История религии (Том 6)

      Тот, кто считает смерть явлением нормальным и законным, кто уповает лишь на потустороннее, близок к искушению поставить во главу угла частное, субъективное благо человека. Но - разве все уже решено тем, что дух земнородного достигает блаженства в иных сферах? Ведь не один только дух, но и плоть, и вся видимая Вселенная суть создания Божий. А стало быть, нет оснований считать смерть и распад чем-то прекрасным.
      Согласно Библии, смерть в конечном счете оказывается признаком несовершенства твари, плодом греха, роковой болезнью, которая противна созидательной цели мироздания.
      Гибель любого существа есть разлом в космосе и победа Хаоса над людьми. Человек мыслящий и чувствующий - превращается в труп, в груду разлагающегося вещества; что может быть отвратительнее и страшнее? Это - триумф разрушения, бессилие духа, невыносимое уродство, поругание богоподобного существа. Не о том ли говорят пронизанные болью слова надгробного песнопения?
      Плачу и рыдаю,
      Егда помышляю смерть
      И вижду во гробех лежащую
      По образу Божию созданную нашу красоту,
      Безобразну, бесславну,
      Не имущую вида.
      Все в человеке протестует против этого ужаса; восстает не только "плоть" с ее инстинктом самосохранения, но - в первую очередь - дух, для которого смерть глубоко противоестественна. И никакие утешения Эпикура, уверявшего, что смерть не страшна, ибо, умерев, мы уже ничего не будем ощущать, не могли примирить человека с небытием. Напротив, учение о неуничтожимости "Я" в какой-то мере притупляло остроту этого мучительного недоумения. Поэтому-то посмертный мир занимал столь важное место в основных религиях, начиная с самых примитивных.
      Между тем Израилю одной этой надежды оказалось мало Откровение о Боге Создателе и Отце - не позволяло ему успокаиваться на идее потустороннего. Дух отшатывается от небытия, но не бежит ли от него и "всякая плоть", "всякое дыхание"? Это - факт, и факт бесконечной важности, исполненный глубокого смысла. Может ли в таком случае Творец намеренно обрекать на гибель созданное Им? Не кощунство ли думать, будто Жизнодавец увенчивает Свое дело смертью? Ведь Он Сам устами пророка (Иез 18,32) сказал: "Я не хочу смерти"...
      Для иудея природа была не Майей и не тенью, как для Платона, а реальным бытием" в котором проявляется творческая сила и Слава Сущего. Не мог он согласиться и с тем, что жизнь - это "дар напрасный", что тело, вышедшее из рук Божиих, - только "темница". Поэтому-то Ветхий Завет так трагично переживал катастрофу смерти, а все попытки признать в ней норму вели к отчаянию и пессимизму. Думы о смерти породили самые мрачные страницы Писания. Нужно было новое слово, но совсем не то, которое давали религии, учившие о бессмертии одного лишь духа.
      Так созревала почва для великого прозрения о конечных судьбах человека и мира.
      Мы уже знаем, что Израиль, с его исключительной направленностью на земную жизнь, не смог создать собственного учения о посмертии. Его представление о Преисподней было заимствованным и почти ничем не отличалось от вавилонского или гомеровского. Шеол - обитель теней - находился, по представлениям евреев, как Араллу или Аид, где-то в глубоких подземных пещерах. Считалось, что души ведут там жалкое полудремотное существование. И что самое горькое - и злые и добрые там одинаково отторгнуты от Бога, забытые не только миром, но и Создателем (3).
      Приходится удивляться не тому, что это греко-халдейское воззрение было в итоге отвергнуто Израилем, но тому, что оно столь долго господствовало в его религии. В самом деле, если для авторов "Гильгамеша" или "Одиссеи" Преисподняя была отдельным царством, управляемым своими "подземными" богами, то с точки зрения иудейской эта мысль должна была казаться нелепой. Убеждение, что мертвые в Шеоле навсегда лишены связи с Сущим, вступало в противоречие с самыми основами библейского богословия. Может ли существовать такая область бытия, где Ягве уже перестает быть Господом? Недвусмысленный ответ на этот вопрос дает один из псалмопевцев. "Взойду ли на небо - Ты там, сойду ли в Шеол - и там Ты" (Пс 138,8). Но если нет границ для владычества Божия, значит, и пребывание в мире теней не есть обязательно невозвратная гибель и утрата Бога.
      Псалом 138 был написан, возможно, еще до плена, но бесспорно более древней является молитва, сложенная почти за тысячу лет до нашей эры, в которой впервые высказана надежда на спасение из бездн Преисподней. Это гимн Анны, матери Самуила; он свидетельствует о вере в то, что Ягве, Властитель жизни и смерти, "низводит в Шеол и - возводит" (4).
      Намеки на возможность возрождения после смерти находили у Осии и Иезекииля. Но, скорее всего, пророки имели в виду новую жизнь народа после времен притеснения и упадка, нежели судьбу личности (5). Зато в псалмах, где нередко речь идет об отдельных человеческих существах, мы находим иное.
      От мысли, что Бог господствует над Шеолом, был всего один шаг до упования, выраженного священным поэтом: Ты не оставишь души моей в преисподней и не дашь верному Твоему увидеть тление. (6) Важно отметить, что речь здесь идет не о "естественном" бессмертии духа, а о полном и совершенном освобождении человека из-под ига смерти. Впрочем, псалмопевец еще не имеет твердой уверенности, а лишь обращается к Богу с робкой надеждой и мольбой.
      Среди псалмов есть один, который настолько близок по мысли и тональности к Книге Иова, что многие библеисты приписывают его тому же писателю. Мы говорим о псалме 72 (7). Однако пусть даже принадлежность его автору "Иова" только гипотеза - можно утверждать, что он был написан в ту же эпоху религиозного кризиса. В заголовке стоит имя Асафа, но это имя не самого псалмопевца, а покровителя и родоначальника церковных хоров. Да и по содержанию молитва тесно связана с Храмом.
      Неведомый поэт сложил свой псалом, когда после долгих сомнений и душевной смуты в его сердце вернулся свет. Он оглядывается назад, как человек, спасшийся из бурного моря после крушения:
      Как благ Бог к праведным, как благ Он к тем, кто чист сердцем!
      А я? едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои,
      Ибо позавидовал я безумцам, видя благоденствие нечестивых,
      Ибо нет страданий им до смерти их и крепка сила их (8).
      Эти решаим (нечестивые) расхаживают повсюду, совращая народ своими надменными речами. Они презирают добро, глумясь над заповедями Божиими, а толпа рабски повторяет за ними: "Как узнает Бог? Есть ли ведение у Всевышнего?"
      Поэт откровенно признается, что и его соблазнили их аргументы. Видя бедствия праведных и пережив на собственном опыте горечь невзгод, он усомнился в ценности добра. Ему показалось, что человеку нет смысла рассчитывать на высшую справедливость и следовать велениям Божиим:
      Не напрасно ли очищал я сердце мое, и омывал руки мои в невинности,
      И причинял себе боль каждый день, и обличал себя по утрам?
      13-14
      Так продолжалось до тех пор, пока однажды певец не пришел в Храм. Там внезапно с ним совершился переворот: он понял, как был слеп, и воспрянул, вдохнув новый воздух, ощутив близость Предвечного. Все его сетования и недоумения растаяли, как снег под лучами солнца.
      Когда кипело сердце мое и терзалась душа моя,
      Я был в неведении без разумения, как скот я был перед Тобою.
      21-22
      Теперь все стало по-другому: мир преобразился, озаренный высшим знанием и небесной любовью. Бог не просто ответил, но явил Себя скорбящей душе. Отныне псалмопевец знает: что бы ни случилось - Господь с ним. Пусть бушуют бури, говорит он,- А я всегда с Тобою;
      Ты держишь меня за правую руку,
      Ты руководишь меня советом Твоим и в конце примешь меня в Славу.
      Кто нужен мне в небе? С Тобой ничего не желаю на земле.
      Пусть изнемогают плоть и сердце мое:
      Бог - твердыня сердца моего и удел мой навеки.
      23-26
      Но что означают слова: "в конце примешь меня в Славу"? Ведь в них самое средоточие чаяний человека!
      На библейском языке Слава - это сияющий ореол Бога, Его явление твари. Не хочет ли сказать псалмопевец, что надеется в конце пути войти в ослепительные миры Господни? Ведь предание уже называло двух людей, изъятых таким образом из общей участи смертных,- Еноха и Илию (9). Если это так, значит, не только праотец и пророк познали целокупное бессмертие, но ждет оно всех, кто уповает на Господа.
      Такую же надежду исповедует и автор другого, 48-го псалма. Он принадлежит к сословию хакамов, но выступает уже как глашатай нового Откровения:
      Слушайте, все народы, внемлите, все живущие во Вселенной!
      И мужи, и жены, и богатые, и бедные!
      Уста мои изрекут мудрость, мысли сердца моего - разумение.
      1-4
      Мудрец признает, с одной стороны, что люди, "подобно животным", идут навстречу смерти. С другой же стороны, безусловными рабами смерти остаются лишь те, кто отдалил себя от Бога, полагаясь только на тленное. Такой человек неизбежно окажется посрамленным,
      Ибо, умирая, не возьмет ничего и не пойдет с ним слава его.
      18
      Напротив - верные, познавшие истинную мудрость, будут вознесены к Богу.
      Чего бояться мне во дни бедствия, когда окружит меня злоба гонителей моих.
      Бог избавит жизнь мою, из рук Преисподней возьмет меня.
      6,16
      В обоих псалмах еще не говорится о том, как это произойдет. Они лишь утверждают, что для человека есть иной исход, нежели тот, который рисовался Экклезиасту: спасение от Шеола - у Того, Кто держит в Своих руках ключи смерти.
      И вот, как уже не раз бывало в поворотные моменты Священной Истории, Израиль услышал вдохновенный голос Исайи. Исайи? Да. Но не того пророка, что жил некогда в Иерусалиме, и не Второисайи, а их последователя. Оказалось древний провидец все еще имел преемников и продолжателей (О школе пророка Исайи см. Том 5). И именно из их среды снова прозвучало благовестие о спасении. Оно было облечено в форму гимнов и молитв, собранных в книге, которую принято называть Апокалипсисом Исайи (Ис 24-27).
      Слово "апокалипсис" означает откровение. Книги апокалиптиков раскрывают мистический смысл событий, совершающихся в мире. Их образный язык и причудливая символика во многом восходят к Иезекиилю, да и в целом апокалиптика есть возрождение пророческого духа.
      Правда, в этих таинственных писаниях, как правило, нет уже той силы, которая свойственна классической эре профетизма. Кроме того, апокалиптика преимущественно развивает одну сторону учения древних пророков. Родившаяся в годы битв Востока с греческим миром, она проникнута сознанием глубокого смысла, скрытого в истории народов и империй, и вся обращена к грядущим судьбам Вселенной.
      Эсхатология - главная тема Апокалипсиса Исайи, а также книг Иоиля, Второзахарии, Даниила, Еноха, Сивилл и Кумранских писаний. Историческая динамика изображена в них как движение к мессианскому Царству. Если старые пророки, говоря о нем, были в не меньшей степени озабочены нуждами своего времени, то апокалиптики прямо-таки живут страстным ожиданием последнего Суда и Богоявления (10).
      Последнее слово школы Исайи, хотя еще и не приобрело всех характерных черт поздней апокалиптики, тем не менее открывает собой новую эпоху в иудаизме и библейской письменности. Это не только первый "апокалипсис", но и первое в Ветхом Завете благовестие о тайне воскресения.
      Обычно считают, что наиболее раннее свидетельство Библии о "пробуждении" мертвых находится в Книге Даниила, написанной в годы гонений, около 165 г. до н.э. Но на самом деле вера в победу над смертью существовала почти за два века до Даниила. Это явствует из Апокалипсиса Исайи.
      Надо, впрочем, признать, что точно датировать 24-27-ю главы Книги Исайи нелегко, в них нет указаний на какие-либо исторические события. Автор пишет в эпоху великих мировых потрясений, когда схватка могучих держав достигает крайнего напряжения. Но картины Апокалипсиса слишком неопределенны. Политические водовороты изображены в поэме языком, близким к восточной мифологии.
      Пророк возвещает о падении Кириат-Тоху (Ис 24,10). Это имя можно перевести как город Хаоса, ибо словом тоху в Библии обозначается смешение стихий, которое возникло на заре творения (11). Есть мнение, что писатель имел в виду Вавилон, захваченный в 482 году Ксерксом, который лишил город его главной святыни - статуи Бэла (12). Однако в этом случае непонятно, почему в Апокалипсисе Исайи не назван Вавилон; ведь у библейских поэтов он часто фигурировал как символ враждебных Богу начал. И вообще разрушение Кириат-Тоху изображается вне прямой связи с историческими обстоятельствами. По-видимому, крушение было уже достаточно удалено от времени составления гимнов.
      В середине IV века на западном горизонте всходила грозная звезда Македонии. Царь Филипп уже вынашивал план подчинения Эллады. Мятежи и восстания подтачивали монархию Ахменидов, ослабевшую после войн с греками. От нее отложились Египет и Финикия. Персидские армии пытались, чаше всего безуспешно, остановить процесс распада. В 345 году Артаксеркс III разорил Сидон и вторгся в долину Нила, но упрочить свою власть ему не удалось (13).
      Большинство историков относят 24-27-ю главы Книги Исайи к этой тревожной, насыщенной драматическими событиями эпохе (14). Хотя Израиль и не питал ненависти к персам, положение в мире не могло оставить его равнодушным.
      Для последователей Исайи мир как бы разделился на два полюса: на одном - построенные на насилии языческие царства, а на другом - град спасения, идеальный Иерусалим. Силы, восстающие против Бога, олицетворены в книге чудовищами Хаоса. Они мечутся и грозят, как разъяренное море, но уже близок День Суда, когда стихия зла будет окончательно побеждена:
      В тот День
      Поразит Господь мечом Своим,
      тяжким, великим и мощным,
      Левиафана, змея, прямо бегущего,
      Левиафана, змея извивающегося,
      и умертвит чудовище морское.
      Ис 27, 1
      Гибель сынов Хаоса будет означать конец эры богопротивления. Явится иной мир, то "новое", что еще раньше прозревал Второисайя. Оно станет венцом Священной Истории, переходом ее в Царство Божие.
      Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц,
      И снимет поношение с народа Своего по всей земле.
      Ис 25,8
      Темный мир никогда более не восстанет. Он найдет в эсхатологической битве свой последний конец:
      Мертвые жить не будут, тени не воскреснут,
      Ибо Ты покарал их, и сразил их, и истребил всякую память о них.
      Ис 26, 14
      Иное будущее ждет Церковь верных, хотя и она должна пройти через горнило испытаний.
      Господи, Ты приумножил народ, приумножил народ во Славу Свою,
      Раздвинул Ты границы земли
      В муках, Господи, искали мы Тебя, взывали к Тебе в утеснении, которым Ты научал нас.
      Словно женщина, готовая родить, стонущая в боли своей, были мы перед лицом Твоим, Господи.
      Ис 26, 15-17
      Но годы скорби минуют, и придет день, когда все поймут, что муки родов завершаются радостью. О них впоследствии скажет Христос как о "часе" боли, предваряющей рождение новой жизни (Ин 16,2 ).
      На смену падшему миру явится мир Божий. Однако станет ли гармоничной Вселенная, построенная над огромным кладбищем?
      И тогда пророк говорит о самом главном: не просто о конце эры смерти, но о победе светлых, божественных сил над законом распада. Все достойное, что когда-либо было в истории, обретет вечное бытие. Меч Господень разрушит "врата Шеола", верные обретут не только бессмертие духа, но новую жизнь в реальной полноте:
      Оживут мертвецы Твои, восстанут тела их, пробудятся и возликуют лежащие во прахе,
      Ибо Твоя роса - роса света, и извергнет земля умерших.
      Ис 26, 19
      Радуга Завета вновь раскинется над творением, несущимся вперед, как стрела Божия, выпущенная к Цели. Не бесплотные тени, но царство живых, вовлеченных в триумфальный полет мироздания.
      В истории религии это прозвучало впервые. Недаром потребовалось еще много лет, чтобы вера в воскресение стала неотъемлемой частью Ветхого Завета.
      Были здесь и другие причины. Не надо забывать, что языческий мир связывал идею воскресения с циклами оживания природы и мифами о богах растительности. Поэтому Израиль и был так осторожен. Даже столь манящая перспектива, как победа Бога над смертью, не могла увлечь его немедленно и безоглядно. Лишь одно было принято сразу и с огромным воодушевлением провозвестие Суда.
      Для пророка, писавшего Апокалипсис Исайи, создание обновленного и преображенного мира было немыслимо без Судного Дня. Как Царство Господа неотделимо от воскресения, так невозможен Его приход без воздаяния силам зла. Суд есть вселенское утверждение Правды Божией. Вне ее всякая конечная гармония будет отравлена.
      Глубочайшая потребность в справедливости всегда жила в людях. Ее не знает никакое живое существо, кроме человека. Это она внушила египтянам веру в суд Осириса, индийцам - мысль о Карме, а грекам - о Дике и Немезиде; это она вдохновляла пророков на их суровую проповедь. В каждую эпоху и в каждом народе прорывается она, рождая страшные предсказания и зловещие образы на стенах храмов, звуки "реквиемов" и восстания масс. О Суде вопиют души убиенных в Апокалипсисе Иоанна, его призывают Савонарола, Ламене, Достоевский, сознававшие, что без правды нет спасения. Ее жаждет истерзанный мир сегодня, как и два тысячелетия назад. Это чувство, столь человечное и неискоренимое, выразил в простых и предельно искренних словах один из узников нашего жестокого времени. "Миру нужен Страшный Суд,- писал он из стен тюрьмы,- как Третьему рейху-Нюрнбергский процесс. Иначе никак нельзя".
      Да, нельзя, невозможно. И пусть природа не ведает справедливости человек без нее не в состоянии дышать.
      Известно, что всегда бывали люди, которым идея Судного Дня казалась недостойной веры, но это только свидетельствует об их нечувствии к мировому злу. Наша трагическая эпоха - эпоха тотальных войн, обдуманных зверств, лагерей, унижений и бесчеловечности - как никакая другая наполняет чаяние Суда реальным смыслом. "Мне отмщение и Аз воздам..."
      В своем ожидании Дня Господня последователь Исайи был не одинок. Вскоре появились и другие эсхатологические пророчества, которые были проникнуты надеждой на торжество Правды. Людям казалось, что час Воздаяния близок.
      Нельзя недооценивать этих предчувствий только потому, что до первого великого Суда миру оставалось еще более трех веков. "Суд же, -скажет Христос,- состоит в том, что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы" (Ин 3, 19). И поэтому необходимым станет последний Суд Второго Пришествия.
      Но у ветхозаветных людей, в силу уже известного нам сокращения временной перспективы, оба Богоявления сливались в одно целое. Если Судия является в мир - значит, пришло время гибели Левиафана, извивающегося змея...
      В этой нерасчлененной эсхатологии сплелись воедино мотивы возмездия и примирения, гимны Судному Дню и новому творению.
      Хотя Иудея была в стороне от битв, кипевших на севере и на юге от нее, но и она оказалась в атмосфере тревог, надежд и смятений. Завоеватель не пришел на ее поля, однако люди во всем теперь пытались увидеть знаки близящейся Божией грозы. Таким знаком явилось общее народное бедствие.
      В один злосчастный день солнце над окрестностями Иерусалима померкло его затмила шелестящая живая туча. То была саранча, которая, словно полчища демонов, несла голод и смерть. Напрасно трубили трубы, напрасно разжигались костры и рылись рвы. Прожорливые твари, оставляя за собой голую землю, летели, ползли, облепляли сады и виноградники, стены домов, проникали в жилища. Это жуткое зрелище внушало мистический ужас. Народ плакал и роптал. И тогда выступил пророк Иоиль, сын Петуэля, и призвал растерявшихся людей к покаянию.
      В книге, носящей его имя, о самом пророке ничего не сказано. Молчат о нем и предания. Можно лишь предполагать, что Иоиль принадлежал к служителям Храма и проповедовал в Доме Господнем (15).
      В неотвратимом нашествии саранчи пророк увидел грозный символ последних битв и Суда. В его речах как бы вновь оживают Амос, Исайя, Софония:
      Трубите в рог на Сионе и бейте тревогу на святой горе Моей!
      Да трепещут все жители земли, ибо приходит День Господень, Да, он уже близок, день мрака и тьмы,
      День сумрачный и облачный.
      Солнце превратится во тьму и луна в кровь,
      Прежде нежели наступит День Господень, великий и страшный.
      Иоил 2,1-2, 3,31
      В пророчествах Иоиля стаи саранчи сливаются с образом страшного нашествия врагов Божиих. Не воины ли это Гога и Магога, о которых предсказывал Иезекииль?
      Идет народ многочисленный и сильный, какого еще не было от века.
      Перед ним была земля, как сад Эдемский, а после него унылая пустыня,
      Ничто от него не спасается, вид его, как вид коней,
      И скачут, как всадники.
      Иоил 2,2-4
      В этой безликой массе нет людей, это стадо, стая, подобная тучам алчных насекомых. Иоаннов Апокалипсис повторит слова Иоиля, изображая полки Антихрисга в виде саранчи, закованной в броню. Завоеватели всех времен обозначены этим зловещим символом. Бессмысленное, жестокое, губящее жизнь нашествие. Сатанинские силы, вырвавшиеся на свободу. Грехи мира породили этот смерч, этот разгул насилия и пожирания. Когда Иоиль писал свое пророчество, призрак мировых войн впервые навис над человечеством.
      Пророк хочет, однако, чтобы люди не предавались безнадежному страху, но встретили грозную годину во всеоружии духовной готовности. Он зовет к осознанию своих грехов, своего Недостоинства перед Богом Правды. Проповедь Иоиля подобна проповеди Крестителя: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Божие". Посему и теперь изрек Господь:
      Обратитесь ко Мне всем сердцем своим в посте, плаче и сетовании.
      Рвите сердце свое, а не одежды ваши, и обратитесь к Господу Богу вашему.
      Иоил 2,12-13
      От самого человека зависит, чего ждать ему в День Божий. Пусть же всеобщий хаос - прелюдия к Суду - заставит людей очнуться от духовной спячки!
      Не вечно будет мир таким, как сейчас. Великие перемены ждут Вселенную. Голод, который принесла саранча, сменится процветанием, духовный голод последним Откровением Господа.
      Не бойся, земля, радуйся и ликуй, ибо Господь совершит великое...
      И вы, сыны Сиона, радуйтесь и ликуйте о Господе Боге вашем,
      Ибо Он даст вам Учителя Праведности.
      Иоил 2, 21, 23
      Не только пророком и избавителем будет этот Учитель Праведности (16), но он откроет новую эру Священной Истории. Впоследствии ессеи назовут Учителем Праведности одного из своих вождей в знак того, что "последние дни" близки. Иными словами, пророчество об Учителе имеет эсхатологическое значение и связано с провозвестием Дня Господня:
      В тот День воды живые потекут из Иерусалима...
      И Господь будет Царем над всей землею.
      В тот День Господь будет един и имя Его - едино.
      Зах 14, 8-9
      Для Иоиля пришествие Учителя Праведности - знак падения преграды, разделявшей Бога и человека. Сущий откроет Себя уже не только избранникам, но и всем верным:
      И после этого изолью Я Мой Дух на всякую плоть,
      И будут пророчествовать сыны ваши и дочери,
      и старцы ваши узрят вещие сны,
      и юноши ваши - видения,
      И даже на рабов ваших и рабынь в те дни Я изолью Дух Мой...
      И тогда спасется всякий, кто призовет имя Господне.
      Иоил 2, 28-29, 32
      Эти строки - апогей маленькой Книги Иоиля. Можно даже сказать, что ради них она была написана. Провидец говорит о Духе, который почиет на каждом, чье сердце открыто Богу. Напомним еще раз, что под "Духом" в Библии разумеется не "бесплотное бытие", как у греков, но мощная, животворная, приходящая, словно ветер в пустыне, сила Господня.
      Апостол Петр в день Пятидесятницы, обращаясь к Иерусалиму, приведет именно эти слова пророка Иоиля. Они как нельзя лучше будут соответствовать христианскому чувству универсальности нового Богоявления. Носителем Духа должен стать каждый, "призывающий имя Господне", все будут приобщены к Его огню.
      Таково предвидение Иоиля. И пусть ветхозаветный пророк, говоря о Царстве Божием, по обычаю рисует его в виде изобилия даров земли; главный дар - это дар Духа, который преобразит творение.
      Мир тем временем продолжал бушевать. События, круто менявшие русло истории, стремительно следовали одно за другим. В 338 году при Херонее Александр похоронил свободу Греции, а через пять лет поставил на колени державу персов. В 332 году после семимесячной осады пал Тир, а за ним Газа. Вскоре Македонец вступал уже в Египет, где в том же году было положено основание Александрии (См. Том 4).
      В предании, сохранившемся у Иосифа Флавия, рассказывается, что Иерусалим отказался помогать Александру, ссылаясь на присягу, принесенную Ахменидам, после чего Македонец двинулся в Иудею. Тогда, ободренный вещим сновидением, первосвященник вышел со своей свитой навстречу завоевателю. "Александр, -пишет Иосиф,- еще издали заметил толпу в белых одеждах и во главе ее священников в одеяниях из виссона, первосвященника же в гиацинтового цвета и золотом вышитой ризе и чалме с золотой дощечкой, на которой было имя Господне, и потому один выступил вперед, преклонился перед именем Божиим и первый приветствовал первосвященника". При этом Александр тоже заявил, что видел сон, побудивший его воздать почести Богу иудеев (17).
      Известно, что сын Филиппа всегда демонстрировал свое уважение к святыням, и вполне можно допустить, что рассказ этот в целом достоверен. Но, быть может, в Иерусалим прибыл не сам царь, а один из его военачальников, который обещал иудеям уважать их обычаи и веру и провозгласил страну частью Македонской империи. Как бы то ни было, смена власти ничего не изменила во внугренней жизни Общины. Однако приход греческих войск и падение персидской монархии должны были поразить воображение иерусалимлян.
      Именно тогда появилась еще одна книга пророка-апокалиптика.
      Если Иоиль известен нам хотя бы по имени, то его собрат, подобно Второисайе, остался анонимным. В Библии его предсказания включены в Книгу Захарии (гл. 9-14), но по всем признакам его нельзя считать одним лицом с Захарией, жившим в годы восстановления Храма (18).
      Быть может, загадочный Второзахария и был тем пророком-мучеником, которого, по словам Христа, убили "между алтарем и жертвенником" (19). В пользу этого, кажется, говорит сама книга. Она вся проникнута скорбью и несет на себе следы борьбы, разгоревшейся под сводами Храма.
      Мы, скорее всего, никогда не узнаем об обстоятельствах этих споров, но упреки пророка весьма определенны. "На пастырей воспылал гнев Мой",говорит Господь у Второзахарии. Пророк изображает два типа пастырей, сравнивая "посох благодати" и "посох безумного пастыря", который не радеет об овцах. Намек, не требующий комментария. Точно так же его обличения лжепророков показывают, сколь жестоким было противоборство религиозных групп в Иерусалиме тех дней.
      Второзахария - иерусалимлянин, но, чуждый сепаратизму, он обращается и к Эфраиму, под которым разумеет самарян, жителей Севера. Он искренне стремился к тому, чтобы долго враждовавшие колена объединились. Увы, этот последний призыв к миру прозвучал накануне окончательного раскола между иудеями и самарянами.
      Многие библеисты недооценивали Книгу Второзахарии, считая ее слабой и эпигонской. Как писатель он действительно подражает старым образцам, и стиль его далек от первозданной мощи языка Амоса или Исайи. Но его проповедь исполнена духовной глубины. Ее главные темы - отношение людей к Богу и явление в мир Мессия.
      Сам Господь хочет быть добрым Пастырем для Своих овец вместо недостойных пастырей. Но неблагодарность людей беспредельна. Мера ее выражена в символическом действии. Бог вопрошает через пророка, чем отплатит Ему народ за Его заботу, и получает тридцать сребреников цену раба (20). Так оценен труд небесного Пастыря.
      Но Господь не отменит Своего обетования. Он не даст погибнуть неблагодарным. Когда иссякнет сила Иерусалима, когда "сокрушен будет бранный лук", увидит он своего истинного Владыку.
      Ликуй, дочь Сиона, торжествуй, дочь Иерусалима!
      Вот Царь твой грядет.
      Праведный Избавитель Он,
      Кроткий едет на осле Он и на сыне ослицы.
      Зах 9,9
      Триумфатор не случайно предпочтет осла. Конь издавна был символом войны. На конях неслись в бой цари-поработители: ассирийцы и египтяне, персы и греки. Мессия же вступит в святой град на осле, знаменующем мир. Вот почему Христос изберет его в день Своего входа в Иерусалим. Тем самым Он заявит о Себе как о Царе примирения.
      Для Второзахарии, как и для Иоиля, явление Мессии неотделимо от духовного переворота в сердцах верных:
      "А на дом Давидов и живущих в Иерусалиме изолью Я дух благодати и умиления; и они воззрят на Меня, Которого пронзили, и будут рыдать, как плачут о единственном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце. В тот день поднимется великий плач в Иерусалиме, подобный плачу о Хадад-Риммоне на равнине Мегиддо" (Зах 12, 10-11).
      Хадад-Риммон был ханаанским богом природы, смерть которого оплакивали так же, как гибель Осириса, Адониса, Аттиса. Но о ком будет плакать народ Божий? Кто этот Страдалец, пронзенный руками человеческими? Им будет Сам Господь, многократно отвергнутый и забытый людьми, им будет и Мессия, царским престолом Которого станет Голгофа (21). Не только Израиль, но и "все племена" (12,14) раскаются в своем противлении Богу, воистину пронзенному человеческими грехами. Ритуальный траур по языческим божествам сменится подлинной скорбью, плачем о своей неблагодарности и слепоте. "Воззрят нань Его же прободоша..."
      Можно думать, что была какая-то связь между проповедью Иоиля и Второзахарии и возрождением иерусалимского праздника покаяния. Назывался он Йом-Киппур (правильнее Иом ха-Киппурим), то есть День Очищения.
      История его в высшей степени своеобразна, ибо он проделал эволюцию от старых полуязыческих обрядов до священнодействий, проникнутых возвышенной духовной символикой.
      Начало Йом-Киппура коренится еще в домоисеевой эпохе, когда израильтяне приносили жертвы демону пустыни Азазелу. После Моисея празднику придали очистительный смысл. Он должен был напоминать о страшной силе греховной скверны, заражающей человека. По обычаю, из двух козлов, предназначавшихся для жертвы, одного изгоняли в пустыню. Этот "козел Азазела" как бы олицетворял собой грех, удаляемый из среды народа (22). Таким образом, первобытный обряд был превращен в действо, знаменующее покаяние Общины.