Антология «Битлз»

Это было пробуждение, осознание того, что самое важное в жизни — спросить: «Кто я? Куда я иду? Откуда пришел?» Все остальное, как говорил Джон, просто «группешка, которая играет рок-н-ролл». Разве это имеет значение? Все остальное дерьмо — всего лишь дерьмо. Вся деятельность правительства, всех людей по всей планете — всего лишь напрасная суета. Все они гоняются за собственным хвостом, одержимые большой иллюзией. Если научишься жить по внутренним правилам и сосредоточиваться на некоем космическом законе, тебе не понадобятся правительства, полицейские или те, кто устанавливает какие-то правила. Будь у меня хоть половинка шанса, я подмешал бы кислоту в чай членам правительства».
       Ринго: «По-моему, ЛСД меняет каждого. Он заставляет вас по-другому смотреть на вещи, заставляет присматриваться к себе, к своим чувствам и эмоциями. Кислота в каком-то смысле приблизила меня к природе, к ее силе и ее красоте. Начинаешь понимать, что дерево не просто дерево, а живое существо. Мой облик изменился — но ведь и вы меняете одежду!»
       Джон: «Эйфорию я испытал не меньше тысячи раз. Я принимал кислоту постоянно и прекратил принимать только из-за глюков, которые я просто не мог больше выносить. Я отказался от нее на какое-то время и начал снова принимать незадолго до встречи с Йоко.
      С помощью кислоты я получил сигнал, что надо уничтожить свое эго, и так и сделал. Я читал эту дурацкую книгу Лири ["Опыт применения психоделиков"] и прочее дерьмо. Мы прошли через все, через что проходит каждый, и я уничтожил себя. Я уничтожил свое эго, я не верил, что способен на что-нибудь, я позволял людям поступать и говорить, как им вздумается, я был ничтожеством, я был дерьмом. А потом Дерек дал мне дозу у него дома, когда он вернулся из Лос-Анджелеса. Он сказал: «Ты в полном порядке, — указал на написанные мной песни и добавил: — Ты написал вот это, ты сказал это, ты умен, тебе нечего бояться». А на следующей неделе я встретился с Йоко, и мы опять приняли кислоту, она заставила меня полностью осознать, что я — это я и что все в порядке. Так и было, я снова начал бороться, я опять стал словоохотлив и говорил: «Да, я могу это сделать!» и «Черт бы вас всех побрал, вот чего я хочу. Я хочу этого, и не смейте мне мешать» (70).
      [Я не принимал ЛСД] несколько лет. Грибы или какой-нибудь мескалин тоже не ускользнули от моего внимания: я балуюсь ими раза два в год. Но кислота — химическое вещество. Люди принимают ее, даже если об этом больше не говорят. Ведь летают по-прежнему в космос. Это все равно что сажать в тюрьму за то, что вы не говорите на эту тему.
      За всю жизнь я не встречал человека, который испытал бы серьезные последствия приема кислоты. В шестидесятые годы я принимал ее, наверное, миллионы раз и никогда не встречал людей, у которых возникали бы проблемы. У меня случались глюки, но такое бывало и в обычной жизни. Глюки бывали у меня и после косячка. Параноиком можно стать и просто оттого, что ходишь в рестораны. Для этого незачем что-нибудь принимать.
      Кислота — всего лишь реальная жизнь в проекционном аппарате. Что бы с вами ни случилось — это то, что произошло бы с вами в любом случае. Всякие там комитеты, имейте в виду: я ничего не пропагандирую, я не принимаю кислоту только потому, что это химия, но вся чушь о том, что она губит людей, — просто чушь» (80).
       Джордж: «Вряд ли Джон принимал тысячу раз. Думаю, это преувеличение. Но был период, когда мы часто принимали кислоту, — тогда мы перестали ездить в турне, в тот же год состоялся Монтерейский поп-фестиваль, мы все время были дома и ходили друг к другу.
      Подобно психиатрии, кислота в каком-то смысле может зачеркнуть многое. Это такой мощный опыт, что после него просто начинаешь видеть. Но думаю, мы не сознавали по-настоящему до какой степени был зажат Джон. К примеру, когда он держался дружелюбно и приветливо, было трудно поверить, что он способен быть нелюдимым, но он мог становиться злобным и колючим. В детстве я думал: «Все это потому, что его отец ушел из дома, а мать умерла». Но, вероятно, эти события оставили в его душе незаживающую рану. Только когда он записал свой первый альбом сразу после прохождения курса терапии первородного крика профессора Янова, я понял, что он был еще более зажат, чем нам казалось.
      После того как мы с Джоном вместе попробовали кислоту, между нами установились какие-то особые отношения. То, что я был моложе и ниже ростом, в присутствии Джона перестало меня смущать. Пол до сих пор твердит: «Думаю, мы смотрели на Джорджа свысока потому, что он был моложе». То, что одни люди выше, а другие ниже, — иллюзия. Возраст и рост тут ни при чем. Все дело в твоем сознании и в том, способен ли ты жить в гармонии с окружающим миром. С тех пор мы с Джоном проводили много времени вместе, я сблизился с ним больше, чем с остальными, и мы оставались друзьями до самой его смерти. Когда появилась Йоко, мы с Джоном стали встречаться реже, но все-таки, виделись, и по его глазам я понимал, что связь между нами не исчезли
       Джон: «Я не знал своего отца. Пока мне не исполнилось двадцать два года, я видел его всего два раза, а потом, когда у меня появились первые хиты, он вдруг объявился. Я встретился с ним, мы поговорили, и я решил, что больше не желаю знать его (66).
      Он вернулся после того, как я стал знаменитым, и это меня не обрадовало. Все это время он знал, где меня найти, — я почти все детство провел в одном и том же доме, он знал адрес. Его появление показалось мне подозрительным, но я предоставил ему возможность познакомиться с моей точкой зрения только после того, как он начал давить на меня при помощи прессы. Я брал газету и видел на первой полосе: «Отец Джона работает посудомойкой. Почему Джон не помогает ему?» Я говорил: «Потому что он никогда не помогал мне». Поэтому я содержал его столько же времени, сколько он содержал меня, — около четырех лет (72).
      Я начал было помогать ему, а потом провел курс терапии, снова вспомнив, как в детстве в глубине души я негодовал оттого, что меня бросили. (Я понимаю людей, которые бросают детей потому, что не в состоянии прокормить их или по другим причинам, и при этом ощущают угрызения совести.) Закончив курс терапии, я велел ему убираться ко всем чертям, и он убрался, а я пожалел, что так поступил, потому что у всех свои проблемы — даже у непутевых отцов. Теперь я повзрослел и понял, как обременяют дети и разводы, понял причины, некоторые люди иногда не справляются с чувством ответственности (76),
      Через несколько лет он умер от рака. Но в шестьдесят пять лет он женился на двадцатидвухлетней секретарше, которая работала на меня и на остальных «Битлз», и у них даже был ребенок, так что я решил, что человек, который почти всю жизнь пьянствовал и чуть не стал бродягой, не так уж безнадежен» (80).
       Пол: «Однажды днем мы были на Туикенемской киностудии, когда приехал Брайан и отозвал нас в гримерную. Мы насторожились, не зная, в чем дело. Он сообщил: „У меня для вас есть новость: премьер-министр и королева наградили вас МВЕ (орден Британской империи 5-й степени)“. А мы спросили: „А что это?“ — 'Это орден».
       Ринго: «Он спросил: „Ну, что скажете, ребята?“ У меня не возникло никаких проблем, как и у всех нас вначале. Мы думали, что это здорово: мы идем к королеве, а она будет награждать нас значками. „Вот круто!“ — думал я».
       Пол: «Сначала мы были потрясены, а потом спросили: „А что это значит?“ Кто-то объяснил: „Вы станете кавалерами ордена Британской империи“, чем мы были по-настоящему польщены. Но потом к нам вернулся прежний цинизм, и мы спросили: „А что мы с этого будем иметь?“ В ответ мы услышали: „Сорок фунтов в год, а еще вас будут бесплатно пускать в Галерею шепота в соборе Святого Павла“. Мы поинтересовались: „А сколько надо платить за вход?“ — „Примерно шиллинг“. Возможен взгляд с двух сторон: с одной — это великая честь, и, думаю, в какой-то степени мы верили этому, а с другой (если оставаться циником) — это самый дешевый способ поощрять людей».
       Джон: «Когда я получил конверт с эмблемой OHMS (Королевская служба), я подумал, что меня призывают в армию.
      Прежде чем наградить кого-нибудь орденом МВЕ, присылают письмо, спрашивая, согласен ли награжденный принять его, потому что не полагается отказываться от него публично или уже во время церемонии. Я положил письмо туда же, где хранил письма фанов, и вспомнил о нем, только когда Брайан спросил, получил ли я его. Брайан и еще несколько человек убедили меня, что в наших интересах принять орден (65).
      Мне было неловко, Брайан говорил: «Если ты не примешь его, никто не узнает, что ты отказался». Точно так же никто не знал, что мы отказывались выступать в Королевском эстрадном шоу после того, как участвовали в нем первый раз. Каждый год нам предлагали выступить, и каждый год Брайан мучился, объясняя Лью Грейду, что мы отказываемся (Брайан чуть ли не на коленях умолял нас выступить в Королевском эстрадном шоу, поскольку Лью и остальные настаивали. Мы отвечали: «Это мы уже проходили». Во второй раз нам не хотелось появляться там. Одного было вполне достаточно.) (67)
      Я проявил лицемерие, приняв орден, но я рад тому, что сделал это, потому что получил возможность через четыре года сделать с его помощью эффектный жест» (70).
       Джордж: «Похоже, за кулисами состоялась какая-то сделка, прежде чем новость опубликовали в прессе. Мы поклялись хранить тайну, но газетчики обо всем пронюхали и сообщили новость до ее официального объявления.
      Кажется, к награде нас представил Гарольд Уилсон. Он был премьер-министром, и, кстати, он родом из Ливерпуля, из Хайтона.
       Джон: «В то время мы совершили немало ренегатских поступков. Принять МВЕ для меня было все равно что продаться (70). То, что нас представили к награде, казалось нам забавным — как и всем остальным. Почему? За что? Мы этого не хотели. Собравшись, мы все согласились, что это дикость. «Ну, что скажете? — спросили мы. — Давайте откажемся». А потом все показалось нам игрой, в которую мы согласились сыграть, как при получении премии Айвора Новелло. Нам было нечего терять, кроме той частицы себя, которая твердила, что мы в это не верим (67).
      Хотя мы не испытывали почтения к королевской семье, дворец впечатлил нас, особенно потому что мы должны были предстать перед королевой. Это было похоже на сон. Он был прекрасен. Играла музыка, я рассматривал потолки — недурные потолки. Это историческое место — мы словно попали в музей (70). Гвардеец объяснил нам, как надо идти, сколько сделать шагов, как поклониться королеве, выдвинув вперед левую ногу. Он громко объявлял имена и, когда дошел до Ринго Старра, с трудом удерживался от смеха. Мы понимали, что королева — просто женщина, однако нам предстояло пройти через эту церемонию, раз уж мы приняли это решение (67).
      Поначалу нас разбирал смех. Но когда это же происходит с тобой, когда тебя награждают орденом, смеяться почему-то уже не хочется. Мы же все равно хихикали, как помешанные, поскольку только что выкурили косячок в туалете Букингемского дворца — мы жутко нервничали. Нам было нечего сказать. Королева вручила каждому эту большую штуковину и что-то сказала, но мы ее не поняли. Она оказалась гораздо симпатичнее, чем на фотографиях (70).
      Наверное, я выглядел измученным. Она обратилась ко мне: «В последнее время вам приходится много работать?» Я не мог вспомнить, чем мы заняты, и сказал: «Нет, мы отдыхаем». На самом деле мы работали над новой записью, но это вылетело у меня из головы» (65).
       Джордж: «Мы не курили марихуану перед церемонией. На самом деле произошло вот что: нам пришлось долго ждать, мы стояли в длинной очереди вместе с сотней человек, и мы так нервничали, что решили отлучиться в туалет. Там мы выкурили по сигарете — мы все в то время курили.
      Уверен, что вся эта история возникла оттого, что через несколько лет Джон вдруг вспомнил: «Ах, да, мы сходили в туалет покурить». А все решили, что мы курили сигареты с травкой. Что может быть хуже, чем выкурить сигарету с травкой перед встречей с королевой? Но ничего подобного мы не делали».
       Пол: «Какой-то придворный, с виду гвардеец, отвел нас в сторонку и объяснил, как мы должны вести себя: „Подойдите к ее величеству вот так, не поворачивайтесь к ней спиной, не заговаривайте с ней первыми, пока она сама не обратится к вам“, и так далее. Что могли ответить ему четыре ливерпульских парня? Мы сказали: „Ну, дела, старик…“ Но королева оказалась милой. Думаю, она отнеслась к нам скорее по-матерински — ведь мы были совсем мальчишками, гораздо моложе ее».
       Джон: «Я до сих пор храню орден в самой маленькой из комнат своего дома — у себя в кабинете» (65).
       Ринго: «Я подошел к королеве, а она спросила: «Это вы создали группу?» Я ответил: «Нет, я пришел в нее последним». Тогда она спросила: «И долго существует группа?» И мы с Полом, и глазом не моргнув, сказали: «Мы вместе уже сорок лет, и этот срок никогда не казался нам слишком длинным». На ее лице появилось странное, загадочное выражение, словно ей хотелось засмеяться, а может, она подумала: «Да они спятили!»
      Не помню точно, курили мы травку или нет. Но во дворце нам было не по себе».
       Джон: «По-моему, королева верит во все это. Но ей полагается. А я не верю в то, что битл Джон Леннон отличается от всех остальных, потому что знаю, что он такой же. Я просто обычный парень. Но уверен, королева считает себя не такой, как все (67). Представьте себе, что их так воспитывали две тысячи лет. Вот уродство! Должно быть, им нелегко стараться быть просто людьми. Не знаю, удалось ли это кому-нибудь из них, потому что я мало чего о них знаю, но таких людей можно пожалеть. Они такие же, как мы, только хуже. Если они действительно верят в свое королевское величие, это просто корка (68).
      Я всегда ненавидел социальные различия. Все эти кошмарные сборища и презентации, на которых нам приходилось бывать, — все это сплошная фальшь. Я вижу всех этих людей насквозь. Я презирал их. Наверное, все дело в принадлежности к разным слоям общества. Нет, не так. Дело все-таки в том, что они насквозь фальшивы» (67).
       Ринго: «Нашим родным это понравилось. А некоторые ветераны войны отослали обратно свои ордена — с чего бы это?! Кажется, многие австралийские солдаты вернули их обратно. Наверное, они просто думали, что мы, горластые рок-н-ролыцики, недостойны МВЕ».
       Джон: «Многие люди, которых возмутило то, что нас наградили МВЕ, получили свои награды за героизм, проявленный на войне. А наши награды были гражданскими. Их награждали за то, что они убивали людей. Мы заслужили ордена за то, что никого не убивали. Если уж за убийства дают ордена, тогда ордена полагаются и за пение, и за поддержание британской экономики. В очереди во дворце мы раздавали автографы всем, кто ждал получения своих МВЕ и ОБЕ (орден Британской империи 4-й степени)» (65).
       Пол: «Там был только один человек, который сказал: „Я хотел бы получить ваш автограф для моей дочери. Не знаю, что она в вас нашла“. Большинство других людей были рады узнать, что мы получаем награду. Там было два старых перца из Королевских ВВС, которые решили, что награждение длинноволосых кретинов обесценивает МВЕ, которые предстояло получить им. Зато почти все остальные считали нас отличной статьей экспорта и истинными посланниками Великобритании. По крайней мере, Великобританию заметили, появился спрос на такие машины, как „мини“ и „ягуар“, а заодно и на английскую одежду. Модели Мэри Куант и других модельеров хорошо продавались, и в некотором смысле мы стали английскими суперкоммерсантами».
       Джордж: «После всего, что мы сделали для Великобритании, после того, как мы способствовали продаже вельвета и ввели его в моду, нам вручили невесть какую медальку на веревочке. Но моей первой реакцией было: «О, как мило, как мило!» И Джон тоже сказал: «Как мило, как мило!»
      Я привез орден домой и положил его в ящик, а позднее надел на съемки для конверта альбома «Сержант Пеппер»; то же самое сделал и Пол. Орден оставался приколотым к моему пепперовскому мундиру еще год, а потом я снова положил его в коробку и засунул ее в шкаф».
       Ринго: «Когда нас наградили МВЕ, мы получили также соответствующий документ, к которому была приложена памятка, где говорилось, что надевать его на обычный костюм нельзя, но можно купить костюм кавалера МВЕ, к которому полагался галстук-бабочка. Все это казалось мне странным. Я никогда не надевал свой орден и охотно поверю, что многие могли бы поступить с ним точно так же.
      Я часто думал, обиделся ли Брайан на то, что его не наградили МВЕ. Но он всегда по-настоящему радовался за нас. Думаю, если бы он захотел, он добился бы посвящения в рыцари».
       Джордж: «Брайан даже не попал во дворец, его туда не пригласили. По-моему, разрешалось пригласить только кого-нибудь из родных. Наверное, в душе он был раздосадован. Но он не подал и виду».
       Пол: «С детства мы знали, что наш монарх — королева, с тех пор как она вернулась из Кении в 1952 году, чтобы взойти на престол, и мы всегда почитали ее.
      «Ее величество — хорошенькая и ммлая девушка, но, похоже, ей нечего сказать» — вот что я бы сказал».
       Дерек Тейлор: «Через четыре года, в ноябре 1969 года, Джон отослал обратно свой МВЕ, чтобы привлечь внимание к своим акциям протеста».
       Ринго: «Я не собирался отсылать свой орден обратно, я знал это. У Джона на то были причины, а у меня их нет. В то время я очень гордился орденом. Он много значил для меня — не то чтобы он мне что-нибудь давал, но он помог на выборах Гарольду Уилсону. Было здорово увидеть королеву! Такое прежде случалось редко, а теперь она принимает вcex!»
       Джон: «Об этом я размышлял несколько лет. Даже после того, как я получил орден, мысли на эту тему не давали мне покоя. Я отдал его тете, которая повесила его напоказ над камином, и это было понятно: она гордилась им. Я знал, что она не поймет, почему я решил отдать его, а я не мог оскорбить чувства тети. Поэтому через несколько месяцев я забрал его, не объясняя ей, как я намерен с ним поступить, — но теперь она уже все знает. Прости, Мими, так уж вышло.
      Так или иначе, я продался, и это всегда беспокоило меня. Последние несколько лет я думал: «Я должен избавиться от него, должен избавиться». Я думал, как это сделать, и решил, что, если я верну его тайно, журналисты все равно об этом узнают, все всплывет, и поэтому я решил ничего не скрывать, а вернуть орден демонстративно. Так я и поступил с МВЕ. Я ждал какого-нибудь подходящего события, но потом понял, что мой поступок и есть событие, один из этапов борьбы за мир, происходящей сейчас.
      Никто из нас [нас с Йоко] не хотел повторить ошибку Ганди или Мартина Лютера Кинга, то есть быть убитыми. Поскольку люди способны чтить только мертвых святых, а я не желаю быть святым или мучеником. Я, как британский гражданин, вместе со своей женой протестовал против действий Великобритании в Биафре и выразил свой протест самым громким из доступных мне способов.
      Королева умна. Это не может навредить ее кукурузным хлопьям» (69).
       Ринго: «Мы сели в машину, я посмотрел на Джона и воскликнул: „Черт, посмотри на себя! Ты же феномен!“ — и расхохотался, потому что это был всего-навсего он» (65).
       Джон: «Когда я чувствовал, что начинаю лопаться от гордости, я смотрел на Ринго и понимал, что мы вовсе не сверхчеловеки!» (64)
       Джордж: «Одно время нам хотелось одного: выпустить пластинку, а дальше все пойдет само. Люди верят, что все только и мечтают стать звездой, — по-моему, это чушь собачья» (64).
       Джон: «Мы хотели стать более известными, чем Элвис. Сначала мы мечтали стать вторыми Гоффином и Кингом, потом — Эдди Кокреном, затем Бадди Холли и наконец — превзойти величайшего Элвиса Пресли.
      Сначала мы прославились в Ливерпуле, потом стали лучшей группой в округе и наконец — лучшей группой Англии. А цель всегда оказывалась где-то впереди, на расстоянии нескольких ярдов, а не прямо перед нами. Нашей целью была слава, как у Элвиса, но мы не надеялись ее добиться» (72).
       Пол: «Мы знали, что рано или поздно что-нибудь произойдет, нам всегда указывала путь маленькая, едва заметная Вифлеемская звезда. О славе в том или ином виде мечтает каждый; наверное, во всем мире миллионы людей досадуют, что их никто так и не открыл.
      Дело в том, что мы никогда не верили в битломанию, никогда не воспринимали ее всерьез. Таким образом, мы ухитрились сохранить здравый рассудок».
       Джон: «Когда я встречаюсь с давними друзьями, они смеются. Те из них, которых я знал по школе, просто таращатся на меня и спрашивают: «Это и вправду ты?» (64)
      Когда люди видят тебя в ресторане или где-нибудь еще, а ты пытаешься что-то заказать, они бывают так ошеломлены мыслью: «Неужели это и вправду он?», что пропускают твой заказ мимо ушей. Поэтому, обращаясь к ним, я обычно говорил: «Мне стейк среднего размера, пришли два слона, полицейский откусил мне голову, и чашку чая, будьте любезны». А они ничего не слышат и отвечают: «Да, спасибо»
       Ринго: «Очень редко случалось, чтобы нас обслуживал один официант, — они все выстраивались в очередь, чтобы, подавая нам блюда, поглазеть на нас».
       Джордж: «В этом и заключается основной недостаток славы — люди забывают о том, как вести себя нормально. Они вовсе не благоговеют перед тобой, у них вызывает трепет мысль о высотах, которых ты, по их мнению, достиг. Таковы их представления о славе и известности. Поэтому они ведут себя как безумцы. Достаточно однажды выступить по радио или телевидению, и, видя тебя на улице, люди начинают вести себя совсем иначе. А «Битлз» появлялись на первых полосах газет каждый день в течение года или около того. Это способно изменить всех. Такое всех впечатляет.
      Нам стало трудно появляться в тех местах, где мы когда-то бывали. Нас постоянно окликали. Мы вернулись в Ливерпуль и зашли в тот же клуб, где часто бывали годом раньше. Мы зашли просто выпить, и вдруг со всех сторон понеслось: «Эй, парни…», «Салют, парни…». У нас не было ни минуты покоя».
       Джон: «Мы всегда сознавали, какое впечатление мы производим на людей. (О реакции зрителей узнаешь, как только начинаешь выступать. Либо тебе удается завести публику, либо не удается.) Поэтому мы постоянно следили за собой, хотя трудно уследить за происходящим, если несешься со скоростью две тысячи миль в час. Иногда при этом начинает кружиться голова. Но обычно мы как-то держались. Когда вас четверо, всегда найдется тот, на кого можно положиться. Кто-нибудь всегда останется самим собой и поможет остальным пережить трудные минуты» (71).
       Ринго: «Элвис скатился по наклонной плоскости, потому что у него не было друзей — только толпа прихлебателей. Что касается нас, каждый из нас мог сойти с ума, если бы остальные трое не приводили его в чувство. Это и спасло нас. Помню, у меня совсем крыша съехала. Я думал: „Это же я! Тот самый!“ А остальные трое посмотрели на меня и только спросили: „Извините, что-что там с вами?“ Я помню, как каждый из нас проходил через это».
       Пол: «В конечном счете слава — это возможность не платить за парковку, потому что сторожу нужен твой автограф; слава — это когда тебе не дает спокойно пообедать пятидесятилетняя американка с „конским хвостом“. Нас четверых знают почти все на этой Земле, но мы не чувствуем себя настолько знаменитыми» (66).
       Джон: «Мы гастролируем в тех местах, которые хочет увидеть наш менеджер — он возит с собой фотоаппарат» (65).
       Пол: «Помню, мы выступали в Барселоне, на Пласа-дель-Торос — большой арене для боя быков, где лучшие места занимали лорд-мэр и богачи, а молодежи, нашим истинным поклонникам, билетов не досталось. Это нас огорчило: „Почему мы играем для всех этих чиновников? Мы должны играть для тех, кто остался снаружи. Впустите их…“ Но конечно, никого не впустили».
       Джон: «Я терпеть не мог, когда аудитория в зале была великовозрастной. Если такое случалось, я подумывал о том, чтобы сбежать. Это неестественно — видеть, как пожилые люди смотрят на тебя вот так. Любых зрителей приятно видеть, но я всегда считал, что пожилые люди должны сидеть дома и заниматься вязанием или чем-нибудь еще» (65).
       Ринго: «Мадрид, где мы играли на еще одной арене для боя быков, запомнился мне жестокостью полицейских. Я впервые увидел своими глазами, как полицейские избивают мальчишек.
      Там я побывал на бое быков — это самое печальное зрелище, какое мне доводилось видеть. Больно видеть, как бык постепенно слабеет. А когда его наконец убили, его зацепили за ногу цепью, и пара ломовых лошадей уволокла труп с арены. Такой конец мне всегда казался отвратительным. Это единственный бой быков, на котором я побывал, и больше я не желаю видеть ничего подобного».
       Нил Аспиналл: «Они отправились в турне по Франции, Испании и Италии. Все, что я помню о поездке в Италию, — это как какие-то крутые водилы с ветерком доставили нас в Милан. Следующим после Европы было турне по Америке, где состоялся первый концерт «Битлз» на стадионе «Шей» («Shea»).
       Джон: «Поскольку мы играли перед пятидесятипятитысячной аудиторией — такая толпа собралась на первом концерте в Нью-Йорке, — тут не могло обойтись без диких сцен. Даже если бы вся эта толпа просто смотрела пинг-понг, все равно все выглядело бы точно так же, — толпа была слишком огромной. И все-таки было удивительно слушать ее рев.
      Тоскливо покидать дом, но если уж приходится куда-то уезжать, тогда надо уезжать в Америку. Это одно из лучших мест на земле. Лучше я уеду туда, чем в Индонезию» (65).
       Джордж: «Стадион „Шей“ громаден. В те дни артисты еще выступали в кинотеатре „Астория“ в Финсбери-парке. Это был первый рок-концерт, проходивший на стадионе. „Вокс“ изготовила для этого турне специальные большие стоваттные динамики. Мы перешли с тридцати ватт на сто, но и этого оказалось недостаточно: наши усилители по-прежнему были рассчитаны на закрытые помещения».
       Ринго: «Мы начали выступать на стадионах. Там собиралось столько людей, а усилители по-прежнему были слабенькие, для зала. Установить более мощные не удавалось. Мы всегда использовали аппаратуру для помещений. Она исправно служила нам даже на стадионе „Шей“. Мне казалось, что люди приходят не для того, чтобы услышать концерт, а чтобы увидеть нас. Сразу после вступления к первой же песне крики зрителей заглушали все остальное».
       Пол: «Теперь выступления на стадионах вроде «Шей», «Джайентс» и так далее — обычное явление, но тогда это случилось впервые. Нам казалось, будто собрался миллион человек, но мы были к этому готовы. Очевидно, наши агенты считали, что мы достаточно популярны, чтобы собрать целый стадион.
      Когда выходишь на сцену и понимаешь, что люди заполнили весь этот огромный стадион, чтобы услышать тебя, испытываешь волшебное ощущение, ты словно окружен морем людей. Приятно уже то, что ты участвуешь в этом потрясающем действе. Вряд ли зрители что-нибудь слышали. Мы пользовались обычными усилителями, пригодными для объявлений во время бейсбольного матча: «Леди и джентльмены, игрок…» Зато они могли сработать на нас в том случае, если мы собьемся или сфальшивим, — этого никто бы не заметил. Все дело было в самом событии. Мы радостно отыграли концерт, бросились к ожидавшему нас лимузину и укатили».
       Нил Аспиналл: «В Штатах, там, где выступали „Битлз“, была своя аппаратура и осветительные системы. Мэл занимался аппаратурой, а я возился с багажом. Обстоятельства изменились. В Англии у нас не было водителя, мы водили машину сами, кое-где мне еще приходилось заниматься освещением. В Америке работали служба безопасности и пресса, сдерживая обезумевших зрителей. Я вел переговоры с начальником полиции, обсуждая, как „Битлз“ будут доставлены на концерт и увезены с него, принимал необходимые меры на экстренный случай».
       Джордж: «Нас доставили вертолетом, но ему не позволили сесть прямо на арену, поэтому пришлось сесть на крышу здания Всемирной ярмарки. Оттуда нас довезли до стадиона в бронированной машине «уэллс-фарго». (Я не думал, что такие машины еще сохранились, я считал, что все они много лет назад достались индейцам.) Когда мы сели в вертолет на Уолл-стрит, вместо того чтобы доставить нас по назначению, пилот начал летать вокруг стадиона, приговаривая: «Посмотрите, разве это не круто?» А мы, холодея от ужаса, думали: «Скорее бы это закончилось!»
       Пол: «Мы переоделись в свои военного типа костюмы — бежевые, с высокими воротниками, — а потом в состоянии жуткого напряга выбежали на поле. Мы наспех отыграли концерт, сделали все, что от нас требуется. Мы все взмокли».
       Джон: «Мы жутко нервничали еще до того, как вышли на сцену. В девяти случаях из десяти мы вдруг начинали ощущать страшную усталость за полчаса до того, как начинали переодеваться. Внезапно всех охватывал полный столбняк. Переодеваясь в костюмы и застегивая рубашки, мы стонали: „О, нет…“ Но как только концерт начинался, мы приходили в себя» (64).
       Джордж: «На самом деле наши куртки не были военными, они были просто похожи на них, а мы еще нацепили шерифские звезды.
      Мы постарались поскорее убраться оттуда. Как всегда. Я смотрел фильм о нашем выступлении на стадионе «Шей». Когда играла группа Кинга Кертиса, я подумал: «Ого! Хорошая группа». В этом турне Кинг Кертис путешествовал с нами в одном самолете, но их выступлений я ни разу не слышал. Мы никогда не видели, как играют другие, поскольку до выступления нас всегда держали в подвальных помещениях».
       Пол: «Все выглядит так: ты поднимаешь шум — и они поднимают шум. Но самое главное — это общий шум. Суть именно в этом. правда. Постановщик Сесил де Милль, а в ролях шестьдесят тысяч человек» (65).
       Ринго: «Если вы просмотрите отснятый фильм, то поймете, как мы отреагировали на происходившее. Пространство было огромным, и мы были явно не в своей тарелке. Мне показалось, на этом концерте у Джона поехала крыша. Нет, он не тронулся умом, а просто психанул. Он играл на пианино локтями, и это было дико».
       Джон: «Я колотил по клавишам ногой, и Джордж от смеха не мог играть. Я делал это для прикола. А молодняк в зале так и не въехал. Поскольку в песне «I'm Down» («Мне плохо») я играл на органе, я впервые решил использовать его на сцене. Я понятия не имел, что делать, поскольку без гитары чувствовал себя будто голый, поэтому начал подражать Джерри Ли, скакать и сыграл только два такта.