Золотые слезы

— Если я правильно помню, ты не оставил мне никакого выбора. Ты и слова не дал мне сказать, — произнесла она, пытаясь понять, чем огорчила Николя, раз он выразил сожаление по поводу ее присутствия здесь.

— Да, ты права,

Его жадный взгляд блуждал по ее порозовевшему от горячей воды и пара телу. Он протянул руку к ее груди и двумя пальцами сжал отвердевший сосок, затем придвинулся и коснулся его губами. Другой рукой он дотянулся до ее головы и вынул из пучка шпильки, отчего волосы каскадом рассыпались по спине. Он медленно и лениво гладил ее по волосам, словно ему доставляло наслаждение ощущать их мягкость и послушную шелковистость. Но вдруг движения его стали резкими и порывистыми. Мару ослепил фейерверк его поцелуев и ласк, она почувствовала, как в глубине ее разгорается ответное желание.

— Пожалуй, тебе уже пора выйти из ванны, — сказал он, отстраняясь от нее и вытирая с лица капли воды. Его рубашка промокла насквозь и прилипла к груди.

Mapa глядела вслед его удаляющейся фигуре в полном смятении. Затем снова погрузилась в теплую воду, намочив распущенные волосы, и принялась с удовольствием намыливать губку.

Она проснулась еще до рассвета оттого, что кровать рядом с ней была пуста. Когда ее глаза привыкли к полумраку каюты, она различила силуэт Николя, который стоял возле иллюминатора и любовался залитыми лунным светом берегами Миссисипи. В темноте горел красный огонек зажженной сигары. О чем он думал в одиночестве накануне прибытия в Бомарэ? Mapa молча наблюдала за ним, но так, чтобы он этого не заметил. Когда Николя, наконец, вернулся в постель, она терпеливо дождалась, пока он заснет, и только тогда придвинулась к нему и положила голову ему на грудь. Он беспокойно заворочался во сне и обнял ее, так и не проснувшись.

— Я не стану есть овсянку и пить горячее молоко! — капризничал Пэдди за завтраком, оттопыривая нижнюю губу и собираясь разреветься. — Я хочу сосиску, вафли и горячий шоколад!

— Послушайте, мастер Пэдди, во-первых, хныкать за столом не дело, а во-вторых, не переоцениваете ли вы свой аппетит? — спросила Джэми, отрываясь от чтения меню и глядя на малыша поверх очков. — А что вы думаете о кусочке жареного цыпленка?

— Пэдди, — вмешалась Mapa и строго посмотрела на племянника. — Прекрати немедленно свои капризы и сделай так, как просит Джэми.

— Раз так, я вообще не стану ничего есть! — заявил он, обводя стол мятежным взглядом.

— Пусть малыш ест что хочет, — выступил в защиту его прав Николя. — Нужно радоваться, что у мальчика разыгрался такой аппетит. Если он намерен проглотить половину всего того, что упомянуто в меню, значит, он пошел на поправку и болезнь отступает.

— Спасибо, дядя Николя, — с достоинством поблагодарил его Пэдди и бросил на Мару торжествующий взгляд.

— А теперь извинись перед своей тетей и Джэми, — непререкаемым тоном приказал Николя, не сводя с малыша пронзительных глаз, так что тот посчитал разумным послушаться.

— Извините, — буркнул Пэдди, но тут же просиял от радости, когда к столику подошел официант, чтобы принять их заказ.

— Так и быть, Пэдди, заказывай, что твоей душе угодно. — Mapa примирилась со своим поражением и принялась изучать меню. После долгих месяцев путешествия через океан, когда им приходилось довольствоваться грубой, однообразной стряпней корабельного кока, богатство выбора, представленного в меню, ошеломляло и вселяло смятение. Пассажиры могли выбрать ветчину, бифштекс с луком, с томатами, бифштекс по-креольски, телячью отбивную, жареную рыбу, картофель с луком, кашу, рыбные котлеты, мамалыгу, бананы, картофель фрикассе или хаш. Из сладкого предлагалось: вафли, горячая сдоба, бисквит, пироги с разнообразной начинкой, тосты и рулеты. Ассортимент напитков состоял из зеленого и черного чая, кофе, горячего шоколада, какао, молока и кларета. Mapa не знала, на чем остановить свой выбор, но то, что заказывать рыбу и картофель она не станет, не поддавалось сомнению — за время длительного вояжа эти блюда успели набить ей оскомину.

— Доверьте это сделать мне? — попросил Николя и быстро заказал завтрак для всех, кроме Пэдди, который уже успел сообщить официанту свои пожелания.

Чуть позже, допивая кофе, Mapa бесцельно разглядывала пассажиров, собравшихся в столовой, и невольно обратила внимание на полную женщину в бледно-лиловом платье и с жемчужным ожерельем на шее, которая пристально рассматривала Николя в лорнет.

— Похоже, ты имеешь успех у здешних дам, — шепнула ему Mapa, кивая в сторону его безмолвной почитательницы.

Николя заинтересованно обернулся. Дама взволнованно заерзала под его прямым взглядом, и стало очевидно, что Mapa ошиблась, причислив ее к поклонницам своего спутника. Разглядев как следует лицо Николя, она смертельно побледнела, и лицо ее вспыхнуло от злости. Грудь дамы часто и тяжело заколыхалась, она возмущенно вскочила, с грохотом отодвинув стул, и решительно направилась к выходу, всем своим видом демонстрируя невозможность находиться в одном помещении с таким человеком, как Николя. Хотя дама была отнюдь не высокого роста, она казалась внушительнее из-за того, что с поистине королевским достоинством несла свое заплывшее жиром и туго затянутое в корсет тело.

— Очевидно, она меня узнала, — горько усмехнулся Николя.

— А кто это? — поинтересовалась Mapa, мимоходом представив себе, какой уморительный словесный портрет этой дамы мог бы нарисовать Брендан в считанные секунды.

— Я не помню ее имени, — пожал плечом Николя. — Однако подобные демонстративные выражения презрения мне знакомы. Не пора ли и нам? — выбросив из головы неприятный инцидент, беспечно добавил он.

Mapa, напротив, не могла так скоро оправиться от этого прискорбного впечатления. Если какая-то женщина, имени которой Николя даже и не помнит, считает себя вправе публично заявлять о своей неприязни к нему по прошествии стольких лет, то какой прием окажут ему родственники? В течение последующих нескольких часов, которые протекали в ленивом бездействии, Mapa имела возможность со всех сторон обдумать этот вопрос и представить себе, как их встретят в Бомарэ.

— Когда мы доберемся до места? — спросила она у Николя за ленчем. Они почти не разговаривали первую половину дня, поскольку Николя уединился у себя в каюте и тоже, по-видимому, предавался размышлениям.

— Примерно через час. Пришлось оказать некоторое материальное давление на капитана, чтобы он пришвартовался в Бомарэ, — сказал Николя с плохо скрываемым раздражением, — Он объяснил, что теперь пароходы останавливаются выше по течению, в Сандроузе, вместо Бомарэ, как это было раньше.

Вскоре пароход подошел к причалу, о его приближении возвестил долгий гудок. Багаж быстро выгрузили на узкий причал, и пароход, оставив пассажиров в окружении чемоданов, снова вышел на середину реки, чтобы продолжить свой путь на север.

Николя молча оглядывал пустынные окрестности, где в прежние времена теснились склады, забитые хлопком и сахарным тростником, которые не успевали вывозить на баржах. Джэми присела на дорожный сундук и бдительно следила за Пэдди.

— Постарайтесь не свалиться в воду, мастер Пэдди, — предупредила она малыша, который едва не поскользнулся на глине. — Мне совсем не хочется прыгать за вами в реку и выуживать вас, как старый башмак.

— Поместье достаточно далеко отсюда, и поскольку нас никто не ждет… — Николя не докончил фразы и тяжело вздохнул.

— Нам предстоит прогулка? — поинтересовалась Mapa.

— Надеюсь, что все вы в удобной обуви, — усмехнулся он. — Впрочем, если не хотите идти пешком, можете подождать, пока я пришлю за вами экипаж, — предложил он с видом гостеприимного хозяина, но глаза его вызывающе сверкали.

— Что же, пропустить из-за этого сцену встречи? Нет уж, я лучше пойду пешком, — сказала Mapa и оглянулась на Пэдди и Джэми. — А вы что решаете? Останетесь здесь ждать экипажа или пойдете с нами?

— Я пойду! — воскликнул Пэдди, хлюпая носом.

— Я тоже не собираюсь сидеть здесь на сундуке неизвестно сколько времени, — проворчала Джэми, взяла Пэдди за руку, и все тронулись в путь.

Они шли по узкой глинистой дороге, петлявшей среди прибрежных зарослей колючего кустарника. Mapa плотнее завернулась в накидку, чтобы укрыться от ледяного, пронизывающего до костей ветра. Над головами у них с пронзительными криками пролетела стая диких гусей, которые после утомительного перелета из северных краев устремлялись на топкие, непроходимые болота, где и собирались зимовать.

— Эту сикомору посадили в тот год, когда заложили фундамент Бомарэ. От нее до дома рукой подать, — сказал Николя, указывая на высоченное дерево, раскинувшее огромную крону впереди у поворота дороги.

Путники миновали поворот и лицом к лицу столкнулись с одинокой всадницей на чистопородном жеребце, которая, похоже, давно поджидала их на дороге. Николя прищурился, вглядываясь в черты девушки, одетой в красную амазонку такого же оттенка, что и упряжь коня. Она держалась в седле с природной грацией, которой могут обладать только прекрасные наездники, и свысока смотрела на приближающихся людей.

— Мы не очень-то привечаем посторонних, которые без разрешения прогуливаются по землям Бомарэ, — раздался вдруг в тишине ее звонкий голосок.

— А кто вам сказал, моя милая, что я в Бомарэ посторонний? — со спокойной улыбкой спросил Николя.

Девушка слегка ткнула каблуком своего скакуна в бок и подъехала поближе, чтобы лучше разглядеть дерзкого незнакомца, который стоял посреди дороги с таким видом, словно был у себя дома.

— Я вас не знаю, — заявила она надменно и откинула со лба непослушную прядь, однако ее пронзительные серые глаза по-прежнему впивались в лицо Николя. — И поскольку мы не ждем никаких гостей, будет лучше, если вы развернетесь и пойдете туда, откуда пришли.

— Куда же подевалось прославленное гостеприимство хозяев Бомарэ? — спросил Николя с улыбкой.

— Что вы можете знать о нашем гостеприимстве? — Девушка гордо выпрямилась в седле. — Сомневаюсь, чтобы вы, когда бы то ни было, его удостаивались!

— Это ваш конь? — не удержался от вопроса Пэдди, который уже давно не сводил глаз с величественного животного.

— Мой, — обращая снисходительный взгляд на малыша, который, как ни старался, не мог скрыть своей зависти, ответила она. — Его зовут Сорсьер, и на нем не может ездить никто, кроме меня. Он самый быстрый в округе, а может быть, и во всей Луизиане.

— Этот конь великоват для таких маленьких ручек, — заметил Николя.

— Вы думаете, что я хвастаюсь? — Ее глаза вызывающе сверкнули. — Хорошо, я покажу вам, месье, великоват он мне или в самый раз!

С видом явного превосходства девушка смерила Николя взглядом, круто развернула коня и помчалась галопом по бездорожью туда, где белела ограда поместья. Mapa посмотрела на Николя, который внимательно наблюдал за удаляющейся всадницей, пригнувшейся к седлу своего коня. Он зло прищурился и слегка побледнел, когда девушка на полном скаку одолела препятствие, и Mapa, понимавшая, что он крайне раздражен, в душе пожалела отчаянную наездницу, которой предстояло испытать на себе силу его гнева. Копыта взметнулись над стеной снова, и девушка стала быстро приближаться к путникам, предвкушая шквал комплиментов и восхищенных похвал.

— У вас замечательный конь, но сегодня вы ездите на нем в последний раз. Такой безответственной маленькой глупышке, как вы, будет разрешено теперь ездить лишь на пони, — пообещал Николя.

Девушка оторопела и молча смотрела на него, не зная, как реагировать на такую откровенную наглость. Никто до сих пор не осмеливался говорить с ней в таком тоне. На щеках у нее вспыхнул румянец, и злость, клокотавшая в груди, нашла, наконец, выход наружу.

— Убирайтесь с моей земли немедленно! — выпалила она. — Вы не имеете права преступать границу частного владения!

— Послушайте, а кто вы такая? — поинтересовался Николя, не обращая внимания на ее выпад.

— Я Дамарис де Монтань-Шанталь. А вы кто?

— А я Николя де Монтань-Шанталь, — улыбнулся он.

Юная мисс что было сил стиснула поводья, и коню передалось взволнованное состояние хозяйки — он стал бить копытом в землю. Девушка была еще слишком молода, чтобы владеть собой. Mapa заметила, как на ее лице попеременно отразились удивление, недоверие, отчаяние, но любопытство все же взяло верх над остальными чувствами, и Дамарис вперилась взглядом в изумрудные глаза человека, о котором в их доме было принято говорить полушепотом.

— Так что же, моя маленькая племянница, окажут мне гостеприимство в Бомарэ или нет? — спросил Николя с ласковой улыбкой.

— Кое-кто, может быть, и окажет, — ответила она загадочно и вдруг показалась Маре гораздо более взрослой.

— А вы?

— Я еще не решила, — пожала она плечами. — А это кто? Ваша жена? А мальчик — ваш сын? — спросила она, кивая на его спутников.

— Вы задаете слишком много вопросов, — отозвался Николя.

— Если не задавать вопросов, то и не получить ответа, — убежденно высказалась Дамарис.

— Даже задав вопрос, человек совсем не обязательно получает ответ, — парировал Николя.

— Если хотите, я могу вернуться домой и выслать за вами экипаж, — предложила Дамарис, предпочитая сменить тему беседы.

— Не стоит. Насколько я помню, тут уже совсем недалеко. Ты можешь идти дальше? — обратился он к Маре, которая с любопытством наблюдала за словесной перепалкой между родственниками.

— Да, конечно. Мне даже нравится эта прогулка, — искренне ответила Mapa, давая Николя понять, что именно доставляет ей удовольствие.

— Откуда вы родом? — спросила ее Дамарис. — Вы говорите не так, как американцы в Новом Орлеане.

— Я из Ирландии.

— А где вы были все эти годы? — обратилась она с вопросом к Николя, приноравливая ход своего любимца к шагу пеших спутников.

— Путешествовал по миру, — уклончиво ответил тот.

— Мы только что из Калифорнии, — важно пояснил Пэдди. — Дядя Николя очень богат. Он богаче вас, — добавил он, с усилием отводя взгляд от великолепного скакуна и стараясь идти в ногу с Николя.

— У нас есть много денег и большой дом, — заносчиво ответила Дамарис. — А что есть у вас? И почему вы называете, его дядей? Разве вы мой кузен?

— Нет, но он разрешил мне называть его так, — с достоинством ответил Пэдди.

Дамарис задумалась над словами мальчика, стараясь сделать на их основе вывод о том, какие отношения связывают Николя и его спутников. Она время от времени оценивающе поглядывала то на Мару, то на Николя безо всякого стеснения и, наконец, пришла к заключению, которым тут же и поделилась с остальными:

— Она слишком хорошенькая, чтобы быть вашей женой. Она ваша любовница?

Джэми поперхнулась, закашлялась и стала судорожно глотать воздух ртом, чем отвлекла внимание Пэдди. Mapa почувствовала, как против собственной воли постыдно краснеет. Слова девушки неожиданно для нее самой задели Мару. Николя поджал губы и ледяным тоном сказал:

— Немедленно принесите леди свои извинения, Дамарис.

— Простите меня, мадемуазель. Я не хотела оскорбить вас. — Она послушно выполнила приказ Николя, тем более что действительно не имела ничего дурного на уме и сама же расстроилась от собственной бестактности.

— Я знаю. — Mapa заставила себя улыбнуться, но улыбка у нее получилась грустной. — Дело в том, что люди, как правило, не любят слышать о себе правду. Поэтому свое мнение в обществе принято держать при себе. Запомните это на будущее, — посоветовала она девушке.

По мере того как они приближались к дому, Николя невольно ускорил шаг. Пэдди и Джэми, которым было труднее поспеть за ним, чем остальным, изо всех сил старались не отстать. У Мары, воодушевленной мыслью о предстоящем свидании Николя с родственниками, открылось второе дыхание.

У начала подъездной аллеи Николя вдруг резко остановился. Раскидистые дубы, кроны которых переплелись и образовывали зеленый тоннель, стояли, как часовые, вдоль дороги. Николя именно так и описывал Маре это место, разве только розоватый фасад дома окутывал налет какой-то тайной грусти, которая никак не проявлялась внешне, но зато прекрасно чувствовалась. Высокие французские окна, по большей части закрытые ставнями, тянулись вдоль галереи, опоясывающей двухэтажное здание. Шесть массивных белых колонн по фасаду поддерживали величественный карниз.

— Бомарэ… — прошептал Николя, обводя взглядом родной дом.

— Вы отсутствовали слишком долго. — По-детски чистый голос Дамарис разрушил благоговейное молчание гостей. — Когда вы уехали, меня еще на свете не было.

Николя, казалось, не слышал ее, его взгляд все еще был прикован к дому.

— Пойдемте, — наконец, вымолвил он и во главе процессии зашагал к подъезду.

Сквозь густые кроны деревьев Маре удалось разглядеть небольшой фрагмент плантации сахарного тростника, сад плодовых деревьев и цветущую лужайку, спускавшуюся к реке. В действительности они оказались гораздо ближе от берега, чем Mapa предполагала, просто дорога, по которой они шли с пристани, сильно петляла.

— Посмотри, Mapa, они похожи на стариков с длинными седыми бородами! — восхищенно воскликнул Пэдди и смеясь бросился к подножию огромного дуба, ствол которого был изборожден глубокими трещинами, и оторвал от коры большой кусок сизоватого мха.

Возле крыльца Дамарис спешилась и, хлопнув Сорсьера по спине, отправила его в конюшню, а сама взбежала по лестнице и скрылась между двумя колоннами. Белая дверь дома через минуту открылась снова, и на улицу высыпала прислуга. Должно быть, гости появлялись в Бомарэ крайне редко, поэтому работники-негры растерянно сбились в кучу и с любопытством разглядывали прибывших, перешептываясь на своем языке и подавая какие-то знаки тем, кто выглядывал из окон.

Mapa заметила Дамарис, которая наблюдала за происходящим с верхней площадки лестницы в обществе двух дам. Одна из них была лет шестнадцати, с темными волосами и смуглой кожей. Она надменно оттопырила нижнюю губу, что позволяло сделать вывод о ее вздорном характере. Мысок бледно-голубой шелковой туфельки, полускрытый длинным подолом юбки, нетерпеливо бил в мраморный пол, а ветерок подхватывал и теребил голубую ленту, повязанную у нее на талии.

Рядом с девушками находилась пожилая женщина в трауре, которую Mapa справедливо посчитала матерью Дамарис. Копна темно-рыжих волос, выбивавшаяся из-под черной шали, противоречила скорбному облику леди, которая, несмотря на свою бледность и болезненную худобу, сохранила черты былой красоты. На ее точеном лице сияли огромные выразительные глаза, навсегда лишенные горем и тяжким недугом способности смеяться. Тонкие руки женщины, так же как и брови, пребывали в постоянном нервическом движении. Она смотрела на Николя с любопытством и тревогой одновременно, пока, наконец, не узнала его.

— Николя… — вымолвила она тихо и впилась в него страдальческим взглядом. Затем из груди у нее вырвался глухой стон.

— Мама! — взвизгнула темноволосая девушка.

Николя взметнулся вверх по ступеням и подхватил мачеху на руки в тот момент, когда она потеряла сознание и готова была рухнуть на мраморные плиты крыльца. Прижав к груди ее легкое, почти невесомое тело, Николя прошел в дом.

— Кто эти люди? Что случилось? О Боже, она мертва! Я не вынесу этого! — кричала Николь в истерике, затравленно оглядываясь.

— Нет, она просто в обмороке, — рассудительно и полностью владея собой, заявила Дамарис. — А тебе падать в обморок я не советую. Я вовсе не намерена ловить тебя, если ты будешь падать, — добавила она с интонацией, усвоенной у Николя.

— Ты маленькая дрянь! — обратила Николь к своей младшей сестре искаженное гневом лицо. — Что ты в этом понимаешь?! — Она размахнулась и залепила Дамарис пощечину. — Ты понятия ни о чем не имеешь, кроме своего старого мерина! Я скажу маме, чтобы она продала его на бойню.

Губы Дамарис обиженно дрогнули, по щеке расползалось красное пятно от удара, но она не отступила ни на шаг в решимости защитить своего друга.

— Во-первых, он не старый, а во-вторых, никто никогда не посмеет продать его. Он мой, — угрожающе тихо процедила она сквозь стиснутые зубы.

— Вдруг мама снова сляжет после этого обморока? Что мы тогда станем делать? — плаксиво протянула Николь. — А ведь мы только что начали обсуждать фасон моего свадебного платья! Нет, это невозможно! — Она раздраженно топнула ножкой.

Mapa украдкой наблюдала за разговором сестер и ужасалась тому, какие отношения их связывали.

— Не могли бы мы войти в дом? — сказала она вежливо, но настойчиво, косвенно упрекая хозяек в том, что они держат их на пороге, — Мы проделали долгий путь пешком. К тому же я наслышана о радушии, с каким принимают гостей в Бомарэ. Или это всего лишь слухи? — с улыбкой обратилась она к старшей сестре, которая, казалось, только теперь заметила ее присутствие. — Раз ваша мама плохо себя чувствует, вам придется взять на себя роль хозяйки, — с состраданием в голосе, которое заставило Николь ощутить нужную ей в этот момент поддержку взрослого человека, добавила Mapa. — Когда у вас будет свой дом, практика подобного рода вам только пригодится. Я слышала, что вы говорили о своем предстоящем замужестве, не так ли? — продолжала Mapa, замечая, что девушка успокаивается и понемногу приходит в себя. — Я могла бы помочь вам в выборе фасона платья, поскольку неплохо разбираюсь в современной моде. Несколько дней назад я видела в Новом Орлеане поистине королевские модели. Мы могли бы обсудить их за чашечкой чая. Я уже составила представление о цветовой гамме, которая вам подойдет. — Mapa окинула оценивающим взглядом фигуру Николь. — Гм-м, я бы на вашем месте остановила выбор на светло-вишневом.

— Мадемуазель, я бы с радостью поговорила с вами об этом, — возвращаясь в прекрасное расположение духа, заворковала Николь. Она и не мечтала заполучить в собеседницы изысканную леди, которая была бы в курсе новых веяний в моде. — Разумеется, вы найдете самый радушный прием в Бомарэ, вас встретят с распростертыми объятиями. Я сама покажу комнаты вам и вашим спутникам. — Она на миг замялась. — Надеюсь, вы поживете у нас какое-то время? Прекрасно! — искренне отозвалась она на молчаливый кивок Мары. — Но прежде я прикажу подать чай в гостиную, там мы с вами и побеседуем, — закончила она со своей самой обворожительной улыбкой.

Mapa искоса взглянула на Дамарис и поняла, что ее не так легко ввести в заблуждение, как Николь.

— Я пошлю фургон за вашими вещами на пристань, мадемуазель. Только сначала проведаю маму, — сказала младшая сестра.

— Прекрасно сыграно, мисс! Ей-богу прекрасно! — шепнула Маре на ухо Джэми, проходя следом за ней в холл.

Они ступили под прохладную сень сводчатого потолка, их шаги отдавались гулким эхом на мраморных плитах. Mapa восхищенно разглядывала красочные гобелены на стенах, на которые падал приглушенный свет огромной хрустальной люстры, свисающей с потолка на медных цепях. Наверх вела массивная дубовая лестница, возле нее, напротив овального зеркала в позолоченной раме, помешался маленький круглый столик, на котором стояла ваза со свежими цветами.

— Прошу вас сюда, мадемуазель. — Николь ввела Мару в просторную гостиную, застланную толстым обюссонским ковром. На окнах, выходящих в галерею, висели тяжелые бархатные гардины с золотыми кистями, но от внимательного взгляда Мары не укрылось то, что в некоторых местах они были аккуратно заштопаны и кое-где дорогая ткань вытерлась и поизносилась. Николь жестом предложила Маре расположиться на софе, а сама присела на краешек стула.

Вдруг внимание Мары привлек портрет, занимающий простенок между окнами. Она подошла ближе, чтобы получше рассмотреть его. Лицо мужчины, изображенного на картине, хранило отпечаток неподдельного, исконного достоинства. Но более всего в его внешности Мару поразили красиво очерченные чувственные губы и пронзительные изумрудного цвета глаза, такие же как у Николя. Сын был невероятно похож на отца, разве что выражение его лица отличалось большей резкостью. У Мары не осталось сомнений в том, что перед ней прославленный хозяин Бомарэ Филип де Монтань-Шанталь, изгнавший Николя из родного дома пятнадцать лет назад.

— Скажите, это правда… — покусывая губу, нерешительно начала Николь. — Я имею в виду, этот человек, который приехал с вами, действительно Николя, мой сводный брат?

— Реакция вашей мамы, мне кажется, не могла бы убедить вас сильнее, — ответила Mapa, обернувшись.

В гостиную вошел дворецкий в сопровождении двух горничных, которые несли подносы со сладостями, чайным сервизом и серебряным кофейником, распространяющим головокружительный аромат горячего шоколада. Пэдди просиял при виде деликатесов, поданных к чаю, и устремил вожделенный взор на сдобные булочки. Не дожидаясь приглашения, он подошел к Николь и встал поближе к заветному блюду.

— Пэдди, — тихо вымолвила Mapa и сделала ему знак занять место возле нее на софе.

— Ничего, все в порядке, мадемуазель, — отозвалась Николь, мило улыбаясь. — Я сама сластена, поэтому вполне разделяю нетерпение малыша. Я всегда в это время пью шоколад, — призналась она, протягивая Маре чашку. — На и тебе шоколад, Пади, — смешно коверкая его имя, предложила Николь. Пэдди взял из ее рук чашку, но тут же поставил ее на стол и остался рядом с хозяйкой. Николь удивленно приподняла брови.

— Налейте, пожалуйста, чаю и Джэми, мэм, — вежливо попросил он.

Джэми примостилась в углу возле окна, где она никому не мешала, но откуда было удобно наблюдать за всем, что происходило в гостиной, и разложила на коленях рукоделие. Ее должность служанки, компаньонки и гувернантки одновременно лишала ее четко определенного социального статуса, и она предпочитала держаться в тени. Она была до глубины души тронута вниманием Пэдди, который принес ей чай и тарелочку с шоколадными конфетами. Малышу это стоило огромного труда: он осторожно ступал, не сводя глаз с чашки, чтобы не расплескать ее содержимое, и взмок от напряжения, пока преодолел путь от стола к окну, где сидела Джэми.

— Зачем он приехал? Что ему нужно? — внезапно вымолвила Николь, будучи не в силах дольше сдерживать чувства, теснившиеся у нее в груди. — Это же будет настоящий скандал! Он все разрушит! Мой жених очень важная персона, мадемуазель. Жан-Клод — наследник Белль-Соле, что возле Франсисвилля. Его семья владеет несколькими роскошными домами в Новом Орлеане и Натчезе. Мне просто повезло, что я скоро стану членом этой семьи, — с самодовольной важностью сообщила она Маре. — Наша свадьба состоится весной. Уверяю вас, она станет событием года! Торжественная церемония пройдет в соборе Святого Луи, у нас будет почетный караул из швейцарских гвардейцев. Вместо отца к алтарю меня поведет дядя Этьен, Скажите, как вы полагаете, он захочет прийти на свадьбу? — взволнованно спросила она, и в глазах ее мелькнул неподдельный ужас. — Но ведь с ним там никто не станет разговаривать! Он сочтет это оскорбительным и будет вынужден защищать свою честь. Какой скандал! Но ведь это несправедливо, мадемуазель! Неужели этот ужасный человек захочет испортить мне праздник?! — воскликнула Николь, позабыв, что ее собеседница приехала в Бомарэ вместе с «этим ужасным человеком».

— Не беспокойтесь, — постаралась утешить ее Mapa. — Я уверена, что Николя не станет причинять вам неприятности.

— Хорошо еще, что мы с Жан-Клодом не вернемся сюда после свадьбы, а начнем нашу совместную жизнь в Белль-Соле. Я не хотела бы, чтобы кто-либо из моих новых родственников познакомился с Николя. Через несколько недель я уезжаю в Белль-Соле и пробуду там до свадьбы. А Николя, наверное, уже уедет к этому времени… — задумчиво заключила Николь и тут же перевела разговор на другую тему, лишив Мару возможности поинтересоваться, почему отъезд Николя должен зависеть от ее матримониальных прожектов. — Так что же сейчас носят в Европе, мадемуазель? Моя лучшая подруга Леонора недавно вернулась из Парижа и говорит, что там входит в моду укороченный шлейф. Из цветов мне больше всего идут глубокий розовый и бледно-желтый. Когда я выйду замуж, то непременно накуплю себе много дорогих платьев. Мне ужасно надоело постоянно ходить в белом! А вы знаете, что брюссельские кружева…

Mapa притворилась, что внимательно слушает Николь, и время от времени кивала, соглашаясь с мнением хозяйки, но мысли ее были заняты другим: она пыталась представить себе, что происходит в этот момент наверху между Николя и его мачехой.

— Почему ты вернулся? — слабым голосом спросила Селеста, придя в себя на мягких подушках собственной кровати. Ее тонкие, прозрачные пальцы теребили край пледа, которым ее заботливо укутал Николя. — Господи, как ты похож на Филипа! У меня такое чувство, будто я вижу перед собой привидение, — продолжала она, не дав Николя возможности ответить. — Когда Дамарис предложила мне выйти и посмотреть, кто приехал, я ожидала увидеть кого угодно, но только не тебя. И уж тем более не теперь! А когда я узнала тебя, то подумала: нет, этого не может быть! Те же глаза, та же улыбка! — Она перевела дух, поскольку говорить ей было трудно. — Я понимала, что Филип мертв, но в тот момент меня посетило ужасное сомнение. Почему? — Она умоляюще воздела руки к небу. — Почему ты вернулся? Как ты осмелился показаться в Новом Орлеане? После того как ты принес нашей семье столько горя, как у тебя хватило совести вернуться?

— Селеста, послушай, — мягко ответил Николя. — Я не вернулся бы, если бы отец не попросил меня об этом.

— Что?! — Она удивленно воззрилась на Николя. — Но это невозможно! После твоего отъезда он ни разу не упоминал при мне твоего имени. Он просто забыл о твоем существовании. Ты был для него мертв, как и Франсуа. Ты лжешь, Николя. Теперь, когда отца нет в живых, ты думаешь, что можешь заявиться сюда и стать хозяином Бомарэ? Так вот, у тебя нет на него никаких прав! Ты здесь никто! — заключила она яростно, и на лбу у нее выступила синяя прожилка.

Николя сунул руку в карман и вытащил на свет драгоценное письмо от отца, которое получил в Сан-Франциско.

— Вот, возьми. Оно не лжет. Если бы не это письмо, я не вернулся бы ни за что. Я поклялся никогда не переступать порога дома, откуда был изгнан собственным отцом. И только это письмо заставило меня нарушить клятву.

Селеста испуганно смотрела на конверт, словно он мог броситься на нее и ужалить. После минутного колебания она все же протянула к письму дрожащую руку. Николя молча наблюдал за тем, как она осторожно вытащила из конверта письмо и стала читать. Ее глаза торопливо бегали по строчкам, и нервная дрожь в ее руках усилилась.