Тигр в стоге сена

– Что там может быть? – Руки мужчины тряслись. Он подкладывал их под себя, потом снова выставлял наружу, а они продолжали дрожать.

– Ну, знаешь, это тебе лучше знать. Я в машине бандитов не возил.

Запевалов злился. Его удивляло то, что мужчина не каится и не рассказывает все, что только можно придумать, а пытается вопросами на вопросы выяснить что известно милиции. Майор встал, двумя широкими шагами подошел к задержанному.

– И запомни, там, в банке, твои товарищи налили столько крови, что тебе на три «вышки» хватит. Будешь из себя героя корчить, утонешь с головой. Ну, – офицер выбросил вперед руки и, немного не донеся их до лица Кутайсова, опустил вниз. Мужчина резко отшатнулся.

– Что вы тут собрались, – Запевалов повернулся к оперативникам, – не даете с человеком поговорить? Один из милиционеров поднялся и медленно пошел к двери, остальные продолжали сидеть. Майор снова повернулся к задержанному.Тот взглянул в его горящие от бешенства глаза и заговорил:

– Я скажу все, что знаю, только знаю я очень мало.

– Говори, мы тебе поможем.

– Вчера вечером меня попросили подбросить четверых парней к банку, а потом забрать их оттуда. За эту ходку обещали дать тысячу рублей.

– Кто попросил?

– Не знаю.

– Как не знаешь, ты чего, нас за дураков держишь?

– Честное слово не знаю. Мне позвонили по телефону и передали привет от Яшки-цыгана, я и поехал.

– Кто такой Яшка, где живет, работает, откуда его знаешь, почему поехал?

– Мы с ним работали в автобазе. Он в прошлом году сделал аварию, получил два года, теперь сидит.

– Он сидит, а ты по его просьбе пошел на банк?

– Не ходил я на банк.

– А бандитов я привез?

Кутайсов опустил голову.

– По телефону мне сказали, чтобы ровно в десять утра я подошел к стоянке около магазина «Мода». Слева, у входа, будут стоять красные «жигули» с ключами в зажигании. Мне надо забрать на перекрестке Лермонтова и Гагарина четверых солдат с чемоданом. Отвезти их туда, куда скажут. Деньги заплатит их старший. Вот и все.

– Во-первых, почему повез, если даже не знал звонившего?

– Деньги нужны, вот и повез. Мне за эту тысячу полгода надо горбатиться.

Запевалов уперся взглядом в глаза Кутайсова и вдруг понял:

– Так ты не первый раз ездил и был уверен, что они не обманывают, так что ли?

– Да, – кивнул тот.

– Не молчи, раз уж начал, колись дальше. У тебя нет выхода. Вспомни мертвяков из банка и не закрывай рта, пока все не скажешь. Запомни, если я на тебя обижусь, – майор не стал пояснять, что будет с шофером, но выразительно рубанул рукой по воздуху.

– Года два назад ко мне подошел Яшка.

– Фамилию, имя говори.

– Лактионов Яков. Тогда он работал у нас слесарем. Его после пьянки на три месяца прав лишили, вот он и припухал в мазутной братии. А мы с ним по получкам пили, одним словом, знакомы были хорошо. Подошел он, я уже говорил, ко мне и говорит: «Хочешь прилично заработать?» А кто от денег откажется? «Тогда слушай, – говорит, – тебе будут звонить по телефону и интересоваться здоровьем тещи.»

Померла, – отвечаю, теща, слава богу.

«Ты слушай и мотай на ус, – обиделся цыган, то есть Лактионов, – шутки теперь шутить не будем. Значит, спросят про тещу, потом передадут привет от меня и скажут, что дальше делать. Сделаешь, хорошо заплатят, но говорить об этом никому нельзя. Сболтнешь – и пискнуть не успеешь, как ногами по воздуху чиркнешь. Понял?»

– Понял, – я знал его, как любителя приврать и не поверил угрозе.

«Ну, то-то же. А раз понял и согласен, держи сберкнижку с двумя сотнями. Теперь на нее ежемесячно будут класть эти деньги. Ты ничего не делаешь, а заработная плата идет. За поездку плата отдельная, понял?»

– Вот тут я испугался, но делать уже было нечего.

– Что к нам не пришел понятно, не спрашиваю. Дальше рассказывай: сколько раз вызывали и что делал? – Запевалов почувствовал, что тут дело пахнет серьезной организацией и взволнованно прошелся по кабинету. Его товарищи внимательно смотрели на Кутайсова.

– За это время меня вызывали всего раза три. Первый – в мае прошлого года позвонили, спросили про тещу и сказали, что около вокзала стоит «москвич» с четырьмя семерками на номере. Я должен в него сесть и ровно в девять утра встретить у двенадцатого дома в поселке железнодорожников двух парней с портфелями. Отвезти куда скажут, потом бросить машину подальше от города, на берегу реки.

Майор поднял голову. В мае прошлого года в поселке железнодорожников двое незнакомых, предъявив фальшивый ордер из прокуратуры, обчистили квартиру директора треста железнодорожных ресторанов и столовых.

– Второй раз – в январе нынешнего. Я должен был угнать «волгу» светлого цвета и ждать четверых около буфета геологов, в первом переулке справа. Они при мне выскочили из «бобика». Последний бросил в машину фляжку с бензином или спиртом и спичку. Не успел я тронуться с места, как та машина загорелась.

Запевалов вспомнил, что сам излазил сгоревший «уазик», на котором кто-то за полчаса до настоящих инкасаторов забрал выручку центрального гастронома, но ничего не нашел.

– И вот сегодня я поехал в третий раз.

– Так, биография у тебя богатая. Кого возил, конечно, не знаешь?

– Мне же ничего не говорили. Вез до места и все.

– Понятно, а сейчас, что было сегодня?

– Сели, как я говорил, на перекрестке Лермонтова и Гагарина четыре солдата с чемоданом. Тот, кто около меня сидел, говорит: «Гони к банку и жди ровно десять минут. Если через десять минут не выйдем, уезжай. Машину брось в любом переулке, – и пачку червонцев протягивает, – вот твоя тысяча и дай нам бог удачи.» Больше никто ничего не говорил. В зеркальце я увидел, что они достали из чемодана три автомата «АКМС», пистолет, патроны и гранаты. Зарядили оружие. Подъехали к банку. Они вверх побежали. Когда началась стрельба, я хотел уехать, но испугался. Держу руки на баранке и смотрю на часы. Через восемь минут они вернулись втроем. Один был ранен и в сознание не приходил. Они его на заднее сидение положили. Тот, что около меня сидел, все время гладил его по лицу и звал: «Братка, братка, открой глаза.» Как тронулись с места, он своему товарищу говорит: «Оружие – в чемодан, положишь его в старое место. Форму здесь оставь.» Выскочили мы к парку. Он приказал тому идти на автобусную остановку. А мне – ехать к барахолке. Сам он на ходу сбросил форму, остался в футболке и джинсах. Разорвал на раненом гимнастерку и перевязал ему грудь. Я подвез их к белым «жигулям» припаркованным около Дворца пионеров. Он сам перетащил своего братку в машину. Сказал мне, чтобы я бросил машину в ближайшем переулке и спокойно бы ехал по своем делам. Вот и все.

– Все?! Номера его машины, конечно, не запомнил?

– Не до того было – я дороги не видел.

– Действительно, ты в это время деньги считал. А где форма, ты говорил, что они ее в машине оставили?

– Я, сам не знаю почему, собрал ее и сунул в мусорку, там, на углу, около Дворца пионеров.

– Пассажирам помочь хотел, сука, чтобы и дальше людей убивали, а тебе деньги платили!..

Задержанный дернулся, но промолчал.

– Теперь поговорим о твоих подельщиках. Тебе как лучше – рассказывать о них будешь – как выглядят, какого роста, приметы… – или писать?

Кутайсов покрутил головой, посмотрел на оперативников, сжал руками виски.

– Дайте бумагу, сам, все, что помню, напишу.

Задержанного увели. Майор покрутил головой, прошелся по кабинету:

– Что же получается? В городе работает хорошо организованная, вооруженная банда, а мы все эти списываем на залетных гастролеров?

Стукнула дверь, через порог переступил высокий лейтенант.

– Ну, что Бычков, много нашел у Кутайсова?

– Одну сберкнижку с тремя тысячами рублей.

– А что в доме?

– Обычно, без признаков роскоши.

Лейтенант подошел ближе, свет настольных ламп упал на его лицо. Все увидели огромную шишку на лбу и синяк под глазом.

– Там парень какой-то приходил к Кутайсову. Я открыл дверь, но не успел и руки поднять, как он звезданул меня ногой по лбу и скрылся. Пока наши выскочили на улицу, там уже никого не было.

– Соседи?

– Ночь, – лейтенант опустил глаза, – никто ничего не видел…

Ровно в десять утра в кабинете Чабанова зазвонил прямой телефон.

– Машенька, – раздался голос Боляско, – я тут немного припозднился и не смог вчера сделать все, что ты просила, но к часу…

– Вы ошиблись номером.

Чабанов поднялся. Оставалось полчаса до только что назначенной встречи.

Начальник службы безопасности прогуливался по пустынной стоянке такси. Увидев черную «волгу», он махнул рукой, прося подвезти. Чабанов проехал чуть дальше и, притормозив, высунулся в окно:

– Тебе куда, парень?

– Тут недалеко, к больнице.

– Ладно, садись.

Боляско сел на заднее сидение.

– Всех живых вывезли.

– Не говори загадками, времени нет.

– Все девять семей вывезли. Младшего брата Шамбасова, который был ранен в банке и умер уже в машине, ребята похоронили в соседнем городе.

– Шума не было?

– Похоже все женщины знали, что их мужья работают на кого-то. Собирались быстро, уехали нормально. Мои ребята узнали, что опознан водитель одной из машин. Мы не успели – его взяли. – Боляско на мгновенье смешался.

Леонид Федорович поднял глаза на зеркальце заднего обзора. Сергей опустил голову и тихо проговорил:

– Когда мы пришли к нему, дверь открыл милиционер. Ушли спокойно. Но я вот думаю, может, надо было положить их там и ту семью тоже вытащить?

– Зачем? Ты все сделал правильно. Нам лишний шум не нужен. Шофер ничего не знает, жена тем более. Можно было бы и боевиков не вывозить. Но взят руководитель пятерки и я не хотел, чтобы, если он заговорит, они устроили показательный процесс. Пусть все знают, что мы своих людей в беде не бросаем. Есть новости?

– Виктор Пересыпкин сидит в одиночке следственного изолятора. Второй этаж, угловая камера, окна во двор. Это к делу отношения не имеет, но мы с ним в школьной команде в футбол играли.

Чабанов всем телом повернулся к Боляско.

– Он тебя знает?

– Почти двадцать лет прошло, наверное, уже забыл. Да и я не знал, что он у нас.

– Вот видишь, мы правильно сделали, что вывезли людей.

– После банка из его ребят осталось лишь двое.

– Свяжись с ним, передай, что не забыт, что семья в безопасности, что деньги идут двойные и при первой же реальной возможности освободим. Пусть потянет время, сколько может.

– Если надо, то мы его сегодня же можем вытащить.

– Пока не надо, это сделаем потом, без лишнего шума. Все.

Чабанов высадил своего пассажира около больницы и поехал на работу. Войдя в кабинет, он попросил секретаршу пригласить на двенадцать своего заместителя по режиму.

Когда Беспалов вошел, Леонид Федорович был погружен в глубокое раздумье и что-то чертил на бумаге. Чабанов молча кивнул ему и протянул руку, приглашая к журнальному столику, стоящему у окна. Сели. Хозяин включил приемник и в кабинет полилась негромкая музыка. Леонид Федорович прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

– Акция не удалась.

– Знаю.

– Что можете предложить? Осталось два дня, Москва ждать не будет.

– Три миллиона можно было взять только в банке.

– Его-то теперь охраняют, дай боже. – Чабанов резко встал, прошелся по кабинету, достал из шкафа бутылку коньяка и блюдце с нарезанным лимоном. Молча вернулся к столу, плеснул в рюмки и броском опрокинул в рот свою.

– Нужна наличность или можно?..

– Только совзнаки.

– Может цеховиков тряхнуть? – Беспалов, прищурившись, в упор смотрел на Чабанова.

– Начнут нервничать, глупостей наделают, а наш город сейчас, как на лабораторном столе под микроскопом.

– Ну, не тряхнуть, я не так выразился, взять в счет будущих платежей.

– Хорошо, миллион за день мы у них взять можем, а где найти два других?

– Какое сегодня число?

– Двадцать второе.

– Тогда стоит остановить приисковую машину. Завтра на рудники повезут заработную плату.

– Да, – Леонид Федорович махнул рукой, – сколько там может быть: тысяч двести – триста?

– Не скажите, в обычные месяцы больше миллиона набегает, а сейчас – конец сезона, квартала… Вполне может быть два миллиона, если не больше.

Хозяин кабинета внимательно смотрел а глаза Константину Васильевичу. За годы совместной работы он успел оценить трезвый ум и тонкий расчет бывшего капитана милиции и безогроворочно доверял ему. Беспалов был единственым из всего «мозгового центра», кто знал об Организации достаточно много. Кроме того, Чабанов считал его своим другом, ближе которого у него никого не было. Они не признавались друг другу в уважении и не ходили в гости семьями, но это было что-то такое, что может связывать двух мужчин, занятых одним делом, верящих в одни идеалы.

– Хорошо, пусть будет по вашему. Сколько вам надо на разработку операции?

– Часа два, только мне нужна подробная карта местности. И прошу выяснить – во сколько, на каком транспорте и с какой охраной поедет кассир.

– Договорились.

На следующий день приисковый «ГАЗ-66», в котором кассир и четыре человека охраны везли мешки с деньгами, был в упор изрешечен пулеметными очередями. Милиция, приехавшая на место происшествия через несколько часов, нашла лишь кучку стреляных автоматных гильз и два окурка от «ВТ». Местность была пустынной, а опросы водителей попутных машин ничего не дали. Получалось так, что сразу после прохода автомобиля с деньгами, кто-то пустил все движение в обход, перекрыв дорогу знаком запрета – «Идут взрывные работы». Но никто не видел ни того, кто устанавливал знак, ни того, кто его снимал. Уголовный розыск перекрыл все вокзалы, рестораны, провел рейды по всем злачным местам города, но миллиона десятисот тысяч рублей, бывших в машине, не нашли.

Через день в город прилетел заведующий отделом оргпартработы крайкома партии. После трех часов громового разноса первый секретарь обкома был снят с работы и отправлен на пенсию. На его место тут же был избран нынешний первый секретарь горкома партии Моршанский, только три месяца назад назначенный на эту должность и в силу этого, почти не обвиненный в происшедшем.Это была негаданная, но очередная победа Организации.

ГЛАВА 8

Петька был четвертым сыном токаря Станислава Моршанского, которого знал весь город. В первые дни войны Станислав довел свою дневную выработку до двухсот процентов. И целый год, до самого сорок второго, горком партии не разрешал вонкомату призвать Моршанского в армию. Дело дошло до того, что сам токарь пригрозил побегом на фронт. Тогда партийная организация города устроила ему торжественые проводы, а секретарь еще долго на всех собраниях вспоминал добрым словом рабочего Моршанского. После победы Станислав не только вернулся домой целым и невредимым, но и через день встал к своему станку и, как прежде, выдал двести процентов дневной нормы.

– Всю войну видел, как стружка у резца въется, – смущенно проговорил он, когда товарищи по депо вынесли его из цеха на руках. Но только они поставили его на землю, как мастер снова вернулся к станку.

Неделю все ходили смотреть, как Моршанский работает, потом привыкли. Поэтому никто не удивился тому, что скоро рядом с боевыми наградами на его груди появился и орден «Трудового Красного Знамени».

Старшие сыновья пошли по стопам отца. Только Петька, последыш, родившийся в сорок восьмом году, всегда крутил носом, проходя мимо спецовок отца и братьев. Он хорошо учился в школе, был активным общественником. Все годы Петин портрет красовался на Доске почета школы. Но старший Моршанский нет-нет, а говаривал, что Петьке не книжки читать надо, а к работе приучаться. Младшего всегда защищали старшие братья.

– И че ты, бать, вяжешься к Петьке, – обычно говорил кто-то из них, – не всем же суппорт по станине гонять. Пусть и в нашем роду будет ученый человек.

– А я что по-вашему, – злился отец, – раздолбай какой-нибудь? Ко мне каждый день приходят ученые, чтобы я им деталюшку какую похитрее выточил, а я вот к ним не ходил ни разу.

Тогда в спор вступала мать и все стихало. Моршанский нежно любивший свою жену, никогда с ней не спорил.

– Ну разве матери сделает что-нибудь добренькое, это ваш умник, – успокаивался он, перелистывая дневник младшего сына.-Хоть бы двойку когда принес, все разнообразие, а то стыдно расписываться – кругом молодец.

Но, когда после окончания школы, Петя решил сразу поступать в институт, отец воспротивился и впервые не послушал жену.

– Пусть сначала в армии послужит, хоть жизнь чуток увидит. А то, глядишь, станет инженером, а за спиной кроме школы, да материнского подола, ничего нет.

Петька к тому времени уже чувствовал себя твердо и не послушался бы отца, но в тот день их интересы впервые совпали. Утром юноша поссорился со своей девушкой и, чтобы досадить ей, решил отказаться от задуманного совместного поступления в институт.

Отгуляли проводы и призывник Моршанский отбыл к месту своей службы. На выезде из военкомата Петя увидел свою одноклассницу, из-за которой сейчас уезжал из родного города. Она стояла с увядшим букетиком цветов и потерянным взглядом провожала проходившие мимо автобусы.

– Стой! – Не своим голосом закричал Петька и бросился вперед. Водитель резко затормозил и открыл дверь. Моршанский, спотыкаясь через чемоданы и вещевые мешки, пробежал к выходу и выпрыгнул наружу. Девушка стояла с другой стороны автобуса и не сразу увидела его.

– Я-я-я, – он не находил слов, но ему было так больно, что на глаза навернулись слезы.

– Петенька, милый, – ее мокрый нос ткнулся в его щеку.

Раздался громой хохот и десятки голосов закричали на разный манер:

– Тащи ее сюда, мы тоже хотим…

– Жми девицу, пока есть время…

– Хоть оближи ее напоследок, лопух…

Лида резко отшатнулась, потом ткнула ему в руки букетик.

– Я буду ждать тебя, дурак.

– Эй, теленок, тебя ждет вся колонна, – раздался голос сопровождающего офицера, – марш на место.

Петя, оглушенный встречей и криками товарищей, махнул рукой и побежал назад. Автобус тронулся и поехал дальше, но юноша ничего не видел. Только у самого вокзала Петя пришел в себя. Он смущенно огляделся, выбрал из букета целый цветок и осторожно положил его между страниц записной книжки.

– Ты бы лучше ее фотографию с собой взял, – зашептал сосед, – что цветок – через неделю рассыплется, а снимок на всю жизнь останется.

Он полез в карман и достал маленький квадратик фотобумаги, на котором едва проступали черты девичьего лица.

– Сам снимал. Ну, как?

– Красивая.

– Твоя тоже ничего, особенно ножки.

– Заткнись, – Пете стало стыдно того, что он даже не поцеловал Лиду. «Вот бы они сейчас все мне завидовали, – думал он, – а так и не смотрят.»

Автобус свернул в какие-то переулки и запрыгал на ухабах грунтовой дороги, потом стал. Около длинного эшелона спальных вагонов бродили сотни молодых людей. Не успел Петя, выйдя из машины, осмотреться, как от вагонов скомандовали:

– Становись!

Сержанты стали криком и матом сгонять призывников в какое-то подобие шеренг. С правого фланга донеслось:

– Равняйсь, смирно!

Шум медленно стих. Моршанский увидел двух сержантов и офицера, которые подошли к их шеренге.

– Вещевые мешки и чемоданы положить перед собой, – резко выкрикнул офицер, – и всем сделать шаг назад.

Петя недоуменно покрутил головой. Стоявший рядом парень бросил свою сумку на землю и отошел назад. Моршанский сделал тоже самое.

– Шмон будет, – сосед сумрачно выругался и сплюнул.

– Обыск?! А они имеют право?

Моршанский не услышал ответа. Перед ним возник сержант.

– Твои шмотки?

Петя кивнул.

– Наркотики, спиртное есть?

– Да вы что?

Сержант присел, резким движением откинул клапан рюкзака, сунул в него руку, поковырялся и встал.

Петя поднял рюкзак и удивился тому, что все вещи, аккуратно уложенные матерью, были перевернуты и измяты. Он хотел сказать что-то резкое, но пока подбирал слова, солдат начал ковыряться в чемодане соседа. Он откинул рубашку и издал торжествующий крик.

– Это что такое?

– Вы куда собрались, – Петя увидел подошедшего к ним офицера, – к теще на блины?

– Н-н-ет.

– Сержант, – офицер взмахнул рукой.

Только сейчас Петя увидел, что другой солдат держит в руках ведро. Первый – ударил бутылку боком о металлическое ребро. Хрустнуло стекло и в воздухе запахло спиртным.

– Мне не нужна ваша гадость, – закричал, багровея лицом, офицер, – но я не позволю, чтобы мой эшелон превратился в свинарник.

Они пошли дальше, и Петя время от времени слушал крик офицера и звон битого стекла.

– Гады, – прошептал сосед, хотя военные были далеко, – небось для себя стараются.

– Как это? – Удивился Петя.

– Процедят через марлю и выпьют. Заметил, ведро-то новое?

– Быть этого не может.

– Увидишь…

Эшелон тронулся только глубокой ночью. Утром Петя спустился вниз с доставшейся ему богажной полки. Ребята уже завтракали. Он достал из рюкзака колбасу, хлеб, яйца. Потом вспомнил, что старший брат положил куда-то вниз кулек с яблоками.

– Тут яблочки припасены, – Петя вытянул наружу сверток и вдруг увидел среди розовых плодов донце бутылки.

– Ну, старик, ты даешь, – восхищенно закричал сосед, – а я свои не сберег.

Он взял бутылку, ловко сковырнул колпачок и разлил содержимое по кружкам и стаканам.

Петя недоуменно смотрел на водку.

– Пей, – неожиданно, округлив глаза, выдохнул сидящий лицом к двери незнакомец.

Моршанский поднес ко рту кружку и почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо.

– Что пьете, призывник?

Горячая водка с трудом проходила через горло. Петя большими глотками пил ее, чувствуя, что на глазах выступают слезы. С последним – он поставил кружку на столик и повернелся лицом к двери.

Перед ним стоял тот самый капитан, который делал обыск в их вещах. Его серые глаза зло и настороженно смотрели на Моршанского.

– Воду, – ответил вместо Пети кто-то из парней, – водку-то вы всю себе забрали.

– Ну-ка, дай сюда тару, я посмотрю какая это вода, – недобро усмехнулся офицер. Ему протянули кружку. Он поднес ее к лицу и шумно втянул носом воздух.

– Странно, а чего ты плачешь?

– Это он от радости, что вас увидел, товарищ капитан, – пошутил тот же парень.

– В следующий раз увижу – накажу, – офицер резко повернулся и вышел из купе.

Моршанский хлопал глазами и ничего не мог понять.

– Ну и глупое же у тебя лицо, – необидно сказал новый знакомый и все засмеялись. – Я этому «петуху» дал понюхать другую кружку, с водой.

Теперь смеялся и Пеня. С этой минуты все в купе стали друзьями. Они вместе ели, бегали за водкой и играли в карты – больше делать было нечего. Через десять дней эшелон прибыл на место. Моршанский опять остался один. Всех, кто ехал с ним в одном купе, разобрали по разным частям. К обеду и Петя дождался своей очереди. Он шел в колонне призывников, выделяясь своим костюмом и начищенными туфлями. Рядом с ним шагали ребята, только своими молодыми и лицами, светившимися здоровьем, отличавшиеся от обычных оборванцев, одетых в лохмотья. Моршанский удивлялся этому, но не решался кому-нибудь задать вопрос – рядом шли совершенно незнакомые призывники.

Минут через тридцать их привели в воинскую часть и построили на огромной плацу. Тот час к нему со всех сторон стали сбегаться солдаты. Они, почему-то, не подходили близко, а, кружа на некотором расстоянии, лишь изредко выкрикивали:

– Тамбовские есть?

– Кто из Ташкента?

– А с Одессы корешков нет?

Несмотря на то, что среди прибывших земляков не находилось, солдаты не отходили от плаца. Такой «хоровод» удивлял Петю, но он не находил ему объяснения. Вдруг что-то произошло и солдатики смело ринулись к новобранцам. Один, подбежав к Пете, молча ухватился за рукав его пиджака.

– Ты че?– Моршанский дернулся от неожиданности.

– Отдавай мне свое тряпье. – Потребовал незнакомец.

– Это не тряпье, – Петя осторожно высвободил рукав, – а мой костюм, который я хочу отправить домой.

– Во дает! – Непонятно к кому обращаясь, закричал солдат, – зачем тебе это старье через три года? Тогда и мода-то будет другая. И не дрейфь, я тебе свою гимнастерочку дам, хочешь?

– Нет, – Петя неожиданно для себя разозлился, – я же сказал: домой отправлю.

– Не дури, – солдат потянул пиджак за ворот, пытаясь снять его с плеч Моршанского.

– Отпусти, порвешь, – Петя закрутил головой, ища защиту и только тут понял почему солдаты осмелели – рядом не было ни одного офицера.

– Хороший клифт, – раздался с другой стороны резкий голос.

Петя повернулся и увидел стоящего рядом с ними сержанта.

– Я уже забил этот пиджачок, – первый солдат встал между Петей и сержантом, – не все же тебе салаг обдирать.

– Что? – Сержант окаменел лицом и повернулся к сопернику, – Ты как, сука, с командиром разговариваешь?

– Убери руки, – Моршанский, пользуясь случаем, освободил свой пиджак.

– А ты, паскуда, – теперь сержант повернулся к Пете, – со стариком споришь? Попадешь ко мне во взвод, я из тебя домашние булочки быстро вышибу. Из сральни выходить не будешь.

Оба солдата неожиданно отошли и Петя увидел, что к ним снова направляются офицеры.

– Дурак ты, парень, – рядом раздался незнакомый голос Моршанский оглянулся и увидел стоящего около него оборванца. Засаленные галифе заменяли на нем брюки, из которых торчали худые ноги, засунутые в рваные домашние тапочки.

– Все равно все отберут и продадут, мне брат говорил, или утянут со склада. Так лучше отдать самому, все меньше врагов.

– Становись! – Раздался командирский окрик. Все бросили в сторону голоса, и Петя увидел, что половина призывников уже полураздета, лишившись даже того тряпья, в которой они пришли в часть.

– Сейчас вас поведут в баню, – офицер смотрел на замершие перед ним ряды, но Пете казалось, что он ничего не видит. – Там вас помоют и переоденут в военную форму. Ведите, – он повернулся к стоявщему рядом сержанту и медленно пошел вдоль строя.

Когда Моршанский вышел из банного отделения, то не увидел ни своего белья, ни своей одежды. Рядом с огромной кучей сапог, гимнастерок и портянок сидел толстый старшина и выдывал военную форму.

– У меня пропали вещи, – робко обратился к нему Моршанский, стесняясь своей наготы, – я хотел отправить их домой.

– Хорошо, хорошо, – кивнул старшина, – всовывая в руки Моршанского гимнастерку и галифе, – разберемся.

Петю оттеснили в сторону другие голые получатели формы. А когда он оделся, вновь прозвучала команда:

– Выходи строиться. – И все кинулись ее исполнять. Больше Петя не увидел своего комтюма. На следующий день с него сняли в туалете новую пилотку, а через день он увидел на своей табуретке серую брезентовую ленту вместо положенного перед сном кожаного ремня.

– Разиня, – рявкнул на него командир отделения, – надо было класть под подушку. Я же говорил. Теперь будешь мне вид отделения портить. Или отбери у кого-нибудь не из нашего подразделения, или я тебя в туалете сгною. А пока, марш на кухню, объявляю два наряда вне очереди.

Целую неделю Моршанский то работал на кухне, то чистил туалеты, то драил казарму. Он поднимался раньше всех, а ложился, когда батарея уже спала. В пятницу командир взвода, проводивший политзанятия, неожиданно спросил:

– Кто на гражданке был комсоргом?

– Я, – вскочил Петя. Он сделал это неосознанно. Им сейчас руководило желание избавиться от оскорбительного, бесконечного наряда.

Лейтенант записал его фамилию и приказал остаться после занятий. Командир отделения косо посмотрел на Моршанского, но ничего не сказал.

– Будешь комсоргом батареи, понял? – Все солдаты уже вышли из класса и лейтенант, похоже, не шутил.

– Есть, – вскочил Петя.

– Сиди, не дергайся. С комбатом все обговорено. Сходим сейчас к комсоргу дивизиона. Он введет тебя в курс дела и давай, работай. От тебя требуется только одно – поддерживать дисциплину и писать бумажки. Понял?

– Так точно! – Моршанский приподнялся со стула, но лейтенант досадливо поморщился, и он сел на место.

Комсорг дивизиона спросил у Пети фамилию Генерального секретаря ЦК КПСС и рассказал о политике партии на нынешнем этапе.

– Работу начнешь с составления плана работы на месяц и квартал. – Офицер поднялся из-за стола, подошел к окну и что-то долго высматривал на плацу. – Я дам тебе свой прошлогодний план, изучи и в таком духе изобрази свой. Дня тебе хватит?

– Конечно, – Петя с удивлением воспринимал происходящее, – только меня еще не избрали.

– Черт, – старший лейтенант хлопнул себя по лбу, – я совсем забыл о собрании, молодец. Вот тебе и первое задание: напиши объявление о проведении собрания и протокол о подведении итогов выборов. В моей папочке есть все образцы. Для разнообразия можешь написать, что один из голосовавших воздержался. Да, собрание проходит завтра в восемнадцать часов в ленкомнате, комбату я позвоню.

Собрание длилось не больше десяти минут. Так Петя стал комсомольским работником и уже через день ощутил все прелести новой жизни. Во время утреннего строевого смотра его вызвали по радио в штаб полка на совещание, которое затем переросло в недельные занятия, проводившиеся в политотделе штаба дивизии, находящейся в соседнем городе. Когда Моршанский вернулся в свое подразделение, то заметил, что сержанты делают вид, что его не существует. Пете ничего не приказывали, не поднимали на зарядку и ночные тревоги. Служба шла где-то рядом с ним, а Моршанский готовился к политзанятиям, выпускал «Боевые листки» и стенгазету, выступал на собраниях. Незаметно прошли полгода.