Серебряный век. Паралипоменон - Отрицательные линии: Стихотворения и поэмы

Вплетаются

в канву рассказа.

Вместе кружатся в пляске,

Ласковые…

В них

Твоё нежное имя

Звучит

над деревьями парка

Раскатами грома,

каскадами огня,

плесками водопада.

Мне ничего не надо,

Кроме вечного праздника

Моей души,

кроме:

– ХОРОШО!

Бьют в уши –

шумы,

Приятны

шорохи листьев.

Тихо ложатся тени.

Ты утопаешь в синем.

На земле холодные листы

Газеты –

полны предвестий.

Печальна участь твоя, Абиссиния!

Люди бранят войну.

Они и боги

бегут на брань,

Вооружённые

с ног

До головы…

И снова

Стою в стороне молча.

Каждое слово моё вздорно.

Я никому не нужен.

1936 март

Ио, нимфа прелестная,

Аргус тебя стережёт.

Следит недремлющим оком

День и ночь за тобой.

Но в образе белой тёлки

Так же прекрасна ты.

И тщетно Зевс умоляет

Супругу ревнивую.

1936 февраль 6

Там, где тонко,

И рвётся. Так и танка.

Миг. Задумал. И мимо

Мысли. Мелькают

Словно тени.

1936 февраль 7

Ты живая – я понял по трепету,

Нежный ствол твой обнимая.

Ты – берёзка в начале мая,

Вечно тоненькая и прямая.

Я покорно внимаю лепету

Листвы, утопая в зелени.

У меня достаточно времени

Любоваться тобою в парке.

Я целую стройные ветви,

Несу скромные подарки,

От тоски не найду себе места.

– Скажите, берёзка, ведь вы

В самом деле моя невеста?

1936 апрель 18

Лирическая Муза

Не будь ко мне сурова,

От нашего союза

Пускай родится слово,

Тщедушное, больное,

Нескладное порою,

Но всё таки родное

И схожее со мною.

1936 апрель 23

Утомила меня суета –

И тогда я оправил постель,

Как прозрачна, легка и чиста

Простыня и проста акварель,

Что висит в уголке на стене.

Там заросший неприбранный сад,

Старый домик с цветами в окне.

И две девушки в белом сидят.

Вот сейчас я усну и приду

К ним спокойно сидящим в саду,

Отдохну от тревоги дневной

И они посмеются со мной.

1936 май 22

Ах, она больная, тонкую папироску

держит в зубах,

У неё бледное лицо и румянец

яркий на щеках.

Я устал в любви казаться нескладным

неучем

И наши разговоры длятся без

конца ни о чём…

1936 июнь 10

Не знаю, откуда сырая мгла

Тяжёлою поступью подошла.

Но я затеплил в лампе огонь,

И стало в комнате так светло,

Что я погрозил и сказал: – Не тронь!

Тому, кто смотрел на меня сквозь стекло.

Мне было уютно среди ковров,

Потёртых вещей и любимых книг.

Давно к одиночеству я привык

И даром не трачу медленных слов.

А здесь, не подумав, что ждёт потом,

Хоть крепкий чай стоял на столе –

И было мне так хорошо в тепле –

Я пригласил Незнакомца в дом.

Тут хлопнул ставень. Окно в поту,

И резкий стук у моих дверей:

– Открой и впусти! Скорей! Скорей!

Я сырой и холодный, меня обогрей,

Я не первую ночь ночую в кусту!..

И телом тяжёлым на двери налёг,

И с петель сорвал вполовину крюк.

Но то романтика, милый друг,

То мой обособленный уголок,

Где незаметную жизнь веду,

Читая на ночь Эдгара По.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1936 август

– Спи, усни, моя радость! – пели камни.

В сыром тумане дремала столица.

Ко мне подошёл старинный памятник

Косными мыслями поделиться.

И хотя мне было жутко и больно,

И прыгало сердце, как птица в клетке,

Я глядел на него с участьем, невольно

Вспоминая газетные заметки.

Ужели гибель твоя близка, и вещи,

Наделённые Духом, живущие во вне,

Умирают, мы с ними прощаясь трепещем,

Когда остаёмся наедине.

– Друг мой, старый, согбенный!.. Даже

Жуткий немного, с птичьей повадкой,

Стоявший годы в неподвижной страже,

Ставший горькой, смутной загадкой, –

Ты со мною в мокром сквере,

Где падает жёлтый лист, где свет

Фонарей слеп, где мысли гложут, как звери

Падаль – и больше рассвета нет.

1936 сентябрь

Приходил к нам юный бог

Винограда и веселья,

Приходил на новоселье

И уйти никак не мог.

Мы венок ему надели

Васильковый, голубой…

Потянулися недели

За весёлою гульбой.

Подогретые вином,

Мы слагали много песен.

Мир казался, в основном,

Радостен и интересен.

Вожделенье нас влекло

Делать глупости заране,

Если девушки легко

Танцевали на поляне.

Но мертвецки влюблены

Презирали мы забавы,

И валилися в канавы

Безобразны и пьяны.

Как смеялся юный бог

Винограда и веселья.

Было пагубно безделье,

Много пьяных у дорог.

1936 октябрь

Виноградное вино

Снова искрится в стакане,

Снова пить мне суждено,

Плыть и шириться в тумане.

Вот огни обведены

Серебристыми кругами,

Вот опять мы влюблены

И сидим за пирогами.

И кружится голова,

Вещи в комнате двоятся.

Стали косными слова,

Надоело притворяться.

Я люблю тебя, люблю!

И земную, и простую.

Взгляды быстрые ловлю,

Поднимаюсь, протестую.

Называю невпопад,

Зацепил за край салфетку.

На бок вазочки летят,

А консервы на соседку.

Стройной девочкой она

Мне на праздниках предстала,

Погрустила у окна,

Затуманилась, пропала…

1936 ноябрь 10

1937

На вернисаже Сурикова,

В суете, когда сновали вокруг

Известные деятели, думал не перенесу оков

Условностей, безропотно приму недуг

Трафарета, не найду живого слова

Перед гигантскими полотнами,

И я призывал Духа Святого,

Чтобы мысли сделались осязаемыми и плотными.

Были несносны окружающие нас

Люди, определения, мысли их.

Я говорил глупости, но шептал: «Отче наш…»,

В сердце моём звучал огневой, испепеляющий

стих.

В час, уготованный для греха,

Когда всё мне казалось тягостным сном,

Я заметил двух девушек и тайно вздыхал,

Обе стройные, они были в красном.

Я теребил цветы и мял в пальцах

Пахучую зелень, и не знал как подойти

Ближе, словно мотылёк схвачен, пыльца отрях-

нута, улететь нельзя, нужно сидеть и врага

умолять: – Прости!..

Я готов был метаться из угла в угол,

Не думая, не зная спасенье в чём…

Вместо сердца в груди моей пылал раскалённый

уголь,

Я был уличен, и уж бредил Угличем.

Они мелькнули в красном обе,

И в бешенный лейтмотив молодости

Вплелася мысль, что вот «во гробе

Сущему, жизнь даровав», повелел Он тяжёлый

крест нести.

Но я верю смиренно – святая Церковь спасёт

меня,

Как и всех своих верных слуг,

От диких соблазнов, от огня

И сердечных мук.

Если нежная девушка пришла с мороза,

Внесла тишину, и вся потянулась навстречу,

Как протопоп Аввакум благословлю в ней

Морозову

И буду, томясь в заточении, любить этот

зимний вечер…

1937 январь

Я маленький, качай меня в люльке,

Колыбельную песню пой!

Я живу в глухом переулке,

Там со святыми меня упокой!..

Мой дом заметён снегом,

Нельзя к нему подойти.

С людьми я встречаюсь во сне: Го-

род

покой ли

смутит

мне?

Какой–то прохожий:

– На водку –

И вот,

за рукав

теребит.

И, ну,

Пристаёт.

Я возьму

и рогожей

Рупору

глотку

заткну!

1937 январь

Он был красив, красноречив,

Его звучали речи гневно,

Он, прославляя коллектив,

Читал газеты ежедневно,

И часами у киоска

Ожидая, весь в поту,

Говорил остроты плоско –

Я повторить их не могу.

Да и нет необходимости.

Без подъёма и решимости

Был взгляд его несносен.

Вечерами, ровно в восемь,

Он сидел со мною в комнате.

Видя вещи свои смутно,

Я вздыхал и сетовал тяжко.

– Вам нужна эта бумажка?

– Вы отрывок этот помните?

И, напевая музыкально,

Гляделся в зеркало украдкой.

Я был холодный и печальный

Перед мучительной загадкой

Необычайно актуальной.

Когда в карманы пиджака

Он клал свои большие руки,

Я узнавал издалека

Его и изнывал от скуки.

То, что ново на экране,

Было юноше знакомо,

Слово в слово он заране

Повторял мне песни дома.

И технические термины,

Как из рога изобилья,

Сыпались на ветер. Те мне

Придавали крылья –

Я парил, и в облака

Сыроватые, косматые

Опускалася рука,

Словно были клочья ваты то.

А другие – в вихре пыли

Уносили, развивая скорость,

И папиросы мы курили,

И дурманились. Но хворости

Приближенье слышал я,

И мучительно кипело

У меня в ушах, и тело

Было слабым, словно дня

Умиранье наложило

Отпечаток роковой.

Единенье наше было

Видно выдумкой пустой.

1937 январь 10

От женщины стройной и тонкой

Не мог ожидать я привета.

Хотя бы, пустая примета

Смутила покой мой. Сторонкой

Её обошёл бы. Бежал бы

Друзьям своё горе поведать,

В стихах передал бы все жалобы

На тяжкие беды – и сел бы спокойно обедать.

1937 февраль 1

Какой размеренной беседой

Ты сердце юное пленил?

Возьми бумаги лист и поведай.

Вот перо и пузырёк чернил.

В печали преклонил он голову к столу

И думал, вздрагивая плечами:

– Какому идолу я вознесу хвалу?

Уж не позвать ли врача мне?

Как тело раненного, наземь

Упавшего, оплачет Ярославна,

Так я страдаю много зим

И гибну медленно, бесславно.

Кому нужны нескладные отрывки,

Моей судьбы черновики?

Даже случайно открыв их,

Небрежным движеньем руки

Вы сбросите прочь со стола

Досадную кипу бумаг.

Той жизни не будет следа, что была.

Но я оставляю зарубку,

На дереве жизни таинственный знак.

И девушку, что куталась в шубку,

И ехала вместе в метро,

И наш разговор, и тревоги,

И раннее, зимнее утро –

Я всё занёс на бумагу,

Оставлю на память тебе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1937 февраль 5

Я мирно спал ещё… покуда

Одолевали сны. Но вот

В моё окно лучами бьёт,

Ликуя солнце. Я восход

Воспринимаю словно чудо.

Я открываю окна в сад,

Где зелень смочена росою,

Где капли крупные дрожат,

Ещё удержаны листвою.

Но солнце выпьет их шутя,

Едва поднимется немного.

Вот золотится вновь дорога.

Смеётся за стеной дитя,

Мать уговаривает строго:

– Угомонися, время спать!

Вот разбуянилось некстати!

Тут солнце прыгает в кровати

И нежно обнимает мать.

Я у окна… Кусты сирени

В цвету, и яблони в цвету.

Террасы ветхие ступени,

Прохладные, сырые тени

Мне так приятны. Я расту,

Я поднимаюсь в высоту,

Я покидаю кров приветный,

Где мне сидеть невмоготу.

И вот в саду… Едва приметный,

Душистый, утренний туман

Всего пронизывает. Снова

Меня переполняет слово,

Я одурманен, полупьян.

1937 май 10

Мне радостно виденье Бога,

Возникшего из темноты…

Я раздвигал рукой кусты,

Не зная, где лежит дорога,

Я нарушал ночной покой

Призывным окликом, не зная

Где выход, ибо глушь лесная

Вновь тяготела надо мной.

Но вот я вышел на поляну,

Где редкие чернели пни,

Которым поклоняться стану.

Присел я отдохнуть немного.

Тут путник подошёл ко мне.

И я познал наедине

Явленье радостного Бога.

1937 июнь

1.

Ходил я к Андрею Белому

В дни болезни его на поклон,

Мне скромному и несмелому

Пророком казался он.

Имел я тогда немного

Молодых, но радостных лет.

Искал я по книгам Бога

И верил в Третий завет.

Меня не пустили к больному.

Вечно ставят преграды поэтам.

В горе я удалился к дому –

И о смерти узнал по газетам.

1936

2.

Я пребывал в астральном мире,

Там, где прообразы вещей,

Мой разум разгорался шире

Снопом ликующих лучей.

Я не грешил, лишённый тела,

И на земную суету

Смотрел торжественно и смело,

Как перешедший за черту.

Неосязаем и бесплотен,

Я был мечтой во много сотен

Веков и стран перенесён.

Несуществующей рукою

Его руки коснулся я,

И думал: – Друга успокою,

Ему близка любовь моя!

Озарена лучами славы

Преображённая душа,

Её движенья величавы,

Она проходит не спеша.

1937 сентябрь 17

3.

И когда Андрея Белого

Повстречал я в поздний час,

Невещественное тело его

Было призраком для нас.

Он прошёл путями росными,

Нарушая тишину,

И дымками папиросными

Обволакивал луну.

1938 февраль

Юноша, ломая руки,

Молился каменным богам.

Он отвергал докучные науки,

Читая тексты древних по слогам.

Преданья косного Востока

Ему подспорьем были.

Крылатые духи духовное око

Насильно ему приоткрыли.

1937 октябрь 16

1.

Прекрасная страна Кеми,

Повсюду слышу я приветствия тебе,

И двойника моего Ка

Славословия, обращённые к тебе…

На берегу голубого Нила

Медленно влачились дни мои.

Я был бедным землевладельцем,

Поклонявшимся Амону-Ра.

1937

2.

Меня за письменным столом

Терзают мысли о былом

Египта, и во славу Бату

Слагаю гимны я. Потом

Иду смиренно получать зарплату,

Не мысля тело изнурять постом.

Я стал практичен, озабочен

Делами службы и еды.

Мой день размерен, приурочен

К таблицам, графикам и прочим

Бумагам. Все мои труды

Приведены в порядок строгий.

Пишу и мыслю я дорогой.

Дневные записи веду

В метро, в трамвае, на ходу.

Друзьям кажуся недотрогой.

Они в заботах обо мне

Способны утомить вдвойне

Участьем, дружеской беседой.

Прижав заботливо к стене,

Твердят они порой: «Поведай

Свои сомненья и тревоги…»

Я покидаю удобное кресло и говорю:

« Не мучьте, не мучьте, старинные боги,

Ещё не забыл я ваши заветы,

Мне памятны будут заботы, заметы,

За ваше внимание благодарю».

Передо мною том Тураева,

В судьбы Египта вникая,

Я сел читать ещё вчера его,

Своим привычкам потакая,

И смутно вижу воды Нила

И землю, где во время оно

Влачились дни мои под тяжестью закона.

Египет знойный, родина моя,

Благословенные, священные края…

1937 март

3.

Не много слов лукаво сказано,

Но сердце новой страстью связано.

К осеннему солнцу обращу лицо

И юные плечи, откину косынку,

С добрым утром выйду я на крыльцо,

Поздравлю стройную, тонкую рябинку.

Она, смеясь, целует небо,

Поборница любви земной,

Даёт собаке ломоть хлеба:

– Вот, раздели его со мной!..

И двор, окинув быстрым взглядом,

Пошла минуя грядки,

Пленяя утренним нарядом,

Играть с цветами в прятки.

Покинув сонные покои,

Где изнывала час назад –

Она срывала астры, бархатки, левкои

И скромно потупляла взгляд,

Когда назойливые пчёлы

Спешили к ней прильнуть в надежде

Пить мёд из рук, что голы

И гибки. В солнечной одежде

Была смугла она, улыбка

Её лицо преображала.

Она, шутя, воображала,

Что и недуг любви – ошибка.

Нарушен вечный распорядок,

И вместе с гибелью цветка

Ей привкус смерти также сладок,

Как детям карамель с лотка.

В своих поступках непреклонна,

В любую минуту поставить могла на своём.

Читала гимны Эхнатона

И солнце славила во всём.

1937

[…]

5.

Белых лотосов букет

Получи, моя красавица,

Мне приятен твой привет

И желание понравиться.

Рано утром по реке

Плыл я в утлом челноке.

Наловил я много рыбы,

На базар её отнёс…

Жить мы весело могли бы –

Всё зависит лишь от нас.

Золотисты твои плечи,

Обожжённые загаром,

И пленяешь ты задором

Вздорной, непокорной речи.

Все твои пятнадцать лет

Опалёны солнцем юга…

Ты мне верная подруга,

Излучающая свет.

1937 декабря 2

6.

Незабвенный, далёкий Египет,

Ты моё золотое детство –

О тебе мои светлые сны.

Ничего не забыл, вспоминаю

Плодородную нашу долину,

Утопающий в зелени дом.

Ты со мною сестра и невеста,

Ты меня никогда не покинешь.

Нам родная земля дорога.

Мы богам поклоняемся в храме,

Мы покорны словам фараона,

Наши дни без движенья давно.

Злые духи пустыни песками

Дуют долгие годы в лицо –

Нам завидуют злобные духи.

Мы следим за разливами Нила,

Нашим нивам несущего жизнь,

И к нему обращаем хвалу.

Вся природа близка и прекрасна,

Когда служит она человеку

И трудам помогает его.

Ты со мною сестра и невеста,

Поклоняешься светлому солнцу,

Славишь родину нашу – Египет.

1938 февраль

7.

БОЖИИ КОРОВКИ

Вот маленькие аписы… Они

Вмиг разбрелись по рукаву толстовки.

Любимы мною божии коровки,

Они быкам египетским сродни.

И красные, пылают как огни,

Когда вперёд ползут без остановки.

Мне нравятся их скромные уловки,

Следя за ними – вспоминаю дни,

В которые любила Египтянка

Пришельца чуждой северной страны.

Нарушила заветы старины

Свободная, простая поселянка –

И перешла в сказания веков

Пасти со мною жертвенных быков.

1938 февраль

8.

Любовь вернёт былые сны,

Колоду карт своих рассыплет,

И снова я войду в Египет,

Внимая зову старины.

Я сдвину крышку саркофага

И встану в тленных пеленах,

Когда окаменевший прах

Земная оживит отвага.

Один пойду бродить в поля

Ещё затопленные Нилом,

Вновь поклонюсь моим могилам,

Тебе, священная земля.

Как правоверный египтянин,

Родную навещу семью,

И будет славить жизнь мою

Своими песнями крестьянин.

Сухое, тощее зерно

Само весною прорастает,

И тот спокойно умирает,

Кому воскреснуть суждено.

1938 апрель

Преданья косного Востока

Ему подспорьем были.

Крылатые духи духовное око

Насильно ему приоткрыли.

1937 октябрь 16

И вот любовь моя

К твоей стремится,

Ты самая упрямая,

Ты прямо львица.

1937

Осень настала.

Падают с клёнов и лип

Жёлтые листья.

Ветер с клумбы срывает

Цветы запоздалые…

1937 сентябрь

Листок беру я

Восковой с прожилками,

В нём горечи мёд.

Линию руки смотрю.

Гадаю свою судьбу.

1937

Солнце любовью

Дарит растенья в саду.

Лишь моё сердце:

Вовсе любви не знает,

Пребывает в печали.

1937

Я принёс цветы –

И в холодном вазоне

Горело пламя,

Внесённое из лесу –

Солнца кусок на столе.

1937

Думаешь легко

Написать танку тебе,

Возлюбленная?

Нужно ходить часами,

Считать слога и вздохи.

1937 сентябрь

Отцвели астры,

Отцветут и гвоздики –

Как и, ты радость!

Золотых волос твоих

Шёлк померкнет в тумане.

1937

Ты вся, как цветок

Нарядный, изысканный,

Благоуханный…

И мог бы сорвать я тебя,

Но лучше мимо пройду.

1937 сентябрь

Если сделано

Из хрупкого фарфора

Сердце твоё, друг,

Она будет играть им

И разобьёт случайно.

1937 сентябрь

Лишь одна звезда

В холодном, синем небе

Привлекает взгляд.

Снится любимая мне.

Прекрасен сон наяву.

1937

Пойти ли куда –

Душу тревога томит,

Скука объемлет.

Вот и сижу я дома

Долгими днями один.

1937 сентябрь

Снова дождь идёт.

Льются потоки воды

По тротуару.

Сегодня нужен зонтик

И новые калоши.

1937

С утра лёг иней

Голубой и девственный.

Старуха прошла,

Сапогами грязными

Проложила дорогу.

1937

Подобно вину,

Тринадцатая танка

Мутит мой разум.

Я пьян от пряных стихов,

Написанных в листопад.

1937

1938

Вот смуглая, красивая гадалка,

Раскинувшая карты на полу.

Толпятся тени длинные в углу.

Она одна, ей никого не жалко.

Гремит вдали невидимая прялка.

Она глядит в сиреневую мглу

И знает – нить, продетую в иглу

Спокойно обрезает Парка.

Её глаза огромные темны,

Они слезой туманятся невольно.

Ей всё равно – однако сердцу больно

От наступившей сразу тишины.

Суровый мир, сокрытый за коврами,

Врывается, переполняя снами…

1938 март 31

Мне дорога любовь безумного Эдгара

К Виргинии. Он никому на свете

За все сокровища не уступил бы нежной,

К нему покорно льнущей девочки. Не мог бы

Из города уехать, изменить порядок

Раз установленного дня, забыть тревоги…

Ей шёл девятый год, когда впервые

Постиг он, что любовь навеки свяжет,

Поработит его, но и взамен подарит

Преображённый мир. По вечерам у тётки

Засиживался он, размеренной беседой

Одновременно радуя и досаждая.

Он был любим, как сын, к его привычкам

И странностям обычно снисходили.

Виргиния росла с ним вместе…Утомлённый

Бесплодным днём, несущим огорченья,

Спешил он в дом, где был всегда желанен –

И память сохраняла для него

Теченье вечеров неповторимых.

Любил играть он с девочкою, наряжая

В костюмы фантастические кукол,

Придумывал смешные представленья,

Преображая комнату в огромный,

Народом переполненный театр.

Виргиния смеясь рукоплескала

Весёлым фокусам. В иные вечера

Они писали вместе акварелью

Кривые домики, деревья и людей.

Нередко у Эдгара на коленях

Малютка засыпала, прислонившись

К плечу. Боялся он тогда нарушить

Её покой, она казалась хрупкой

И маленькой. Безмолвно любоваться,

Оберегая сон её, он мог часами.

Был день рожденья тётки. У неё

Собрались гости. В их кругу Эдгар

Казался мрачным. Он сидел с бокалом

Вина и про себя скандировал стихи.

Так далеко была Виргиния, что даже

С ней перекинуться единым словом

Не мог он, так докучны были гости,

Что сердце разрывалося от скорби.

Вдруг все заметили Виргинию, все потянулись

К ней, заговорили сразу: – Да она совсем

Невеста! Как она мила! Немного

И замуж выдадим её! – Все эти шутки

Измучили Эдгара. И когда малютка,

Смущенье поборов, сказала твёрдо,

Указывая на поэта мрачного: – Я буду

Только его невеста! – Все переглянулись

И долго хохотали. В этом смехе

Обидного немного было, но Эдгар

Смутился, он не смел поверить

Словам Виргинии. Они стояли вместе

Среди смеющихся гостей и ждали

Когда утихнет гомон…

Так слагалось