Аня из Инглсайда

      На следующей неделе миссис Митчелл пришла за «нехрологом». Аня прочитала ей свои стихи не без тайной гордости, но лицо миссис Митчелл не выразило однозначного удовлетворения.
      — До чего ж бойко написано! Вы так складно выражаетесь. Но… но… вы не сказали ни слова о том, что он на небесах. Вы не были уверены,что он там?
      — До того уверена, миссис Митчелл, что не видела необходимости упоминать об этом.
      — Ну, некоторые,возможно, усомнятся. Он… он ходил в церковь не так часто, как мог бы, хотя всегда был там на хорошем счету. И тут не сказано о его возрасте и не упомянуто о цветах. Да невозможно было даже сосчитать все венки, что были положены на его гроб! Мне кажется, цветы — —это достаточно поэтично!
      — Мне жаль…
      — О, я не виню вас — ни капельки не виню. Вы сделали, что могли, и звучит красиво. Сколько я вам должна?
      — Как… как… ничегоне должны, миссис Митчелл. Мне такое и в голову не пришло бы.
      — Я подумала, что вы, возможно, так скажете, и поэтому принесла вам бутылку моего вина из одуванчиков. Оно очень помогает, когда пучит живот. Я принесла бы вам и бутылку моего чая из лечебных трав, да только побоялась, что доктор может отнестись к этому неодобрительно. Но если вы хотите попробовать и думаете, что могли бы пронести его в дом так, чтоб доктор не знал, — только скажите.
      — Нет, нет, спасибо, — произнесла Аня довольно невыразительно. Она еще не совсем пришла в себя после этих «бойко» и «складно».
      — Как хотите. Но я с удовольствием принесла бы вам его. Мне самой этой весной лекарства уже не понадобятся. Когда зимой умер мой троюродный брат Мэлачи Пламмер, я попросила его вдову отдать мне три бутылки лекарства, которые остались, — они покупали их дюжинами. Она собиралась их выкинуть, но я из тех, кто не выносит, чтобы что-то пропадало зря. Я сама не смогла принять больше одной бутылки, но уговорила нашего батрака выпить две остальные. «Если оно не принесет тебе пользы, так и вреда тоже не будет», — сказала я ему. Вы меня, признаться, успокоили тем, что не хотите денег за нехролог. У меня сейчас плоховато с наличными. Похороны обходятся так дорого, хотя у мистера Мартина цены едва ли не самые низкие в здешних местах. Я даже еще не заплатила за мое черное платье, и у меня не будет ощущения, что я по-настоящему в трауре, пока я за него не заплачу. К счастью, мне не пришлось покупать новую шляпку. У меня была шляпка, которую я купила к маминым похоронам десять лет назад. Мне повезло, что черный цвет мне к лицу, не правда ли? Видели бы вы сейчас вдову Мэлачи Пламмера с ее желтоватым лицом! Ну, мне пора идти. И я очень вам благодарна, даже несмотря на… Но я уверена, что вы сделали, что могли, и это прелестное стихотворение.
      — Не хотите ли остаться и поужинать с нами? — спросила Аня. — Мы с Сюзан совсем одни, доктора нет дома, а дети устраивают свой первый пикник в ложбине.
      — Я совсем не прочь, — сказала миссис Митчелл, с готовностью вновь опускаясь в кресло. — Я буду рада посидеть малость подольше. В старости нужно просидеть так много времени, чтобы почувствовать себя отдохнувшим. И, — добавила она с мечтательной и блаженной улыбкой, — не жареным ли пастернаком у вас пахнет?
      Аня почти пожалела жареного пастернака, когда на следующей неделе вышел очередной номер «Дейли энтерпрайз». В колонке некрологов была напечатана «Могила старика»… с пятью строфами вместо первоначальных четырех! И пятая строфа звучала так:
 
       Добрый сосед, и супруг, и отец,
       Лучше какого не создал Творец,
       Был бы один из мильона такой,
       Энтони Митчелл, наш друг дорогой
 
       —!!! — сказал Инглсайд.
      — Надеюсь, вы ничего не имели против того, что я добавила еще один куплет, — сказала миссис Митчелл Ане на следующей лекции в клубе. — Я только хотела похвалить Энтони чуточку побольше, и мой племянник Джонни Пламмер сочинил это. Он просто сел и нацарапал этот стишок на листке бумаги в мгновение ока. Он как вы — с виду не очень умный, но умеет писать стишки. У него это от матери — она из Уикфордов. В Пламмерах нет ни крупицы поэтичности — ни крупицы.
      — Как жаль, что вы не догадались с самого начала попросить его написать «нехролог» мистера Митчелла, — сказала Аня холодно.
      — Да, в самом деле, жаль. Но я не знала, что он умеет сочинять стихи, а я очень хотела, чтобы Энтони проводили похвалами в стихах. Потом его мать показала мне стишок, который он написал про белку, утонувшую в ведре с кленовым сиропом, — очень трогательный стишок. Но ваш тоже был очень хороший, миссис Блайт. Я думаю, что, когда их соединили вместе, получилось нечто из ряда вон выходящее. Вам так не кажется?
      — Кажется, — сказала Аня.
 

23

      Инглсайдской детворе не везло на домашних животных. Вертлявый, кудрявый, черный щенок, которого папа однажды привез домой из Шарлоттауна, просто вышел во двор на следующей неделе и бесследно исчез. Больше его не видели и ничего о нем не слышали, и, хотя ходили слухи, что кто-то видел, как какой-то матрос из Харбор-Хеда вел маленькую черную собачку на свой корабль накануне отплытия, судьба щенка оставалась одной из глубоких и мрачных неразгаданных тайн в инглсайдских хрониках. Уолтер перенес эту утрату тяжелее, чем Джем, еще не совсем забывший свои страдания, связанные со смертью Джипа, и твердо решивший никогда больше не позволить себе полюбить слишком горячо ни одну собаку. Затем Тигр Том, который жил на скотном дворе и которого никогда не пускали в дом по причине его воровских наклонностей, но, несмотря на это, постоянно ласкали и баловали, был найден застывшим и окоченевшим на полу скотного двора и позднее похоронен с размахом и помпой в ложбине. И наконец, Бан, кролик, купленный Джемом за четвертак у Джо Рассела, заболел и умер. Быть может, его смерть была ускорена патентованным лекарством, которое Джем дал ему, а быть может, и нет. Дать ему это лекарство посоветовал Джо, а Джо, должно быть, разбирался в этих вопросах. Но все же у Джема оставалось такое чувство, будто он собственными руками убил Бана.
      — Неужели на Инглсайде лежит проклятие? — мрачно спросил он, когда Бана похоронили в ложбине рядом с Тигром Томом. Уолтер написал эпитафию, и целую неделю он, Джем и близнецы носили на руке траурную повязку из черной ленты, к превеликому ужасу Сюзан, считавшей это кощунством. Сама она не слишком тяжело переживала смерть Бана — однажды он забрался в ее заботливо ухоженный огород и произвел там ужасные опустошения. Еще меньшее одобрение встретило у нее появление в подвале двух жаб, которых принес и посадил туда Уолтер. Вечером она сумела выгнать во двор одну из них, но найти другую так и не удалось, а Уолтер лежал в постели без сна и думал тревожные думы. «Может быть, это были муж и жена. Может быть, каждый из них чувствует себя одиноким и несчастным теперь, когда их разлучили. Та, которую Сюзан выпустила, была поменьше, так что, наверное, это была жена, и, может быть, она теперь испугана до смерти — совсем одна в этом большом дворе без всякой защиты… как вдова».
      Мысль о горькой вдовьей доле показалась Уолтеру невыносимой. Он тихонько вылез из постели и пробрался в подвал, чтобы отыскать жабу-мужа, но сумел лишь опрокинуть гору старых кастрюль и сковород, разлетевшихся в разные стороны с грохотом, который мог бы разбудить даже мертвеца. Разбудил он, однако, только Сюзан, которая спустилась в подвал, держа в руке свечу. В отблесках дрожащего пламени на ее худом лице появлялись и исчезали причудливые тени.
      — Уолтер! Что, скажи на милость, ты тут делаешь?
      — Сюзан, я должен найти ту жабу! — воскликнул Уолтер с отчаянием в голосе. — Сюзан, вы только представьте, как вы чувствовали бы себя без вашего мужа, если бы он у вас был!
      — Да о чем ты говоришь? — спросила Сюзан, имевшая все основания чувствовать себя заинтригованной.
      В этот момент жаба-муж, очевидно уже считая себя — после того как на месте событий появилась Сюзан — окончательно погибшим, выскочил из-за бочонка с маринованным укропом. Уолтер бросился вперед и схватил беднягу, а затем выпустил его за окно, где, как можно было надеяться, он воссоединится со своей предполагаемой возлюбленной и впредь всегда будет жить счастливо.
      — Тебе не следовало приносить этих жаб в подвал, — строго сказала Сюзан. — Чем бы они там стали питаться?
      — Разумеется, я стал бы ловить для них насекомых, — возразил обиженный Уолтер, — Я хотел изучатьих.
      — Да с ними просто никакого сладу нет, —простонала Сюзан, поднимаясь по лестнице следом за негодующим юным Блайтом. И она имела в виду не жаб.
      Больше повезло им с малиновкой. Они нашли ее, почти совсем птенца, на своем пороге после июньской ночной грозы с сильным ветром и дождем. У нее была серая спинка, пестрая грудка и живые, блестящие глазки, и с первой минуты она, казалось, прониклась полным доверием ко всем обитателям Инглсайда, не исключая Заморыша, который никогда не пытался обидеть ее, даже тогда, когда Петушок Робин — так назвали малиновку — дерзко подскакивал к кошачьей миске и угощался, не стесняясь. Сначала они кормили Робина червяками, и у него был такой аппетит, что Ширли проводил почти все время за тем, что выкапывал их из земли, а затем складывал в жестянки, которые расставлял по всему дому. Червяки вызывали отвращение у Сюзан, но она вынесла бы и не такое ради Робина, бесстрашно садившегося на ее загрубевший от работы палец и щебетавшего под самым ее носом. Сюзан прониклась немалым расположением к Робину и сочла тот факт, что его грудка начинает становиться рыжевато-красной, заслуживающим упоминания в письме к Ребекке Дью.
 
      «Умоляю вас, мисс Дью, дорогая, не подумайте, будто я впадаю в детство, — писала она. — Вероятно, это очень глупо — так любить обыкновенную птичку, но человеческое сердце имеет свои слабости. Он не заперт в клетку, как какая-нибудь канарейка, — такого я никогда не смогла бы вынести, мисс Дью, дорогая, — а порхает где ему вздумается в доме и в саду и спит на веточке над деревянной платформой, которую Уолтер укрепил на яблоне, чтобы учить там уроки — прямо перед окном Риллы. Однажды, когда они взяли его в ложбину, он улетел, но к вечеру вернулся, к их огромной радости и, должна добавить со всей откровенностью, к моей собственной».
 
      Ложбина больше не была «ложбиной». Уолтер и прежде чувствовал, что такое восхитительное место заслуживает названия, которое в большей мере соответствовало бы чудесным возможностям, открывающимся там для полета фантазии. В один из дождливых дней они играли на чердаке, но ближе к вечеру солнце пробилось сквозь тучи и залило Глен золотым сиянием. «Какая шлавная радуга!» — закричала Рилла, слегка и очень мило шепелявившая.
      Это была самая великолепная радуга, какую им только доводилось видеть. Один ее конец, казалось, опирался о самый шпиль пресвитерианской церкви, а другой падал в заросшую камышом часть пруда, тянувшуюся через северный конец ложбины. И Уолтер тут же назвал ложбину Долиной Радуг.
      Долина Радуг была сама по себе целым миром для инглсайдских детей. Там всегда играли легкие ветерки, и птичьи песни повторялись эхом от рассвета до заката. Повсюду отливали перламутром белые березовые стволы — Уолтер играл в то, что из одной березы — «Белой Леди» — каждую ночь выходит маленькая дриада, чтобы поговорить с ними. Клен и ель, которые росли так близко друг к другу, что их ветви сплелись, он назвал «Влюбленными деревьями», и нанизанные на веревочку старые бубенчики, что он повесил на них, издавали мелодичный, легкий и таинственный звон, когда к ним прилетал ветер. Грозный дракон охранял построенный детьми каменный мостик через ручей. Деревья, ветви которых встречались над ним, могли при необходимости стать смуглыми язычниками, а поросшие ярко-зеленым мхом берега — роскошными коврами из Самарканда. В чаще скрывались Робин Гуд и его славные товарищи, в родничке жили три водяные феи, заброшенный старый дом Баркли в конце долины, примыкавшей к деревне, с его обомшелой низкой каменной оградой и буйно разросшимся в саду тмином, легко превращался в осажденный замок. Времена крестоносцев давно прошли, а их мечи заржавели, но инглсайдский нож для разделки мяса был клинком, выкованным в сказочной стране, и всякий раз, когда Сюзан не могла найти крышку от своей большой сковороды, она знала, что крышка служит щитом великолепному рыцарю с плюмажем в самый острый момент его приключений в Долине Радуг.
      Иногда они играли в пиратов, чтобы доставить удовольствие Джему, который в свои десять лет начинал любить развлечения с воображаемым запахом крови. Однако Уолтер всегда отказывался идти с завязанными глазами по доске, положенной на борт «судна», и «падать в море», хотя, по мнению Джема, эта пиратская казнь была самой зрелищной частью игры. Иногда его одолевали сомнения, действительно ли Уолтер достаточно отважен, чтобы быть пиратом, но, верный брату, он всегда подавлял подобные мысли, а в школе не раз давал решительный бой мальчишкам, называвшим Уолтера «неженкой», точнее, они называли его так, пока не узнали, что это чревато дракой с Джемом, который орудовал кулаками с ошеломляющей сноровкой.
      По вечерам Джема теперь иногда посылали ко входу в гавань покупать рыбу. Это поручение очень нравилось ему, так как давало возможность посидеть на берегу в маленьком домике капитана Мэлачи Рассела у подножия покрытого высохшими стеблями трав холма и послушать, как хозяин и его приятели, в прошлом молодые смельчаки-капитаны, рассказывают морские истории. Каждому из них было что рассказать. Старый Оливер Риз — подозревали, что в молодости он был пиратом, — однажды побывал в плену у короля племени людоедов. Сэм Эллиот пережил землетрясение в Сан-Франциско. Дерзкий Уильям Макдугал вышел победителем из страшной схватки с акулой. Энди Бейкер со своим судном попал однажды в водяной смерч. Кроме того, Энди, как он сам утверждал, умел плевать прямее любого другого в Четырех Ветрах. Но капитан Мэлачи, с его худым лицом, ястребиным носом и жесткими седыми усами, всегда оставался любимцем Джема. Он был капитаном бригантины, когда ему едва исполнилось семнадцать, и плавал в Буэнос-Айрес с грузом лесоматериалов. На каждой щеке у него был вытатуирован якорь, и он имел удивительные старинные часы, заводившиеся ключом. Когда он был в хорошем настроении, то позволял Джему заводить их, когда же он был в очень хорошем настроении, то брал Джема в море ловить треску или доставать устриц со дна во время отлива, а когда он был в наилучшем настроении, то показывал Джему многочисленные модели судов, которые сам вырезал из дерева. На взгляд Джема, они были сама романтика — ладья викингов с полосатым квадратным парусом и страшным драконом на носу, каравелла Колумба «Мэйфлауэр», щеголеватое, легкое судно, носившее название «Летучий голландец», и бесчисленные красивые бригантины, шхуны, барки, клиперы и небольшие каботажные суда.
      — Пожалуйста, научите меня вырезать такие корабли, капитан Мэлачи, — попросил Джем.
      Капитан Мэлачи покачал головой и задумчиво плюнул в залив.
      — Этому нельзя научить, сынок. Надо поплавать по морям лет этак тридцать — сорок, и тогда, может быть, ты будешь достаточно смыслить в судах, чтобы делать модели, смыслить и любить их. Корабли как женщины, сынок, их надо понимать и любить, а иначе они никогда не откроют тебе своих секретов. И даже тогда, когда тебе кажется, что ты знаешь корабль от носа до кормы, внутри и снаружи, ты можешь обнаружить, что он все еще не раскрыл тебе свою душу. Он улетит от тебя как птица, если ты ослабишь свою хватку. Плавал я на одном корабле, модель которого никогда не мог вырезать, сколько ни пытался. Это был суровый, упрямый корабль. И была одна женщина… Но что-то я разболтался, пора мне заткнуться. У меня есть совсем готовый корабль, который осталось только поместить в бутылку, и я открою тебе секрет того, как это делается, сынок.
      Так Джем никогда больше и не услышал ничего о женщине, но он не был огорчен, поскольку вовсе не интересовался представительницами того пола, если не считать мамы и Сюзан. Но онине были женщинами. Они были просто мама и Сюзан.
      Когда умер Джип, Джему казалось, что он никогда не захочет иметь другую собаку, но время — удивительный врачеватель душевных ран, и интерес к собакам вернулся. Тот щенок не был настоящей собакой, та история была только эпизодом. По стенам чердачной каморки, где Джем хранил коллекцию редких вещиц капитана Джима, следовала целая процессия собак, вырезанных из журналов: там были и высокомерный мастифф, и славный, с тяжелыми челюстями бульдог, и такса, выглядевшая так, словно кто-то взял собаку за голову и за задние ноги и растянул, как резиновую, и стриженый пудель с кисточкой на конце хвоста, и фокстерьер, и поджарая русская борзая — интересно, думал Джем, кормят ли ее хоть когда-нибудь, — и дерзкий шпиц, и пятнистый далматский дог, и спаниель с умоляющим взглядом. Все это были породистые собаки, но Джем чувствовал, что ему в них чего-то не хватает — он не знал, чего именно.
      Затем в «Дейли энтерпрайз» появилось объявление: «Продается собака. Обращаться к Родди Крофорду, в Харбор-Хед». Ничего больше. Джем затруднился бы сказать, почему это объявление запомнилось ему или почему он чувствовал, что была безысходность в самой этой лаконичности. Кто такой Родди Крофорд, удалось выяснить у Крэга Рассела.
      — Отец Родди умер месяц назад, так что ему придется переехать к тетке в город. Его мать давно умерла. А их ферму купил Джейк Миллисон. Может быть, тетка не хочет, чтобы он держал собаку. Собака — так, ничего особенного, но Родди ужасно ею гордится.
      — Интересно, сколько он хочет за нее? У меня есть только доллар, — сказал Джем.
      — Я думаю, деньги для него не главное — он больше всего хочет найти ей хороших хозяев. Но разве твой отец не дал бы тебе денег на нее?
      — Дал бы. Но я хочу купить собаку на свои собственные деньги, — пояснил Джем. — Тогда я буду чувствовать, что это моясобака.
      Крэг пожал плечами. Ну и странные же эти инглсайдские ребята! Какая разница, кто выложит наличные за какую-то там собаку?
      Вечером того же дня папа отвез Джема на старую, захудалую и безлюдную ферму Крофордов, где они нашли Родди и его собаку. Родди был примерно того же возраста, что и Джем, — бледный мальчуган с прямыми рыжевато-коричневыми волосами и массой веснушек. У его песика были шелковистые коричневые ушки, коричневый хвост и ласковые коричневые глаза — вероятно, красивейшие из всех собачьих глаз. Как только Джем увидел этого очаровательного щенка с белой полоской на лбу, которая делилась надвое между глазами и обрамляла его коричневый носик, он понял, что должен купить его.
      — Ты хочешь продать своего песика? — спросил он нетерпеливо.
      — Я не хочупродавать его, — сказал Родди уныло. — Но Джейк говорит, что мне придется это сделать или он его утопит. Он говорит, тетя Винни не захочет, чтобы у нее в доме была собака.
      — Сколько ты хочешь за него? — спросил Джем, опасаясь, что будет названа какая-нибудь недоступная цена.
      Родди с усилием проглотил слезы и подал ему щенка.
      — Вот, возьми его, — сказал он хрипло. — Я не хочу продавать его… не хочу. Никакие деньги не возместят мне потерю Бруно. Если только ты будешь добр к нему…
      — Я буду добр к нему, — горячо заверил Джем. — Но ты должен взять мой доллар. Я не буду чувствовать, что Бруно мой,если ты не возьмешь деньги. Я не возьмуего, если ты откажешься от денег.
      Он сунул доллар в безвольную руку Родди, взял Бруно и крепко прижал его к груди. Маленький песик смотрел назад, на своего хозяина. Джем не мог видеть собачьих глаз, но он видел глаза Родди.
      — Если ты так хочешь оставить его себе…
      — Я хочу, но не могу, — отрывисто бросил Родди. — Здесь уже побывало пять человек — хотели купить его, но я не отдал его ни одному из них. Джейк страшно разозлился, но мне все равно. Они не были подходящимилюдьми. Но ты… я хочу, чтобы тыбыл его хозяином, раз уж я не могу… и унеси его скорее, чтоб я его больше не видел!
      Джем повиновался. Маленький песик дрожал в его объятиях, но не протестовал. Всю обратную дорогу до Инглсайда Джем любовно держал его на коленях.
      — Папа, откуда Адам знал, что собака — это собака?
      — Потому что собака не могла быть ничем иным, кроме как собакой, — улыбнулся папа. — И сейчас не может.
      Джем был слишком взволнован, чтобы сразу уснуть в ту ночь. Он никогда еще не видел собаки, которая нравилась бы ему так, как Бруно. Неудивительно, что Родди так не хотел расставаться со щенком. Но Бруно скоро забудет Родди и полюбит его.Они будут большими друзьями. Надо не забыть попросить маму, чтобы она велела мяснику непременно прислать хороших косточек.
      — Я люблю всех и все в этом мире, — пробормотал Джем. — Дорогой Бог, благослови всех кошек и собак на земле, но особенно Бруно.
      Наконец Джем заснул. Быть может, маленький песик, лежавший в ногах его кровати, уткнувшись мордочкой в вытянутые лапы, тоже спал, а быть может, не спал.
 

24

      Петушок Робин перестал кормиться одними червями и ел теперь зерна риса, пшеницы, салата-латука и семечки настурции. Он невероятно вырос — инглсайдская большая малиновка уже прославилась на всю округу, — и его грудка приобрела красивый красный цвет. Он часто сидел на плече у Сюзан и смотрел, как она вяжет на спицах. Когда Аня возвращалась домой, он летел ей навстречу, а потом прыгал впереди ее в дом. Каждое утро он прилетал на подоконник Уолтера за крошками, ежедневно принимал ванну в тазике, стоявшем на заднем дворе, в углу живой изгороди из кустов шиповника, и поднимал невероятный шум, если не находил в нем воды. Доктор жаловался, что перья для его ручек и спички всегда раскиданы по библиотеке, но оказалось, что никто не сочувствует ему, и даже он признал себя покоренным, когда Петушок Робин бесстрашно сел прямо на его ладонь, чтобы взять цветочное семечко. Все были очарованы Робином, кроме. быть может, Джема, который всем сердцем стремился к одному лишь Бруно и медленно. но верно усваивал горький урок: можно купить собаку, но нельзя купить ее любовь.
      Сначала Джем и не подозревал об этом. Конечно, какое-то время Бруно будет немного тосковать по дому и прежнему хозяину, но все скоро пройдет. Оказалось, что не проходит. Бруно был самой послушной маленькой собачкой на свете, он делал именно то, что ему велели, и даже Сюзан признала, что более воспитанного животного не найти. Но в нем совсем не было жизни. Когда Джем брал его на прогулку, глаза Бруно зажигались интересом, он махал хвостом и бодро отправлялся в путь. Но спустя некоторое время огонь угасал в его глазах, и он покорно бежал рядом с Джемом, уныло повесив голову. Его осыпали ласками со всех сторон, самые сочные и мясные из косточек доставались ему, не встречало ни малейших возражений то, что он каждую ночь спал в ногах кровати Джема. Но Бруно оставался далеким, недоступным и чужим. Иногда ночью Джем просыпался и, свесившись с кровати, протягивал руку, чтобы погладить крепкое мохнатое тельце, но никогда не чувствовал ответного движения язычка или хвостика. Бруно терпел ласки, но не отвечал на них.
      Джем стиснул зубы. Джеймс Мэтью Блайт отличался решительностью. Он не потерпит, чтобы его планы расстроила собака, его собака, которую он купил честно и законно на доллар, с трудом сэкономленный из денег, данных на карманные расходы. Бруно долженперестать тосковать о Родди, долженперестать смотреть жалостными глазами потерянного существа, долженнаучиться любить его, Джема.
      Джему не раз пришлось выступать в защиту Бруно, так как, догадавшись о его любви к собаке, другие мальчишки в школе принялись дразнить его.
      — У твоей собаки блохи — большущие блохи! — насмехался Перри Риз. Джему пришлось поколотить его, прежде чем он взял свои слова обратно и сказал, что у Бруно нет блох — ни одной.
      — У моегощенка бывают судороги раз в неделю, — хвастался Боб Рассел. — Спорим, что у твоего паршивого щенка никогда в жизни не было судорог. Если бы у меня была такая собака, я пропустил бы ее через мясорубку.
      — У нас былаоднажды собака вроде этой, — сообщил Майк Дрю, — но мы ее утопили.
      — Моя собака просто ужасная, —с гордостью сказал Сэм Уоррен. — Она загрызает цыплят и жует белье, когда его вешают на просушку после стирки. Спорим, что у твоей дурацкой собаки на такое прыти не хватит.
      Джем с грустью признался себе, что прыти у Бруно действительно не хватит. И он едва ли не жалел об этом. Было очень обидно, когда Уотти Флэгг крикнул: "Твоя собака — хорошаясобака, она никогда не лает по воскресеньям!" — так как Бруно не лаял ни в какой день недели.
      Но, несмотря на все это, он был таким милым, прелестным песиком!
      — Бруно, ну почемуты не хочешь полюбить меня? — почти всхлипывал Джем. — Я готов сделать для тебя что угодно. Нам могло бы быть таквесело вместе. — Но он не желал признавать свое поражение.
      Однажды вечером Джем отчаянно спешил домой с пикника, устроенного мальчишками на берегу у входа в гавань. Он знал, что приближается буря. Море так громко стонало. Все вокруг имело зловещий, мрачный вид. Под первый длинный и оглушительный раскат грома Джем ворвался в Инглсайд.
      — Где Бруно? — с порога закричал он.
      Это был первый случай, когда он ушел куда-то без Бруно. Он счел, что до входа в гавань слишком далеко и такая долгая прогулка будет не по силам маленькой собачке. Джем не признался бы даже себе, что такая долгая прогулка с собачкой, чья душа не лежит к развлечениям, была бы не по силам и ему самому. Выяснилось, что никто не знает, где Бруно. Его не видели с тех пор, как Джем ушел из дома после ужина. Джем искал везде, но не нашел никаких следов. Дождь лил как из ведра, мир тонул в молниях и раскатах грома. Неужели Бруно там, в этой черной ночи… заблудившийсяБруно боялся гроз. Единственными моментами, в которые между ним и Джемом, казалось, устанавливалась какая-то связь, были те, когда он подползал поближе к Джему, а небо над крышей Инглсайда раскалывалось надвое.
      Джем так волновался, что, когда буря улеглась, Гилберт сказал:
      — Мне все равно придется поехать в Харбор-Хед — я должен узнать, как чувствует себя Рой Уэсткотт. Ты, Джем, можешь поехать со мной, и на обратном пути мы заглянем на старую ферму Крофордов. У меня есть подозрение, что Бруно убежал туда.
      — За шесть миль! Да он не смог бы! — недоверчиво сказал Джем.
      Смог. Когда они подошли к старому, заброшенному, темному дому Крофордов, дрожащее, забрызганное грязью маленькое существо лежало сжавшись в комок на мокром пороге, глядя на них усталыми, несчастными глазами. Бруно не сопротивлялся, когда Джем схватил его в объятия и понес в бричку, пробираясь в по колено высокой, спутанной траве.
      Джем был счастлив. Как мчалась по небу луна в разрывах между несущимися мимо нее облаками! Как восхитительны были запахи мокрых от дождя рощ, через которые проезжала бричка! Какой это был чудесный мир!
      — Я думаю, папа, теперь Бруно обрадуется Инглсайду.
      — Возможно, — вот все, что сказал папа. Ему очень не хотелось обескураживать Джема, но он подозревал, что сердце маленькой собачки, лишившейся своего прежнего дома, окончательно разбито.
      Бруно никогда не ел много, но после этой ночи он ел все меньше и меньше. Пришел день, когда он совсем отказался от еды. Послали за ветеринаром, но тот не обнаружил никакой болезни.
      — За годы моей практики мне попалась одна собака, которая умерла от горя, и я думаю, это второй такой случай, — сказал он доктору, отведя его в сторону.
      Он оставил тонизирующее средство, которое Бруно послушно принял перед тем, как снова лечь, уткнувшись мордочкой в лапы и уставившись в пространство. Джем долго стоял, сунув руки в карманы и глядя на него, а затем пошел в библиотеку и поговорил с папой.
      На следующий день Гилберт поехал в город, навел справки о Родди Крофорде, отыскал его и привез в Инглсайд. Когда Родди поднимался по ступенькам крыльца, лежавший в гостиной Бруно услышал его шаги, поднял голову и навострил уши. В следующий момент истощенное маленькое мохнатое тело стрелой пронеслось по ковру к бледному, темноглазому мальчугану.
      — Миссис докторша, дорогая — с трепетом говорила Сюзан в тот вечер, — собака плакала…да, да! Слезы так и катились по ее носу. Я не удивлюсь, если вы не поверите в это. Я сама никогда не поверила бы, если бы не видела это собственными глазами.
      Родди прижимал Бруно к сердцу и смотрел одновременно вызывающе и умоляюще на Джема.
      — Ты купил его, я знаю… но он мой. Джейк солгал. Тетя Винни говорит, что она совсем не против собаки, но я думал, что не должен просить его обратно. Вот твой доллар. Я не потратил ни цента из него. Я не мог.
      Лишь на мгновение Джем заколебался. Затем он увидел глаза Бруно. «Ах, что я за свинья!» — подумал он с отвращением к самому себе и взял доллар.
      Родди вдруг улыбнулся. Улыбка неузнаваемо изменила его угрюмое лицо, но все, что он смог сказать, было хриплое «спасибо».
      В ту ночь Родди спал в комнате Джема, а наевшийся сверх меры Бруно растянулся на полу между ними. Но прежде чем лечь в постель, Родди опустился на колени, чтобы произнести молитву, и Бруно сел рядом с ним, положив передние лапки на край кровати. Если когда-либо собака молилась, это происходило в ту минуту с Бруно — его молитва была молитвой благодарности и обновленной радости жизни.
      Когда утром Родди принес ему еду, Бруно жадно набросился на нее, но все время, пока ел, не спускал глаз с Родди. Он весело запрыгал следом за Джемом и Родди, когда они пошли прогуляться в Глен.
      — Такого задорного песика еще не видывали, — заявила Сюзан.
      Но на следующий вечер, после того как Родди и Бруно уехали, Джем долго сидел в сумерках на боковом крыльце. Он отказался идти искать пиратские клады в Долине Радуг с Уолтером. Джем больше не ощущал в себе великолепной дерзости и пиратских страстей. Он даже не захотел взглянуть на Заморыша, который выгнул спину в зарослях мяты, размахивая хвостом, словно свирепый горный лев, припавший к земле перед прыжком. Какое право имеют кошки быть счастливыми в Инглсайде, когда у собак здесь разбиваются сердца! Он даже немного рассердился на Риллу, когда та принесла ему своего голубого плюшевого слона. Плюшевый слон, когда Бруно уехал! Такая же короткая расправа ожидала и Нэн, когда та пришла и предложила, чтобы они шепотом сказали друг другу, что думают о Боге.