Антология «Битлз»

      Главное, что поддерживало нас во время трудной работы, — понятный только нам юмор; мы могли смеяться над чем угодно, и даже над самими собой. Так мы поступали всегда, постоянно шутили и острили. В своем кругу мы оставались собой, мы ничего не воспринимали всерьез» (64).
       Ринго: «Мы побывали на вечере в британском посольстве в Вашингтоне. В начале шестидесятых людей с севера Англии и людей из посольства разделяла огромная пропасть. Когда они говорили: „О, как мило!“ — и были чем-то похожи на Брайана Эпстайна, мы твердили: „Ладно, ребята, совсем неплохо“. Но мы пошли в посольство, Бог знает почему. Может быть, потому, что мы для них гонцы с родины и им хочется увидеть нас, да и Брайану, думаю, не терпелось побывать в светском обществе. Мы стояли, повторяя: „Привет, как мило“, — и пили, когда кто-то подошел ко мне сзади и отрезал у меня прядь волос, что привело меня в ярость. С какой стати он притащил с собой ножницы? Я обернулся и выпалил: „Какого черта ты это сделал?“ Он ответил: „Все в порядке, старина… не бери в голову“. Глупость какая-то: кому-то понадобились волосы битла».
       Джон: «Люди прикасались к нам, когда мы проходили мимо, и все такое прочее, и где бы мы ни появлялись, к нам относились, как к ненормальным. Нам приходилось выслушивать всякую чепуху от лорд-мэров и их жен, нас лапали, как в „Вечере после трудного дня“, только в миллион раз чаще. В американском или британском посольстве в Вашингтоне какая-то скотина отрезала у Ринго прядь волос. После этого я просто ушел, ругаясь. Я ушел посреди вечера» (70).
       Пол: «Там была целая толпа молодых аристократов — с такой публикой мы еще не встречались. Мы не выступали на танцах в богемных кругах, на майском балу в Кембридже и так далее, но мы знали, какие разговоры там ведутся. После нескольких бокалов кто-нибудь обязательно говорил: «Знаете, а вот фортепианный концерт Рахманинова…» — «О, да, это великолепно…»
      Такие нам встретились и в посольстве. А девушки, помню, хотели отрезать у нас пряди волос, и нам пришлось отбиваться».
       Нил Аспиналл: «Выступать в Вашингтоне было нелегко — они стояли на боксерском ринге, зрители окружали их со всех сторон, им приходилось играть на триста шестьдесят градусов. После исполнения каждой песни они были вынуждены поворачиваться, а мы передвигали им микрофоны. Ринго сидел на вращающемся помосте посреди ринга, и нам тоже приходилось поворачивать его, и вдруг эту чертову штуковину заело! Вокруг творился настоящий бедлам, но, несмотря на это, они хорошо выступили. После этого концерта они вернулись в Нью-Йорк.
      Только через двадцать лет я узнал, что этот концерт снимали для последующего показа по всей Америке. Молодежь всех штатов платила деньги, чтобы посмотреть концерт. Поэтому, когда в августе «Битлз» отправились в новое турне по Америке, многие из зрителей уже видели их или живьем на концерте, или по телевидению. Группу «The Beach Boys» тоже снимали, и эту пленку потом показывали в кинотеатрах».
       Пол: «Мы выступали в Карнеги-Холле, потому что Брайану нравилось, что мы будем играть в концертном зале, а потом мы отправились в Майами и снялись во втором шоу Эда Салливана.
      Майами показался нам раем. Прежде мы никогда не видели пальм. Мы стали настоящими туристами, носили с собой фотоаппараты «пентакс» и делали снимки. У меня до сих пор сохранилось множество фотографий вооруженных полицейских на мотоциклах. Мы никогда раньше не видели вооруженных полицейских, а в Майами это было обычным зрелищем. Мы отлично провели там время, выступали в одном из отелей. На нижних этажах больших отелей располагались кабаре. Из окна было видно, что на пляже фаны написали на песке «Я люблю Джона» такими крупными буквами, что их было легко прочитать из нашего номера».
       Джон: «Но стоило нам помахать кому-то рукой, как нас сразу останавливали: «Перестаньте махать, вы поощряете их!»
       Ринго: «Это было самое замечательное место, где мне довелось побывать. Нам одалживали яхты и вообще все, чего мы хотели. Во Флориде случилось два памятных события. Во-первых, я впервые прокатился на „линкольн-континентале“ с двумя очень милыми дамами. Во вторых, одна семья одолжила нам яхту и позволила мне повести ее, Это было шестидесятифутовое скоростное судно, которое я ухитрился провести в порт, ничего не смысля в том, как надо водить быстроходные суда».
       Джордж: «У берега проводили гонки моторных катеров, и мы прокатились с одним из претендентов на победу. На том катере было два двигателя V12, и, если запустить их на полную мощность, он несся очень быстро. Только корма катера, где установлены гребные винты, при такой скорости оставалась в воде. Сам катер почти стоял торчком, на корме. Это было здорово».
       Нил Аспиналл: «Ринго слишком поздно понял, что на катерах нет тормозов, и мы врезались в причал».
       Ринго: «Там впереди были перила, и я разбил весь нос катера. Но никто мне и слова не сказал, все были счастливы!»
       Джон: «Там мы жили в домах двух миллионеров» (64).
       Пол: «Мы сказали Брайану, что хотим в бассейн, а у одного парня со студии он был. Теперь-то я понимаю, что для Майами это был скромный, маленький бассейн. Так, ничего особенного. Днем мы собирались там, нас никто не беспокоил. Это было здорово — четверо ливерпульских парней: «Надевайте плавки!» Для журнала «Лайф» нас сняли купающимися.
      Думаю, в то время мы очутились невольно в среде мафиози. Один из критиков размазал нас по стенке в прессе, Джордж Мартин и Брайан Эпстайн обсуждали это, когда один здоровяк пришел и спросил: «Мистер Эпстайн, хотите, мы разберемся с этим парнем?» — «Что? О, нет-нет, все в порядке». Мы невольно оказались среди людей из мафии. Но мы этого не знали, мы просто видели любезного человека с бассейном и яхтой. Должен признаться, нас интересовала яхта, а не он сам.
      С тех пор мы начали встречаться с людьми, которых раньше видели только в газетах и на экране, а теперь мы похлопывали их по плечу».
       Джордж: «Очевидно, мы произвели на всех впечатление, поскольку все эти люди рвались познакомиться с нами — как, к примеру, Мохаммед Али. Нас отвезли на встречу с ним во время первого приезда в Америку. Это был ловкий рекламный ход. Быть битлом означало попадать в комнаты, полные журналистов, делающих снимки и задающих вопросы. Мохаммед Али оказался умным парнем, через пару дней должен был состояться его матч с Сонни Листоном. Есть даже фотография, на которой он держит под мышками двух из нас».
       Ринго: «Я тренировался с Кассиусом Клеем, как его тогда звали, я научил его всему, что он умеет. Конечно, это было здорово, я поставил деньги на Листона и был в курсе происходящего!»
       Пол: «Благодаря Филу Спектору мы познакомились с несколькими людьми. Мы встретились с „Рокетс“ — это была незабываемая встреча, — и со многими другими, к примеру, с Джеки Де Шанноном, знаменитым автором песен, Дайаной Росс и с остальными „Supremes“. Этими людьми мы восхищались; по мере того как наша слава росла, мы перезнакомились со всеми, они собирались там, куда приезжали мы. Со многими у нас установились вполне дружеские отношения».
       Джон: «Мы почти не помним никого из них» (65).
       Джордж: «Мы познакомились с несколькими знаменитостями, о которых раньше ничего не знали. В Америке были и до сих пор есть люди, которые действительно знамениты у себя на родине, но в Великобритании о них никто не знает. Если не смотреть телевизор и не слушать радио, можно так и не узнать, кто они такие. Многих людей, с которыми мы встречались, я не знал. А иногда попадались и те, о ком нам доводилось слышать, — например «The Supremes».
       Ринго: «Наверное, теперь все знают Дона Риклса, но в то время он еще не был знаменитым и выступал в отеле «Довилль», где мы остановились. Он был комиком, и довольно едким. Он, например, мог спросить: «Привет, леди, вы откуда?» — «Из Израиля». Но он был уже у следующего столика: «А вы откуда?» — «Из Германии». На что он заявлял ни много ни мало: «Убирайтесь отсюда, нацисты! Какого черта вам здесь надо?»
       Пол: «Конечно, он подошел и к нам. Мы все сидели за одним столиком вместе с полицейским, нашим сопровождающим (этот телохранитель ходил с нами повсюду, он стал для нас хорошим товарищем, мы часто бывали у него дома), и Дон заговорил с ним: „Ты на работе, коп? И что это за работа? Присматривать за „Битлз“? Неплохая работенка, старина, — присматривать за „Битлз“… Отлично, — продолжал он. — Они лежат на девятом этаже, между атласными простынями, и чуть не лопаются от гордости каждый раз, когда слышат, как внизу визжат девчонки“. „Да, недурно…“ — подумали мы. Помню, нам вовсе не было смешно. Слишком язвительно. Потом мы полюбили его, но поначалу он нас шокировал».
       Джордж: «Мы все оторопели. И потом, мы старались держаться в тени, а он вдруг привлек к нам всеобщее внимание, и мы смутились. Думаю, Джон тоже смутился в тот раз. Будь наша воля, мы сделали бы из Риклса котлету.
      А он продолжал: «Милые люди эти полицейские. Они заняты настоящим делом. — А затем отвернулся и фыркнул: — Надеюсь, твой жетон уже расплавился».
      Шоу вместе с нами смотрел менеджер то ли Сонни Листона, то ли Мохаммеда Али. Матч приближался, и Дон Риклс сказал: «Если ты спросишь меня, Джек, то, по-моему, победит чернокожий парень». И вдруг он вернулся к нашему столику, мы занервничали, а он воскликнул: «Вы только посмотрите на этих знаменитостей!»
       Ринго: «Он спросил меня: «Ты откуда?» И в тишине я ответил: «Из Ливерпуля». А он воскликнул: «Бурные аплодисменты!»
       Джордж: «Тут же он еще раз удачно пошутил: «А, я вижу в глубине зала арабов, а мы постоянно слышим о войне между арабами и евреями. Я только хотел сказать, что мы ценим друг друга, не держим зла, и в доказательство, джентльмены, прошу вас встать и поклониться». Они подчинились, польщенные таким вниманием, а Риклс бросился на пол и, подражая звукам ручного пулемета, затарахтел: «Др-р-р-р…»
      Однако в конце концов выяснилось, что он не так уж и крут: вместо того чтобы уйти под ропот зала, он начал извиняться перед всеми за собственные слова».
       Ринго: «В Майами я пережил еще один шок. Мы отправились послушать группу „The Coasters“, участники которой стали героями вместе с „Yakety Yak“. Люди танцевали под их музыку в клубе, и я этого никак не мог понять. Для меня эти музыканты были божествами рок-н-ролла, а посетители клуба просто танцевали под их музыку! Это вызвало у меня отвращение. Но „The Coasters“ играли здорово, было классно увидеть американских артистов. Такими в Америке мы прежде их не видели».
       Джордж: «Когда мы были в Нью-Йорке, „The Coasters“ тоже были там, а когда приехали во Флориду, они оказались и здесь. Повсюду, куда бы мы ни приезжали, даже в Калифорнии, рекламировали эту группу. В те времена одновременные турне разных групп были обычным делом. Никто не знал, кто есть кто, — все по очереди выходили на сцену и пели. Думаю, существовали сотни каких-то „Шангри-Ла“ и им подобных групп».
       Пол: «Вся кутерьма вокруг нашей поездки не смутила нас, потому что главным в ней была очередная веха на нашем пути. Если мы когда-нибудь и могли смутиться, то лишь после успеха в «Кэверн». Но мы и тогда не смутились, это был приятный успех в родном городе. Когда мы начали давать концерты в таких заведениях, как «Эмпайр» в Питерборо, мы тоже могли бы смутиться, но мы и это пережили. Затем начались телевизионные шоу и радиопередачи, но мы справились и с ними, поэтому Америка стала логическим продолжением, только более важным и крупным шагом, чем все предыдущие.
      Все американцы говорили с акцентом, который нам ужасно нравился и который был похож на наш собственный. Нам казалось, что у нас с ними много общего — хотя бы в выговоре. Мы произносили слова «bath» и «grass» с коротким «а» (мы не говорим «bahath»), как и американцы. Думаю, у ливерпульцев и американцев много общего. Это и солдаты, и прошедшая война, и многое другое. В Ливерпуле многие, например, носили ковбойские шляпы. Казалось, что Ливерпуль и Нью-Йорк — города-близнецы».
       Ринго: «Для моих родных было не важно то, что мы стали звездами в Америке. Мы добились успеха в Ливерпуле, и это было для них главным. Остальное они считали развлечением. Им было все равно; я хочу сказать, что родные уверовали в меня после нашего выступления в „Палладиуме“ — для них именно это было важным событием».
       Джордж: «Я не задумывался о том, что будет после поездки в США. Я не сознавал, что все может перемениться, не заглядывал в будущее. Я думал: «Как здорово, что все это случилось, что мы приехали сюда выступать».
      Поначалу это выглядело забавно. Поначалу мы развлекались, но потом немного устали. Когда мы приехали в Америку впервые, в ее покорении была новизна. В том же году мы еще раз отправились туда, а на следующий год — еще раз, и к тому времени мы окончательно устали. Мы с трудом могли пошевелиться».
       Ринго: «Джордж Мартин оглох на одно ухо. Теперь он мог работать только с монозаписями!»
       Джордж Мартин: «Битлз» с головой погрузились в запись пластинок только позднее, когда перестали гастролировать. До тех пор им не хватало времени. Они прибегали в студию, записывали пленки, а остальную работу делали мы.
      Самые первые пластинки были моно, хотя у нас была аппаратура для стереозаписи. Чтобы упростить процесс сведения, я записывал голоса отдельно от аккомпанемента, поэтому стереоаппарат использовал как теин-трек. О стерео я и не думал — просто обеспечивал большую гибкость при сведении монозаписи. Поэтому записи первых лет были сделаны всего на двух дорожках и были живыми, как при радиотрансляции. Когда появилась аппаратура с четырьмя дорожками, мы смогли делать наложение — добавлять бэк-вокал и гитарные соло. К тому времени, как мы записали «A Hard Day's Night» («Вечер после трудного дня»), мы сначала работали с основным треком, а вокальные партии накладывали потом. Я неизменно записывал все ритм-инструменты на одной или двух дорожках (обычно на одной), чтобы бас совмещался с гитарой. Только потом мы начали записывать бас позднее, предоставив Полу возможность шире использовать его вокальные данные».
       Джон: «Когда нас начинают сравнивать с братьями Маркс, это полная ерунда! Единственное сходство в том, что их было четверо и нас тоже четверо» (65).
       Пол: «Некоторое время мы размышляли о том, чтобы снять фильм. Мы добились успеха в Америке. Теперь пришла очередь кино. Нам нравилась картина «The Girl Can't Help It», и мы знали, что можно снять рок-н-ролльный фильм. Мы видели все эти короткие американские ленты, и, хотя они были малобюджетными и не слишком удачными, в них звучала музыка, и мы часто смотрели их.
      Вот мы и захотели тоже снять фильм с нашим участием, но хороший. В большинстве сюжет был бессвязным, в них рассказывалось о диджее, которому приходилось повсюду таскаться за группой. Эти истории выглядели просто ужасно».
       Джон: «Мы не хотели снимать плохой фильм и потому настояли, чтобы сценарий написал настоящий писатель» (67).
       Пол: «Нам предложили один сценарий под названием «Желтые медвежата». Он понравился нам, но выяснилось, что автор собирался написать и все песни для фильма, а этого мы допустить не могли. Но снять фильм нам все-таки хотелось, поэтому Брайан начал искать подходящего человека и в конце концов предложил нам Дика Лестера. Брайан объяснил, что Дик уже снял «The Running, Jumping and Standing Still Film» — короткометражку, классическую комедию со Спайком Миллиганом. Нам она понравилась, и мы все сказали: «Он нам подойдет. Это наш человек».
      Дик приехал повидаться с нами, и мы узнали, что он еще и музыкант: он неплохо играл джаз на пианино, что еще больше заинтриговало нас. Он был американцем, но работал в Англии, в том числе и с группой «The Goons», — этого нам было более чем достаточно».
       Джон: «Мы были детьми „The Goon Show“ („Шоу дуралеев“). Мы были его сверстниками, своего рода продолжателями этого бунта» (72).
       Пол: «Дик Лестер пригласил сценариста Элана Оуэна, приятного ливерпульско-уэльского драматурга, который написал „Трамвай до Лайм-стрит не ходит“ („No Tram To Lime Street“) — хорошую телевизионную пьесу, где играл Билли Уайтлоу».
       Джон: «Лайм-стрит — известная улица в Ливерпуле, где собирались проститутки. Мы подыскивали сценариста, нам привели этого парня, а он мог писать диалоги так, будто эти слова произносили самые настоящие ливерпульцы. Мы знали его работы и потому согласились. Он стал часто бывать у нас, чтобы узнать, какие мы, и выписать роли. Он был дотошным, как настоящий ливерпулец» (70).
       Ринго: «Еще Брайан нашел продюсера Уолтера Шенсона, а может быть, Уолтер Шенсон нашел его — уж очень всем хотелось снять этот фильм. А мы начали общаться с Эланом Оуэном. Вместе с нами он отправился в турне по Великобритании, описывал все, что творилось вокруг нас, нашу жизнь, создавал наши же карикатурные образы.
      Фильм «A Hard Day's Night» был задуман как описание одного дня нашей жизни, точнее, двух дней и двух ночей. Нам предстояло побывать на студии звукозаписи, потом на телестудии, где с нами происходили самые разные события; были в фильме и другие персонажи».
       Джон: «Это была комическая версия реальных событий. На самом деле нам приходилось гораздо труднее (71). Мне понравился сценарий «A Hard Day's Night», хотя Элан Оуэн, прежде чем написать сценарий, пробыл с нами всего два дня. Нам было даже немного не по себе от того, насколько он был правдив.
      В фильме предполагалось показать одну из сторон нашей жизни — в концертном турне в Лондоне и Дублине. Это была картина о нас, о выступлениях перед публикой. И нам это понравилось. Элан Оуэн побывал также на одной из пресс-конференций и включил ее в свой сценарий. Все было совсем неплохо, хотя нам и показалось, что сцена выглядит несколько неестественно» (70).
       Пол: «Элан подмечал всякие мелочи, которые касались нас, наши реплики, вроде: „Он опоздал, зато пришел чистым“, наши шуточки, сарказм, юмор, остроумие Джона, лаконизм Ринго, особенности каждого из нас. В фильме отлично схвачены наши характеры, потому что Элан приписывал персонажам только те слова, которые слышал от нас. Закончив сцену, он спрашивал нас: „Вы довольны?“ И мы отвечали: „Да, неплохо, А можно мне лучше сказать это вот так?..“ По-моему, он написал отличный сценарий».
       Джордж: «Там был один диалог, в котором я говорю: „Это барахло я не надену — это же безобразие (grotty)!“ Это придумал Элан Оуэн, а не я. С тех пор слово прижилось. Оно приобрело новое значение: grotty — гротескный».
       Джон: «Это слово казалось нам слишком странным, Джордж смущался каждый раз, когда приходилось произносить его».
       Джордж: «По-моему, он считал, что, раз он родом из Ливерпуля, он понимает наш юмор, Если что-нибудь нам совсем не нравилось, мы отказывались, а к тому времени, как мы занялись съемками фильма «Help!» (в 1965 году), мы осмелели настолько, что стали менять диалоги по своему вкусу. Элан написал сцену о том, как нам досаждают газетчики — общение с ними было неотъемлемой частью нашей повседневной жизни. Нам задавали вопросы, вроде: «Как вы находите Америку?» А мы отвечали: «Летим до Гренландии, а потом сворачиваем налево».
      По-моему, одной из особенностей «Битлз» был юмор, который отныне ассоциировался у всех именно с нами. Когда только начали появляться все новые и новые группы — «Gerry», «The Pacemakers» и другие, — никто не мог различить их, все хиты казались похожими, их рекламировали одинаково. Поэтому, даже если у тебя появлялся настоящий хит, одного этого было мало. А «Битлз» казались очень остроумными. Точно так же было и когда нам приходилось шутить в Нью-Йорке или где-нибудь еще. Мы держались невозмутимо, и людям это нравилось.
      Каждый ливерпулец считает себя комиком. Попробуйте проехать по туннелю под Мерси — первый же парень в будке окажется комиком, вот увидите. Все это мы впитали с молоком матери.
      А в нашем случае шутки были еще смешнее, потому что мы четверо подыгрывали друг другу. Если один уставал, у кого-нибудь другого уже была наготове новая острота».
       Ринго: «Это было забавно. Мне не верилось, что мы снимаем фильм, В детстве я любил кино. Я часто ходил в кинотеатры «Бересфорд» и «Гомон» в Ливерпуле. Субботние сеансы оставили у меня яркие воспоминания. Я так вжился в происходящее, что если я смотрел фильм про пиратов, то становился пиратом, если вестерн — я был ковбоем, Или же, как Д'Артаньян, фехтовал всю дорогу домой. Фильмы были для меня миром удивительных фантазий, и вдруг мы попали в этот мир. Все выглядело так романтично: прожектора и то, что нас привозили на студию в лимузине.
      Думаю, из-за любви к кино я смущался меньше остальных; Джон тоже увлекся съемками. А вот Джорджу, как мне казалось, вовсе не хотелось сниматься. Он согласился только потому, что снимались все остальные».
       Джордж: «Не знаю, что он имеет в виду. Мне нравились съемки! Неприятно было только вставать в пять часов утра.
      Съемки начинались очень рано. Нам надо было приехать, одеться, дождаться, когда нас причешут и загримируют. Тем временем съемочная группа работала с дублерами. Нас вызывали, только когда все было готово к репетиции очередной сцены.
      Событий всегда было так много, что я никогда не мог догадаться, сколько в студии камер. Мы просто не могли заметить всего — мы были в центре событий, все вертелось вокруг нас».
       Ринго: «Вставать в самую рань — не лучший из наших талантов, и пример тому одна из сцен, та самая, за которую меня хвалили: я иду вдоль реки с фотоаппаратом — образ одинокого героя. Я приехал на работу из ночного клуба (непрофессиональный подход), с легкого похмелья, чтобы не сказать большего. Дик Лестер уже собрал всех своих людей, мой дублер отработал сцену, но я ничего не запомнил. Я опозорился.
      Мы пробовали снять эту сцену и так, и сяк. Дублер пытался произносить мои реплики, а тем временем снимали меня. Потом реплики произносил я, а дублер только открывал рот. А я говорил: «Эй, парень, а ну-ка…» У меня настолько плохо все получилось, что в конце концов они предложили: «Давайте снимем хоть что-нибудь». Я сказал: «Лучше я просто пройдусь, а вы снимете меня». Так мы и поступили. Вот почему я выгляжу таким замерзшим и несчастным: потому что мне было паршиво. Это вовсе не игра, мне и вправду было плохо».
       Джордж: «Есть сцены, которые мы придумали по ходу съемок (хотя, должен сказать, они выглядят совсем неплохо). К примеру, сцена с пресс-конференцией. Мы придумали множество ответов, а Дик Лестер командовал: „Оставьте вот этот, говорите так-то и так-то“. В этом он здорово разбирался».
       Джон: «Кусочек в ванной был сделан спонтанно. Его не предусмотрели, просто начали снимать, а я делал то, что приходило мне в голову. Многое в нем и вправду импровизация. Там было полно слов-экспромтов, но в фильм они не вошли, потому что их приходилось повторять раз по восемь. Когда экспромтом говоришь что-нибудь удачное, все смеются, операторы хохочут, а через минуту приходится снимать следующий дубль, и твой экспромт звучит все менее и менее оригинально, пока вовсе не перестает быть смешным. Мы старались придерживаться сценария, но некоторые из шуток придуманы нами или режиссером — он тоже внес свою лепту» (64).
       Ринго: «Большинство сцен значилось в сценарии. Мы меняли только концовки сцен, потому что нас четверых собирали в комнате, и мы расходились в разные стороны. Мы выдумывали необходимые детали, потому что понимали друг друга с полуслова. Проблемы возникали только в сценах с участием известного актера Уилфрида Брэмбелла; как только задуманная по сценарию сцена заканчивалась, он останавливался. И это выглядело глупо, потому что все остальные продолжали импровизировать, а он, хоть и был профессионалом, оказывался не у дел».
       Пол: «Мы сели в вагон на станции Мэрилибон, и поезд пошел, а мы вдруг оказались в кино! В фильме были школьницы в платьях в складку — на самом деле это были модели, которые очаровали нас так, что на одной из них, Патти Бойд, Джордж даже женился.
      Это был замечательный день съемок на натуре. Мы сняли сцену, в которой все фаны сбегаются к вокзалу, поезд уходит, оставляя их на перроне. Это дало нам возможность потом спокойно продолжать съемки. Поезд привез нас куда-то и ушел, а мы сняли все сцены».
       Джон: «Теперь сцена с поездом вызывает у нас неловкость. Уверен, люди, которые смотрят фильм в кинотеатрах, ничего не замечают, но мы-то знаем, что мы контролировали каждый свой шаг, следили друг за другом. Пол смутился, когда заметил, что я наблюдаю за ним. Моменты нервозности обычно становятся заметны после монтажа. Концовки сцен часто снимают в один день, а на следующий приступают к началу. Отсюда и нестыковки. Но мы снимали фильм почти в той же последовательности, в которой его потом смонтировали. Первой мы сняли сцену в поезде, во время которой ужасно нервничали. Весь кусок с поездом мы были сами не свои. Так бывает со всяким, кто снимается в кино, но не умеет играть. Режиссер знал, что мы не умеем играть, и мы это знали. Поэтому он пытался застать нас врасплох, но для фильма это не всегда подходит, потому что одно и то же приходится повторять по многу раз. Но он сделал все, что было в его силах. Наиболее естественные эпизоды сразу заметны на фоне других эпизодов (64).
      Мы старались сделать фильм как можно более реалистичным, это относится и к операторской работе. Возможно, у них и были другие планы, но они сделали этот фильм именно так. И слава богу. Это было хорошо. Мы знали, что наш фильм лучше других рок-картин (70). Лучшие эпизоды — те, в которых требовалось не говорить, а просто действовать. Всем нам понравился эпизод в поле, где мы скакали как сумасшедшие, — потому что это чистое кино, как объяснил нам режиссер: мы здесь были не собой — на нашем месте мог оказаться любой.
      Нам нравилось делать это, но мы не принадлежим к числу тех, кто любит мюзиклы, где ни с того ни с сего начинаются песни. Мы пытались уйти от этого, от «неожиданных» реплик: «А может, споем?» — но это удалось нам только до какой-то степени. Всегда было как-то неловко переходить к номеру. В фильме есть эпизод, в котором я произношу клише из американских мюзиклов: «Ребята, а почему бы нам не устроить концерт прямо здесь?» Поначалу нам казалось, что это будет классная шутка, но Норман Россингтон сказал, что такие фразы есть во всех старых поп-фильмах. Герои оказываются посреди пустыни, и кто-нибудь говорит: «У меня есть отличная мысль, ребята: а не устроить ли нам концерт прямо здесь?» Но я настаивал, теперь мне казалось, что это будет звучать как пародия, но боюсь, эти слова воспринимались буквально. А нам казалось, что эта шутливая реплика, которую потом все подхватывали, должна была сработать — за ней следовал музыкальный номер» (64).
       Нил Аспиналл: «Норман Россингтон играл меня — малыша Норма. Мне он нравился, он был славным. Он не рассуждал со мной о роли, просто действовал по сценарию, и это немного смущало, потому что не имело никакого отношения к действительности.
      Для «Битлз» съемки вылились в шесть недель напряженного труда. Они все делали быстро. При этом они не только снимали фильм, но и писали музыку, записывали альбом и занимались многими другими делами.
      Джон и Пол постоянно писали песни, но это не значило, что все четырнадцать или шестнадцать песен были сразу готовы для записи. Собрав несколько основных песен, они дописывали остальные по ходу дела. В среду они писали на студии одну песню, а к пятнице у них появлялись еще две. Они сочиняли песни везде: в самолете, в номерах отелей, в бассейне… Они и гитары таскали с собой везде».
       Джон: «Нам с Полом нравилось писать музыку к фильму. Бывали минуты, когда мы были твердо уверены, что нам не хватит времени написать весь музыкальный материал. Но мы сумели закончить пару песен, пока были в Париже. Еще три мы дописали в Америке, пока нежились на солнце в Майами-Бич. Четыре из них мне по-настоящему нравятся: „Can't Buy Me Love“, „If I Fell“ („Если бы я влюбился“), „I Should Have Known Better“ („Мне следовало быть умнее“) — песня с партией гармоники, которую мы исполняем в начале фильма, в поезде, и „Tell Me Why“ („Скажи мне, почему“), нечто вроде шаффла, номер для конца фильма» (64).
       Пол: «Обычно мы работали не так, мы не писали песни по заказу. Как правило, мы с Джоном садились и писали песни о том, о чем думали. Но Уолтер Шенсон попросил нас с Джоном написать песни специально для начала и конца фильма. Мы подумали, и нам показалось немного нелепо писать песню под названием „A Hard Day's Night“ — в то время это звучало смешно, но потом мы все-таки решили написать, что наступил вечер после трудного дня, что работать пришлось несколько дней кряду, что теперь я возвращаюсь домой и все будет хорошо… И эта песня вошла в фильм».
       Джон: «Я ехал домой в машине, а Дик Лестер предложил в качестве названия что-нибудь из сказанного Ринго. Я уже использовал эту идею в книге „In His Own Write“ — это был экспромт Ринго, неправильно употребленное слово, создающее тот самый комический эффект, своеобразный рингоизм — сказанное не в шутку, а просто так. Дик Лестер сказал: „На этом названии и остановимся“, а на следующее утро я привез песню» (80).
       Джордж: «Ринго часто произносил грамматически неправильные фразы, и мы все смеялись. Помню, когда мы возвращались в Ливерпуль из Лутона по шоссе M1 в «зефире» Ринго, капот машины не был заперт как следует. От порыва ветра он открылся и заслонил ветровое стекло. Мы все вскрикнули, а Ринго спокойно заявил: «Не бойтесь, скоро каждый из вас будет привязан к койке ремнем безопасности».
       Ринго: «Сейчас я ошибаюсь гораздо реже. Раньше очень часто мне в голову приходило совсем не то, что было нужно, и я путался. Однажды, когда мы проработали весь день и вечер, я думал, что еще день, и сказал: «Трудный выдался день… — Выглянул в окно, заметил, что там темно, и поправился: — Вечер после трудного дня».
      «Завтра никогда не узнает» — тоже мои слова. Бог знает, откуда они взялись. Еще один перл — «слегка хлеба». «Слегка хлеба, спасибо» — Джону это нравилось больше всего. Он всегда записывал мои сентенции».
       Джордж Мартин: «Это был первый фильм, к которому я писал музыку, и мне повезло встретиться с режиссером-музыкантом. Мы записывали песни к фильму точно так же, как делали это всегда. К тому же Дик использовал множество уже записанных ранее песен. К примеру, «Can't Buy Me Love» звучит в фильме дважды.