Темная сторона неба

      - На какой там голове, Кен?
      28
      Время это отняло, но не много. Кен одел мой пиджак, а его, с пулевыми отверстиями, мы спрятали в самолете. Потом я взял фонарь и спустился на землю. Мы оба стреляли, и надо было убрать свидетельства перестрелки и собрать гильзы. Я нашел все три. Нашел я также выбоину от свой пули, я её "состарил", намазав маслом. После этих мероприятий я готов был всячески помочь расследованию.
      Побегав вокруг самолета и друг за другом, аэродромная власть раскопала наконец полицейского - того самого, что чинил мне допрос после моего возвращения из Мехари, но я все равно не помнил, как его зовут. Мы рассказали фабулу трижды: раз для полицейского, чтобы он уяснил общую идею, другой раз - для него же, уже на месте, и ещё раз - для занесения на бумагу. Каждый раз все было одно и то же, а именно то, что случилось на самом деле, но без упоминания выстрелов. Он не особенно в это поверил, он чувствовал, что чего-то здесь не хватает, чего-то такого, что объясняло бы действия Юсуфа. Но руки Кена он не заметил.
      Я ускорил прохождение дела, возмутившись тем, что, мол, дают тут всяким Юсуфам свободно разгуливать по аэродрому. Аэродромная власть нехорошо посмотрела на меня, но потом присоединилась к попытке спустить дело на тормозах.
      В конце концов полицейский с кем-то долго говорил по телефону, и из разговора было видно, что тот человек не расположен долго разговаривать в пять часов утра. Потом полицейский забрал наши письменные показания и улыбнулся нам.
      - Синьоры, вы можете лететь. Конечно, вы вернетесь, если того потребует расследование?
      Я быстро сказал "да", пока Кен не начал возражать. На меня работало то обстоятельство, что когда мы очутимся за пределами страны, а разыскать нас будет трудно, то для них это будет удобным предлогом не проводить слишком дотошного расследования. В настоящий момент они были бы очень рады моему отбытию: если бы они начали расследование сейчас, то единственно, что им удалось бы установить, это тот факт, что им следовало бы провести расследование в отношении меня ещё раньше.
      Но формально я был свободен приезжать сюда и уезжать, а в моей работе это было большим делом.
      Полицейский подошел к двери и пожал нам обоим руку. А потом сказал:
      - Это тот парень, которого вы привезли с собой из Афин, командир?
      Я кивнул. А он вздохнул и посмотрел на бумажки, которые держал в руке - наши показания.
      - Это как я вам и сказал тогда: молодежь - это такой своенравный народ, никого не слушают.
      И это было близко к правде.
      Больше у нас дел не оставалось, за исключением того, что "Пьяджо" стоял носом к ангарам, а на бетонном покрытии в свете звезд были видны пятна, похожие на масляные, и некоторые из них были действительно масляными. Мы оттолкнули самолет назад, залезли в него, и Кен повел меня по цепочке приготовлений к полету.
      Я одел пару легких пластиковых наушников, похожих на обтекаемой формы стетоскоп, включил радиотелефон, снял машину с тормоза, и она двинулась с места.
      Имея управляемое носовое шасси, "Пьяджо" катился легко и быстро, но о самолете много не скажешь по тому, как он катится по земле. Кен тихо и спокойно сидел в правом кресле, положив левую руку на колени. В тусклом синеватом свете кабины лицо его выглядело напряженным, он неторопливо перекатывал из угла в угол рта незажженную сигарету.
      Я довел самолет до начала взлетно-посадочной полосы и остановился.
      - Прошу - контрольную карту.
      Кен стал излагать мне карту пункт за пунктом, а я бегал руками по переключателям и ручкам, там проверяя, там устанавливая. Вибрация от двигателей передавалась на все эти ручки, но самолет ещё не ожил, живым он будет в полете. А пока что это было нечто вроде домашнего животного, которое я, как я надеялся, знал, но особого доверия к нему не питал. А пока я четко выполнял набор предполетных правил хорошего тона.
      Смесь - богатая... Двигатели - максимум оборотов... Рычаг управления двигателем - законтрен... Топливные баки - подключены концевые... Топливные бустерные насосы - включены... Закрылки - 20 градусов... Люки - закрыты... Груз - закреплен...
      Кен осторожно пристегнулся к креслу, затем убавил свет до минимального - чтобы видны были стрелки приборов и цифры. Отражение в стекле стало не так заметно. Ночь оставалась по-прежнему темной и полупрозрачной. В некоторых фонарях вдоль полосы топливо выгорело, и вереница огней напоминала поэтому рот с отсутствующими зубами.
      Кен взглянул на меня:
      - Как, о'кей?
      Я кивнул. Он нажал кнопку радиопередатчика на штурвале и сказал:
      - "Пьяджо" просит разрешения на взлет.
      Вышка прокашлялась и ответила:
      - "Пьяджо" взлет разрешаю.
      Я обвел взглядом кабину и успокоил дыхание. Я долго был пилотом на "Дакоте", слишком долго. Теперь мне предстояло выяснить, что я представляю собой как пилот без "Дака". А приходилось начинать с ночного взлета и без подходящего инструктажа.
      "Отличный небольшой самолет без изъянов, - мелькало у меня в голове. Поставить закрылки на 20 градусов, поставить рычаг управления двигателем на 48 дюймов, и он взлетит на скорости 60 узлов. Индикатор воздушной скорости дает отставание, так что можно отрываться при 55..."
      Кен снова спросил:
      - О'кей?
      - Да.
      Я отпустил тормоза и медленно поставил рычаг управления двигателями на максимум.
      Машина дернулась вперед, кабина наполнилась шумом двигателей, более трескучим и пронзительным, чем у "Пратта и Уитни" "Дакоты". Я мягко переложил руль, ожидая, когда он начнет реагировать на увеличение скорости.
      Машина быстро наращивала скорость, может быть слишком скоро. Мне нужно было время привыкнуть к машине, научиться чувствовать её и предсказывать её действия. Вот она уже начала зарываться носом.
      - О'кей, отрывайся, - сказал Кен.
      Индикатор воздушной скорости перешел отметку 55 узлов. Я притронулся к штурвалу. Мы пока были ещё на земле.
      "Когда двигатели работают на полную мощность, развивается сильная тяга и машину прижимает к земле. Надо отрываться..."
      - Взлетай! - крикнул Кен и потянулся к штурвалу.
      Стрелка индикатора показывала уже 60 узлов. Я крепко взял штурвал и потянул на себя. Машина оторвалась от земли, взмыла в воздух и ожила. Кен убрал руку и положил её на колени.
      - Шасси, - напомнил Кен.
      Я потянул рычаг и убрал шасси, потом несколько выровнял машину: надо подождать, пока не наберем безопасную скорость. Когда скорось выросла, я стал убирать закрылки, машина немного выждала и пошла потихоньку вверх. На 100 узлах я дал "Пьяджо" возможность взбираться вверх покруче и начал постепенно убирать газ.
      Кен включил связь.
      - "Пьяджо" взлет произвел, ложится на курс. Спасибо и доброй ночи.
      - Вас понял: "Пьяджо" взлет произвел, ложится на курс. Спасибо и доброй ночи. Если необходимы радиопеленги, свяжитесь с базой Уилус. Доброй ночи, синьоры.
      Мы на высоте в 1000 футов шли со скоростью 100 узлов в направлении примерно на восток.
      - Какой курс держать? - спросил я.
      Кен задвигал ногами, расстегнул ремни и зажег сигарету. Он затянулся, выпустил дым на лобовое стекло.
      - Тебе надо держать семьдесят градусов по магнитному компасу. Через минуту дам более точные данные.
      Я стал ложиться на курс 70 градусов. Кен подождал, пока я закончу вираж, затем осторожно встал с кресла. Он вернулся с кипой карт, линейкой, транспортиром и навигационным измерителем Дальтона. Он прибавил света, чтобы можно было читать карты, и начал работать с большой картой.
      Я начал чувствовать машину по малейшей манипуляции штурвалом и колесом тримминга. Машина была легкой и послушной, при легчайшем прикосновении к приборам управления она напоминала мне, что у неё два двигателя, а построена она на шесть-восемь человек. После "Дакоты" управлять ею было, что истребителем.
      Я слегка прибавил газу. После сброса газа "Пьяджо", вопреки моему ожиданию, не опускал тут же носа, а при прибавлении - не задирал его сразу. Будем знать впредь.
      Кен поднял голову от карты.
      - Что-то у тебя лодка немножко по волнам прыгает, а?
      Я дал самолету ровно набирать высоту, и Кен снова вернулся к карте. Через минуту-другую он оторвал глаза от карты и сказал:
      - Наш курс должен быть шестьдесят восемь градусов по магнитному компасу. Пока через несколько минут мы не пересечем береговую линию, мы будем под воздействием ветра с берега. Так что держи пока семьдесят один.
      Я проворчал. Я ещё не умею держать курс на этой машине с точностью до градуса. Буду держать семьдесят.
      - Если мы с тобой не получим какой-нибудь радиопеленг, - сказал я, то заблудимся.
      Кен улыбнулся.
      - Реалистично рассуждаешь.
      Сейчас он, вроде бы, расслабился. Во время всего взлета он испытывал напряжение, волнуясь, как я с этим справлюсь. Я испытывал странное ощущение, исполняя обязанности первого пилота в самолете Кена, когда тот сидит рядом. Не сказал бы, что мне это нравилось.
      - Ну и как она тебе? - спросил Кен.
      - Отличная машина. Как только накоплю тридцать пять тысяч фунтов, куплю себе такую.
      - Прежде чем начнешь копить деньги, выровняй курс. Следующие три с лишним часа держи шестьдесят восемь градусов. Сейчас ты отклоняешься градуса на четыре.
      Да, действительно. Я вернул машину на правильный курс. Кен взял другую карту, крупномасштабную карту этого района, составленную для британских военных летчиков, прикрепил её к планшету для карт и стал переносить на карту наш курс с большой карты. Мы прошли отметку 10 тысяч футов в 5.37 и дальше пошли на быстрой крейсерской скорости - 180 узлов.
      29
      В отдаленной части черного неба появилась синяя полоска, звезды стали меркнуть. В кабине, тускло освещенной как бы отблеском тлеющих углей, было тепло, отчего клонило ко сну. "Пьяджо" шел идеально ровно. Мы сидели, влившись в большие кожаные кресла, маленькие вентиляторы над головой у каждого гнали на нас теплый воздух.
      Через некоторое время Кен спросил:
      - Кофе не хочешь?
      Я взглянул на него сонными глазами. Я с гораздо большим удовольствием поспал бы, но если надо взбодриться, то кофе тут в самый раз.
      - Хочу, - согласился я. - А кто, стюардесса приготовит?
      - Обойдешься электрической кофеваркой.
      Он осторожно поднялся с кресла и ушел в салон, а я выпрямился в кресле и стал ловить в эфире базу Уилус.
      Я все сидел и ждал, что, может, они что-нибудь скажут, когда пришел Кен с кофеваркой и двумя чашками, неся все это в одной руке. Кофеварку он поставил на панель управления двигателями, затем достал из-под сидений два серебряных приспособления типа подстаканника и поставил в них чашки.
      - Сахар кончился. Будешь пить черный и горький, радуйся и такому.
      Внезапно в эфире появился Уилус. Голос сообщил кому-то, что давление на земле - 1018 миллибар, что пусть заходит на посадку и что на земле его ждет яичница с ветчиной. Вот они, трудности военной службы.
      Пеленг по радиокомпасу составил 258 градусов. Кен сверился с картой.
      - Выходит, друг, мы идем на три-четыре мили севернее курса. С другой стороны, ветер по-прежнему меняет направление. Держи семьдесят, а там видно будет.
      - Есть держать.
      Я отпил кофе и сразу почувствовал внутренний комфорт. Впереди небо все больше приобретало синий цвет, а узкая полоска над горизонтом заголубела.
      Кен потянулся правой рукой за кофе.
      - Как у тебя рука? - спросил я.
      - Между хорошо и средне.
      Кен осторожно откинулся на спинку кресла и, глядя вперед, стал пить кофе, а я вернулся к поискам в эфире. Похоже, что никто ещё не проснулся.
      - Вот оно, - произнес Кен.
      Я оторвался от поисков как раз в тот момент, когда край солнечного диска показался над горизонтом и первый бесцветный луч устремился по небу, почти безжизненному, не встречая на своем пути ни единого облачка, за которое можно было бы зацепиться.
      Я подмигнул Кену и посмотрел вниз. Кабина стала внезапно маленькой и тусклой в этом царстве света за бортом. Кен наклонился и выключил освещение приборной панели. Море в десяти тысячах футов под нами оставалось ещё темным.
      Кен взглянул на ручные часы.
      - Когда же мы узнаем что-нибудь о погоде?
      - Скоро послушаем Мальту. Но насчет погоды в Греции это нам ничего не даст. Придется ждать, пока не войдем в зону слышимости Афин.
      Кен кивнул, а я вернулся к радиоприемнику.
      Мы сидели и наблюдали, как солнце заиграло золотистыми искрами вначале в гребнях волн, затем стало захватывать участки моря, а там и все море со стороны горизонта превратилось в огромный блестящий поднос из ячеистой меди.
      Я поймал по радио Луку, что на Мальте, и тут же получил новый пеленг на Уилус. Выяснилось, что мы по-прежнему отклоняемся к северу, пройдя уже более сотни миль. Сопоставив данные о времени, месте и курсе, мы установили, что дует ветер с направления 220 градусов и со скоростью 20 узлов. Я предпочел бы ветер посильнее. Пока это означало, что фронт низкого давления ещё далеко впереди.
      Кен встал и спросил меня:
      - Еще кофе хочешь?
      Я взглянул на него. При ярком освещении лицо его выглядело бледным и напряженным. Для него кофе было не лучшим средством. Оно лишь будоражило нервы, которым следовало бы дать успокоиться. Да и никакой аспирин или прикладывание к бутылке не помогут, если у тебя дырка в руке.
      - Не сейчас, спасибо, - ответил я.
      - Перейду-ка я на заднее. Здесь я не могу глаз сомкнуть, все эти чертовы приборы в глаза лезут.
      Поддерживая левую руку, он осторожно перебрался в кресло по правому борту, повернутое задом наперед.
      Я повернул колесо тримминга несколько вперед, чтобы компенсировать перемещение Кена, затем закурил и откинулся на спинку кресла. Делать было нечего. "Пьяджо" не имел автопилота, но воздух за бортом был чист и гладок, как стекло.
      Меня не беспокоил долгий перелет над морем, я не волновался за двигатели, содержавшиеся за счет миллионов наваба. Я не был достаточно знаком с "Лайкомингами", чтобы по их шуму чувствовать недостатки в их работе, поэтому я даже не пытался прислушиваться к ним, а сидел себе и сидел. Много времени в полете уходит просто на сидение.
      В 6.20 я снова настроился на Уилус, потом почти сразу после этого на Луку. Нанеся оба пеленга на карту, я обнаружил, что мы вернулись на свой курс. Я уменьшил курс на три градуса, взяв поправку на ветер, пока нас не отнесло по другую сторону курса.
      Радио я оставил на Луке в ожидании, что они скажут о погоде. Через некоторое время станция Лука сообщила, что над Мальтой и у берегов Ливии господствует умеренный западный ветер, усиливающийся к востоку. Безоблачно. И ни слова о том, что же происходит дальше на восток.
      Здесь фронт прошел, это точно, он очистил небо и оставил за собой западный ветер. Но не было никакого намека на то, что он будет делать дальше. Сейчас он может находиться над греческими островами, пройти их или гулять над ними, чтобы затем затеряться где-нибудь в материковых горах. Пока я ничего не знал, а на таком расстоянии афинский аэропорт не слышно.
      И я снова занялся высиживанием. Но я не просто сидел, а внимательно поглядывал на приборы, посмотрел, сколько у нас топлива, какова температура двигателей. Потом я проверил радиовысотомер - полезную маленькую штучку, которая испускает радиоволны и высчитывает высоту по времени возвращения отраженной волны. Такой высотомер нам пригодится, если придется нырять под фронт. Перемена давления сделает обычный высотомер, основанный на измерении давления воздуха, бесполезным.
      Похоже, все у этого прибора было на месте и работало исправно. Я выключил его и перенес свое внимание на другие приборы. Я стал присматриваться к тому, как был оборудован "Пьяджо" - и почему. Наваб мог бы себе позволить оборудовать самолет всякими новейшими радарами или радиоустройствами, но на "Пьяджо" их было негусто. Частично это потому, что в Пакистане не было соответствующих наземных установок. Другой причиной являлся тот факт, что всякая навигационная новинка требовала лишнего человека для её настройки и правильного применения. Кен, должно быть, думал, что не следует перегружать машину вещами, которыми он не сможет пользоваться, не отвлекаясь при этом от собственно управления машиной. С моей точки зрения, он был прав: я предпочел бы полагаться на его пилотирование, чем на настройку радара Хертером.
      Я подкрутил немного регулятор вентилятора и сел на место. Что-то меня беспокоило последние двадцать минут. Я понял, в чем дело. Шаря по эфиру, я вспомнил, что привык летать с хорошим радиообменом, полной информацией о погоде, что я имел свободу выбора, куда лететь, на какой полет соглашаться, на какой - нет. Этот же полет стал чем-то необычным. А окклюдированный фронт, где он нам ни попадись, мог превратить его в совсем необычный.
      30
      Приближалось семь часов, когда Кен встал со своего кресла и произнес:
      - Проклятая рука.
      После этого он ушел в салон и вернулся через несколько минут со свежим кофе, открытой банкой консервированных персиков и ложкой.
      - Это все тебе, - сказал он. - Я не хочу есть.
      - Спасибо. Как рука?
      - Средне.
      Лицо его оставалось спокойным, но ему это явно стоило усилий.
      - Возьмешь управление, пока я поем?
      Он пожал одним плечом и сел в пилотское кресло. Мне подумалось, что лучше ему совсем не браться за ведение самолета, чем вести его вполсилы, однако мне хотелось отвлечь его от боли в руке.
      Кен положил правую руку на штурвал.
      - Принял управление.
      - Передал управление.
      Старые летные привычки умирали медленно.
      Через некоторое время Кен спросил:
      - Какая-нибудь погода была?
      - Слышал Мальту. Тебе будет приятно узнать, что мы летим в ясную погоду при западном ветре.
      - А о Греции они ничего не сказали?
      - Они никогда не говорят. А от Афин мы далековато.
      Он кивнул. Сейчас было около 7.00, а прошли мы с полпути. Оставалось ещё миль триста. Я доел персики и пристроил пустую банку на панель управления двигателями.
      - Прямо по курсу вижу облако, - объявил Кен.
      Я быстро поднял голову. Это ещё не фронт. О нем мы получим предупреждение не от одного облака, пока подойдем к нему с тыла. Но это облако можно было считать за предупреждение.
      Это было оторвавшееся кучевое облако, белое и невинное, висящее под нами на высоте примерно в шесть тысяч футов. Мне оно ничего не говорило.
      Кен поинтересовался:
      - А кроме Афин нам никто не может сказать о погоде в Греции?
      - Любой может - если мы свяжемся и попросим. Но регулярный прогноз по Греции никто, кроме неё самой, не делает. Я могу взять управление на себя?
      Кен кивнул.
      - Управление передал.
      Потом он откинулся на спинку кресла, достал сигарету и закурил. Напряжение в основном сошло с его лица. Левая рука покоилась теперь в разъеме молнии его - в действительности моей - куртки.
      Мы прошли над ещё одним кучевым облаком - рваным пушистым белым шариком, расположившимся между шестью и восемью тысячами футов. Впереди горизонт был закрыт уже изрядным количеством облаков.
      Через некоторое время Кен спросил:
      - По твоим оценкам, на острове осталось с миллион?
      - Примерно так. Если верно все, что указано в списке наваба ненайденным, и если ты говорил правильно, то все это тянет на полтора миллиона. Но это, если по ценам открытого рынка.
      Кен кивнул, соглашаясь с моей мыслью.
      - Я не думаю, что мы с тобой стали бы реализовывать это на открытом рынке, Джек. Ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы помочь в этом деле?
      - Знаю одного типа в Тель-Авиве. Он занимается такими делами.
      Я не представлял себе, как бы он занялся этим делом. Он на месте умрет, покажи ему на миллион жадеита ручной обработки. Впрочем, это пока что была не проблема номер один для нас.
      Кен с изумлением посмотрел на меня.
      - В последний раз, когда я тебя видел, у тебя не было такого рода информации.
      - С тех пор я многому научился. - Я достал сигарету. - Одну вещь скажи: как вы вышли на тот первый груз, который я возил в Ливию?
      Кен пожал плечами.
      - Имя Микиса мы узнали в Бейруте. От одного малого, через которого он стал реализовывать первые несколько штук.
      - От того малого, которого Хертер чуть не забил до смерти?
      Кен пристально взглянул на меня.
      - От кого ты узнал про это?
      - От общего друга.
      Он нахмурился, затем кивнул.
      - Ну да, от нее. Я не могу сказать, что одобрял методы Хертера.
      - Кто ж их одобряет. - Я закурил. - Так что навело вас на мой груз?
      - Порасспрашивали, посорили долларами. Узнали, что груз лежит у Микиса в аэропорту больше недели и предназначен для Бейрута. В день, когда мы прибыли в Афины, он поменяли адрес на Ливию.
      - И его превосходительству ты об этом не сказал.
      - С тех пор у меня началось раздвоение личности. А тебе не захотелось бы стать богатым человеком?
      Я молча кивнул, а Кен стал вглядываться в горизонт. Потом спросил:
      - А что ты будешь делать с этими - с деньгами?
      Я выпустил струю дыма на компас и произнес, взвешивая каждое слово:
      - Я подумывал о том, чтобы поехать в Штаты и оплатить учебу на четырехмоторном самолете и получить современную лицензию инженера-механика. Потом я стал думать о Южной Америке. Там такое поле для транспортных перевозок, это дело там расширяется очень быстро. Может, стал бы пилотом, а может - завел бы свое дело.
      - Как в старое время: летать через горы в старом "Дугласе".
      - Не совсем. Там авиабизнес ставится на широкую ногу. Настоящий бизнес. Это тебе не беженцев возить.
      Кен криво улыбнулся.
      - И не оружие. Ты же потерял десять лет, Джек. Сможешь ли ты управляться с авиакомпанией?
      Я посмотрел ему в глаза.
      - Думаю, что смогу. При хорошей помощи.
      Кен снова улыбнулся, продолжая задумчиво смотреть вперед, и сказал:
      - Интересно, смог бы я одеть по четыре перстня на руку и ходить между кресел и поправлять на дамах ремни?
      - Можешь поправлять какие угодно ремни, разрешенные международными законами. Только ты не обманывай себя: им нужны не пилоты по связям с общественностью, а такие, которые помогли бы им встать на ноги. Там до черта плохих аэродромов, коротких полос. Им нужны пилоты, которые могли бы летать в таких условиях.
      Он перестал улыбаться.
      - И там мы получим лицензию. - Потом Кен внезапно улыбнулся. - Черт, а это идея.
      - А у тебя какие были идеи?
      - Я практически ещё не думал.
      Он загасил сигарету, забрал кофейную посуду и консервную банку и отнес все в буфет. Оттуда он вернулся с маленьким голубым проспектом для туристов.
      Времени было 7.22. Я впервые поймал Бенгази и получил ясный пеленг. Кен положил планшет с картой себе на колени и нанес пеленг. Я стал настраиваться на Луку, но Луки в эфире не было.
      Кен открыл проспект и стал его перелистывать.
      - Саксос, - прочел он, - с населением примерно полторы тысячи человек. Серебряные рудники, теперь бездействуют. Есть производство керамической посуды. Легенда гласит, что на этом острове Одиссей встретил едоков лотоса, после того как его прибило сюда штормом, бушевавшим девять дней и ночей. Хорошо, хорошо. Ну и погодка им выдалась. А ты много встречал людей, которые ели бы лотос?
      - Ни одного.
      "Одиссей? А он в какой авиакомпании работает?" Забудем об этом. Кстати, половина проблем у этого человека возникала оттого, что другие люди старались втравить его в неверное дело. А, черт с ним, это так, плохая шутка.
      - Смотри, ничего не ешь, - сказал Кен, - если тебе там будут предлагать. Нам надо стащить все это добро на борт и скорее мотать оттуда. - Он захлопнул книжечку. - Я надеялся, у них тут карта острова есть. А ты уверен, что мы сможем там сесть?
      - Я тогда сажал там "Дак".
      Кен кивнул. В наушниках слабо послышалась Лука, лениво двинулась стрелка радиокомпаса.
      Пройдено 370 миль, в данный момент мы отклонились от курса примерно на 20 миль к югу. Кен поколдовал над навигационным измерителем и объявил:
      - В хвост нам дует приличный ветер: направление - примерно с запада, скорость - более тридцати миль в час. Наша путевая скорость - двести двенадцать узлов. Возьми на десять градусов левее, держи пятьдесят семь, и около семи сорока мы вернемся на курс.
      Я лег влево и стал выдерживать курс с точностью до градуса.
      Времени было 7.27, облака начали роиться вокруг нас, мягкие и пушистые. Подойдя к ним поближе, мы увидели, что они во внутреннем движении, прямо-таки бурлят. Справа и слева от нас отдельные валы поднимались под двадцать тысяч футов. Где бы ни находился сейчас фронт, это он оставил после себя след.
      Не нравилось мне все это. Густота облаков наращивалась слишком быстро, но про то, где находится фронт, это нам ничего не говорило. Он мог быть и слабеньким где-то сразу за горизонтом, а мог идти с прежней силой в полутора сотнях миль впереди нас. Я взглянул на карту и ничего утешительного не увидел. Мы находились милях в двухстах от Афин, слишком далеко для приема по радио.
      - А у тебя есть радиотелеграф на борту? - спросил я.
      Кен с удивлением посмотрел на меня.
      - Есть, а что?
      - В половине Афины передают сводку. Хочу попробовать связаться.
      - А голосом не услышим?
      - Не на таком расстоянии. По тому, как развиваются события, мы можем оказаться внутри фронта, прежде чем нам кто-то что-то успеет сказать. Где у тебя это включается?
      Кен изучающе смотрел на облака.
      - Ты не прочтешь морзянку на их скорости, они передают для профессионалов-операторов.
      - Я читаю двадцать слов в минуту. Так где эта чертова штука включается?
      - Под радиостанцией. Раньше, насколько я помню, ты не мог читать двадцать.
      - Я же сказал тебе: с тех пор я многому научился.
      Однако мы оба прекрасно понимали, что двадцать - это не скорость. Я надеялся, что афинские операторы ещё не как следует проснулись для больших скоростей.
      Я включил радиотелеграф и приглушил радиостанцию.
      - Пока я буду записывать, лучше веди ты. А скажи мне, зачем тебе телеграф, если ты не умеешь читать?
      - Брать пеленг, когда мы вне радиуса слышимости радиостанции. - Кен положил руку на штурвал. - Управление принял.
      Наушники радиотелеграфа ожили. Я тихо крутил ручку, пока не попал на частоту, как мне подумалось, Афин. Слышались отдаленное жужжание и потрескивания. Я прибавил звук и стал ждать, когда секундная стрелка на моих часах дойдет до ровно 7.30.
      Точки-тире начали забивать треск, они слышны были вполне отчетливо, чтобы я мог разобрать позывные. Потом эти звуки растворились в треске.
      Я надвинул наушники поплотнее на уши и стал осторожно подстраивать радиотелеграф. Мы находились не близко от Афин, но не так далеко, чтобы это имело значение для приеме на радиотелеграфе.
      Опять появились точки-тире, и я начал записывать. Погода идет в закодированном виде, поэтому слова не доступны непосредственному логическому восприятию. Я уже был вполне опытным в этом отношении и не торопился с ходу пытаться распознать смысл передаваемого.
      Через пять минут у меня заболели уши, листок бумаги покрылся знаками, словно я упражнялся в алгебре. Я подумал, что тут хватит материала для нас. Кен заглянул ко мне и поинтересовался:
      - Ну и чего там хорошего?
      - Чуть-чуть подождать надо.
      Я выбрал данные из трех точек, наиболее заинтересовавших меня: это сами Афины, Ханья на Крите и Пилос на Адриатическом побережье Греции. Их я и начал расшифровывать.
      Из афинской передачи я многое упустил, но для общего впечатления хватало и того, что было: у них стояла по-прежнему ясная погода, местами облачность. В Ханье было почти то же самое, ветер от юго-восточного до восточного.
      Пилос находился гораздо западнее и ближе к нам. Там-то и был фронт. Давление там понизилось до 980 миллибар, дули шквалистые ветры с сильным дождем, видимость составляла один километр, густая облачность опустилась до пятисот футов от земли. Но сообщение о направлении и скорости ветра я упустил.
      - И чего там хорошего? - снова спросил Кен.
      - Такое впечатление, будто кто-то гонит на нас вал. Дай мне карту.
      Он оставил штурвал и передал мне планшет с картой. Я пристроил карту на коленях, и меня стало охватывать беспокойство.
      Летя прямым курсом, мы так над морем и дошли бы до Саксоса. Но примерно в
      70 милях от него нам надо было пройти между южной частью греческого материка и Критом. Это был хороший, широкий пролив, если не считать, что кто-то как нарочно набросал там островов - это было характерно для всех морей вокруг Греции.
      И вот там-то и находился фронт.
      Запустив руку в волосы, я сидел и делал карандашом кое-какие вычисления. Если придерживаться своего курса, мы едва разойдемся с южной оконечностью самого северного острова Цериго, высшая точка которого составляла 1660 футов. Между этим островом и следующим крупным островом к югу, Антикифирой, есть пролив расстоянием восемнадцать миль. Только и между ними есть островок - кусок скалы под названием Пори, слишком маленький, чтобы на нем ещё была проставлена отметка высоты, но вполне вероятно, насколько я знаю греческие острова, что он торчит из моря футов на пятьсот.
      Таким образом, у нас оставался узкий канал между Цериго и Пори. В хорошую погоду пройти там - никаких проблем, и в плохую на высоте в десять тысяч футов - тоже никаких проблем. Но не когда там идет фронт и мы должны поднырнуть под него на высоте в пятьсот футов при скверной видимости и сильном боковом ветре. К тому же, когда сверху над нами будет плотный слой грозовых туч, у нас будут слабые шансы получить радиопеленги.
      Кен спросил:
      - И где это будет?
      - Вот посмотри. Принял управление.
      - Передал управление.
      Я положил руку на штурвал и почувствовал тепло и влагу от руки Кена. Другой рукой я передал ему карту. Он поизучал её некоторое время, а затем спросил:
      - Но до этого острова, Саксоса, это ведь не дойдет? Мы там сядем?