– Мне кажется, его нашли подальше, на задворках, синьор, – сказал водитель.
Обогнув здание справа, Брунетти увидал поле, еще одну дырявую ограду, чудом выжившую акацию, и под ней – полицейского, который сидел на деревянном стуле и спал, уронив голову на грудь.
Не успел Брунетти раскрыть рта, как водитель выкрикнул:
– Скарпа! Комиссар прибыл!
Голова полицейского дернулась, он в ту же секунду проснулся, вскочил на ноги и, увидав Брунетти, выпалил:
– Капрал Скарпа, синьор!
Форменная куртка стража висела на спинке стула, насквозь сырая рубашка прилипла к телу, из белой став бледно-розовой.
– Как долго вы здесь находитесь, Скарпа? – спросил Брунетти, подойдя к полицейскому.
– С того времени, как уехали эксперты, синьор.
– Когда это было?
– Примерно в три часа.
– Для чего вы остались?
– Сержант приказал мне оставаться здесь, чтобы помочь дознавателям расспросить рабочих, когда они приедут.
– А почему вы сидите на жаре?
– Я не мог оставаться внутри, синьор, из-за запаха, – честно признался полицейский. – Я вышел, и меня вырвало. Я больше не мог войти обратно. Первый час я был на ногах, но потом подумал, что все равно, раз здесь есть такой маленький кусочек тени и нельзя ходить туда-сюда, то уж лучше я сяду, чем буду столбом торчать.
Пока он говорил, Брунетти и водитель инстинктивно подвинулись в тень акации.
– Так дознаватели приехали или нет? – спросил Брунетти.
– Да, синьор. Около часа назад.
– Почему же вы до сих пор здесь?
Полицейский тупо таращился на него.
– Я просил у сержанта позволения вернуться в город, но он хотел, чтобы я остался и помог. Я сказал, что не могу, если только рабочие сами не выйдут сюда. Он не разрешил, а внутри такая вонь, что с ног валит.
Как бы в подтверждение его слов, легкий ветерок игриво окатил их этим самым ароматом скотобойни.
– Ну а здесь-то вы что делаете? Почему вы не пошли в машину?
– Он сказал, чтобы я ждал здесь. Я просил разрешить посидеть в машине, там кондиционер, но он не позволил. Он сказал, чтобы я сидел здесь, если не хочу помогать. – И, опережая следующий вопрос Брунетти, добавил: – А автобус за рабочими придет сюда только в семь пятнадцать, после смены.
Помолчав, Брунетти спросил:
– Где он лежал?
Полицейский обернулся и указал на заросли по другую сторону ограды:
– Вон там, синьор.
– Кто его обнаружил?
– Один из рабочих. Он вышел на перекур и увидал туфли, ну, туфли этого парня. Красные. Ну и подошел поближе, чтобы получше их рассмотреть.
– А следы были?
– Наверное, были, синьор. Я точно не знаю. Этот рабочий, что первым увидал его, наверняка наследил, да и мы тоже… – Он замолчал, утирая пот со лба.
– Кто ходил туда? Ваш сержант?
– Да, синьор.
Брунетти взглянул на кустарник, затем снова на промокшую от пота рубашку полицейского.
– Идите садитесь в нашу машину, Скарпа. Там работает кондиционер. А вы, – он повернулся к водителю, – проводите его. И оба ждите меня там.
– Спасибо, синьор, – благодарно вздохнул капрал и взял свою форменную куртку, собираясь надеть ее.
– Не беспокойтесь, – сжалился Брунетти, увидав, что он продевает руку в рукав.
– Спасибо, синьор, – повторил тот, подхватил стул, и они вдвоем с водителем побрели к скотобойне. Прежде чем свернуть за угол, Скарпа оставил стул на заднем дворе. Брунетти поглядел им вслед и, низко нагнувшись, полез в дыру.
Сразу можно было догадаться, что на месте побывали эксперты-криминалисты: они продырявили землю вокруг колышками своих нивелиров, они так шаркали ногами, что свезли всю грязь, вырвали целую копну острой осоки, – наверное, для того, чтобы невзначай не изрезать тело, когда его будут доставать.
Вдруг позади хлопнула дверь, и мужской голос крикнул:
– Эй, вы! Что вам там надо? А ну-ка убирайтесь!
Брунетти обернулся: к нему, как он и подумал, спешил полицейский, появившийся из скотобойни. Так как Брунетти не двигался с места, полицейский рванул из кобуры пистолет и приказал:
– Руки вверх! Назад, к сетке!
Брунетти вернулся к сетке, держа руки по сторонам, как канатоходец – для равновесия.
– Я сказал, руки вверх! – рявкнул полицейский, когда Брунетти приблизился.
Видя, что его взяли на мушку, Брунетти не стал спорить и доказывать, что руки, мол, у него вверху, разве что не над головой, а просто сказал:
– Добрый день, сержант. Я комиссар Брунетти из Венеции. Вы, наверное, опрашиваете свидетелей?
Хотя в маленьких глазках сержанта не заметно было большого ума, но все-таки он не был настолько глуп, чтобы не увидать поджидавшей его ловушки. Он мог либо потребовать у Брунетти документы – у самого комиссара полиции! – либо поверить на слово человеку, назвавшему комиссаром.
– Прошу прощения, комиссар, я не узнал вас, солнце бьет в глаза, – сказал сержант, хоть солнце било ему в левое плечо. Брунетти уже был готов мысленно похвалить его за находчивость, но тот добавил: – Всегда так, когда выходишь из темноты на свет. И потом, я никого не ждал.
Буффо, – гласил именной жетон на груди сержанта.
– У вас в полиции нехватка следователей, и потому дело поручили мне.
Брунетти согнулся и полез в дыру. Пока он лез, Буффо успел сунуть пистолет на место и застегнуть кобуру.
Брунетти в сопровождении сержанта направился на задний двор.
– Что вам удалось узнать?
– Почти ничего, кроме того, что нам сообщили по телефону сегодня утром, синьор. Мясник, Беттино Кола, наткнулся на тело сегодня в двенадцатом часу утра. Он вышел покурить и увидел возле куста туфли.
– А когда вы приехали, туфли лежали там?
– Да, именно там и лежали, – отвечал Буффо уверенным тоном, будто Кола нарочно подкинул к трупу туфли, чтобы отвести от себя подозрения. Подобно любому честному гражданину или преступнику, Брунетти на дух не переносил таких проницательных сыщиков. – По телефону сказали, что в поле лежит женщина. Когда мы приехали, то оказалось, что это мужчина.
– У меня есть сведения, что он занимался проституцией, – спокойно произнес Брунетти. – Личность установили?
– Пока нет. Наш фотограф сделал снимки в морге, хотя его так измочалили, что от лица почти "ничего не осталось, и потом по этим снимкам художник набросает его примерный портрет. Мы покажем этот рисунок кое-кому, и рано или поздно все прояснится. Они хорошо друг друга знают, эти ребята. – Буффо презрительно сплюнул сквозь зубы. – Если он из местных, то мы быстро все выясним.
– А если нет?
– Тогда дело затянется. Мы можем вообще не узнать, кто он такой. В любом случае невелика потеря.
– Почему же, сержант Буффо? – подозрительно ласковым голосом осведомился Брунетти. Но Буффо не обращал внимания на такую ерунду, как интонация, он слышал только слова.
– Да кому они нужны? Извращенцы. Такой наградит СПИДом честного рабочего человека, и хоть бы хны. – Буффо снова сплюнул.
Брунетти остановился и обернулся к сержанту:
– Насколько я понимаю, сержант Буффо, этот ваш честный трудяга сам платит извращенцу, чтобы трахнуть его в задницу. Давайте не будем об этом забывать. И еще не будем забывать, что, кем бы ни был убитый, его убийство – это преступление и наш с вами долг – найти преступника, будь он хоть честный рабочий человек.
С этими словами Брунетти распахнул дверь и вошел в скотобойню, предпочтя смрад обществу сержанта.
Глава четвертая
Расспросив Колу, Брунетти услышал все то же: Кола повторил свою историю сначала, а бригадир подтвердил. В дополнение Буффо с надутым видом сообщил, что в тот день, ровно как и накануне, рабочие не видели в окрестностях скотобойни ничего необычного. Проститутки до того слились с пейзажем, что на них или на то, чем они занимались, уже никто не обращал внимания. Да и они всегда слоняются чуть поодаль, торчать у самой скотобойни не позволяет запах. Но если даже какая-нибудь из них и добрела бы до забора, ее визит остался бы незамеченным.
Выслушав все это, Брунетти вернулся в машину и велел водителю ехать в квестуру Местре. Скарпа, который уже натянул свою куртку, пересел в другую машину, к сержанту Буффо. Когда они тронулись, Брунетти наполовину опустил оконное стекло, впуская в салон жаркий воздух, чтобы немного проветрить одежду, впитавшую запах скотобойни. Как и многие другие итальянцы, он всегда с недоверием относился к вегетарианству, считая его блажью зажравшихся богачей, однако сегодня он впервые усомнился в собственной правоте.
В квестуре водитель проводил его на первый этаж и представил ему сержанта Галло, мертвенно-бледного человека с ввалившимися глазами – казалось, многолетняя гонка за преступниками выела его изнутри.
Брунетти уселся у края его стола, и Галло сообщил ему новые подробности, которые, впрочем, мало проясняли дело: смерть наступила в результате серии ударов по голове и лицу, за двенадцать-восемнадцать часов до момента обнаружения трупа. Точнее нельзя было определить из-за жары. Следы ржавчины в некоторых ранах и сама форма ранений позволила патологоанатому предположить, что они были нанесены металлическим предметом, имевшим форму цилиндра, металлической трубой, например. Результаты анализов крови и содержимого желудка ожидались не раньше среды, так что пока нельзя было сказать, находился ли мужчина в момент смерти под воздействием алкоголя или наркотиков. Поскольку многие проститутки принимают наркотики, такое предположение вполне могло подтвердиться, хотя следов инъекций на венах не найдены. Судя по тому, что желудок был почти пустой, он ел не позднее чем за сутки до смерти.
– Во что он был одет? – спросил Брунетти.
– В красное платье, дешевая синтетика. Красные туфли, почти новые, сорок первый размер. Если на них есть марка, мы найдем производителя.
– Снимки готовы?
– Будут готовы завтра утром, синьор, но если верить видевшим его, снимки нам не помогут.
– Плохо дело, а?
– Да, голова прямо всмятку. Его обработал либо какой-то сумасшедший, либо его заклятый враг – носа ему совсем не оставил.
– Художника вызвали?
– Да, синьор, в надежде на его профессиональное воображение. Форма черепа, цвет глаз – вот и вся натура. Покойник очень худой, на голове – большая плешь. Наверное, надевал парик, когда выходил на работу.
– И парик нашли?
– Нет, синьор. И похоже, что его убили в другом месте, а потом привезли туда.
– Следы?
– Да, следы. Те, что вели к кусту, были глубже тех, что обратно.
– То есть тело притащили откуда-то и бросили под кустом?
– Да, синьор.
– А куда ведут следы?
– Там, позади скотобойни, в поле проходит колея. Вроде бы туда.
– А что на самой колее?
– Ничего, синьор. Дождя не было уже больше месяца, и если там останавливался легковой автомобиль или даже грузовик, на котором привезли тело, то отпечатков шин не осталось. Только следы. Мужские ботинки, размер сорок третий.
Брунетти как раз носил сорок третий размер.
– У вас есть досье на трансвеститов?
– Только на тех, с которыми что стряслось.
– Стряслось? Что именно?
– Обычно это либо наркотики, либо драки. Чаще они устраивают потасовки между собой, иногда с клиентами. Из-за денег. Но серьезных случаев еще не было.
– А серьезные драки у них случаются?
– Нет, синьор, никогда.
– Сколько их у вас в списке?
– Человек тридцать, и, полагаю, это лишь малая часть. На самом деле их гораздо больше. Многие приезжают из Порденоне и из Падуи. Там прям рассадник какой-то, не знаю почему. – Поблизости от первого из названных сержантом городов находились американская и итальянская военные базы, что, возможно, способствовало упадку нравов у местного населения. Но Падуя? Университет? Если так, то все круто переменилось с тех пор, как Брунетти изучал там юриспруденцию.
– Мне хотелось бы прямо сегодня заглянуть в эти дела. Вы можете сделать для меня копии?
– Они уже готовы, синьор, – ответил Галло, взял со стола увесистую синюю папку и подал комиссару.
Беря у Галло папку, тот думал, что тут, менее чем в двадцати километрах от дома, он уже иностранец и нужно наводить какие-то мостики, как-то приспосабливаться, чтобы в нем видели единомышленника, а не чужака.
– Вы ведь из Венеции, сержант? – спросил он. Сержант кивнул. – Кастелло?
Сержант снова кивнул – на этот раз с кислым видом человека, которого акцент выдает повсюду, куда бы ни забросила судьба.
– А почему вы в Местре?
– Видите ли, синьор, я отчаялся найти квартиру в Венеции. Мы с женой искали подходящее жилье два года, но так и не нашли. Никто не хочет сдавать квартиру местным – боятся, что сдашь, а потом не выгонишь. А покупать – так это пять миллионов за квадратный метр, бешеные деньги. Вот так мы и оказались в Местре.
– Похоже, что вы жалеете об этом, сержант.
Галло пожал плечами. Такова участь многих венецианцев, которых гонят из города раздутые цены и квартирная рента.
– Дома-то всегда лучше, – сказал он, немного смягчившись, как показалось Брунетти.
Возвращаясь к делу, Брунетти ткнул пальцем в папку:
– Кто-нибудь из ваших имеет с ними контакт? Они кому-нибудь доверяют?
– Трансвеститы?
– Да.
– Был один сотрудник, Бенвенути, но он уж год как вышел на пенсию.
– И больше никого?
– Нет, синьор… – Галло умолк в нерешительности, будто не зная, стоит ли вообще продолжать этот разговор, и потом добавил: – Мне кажется, что молодые их вроде и за людей не считают.
– Почему вы так думаете?
– Ну… Если кто-то из них заявит, что его избил клиент, не обманул – это вообще нас не касается, а избил, вы понимаете, то никто не станет возиться, начинать расследование. Даже если известно имя человека, который это сделал. Ну, в крайнем случае, его вызовут, допросят и отпустят, и все.
– Да, после разговора с сержантом Буффо у меня сложилось впечатление, что дело обстоит подобным образом, если не хуже.
Когда комиссар упомянул про Буффо, Галло помрачнел, но ничего не сказал.
– А женщины? Какие отношения у них с трансвеститами?
– Я знаю только, что конфликтов между ними не было. Не думаю, что они стали бы враждовать из-за клиентов, если вы об этом хотели спросить.
Брунетти и сам толком не знал, о чем он хотел спросить. У него в голове бродили кое-какие соображения, но пока он не ознакомился с содержимым папки и пока личность убитого не установили, он не может их четко изложить. Нельзя было говорить ни о мотивах преступления, ни понять, что вообще произошло.
Он поднялся, взглянул на часы:
– Пусть ваш водитель заедет за мной завтра в восемь тридцать утра. К тому времени портрет должен быть готов. Как только вы его получите, отправьте двоих полицейских показать его трансвеститам. Пусть поинтересуются, не пропадал ли в последнее время какой-нибудь их приятель из Порденоне или Падуи. И еще пусть расспросят женщин, не доводилось ли им видеть трансвеститов в том районе, где нашли тело.
Он сунул папку под мышку.
– Это я на ночь почитаю.
Галло, записав все указания Брунетти, проводил его.
– До завтра, комиссар. Внизу ждет водитель, он отвезет вас обратно на пьяццале Рома.
Когда они ехали по шоссе назад в Венецию, мимо заводов Маргеры, Брунетти видел в окно, как серые, белые болотные столбы дыма поднимаются над частоколом труб. Справа от дороги, насколько хватало глаз, висела завеса из смога, которую повсюду пронзали лучи заходящего солнца – фантастика, реальность будущего. От этой картины на душе становилось тоскливо. Брунетти отвернулся и поглядел в окно слева. Там был остров Мурано, за ним виднелась базилика Торчелло, откуда, как уверяют историки, более тысячи лет назад началась Венеция, когда жители побережья ринулись в болота, спасаясь от нашествия гуннов.
Машину вдруг резко бросило в сторону – откуда ни возьмись им наперерез выскочил автофургон с немецкими номерами, который свернул затем на остров Тронкетто, целиком занятый автостоянкой. Опять эти гунны, подумал Брунетти, возвращаясь в настоящее, и сегодня уж нет от них спасенья.
Он шел домой с пьяццале Рома, а видел перед собой выжженный пустырь, рой мух, жужжащих над темным пятном на траве, которое осталось после тела. Завтра он пойдет взглянуть на убитого, поговорит с патологоанатомом, и, может быть, что-то прояснится.
Когда он вошел в квартиру, было почти восемь – в это время он обычно и возвращался с работы. Паола была на кухне, однако запаха стряпни он не учуял. Удивленный, он прошел по коридору и заглянул на кухню: Паола на разделочном столе резала помидоры.
– Чао, Гвидо, – улыбнулась она.
Он бросил папку на стол, подошел к Паоле и поцеловал ее в затылок.
– От тебя жар, как от печки, – сказала она, прижимаясь тем не менее к нему спиной.
Брунетти нежно лизнул ее щеку.
– У меня обессиливание организма, – пожаловался он и снова лизнул.
– На этот случай в аптеках продают солевые пилюли, – сказала она, – это более гигиенично. – Паола подалась вперед, но только для того, чтобы взять из раковины новый помидор. Она порезала его на крупные дольки и так же выложила по краю большого керамического блюда.
Он достал из холодильника бутылку минералки, из шкафчика на стене стакан, наполнил его доверху, выпил залпом, затем второй и, закрыв бутылку, поставил ее обратно в холодильник.
Потом из нижнего ящика была извлечена бутылка «Просекко». Сняв с горлышка фольгу, он стал большими пальцами обеих рук осторожно расшатывать пробку. Когда она приподнялась, он накренил бутылку, чтобы газ выходил постепенно и вино не разлилось.
– Помнишь, это ты меня научила так делать, после нашей свадьбы? Откуда ты знала? – спросил Брунетти, наполняя бокал.
– Марио рассказывал, – ответила она. Среди их знакомых было не меньше дюжины Марио, но он, конечно, сразу понял, что она говорит о своем кузене-виноделе.
– Налить тебе?
– Дай мне глоток твоего. Не могу пить в такую жару – меня сразу развозит, ты же знаешь. – Он подошел сзади и поднес бокал к ее губам, чтобы она отхлебнула. – Basta.
– Ммм… хорошо, – промычал Брунетти, попробовав вина. – Где дети?
– Кьяра на балконе, читает. – Кьяра всегда читала, если только не решала задачи или не клянчила компьютер.
– А Раффи? – Брунетти знал, что Раффи сидит у Сары, но все равно каждый раз спрашивал.
– Он у Сары. Они ужинают, а потом пойдут в кино. – Паола засмеялась. Раффи был по-собачьи предан соседской девочке Саре Пагануцци, которая жила двумя этажами ниже, и бегал за ней как хвостик. – Надеюсь, он сможет оставить ее на две недели, чтобы поехать с нами в горы. – Поездка в горы, две недели прохлады вдали от изнуряющей городской жары, сейчас должна перевесить в глазах Раффи прелести очередного увлечения. Тем более что родители Сары обещали, что в выходные она сможет навестить семью Раффаэле.
Брунетти налил себе второй бокал вина и спросил, кивая на тарелку с помидорами:
– Caprese?
– О, суперкоп! – воскликнула Паола, нарезая помидор. – Стоит ему заметить разложенные по краю блюда ломтики помидоров, так, чтобы, между ними могли поместиться ломтики сыра, зеленый базилик в стакане слева от своей красавицы жены, а справа от нее тарелку, где лежит большой кусок молодого сыра, он мысленно складывает все вместе, подключает свою несравненную индукцию, и его осеняет: на ужин будет insalata caprese
! Неудивительно, что все до одного преступники, какие есть в городе, боятся его как огня. – Паола обернулась с улыбкой, боясь, что хватила через край. Похоже, так оно и было. Тогда она взяла из рук у Брунетти вино, отпила глоток и спросила, возвращая ему бокал:
– Что случилось?
– Меня бросили на одно дело в Местре. У них там два комиссара в отпуске, один в больнице со сломанной ногой, а еще одна – в декретном отпуске.
– Значит, Патта тебя им подарил?
– Больше некого.
– Гвидо, всегда кто-нибудь есть. В конце концов, есть Патта. Ему не повредит хоть иногда заняться делом. А то он все сидит, перебирает бумажки и лапает секретарш.
Не верилось, чтобы какая-нибудь секретарша позволяла Патте себя лапать, однако Брунетти промолчал.
– Ну что ты молчишь?
– У него неприятности.
– Так это правда? Мне весь день не терпелось позвонить тебе и спросить… Тито Бурраска?
Брунетти кивнул. Паола закинула голову и издала звук, похожий на сдавленное хрюканье.
– Тито Бурраска, – повторяла она, беря из раковины еще один помидор, – Тито Бурраска.
– Перестань, Паола. Это не смешно.
Она обернулась, держа нож перед собой.
– Почему не смешно? Этот напыщенный самодовольный лицемер и мерзавец получил по заслугам, никто другой не заслуживает такого наказания больше, чем он.
Брунетти пожал плечами и долил вина в бокал. Он надеялся, что неприятности мерзавца Патты заставят ее забыть о Местре, хотя и знал, что это лишь краткое отступление от темы.
– Ушам своим не верю, – продолжала Паола, оборачиваясь к последнему помидору, одиноко лежавшему в мойке, – он годами изводит тебя, мешает работать, а ты его еще и защищаешь.
– Я его не защищаю, Паола.
– А мне кажется, защищаешь. – Теперь она обращалась к головке моццареллы, которую держала в левой руке.
– Я просто хотел сказать, что такого не пожелаешь и врагу. Бурраска настоящая свинья.
– А Патта лучше?
– Позвать Кьяру? – спросил он, видя, что салат почти готов.
– Сначала ответь мне, долго ли ты будешь занят в Местре.
– Понятия не имею.
– А что случилось?
– Убийство. В поле нашли мертвого трансвестита с проломленной головой и без лица. Видимо, его избили железной трубой, а потом привезли в Местре и бросили, – сказал Брунетти, а про себя подумал: «Интересно, в других семьях тоже ведутся такие бодрящие беседы перед ужином?»
– Почему без лица? – спросила Паола. Именно этот вопрос больше всего занимал его самого.
– Наверное, убийца был очень на него зол.
– А-а. – Она нарезала сыр и уложила его между дольками помидора. – А почему в поле?
– Подальше от места преступления.
– А ты уверен, что это не случилось прямо там?
– Не похоже. Судя по глубине следов, его принесли. Следы, ведущие обратно, не такие глубокие.
– Значит, говоришь, трансвестит?
– Ничего другого я пока не могу сказать. Сколько ему было лет – неизвестно. Однако все вокруг твердят, что он занимался проституцией.
– А ты сомневаешься?
– У меня нет причин сомневаться, но и утверждать так тоже нет причин.
Она сполоснула листья базилика под краном, мелко порезала их и посыпала ими помидоры и сыр. Потом посолила и щедро заправила салат оливковым маслом.
– Предлагаю поужинать на балконе. Кьяра должна была уже накрыть там на стол. Пойди проверь. – Увидав, что Брунетти прихватил бутылку и стакан, Паола остановила его: – Подожди. Ты ведь не управишься до выходных?
Он покачал головой:
– Наверное, нет.
– И что же мне делать?
– У нас забронированы номера в гостинице. Дети ждут не дождутся, когда их наконец повезут в горы.
– Что мне делать? – повторила она. Как-то раз, лет восемь тому назад, ему удалось заморочить ей голову, когда она вот так же поставила вопрос ребром. Но он давно забыл как.
– Поезжай с детьми в горы. А я вас догоню. В любом случае на выходные я постараюсь приехать.
– Гвидо, поехали вместе. Мне не хочется весь отпуск провести одной.
– Но ты же будешь с детьми.
С точки зрения Паолы, этот аргумент был до того слабый, что не стоил и обсуждения. Взяв тарелку с салатом, она сказала:
– Пойди посмотри, накрыла ли Кьяра на стол.
Глава пятая
Когда он перед сном стал читать папку из Местре, ему приоткрылся мир, о существовании которого он лишь смутно догадывался. До сих пор он не сталкивался с трансвеститами, которые к тому же занимались проституцией. Он, правда, знал одного транссексуала, да и то заочно. Однажды ему довелось заверять справку об отсутствии криминального прошлого у некоего Эмилио Маркате. Справка понадобилась для новой carta d'identita
, за которой бывший Эмилио, после операции по смене пола ставший Эмилией, обратился в полицию. Брунетти не представлял себе, какая нужда, какие страсти могут толкнуть человека на столь отчаянный поступок, хотя тот случай и заставил его призадуматься. Он даже разволновался тогда, а ведь речь шла всего-то о замене одной буквы в документах: Эмилио – Эмилия.
Мужчины, чьи дела были собраны в папке, не заходили столь далеко в подражании другому полу, изменяясь только внешне: они красились, носили женскую одежду, имитировали женскую походку и жесты. Судя по снимкам, которые он увидал на некоторых страницах, кое-кто из них весьма преуспел. Почти половина лиц были типично женские, красивые, с тонким чертами, гладкими щеками и нежным абрисом скул. Даже безжалостная полицейская вспышка не смогла выявить подвоха. Напрасно Брунетти вглядывался, ища хоть тень, хоть намек на выступающий подбородок – что-нибудь, подтверждающее, что перед ним мужчины, а не женщины.
Прочитанные страницы он передавал Паоле, сидевшей рядом на кровати. Бегло просмотрев фотографии и один из рапортов об аресте – за торговлю наркотиками – она молча вернула все Брунетти.
– Как тебе это нравится? – спросил он.
– Что?
– Вот это. – Он покачал папку на ладони, как будто взвешивал. – Тебе не кажется, что они ненормальные, эти мужики?
Она смерила его одним из своих долгих взглядов – полным презрения.
– Ненормальные – это те, кто им платит.
– Почему?
– Эти, по крайней мере, не обманывают себя относительно того, чем занимаются. Не то, что те.
– Что-то я не пойму.
– Сам рассуди, Гвидо. Они торгуют собой, так? Но перед тем как их трахнут или они кого-то трахнут, они должны напяливать на себя все женское. Задумайся, Гвидо. Подумай, какое лицемерие! И все для того, чтобы этот кто-то мог сказать себе на следующее утро: «Нет, я и не знал, что это мужик, а когда понял, уж поздно было». Или: «Ну и пусть это мужик, все равно трахнул-то я его». То есть в собственных глазах они остаются настоящими самцами, мачо. Они сами себе не желают признаться, что предпочитают трахаться с другими самцами, потому что это поставит под сомнение их мужественность. – Она снова молча уставилась на него. – Иногда мне кажется, Гвидо, что ты просто не даешь себе труда посмотреть на вещи чуть шире.
Последнюю реплику следовало расценивать как упрек в инакомыслии. Однако на этот раз он был с Паолой согласен. Она заговорила о вещах, которые и вправду пока не приходили ему в голову. Едва узнав женщин, он был ими сразу покорен и никогда не понимал привлекательности какого-нибудь другого – то есть просто другого – пола. В юности все мужчины вообще казались ему одинаковыми, вроде него самого. С годами он хоть и уяснил, что мужчины бывают разные, это его ничуть не занимало, тогда как разные женщины, наоборот, по-разному волновали ум и сердце.
Он вспомнил еще одно наблюдение Паолы, о котором она поведала ему вскоре после знакомства. Оказывается, итальянские мужчины постоянно трогают, щупают, чуть ли не ласкают свои гениталии. Услыхав тогда об этом, он, конечно, не поверил и лишь посмеялся. Но на следующий день он начал обращать внимание и неделю спустя должен был признать ее правоту. Еще через неделю он был просто поражен тем, как часто мужчины на улице опускают руку вниз и похлопывают себя, будто проверяя, все ли там на месте. Как-то раз, когда они шли с Паолой, она спросила его, о чем он думает. Ей одной он не постеснялся бы признаться. В тот момент, как и много раз до того, он почувствовал, что это и есть та самая женщина, которая должна стать его женой, и она ею станет.
Любить и желать женщину всегда казалось ему совершенно нормальным. Но вот эти мужчины, чьи дела были собраны в папке, по недоступным его разумению причинам, полагали иначе. Они любили других мужчин ради денег или наркотиков, а иногда, надо думать, и просто так, ради любви. И отчего один из них нашел свою страшную смерть в объятиях ненависти?
Паола уже спала, уютно свернувшись калачиком. Брунетти положил папку на тумбочку у кровати, выключил свет, тихонько обнял Паолу за плечи и поцеловал в шею – до сих пор соленую. Вскоре он уснул.
Когда на следующее утро он прибыл в прокуратуру Местре, сержант Галло вручил ему еще одну синюю папку. Раскрыв ее, он впервые увидал лицо убитого. На первой странице помещался набросок, который примерно восстанавливал изуродованные черты, а дальше шли леденящие кровь снимки из морга.
Поскольку лицо напрочь потеряло всякий вид, то определить число ударов, которые на него обрушились, было невозможно. Как и предупреждал Галло, носа совсем не осталось – тот провалился внутрь черепа. На месте одной скулы зияла дыра. Но смерть наступила от ударов по затылку, о чем свидетельствовали другие фотографии.
Брунетти захлопнул папку и вернул ее сержанту:
– Вы размножили портрет?
– Так точно, синьор. Но копии были готовы только полчаса назад, так что мы пока не успели их раздать людям.
– Дактилоскопию сделали?
– Да, и уже отослали в Рим и в Интерпол в Женеву. Ответа пока нет. Сами знаете, какая это волокита. – Еще бы ему было не знать. Ответа из Рима иной раз приходилось ждать неделями, Женева была несколько оперативней.
– Что сделали с лицом, а? – Брунетти щелкнул пальцами по папке.
Галло сдержанно кивнул. В прошлом ему не доводилось иметь дела с венецианской полицией, разве что разговаривать по телефону с вице-квесторе Паттой. Пока он не понял, что за фрукт этот Брунетти, и был осторожен.
– Будто нарочно, чтобы его потом не опознали.
Галло стрельнул глазами из-под густых бровей и снова кивнул.
– Нет ли у вас знакомых в Риме, которые могли бы помочь нам ускорить дело? – спросил Брунетти.
– Есть один. Я звонил ему, но мне ответили, что он в отпуске. А у вас?
Брунетти покачал головой:
