Стабильность значения

      3) "Передаем последние известия. - ... - Итак, на этом я кончаю. В 13 часов я опять спою вам песню".
      В отличие от текста (2) текст (3) содержит совершенно отчетливый дефект, который легко обнаружить: здесь совершенно ясно прослеживается нарушение семантического условия связности. Следовательно, текст (3) в отличие от текста (2) является плохо оформленным, но и тот и другой являются неправильно построенными.
      Рассмотрим теперь такой пример:
      4) "Передаем последние известия".
      Описание (4) не удовлетворяет критерию законченности и является плохо оформленным текстом. Другими словами, понятие "правильно оформленное описание" содержит в себе и критерий относительной законченности: текст, который нельзя потенциально закончить, является плохо оформленным. В самом деле, если мы ограничим понятие "правильно оформленного" описания только критериями, которые касаются связности текста или словарной правильности лексемы, то понятие "текст" станет практически синонимичным понятию "связная последовательность предложений" и т.д. Это означает, что сюда уже не будут включаться входящие в интуитивное представление об описании специфические критерии относительной завершенности, наличия начала и конца.
      В этой связи важно отметить следующее: чтобы различить (4) и (2), нам не нужна информация о композиционной схеме, по которой порожден этот текст. Пример (4) является незаконченным описанием не потому, что в нем отсутствует полноценное заполнение композиционной схемы: незаконченность следует из самой информации, которая непосредственно сообщается высказыванием (4).
      Далее обнаруживается, что различие между (1) и (2) не имеет отношения к критерию законченности, потому что именно по данному признаку эти описания не различаются. Для того чтобы объяснить относительную законченность текста (2) - точнее говоря, объяснить, почему (2) в отличие от (4) является потенциально завершенным описанием - нам не потребуется уже обращаться к специфике различения описаний (2) и (1). Поскольку эта специфика основана на критерии правильной построенности, постольку можно говорить, что законченность описания не является специфическим признаком правильной построенности. Правила языка продолжают действовать, и если мы можем в соответствии с ними создать нечто новое, то оно может быть правильным, даже если ничего подобного по этим правилам никогда ранее не производилось.
      Стоящая перед исследователем задача может, таким образом, пониматься двояко. Теория языка должна:
      1. объяснить способность человека компонировать языковые выражения, то есть создавать композиционный план и организовывать описания в соответствии с этим планом, а также способность декомпонировать описания и реконструировать лежащий в их основе композиционный план;
      2. объяснить способность человека продуцировать и понимать языковые выражения.
      Задача 1 охватывает такую область исследования, которая будет объяснена при экспликации понятия правильной оформленности описания. Задача 2 содержит предмет исследования, для объяснения которого должна быть привлечена правильная построенность описания. При этом очевидно, что предмет исследования задачи 1 охватывает как типологические, так и прагматические критерии, так как для построения композиционного плана необходима, например, информация о коммуникативных интенциях, так же как информация о типах описания, то есть виды информации, имеющие источником область функционирования языка. Последняя же является собственно предметом исследования задачи 2.
      Задача выявления критериев правильности в их соотнесении с теорией может в таком случае быть сформулирована двояко:
      1. Теория должна дать экспликацию понятия "правильно построенное описание". В частности, она должна предоставить те критерии, которые показывают, в каких случаях описание является потенциально укомплектованным с точки зрения композиции и в каких - нет; какие композиционные элементы возможны в описании; в каких случаях композиционные элементы описания организованы правильно и в каких - нет и т.д.
      2. Теория должна дать экспликацию понятия "правильно оформленное описание". В частности, она должна предоставить те критерии, которые показывают, в каких случаях описание является потенциально законченным и в каких - нет; в каких случаях текст, состоящий более чем из одного предложения, является связным и в каких - нет; в каких случаях предложение в языковом контексте может рассматриваться как возможная часть описания и в каких - нет и т.д.
      Итак, правильная организация композиционных элементов описания зависит от лежащего в его основе композиционного плана, а также в известной степени от коммуникативного намерения, реализации которого служит данный текст. Получатель сообщения должен реконструировать композиционный план отправителя и, насколько это возможно, его коммуникативные интенции. Существует, таким образом, тесная связь между задачей 2 и более общей задачей - объяснить процессы языковой коммуникации30.
      Тогда можно сказать, что к теории 1 оказывается применима претензия Куайна, заключающаяся в том, что теория такого типа рассматривает язык как соответствие, вторым компонентом которого является класс семантически правильных истинных утверждений этого языка31 (2.2.1). Теория второго рода выходит из круга подобной критики. Ее теоремы являются теоремами конструктивной системы в том отношении, что они полагаются "реальными" определениями, использующими определенные семантические критерии правильности в дополнение к обычным синтаксическим критериям, налагаемым на чисто формальные (или "номинальные") определения32. Конструктивная система формализует некоторую область (предполагаемого) знания, которое может быть представлено как множество предложений, сформулированных в неформализованном дискурсе (например, естественном языке), где некоторые термины должны быть соответственно определены в системе, использующей правила вывода, а некоторые образуют специальное множество терминов, принятых за элементарные, т.е. базовые примитивы системы ("внелогические основы" - "extralogical basis"). Таким образом, вопрос о динамических критериях правильности возвращает нас к вопросу о произвольности/непроизвольности выбора "атомов" категоризации, элементарных терминов системы, на новом уровне. Примитивы должны при этом пониматься как уже являющиеся предметом преднамеренного использования или интерпретации; если их использование или интерпретация не очевидны, то они могут быть обеспечены неформальным объяснением, в строгом смысле не являющемся частью системы.
      Термин выбирается в качестве элементарного не потому, что он является неопределяемым; скорее, он является неопределяемым в силу того, что он был выбран как элементарный... Вообще термины, принятые в качестве элементарных в одной системе, вполне могут поддаваться определению в какой-либо другой системе. Не существует ни абсолютных элементарных терминов, ни такого их выбора, который был бы единственно правильным33.
      Так, например, неформализованная область может состоять из предложений, описывающих человеческие отношения родства, а конструктивная система в этом случае будет состоять в точных определениях всех предикатов родства в терминах примитивов (например, Х - родитель Y и X - женского пола) и в рекурсивно устанавливаемой спецификации теорем через аксиомы и правила вывода. При этом каждая из теорем является интерпретацией (путем определения) одного из первоначальных неформализованных предложений.
      Здесь может быть задан следующий вопрос, явившийся бы приложением общего для аналитической (и не только) философии "парадокса анализа", или "парадокса объяснения": если мы уже располагаем неформализованным "знанием", к которому мы должны обратиться в оценке как точности определений конструктивной системы, так и ее адекватности (то есть, образуют ли ее теоремы достаточно дифференцированное множество: является ли, скажем, некоторое описание законченным), то зачем вообще нужно строить такие системы? Каким образом может что-то объяснить такая теория?
      Ответ может учитывать три аспекта.
      1. Успешно построенная конструктивная система сообщает нам нечто, чего мы вообще не знаем заранее, а именно тот факт, что некоторые примитивы представляют адекватные основания для определения всех рассматриваемых терминов - факт, имеющий несомненное методологическое значение. Кроме того, конструктивная система демонстрирует набор отношений логической и определительной зависимости, многие из которых не даны заранее, но способны обеспечивать возможность дальнейшего анализа.
      2. В большинстве случаев, представляющих интерес, неформализованная область не так ясна и не так однозначно формализуема, как в примере с семейным родством. Разветвленность и гетерогеннность формализуемых областей будет мотивировать преимущественное развитие конструктивных систем прежде всего в отношении систем, которые можно назвать "эпистемологическими" в том смысле, что их назначением является представление некоторой части нашего знания относительно соответствующих этой части данных восприятия. Например, система, которая пытается представлять наше знание физических объектов в терминах явлений, должна вначале поставить вопрос, какой вид феноменальных объектов рассматривать (сенсорные данные, отрезки "потока опыта" и т.д.) вопрос, который сам по себе не может быть решен обращением к обычному или традиционному употреблению термина.
      Поэтому хотя конструктивные системы могут в первом приближении быть рассмотрены как формализации, они являются не только формализациями: они являются именно теориями, и их развитие требует креативного построения функционирующей теории, а не является простым формальным моделированием обычного употребления языка.
      Возможно, наиболее важны здесь соображения теоретической интерпретируемости. При сохранении важнейших особенностей неформализованной речи конструктивные определения разрешают достаточно тонкий способ замены неясных и неточных терминов более ясными и точными. Если целью моделирования является простое "отображение" обычного употребления языкового выражения (например, выявление композиционного плана высказывания), то это явилось бы искажением. Однако с точки зрения построения теории, такая процедура обязательна: более точные понятия лучше входят в проверяемые гипотезы и доказуемые результаты.
      Это ведет к третьему пункту в ответе на предполагаемый парадокс анализа.
      3. Ряд философских вопросов традиционной важности может быть плодотворно выражен в категориях оснований формализации представляемого знания. Например, спор между номинализмом и его противниками может быть сформулирован как вопрос о том, способна ли система, которая берет за основу рассмотрения лишь конкретные индивидные объекты, к адекватному представлению всего нашего релевантного знания. В таком случае решение подобных вопросов заключается в том, чтобы либо построить адекватную систему, либо так или иначе показать, что это не может быть выполнено.
      Сложность здесь состоит в том, что основной предикат обычно не формулируется в философских системах с точностью, сопоставимой с точностью научных дисциплин, использующих исчисления. Конструктивные системы, напротив, с необходимостью требуют решения вопроса о допустимых основаниях, и, соответственно, очевидным образом предоставляют или положительную демонстрацию результата, или подтверждение его невозможности (фальсификацию).
      Эта особенность конструктивных систем ведет к прояснению различия между критерием их точности (который мы ввели через понятие правильной построенности описания) и критерием адекватности (который мы ввели через понятие правильной оформленности описания). Вопрос адекватности является вопросом полноты системы - обеспечивает ли множество определений интерпретацию всех неформализованных предложений, представляющих интерес, в зависимости от целей системы, и является ли множество теорем системы достаточно всесторонним. Вопрос точности касается скорее статуса реальных определений системы - отношений между определяющими терминами (definientiae) и определяемыми терминами (definienda) - и истинностного статуса теорем.
      Это разграничение точности (accuracy) и адекватности (adequacy), введенное Гудменом в "Структуре явления", во многом обусловило важную для современной аналитической философии тенденцию ослабления семантического критерия, налагаемого на исследования. Главное перемещение в этом направлении происходит от синонимии или аналитичности к вполне экстенсиональному критерию. При этом сам Гудмен считает коэкстенсивность definienda и их definientiae все еще слишком сильным критерием. Неформализованное использование неопределенно и непоследовательно (противоречиво) многими способами, и отражение этих особенностей в объяснении вовсе не непременно увеличивает объяснительную силу definientiа. Неясные случаи не могут быть прояснены в соответствии с таким требованием, как коэкстенсивность; кроме того, случайный отход от неформализованных ясных случаев оправдан стремлением построить хорошую теорию. Кроме того, неудовлетворительность требования коэкстенсивности указывает на качественно отличную и более глубокую проблему: в науке и обыденном языке возможны (и весьма многочисленны) случаи альтернативных истолкований предикатов истолкований, которые являются полностью неразличимыми в отношении любых критериев, уместных в тех теориях, к которым они принадлежат; однако альтернативы не просто не коэкстенсивны - они очевидным образом не пересекаются.
      Описанный подход Гудмена представляется принадлежащим эпистемологическому и онтологическому "номинализму" - в том смысле, в котором это определение используется, например, для характеристики взглядов Куайна, предложившего известный "онтологический критерий": "Существовать - значит быть значением квантифицируемой переменной". Этот критерий, выступающий инверсией семантического критерия, связывает онтологию со способом ее описания, освобождая подобную связь от свойственного рационалистической традиции каузального детерминизма.
      Итак, можно следующим образом сформулировать те эпистемологические и онтологические посылки конструктивного подхода, которые представляются наиболее важными для анализа естественного языка:
      * Любой предмет может быть категоризован с одинаковым успехом многими способами, которые отличаются по существу в онтологическом наполнении и являются в этих систематизациях взаимно несовместимыми (плюрализм).
      * Из-за множественности версий мира в различных знаковых системах бесполезно искать полное описание действительности (сущностная незавершаемость).
      * Онтологические предложения имеют истинностное значение только относительно "истолкования" или "трактовки" объектов, мира, действительности, и т.д.; в целом, отсылка к "миру" имеет смысл только в том случае, если она релятивизуется к системе описания (онтологический релятивизм)34.
      Исходящая из таких посылок общая теория референции, охватывающая все референциальные функции, основана на единой символической операции, посредством которой один предмет представляет ("stands for") другой35.
      На первый план здесь выходит критерий внешности по отношению к символической (знаковой, или языковой в самом широком смысле) системе критерий, в определенном отношении предельно формальный: мы не можем говорить о предметах обозначения как о сущностях, внутренне присущих самой знаковой системе, о неких свойствах обозначения, поскольку отсылка к чему-то иному, направленность на иной предмет является сущностным свойством знака. Именно благодаря этому конституирующему свойству знак (например, гудменовский или кассиреровский символ) является собой, а не чем-то иным (скажем, не относится к некоторому классу чисто физических, метафизических или психических явлений). (Для обоснования альтернативного объяснения, отрицающего конститутивность референции для знака, потребовалась бы совершенно иная теория языка, с помощью которой было бы труднее объяснять функционирование естественных и других используемых нами языков.)
      Таким образом, хотя базовые семантические примитивы (предельные единицы) конструктивных систем могут являться феноменальными сущностями, эти системы тем не менее не будут являться феноменалистскими системами, т. к. не будут поддерживать феноменализм как фундаментальную эпистемологическую доктрину (равно и как онтологическую доктрину, претендующую на полноту).
      Отсюда становится ясной эпистемологическая значимость конструктивных систем для обоснования употребления языка. Она состоит прежде всего в выявлении совокупности взаимоотношений между различными частями концептуального аппарата. Фундаменталистская метафора заменена в них Куайновой "сетью полаганий" ("web of belief"). Подобно гипотетико-дедуктивным теориям естественнонаучных дисциплин, определения и теоремы конструктивных систем устанавливают дедуктивные отношения между предложениями, несущими рациональную нагрузку; причем на чем более элементарных основаниях строится конструктивная система, тем более плотными устанавливаются систематические связи и тем полнее общая связность и внутренняя непротиворечивость системы. Следующим этапом является выявление согласуемости различных систем, т. е., применительно к лингвистическим ситуациям, интерсубъективной аутентичности значений, возможности одинаковой идентификации референтов всеми членами языкового сообщества.
      Если мы применим критерии подобного рода к ситуации употребления естественного языка, то референции, возникающие в ходе этого употребления, оказываются таким образом в поле согласования индивидуальных картин мира, или индивидуальных концептуальных схем носителей языка. Эпистемологически сама возможность реального употребления языка предстает при этом обнаружением собственно полисубъектности, необходимой для возможности интерсубъективной верификации. Такой подход позволяет избежать традиционно адресуемого релятивизму упрека в бессодержательности, недостаточном представлении референциальных оснований. Онтологический статус общей для всех носителей языка области согласования их индивидуальных картин мира оказывается при этом открытым для точного анализа и прояснения.
      Редукционистские эпистемологические программы, пытающиеся вывести значение фактуальных предложений в терминах "наблюдаемых", обнаруживаемых логических последовательностей оказываются, с такой точки зрения, беспредметными. Для прояснения представлений о конвенциональности значения в естественных языках это означает следующее.
      Возможность одновременного наличия нескольких конфликтующих версий мира не отменяет и не уменьшает их истинностного значения (для разных концептуальных схем). Аналогичным образом признание относительности истинности языкового выражения не отрицает необходимости выявления четких критериев его правильности, в качестве которых могут выступать критерии адекватности правилам конструктивной системы. Это означает, что признание конвенциональности значения не подразумевает с необходимостью признание его произвольности.
      Итак, если утверждение истинно, а описание или представление правильно, не "само по себе-для-мира", а для конструктивной системы, критериям адекватности которой оно соответствует, то в таком случае можно предположить, что отсылка (референция) к "миру" имеет смысл и может служить для построения адекватной теории значения только в том случае, если она релятивизуется к системе описания. Поскольку в этом отношении установление связи между знаком и его референтом является источником семантических правил, постольку оно может быть признана внеязыковым детерминативом (стабилизатором) значения. Поскольку, далее, пределы взаимного согласования индивидуальных концептуальных схем (которые очевидно могут быть рассмотрены как конструктивные системы ментальных репрезентаций) устанавливаются их отношением к внеязыковому миру, через каковое отношение (в частности, референцию) осуществляется обозначение языковыми выражениями элементов внеязыкового мира, постольку установление отношения обозначения выступает внешним динамическим стабилизатором значения. Динамическим же он предстает в первую очередь потому, что способность знака служить источником факта наличия предмета обозначения является, по-видимому, единственным удовлетворительным внеязыковым стабилизатором, соответствующим внутриязыковым стабилизаторам значений речи в смысле, описанном в 1.4.2, т.е. понимаемым как синтагматические отношения в языке в той степени, в которой они представляют правила функционирования языка (значение как результат некоторого процесса).
      3.2.3 СТАБИЛИЗАТОРЫ ЗНАЧЕНИЯ В КОНСТРУКТИВНЫХ МОДЕЛЯХ ЯЗЫКА
      Развитие современной аналитической философии - и не только той ее части, которая питается интуициями позднего Витгенштейна - оказывается связанным с внедрением в концептуальный аппарат науки представления о том, что динамические категории - какова бы ни была их онтология - могут рассматриваться как семантические объекты sui generis. Однако от такого внедрения до создания процедурно-семантических теорий, способных усилить описание семантических свойств языковых выражений, т. е. внести вклад в лингвистическую семантику, пролегает значительная дистанция, обусловленная прежде всего слишком высокой степенью абстрактности, присущей философскому варианту процессуальной семантики. Так, влияние концепции значения как употребления, признающей за динамическими категориями семантический статус и наделяющей их социально-бихевиоральной онтологией, на лингвистическую семантику оказалось в основном опосредованным теорией речевых актов36 - так же, как опосредованным теорией искусственного интеллекта и когнитивной наукой стало влияние идей Г. Райла о противопоставлении "знаний ЧТО" и "знаний КАК"37. Не меньшая степень удаленности от специальных теорий языка свойственна и герменевтической традиции, в рамках которой был разработан целый комплекс процедур, ведущих к так называемому разрыву герменевтического круга. Понимание в этом случае становится активным процессом, требующим от интерпретатора использования определенных операций, которые обеспечивают вхождение в понятийный мир текста (установка на активное понимание реализуется, например, в рекомендации искать вопросы, содержащиеся в тексте, и отвечать на них, используя достигнутый уровень понимания38).
      Однако, разумеется, не только указанные философские интенции могут быть рассмотрены как использующие динамические категории. Вообще говоря, поскольку семантика есть учение о значимой стороне языковых выражений, в рамках которого делаются утверждения об устройстве этой последней, постольку процедурно-семантическими являются любые подобного рода утверждения, содержащие апелляцию к процедурам, процессам, преобразованиям, инструкциям и другим динамическим категориям39. Очевидно, однако, что в силу разнообразия как представлений о том, какие вообще утверждения могут делаться в семантике (например, при "сильном" и "слабом" понимания последней), так и способов апелляции к динамическим категориям в составе этих утверждений процедурно-семантические построения оказываются чрезвычайно разнообразными.
      Большинство исследователей, высказывавшихся о процедурной (процессуальной) семантике в общем плане, констатировали значительную неоднородность теоретических построений, ассоциирующихся с идеей динамического описания. Т. Виноград писал о том, что термин "процедурная семантика" употреблялся "в самых разных смыслах, не всегда совместимых и не всегда понятных"40. Здесь следует учитывать прежде всего способ апелляции к динамическим категориям - признается ли за ними семантический статус. Использование этого параметра представляется принципиальным: хотя с идеей процедурного описания семантики и, шире, с принципом динамического описания языка ассоциируется множество различных концепций, собственно процедурными можно, вероятно, считать лишь те из них, в которых динамическим категориям признаются семантическими объектами (а не, скажем, внеположенными семантическим объектам преобразованиями). Теории этого последнего вида могут различаться, далее, по тому, какую конкретную онтологию они приписывают динамическим категориям: социально-бихевиоральную, абстрактно-ментальную (понятийную), когнитивно-психологическую, нейрофизиологическую, программно-алгоритмическую, метаязыковую и т.д. Очевидно, что этот набор онтологий в значительной мере коррелирует с набором ответов на центральный вопрос "сильных" семантик: что есть значение?
      Вполне разработанный, но не получивший сколько-нибудь заметного отклика в лингвистической литературе вариант процедурно-семантических построений, приписывающий статус семантических объектов динамическим категориям с абстрактно-ментальной онтологией, был представлен в 60 - 70-е годы в отечественной семиотике41. Согласно этому подходу, содержание и понимание текста являются двумя сторонами одного и того же явления. Для экспликации этого тезиса было предложено не вполне стандартно используемое понятие "тезаурус", трактуемое как "действующая личность... выступающая как индивидуально-общественная модель среды"42. Понимание заключается в том, что под воздействием языкового выражения в тезаурусе происходят некоторые изменения - появление новых и/или исчезновение старых элементов и/или связей.
      Подобная абстрактность радикальным образом преодолевалась в процедурно-семантических построениях, предложенных в начале 70-х годов в исследованиях по искусственному интеллекту (ИИ), где и возник сам термин "процедурная семантика", принадлежащий У. Вудсу. Согласно предложенным здесь представлениям, мы не только должны рассматривать производство и понимание естественно-языковыми высказываний как процессы, описываемые в алгоритмических терминах, но сами наши высказывания следует считать частями программ, результатом которых является изменение бихевиоральных предрасположений других людей. Естественно-языковым высказываниям в качестве их семантики сопоставляются алгоритмические процедуры-предписания. В условиях ограниченных предметных областей систем ИИ (например, в модели мира BLOCKS, на которой была задана программа SHRDLU Т. Винограда43) тезис "высказывания суть программы" оказался практически осуществимым, тем более, что сам мир BLOCKS и ряда других ИИ-систем начала 70-х годов (скажем, моделирующих понимание высказываний по поводу игры в "крестики-нолики" или приготовления бутербродов) был преимущественно акциональным.
      Однако система, в которой вся сколько-нибудь неэлементарная семантика задается специализированными и детализованными процедурами, оказывается чрезвычайно чувствительной к изменению предметной области в том смысле, что смена ее приводит практически к необходимости радикальной переделки системы. Такого рода соображения, соответствующие принципиальной ценностной установке современного ИИ на "нечерноту ящика", привели во второй половине 70-х начале 80-х годов к формированию когнитивного варианта процедурной семантики, возникновение которого следует рассматривать в контексте формирования когнитивной науки как теоретической составляющей ИИ44. Центральным для когнитивистики помимо категории знания является понятие когнитивной системы и операций в ней. Таковые операции и получают статус семантических объектов в когнитивном варианте процедурной семантики, в результате формирования которого, во-первых, возникли предпосылки для построения процедурно-семантических описаний промежуточной степени абстрактности, а во-вторых, сложилось представление о так называемой декларативно-процедурной контроверзе, т.е. о взаимодополнительности семантических описаний в статических и динамических терминах.
      Формированию лингвистического варианта процедурной семантики способствовало несколько стимулов. С одной стороны, это восходящее к Гумбольдту представление об изучении языка как деятельности; следование этому принципу в семантике предполагает описание ее в терминах понимания. Но кроме того, по словам Й. Уилкса,
      вся процедурная семантика - это начинание, имеющее целью построить нереферентную семантику45.
      Следует, вероятно, заметить, что построение нереферентной семантики вряд ли может являться самодостаточной целью. Неудовлетворительность традиционной референтной семантики связана с невозможностью идентификации в референциально непрозрачных контекстах, но для решения этой задачи не обязательно отказываться от привлечения понятия референции для объяснения природы значения. Ряд расширенных теорий референции предлагают варианты решения с помощью различных концептуальных средств ( 3.1.2 - 3.1.3); эти варианты могут быть признаны удовлетворительными или нет, но вряд ли может быть предложен удовлетворительный аргумент против собственно привлечения понятия референции для объяснения природы значения (разумеется, такое объяснение не обязано сводиться исключительно к теории референции). Уилкс не приводит соображений, по которым процедурная семантика исключала бы возможность рассмотрения процессуально заданного значения как указания на предмет обозначения. Однако такой подход, видимо, разделяется одним из наиболее отчетливо "динамических" начинаний в специальных теориях языка за последние десятилетия: это многоуровневые модели языка, известные лингвистике с 50-х годов - сменяющие друг друга версии трансформационной порождающей грамматики, стратификационная грамматика, порождающая семантика и ее развития, модель "смысл - текст" и др.
      Сильной стороной порождающей грамматики можно как представляется, считать не столько ту конкретную форму, которую она приобрела при попытке исчислить все трансформации, необходимые для перехода от тех или иных глубинных структур к структуре поверхностной, сколько саму ориентацию на абстрактный процесс, связывающий эти структуры и описываемый в виде отдельных формальных операций, осуществление которых шаг за шагом приводит к желаемым семантическим последствиям. Именно в этом состоит, в частности, общелингвистический смысл новой грамматической теории, независимой от целей логической формализации. Главной особенностью такого представления оказывается опора на понятие трансформации в трансформационно-порождающей грамматике и на понятие аппликации - в аппликативной, представляющих собой не что иное, как формальные операции, необходимые для преобразования единиц одного уровня (глубинного) в единицы другого (поверхностного) и соответствующие в каждом отдельном случае применению одной из таких операций, или же деривационных шагов. Список таких возможных операций в общем соответствует тому, что описывалось в традиционной грамматике под названием "грамматических способов выражения значений".