Древнерусская Игра - Много шума из никогда

Миронов Арсений
Древнерусская Игра - Много шума из никогда

      Арсений Миронов
      Древнерусская Игра:
      Много шума из никогда
      СОДЕРЖАНИЕ
      СЕРЕБРЯНЫЙ КОЛОКОЛ.(Предисловие Степана Тешипова,предваряющее дневники дебютантов)*
      ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,залесского вора и скомороха,сына Лыковича,холопа князя Всеволода Властовского *
      ДНЕВНИК АПЕКСИОСА,князя Вышградского *
      ДНЕВНИК ДАНИЛЫ,мастера-вогника из Морома *
      ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,верного спуги двух божественных господ,обладателя волшебного сапога(продолжение) *
      ДНЕВНИК АЛЕКСИОСА,князя Вышградского, Опорьевского иЖиробрегского, калики перехожего ихранителя Цепи (продолжение)*
      ДНЕВНИК ДАНИЛЫ,богатыря Казарина, избранного из воинов,и повелителя железного врана(продолжение) *
      ХРОНИКА ЖИРОБРЕГСКОГО СЪЕЗДА.(Послесловие Степана Тешилова,временно и.о. языческого кумира Траяна Держателя,представляющее собой краткий отчето Жиробрегском (Великосиськовском) съезде)*
      БЛАГОДАРСТВЕННЫЙ СПИСОКлиц и вообще субъектов, по отношению к которым авторы настоящего сборника игровых этюдов в разное время и по разнообразным причинам испытывали признательность *
      СЕРЕБРЯНЫЙ КОЛОКОЛ.
      (Предисловие Степана Тешилова,
      предваряющее дневники дебютантов)
      Неспокойным вечером пятнадцатого июня 199... года - в начале третьего года Второй республики и в самом конце летней сессии Московского университета - желтый трамвай бежал сквозь плотный теплый дождь, ничуть не оглядываясь на перекрестках. Невысокое солнце чумной демократии было еще молодо, и трамваи умели быть желтыми, дожди - теплыми... А я умел быть одиноким и ленивым. Настолько ленивым, что пошел себе от остановки до жилого корпуса через лужи, рельсы и ступени, не раскрыв зонта. Честное слово, теплый дождь.
      Я умел быть одиноким и потому ненавидел свою студенческую жизнь: эти вечера, опущенные в разворот французской книги. Еще я болезненно не любил приходить домой первым. "Домом" мы трое называли тогда большую комнату в старом корпусе, где жили вместе вот уже три года. Теперь я приближался к двери с номером "702" и знал, что внутри темно и пусто. Если от тебя сбежала любимая девушка, если больше нет прибыльной работы по вечерам, нет даже доступа в сеть "Инфернет" - ты никуда не денешься. Первым войдешь в безлюдную комнату и поставишь на плитку холодный чайник.
      Долго не начинал варить картофелины в надежде, что кто-нибудь появится и поможет отделить кожуру. Но Мстиславка возник, разумеется, в тот самый момент, когда я снял разваренную картошку с плиты и залил сметаной, чтобы томилась в кастрюле. Гулкий удар ногой в дверь - и мой сосед М.Бисеров вошел, задевая окружающее полами белого плаща, гордо вытянув вперед обе руки, в каждой по бутылке.
      - Привет тебе, любезное дитя! - поприветствовали меня, и я улыбнулся в ответ. Я совсем не похож на любезное дитя, но Бисеру многое прощается, потому что он хороший человек. Вот и сегодня он нежно опустил тяжелые стеклянные предметы на стол и стряхнул с плеч забрызганный плащ. В этом неизменно белом плаще три года назад он влетел в столичную жизнь как в самый грязный и переполненный московский трамвай. Везде, в самой убийственной толчее ему находилось место, и отовсюду он выходил чист и свеж, как поцелуй ребенка. Отечественная грязь, казалось, не приставала к снежной ткани от Джулио Берсотти.
      Повторяю, я рад был видеть его. Две кристалловские поллитровки - это потому, что сегодня закончилась сессия. Плюс заветный сосуд с "Бифитером" у меня в тумбочке - бережно хранимый подарок сбежавшей возлюбленной. Начало каникул - прекрасный повод выпустить джинна из бутыли.
      - Надеюсь, мы успеем разделить твою картошку на двоих, - сказал Мстислав, приближаясь к кастрюле. В серых глазах его отчетливо прорезался голод.
      Он зря надеялся. Мягко хрустнул замок, и на пороге появился человек в черном. Некоторые не любят людей в черном и сразу пугаются. Мы, напротив, обрадовались, потому что А. Старцев - чрезвычайно светлая личность, хотя и ходит исключительно в черном. Когда Алексей говорит с преподавателем о серьезных вещах, то часто путается, потому что одинаково хорошо мыслит на русском, английском и греческом - и смешивает разноязыкие слова в одной фразе. Когда он разговаривает с нами о вещах несерьезных, то, напротив, никогда не путается, потому что всегда немного пьян. Как все студенты-историки, он пьет недорогое, но качественное красное вино и во хмелю бывает энергичен и ловок. Узкое лицо с глубокими жесткими глазами за стеклами золотистых очков становится окончательно просветленным, а взгляд по контрасту - темнеет и утрачивает аскетическую холодность.
      - На жэи хрониа полла! - высказал он какую-то греческую мысль и приветственно взмахнул в воздухе тонкими пальцами. Оставив зонт в передней, Алексис прошел к своему столу, таинственно усмехаясь. Раскрыв черный, поблескивавший дождем дипломат, медленно извлек оттуда небольшой журнальчик. Бросил его на стол в круг желтого света, падавшего от лампы, обернулся - и загадочно блеснул на меня очковыми стеклами.
      - Гуляем, господа студенты! - Алексис щелкнул пальцами, и в другой руке появилась бутылка шампанского вина, выхваченная из-под пиджачной полы. Насмешливо сощурившись на миг, он тут же придал физиономии торжественное выражение. Мстислав поморщился, и я тоже понял, что Старцев скажет речь.
      - Quousque tandem [1, собратья мои, возможно прозябать в пошлой плоскости параграфов и шпаргалок? Ни минуты больше не стерплю! Вперед, к свежему воздуху московского лета!
      (Он был велик на фоне огромного имперского триколора, закрепленного на стене над кроватью. Алексис вообще выгодно смотрелся в торжественных декорациях. Кажется, он сознавал это и краем глаза следил за очертаниями своей тени на стене. Правая рука, описав в воздухе краткую дугу, спряталась за отворот темного пиджака. Тонко зазвенело надтреснутое стекло книжного шкафа, по занавескам заструилось легкое волнение, знамя на стене вздулось и трепетно опало - за окном на улицы блудливой бессонной Москвы опускалась благородная русская ночь.)
      - Братья студенты! Пора гасить свечи ученичества и отряхать пыль послушания с капюшонов. Забудем книги и латинские стихи! Дружно вольемся в летнее наступление народных масс на республику! Наполним новым содержанием интимную жизнь первокурсниц! Сейчас, в этот неизбывный момент, в эту гулкую революционную полночь, когда длятся последние секунды уходящего учебного года...
      - ...Мы просто вымрем от голода, если ты немедленно не заткнешься! громогласно закончил Мстислав и тут же звездно улыбнулся, протягивая свою тарелку к кастрюле.
      Безумный грохот вылетевшей пробки заглушил посторонние звуки. Толстая струя воздушного вина, шипя, взметнулась ввысь, но, так и не достигнув потолка, рассыпалась и опала крупными каплями на сидевших за столом. Поверх столкнувшихся стаканов Алексис обвел окружение теплым взглядом:
      - Ну вот мы и дома, господа. Велите поднять знамена отдыха и невинных игр.
      И мы почувствовали, как наступило лето. Оно пришло не сразу, а где-то после третьей. В ночном окне появились пульсирующие южные звезды, и комната наполнилась их многоцветным сиянием. В такие минуты русский студент способен на многое: самые безжизненные задачи по курсу оптико-электронных систем дистанционного зондирования начинают решаться, самые средневековые обиды забываются, и самые опасные и дурацкие авантюры предпринимаются просто так, от нечего делать.
      Так оно и вышло. Так получилось. Именно в это опасное время Алексис вдруг повернулся на стуле (он сделал это менее грациозно, чем обычно, но никто не заметил неловкости) - и... протянул... руку... к журнальчику на столе.
      - Так вот, любезные собутыльники мои! Да... это, как говорится, прелюбопытная находка. - Журнальчик дрогнул в его узких жестких пальцах, но голос не дрогнул ничуть. - Заглянул я давеча в один журналец под звучным названием э-э... "Наследие". Да... И вот, вообразите себе, нахожу там заметку, подписанную знакомым именем! Как по-вашему, чье это было имя?
      - Александра Сергеича Пушкина? - искренне полюбопытствовал Мстислав.
      - Отнюдь нет. Степана Тешилова!
      Стул подо мной предательски покосился от неожиданности - а может быть, от того, что милый Мстиславушка дружески вломил мне кулаком в плечо. "Ха! Писатель! Прозаик! Качать его! Читать его!" - радостно закричали собутыльники, и я понял, что нужно объясниться.
      - Это очень старая история. Ничего особенно великого я не написал скорее всего, "наследисты" опубликовали мой полевой дневник. Год назад пять человек от нашей кафедры ездили на Север, в Карелию и под Мурманск. Я тоже там был... Это называется учебно-ознакомительная практика.
      - Я... предлагаю... за твою лечебно-оздоровительную практику! перебил Мстислав. .
      - Учебно-ознакомительную. Я, как студент филфака, обязан разыскивать старушек и записывать с их слов народный фольклор. Отправили нас под самую Кандалакшу. Две недели мы жили в сельской школе - ночью играли в стрип-покер с рыженькими близняшками из медучилища, а днем мучили местных старожилов. По результатам практики полагалось оформить полевой дневник записать все эти байки и частушки. Я слышал, нашими находками заинтересовался некий журналисток из "Наследия"... Очевидно, мои бесценные записки ему понравились.
      Я вдруг почувствовал, что хочу прочитать опубликованное. Алексис, смакуя ситуацию, медленно разогнул тоненькую книжечку, поправляя на длинном носу астигматические линзы в английской оправе.
      - "Легенда о Серебряном Колоколе", - драматично зачитал он и покосился на слушателей. Мстислав подавил зевок и с усилием сосредоточил взгляд на лице Алексиса.
      "...Давным-давно тут монастырь стоял. Там, где теперь некоей напротив острова, на том берегу Супони. И в том монастыре хранился серебряный колокол. Именно что хранился, потому как монахи в тот колокол никогда не били. В прочие часто званивали, а в серебряный - нельзя. Непростой, гляди-ка, предмет был.
      Ну вот, а потом пришла сюда англичанка. Много кораблей - и под Архангельским встали, и к нам сюда дивизию свою послали. А монахи, как узнали про это, за колокол испугались, оно и ясно - серебряный. Сняли его с колокольни, да унесли в лес, к реке - с пением, со свечами, с почтением, как полагается. Пронесли по-за рекой, да где-то на валунах в воду и опустили, чтоб англичанка не нашла.
      Корабли-то ихние скоро ушли - пожгли у нас, конечно, много-и деревни, и в монастыре пожар был. Когда все потушили, пошли колокол доставать - а уж где там! И сам он на глубину ушел, в самую пучину, и берег над ним обвалился... Монахи его веревкой заденут, потянут - а он все доньше идет. Словом, погоревали, да оставили.
      А колокол и верно непростой был. Ежели его наверх-то здынутъ, да ударить в него - тогда по всей Руси жизнь перевернется и по-старому пойдет. Вот, к примеру сказать, школа и сельсовет - все это тихонько под землю скроется, и холм сверху сойдется, весь строевым лесом порастет. Снова пойдут по лесу девки в снарядных сарафанах собирать малину и княжевику-ягоду. Дороги зарастут, как их и не было - будем в гости реками ходить. А где кипиратив теперь - там церква снова построится, как встарь была беленькая, тоненькая вся... Старуха-то бабка покойная мне про нее сказывала. Вот так все будет - надо, однако, колокол достать, да ударить с толком. Впрочем... нам, старикам, теперь не в силу его вытянуть. А молодые что? только смеются. Скоро все старые-то повымрут, тогда и место забудется - то самое, где колокол упрятан. Посмеетесь тогда, ага..."
      Мстислав незамедлительно рассмеялся, чудом не подавившись куском сосиски. А я вспомнил, как старый Евсеич, рассказывая, медленно ковырял ножом маленькое зеленое яблочко, которое собирался съесть, порезав на дольки. Так и не съел - уронил под лавку в траву.
      - Самое интересное, что это не моя выдумка, - сказал я, подливая закашлявшемуся Мстиславке джина sans tonique. - Кое-какие частушки, и правда, мы сами придумывали и выдавали за народную мудрость. Но эту романтическую байку мне поведал совершенно конкретный Николай Евсеич Тихомиров, старый сторож поселкового пищеблока. Этот Евсеич действительно существует.
      - А... колокол? - вдруг спросил Мстислав и, странно прищурившись, медленно поднес к губам граненый стакан с "Бифитером".
      - Что - колокол?
      - Колокол тоже существует в природе?
      Я только рассмеялся и полез вилкой в кастрюлю. И вдруг понял, что смеюсь в одиночестве. Эти двое сидели напротив и были совершенно серьезны. Наконец, Алексис встал и, уронив стул, отошел к окну. Там он постоял некоторое время, массируя пальцами переносицу, и внезапно обернулся:
      - Я уже думал об этом. Серебряный колокол надо найти.
      Так были произнесены эти страшные слова. Как видите, изначально виноват не я, а Старцев. Лично мне не пришла бы в голову такая пьяная ерунда.
      - Гей, славяне! - Мстислав откинулся на спинку стула, и в глазах его заискрились шампанские блестки. - А ведь это будет недурной бизнес... Два-три пуда серебра - это, конечно, не миллион долларов, но...
      - Нет, это не миллион долларов! - горячо подхватил Старцев, прыгая обратно к столу. - Это наш последний шанс! Вернуть старую Русь, раз и навсегда очистить ее от сельсоветов и "кипиративов"! Это вызов, и я принимаю его! Evadere ad auras... hie labour est! [2
      Я сегодня же еду в Кандалакшу. Какое счастье, что я слегка нетрезв! Только по пьянке русский интеллигент способен на действие... Aleajacta! [3
      - Ага, я бы тоже смотался в Кандалакшу, - сказал Мстислав, отставляя опустевший стакан. - Жаль только, что за билет принято платить деньги, а их не было с прошлой стипендии.
      - У нас есть десять долларов, - радостно сказал Алексис, ощупывая внутренний карман. - Этого недостаточно, и поэтому мы возьмем с собой Стеньку. У Стеньки всегда есть денежка.
      Тут я честно вывернул наизнанку кошелек и бережно положил на стол четыре банкноты, на которых гордо значилось: "Республиканский банк. Десять рублей".
      - Ура, - подавленно сказал Мстислав. - Как раз хватит на утреннюю банку пива.
      - Надо занять у Данилы. Он вчера получил гонорар за немецкие переводы, - вдруг произнес я, сам удивляясь своей инициативности. Кажется, я и впрямь готовился ехать с ними в Кандалакшу. Вот ведь интересно! Чего только не узнаешь о себе самом в зыбкий момент времени меж волком и собакой.
      Этот Данила формально считался моим приятелем, хотя я знал о нем крайне мало. Известно, что у Данилы были странные глаза - не светло-карие, а желтые, как у дикого животного. Известно также, что полгода назад Данила единственным и неожиданным ударом сломал челюсть тележурналисту Леве Галевичу за то, что тележурналист Лева Галевич в одной из своих передач обозвал плоскостопым фашистом старого физтеховского профессора Бородавкина. Какой-то бес дернул Леву Галевича зайти на физтеховскую дискотеку очевидно, он не знал, что Данила случайно увидел его телерепортаж по своему девятнадцатидюймовому "Айва". В тот вечер мы с Данилой вместе располовинили бутылку мерзейшей лимонной водки, и с тех пор считалось, что мы как бы знакомы.
      Поэтому именно я (а не кто-то другой) встал из-за стола, подчеркнуто твердо вышел в коридор и поднялся на одиннадцатый этаж, где обитали в одиночных комнатах сумасшедшие люди с физико-технического факультета. Известно, что девять из десяти первокурсников физтеха в первые полгода теряют рассудок под влиянием технического спирта и тяжелых формул, но зато оставшийся процент за десятерых двигает вперед отечественную науку. Данила с ума не сошел, а потому отечественная наука надеялась на него - и, кажется, совершенно напрасно. Размышляя об этом, я постучал в дверь (звонок куда-то подевался, хотя я честно искал его минуты две).
      Данила возник на пороге, и я увидел на нем огромные белые шорты до колен. В рыжих волосах на груди тускло поблескивал нательный крестик, а в ушах торчали крошечные наушники аудиоплейера. Лицо Данилы было тяжелым и скучным, но я все равно шагнул через порог.
      Я знал, что завтра у него пересдача экзамена по теорфизу и потому удивился, заметив на столе не развал запредельных учебников, а одинокую и толстую черную книжку - на обложке читалось короткое слово: "БЕСЫ". Данила вынул наушники и бросил плейер на кровать.
      Я мужественно выдержал взгляд волчьих глаз и с ходу попросил денег.
      - Зачем тебе деньги, Стеня? - Он тяжко опустился в кресло, и я рассказал ему про колокол. По простоте душевной.
      Он слушал, листая "БЕСОВ", и определенно скучал. Наконец, я замолчал, и в комнате мерно затикал электрический будильник.
      - Когда вы едете? - спросил он, откладывая книгу.
      - А прямо сейчас, если деньги дашь.
      - Я еду с вами.
      Счастлив тот, кто встречает утро похмелья своего в домашней постели. Я же оторвал больную голову от жесткой повлажневшей подушки с клеймом МПС и, увидев над собой пластиковый потолок купе, в медлительном ужасе сомкнул веки. Я помнил страшный Петербургский вокзал, затянутый волнами едкой гари, поднимавшейся от горевшего мусора. Помнил вокзальный буфет - мы ждали посадки на мурманский поезд, пели неприличные песни про муниципальных милиционеров и в упор обсуждали ночную девушку, развлекавшую огромного тощего негра за соседним столиком. У девушки были губы в шоколадной помаде и серебристая ювелирная змейка на шее... Проснись я раньше, все сталось бы иначе, но я открыл глаза где-то между Сухиничами и Костерином - наш поезд был уже критически близок к Кандалакше, и пришлось ехать до конца.
      Какой там колокол! Все, что мне нужно, это три таблетки "Алка-Зельтцер". Провинциальный вокзалец был пустым и светлым - летнее утро светилось сквозь непромытые окна. Старинный паровозик дремал на постаменте, и его спящее лицо было болезненно-чинным, как у крейсера "Аврора". Мы сидели в жестких стульях с фанерными спинками и думали, где найти денег на обратный билет до Москвы. А Мстислав не сидел и не думал. Он поморщился и, прижимая ладонь к животу, пошел в противоположный конец вокзала - ну, всякое бывает с людьми, тут понимание нужно. По пути он стянул с газетного прилавка тоненькую четвертушку районной "Зари Заполярья" (три рубля за экземпляр) и, свернув ее в трубочку, удалился с выражением боли на лице.
      Его не было минут пять. Наконец Данила, оторвав плоские ладони от лица, вгляделся в дальний угол здания и удивленно двинул бровью: Мстислав приближался стремительно, расталкивая старушек, юрко путавшихся под ногами, - русые волосы необычно растрепаны, влажные татарские глаза (подарок покойной бабушки) глядят ненормально. Еще мгновенье - и он рядом: молча, не моргая, протягивает обрывок заполярной газетки.
      Кратковременная схватка с Алексисом (четыре кадра из регби) - и я побеждаю: в руках расправляется неприлично помятый кусок газетной передовицы. Сразу - жирный заголовок с обкусанными буквами на конце: "КОМУ МЕШАЕТ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДН..." Еще прыжок в сторону - подальше от жестких пальцев Данилы, тянущихся к моей бумажке, и читаем - скорей, прыгая по абзацам: "...Возрождение религиозного самосознания не должно привести к средневековому наступлению на отечественную науку. Музейное дело утратило покровительство властей... Подобно тому, как семьдесят лет назад уничтожались храмы и монастыри, сегодня разрушаются музейные комплексы"... Дальше, быстрее: "...активную деятельность развернул приехавший в наш район из Архангельска отец Андроник (Гуляев), отличающийся удивительной деловой хваткой и умением решать хозяйственные проблемы за чужой счет.,.", "...Вопрос о передаче Русской Православной Церкви комплекса зданий историко-архитектурного заповедника Спасо-Челобитьевского монастыря не может быть решен положительно до тех пор, пока..." Все это неинтересно - дальше, дальше! - "возможность возгорания от огня свечи...", "...о невозможности сохранения здания в условиях ежедневной эксплуатации во время церковных служб"... Мимо! - ага, вот: "бесценный музейный экспонат, шитое золотом покрывало с мощами местного святого было передано храму еще в прошлом году, а теперь...", "....теперь решается вопрос о судьбе уникальной находки, обнаруженной два месяца назад в старом русле реки Супонь -речь идет о серебряном колоколе работы неизвестного мастера XVI века"...
      Здесь начинается Русская Игра. Прежде чем читатель перевернет эту страницу, ему придется сделать свой выбор. Если тебе плохо с нами, добрый читатель, - не уходи. Если тебе неуютно с нами, всегда помни: это не более чем сказка. Просто игра: в любой момент можно закрыть книгу, и строки исчезнут, и Русь оставит тебя в покое. Если мы тебе чужие, не верь ни единому слову. Помни, что в природе не бывает серебряных колоколов. Повторяй себе, что история не движется вспять. Убеждай себя, что прежнюю, колокольную родину уже не вернуть. Если ты поморщился в середине предыдущей фразы, прошу тебя: не доверяй глупым северным легендам. Потому что, поверив старому Евсеичу хоть на миг, ты попадаешь в ловушку, в русскую западню: ты уже не просто читатель, а... действующее лицо будущих томов этой книги. Согласившись с нами, ты принимаешь правила этой Игры - а ведь это не "просто игра" и уж, конечно, никакая не сказка. Открою тебе секрет: удар колокола НЕ возвращает древнюю, былинную Русь ДЛЯ ВСЕХ. Он дарит ее только тому, кто поверил... Берегись, игрок: не вышло бы так, что в тот самый момент, когда ты вдруг почувствуешь реальность возвращенной истории, какой-нибудь идиот под Кандалакшей ударит в серебряный колокол, и...
      ...твои родные недосчитаются тебя в конце двадцатого века.
      ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,
      залесского вора и скомороха,
      сына Лыковича,
      холопа князя Всеволода Властовского
      Бред какой-то. Я никогда ничего подобного не писал.
      [Мстислав Бисеров,
      студент юрфака МГУ
      Глава первая.
      Холоп - это звучит гордо
      ...Влага истине се у море Сувражье.
      Волга впадает в Каспийское море. Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела крыша [ 4.
      Мне говорят: ты - холоп. Как нормальный человек должен ответить? Правильно: в глаз. Но в моем случае башню уже снесло, и поэтому спокойно узнаю, что я - Мстислав Лыкович. А еще у меня есть, оказывается, некий хозяин. Босса зовут Всеволод Властовский, а по профессии он князь. Из местных, залесских.
      Он, видишь ли, князь. А я - просто псих (это уже диагноз). Но не только: я еще и холоп. Это звучит гордо. Однако в глаз все равно неплохо бы.
      Волга впадает в синее море. Помутилось синее море, и ничего-то в волнах не видно, только мысль одна маячит: а что это я тут делаю? А что делать, как говаривал Чернышевский? Переваривать обед, благо нам хорошо вдвоем. Клуха принесла мне "братину" второсортного риса и настаивает, что это есть драгоценное сорочинское пшено. Параллельно я царапаю на бересте разные символы, и получается та смысловая пурга [5, которую вы читаете. Эй, да читаете ли вы? Физиономия бескайфовая, и в глазах мало радости! Это наезд. Я попрошу поболе к себе внимания. Можно даже выбросить нижнюю челюсть вперед и вниз. Как бы она сама отвалилась, как бы от удивления. Еще бы: вы ж не какого-нибудь Джонни Толкина читаете или Эдика Гамильтона - вы имеете своими глазами "берестяные грамоты последней четверти Х века с ненормативной лексикой московских панков [ 6 эпохи Третьей республики". Вы думали, я бессознательно иголкой бересту царапаю? А вот вам кегли! [ 7 Я архиважным делом занимаюсь: создаю уникальный памятник древнерусской литературы, как напишут потом гнилые интеллигенты из Историко-архивной академии, факультет книжных червей. Слышите, как лектор вещает с кафедры:
      "Неизвестный автор так называемых "Стожаровых таблиц" не только чудесным образом знаком с творчеством Чернышевского, но и позволяет себе иронически отзываться о далеких своих потомках, то есть о нас с вами"...
      Хэлло, потомки! (Надеюсь, вы уловили презрительную интонацию.) Хорошо вам, потомкам, баночное пивко потягивать и по ящику MTV наблюдать. А у меня тут новая жизнь. Farewell [8 теперь "блэк лэйбелам", и траве-муравке, и курсу бакса [ 9, и цветным кондомам. Hasta la vista, baby! I'll never be back.
      Мой новый друг Лито (это парень из местных, тут снисхождение нужно) говорит, что я волшебник. Он хоть и слепой, а берестяные резы [ 10 понимает - пальцем по строке проводит, и получается быстрее, чем глазами. "Знаки у тебя на бересте неземные, говорит. От них, мол, даже пальцу жарко читать". Я ему популярно вставил коленом и объясняю: "Ты, гоблин, не пытайся умные слова произносить. Я тебе, тормозу, не волшебник и не шаман, а старший товарищ, накачанный эрудицией. Учись, пока я добрый: это не знаки, а кириллица. Великая и могучая, как русский язык. Кириллица - это... ну, как бы такая важная опция [ 11... ее используют белые люди - красивые и богатые - вместо алфавита. Вы тут, варвары, еще не доросли до такой крутизны". "Научи, - говорит, - знаки резать по-вашему, мне, дураку, понравилось". Ага, щазз. Сам какому-то локальному кумиру молится, поганец, жертву ему притаранил сегодня в полдень - и подавай тут же русскую азбуку! Еще предпосылки недозрели. У вас существует своя аборигенская клинопись, крючковатая - вот и пользуйся ею.
      Угу. В мозги потомков я загрузил уже килобайт [ 12 триста, а все мимо темы. Мысли вязнут, как яровийский [13 ковш в медовухе, и в головной конечности гулко, как в колоколе. Йес-с-с! Колокол вспомнился.
      Разумеется, мы его нашли - это ясно, как пень. Он (то есть не пень, а колокол) лежал на складе - в той самой заброшенной церкви, колокольню которой мы мечтали использовать в своих целях. Тракторный ковбой Серега с трудом объяснил, что гремливая железка сохнет тут без здорового секса уже второй месяц и что можно бы заместо нее мешки с комбикормом поставить, да нельзя: музейный очкарик велел беречь от отца Андроника. Мы стали Сереге всячески объяснять обстановку, как умели, Авторитет очкарика, и верно, неглубоко сидел внутри Сереги, и уже на второй пол-литре пелена спала с его глаз. Он явственно ощутил, что мы-то и есть его пожизненные друзья, и чтобы забирали свой колокольчик немедля, раз уж нам так понравился, а что музейные от него, от Сереги, и слова доброго не дождутся, потому что голова у них не по-нашему, не по-русски подвешена. Мы пытались оторвать Серегу от идеи немедля, по дружбе затащить колокол наверх, под полуразбитый купол колокольни, но Серегу тянуло на экшн [14, он хотел действовать, и никто не устоял на его пути. Совершенно фантастическим образом (иначе говоря, по пьяному делу) колокол был "здынут" наверх и остался в приподнятом состоянии до утра - закрепить язык, и вперед, и согнутся шведы.
      Не скрою: меня слегка занимает, как четырем измученным студентам и одному здоровому, но напрочь нетрезвому трактормену удалось затащить 20 пудов серебра на высоту четвертого этажа. [15 Гусеничные колеи на земле, обнаруженные поутру, натягивают на мысль, что в какой-то связи с колоколом был пользован Серегин трактор - однако троса либо других инженерных фенек [16 (типа блока или направляющих) не сохранилось.
      Frankly speaking [17, до меня доехал глубинный смысл свершившегося только наутро, когда, оскользаясь с бодуна на прогнивших ступенях, мы поднялись наверх, и Данила, мистическим образом удерживаясь под куполом на одной руке, продел крюк языка в петлю под самым колокольным сводом. Зеленый и грязный, как кусок отрыжки (очевидно, мы его изрядно потаскали по почве, прежде чем "здынуть" на место), он был... серебряным. То есть до неприличия. Сковырнешь пальчиком кусок грязи килограмма в три, а под ним - резкая и яркая грань литья: какая-нибудь буковка или херувим о шести крылах. Под слоями осадков он был маленьким и аккуратным; огромный бронзовый язык, унятый с другого колокола, был ему явно велик - мы с ужасом ожидали удара: а что, если не сработает? Только Леха отодрал ракушечник с самого верху и - отпрянул с нездоровым лицом (прочитал что-то?). Сказал жутковато: "Сработает". Помню, ветер гуднул внутри, грозно качнул язык, и мы заорали на Стеньку: "Держи!", а он, чуть не зажмурившись, ухватил ржавую веревку языка и зубами скрипнул: "Ну, братцы, хотите - верьте, хотите - нет"...
      И все. А потом уже была холодная капля, тупо и занудно лупившая меня в висок: "плюх!", "плюх!" И другая, плюхавшая по ноге, и третья - в плечо... "Holy shit! [18 Да это ж целый ливень", - догадался я и проснулся. Тот, кто никогда не просыпался в луже, не поймет меня - рекомендую поверить на слово: это не только не весело, но даже совсем тоскливо. Никакой оттяжки в этом нет. Первая мысль, посетившая мой холопский разум после реинкарнации, состояла в том, что дождь, и лужа, и капли суть сон, глюк и очередной фильм Тарковского. Однако похрустев песком на зубах и ощутив прелесть облипавшей тело холодной глины, я передумал. Бодро отплевываясь и, кажется, поминая чью-то мать, я вскочил на ноги и посмотрел на часы.
      Их не было. Употребив высказывание, я стряхнул осадки с волос и прислушался. Отдаленного шума авто, пробегающих по мокрому асфальту, не слышалось: местность дикая. Напоили, ограбили и бросили в лесу за Кольцевой автодорогой? Едва ли! Мокнуть постепенно ломало. [ 19 И на сосну лезть, чтобы сверху зафиксировать расклад местности, ломало также. Хотелось, напротив, высказываться и бить морды.
      Обратив на себя внимание, я понял, что не одет. Не могу я назвать одеждой эти штаны - бурые и мокрые до последней нитки. Однако... кое-что в моих луксах [20 еще могло радовать взгляд: как я раньше не замечал этого бермудского загара на руках, да и по всему телу? Смотрится эротично; народу понравится.
      Чмокая босыми подошвами по глиняно-хвойному месиву, я подошел к непонятному предмету, притворявшемуся куском гудрона. Предмет резко перестал быть гудроном и оказался кожаной сумкой, внутри которой были всякие смешные вещи. Например, продолговатая металлическая фенечка, веско запавшая в ладонь. Когда я извлек ее из бэга [21, в голове поплыл глюк, и показалось, что это серебро. На поверхности маячилась эмблемка - три холмика, а под ними рахитический лебедь с профилем Барбары Стрейзанд. Я стоял под дождем и медленно пропирался этим куском серебра, а дождливые капли, юркие как сперматозоиды, сбегали по высокому челу и срывались с кончика носа... Мозг уже морально приготовился к появлению цветных человечков, хвостатых драконов и прочей LSDребедени, но глюк был на редкость однообразен и устойчив. Нет, я не сплю: в правой конечности лежит, натурально, кусок драгметалла граммов в двести. Ну что ж, дают - бери: надо ведь как-то устраиваться в новой жизни. Буксы даже психам не мешают. Не пройдет и полгода, глядишь, куплю себе корову, потом дети пойдут, жены, внуки, сад-огород, дача, машина с шофером, правительственная связь, характер нордический, в партии с 29 года.