Нукер Тамерлана

— У меня пропало желание охотиться, — объявил он. — Возвращаемся.

И не слушая удивленный ропот, эмир развернул гарцующего жеребчика и ударил пятками, послав вперед.

* * *

— Ты просил у меня в награду беседы с глазу на глаз. Ты получил ее. Говори.

— То, что поведаю тебе, хазрат эмир, предназначено лишь тебе одному и никому другому. Теперь я могу раскрыть тебе тайну своего появления. Тайну, предназначенную только тебе.

— Ты говорил раньше, что не помнишь. Ты лгал?

— Нет, не лгал. Не гневайся, а выслушай. И тогда ты поймешь, что в моих словах нет ни лжи, ни противоречия.

— Я слушаю.

— Я послан тебе, хазрат эмир. Тебе и только тебе.

— Кем послан?

— Позволь мне, хазрат эмир, рассказать тебе, где находится моя родина, и ты сам поймешь, кем я послан.

— Говори.

— Моя родина, хазрат эмир, очень далеко. Так далеко, что ни один караван до нее не дойдет, ни один конь не доскачет. Даже птица не сможет долететь туда на своих быстрых крыльях, потому что птице не хватит ее жизни, чтобы долететь до моей родины. Только птенцы многих поколений ее птенцов смогут туда долететь. Потому путь этот не измерить в фарсангах. Путь до моей родины можно измерить лишь в столетиях, хазрат эмир. Моя родина лежит не на краю земли, а на краю времени. Я сказал, что послан тебе. И это так: я послан тебе из далекого грядущего.

— Повтори, что ты сказал…

— Должно пройти еще шесть сотен лет и еще семьдесят, и только тогда моя мать родит меня. Я человек далеких грядущих времен. Ты можешь мне верить, можешь не верить, но мой дух отныне спокоен: я сказал тебе то, что должен был сказать. Ты спрашивал, кто послал меня. Я отвечу: тот, кому по силам повернуть течение времени вспять и перенести человека в день прошлого, когда не родился еще на свет его прадед, когда на земле живут его столь далекие предки, что о них он помнит с трудом. Кто может сотворить подобное чудо? Только Всемогущему это по силам. Я послан тебе с вестью, благой для тебя вестью…

И не стало Железного Хромца, Грозного эмира, до последней клеточки заполненного сознанием собственного всемогущества. Вместо него, навалившись локтем на шелковую подушечку, хмурил густые, с сединой брови потрясенный рыжебородый старик, пытающийся вникнуть в смысл сказанных ему слов.

Дмитрий сидел на пятках перед толстой стопкой войлока, на которую перед началом беседы опустился Тимур. Он чувствовал себя спокойным и умиротворенным. Так, словно стал прежним Дмитрием, которого Велимир звал “редкой зверюгой”. И тому, прежнему Дмитрию было даже забавно, что он намерен заморочить голову не кому-нибудь, а Тамерлану, смешав невероятную правду с небылицами собственного изготовления.

Чуть повернув голову, Дмитрий огляделся. Круг охраны, сомкнувшийся вокруг него и эмира, стоял в отдалении, чтобы разговор Тамерлана и чужеземца не долетал до лишних ушей. И сам разговор состоялся не в лагере, а за его пределами, в чистом поле. Тимур словно демонстрировал Дмитрию выполнение условий, которые ему были поставлены: с глазу на глаз, только ты и я. Для хитрого и осторожного средневекового владыки со множеством врагов, которые были бы рады любому способу, лишь бы отправить недруга на тот свет, такой поступок можно было бы назвать верхом беспечности. А вдруг Дмитрий — наемный убийца? С его силой он может попросту задавить голыми руками. И стража не успеет подбежать.

Тамерлан не стал бы столь доверчив, не будь на то веских оснований. Кроется ли причина доверия Хромца в том, что Дмитрий спас Халиль-Султана? Вряд ли. “Клятва верности на мече”, которую принес по “обычаю своей земли” воин-чужак, тоже навряд ли подвигла Хромца на риск. Значит, есть еще какой-то фактор, о котором Дмитрий не знает. И, может быть, этот неизвестный фактор как раз и есть самый важный…

Тамерлан в молчании крутил золотое кольцо на мизинце. Вдруг снял его, и Дмитрию показалось, будто Хромец хочет расплющить колечко, сдавив золотой ободок. Но, видимо, только показалось. Тимур вернул кольцо на палец и стал его поглаживать.

Дмитрию не нравилось, что молчание затягивается. Он сознавал: Тамерлану нужно время, чтобы принять его, как посланника из будущего. По сути он поставил эмира в почти такое же положение, в каком побывал сам, когда вдруг до него дошло, что он неизвестно каким образом оказался в прошлом. Трудно, очень трудно сейчас приходится Тимуру. Ему бы совет созвать из мудрецов, выдать им байку Дмитрия и постановить: решайте, мол, мудрые головы, может Аллах сотворить подобное чудо или нет? Решение он, конечно же, примет сам, плюнув на всю ученую и мудрую братию, но это бы дало ему передышку и время осознать если и не правдивость чудесного перенесения из будущего, то хотя бы возможность использовать чудо в свою пользу. Тамерлан ведь любил, чтобы вода лилась на его мельницу безостановочно.

Эмир оставил кольцо в покое.

— Какой вестью? — хрипло проговорил он, низко опустив голову.

— Я послан сказать тебе: “Эмир Тимур, имя твое и деяния пережили века; твои потомки благополучно царствуют спустя семьсот лет от нынешнего дня”.

Раскосые глаза Тамерлана расширились и смотрели сквозь Дмитрия, словно не видя его. Он еле слышно прошептал несколько слов — Дмитрий не разобрал, каких именно. Но видел, что Хромец пребывает в смятении, и выжидал. Разговор еще только начался. Губы Тамерлана продолжали беззвучно шевелиться, остановившийся взгляд был лишен и тени мысли. “Как бы его удар не хватил…” — обеспокоен-но подумал Дмитрий.

Вдруг Хромец схватился за грудь и покачнулся. И упал бы, но Дмитрий метнулся и успел поддержать жилистое и худощавое тело. На какое-то мгновение лицо Тамерлана оказалось близко-близко, и их глаза встретились. Взгляд Тамерлана был почти безумен, точки зрачков часто пульсировали”

— Я не лжец и не безумец, хазрат эмир, — сказал Дмитрий. — Я посланец. Посланец из грядущего.

Он слышал крики стражников за спиной и их топот, ждал удара в спину. Еще мгновение… Тимур резко дернулся, высвобождаясь из хватки Дмитрия.

— Прочь! Все прочь! — вдруг дико, срываясь на визг, закричал Тимур. — Не приближайтесь, собачьи дети!

* * *

Он сидел, нахохлившись, как старый ворон. Человек, которого ненавидел и боялся весь азиатский мир.

Начинало смеркаться. В траве, незаметный, громко запел сверчок. Он звенел где-то совсем рядом, и Тимур невольно оглянулся, но, конечно же, не увидел маленького певца.

Небо темнело. Вскоре замерцает первая звезда — бледная искорка, которая с каждой минутой будет разгораться все ярче и ярче. И остальные звезды высыплют вслед за нею, и небо заискрится алмазным, холодным блеском.

Тимур любил вид звездного неба. Оттого-то и брезговал пышностью дворцовых опочивален — из узких оконных щелей не видно искрящегося блестками небесного свода, напоминающего сокровищницу: сияние звезд походило на переливы драгоценных камней. Недосягаемых. И вечных. Астрологи, которых эмир держал при дворе, тоже любили небо, но по-своему. Им, длиннобородым, слоняющимся с умным видом, как раз удавалось превращать недосягаемые богатства в земные. И не руками они сотворяли это чудо, а с помощью хорошо подвешенного языка: будет толковать такой мудрец хоть целый день о расположении звезд, сыпать мудреными словами без устали, и поток его излияний способен остановить лишь звон золота. Нет бы сказать просто: “да” или “нет”.

Не то чтобы Тимур совсем не верил во власть небесных светил над людской судьбой, но знал: не будет продуманного до мелочей порядка в построении войска перед битвой, не будет плана, как обмануть противника, не будет войско состоять из закаленных в сражениях солдат — никакие звезды не решат исхода битвы. Но отказываться от помощи звезд тоже глупо: на то они и сверкают над головой своего избранника.

На небесные богатства Тамерлан не зарился — ему хватало и земных сокровищ. Пришел и взял. Не дают — отнял.

Не для себя старался. Сам — лишь эмир, но его внуки будут шахами. Владыками. И будут его потомки править семьдесят поколений[37]. Бог сотворит чудо…

И вот спустя добрых три десятка лет является вдруг неведомо откуда человек трехаршинного роста и говорит, будто послан из времен, которые настанут, когда смерть смежит веки не только Тимуру, но и внукам его внуков. И приносит весть, что Бог сотворил чудо, дал награду, о которой поведал Пророк во сне. И говорит, что ехал с посольством к далекому правнуку Тимура…

Семьсот лет.

Что же смутило тебя, эмир Тимур? Что же смутило тебя, могущественного владыку и воителя, одно имя которого способно смутить тысячи умов, заставить в страхе затрепетать тысячи сердец? Или твое сердце тоже затрепетало, устрашенное? Чем?

Правдой. Правдой, подтвержденной строками Корана, прочитанными нараспев маленьким мирзой Улугбеком; подтвержденной полубезумным провидцем-пьянчугой в рваной хырке[38]. А правда устрашает…

Вот оно, создание Аллаха из плоти и крови — чужой и далекой, посланное гонцом, чтобы явить эмиру милость величайшего чуда. Но разум отказывается верить ему. Не хочет. Он желает совсем другого: объявить пришельца лжецом и отдать палачу. Но не будь чужака-посланца, Тимур оплакивал бы кровь свою, мирзу Халиль-Султана. Аллах явил еще одну милость… Казнить пришельца как лжеца? Но кто под солнцем способен измыслить подобную ложь? Значит, он говорит правду… Казнить того, кто послан Аллахом сквозь время, потекшее вспять? “Он — Откровение Сильного, Милосердного…” — вот предупреждение. Было оно… Было!

Но кто поверит? Никто. Кто знает о пророческих строках? Внук. Маленький мальчик. Смирятся, но не поверят. Решат, что из ума выжил на старости. Значит, смирятся только на время…

* * *

— Хотел бы я назвать тебя лжецом…

Первые слова, произнесенные Хромцом после долгого, очень долгого молчания. Странная интонация, отметил Дмитрий. Похоже, праздновать победу рановато. Тамерлан сомневается. И его сомнения следует разрешить.

— Мне нет никакого смысла лгать тебе, — возразил он спокойно. — Я сказал тебе все, что должен был сказать. Что будет дальше? — Дмитрий равнодушно пожал плечами. — На все воля Аллаха…

Тамерлан резко поднял голову. И пришел черед удивляться Дмитрию. Недавняя смятенность Хромца исчезла без следа. Он распрямился, и в посадке его перекошенного на низком сиденье тела появилось упругость. Казалось, эмир за какие-то секунды умудрился помолодеть лет на десять. Даже морщины на темном, обветренном лице стали менее заметны. На Дмитрия глядел уже не старик, а крепкий дядька лет пятидесяти. И взгляд у этого дядьки был сосредоточенный и умный. Вдруг почудилось что-то очень знакомое в чертах раскосого и рыжебородого самодержца. И неожиданно понял: такое же сосредоточение он не раз видел на лице Велимира, погруженного в шахматную комбинацию.

— Ты говоришь об Аллахе? Да? — чуть усмехнулся Тимур. — Одного я не пойму. Ты поведал, что послан мне из грядущего Аллахом. Так?

— Так, хазрат эмир.

— Но ведь ты иноверец! Как Аллах мог послать мне неверного?

Дмитрий мысленно улыбнулся. К такому вопросу он был готов: ведь попал в мир, где сначала спрашивают, какой ты веры, а уж потом — откуда ты родом. И Тамерлан не мог не коснуться веры “посланника Аллаха”: что-что, а на правоверного мусульманина Дмитрий в глазах Хромца ну просто никак не вытягивал. Но не зря он так долго и тщательно готовился к этой встрече и старался предугадать все. Не зря сидел у солдатского костра долгими вечерами — не только анекдоты слушал и солдатские враки. И не зря внимательно слушал джавляка, когда тот по собственному почину начинал рассказывать всякие сказки и притчи. Много их знал Як Безумец и рассказывать был мастак. Пригодилось, чтобы соткать еще одну.

— Возможно, ты ошибаешься, хазрат эмир, — возразил Дмитрий.

— Хочешь сказать, что ты мусульманин? — с неприкрытым изумлением спросил Тамерлан. Изумление эмира было недобрым.

— Суди сам, хазрат эмир, — сказал Дмитрий. — Лет двести назад в нашу страну пришел странник. Был он старик. Построил себе дом в уединении и стал жить. Не в обычаях моего народа обижать отшельников. Никто ему не чинил обид. Он жил, как хотел, и делал, что хотел. Оказался он человеком добрым и праведным. И еще — искусным лекарем. Он лечил людей и не брал платы за лечение, питался плодами с земли, которую возделал сам. Люди полюбили его. У него появились ученики. Но он был уже стар, а климат на моей родине суровый. И вдруг он умер. Мало он пожил среди моего народа. Люди не знали, как похоронить его, по какому обычаю. А его ученики мало что могли сказать — немногому он успел их научить. Пока судили да рядили, время шло. Его тело оставалось непогребенным. И нетленным, хазрат эмир. Тогда-то все и поняли, что старец — святой. Мой народ воздвиг над его телом мавзолей и стал почитать его, как святого. Этот человек был твоей веры, хазрат эмир. И благодаря тому, чему он все-таки успел обучить своих учеников, мы поняли, что привел его в нашу страну сам Всевышний. И с тех пор мой народ говорит: “Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его…”

Тимур, не мигая, в упор смотрел на него: — Это было двести лет назад, говоришь?

— Это было двести лет назад для меня, хазрат эмир, — уточнил Дмитрий. — И пятьсот лет спустя — для тебя.

Лишнее напоминание, что он — человек из будущего. Таран для крепостных ворот Тамерлановой души. Долбить и долбить, пока ворота не рухнут.

— Мой народ исповедует лишь то, чему успел обучить святой старец, — сказал Дмитрий. — На все воля Всемогущего, но человека, подобного ему, больше не приходило к моему народу, а мы бы приняли его с радостью и почестями. Но не только новую веру принес нам святой, вместе с ним пришли на нашу землю и предания о тебе, непобедимом воине и полководце, жившем в далеком прошлом.

Тамерлан продолжал смотреть на него тяжелым немигающим взглядом. Потом снова глубоко и надолго задумался.

Дмитрий терпеливо ждал развязки. Пожалуй, это был самый щекотливый момент разговора. Для Тамерлана признать кяфира посланцем Аллаха — невозможно. Он просто не смог бы пойти против собственного естества. А для Дмитрия выдать себя за мусульманина было бы откровенным сумасшествием. Даже начни он по пяти раз на дню творить намаз, ему бы все равно не поверили, уже потому, что он не обрезан, а для правоверного мусульманина обрезание обязательно. Поэтому и придумал Дмитрий историю с праведником, которую преподнес сейчас Хромцу. На чашу весов были положены свершившееся чудо и липовая причастность мифического народа к мусульманству. Любая религия включает сотни сект, толкующих ее по-своему. Ислам — не исключение.

Дмитрий предоставил решать вопрос об истинности придуманной им религии самому Тамерлану. Он рассчитывал, что чудо “посланца из грядущего” перевесит религиозные “разногласия”. Рассказ о праведнике-мусульманине, пришедшем в его страну, давал Тимуру спасительную лазейку: “народ Дмитрия”, пусть уродливо и неправильно, но все-таки верил в Аллаха. Однако воспользоваться лазейкой Тамерлан мог лишь в одном случае: если действительно поверит, что Дмитрий является пришельцем из будущего. Или хотя бы может им быть. Дмитрий подумал, что они с Тамерланом и впрямь напоминают сейчас двух шахматистов: один сделал ход, другой, неподвижный и безмолвный, весь ушел в раздумья над ответным.

Тимур пошевелился, будто пробуждаясь ото сна, поднял негнущуюся руку и направил на Дмитрия толстый указательный палец с обломанным ногтем.

— Однако то, что ты рассказывал о своей вере… Я не могу назвать тебя правоверным, — жестко сказал Хромец.

Но Дмитрий почувствовал, что Тамерлан успокоился. И это был очень хороший знак. За свою очередную “сказку” Дмитрий мог заплатить дорогой ценой. Можно сказать, умудрился проехаться задницей по бритве и не порезаться. То, что Тамерлан использовал религию в собственных целях и безо всякого зазрения совести шел войной на единоверцев, еще ничего не значило. Мир прошлого был обязан Господу всем, вплоть до собственного существования. Тимур верил в Аллаха — пусть так, как ему было удобно верить, но искренне и всю жизнь. В рядах его войск сражались не только мусульмане. Но презирая “неверных”, Тимур в то же время использовал их. И вот Хромец принял “сказку о святом старце”. А его покладистость ниточкой. тянется к любопытному выводу: Тимур с самого начала ожидал от Дмитрия чего-то сверхъестественного.

Тамерлан улыбнулся — как человек, принявший известное лишь ему одному решение.

— Хотел бы я назвать тебя лжецом или безумцем, — произнес он с рассеянной улыбкой, — но того, о чем ты мне поведал, не в силах измыслить ни лжец, ни безумец. Время, летящее вспять… Старики молодеют, становятся детьми, а потом младенцами, и возвращаются в материнское чрево… Ты видел это?

— Нет, хазрат эмир. Я спал крепким сном и не видел ничего. Я не помню своего путешествия сквозь столетия, когда Всемогущий перенес меня из одного времени в другое. Видно, человеческий разум не в силах перенести подобного странствия, раз Творец наслал на меня сон. Как я пришел в Чинаровый Сад, ты уже знаешь и мне незачем повторяться.

— Жаль, — тихо уронил Тимур и спросил: — Значит, ты из грядущего и можешь пророчествовать?

Дмитрий наклонил торс, изображая легкий поклон.

— Прости, хазрат эмир, в пророки я не гожусь — я не ученый муж, кропотливо изучавший дела великих людей в прошлом, я воин. Все, что я знаю о тебе, — это предания о твоей жизни. И я начал уже сомневаться в их правдивости: по преданиям, покорив Индию, ты остался в ней вместе с войском и построил новую столицу. А войско возвращается. Значит, предание неверно. Я буду лживым пророком, хазрат эмир, вздумай я пророчествовать. Я избран вестником, не более того.

Зеленые глаза Тимура на мгновение зажглись полубезумным торжеством.

— Все так… Все так…

“Что — так? — подумал Дмитрий. — Ну же, скажи…”

Тимур на миг прикрыл веки, а когда он поднял их, его взгляд снова был спокойным.

— Подобные вести способны свести с ума… — произнес он и глубоко и шумно вздохнул. — Нет, поверить в это было бы трудно, не будь тебя самого такого, каков ты есть… Ты сам, твой облик — он такое же безумие, как и твои речи. И ты не лжешь. Я верю, что не лжешь. Но мой разум смущает вот что: почему вестником избран человек чужой речи? Зачем посылать с благой вестью на устах немого гонца, а? Что ты скажешь на это?

Отвечать Дмитрий не спешил, перебирая варианты. Голова работала холодно и четко. Объяснять Тимуру, что за семьсот лет его язык, допустим, изменился до неузнаваемости, бессмысленно — этого он точно не поймет и не примет. Сумел-таки старый эмир задать задачку! И вправду, почему вестник оказался на редкость неразговорчивым? И пребывал в молчании столь долго? Нужен ответ. Четкий и ясный. Хромец верит. Хочет верить и данную подковырку можно воспринимать, как просьбу разрешить последние сомнения. Но просьбу, граничащую с угрозой. Ну, на то он и самодержец, чтобы даже просьбы были грозны.

— Ты молчишь? — спросил Хромец ласково. Слишком ласково — от такой ласки и волосы могут встать дыбом.

— Я жду дозволения ответить, — спокойно сказал Дмитрий.

— Отвечай же.

— Гонцом я стал не своею волей, хазрат эмир. Я и не ведал, что я вестник, пока не увидел и не узнал тебя. И не только удивление лишило меня чувств тогда, но и подобный грому голос, который я вдруг услышал. Он наказывал мне, что надлежит сделать: тайно открыть тебе истину о себе и передать послание, когда придет срок. Я не был совершенно нем: Всевышний вложил в мои уста слова чужой речи, давшие тебе знать о начале моей службы. Но я и сам был в глубочайшем недоумении: как, не зная твоей речи, я передам тебе весть, с которой послан. Но мне было заповедано: когда придет срок. Кто может похвастаться, что ему ведомы замыслы Творца? Я принял его волю, не ропща: служил тебе и обучался твоей речи, чтобы выполнить наказ, когда придет срок. Этим утром я спас твоего внука, хазрат эмир, не дал ему утонуть. Скажи, хазрат эмир, смог ли бы я находиться рядом с мирзой Халиль-Султаном и вынести его из реки на берег, если бы Всемогущий сразу одарил меня знанием твоей речи? Жив ли был бы тогда твой внук, хазрат эмир?

Тамерлан долго вглядывался в него с напряженным лицом, потом расслабился и с усмешкой качнул рыжей головой в колпаке белого войлока.

— А ты умен… — проговорил он. — Слишком умен для простого воина.

— Я не простой воин, — ответил Дмитрий. — Я древнего и знатного рода. Мой отец правит областью, а я служу при дворе нашего повелителя.

Приписывая себе ранг эмира, Дмитрий не рисковал ничем. Напротив, логично и лестно для Хромца, что вестником из грядущего ему послан не простолюдин, не черная кость, а человек, положение которого соразмерно с важностью послания.

— Вот оно как… — протянул Тамерлан. — И ты не погнушался службой простого солдата?

— Я не мог сказать сразу, кто я, — ответил Дмитрий с гневной досадой. — Твоя земля и это время для меня — чужие. Здесь я появился никем, без роду, без племени. Безъязыкий. Я хранил свою тайну от чужих ушей: я послан принести тебе весть из будущих времен, а не требовать себе почестей. Гонца награждает тот, кто послал его.

— И какова награда? — спросил Тамерлан. Дмитрий вздохнул и опустил голову. Сейчас ему незачем было отслеживать себя и притворяться.

— Возвращение, — ответил он. Горло вдруг перехватил спазм, и голос сразу стал чужим, глухим и хриплым. — Чтобы все времена для меня снова встали по своим местам. — Дмитрий поднял лицо и впился взглядом в глаза Тимура. — Возвращение — вот она, единственная для меня награда. Но никто, кроме пославшего меня, не в силах отправить гонца назад, туда, откуда он прибыл. Срок же моей службы тебе не определен. Мне остается только ждать.

Тамерлан опять замолк, о чем-то размышляя. Потом он бросил короткий взгляд на Дмитрия и вновь занялся золотым колечком у себя на мизинце. Но Дмитрий мог поклясться, что за маской сдержанности на мгновение промелькнуло на лице Хромца выражение если не сочувствия, то чего-то очень похожего.

— Знает ли кто-нибудь, кроме меня, истину о тебе? — спросил Тамерлан, не отрываясь от кольца.

Дмитрий давно ждал удобного момента, чтобы сказать о джавляке. И защитить бритоголового дервиша от вполне возможных посягательств на его жизнь.

— Есть еще один человек, который знает истину обо мне, — ответил он. — Дервиш-джавляк по имени Як Безумец. Он послан Всемогущим мне в помощь. И потому знает. Но и его уста скреплены печатью молчания.

Тамерлан снял кольцо с пальца и подбросил на ладони, поймал и, сжав в кулаке, поднял руку.

Из тут же от цепочки людей, окружавших место уединенной встречи, отделилась фигура в синем халате поверх доспехов. Сотник гвардейцев упал на колени перед эмиром.

— Дервиш Як Безумец, — коротко велел Тимур. — Отыскать и доставить. Сейчас же.

Сотник отполз, вскочил на ноги и помчался отдавать распоряжения.

— Прервемся, — сказал Тамерлан. — Мне хочется услышать и дервиша.

Со стороны могло показаться, будто Хромец, обвеваемый прохладным ветерком, задремал. Он прикрыл веки и опустил голову на грудь. Пауза. Тайм-аут для размышлений. Тамерлан, конечно же, не дремал. Не такой он человек, чтобы заснуть, когда на него сваливаются посланцы из будущего.

Дмитрий был рад передышке. Поздравлять себя с победой он пока не спешил. Он словно отключился от действительности — сидел и смотрел, как колышутся конские хвосты бунчуков на эмирском штандарте.

Джавляка отыщут быстро. Любой дервиш укажет, где его найти: спит, наверное, у повозки Кривого Джафара, налакавшись дармового пойла, которым потчует его маркитант. После перехода Дмитрия на службу к молодому принцу кривой торговец стал сердечным дальше некуда. Хорошо, что мозгов у Джафара хватало не лебезить. Зоррах по-прежнему оставалась у торговца — взять девочку к себе Дмитрий пока не мог: у него уже не было своей кибитки и он делил палатку с еще девятью солдатами охраны юного принца. Партии в шахматы с торговцем не прекратились — в те редкие свободные минуты, когда Дмитрий приходил проведать девочку, он не отказывался сесть с Кривым Джафаром за доску и держал торговца в неведении, что раскрыл истинные причины его въедливого любопытства к своей “далекой родине”. Пусть все остается, как было. Джафар ему может еще пригодиться, не стоит отпугивать маркитанта.

Зато Як Безумец у повозки Джафара обосновался, похоже, всерьез и надолго. И прижимистый маркитант не протестовал, обхаживая джавляка, будто бедный племянник богатого дядюшку в предвкушении наследства. Дмитрий полагал, что дело тут не обошлось без очередного пророчества, исторгнутого дервишем. Но в подробности ему было вникать некогда.

Джафар же открыл джавляку “бессрочный кредит”. Сам предлагал и сам наливал, угождал и собственноручно подстилал кошму перед дастарханом. В результате джавляк практически не просыхал: либо пил, либо спал.

Бунчуки на штандарте расплылись в темные пятна. Тихий шелест ветерка усилился, стал громче. Он шипел в ушах, словно долгий, тянущийся выдох сквозь сжатые зубы. И вдруг в шипение ветра ворвались ритмичные звуки барабанного боя. Дмитрий вздрогнул. Шум ветра мгновенно стал тихим, шепчущим, а голос барабана превратился в перестук лошадиных копыт. “Выпал, — подумал Дмитрий, взглянув на Тамерлана. — Зря. Выпадать не стоит”.

Хромец посматривал в сторону, откуда доносился конский топот. Кольцо охраны расступилось, пропуская спешащего всадника. Перед седлом солдат вез непонятный продолговатый тюк. Он подлетел галопом вплотную, и тюк превратился в человеческую фигуру, безвольно висевшую на шее коня. Дмитрий сразу узнал грязное рубище джавляка. Солдат на ходу скинул дервиша на землю рядом с Дмитрием, развернулся и ускакал столь же прытко, как и примчался.

Як Безумец был пьян. Не смертельно, но близко к этому. Вполне вероятно, и вправду спал мертвецким сном, а добудиться уснувшего спьяну дервиша — занятие дохлое, Дмитрий знал по собственному опыту. Джавляка поливали водой, пытаясь разбудить, его потемневшее от воды рубище сочилось влагой. Не добудились и привезли так. Однако падение с коня его все-таки разбудило. Як Безумец шевельнулся, подогнул колени и медленно поднялся на четвереньки. Широко расставив руки, он утвердился в этом положении и потряс бритой головой, отгоняя хмель.

Тамерлан наблюдал за этими телодвижениями с заметным интересом. Дмитрий тоже.

Дервиш громко икнул и приподнял безволосую физиономию, облепленную сухими травинками. Он прищурился, словно пытался сфокусировать взгляд, чтобы понять, где оказался и кто еще тут находится. Сначала дервиш мутным взором обозрел Дмитрия, потом перевел взгляд на эмира. Губы Яка Безумца расползлись в широченной, пьяной ухмылке. Дервиш нащупал рукой полу рубища и дернул за нее, расправляя. Покачиваясь, он оттолкнулся от земли и деловито плюхнулся на зад, не удержав равновесия и боком навалившись на Дмитрия. Тот ухватил дервиша за мокрый загривок и усадил, придерживая.

— Он тебе послан? — отрывисто спросил Тамерлан, закусив нижнюю губу, будто сдерживая приступ смеха. Или же гнева.

Дмитрий не успел ответить. Як дернулся, стряхивая его пальцы со спины, и, чтобы не упасть, наклонился вперед.

— Послан? — переспросил дервиш. Голос его звучал сипло, но на удивление трезво и ясно, хотя по логике вещей джавляк должен был еле языком ворочать. — Послан… — повторил Як Безумец и торжественно воздел палец. — Молчи. Не спрашивай. Я знаю, о чем хочешь спросить меня. Знай же, я пришел из Мисра[39]. Я послан! — Джавляк сжал кулак и постучал себя по груди. Он опять покачнулся и чуть не упал на Дмитрия — тот едва успел подставить локоть и слегка подтолкнуть дервиша, вернув в вертикальное положение. — Святой Хызр явился мне. “Иди в Кабул, — велел мне он. — Там жди. Явится эмир Тимур с войском. Следуй с ним. На развалинах языческого, мерзкого капища тебя ждет встреча. Будь с тем, кого встретишь…” — сиплый голос Яка становился все глуше и глуше. — “Будь с ним”, — вот что сказал мне свя… — просипел джавляк и мягко повалился на бок. На этот раз в противоположную от Дмитрия сторону.

Упав, дервиш блаженно улыбнулся, заворочался, перекатываясь на спину. И молодецки захрапел.

“Вот так-то: святой Хызр послал и сказал: „Будь с ним…" Вот и разгадка, с чего джавляк прилепился ко мне, как репей к ослиному хвосту. Святой Хызр тому причиной… — подумал Дмитрий. — Новости… Но удачно, шайтан тебя побери, Як”. Вообще-то он слегка ошалел, услыхав откровения дервиша. Его собственная версия получила неожиданное и стопроцентное подтверждение. Он-то намеревался вроде как вызвать огонь на себя и выгородить в случае чего джавляка, а тут на тебе…

Но последнее слово все равно оставалось за Тамерланом. И как ни был Дмитрий удивлен посвящением в миссию Яка Безумца, выказывать этого не стоило. Ну что ж, его выдержка тренирована не хуже, чем у Хромца. Обстоятельства помогли.

— Он послан мне, — невозмутимо сказал Дмитрий. — На развалинах языческого капища я ждал его, мудреца и провидца.

— Осталась одна тайна, которой ты мне так и не поведал, — проговорил Тамерлан. — Твое имя. Скажи мне свое имя, — потребовал он. — Настоящее имя, которое почему-то таишь от всех.

Взглянув на ставшее неподвижным, словно маска, лицо эмира, Дмитрий в который раз остро ощутил нереальность происходящего. Маска, голова из музея, воссозданная гениальным антропологом… Диалог со властелином, обратившимся во прах за несколько столетий до его рождения… Фильм, который ставит ненормальный режиссер, накачавший актеров наркотиками…

— Я хочу знать, — тихо сказала маска.

— Меня зовут Димир, хазрат эмир, — донесся до Дмитрия собственный голос. — В моем роду старший сын получает имя в твою честь, но на нашем языке оно звучит иначе. Меня зовут Димир. Или Тимур, как и тебя.

Еще одна заранее обдуманная ложь. Хромец вдруг мрачно улыбнулся.

— Ни один придворный льстец с тобой не сравнится, — заметил он с усмешкой. — Куда им… Но ты не льстишь, эмир Димир, вестник из грядущего. — Тамерлан мельком глянул на беспечно растянувшегося на земле джавляка. Як Безумец со вкусом похрапывал и свистел носом. — И не лжешь, — добавил он, помолчав. — Хотя от твоей правды в глазах темнеет. Разумом трудно постичь поведанное тобой. — Тимур оттолкнулся от подушечки под локтем, сел прямо и потянулся, разминая спину. — Устал сидеть, — сообщил он Дмитрию каким-то совершенно домашним тоном.