Черное сердце

      Диссидентская сеть - радикальные политические группировки, раскольники, анархически настроенные террористы - все глубже проникает в ткань властных структур наших стран. Вряд ли стоит говорить, что эта информация для нас не нова. Однако вот о чем стоит особо упомянуть: недавно некоторые из членов нашего Совета предприняли откровенно враждебные меры по отношению к этим силам, - немец погладил крокодиловую кожу своей папки. - Теперь этих людей среди нас нет. Один из них взорвался в собственной ванной. Второй выпал из окна двадцать третьего этажа, где располагался его офис.
      Немец глубоко вздохнул.
      - В этих стенах сосредоточено богатство, исчисляемое почти тремя с половиной миллиардами американских долларов. И все же мы не предпринимаем никаких шагов. Как бы ни были мы богаты, мы не решаемся их предпринимать. Потому что в таком случае мы вступим в войну столь опустошительную, которая, в лучшем случае, искалечит нас на всю жизнь. Пойти на такой риск мы не можем.
      Он весьма официально, так, как это могут делать только немцы, кивнул. Но Танго, а не Киму.
      - Вот почему мы обратились к вам. До сих пор вы нам великолепно служили. Но служили как человек со стороны. Теперь, после гибели Джона Холмгрена, мы оба хотели изменить ваш статус. В этом и заключается цель нашей встречи. Мы должны принять решения по весьма сложным вопросам.
      Что вы лично думаете об Атертоне Готтшалке? Вы, конечно, уже обеспечили нас полным досье на него. Но мы считаем необходимым услышать ваше личное мнение.
      Ким помедлил мгновение, затем ответил:
      - Готтшалк - человек из железа! Если бы Холмгрен был жив, он бы имел несколько более высокие шансы, уже хотя бы потому, что его кампания лучше финансировалась. Однако, учитывая международную обстановку, я должен признать, что шансы Готтшалка значительно повысились. К тому же сейчас неожиданно началось значительное выжаривание сала в его пользу.
      - Простите, - перебил его немец, - выжаривание сала?
      - Это американский политический жаргон, - Ким был рад продемонстрировать свои знания. - Так называют нажим на фирмы корпорации с целью получения денег на избирательную кампанию в обмен на обещание привилегий. И вот это выжаривание сала в пользу Готтшалка пошло в последнее время почему-то очень активно. Так что я уверен, что кандидатом выдвинут именно его.
      - А демократы? - спросил Танго.
      Ким пожал плечами.
      - Среди них очень способные люди. Если смотреть объективно. Но с тех пор, как Кеннеди победил Никсона во время телевизионных дебатов, в американской политике не осталось ничего объективного. У всех ведущих демократов есть проблемы с имиджем.
      - Должен ли я понимать, что если Готтшалку удастся добиться выдвижения от республиканской партии, он и будет избран президентом Соединенных Штатов? спросил Танго.
      Ким чувствовал, что Танго весь горит предвкушением. Этот их срочный вызов значительно уронил их в глазах Кима, для него они потеряли лицо. Ну что ж, пусть жрут из своей кормушки в этом задымленном, уродливом Эйндховене.
      - Именно так и обстоят дела, - ответил он.
      - А Готтшалк, - сказал немец, - он действительно приверженец такой жесткой линии, как вы указали в досье?
      - Да. Вы слышали его выступления.
      Немец кивнул.
      - Но хватит ли у него мужества следовать своим словам? Есть ли в нем мужество настоящего... - немец замешкался.
      - Тевтонца? - иронически переспросил Ким.
      Рыжеволосый залился краской.
      - Есть ли в нем мужество Цезаря?
      - Он не пустышка, - резко ответил Ким. Ему уже надоела вся эта компания. Даже их запах стал ему отвратителен. Немец снова коротко кивнул.
      - В таком случае мы можем перейти ко второй части нашего совещания. Мы бы хотели, чтобы вы сыграли более активную роль в том спектакле, в который мы вас пригласили.
      Ким выпрямился:
      - Что вы имеете в виду?
      - Мы не политики в чистом виде. Однако все мы изучали историю, и все мы понимаем важность ее уроков. А история, мой дорогой, говорит, что нам никогда не удавалось до конца постичь суть американского образа мыслей. Вот почему существует столь сложный организм, как наш Совет. Мы полагали, что знаем американцев, и когда Рейган баллотировался в президенты, мы его поддерживали. Но мы оказались глупцами.
      Вы обеспечиваете нас более глубоким взглядом на вещи, и на основе этого мы принимаем решения. Мы не можем самостоятельно справиться с проникновением в наше общество фанатичних диссидентов, они грозят поглотить нас полностью.
      Так пусть новый президент Соединенных Штатов, Атертон Готтшалк, справится с этими группировками за нас. Борьба с терроризмом - его любимый конек. Это хорошо известно даже здесь, в Эйндховене, вдали от Америки. И мы готовы помочь ему тем, чем можем. То есть деньгами.
      Немец стукнул по столу толстой ладонью, его переполняли эмоции.
      - Мы поможем - как вы называете это? - "выжаривать сало". Пока ему об этом знать не следует. Но накануне выдвижения ему надо сообщить, что, гм, некие европейские источники немало поспешествовали его удачной кампании.
      Лицо Кима оставалось бесстрастным, хотя он лихорадочно размышлял над тем, что они ему предлагали. Антитерроризм - вот на чем строил Готтшалк всю свою предвыборную риторику. Так разве он не ухватится за возможность подкрепить свои слова делом? А здесь, в этом зале, скопилось достаточно средств для того, чтобы Готтшалк свои обещания исполнил. У них хватит средств, чтобы купить его с потрохами.
      Ким слегка наклонил голову в знак согласия.
      - Я считаю, что если действовать с необходимой осторожностью и тонкостью, вы добьетесь желаемого, - он помедлил, как бы размышляя. - Конечно, мне не стоит говорить, что это весьма деликатный вопрос. Подход, который вы сейчас наметили, потребует некоторого времени для его четкой формулировки. И я могу со всей уверенностью утверждать, что если вам не удастся подойти к Готтшалку соответствующим образом, вы его потеряете. - Конечно же, думал Ким, это им ни за что не удастся. Я дал Трейси достаточно улик для того, чтобы свалить Макоумера, а вместе с ним и новую доктрину американского военного превосходства, на которую так уповает Готтшалк, доберись он до вожделенного поста.
      - Помимо времени - продолжал он, - боюсь, потребуется гораздо более значительные капиталовложения, чем те, на которые вы рассчитываете. Но это, конечно же, - он развел руками, - не может считаться серьезным препятствием.
      Немец снова взглянул на Танго.
      - Мы заинтересованы в результатах, затраты нас не волнуют. Я полагаю, вам уже сейчас нужны средства, и это вполне разрешимо, - он кивнул. Единственное, что нам от вас нужно - подробная информация о каждом шаге Готтшалка.
      - Хорошо, - ответил Ким. - Полагаю, на этом нашу встречу можно считать завершенной.
      Он был уже почти у дверей, когда немец вновь обратился к нему: время он рассчитал превосходно.
      - Еще один вопрос, - голос его, хотя и негромкий, словно разрезал пространство. - В последнем отчете Танго вы упомянули некоего Трейси Ричтера, по-моему так зовут того человека, который выполняет для вас определенные расследования.
      - Совершенно верно, - сдержанно ответил Ким. - И что из этого следует?
      Глаза немца блеснули - в них Ким увидел едва сдерживаемое торжество:
      - Ввиду расширяющегося спектра наших действий и более прямого нашего в них участия, мы должны избавиться от всех посредников, ибо в будущем мы не имеем права дать кому-либо возможность выйти на наш Совет.
      - Не могли бы вы уточнить?
      Немец в упор глядел на Танго.
      - Я имею в виду вот что. Если необходимость в его услугах исчерпана, избавьтесь от него сейчас же. Если же его услуги еще потребуются, избавьтесь от него, как только нужда в них отпадет. Только таким образом вы сможете полностью отработать вашу новую ставку.
      Когда двери лифта затворились, Ким откинулся на отбитую мягкой тканью стенку и постарался нормализовать дыхание. Глаза его были закрыты, он продолжал лихорадочно размышлять. Он думал о Трейси, о том, насколько важен для него этот человек. Трейси обладал уникальной способностью проникать в лагерь врага, и вряд ли эта способность исчезла с годами, думал Ким.
      Вот почему Киму так нужен был Трейси, и вот почему он не мог "устранить его по приказу Совета. Все это было глубоко личным, но варвары, собравшиеся в конференц-зале, никогда бы этого не поняли. Он глянул на часы. Как раз сейчас Трейси должен получить полную порцию информации, которую могли дать посмертные снимки Джона Холмгрена. Ким натянул тетиву. И Трейси помчится к цели, как выпущенная из лука стрела.
      Ким смотрел на Трейси под совершенно иным углом, не таким, как все остальные. Трейси был единственным, кто видел его, Кима, слабость. В тот миг, в джунглях Камбоджи, их отношения изменились раз и навсегда. Трейси был свидетелем стыда Кима, и отношение к нему было у Кима особое: он превратился для него в смертельного врага, перед которым, однако, он был в неоплатном долгу. И эта мысль не давала ему покоя.
      Но, несмотря на свою ненависть, Ким в глубине души знал еще кое-что: во всем мире у него не было друга, не было человека, которому он мог бы довериться полностью, который мог целиком его понять. Кроме Трейси Ричтера.
      - Это было делом чести, - сказал он, поднимая стакан с виски. - Теперь, когда Тонио мертв, я это понимаю.
      Трейси считал, что когда-нибудь Туэйт действительно должен будет это понять, но вслух сказал иное:
      - И нам это не чуждо. Гордость - сугубо человеческое чувство. И сугубо человеческая слабость. Без нее мы все были бы одинаковыми, похожими друг на другу. Нет людей, полностью лишенных самолюбия.
      Туэйт внимательно разглядывал собеседника. Виски несколько оживило его, на лицо вернулись естественные краски, но Трейси видел, как за несколько часов постарел Туэйт: морщины стали глубже, глаза ввалились, под ним залегли тени.
      - Да, конечно, все мы человеки, но то, что ты сделал... Господи, я это никак из головы выкинуть не могу, - он снова отпил из стакана.
      Руки у него уже не дрожали. Сразу же после того, что случилось, Трейси вызвал полицию. Туэйта забрала "скорая помощь", полицейские обрушили на Трейси град вопросов. Они внеслись к Трейси вполне благожелательно: тот, кто избавил общество от такой скотины, как Антонио, оказал обществу огромную услугу. Так они прямо и сказали.
      Рана Туэйта оказалась менее опасной, чем можно было предположить на первый взгляд, хотя Туэйт и потерял много крови.
      - К счастью, нож скользнул по ребрам, - мелодичным голоском объяснил молодой врач-пакистанец.
      - Теперь я вижу, что недооценивал тебя, - произнес Туэйт. Они пили уже по третьему стакану виски, и язык у него слегка заплетался. Туэйт ни в какую не хотел возвращаться, и они отправились в Чайнатаун, ресторанчики и бары которого работали до поздней ночи.
      Трейси знал одно местечко на Пелл-стрит, полуподвальчик, где было темно и прохладно даже в летний день. Казалось, единственным источником света здесь были покрытые великолепным китайским лаком стены.
      Они заняли столик в дальнем углу. Поначалу в зале сидела группа из Нью-Джерси, они громко болтали и поглощали огромное количество пищи. Теперь кафе опустело, повара уселись наконец за позднюю трапезу за большим круглым столом. Они ели окуня, запеченного с водорослями, и жареные в масле креветки, пили из стаканов для воды виски и громко о чем-то переговаривались, тыча друг в друга палочками для еды.
      - Я думал, что ты обыкновенный ублюдок-чистоплюй, - говорил Туэйт, который только выделывается. Господи, как же я тебя ненавидел, - Туэйт пьяно мотнул головой. - Но все оказалось не так, - он стукнул пустым стаканом по столу, один из служащих подскочил и вновь его наполнил. Глаза Туэйта налились слезами, и он, чтобы скрыть это, потер своей огромной ручищей лицо. - Боже мой, я не могу поверить, что их больше нет, - с трудом произнес он. - Вот просто так, - он щелкнул пальцами, - были - и нет. В одно мгновение. Я даже не успел сказать им ни одного слова, объяснить... - он отвернулся, и Трейси показалось, что Туэйт сейчас потеряет сознание.
      - У меня умирает отец, - сказал Трейси, - я это знаю, и он это знает. И все-таки у нас с ним еще есть время, понимаешь... Иногда мне даже кажется, что много времени... - Туэйт все еще сидел, полуотвернувшись. Официант принес свежую порцию виски, но Туэйт не притронулся к стакану. - И я чувствую, свое бессилие. Это ужасно. Единственное, что я могу - стоять и смотреть, как он умирает.
      Туэйт покачал головой.
      - Ты не понимаешь, - по щекам его струились слезы, и он уже не пытался их скрыть, - я был плохим мужем. Дорис любила меня. Для нее никого больше не существовало. А я... - он умолк, но ошибиться в смысле его слов было невозможно. Он наклонил голову, зарылся пальцами в повлажневшие волосы. - И не знаю, что мне теперь делать.
      Трейси понимал, что Туэйт говорит о своей вине, и чувствовал странное родство с этим измученным болью, виной и яростью человеком.
      - В душе каждого из нас живут демоны, - мягко произнес он, - и иногда помогает просто рассказать о них.
      Туэйт дернулся, будто его кто толкнул, поднял голову. Глаза его сверкали.
      - Только не надо изображать из себя психоаналитика, - рявкнул он, а затем тяжело вздохнул: - Господи, я не понимаю, что говорю.
      Трейси пододвинул к нему стакан.
      - На, лучше выпей. Туэйт выпил, кивнул:
      - Может, ты и прав, - он прикрыл глаза. - У меня есть одна... Она проститутка, - он открыл глаза и глянул Трейси в лицо. - Но особая, - он ждал, что скажет Трейси.
      - Ну и что? - спросил тот.
      Но момент был упущен, и Туэйт лишь вяло махнул рукой:
      - Да ничего. Шлюха, как я сказал. Ничего особенного.
      - Но ты ходил к ней.
      - Да, конечно... Я мог делать с ней то, что не мог... с моей Дорис.
      - Значит, ты изменял жене.
      - Да не в этом дело, неужели ты не понимаешь? - Виски делало свое дело, гасило боль. Физическую и душевную. - Я вел двойную жизнь, это-то я теперь вижу. Только вот понял слишком поздно. Я ведь даже не попрощался с нею утром! - Лицо его исказилось, руки снова задрожали.
      - Много лет назад, - начал Трейси и жестом приказал официанту принести еще, - я был в армии, не важно, в каких войсках... Меня послали в Юго-Восточную Азию, это было во время войны во Вьетнаме. У меня под началом было шестеро. Один из них - высокий тощий мальчишка, такой, знаешь, неуклюжий, - он подождал, пока Туэйт с пониманием кивнул, и продолжил: - нам тогда присылали всяких, и плохо обученных тоже: времени на подготовку не хватало. Бедолаг просто бросали на линию огня и считали, что с ними мы выиграем войну.
      - В основном черных да недавних приготовишек, да?
      - Да, в основном. Но этот парнишка, Бобби, был белым. И самым усердным из всех. Мне казалось, что он все время пытается кому-то что-то доказать.
      Во всяком случае, он сражался, как черт, и довольно быстро всему учился. Я сам взялся за его обучение, и лишь один из моих советов он не принимал: я учил его ни с кем во время войны не сближаться. У него был приятель в нашем подразделении, настоящий психопат, с глазками-бусинками и манией убивать. У этого типа не было кроме Бобби никаких друзей. Что они такого друг в друге нашли, я так и не мог понять.
      Трейси увидел в лице Туэйта заинтересованность - он наклонился над столом, уставился на собеседника и, может быть, впервые хоть на миг забыл о своем горе. Этого Трейси и добивался.
      - Однажды мы отправились в ночное патрулирование. Дружок Бобби, этот психопат, шел первым. Он, словно ищейка, чуял вьетконговцев. - Трейси выпил. Только на этот раз ему не повезло. Он напоролся на мину, и его разорвало. На шесть кусков.
      Бобби был в шоке. А я ведь предупреждал его: не заводи здесь друзей, не привязывайся к людям! Но он был из тех, кто жаждал дружбы. Что он делал на войне? Не пойму. Я знал, что он попал не по призыву, а пошел добровольцем. Но, к сожалению, у военных не хватило ума послать его служить куда-нибудь на базу в Айове, - Трейси допил виски. - Наутро нам снова надо было идти в дозор, но Бобби отказался. Он хотел остаться рядом с телом друга. У нас было важное задание, я и так уже потерял одного человека, так что я рассвирепел, наорал на него, влепил ему пощечину на глазах у всех и заставил его идти, - теперь уже Трейси смотрел куда-то вдаль. На него нахлынули воспоминания о жарком, влажном воздухе джунглей, он вспомнил пение птиц, жужжание насекомых, вспомнил, как саднила кожа, вспомнил пот и безмерную усталость. И вонь. Смерть была повсюду, неподвижный, жаркий воздух пропитался ею.
      - Ну и что? - Туэйт вернул его к действительности. - Что случилось?
      Теперь Трейси недоумевал, с чего вдруг он затеял этот рассказ. Для того ли, чтобы просто рассказать, что с ним случилось в этой жизни, или была какая-то иная, более эгоистическая причина?
      - И поскольку я был зол на него, я приказал ему идти первым, в головном дозоре. Мне не следовало этого делать: - он был неспособен к таким вещам.
      - И что случилось? - повторил Туэйт.
      - Он не вернулся, - бесцветным голосом ответил Трейси. - Он не хотел идти, и он не соблюдал предосторожностей. Я должен был это предвидеть. Потом я нашел его среди тлеющих останков лагеря красных кхмеров. Они медленно, методично забили его до смерти. Они пытали его: подпалили ему член и яйца, они швыряли в его тело ножи. То, что я обнаружил... Это было месиво. Они забавлялись им медленно, методично. Я видел это по выражению, застывшему у него на лице. Я и по сей день помню его таким. Помню его взгляд, взгляд человека, видевшего ад.
      - Вот, значит, как было... - сказал Туэйт.
      - Но на этом не кончилось, - Трейси бесцельно двигал по пластиковой поверхности стола свой пустой стакан. - Я отправился по следам ублюдков.
      - И нашел их? Господи, да в это поверить невозможно.
      - Не их, а его, - медленно произнес Трейси. - Или одного из них. По крайней мере, мне важно было верить, что он - один из них.
      - И ты убил его.
      - Да. Но не сразу, - Трейси крутил и крутил в руках пустой стакан. - Я сделал из бамбука шест примерно восьми футов длиной, на конце укрепил петлю, которую накинул на шею вьетконговцу. Другой конец я держал в руке. На этот раз мы сделали дозорного из него. В тот день мы избежали ловушек.
      Я подталкивал его шестом, но он мог сообщать нам обо всех ловушках, поджидавших нас на тропе. Он обводил нас вокруг них, он до смерти боялся, что в любой момент может сам взлететь на воздух или что его пронзит замаскированное копье, - Трейси так резко толкнул стакан, что он упал и разбился.
      Гомон за столом, где сидели китайцы, утих. Они смотрели на двух посетителей так, будто только сейчас их увидели. Затем болтовня их возобновилась, молодая китаянка встала и собрала осколки.
      - И в самом конце я позаботился о том, чтобы страхи его были не напрасными. Мы шли обратно по той же тропе, и я запомнил опасные места. Этот тип был мне больше не нужен. И я приговорил его.
      Туэйт внимательно разглядывал Трейси. Он видел, что его мучает боль.
      - Послушай, - сказал он, - ты говорил, что предупреждал этого парнишку, Бобби, не заводить на войне друзей, не привязываться, - Туэйт допил остатки виски. - Только мне кажется, что ты сам к нему привязался. Что ж ты не следовал своим собственным советам?
      Кэтлин Кристиан толкнула двери отеля "Паркер-Меридиан" и оказалась на Пятьдесят шестой улице. Воздух был жарким, но отнюдь не таким влажным, как в Вашингтоне, и она втянула его в себя не без удовольствия.
      На ней были серьезные шелковые брюки и голубой хлопковый свитер, голубые туфельки из ящеричьей кожи, а нитка черного жемчуга дополняла наряд. Она чувствовала себя в отличной форме, совершенно готовой к тому, что ей предстоит сделать. День обещал быть, как она выражалась, "рисковым", но она любила "рисковые" дни - без них жизнь была бы ужасно скучной. Что касается человеческой породы вообще, то она была о ней невысокого мнения, и это невысокое мнение о человечестве, как ни странно, придавало ей сил.
      Кэтлин свернула налево, прошла полквартала до Шестой авеню, там подозвала такси и скомандовала:
      - На угол Третьей авеню и Двадцатой улицы.
      Она опустила оконное стекло, откинулась назад и без всякого интереса глядела на проплывавшие мимо здания. Она родилась в Нью-Йорке, но не чувствовала никакой привязанности к этому городу. Нью-Йорк считался центром коммерческой жизни, а коммерция ее нисколько не волновала. Вот Вашингтон - это совсем другое дело. Там сосредоточена власть, и именно власть волновала и возбуждала ее. Иного такого места на земле не существовало. Париж?.. Что ж, Париж хорош и удобен для отпусков и праздников, но жить следовало в Вашингтоне.
      Плевать я на тебя хотела, Нью-Йорк!
      Она понимала, насколько глубоко привязан к ней Атертон Готтшалк, но отнюдь не желала еще большей привязанности - и этого вполне достаточно. Но других его привязанностей, зависимости от кого-либо еще она не потерпит. Ему следует четко это понять, а поскольку мужчины есть существа по сути туповатые, с ограниченным воображением, ему следует объяснить все в понятных для него выражениях.
      И, определив, кто именно тогда разговаривал с Готтшалком, она определила и курс своих действий, призванных обеспечить единоличную над Готтшалком власть.
      Вот потому она и отправилась на эту Третью авеню. Выйдя из такси, она огляделась и увидела неподалеку чугунный забор, окруживший небольшой парк. На воротах висела табличка 'Вход только для жителей". Греймерси-парк... Резиденция Дэвиса Макоумера.
      Стена второго этажа этого четырехэтажного каменного особняка была целиком стеклянной и нависала над первым этажом и цоколем. Помимо всего прочего, эту стеклянную стену украшала и цветная мозаика.
      Забор и ворота казались неприступными, за воротами виднелась широкая каменная лестница, ведущая к входной двери из полированного дуба.
      Сбоку от входа стоял старинный фонарный столб с настоящим газовым фонарем.
      Макоумер! Неужели это он стоит за спиной Готтшалка? Кэтлин хорошо знала сильных мира сего, знала она и о том, кто такой Макоумер, как быстро набрала мощь его "Метроникс Инкорпорейтед", но, как ей представлялось, ни Макоумер, ни его компания не были связаны ни с кем из политиков. И если Готтшалк "выжаривал сало" именно из него, делалось это в строжайшем секрете. В принципе, в этом не было ничего удивительного: многие бизнесмены старались вести этот дурно пахнущий процесс за закрытыми дверями. Но до Кэтлин также доносились слухи о том, что у Готтшалка были с Макоумером какие-то трения из-за Макоумера. Вот почему эта история и возбудила ее интерес.
      Она купила на углу "Нью-Йорк таймс" и медленно пошла по улице, как если бы ее притягивала красота Греймерси-парка, вызывающая роскошь дома за чугунным забором. Возможно, я додумываю то, чего нет, размышляла она, может быть, Готтшалк связан лишь с младшим Макоумером. Но почему? Чем обладал Эллиот, что могло так притягивать к нему Готтшалка?
      Она укрылась в тени подъезда напротив Греймерси-парка и приготовилась ждать. Чем больше она ломала голову над загадкой отношений между Эллиотом и Готтшалком, тем бессмысленнее они ей казались. Но союз между Готтшалком и Макоумером-старшим - это очень серьезная штука. При мысли об этом ее даже в жар кинуло. Она глубоко вздохнула.
      Мимо прошествовала женщина с коляской. Женщина наклонилась, поправила пестрое одеяльце, прикрывавшее вспотевшую грудку малыша. Старик с доберман-пинчером. Пес поднял лапу у окруженного чугунной решеткой дерева. Потом прошел молодой человек, фальшиво насвистывавший старую песенку "Битлз".
      "Стробери-филдз форевер..." - про себя подтянула она и глянула в газету. В глаза ей бросилось набранное крупным шрифтом сообщение на первой полосе: "Сегодня мощный взрыв разнес вдребезги здание европейского штаба Военно-воздушных сил США в городе Рамштейн, Западная Германия. Пострадали тридцать человек, в том числе и один американский генерал".
      Ну и дела, подумала она, в очередной раз взглянув на ворота Греймерси-парка: она поглядывала на них каждые двадцать секунд. Затем перевернула страницу и начала читать комментарии. Их было два. В одном говорилось о реакции госдепа - вкратце ее можно было бы выразить так: "Причин для беспокойства нет". Рамштейн был крупнейшей американской военно-воздушной базой в Европе, здесь расквартировано 86-е тактическое авиакрыло и командный центр воздушных сил НАТО в Европе, однако официальная линия Вашингтона гласила, что нападение, если это вообще было нападение, вряд ли специально направлено против США. "Западная Европа напичкана террористическими организациями, но если мы станем принимать их слишком серьезно, мы здорово свяжем себе руки", - заявил один из госдеповских чинов.
      Второй комментарий был подписан штатным аналитиком газеты, он связывал этот взрыв с взрывом, происшедшим несколько недель назад в Перу и с недавним убийством подполковника Де Витта в Каире. Между строк ясно читался вопрос:
      "Направлены ли все эти акты конкретно против США?"
      Кэтлин в очередной, двенадцатый раз взглянула в сторону интересовавшего ее дома, и на этот раз терпение ее было вознаграждено: она увидела, что из ворот кто-то вышел. Что это был человек молодой, Кэтлин поняла сразу. Она направилась за ним, затем остановилась.
      Этот человек не мог быть Эллиотом Макоумером: внешность его ясно говорила о восточном происхождении. Молодой красавец, однако, не японец и не китаец по работе Кэтлин часто приходилось иметь отношения с выходцами из Азии, и она научилась отличать одну нацию от другой.
      Он и не бирманец - это Кэтлин тоже поняла: кожа у него более светлого, чем у бирманцев, оттенка. Скорее всего, кхмер: смуглая кожа, четко вылепленное лицо, гибкое мускулистое тело... Да, он наверняка из Камбоджи.
      Молодой человек был настолько хорош, что Кэтлин даже по-кошачьи облизнулась. Но дело прежде всего, напомнила она себе. И все же не могла оторвать взгляда от его удалявшейся в сторону Бродвея фигуры. Какие изумительно широкие плечи, узкие бедра, какая грация!
      Из-за него она чуть было не упустила Эллиота. Этот молодой человек был отнюдь не красавцем и значительно проигрывал в сравнении с камбоджийцем. Не хватало ему и особого магнетизма, которым обладал его отец. Обыкновенный юноша, правда, одетый с некоторой претензией на бунтарство - в вылинявшие джинсы и клетчатую рубашку с короткими рукавами; на шее у него болтался ковбойский галстук-шнурок.
      Она вздохнула: ну почему Эллиот не так же привлекателен, как тот камбоджиец? Но Кэтлин была реалисткой. Раз Эллиот таков - значит, таков.
      Она сбежала по ступенькам и пошла вслед за ним. Затем перешла на другую строну улицы и все время старалась держаться примерно в полу квартале сзади.
      По просьбе Билла Брейди, второго старшего партнера их фирмы, ей уже приходилось заниматься слежкой. Конечно, фирма порою прибегала к услугам частных детективов, но, как говаривал Брейди, бывают дела, которые не должны выходить за пределы семейного круга. Как-то раз под видом отпуска он отправил ее в одну из лучших сыскных школ в Грейт-Фоллзе, штат Виргиния, где она за две недели обучилась всем основным приемам.
      Эллиот уверенно двигался вперед, и Кэтлин поняла, что у него есть какая-то конкретная цель. На Седьмой авеню он повернул к югу, пересек Четырнадцатую улицу и углубился в Вест-виллидж. Миновав еще несколько кварталов, он уверенно толкнул стеклянную дверь ресторана. Кэтлин досчитала про себя до пятидесяти и перешла улицу. Снаружи, на тротуаре, стояло с полдюжины столиков, через центральный вход была видна деревянная стойка бара. Среди немногих посетителей Кэтлин без труда разглядела Эллиота.
      Он сидел спиной к ней, лицом к какой-то светловолосой девушке. На взгляд ей было не больше девятнадцати - двадцати. Светлые волосы коротко острижены, по-панковски стоят дыбом, с одной стороны выкрашены в синий цвет. На девушке черные брючки в обтяжку и свободная блузка без рукавов "леопардовой" расцветки. Кожа совершенно не тронута загаром.
      Кэтлин уселась на высокий табурет у бара и заказала "кровавую Мэри". Девушка о чем-то горячо, даже сердито говорила. Эллиот же, напротив, был спокоен. Как Кэтлин ни старалась, она не могла расслышать ни слова.
      Кэтлин уже было продумала ход своих дальнейших действий, как разговор вдруг принял неожиданное направление: девица в тигриной шкуре взвизгнула и что-то крикнула Эллиоту. Кэтлин встала с табурета и медленно пошла в их сторону, стараясь не смотреть на парочку, однако не выпускала из вида.
      Девушка опять что-то рявкнула, резко вскочила и перевернула стоявший перед ней стакан. Теперь вскочил и Эллиот. Он толкнул девушку, та пошатнулась и полетела на как раз проходившую мимо Кэтлин. Кэтлин была вполне готова к такому развитию событий, однако сделала вид, что испугалась. Она подхватила девушку, та повернулась к Кэтлин, что-то прошипела сквозь зубы и выскочила из ресторана.
      Кэтлин стояла как вкопанная и смотрела на Эллиота.
      - Ох, извините, - в смущении произнес он. - С вами все в порядке?
      - Со мной-то все нормально, а вот как с вами?
      Он улыбнулся, и улыбка мгновенно преобразила его лицо: этот Эллиот определенно Кэтлин нравился.
      - Мы все время ссоримся.
      - Неужели? - переспросила она. - У вас, должно быть, интересные отношения. Вам не приходится скучать, - и отправилась в дамскую комнату. Делать ей там было совершенно нечего, и она принялась читать надписи на стенах. "Он из тех, кто разбивает все сердца", - читала она. Ниже, другим почерком, было подписано: "Неужели? Дайте номер справочника".
      Затем внимательно оглядела себя в давно немытом зеркале и вышла. Эллиот остановил ее на пути к бару.
      - Почему бы вам не выпить со мною?
      - А почему я должна это делать?
      - Да потому что мне бы этого очень хотелось.
      - Хорошо, по крайней мере, вы ответили честно, - она улыбнулась. - Ладно, по-моему, вы действительно должны мне угощение, - и махнула бармену, который принес ее коктейль. - Расскажите-ка мне о своей подружке.