И вообще ни в чем. Она просто устала. Папа осмотрел ее и прописал какое-то лекарство, которое Нэн послушно приняла. Оно было не такое противное, как касторка, но даже касторка ничего не значила бы теперь. Ничто не значило, кроме Касси Томас и ужасного вопроса, который всплыл в ее смятенном уме и завладел всем ее существом.
       Не должна ли Касси Томас получить то, что принадлежит ей по праву рождения?
      Было ли справедливо то, что она, Нэн Блайт, — Нэн отчаянно цеплялась за свое имя — имеет все, чего лишена Касси Томас, но на что именно Касси имеет законное право? Нет, это было несправедливо. Нэн испытывала глубочайшую уверенность, что это несправедливо. Честность и чувство справедливости были очень сильны в Нэн. И день ото дня крепло ее убеждение, что будет только справедливо, если Касси Томас узнает всю правду о себе.
      В конце концов, никто, вероятно, не будет особенно огорчен. Папа и мама сначала немного расстроятся, но как только узнают, что Касси Томас — их дочка, вся их любовь обратится на Касси и она, Нэн, не будет ничего значить для них. Мама станет целовать Касси Томас и петь ей в летних сумерках, петь колыбельную, которая нравилась Нэн больше всех других песен:
       Я видела кораблик, что плыл в морской дали,
       И вез он мне подарки со всех концов земли.
      Нэн и Ди часто мечтали о том дне, когда придет их кораблик. Но теперь подарки — ее доля их, во всяком случае, — будут принадлежать Касси Томас. Касси Томас отдадут еероль королевы фей на предстоящем концерте воскресной школы и ееослепительный пояс из золотой мишуры. Как Нэн ждала этого концерта!.. Сюзан будет печь фруктовые слойки для Касси Томас, а Заморыш тереться о нее и мурлыкать ей. Касси будет играть с куклами Нэн в домике для игр в кленовой роще и спать в еекровати. Понравится ли это Ди? Будет ли Ди любить Касси как сестру?
      Настал день, когда Нэн поняла, что больше не в силах выносить это. Она должна сделать то, что правильно и справедливо. Она пойдет в рыбачью деревню и скажет Томасам всю правду. А уж они пусть скажут папе и маме. Нэн чувствовала, что просто не можетсама сказать им.
      Когда Нэн пришла к этому решению, ей стало немного легче, но очень, очень грустно. Она попыталась съесть хоть что-нибудь за ужином, так как знала, что ест в Инглсайде в последний раз.
      "Я всегда буду называть маму мамой, — сокрушенно думала Нэн. — И я не будуназывать Шестипалого Джимми папой. Я буду просто говорить «мистер Томас», очень почтительно. Я думаю, этоне вызовет у него возражений".
      Но что-то душило ее. Подняв глаза, она прочла слово «касторка» в глазах Сюзан. Сюзан и не догадывается о том, что еене будет здесь перед сном. Глотать касторку придется Касси Томас. Только здесь Нэн не завидовала Касси Томас.
      Нэн ушла из дома сразу после ужина. Она должна сделать это, пока не стемнело и пока смелость не покинула ее. На ней было ее клетчатое полотняное платье, в котором она обычно играла, — переодеться она не решилась, опасаясь, что Сюзан и мама спросят зачем. Кроме того, все ее красивые платья в действительности принадлежали не ей, а Касси Томас. Но все же она надела новый передничек, который сшила ей Сюзан, — нарядный маленький передничек с фестончиками, обшитыми ярко-красной ниткой. Нэн очень нравился этот передничек. Конечно, Касси Томас не пожалеет для нее такую мелочь.
      Она прошла через деревню, по дороге мимо пристани и вышла на прибрежную дорогу — смелая, гордая маленькая фигурка. Нет, Нэн не приходило в голову считать себя героиней. Напротив, ей было очень стыдно за себя, поскольку оказалось так трудно сделать то, что было и правильно, и справедливо, так трудно преодолеть свою ненависть к Касси Томас, так трудно не бояться Шестипалого Джимми, так трудно удержаться от того, чтобы не повернуться кругом и не убежать назад в Инглсайд.
      Вечер был пасмурный. Над морем висела тяжелая черная туча, похожая на громадную темную летучую мышь. Мерцающие молнии играли над гаванью и дальними лесистыми холмами. Рыбачья деревня была залита красным светом заката, пробивавшимся из-под тучи. Тут и там вдоль берега сияли, как огромные рубины, бухты. Безмолвный белопарусный корабль дрейфовал мимо тускло освещенных туманных дюн в сторону таинственного, манящего океана, и чайки кричали как-то странно.
      Нэн не понравился запах рыбачьих домиков и стайка грязных детей, которые играли, дрались и вопили на песке. Они с любопытством посмотрели на Нэн, когда она остановилась, чтобы спросить у них, где дом Шестипалого Джимми.
      — Вон тот, — сказал мальчик, указывая рукой. — Что у тебя к нему за дело?
      — Спасибо, — сказала Нэн, отворачиваясь.
      — Ты чего такая невоспитанная? — завопила одна из девочек. — Слишком важная, чтоб ответить на вежливый вопрос?
      Мальчик встал перед Нэн и загородил ей дорогу.
      — Видишь тот дом за Томасами? — сказал он. — В нем сидит морской змей, и я запру тебя там, если не скажешь мне, зачем тебе Шестипалый.
      — Отвечай, ты, мисс Гордячка! — насмешливо крикнула большая девочка. — Все вы там в Глене думаете, что вы большие шишки. Отвечай Биллу!
      — Смотри, ты, задавака, — сказал еще один мальчик. — Я собираюсь топить котят и скорее всего спихну тебя в воду вместе с ними.
      — Если у тебя есть при себе десятицентовик, я продам тебе зуб, — сказала, широко улыбаясь, чернобровая девочка.
      — У меня нет десятицентовика, и твой зуб мне совсем ни к чему, — отвечала Нэн, немного собравшись с духом. — Оставьте меня в покое.
      — Не дерзи! — сказала чернобровая.
      Нэн бросилась бежать, но мальчик — тот, что пугал ее морским змеем, — подставил ей ножку, и она растянулась во весь рост на разглаженном приливом песке. Остальные завизжали от смеха.
      — Теперь не будешь задирать нос! — сказала чернобровая. — А то ходит тут важно со своими красными фестонами!
      Но тут кто-то крикнул:
      — Лодка Черного Джека подходит! — и все они бросились к причалу. Черная туча опустилась ниже, и все красные бухты стали серыми.
      Нэн встала. Ее платье было облеплено мокрым песком, чулки замараны. Но ее мучители наконец оставили ее. Неужели им предстоит быть ее товарищами для игр?
      Она не должна плакать — не должна! Она поднялась по шатким дощатым ступеням, ведущим к двери Шестипалого Джимми. Как все дома в рыбачьей деревне, его дом стоял на массивных деревянных столбах, вне пределов досягаемости любого необычно высокого прилива. Пространство под ним представляло собой свалку битой посуды, пустых жестянок, ржавых ловушек для омаров и всевозможного мусора. Дверь была открыта, и Нэн бросила взгляд в кухню, ничего подобного которой еще никогда не видела, — грязный голый пол, закопченный потолок в пятнах, в раковине гора грязной посуды. На колченогом деревянном столе стояли остатки трапезы, и над ними роем вились отвратительные большие черные мухи. Женщина с неопрятной копной седоватых волос сидела в кресле-качалке и нянчила толстую малютку, серую от грязи.
      «Моя сестра», — подумала Нэн.
      Не было видно ни Касси, ни Шестипалого Джимми — последнее обстоятельство очень обрадовало Нэн.
      — Кто ты и чего тебе надо? — спросила женщина довольно неприветливо.
      Она не пригласила Нэн войти, но та все же вошла. На улице начинался дождь, и дом задрожал от первого раската грома. Нэн знала, что должна войти и сказать самое главное прежде чем мужество покинет ее, иначе она повернется и убежит от этого ужасного дома, этого ужасного младенца, этих ужасных мух.
      — Я хотела бы видеть Касси, — сказала она вежливо. — Мне надо сказать ей что-то очень важное.
      — Ох уж! Важное! — фыркнула женщина. — Очень, должно быть, важное, если судить по твоему росту. Касси нет дома. Отец взял ее в Глен — проехаться. А тут такая буря приближается. Кто ж теперь скажет, когда они вернутся? Садись.
      Нэн села на сломанный стул. Она знала, что люди в рыбачьей деревне бедны, но не представляла, что они такбедны. Говорили что миссис Фитч в Глене бедна, но в ее доме царил такой же порядок и было так же чисто, как в Инглсайде. Конечно, все знали, что Шестипалый Джимми пропивает все заработанное… И этому дому предстояло отныне быть ее домом!
      — «Я все же постараюсь привести его в порядок» — думала Нэн в унынии. Но сердце налила свинцовая тяжесть. Порыв высокого самопожертвования, который увлек ее, уже прошел.
      — Зачем тебе Касси? — спросила миссис Томас с любопытством, вытирая грязное лицо младенца еще более грязным передником. — Если это насчет того концерта воскресной школы, так она не может пойти — вот и весь сказ. У нее нет никакой приличной одежки. Ну на что я куплю ей платье? А? Я тебя спрашиваю.
      — Нет, это не про концерт, — сказала Нэн печально. Она вполне может рассказать миссис Томас свою историю — ей в любом случае предстоит все узнать. — Я пришла сказать… сказать ей, что… что она это я, а я это она.
      Вероятно, миссис Томас можно простить за то, что она не нашла это сообщение исключительно ясным и понятным.
      — Да ты, видать, не в себе! — воскликнула она. — Что, скажи на милость, ты имеешь в виду?
      Нэн вскинула голову. Худшее было теперь позади.
      — Я хочу сказать, что я и Касси родились в одну ночь и… и… нянька подменила нас, потому что была зла на маму, и… и… Касси должна жить в Инглсайде… и иметь преимущества.
      Это последнее выражение она когда-то слышала от учительницы воскресной школы и теперь сочла, что оно поможет с достоинством завершить очень нескладную речь.
      Миссис Томас в изумлении уставилась на нее.
      — Я сошла с ума или ты? То, что ты говоришь, лишено всякого смысла. Да кто тебе сказал такой вздор?
      — Дови Джонсон.
      Миссис Томас слегка откинула назад свою всклокоченную голову и рассмеялась. Она, возможно, была не очень чистой и не очень опрятной, но смех у нее был очаровательный.
      — Ну конечно! Я могла бы сама догадаться. Я все лето стирала у ее тетки, а эта девка — зелье! Думает, что это хорошая забава — дурачить людей! Ну, маленькая мисс — как тебя там? — тебе лучше не верить всему, что городит Дови, а то она заставит тебя поплясать.
      — Вы хотите сказать, что все это неправда? — ахнула Нэн.
      — Да конечно! Боже мой, ты, должно быть, совсем простушка, коли попалась на эту удочку. Касси наверняка на год старше тебя. Да кто ты хоть такая, скажи на милость?
      — Я Нэн Блайт. — О как это прекрасно! Она действительно Нэн Блайт!
      — Нэн Блайт! Из инглсайдских двойняшек! Да я помню ночь, когда ты родилась. Мне случилось забежать тогда в Инглсайд с каким-то поручением. Я тогда еще не была замужем за Шестипалым — жаль, что я вообще за него вышла, — а мать Касси была жива и здорова, и Касси уже начинала ходить. Ты похожа на мать твоего отца — она тоже была там в ту ночь. Как она гордилась своими внучками-двойняшками! И подумать только, что у тебя хватило ума поверить такой нелепой выдумке!
      — Я привыкла верить людям, — сказала Нэн, поднимаясь со стула с некоторой величественностью в манерах, но слишком безумно счастливая, чтобы желать осадить миссис Шестипалую особенно резко.
      — Ну, это привычка, от которой тебе лучше отучиться в этом мире, — цинично заметила миссис Томас. — И не водись с детьми, что любят дурачить людей. Садись, садись, детка. Ты не сможешь пойти домой, пока этот ливень не кончится. Льет как из ведра, и темно как в могиле. Ох, да она убежала… убежала!
      Нэн уже скрылась за пеленой ливня. Ничто, кроме безумного восторга, порожденного заверениями миссис Томас, не могло бы дать ей силы для того, чтобы добежать до дома в такую бурю. Ветер хлестал ее, дождь лил на нее потоками; раскаты грома были ужасны — ей казалось, мир раскалывается на части. Только холодный голубоватый блеск вспыхивающих одна за другой молний освещал ей дорогу. Снова и снова она скользила и падала. Но наконец она, промокшая насквозь, шатаясь, вошла в переднюю Инглсайда.
      Мама подбежала и схватила ее в объятия.
      — Дорогая, как ты нас напугала! Где ты была?
      — Надеюсь только, что Джем и Уолтер не простудятся насмерть под этим дождем, разыскивая тебя. — Голос Сюзан звучал резко после пережитого волнения.
      Нэн была почти без сил и не могла отдышаться. Она сумела лишь с трудом выговорить, чувствуя, как мамины руки обнимают ее:
      — Ox, мама, я — это я… вправду я. Я не Касси Томас… и никогда больше не буду никем, кроме меня самой.
      — Бедная лапочка бредит! — воскликнула Сюзан. — Она, должно быть, съела что-нибудь, что плохо на нее подействовало.
      Аня вымыла Нэн и уложила в постель, прежде чем позволила ей говорить. Затем она выслушала всю историю.
      — Мама, я вправду твоя дочка?
      — Конечно, дорогая. Как ты могла думать иначе?
      — Мне никогда и в голову не приходило, что Дови может меня обмануть. Кто угодно, только не Дови! Мама, да можно ли хоть кому-товерить? Дженни Пенни тоже рассказывала Ди всякие небылицы.
      — Это всего лишь две девочки из всех маленьких девочек, каких ты знаешь. До сих пор ни одна из твоих подружек никогда не говорила тебе неправду. Хотя естьлюди на свете, которые лгут — не только дети, но и взрослые. Когда ты немного подрастешь, тебе будет легче отличить золото от мишуры.
      — Мама, я думаю, что Уолтеру, Джему и Ди не обязательно знать, какой глупой я оказалась,