Бандиты

      «Коллеги», мысленно передразнил его Джек. Коллеги Харби Суле, уролога.
      – Просто Джек спросил.
      – Ну, если он хочет там побывать – не знаю, правда, зачем, – могу ему организовать экскурсию, – вызвался Харби.
      В доме зазвонил телефон. Риджина подошла к нему.
      – Я так поняла, Джек уже побывал в Карвиле, – возразила Морин. – Ты забирал оттуда покойника?
      – Да, в воскресенье, – ответил Джек. Его так и подмывало сообщить всем: «Покойница оказалась жива. Полковник из Никарагуа хочет ее убить, поэтому нам пришлось вывезти ее на катафалке, а по дороге нас остановил другой никарагуанец, который на самом деле родом с Кубы, а с ним индеец из племени мискито – он потом еще застрелил того парня в „Ральф и Каку“, вы, наверное, читали об этом в газетах, он думает, он тут продолжает войну, на которую эти ребята собирают деньги, а эти деньги мы собираемся украсть». Господи, если б можно было рассказать хоть кусочек, хоть самое начало.
      – Когда это лодка утонула? – спросила вдруг мать. Такая чудесная была лодка. Вы же катались на ней по всей гавани, помнишь? Ты с Морин.
      Вернулась Риджина.
      – Лео звонил, сказал, чтобы мы садились за стол, он задерживается, – сказала она. – Мама, помочь тебе на кухне?
      – Скажите, что нужно делать, – поднялась с места Морин.
      Она подхватила старуху под руку, и все трое направились священнодействовать.
      – Риджина, что сказал Лео?
      Сестра оглянулась на него через плечо.
      – Я же тебе сказала. Наверное, привезли еще покойника.
      – Утром уже был один.
      – Ну что ж, а теперь второй. Господи прости, нам это кстати. Нужно срочно заново обить мебель. – Тут она пристальнее глянула на Джека и спросила: – А почему это ты ему не помогаешь сегодня?
      – У меня выходной.
      – Бедный Лео, – вздохнула Риджина, уходя. – мы тут развлекаемся, а он один возится с мертвецами.
      Джек внезапно поднялся. Почему-то ему захотелось поскорее уйти. Он бросил беспокойный взгляд на Каллена.
      Каллен наклонился к Харби Суле, упершись локтями в колени.
      – Наверное, в последнее время «узелок» вам не часто встречается, а? – спросил он.
      – Что-что? – удивился Харби.
      – «Узелок». Ну, когда член сворачивается и завязывается узелком. Говорят, есть только один способ его распутать. Мне рассказал об этом один парень, с которым такое приключилось. Он сказал, нужно выложить свой член на подоконник, зажмуриться и что есть силы опустить на него оконную раму. Больно хрен знает как, но это единственный способ распутать этот самый «узелок».
      – Впервые о таком слышу! – фыркнул доктор Суле.
      – Ну конечно, в последнее время это редко встречается, – подхватил Каллен. – Мне-то об этом рассказал сослуживец еще на Второй мировой, а в «Анголе» я ни у кого такого не видел, хотя там парней было предостаточно. Наверное, теперь это лечат таблетками. Нынче от всего изобрели лекарства, должно быть, и от «узелка» тоже. Интересно знать – да нет, это вряд ли, – я насчет того, бывает ли такое у женщин. Вы же и женщин лечите, верно?
      – Разумеется, – с достоинством отвечал Харби.
      – Повезло вам, каждый день им в киску заглядываете! Ох, а я-то потайных местечек не видал вот уже двадцать семь лет. Я совсем готов, на взводе, только вот… Это правда, что если им не пользоваться, он вроде как увянет?
      Харби выглядел точь-в-точь как набальзамированный покойник, ему бы еще глаза закрыть да челюсть подвязать.
      Каллен все твердил свое: дескать, несмотря на столь долгий перерыв, он твердо намерен вернуться к активной жизни, кое-кто ему в этом поможет, вот только с простатой нелады, не будет ли доктор так добр осмотреть ее, пока не сели за ужин.
      Джек со стаканом в руке перешел в дом, а за спиной у него Каллен бубнил:
      – Конечно, саморучно мы себя обслуживали… Что по этому поводу думает Харби, Джек уже не расслышал. Он вышел в коридор, тянувшийся через весь дом, и остановился, наткнувшись на выходившую из гостевой спальни Морин. Морин на ходу застегивала свою белую косметичку. В комнате было темно и уютно.
      – Ты как, Морин?
      – Отлично. – Распрямилась, отвела плечи назад. Заходила в спальню поправить косметику, похоже, подвела глаза.
      – Выглядишь отлично.
      – Спасибо на добром слове.
      – Ни капельки не изменилась.
      – В самом деле? По правде сказать, мы оба стараемся держать форму. Каждое утро мы с Харби пробегаем четыре мили, в любую погоду, перед тем, как он уезжает на работу.
      – Вы с Харби?
      – И следим за питанием. Никаких жирных соусов. Представляешь, мне пришлось заново учиться готовить. Мы не пользуемся мучной подливкой! Каково это для девушки из Нового Орлеана?
      – Нелегко тебе пришлось.
      – Непрожаренного мяса не едим. Забыли про гриль, про мясные тефтели, про спагетти… – Она позволила себе легкую улыбку. – Ты тоже неплохо выглядишь, Джек. Жизнь удалась?
      – Да, наверное, – задумчиво протянул он. На миг он вообразил себе, как Харби занимается с Морин любовью, размеренно отсчитывая: и – раз, и – два.
      Морин уставилась на него, сморщив носик.
      – Что ты смеешься?
      – Не знаю. Настроение хорошее.
      – Это ты ни капельки не изменился, Джек. Ты по-прежнему, как бы это сказать, – какой-то не такой.
      – Хорошо, если так, – признал он с улыбкой.
      Вечернее солнце висело над подъездной дорожкой, било в глаза.
      – Дни становятся длиннее, только я не становлюсь моложе, – вздохнул Каллен. – Вот бы Рой подыскал мне кого-нибудь.
      – Ты хоть знаешь, с какими женщинами он водится? – предостерег его Джек.
      – Еще бы не знать.
      – Смотри, подцепишь какую-нибудь гадость.
      – Наплевать.
      – Придется снова идти к Харби. Он твою простату посмотрел?
      – Сказал, чтобы я пришел к нему в приемную и прихватил с собой тридцать пять долларов.
      – Ну вот, а тогда придется лечить и то, и другое.
      – Повторить тебе еще раз, на что мне наплевать в мои шестьдесят пять? – предложил Каллен. – И чего мне надо, тоже напомнить?
      Люси вышла с террасы и двинулась им навстречу по мощеному патио. Она снова оделась в черное. Очередная ряса, подумал Джек, эта новая Люси пытается войти в роль. Тоненькая фигурка, руки глубоко засунуты в карманы джинсов. Каллен шел чуть впереди Джека вдоль кирпичной стены по заднему двору, мимо кустов и цветов, пышно разросшихся под щедрым весенним дождем. Внутренний дворик словно крышей накрывали склонившиеся друг к другу кроны деревьев, под ними была тень, и лицо Люси казалось бледным и озабоченным.
      – Два раза звонил Рой, – сообщила она. – Сегодня они обошли пять банков и из каждого выходили с полным мешком.
      Каллен что-то простонал.
      Они подошли к дому. Джек внимательнее всмотрелся в Люси и понял, что эта небрежная поза, руки в карманах, – лишь маска, скрывающая чудовищное напряжение.
      – Где они сейчас?
      – Вернулись в гостиницу. Второй раз Рой звонил буквально десять минут назад. Сказал, они поставили машину в гараж «Ройял-Сонеста», напротив гостиницы.
      – Новую машину?
      – Да, «мерседес»-седан, кремового цвета, 560L, последняя модель.
      – Денежки у них водятся, ничего не скажешь.
      – Рой сказал, они поднялись с мешками наверх, заказали шампанское и с тех пор не выходят из номера. Обещал позвонить через час, «доложить обстановку».
      – Где он?
      – Там, где же еще. Он снял номер в гостинице на том же этаже. Как ему это удалось, а?
      – Не знаю, – сказал Джек. – Повезло, наверное. Рой на все способен. Вот за это-то мы его ценим и любим.
      На это Люси ничего не ответила, даже бровью не повела. Молча повернулась и вошла в дом, а они последовали за ней.

21

      Дагоберто Годой и Криспин Рейна пили шампанское, привычно закусывая креветками, и беседовали по-испански, не обращая внимания на Уолли Скейлса, человека из ЦРУ. По новостям показывали любительскую видеозапись о семейной жизни Фердинанда Маркоса; ее-то они и комментировали. На каком-то празднестве жена диктатора Имельда распевала во весь голос, покуда ее супруг расправлялся с пиццей.
      – Он и на минуту жевать не перестал, – сказал Дагоберто, – а эта корова знай себе поет. Говорят, у нее были тысячи платьев и столько же пар обуви.
      – Он украл миллиарды, а то и больше, – подхватил Криспин.
      – Слушай сюда, – сказал Дагоберто, – у нее было столько обуви, что она могла надевать каждый день новую пару, и так целых восемь лет подряд. У нее было пять сотен лифчиков на ее здоровенные титьки, она предпочитала черные. А вон Бонг-Бонг, сын Маркоса, теперь он поет. Сдается мне, он извращенец.
      – Это Джордж Гамильтон, – поправил его Криспин.
      – Не, я не о нем. Тот, с размалеванной физиономией, извращенец.
      – Гребаный Маркое, сам коротышка, а яйца что надо, – высказался Криспин.
      – Ага, – подхватил Дагоберто, – уж он-то пожил в свое удовольствие. Женщин перетрахал больше, чем Сомоса. Зачем только женился на такой корове? Да, он знал толк в жизни. Ты только погляди.
      – А теперь ему нужна специальная машинка, чтобы пописать, – вздохнул Криспин.
      – За все приходится платить, – подвел итог Дагоберто. – Тут уж ничего не поделаешь. Но пока конец не настал… Черт, этот парень здорово пожил. – Дагоберто отхлебнул шампанского, продолжая жевать креветку, потом оглянулся на молчаливого гостя и, спохватившись, пригласил его: – Поешь с нами, Уолли, это ведь в последний раз.
      Уолли Скейлс смотрел телепередачу, даже не присаживаясь. Покачал головой, поправил очки на носу, подошел к сервировочному столику и выбрал креветку с блюда, обложенного льдом.
      – Мы могли бы спасти Маркоса, но его время вышло. Даже нашему президенту пришлось смириться с этим. Но этот чертяка умел жить, что верно, то верно.
      – Вот я и говорю Криспину, – отозвался Дагоберто. – Никому не воспрещается наслаждаться жизнью, лишь бы твой народ не голодал. Но так, как поступил он… Забрать все деньги и вывезти их из страны – это позор. Вот, – с этими словами он вытащил из ведерка очередную бутылку шампанского и налил Скейлсу, – я тоже сейчас наслаждаюсь жизнью. Но это совсем другое дело. Быть может, я в последний раз ем такую еду. Еще несколько дней – и я снова буду в горах, жевать сухой паек и сражаться за свободу. – Он поднял стакан. – Быть может, я последний раз в жизни пью шампанское.
      – Так выпей побольше, – посоветовал ему Уолли Скейлс. – Покути последнюю ночку. Только не забудь заплатить по счету, когда будешь уезжать. – Он искоса поглядел на три мешка, лежавших на кровати – три полных и два пустых. – Сколько ты собрал, два с половиной миллиона?
      – Нет, Уолли, ровно два миллиона сто шестьдесят четыре тысячи долларов, – уточнил Дагоберто. – Хватит на один бомбардировщик. Хотя, может быть, нам удастся достать по дешевке вертолет. Мы предлагали сандинистским пилотам миллион долларов, если они угонят «Ми-24».
      – Кто же купится на это предложение! Они ведь понимают, что вы расплатитесь с ними пулей в голову.
      – Нет-нет, ничего подобного, Уолли.
      – Вы могли бы по дешевке получить за «Ми-16» полмиллиона. Знаешь где? У филиппинцев сколько угодно оружия и прочего дерьма. – Допив шампанское, Уолли Скейлс снова оглянулся на мешки с деньгами. – Не опасно ли оставлять их тут на ночь?
      – Мы готовы защищать их ценой собственной жизни, – произнес Дагоберто, гостеприимно приподнимая бутылку.
      Уолли Скейлс отставил свой стакан.
      – Ну, мне пора бежать. Позвони мне завтра из Галфпорта, прежде чем сядешь на корабль. Позвони по секретному номеру, а потом съешь кусочек бумаги, на котором он записан. – На лице полковника проступило тупое недоумение, и Уолли поспешил объяснить: – Это шутка, Берти, шпионский юмор. Всем известно, чем мы тут занимаемся. Кое-кто из местных никарагуанцев просто вне себя оттого, что ты не обратился к ним.
      – Я доверяю своим людям, – возразил Дагоберто, кивая в сторону Криспина. – Конечно, кое-кого из здешних я давно знаю, но люди меняются. Я знаю семью Криспина, знаю его преданность.
      – Фрэнклину ты тоже доверяешь?
      – Конечно. Что ему скажешь, то он и сделает.
      – А вот он не вполне доверяет вам. Что-то в вас его смущает.
      – Что, он сам так тебе сказал?
      – Он сказал, будто вы говорите только о Майами, какой это большой город, сколько там блондинок и все такое.
      – Фрэнклин?
      – Вот что я вам скажу. Во-первых, этот парень следит за вами. Я как следует присмотрелся к нему, он любит меня, как своего большого белого брата. Вам понятно, что я имею в виду? Этот парень предан делу, он может сидеть на хлебе и воде и не станет жаловаться. Во-вторых, вы не замечаете, насколько он одинок. По-моему, он заточил на вас зуб, ребята, и именно потому, что вы не обращаете на него внимания. Ясно вам? Позовите его в номер, налейте ему стаканчик. Это же не за ваш счет, Господи боже ты мой! Понятно?
      – Конечно, – ответил Дагоберто, пожимая плечами. – Что тут такого?
      Уолли Скейлс двинулся к двери, но приостановился, бросив прощальный взгляд на телевизор.
      – Знаете, что я заметил во всей этой филиппинской заварушке? Помните, с чего начался переворот? Я думал об этом еще вчера, когда узнал, что Джерри Бойлан был убит – прошу прощения, ликвидирован – в мужском туалете. Давным-давно, когда ирландцы взбунтовались против британцев – они называли это восстанием – Ирландская Республиканская армия захватила почту в Дублине. Это было в тысяча девятьсот шестнадцатом. А с чего начали филиппинцы, восставшие против Маркоса? Они захватили это чертово телевидение. Джентльмены, времена меняются, настала эпоха электронной связи. Теперь уже вам понадобится не видеокамера, а компьютер.
 
      Оставшись вдвоем, никарагуанский полковник и проживающий в Майами никарагуанец кубинского происхождения снова заговорили по-испански и продолжали пить шампанское, хотя о креветках почти забыли. Дагоберто хмуро поглядывал на экран. Ему показалось было, что все еще идет передача о семействе, правившем Филиппинами, но потом он сообразил, что уже началось «Колесо фортуны».
      – Думаешь, Фрэнклин что-то разболтал ему? – осторожно спросил Криспин.
      – Думаю, Уолли сочиняет, чтобы мы думали, будто ЦРУ следит за нами, – ответил Дагоберто. – Мне следовало сделать вид, что я оскорблен. Так и сказать: ты меня оскорбил, может даже, впасть в раж.
      – Оставь, – сказал Криспин, – в сегодняшней газете тоже пишут: интересно, попадет ли наша помощь «контрас» в руки патриотов-антикоммунистов или осядет на счетах в Майами? По мне, не стоит протестовать, пусть себе чешут языки.
      – Завтра я скажу ему, что он меня обидел.
      – Завтра тебе предстоит сказать Уолли совсем другое: «Меня ограбили!» Попрактикуйся, чтобы вышло с чувством. Вот так: «Этот сукин сын забрал все деньги!»
      Дагоберто задумчиво уставился в окно. Там, словно картина в раме, проступал в вечернем свете балкон стоявшего напротив отеля «Ройял-Сонеста».
      – Завтра Насио возьмет в аэропорту билет, заказанный на имя Фрэнклина Диоса, – рассуждал он вслух, – в девять десять он вылетит в Атланту, а оттуда – в Майами.
      – Насио с виду ничуть не похож на Фрэнклина.
      – Это не важно. Насио позвонит из Атланты, когда убедится, что самолет в Майами не задерживается. Перед самым вылетом.
      – Ты ему доверяешь?
      – Насио служил в гвардии, был моим адъютантом, до тех пор пока в тысяча девятьсот семьдесят девятом не перебрался сюда. Он вопросов не задает. Так, а в это же время Фрэнклин приедет в аэропорт, чтобы вернуть автомобиль.
      – Он не узнает Насио? – забеспокоился Криспин. – Вдруг они столкнутся лицом к лицу?
      – Они никогда не виделись. Насио родом из Манагуа. Отлично, Фрэнклин возвращается в гостиницу на такси, мы уезжаем на новом «мерседесе». А перед тем как отправить Фрэнклина в аэропорт, я позвоню Уолли и скажу, что он меня оскорбил.
      – Забудь об этом, ты что, с ума сошел? – возмутился Криспин. Он сидел в расслабленной позе, закинув одну ногу на подлокотник кресла. – Ты должен сказать ему только одно: мы спустились позавтракать, оставив Фрэнклина сторожить деньги, а когда мы вернулись, деньги исчезли, и «крайслер» тоже.
      – Я не стану говорить, что Фрэнклин отгоняет «крайслер» в аэропорт.
      – Матерь Божья! – воскликнул Криспин. – Ни слова не говори про аэропорт. Просто скажи: этот парень, которому ЦРУ так доверяло, взял деньги и «крайслер»! Вот что случилось, и теперь мы погонимся за ним.
      – Уолли спросит, где мы собираемся его искать.
      – Откуда тебе знать где? Ты в ярости, ты вне себя. Вот тут-то можешь впасть в неистовство. Скажешь Уолли, что мы ему еще позвоним.
      – А вдруг он вызовет полицию?
      – Пусть они ищут, нам-то что? Мы снова позвоним ему, когда Насио вылетит из Атланты, так? Он уже, можно сказать, будет в Майами. Скажем Уолли, что обзвонили несколько авиакомпаний, но они отказываются предоставлять информацию, так что пусть он сам все выяснит – потребуйэтого, – а ты позвонишь ему позднее.
      – В третий раз.
      – Да, ты же вне себя.
      – Откуда я позвоню?
      – Откуда я знаю, где мы будем к тому времени? Из гостиницы мы уже выпишемся. Наверное, мы будем в штате Миссисипи.
      – Я позвоню ему после того, как мы убьем индейца.
      – Вот именно.
      – Значит, я звоню Уолли в третий раз…
      – И он сообщает, что Фрэнклин вылетел в Майами.
      – А вдруг он еще не будет этого знать?
      – Будет-будет. Ты говоришь, что мы вылетаем вслед за ним, и вешаешь трубку. Вот и все.
      – Так, а теперь вот еще что: куда мы денем тело, когда убьем индейца?
      – Это что-то новенькое, – ухмыльнулся Криспин, – обычно ты предпочитаешь оставлять трупы на виду.
      – Надо решить, куда мы его денем.
      – Присмотрим какое-нибудь местечко. В лесу, в Миссисипи.
      – В машине останется кровь.
      – Запачкается эта машина – купишь новую.
      – Она стоит шестьдесят тысяч баксов. Криспин приподнял стакан, подождал, пока осядет пена, и отхлебнул шампанского.
      – Его надо убить. Почему тебя это так волнует?
      – Мне плевать на индейца. Мне его нисколько не жаль.
      – Так чего же ты переживаешь?
      – Я солдат. Это не то же самое, что убивать на войне.
      – Скоро ты уже не будешь солдатом, – улыбнулся Криспин. – Можешь считать, что с этого дня для тебя начнется новая жизнь.
      Дагоберто ненадолго примолк.
      – Нам понадобится лопата, – сказал он после паузы.
      – Зачем?
      – Зарыть индейца.
      – Зарыть надо только его руки и голову. Для этого лопата не нужна.
      – Значит, нужен топор.
      – Добудем.
      – Топор или мачете.
      – Топор здесь найти проще.
      – Чертов индеец, доносит на нас.
      – Ты же сам сказал: Уолли все это выдумал.
      – Что-то выдумал, но этот индеец болтает ему про нас, я уверен. Боже мой, ни на кого нельзя положиться!
 
      Выйдя из отеля, Уолли Скейлс пересек улицу Бьенвилль и подошел к Фрэнклину де Диос. Тот стоял возле черного «крайслера» все в том же модном черном костюме, застегнутом на все пуговицы, но без галстука. Личный шофер, индеец, доставленный прямиком из джунглей Рио-Коко в Майами, а оттуда – во Французский квартал Орлеана. И ведь никогда не знаешь, что творится у него в башке, подумал Скейлс.
      – Может, нам выпить на прощание, друг?
      – Мне нельзя отлучаться.
      – Они пьют в номере и никуда не уйдут, там ведь деньги.
      – Они велели мне оставаться здесь.
      – А если улизнуть? Развеяться немного?
      – Что-что?
      – Нет, это я так просто, болтаю. Ты всю ночь будешь тут торчать?
      – Они велели следить.
      – За чем следить?
      – Не знаю.
      – По-моему, их ничего особо не тревожит. Тебе кажется, их что-то тревожит?
      – Они думают только о себе.
      На мгновение индеец приоткрыл ему свои мысли.
      – Ты хочешь о чем-то рассказать мне, Фрэнклин?
      Индеец на миг призадумался, потом отрицательно покачал головой.
      – Не было ничего странного, необычного? Где ты был сегодня?
      – Ездил за ее машиной.
      – Куда именно?
      – Взад-вперед.
      – Ты можешь о чем угодно рассказывать мне, друг. Что тебя беспокоит? – Уолли Скейлс сделал паузу, надеясь, что индеец решится облегчить душу, но тот молчал. – Полагаю, это тебе выпало прикончить того парня в ресторане. В туалете. Фрэнклин промолчал.
      – Жаль, что тебе пришлось это сделать. Конечно, это был опасный человек. Он попытался бы украсть ваши деньги, он бы и сам кого угодно убил ради них. Нам известно, что он побывал в Манагуа… Что ж, ладно. Ты готов, собрался уже? Завтра ведь поплывешь домой?
      – Думаю, пора возвращаться. Семью повидать.
      – И снова на войну?
      Фрэнклин пожал плечами, вновь уходя в себя.
      – Хочешь остаться здесь? Я это устрою.
      – Я хочу домой.
      – Если ты этого хочешь, ты это и получишь, – сказал Скейлс – Снова эти чертовы летучие мыши, бьющиеся в окно, малярия, гепатит, понос – лучшее оружие этого сукиного сына Сомосы, – и жуки. Все известные людям жуки, и еще пара дюжин в придачу. В жизни не видел ничего подобного. Они прямо как звери какие-то. Я прожил там два года, друг мой, и уж я-то туда ни за что не вернусь, хоть озолоти меня, хоть убей. Эти борцы за свободу там, в гостинице, жаловались, что в последний раз ужинают за триста долларов. У меня сердце кровью обливается. Полковник с Криспином говорят по-своему…
      Уолли Скейлс посмотрел в сторону Бурбон-стрит, по которой непрерывным потоком шли туристы, и нахмурился, вспоминая, что хотел сказать.
      – Вот что, Фрэнклин, я тебе кое в чем признаюсь, ведь больше мы не увидимся. Я хорошо говорю по-испански и практически все понимаю, только не показываю вида. Притворись глухим и слушай внимательно. Вот и полковник по-испански говорит одно, а по-английски совсем другое. Даже если б я не знал языка, его выдала бы интонация, когда он с испанского переходит на английский, а он этого не понимает. Особых секретов я не узнал, но почувствовал, как его сжигает алчность, и хочу предупредить тебя, Фрэнклин: смотри в оба. Тебя они на этот разговор не позвали, и виной тому не только их заносчивость. Эти ребята вовсю наслаждаются жизнью, трудно поверить, что они и впрямь собираются вернуться к партизанам. Они бросят тебя здесь, на углу, и растворятся в воздухе. Если эти сукины дети тебя бросят, звони мне. Я дам тебе свой номер телефона в «Хилтон-хед», это Южная Каролина. Если что, я приеду за тобой и помогу тебе вернуться домой, обещаю. А если они возьмут тебя с собой и поедут в Майами или куда-нибудь еще, например, в Ки-Бискейн, ты дай мне знать, хорошо? Мне плевать на деньги, они их не от сирот и вдов получили, но я не хочу, чтобы меня провели, как желторотого юнца. Договорились? Ты мне позвонишь? Фрэнклин кивнул.
      – Ты деньги-то видел? Фрэнклин покачал головой.
      – Наверху пять мешков. Они говорят, три из них доверху набиты долларами. – Нахмурившись, Уолли Скейлс поправил очки на носу. – Что они, совсем тупые? Вряд ли они с ходу назовут столицу Небраски, но они же не полные идиоты, а? Два миллиона баксов лежат в номере, а они напились и ложатся спать. Вот ты бы на месте полковника что сделал, чтобы уберечь деньги?
      – Если б не караулил их с пистолетом? – уточнил Фрэнклин.
      – Ну да.
      – Может, лучше их спрятать?
      – Да, но как?
      Пусть он хорошенько подумает.
      – Помнишь, Фрэнклин, мы учили тебя закладывать бомбы? Человек открывает дверь или окно, и – хлоп! Как-то раз полковник ликвидировал священника с помощью такого устройства. Священник открыл багажник и отправился к праотцам. Знаешь, почему я сейчас вспомнил об этом? Если эти двое так ничего тебе и не скажут, а тебя разберет любопытство, не вздумай открыть что-нибудь наобум, багажник, например. Ты понял? Кивни, если понял.
      Фрэнклин кивнул.
      – Они сказали, что собрали больше двух миллионов. Сколько это будет, если перевести в кордобы? Добавь несколько нулей, если обменять на черном рынке. Если не тратить эти деньги на оружие и боеприпасы, сколько на них можно накупить бобов, а?
      Индеец даже глазом не моргнул.
      – Да, но мы-то предпочитаем исподтишка вести войну. – Уолли Скейлс снова поглядел в сторону Бурбон-стрит, откуда теперь доносились звуки оркестра. Потом снова поглядел на Фрэнклина и сказал совсем тихо: – Знаешь, что я тебе скажу?
      Только тебе одному, и ты никому не говори. Я бросаю эту чертову работу. Тот человек, который привел меня в Управление, сделал карьеру, стал заместителем директора, лучший профессионал во всей фирме, уже подписал прошение об отставке. Он по уши сыт этим дерьмом. Я тоже ухожу. Знаешь, почему?
      Он терпеливо дождался, чтобы Фрэнклин покачал головой, глядя на него своими темными, неизменно серьезными глазами.
      – Потому что мы всегда правы, черт бы нас побрал, что бы мы ни натворили, с какими бы людьми ни имели дело. Ты понял, о чем я говорю?
      – Тебе это надоело, – сказал индеец.
      – Еще как!

22

      Люси жила в этом доме всю жизнь, пока не ушла в монастырь. Джеку она сказала, что на ее памяти раз в несколько лет обновлялись обои и мебель, но внешний вид комнат, кроме террасы, оставался прежним. Можно было прожить в доме до глубокой старости и не заметить никаких перемен, если только не выходить на эту террасу. Люси сказала, что в нашем климате, в Новом Орлеане, надо быть начеку, не то сам мхом обрастешь, и дело тут не только в повышенной влажности. Хотела бы она знать, чем живет ее мама, но не может ее понять. Надо будет попытаться достучаться до нее – это тоже долг сестры милосердия. Еще Люси сказала, что теперь отец стал ей как-то ближе, что она впервые стала воспринимать его не как отца, а просто как человека, мужчину.
      Они вели этот разговор посреди главного зала, стоя на пороге темной парадной гостиной.
      – Я поняла, что совершенно не разбираюсь в мужчинах. Я не могу вообразить себя мужчиной.
      – Я никогда и не пытался представить себе, что значит быть девушкой, – откликнулся Джек. Поразмыслив минутку, он добавил: – Да и никогда не смог бы.
      – Ты не всматриваешься в самого себя, верно?
      – Почему же? Я порой ловлю себя на том, что позирую, выставляюсь.
      – Выходит, ты замечаешь только, когда перестаешь быть самим собой.
      – Что-то не пойму, о чем речь.
      – Пока я не ушла из дома, я ничего не знала о мужчинах. У меня были знакомые мальчики, я знала их отцов. Мальчики пили, напускали на себя трагический вид, и все это было неестественно, преувеличенно. Хотели привлечь к себе внимание. Никакой трагедии у них на самом деле не было, вот они и пили и развлекались вовсю. К развлечениям они относились очень серьезно. От них я ничему не научилась. Я хорошо знала этих мальчиков и их отцов, но это не помогло мне узнать мужчин. Понимаешь? Мужчины превратились в нечто среднее между всеми этими парнями и их родителями. Так было, пока я не познакомилось с тобой, а потом с Роем и Калленом. До сих пор я никогда не наблюдала мужчин вблизи, не замечала, насколько они отличаются от нас именно тем, что они – мужчины.
      – Ты наблюдалаза мной?
      – Вроде того. Ты ведь хорошо разбираешься в женщинах, верно? У тебя их было много. Та, с которой ты разговаривал в ресторане, – это была Хелен?
      – Откуда ты знаешь?
      – У нее рыжие волосы, ты рассказывал.
      – Когда мы встречались, они были другими – волосы, я имею в виду. Теперь она их завила, сделала перманент.
      – Я заметила, как она поглядела на тебя, как только вошла. Ты рассказал ей, что мы задумали, ведь так?
      – Я должен был ей рассказать – ведь она нас здорово выручила.
      – А потом ты провел с ней ночь?
      – Ну да, вообще-то… – забормотал он. Потом окрепшим голосом: – Да, мы спали вместе. Но мы ничего такого не делали. – Господи Иисусе! Он словно со стороны, не веря собственным ушам, слышал свой голос. Как будто он извиняется, оправдывается в чем-то.
      – Ты доверяешь ей?
      – Да, конечно, доверяю. Конечно. Иначе не стал бы ей рассказывать.
      – Ты спросил ее, что она думает обо всем этом? Ты хотел знать ее мнение?
      – Может быть. Не помню точно.
      – Ты хочешь все бросить? Ты в любой момент можешь это сделать. Можешь взять и уйти. Я тебя не держу.
      – Я с тобой, – ответил Джек.
      – В самом деле? – Она пристально глянула на него.
      Джек опустил руки ей на плечи, чуть-чуть подтянул девушку к себе, поцеловал в теплые, приоткрывшиеся навстречу ему губы.
      – Ты со мной? – повторила она.
      Она ждала ответа, и он снова поцеловал ее – поцеловал, потому что хотел этого, потому что ее лицо казалось таким нежным и беззащитным, а за спиной, из-за распахнутой двери гостиной подступала темнота, поцеловал ее, потому что не знал, что сказать.
      – Что это значит? – уточнила она.
      – Нужно все анализировать?
      – Ты хочешь переспать со мной? Хочешь заняться со мной любовью?
      – Погоди, – сказал он. – А что это значит? Ты спрашиваешь, чего бы я хотел, или ты мне это предлагаешь?
      – Я слишком серьезно отношусь к этому, – усмехнулась Люси. – Мне всегда казалось – уступить можно лишь непреодолимому порыву чувств.
      – Ну да, в общем и целом. Понимаешь, главное – чтобы ты сам себя устраивал. Нравился себе. Тогда все в порядке. А серьезно относиться к этому не обязательно. Можно просто получить удовольствие – большое удовольствие.
      – Я никогда не занималась любовью.
      – Неужели?! – вырвалось у него. Он тут же пожалел, что выдал свое изумление, и поспешил как-то поправиться: – Ну да, конечно. Ты же давала обет целомудрия.
      – Меня это как-то не слишком интересовало…
      – Ну да, ты хранила чистоту. Но теперь ты стала думать об этом, да?
      – Знаешь, когда я впервые подумала об этом?
      – Расскажи мне, – попросил Джек.
      – Тогда, в спальне, когда я сидела возле тебя на кровати. Потом я призадумалась: может, я затем и пришла к тебе – то есть я напрашивалась на это.
      – Я думал, тебе просто надо выговориться.
      – Да, конечно. Но я сидела на твоей кровати и так отчетливо чувствовала, что мы с тобой – вдвоем в темной спальне. Это было так близко, интимно. С этого все и должно начинаться, и мне это понравилось. Мне хотелось, чтобы ты дотронулся до меня, и все же я ужасно этого боялась.