Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Нукер Тамерлана

ModernLib.Net / Альтернативная история / Кулаков Олег / Нукер Тамерлана - Чтение (стр. 1)
Автор: Кулаков Олег
Жанр: Альтернативная история

 

 


Олег КУЛАКОВ

НУКЕР ТАМЕРЛАНА

…С этой точки зрения большой интерес представляют воззрения австралийских аборигенов, чья история, как утверждают, насчитывает 50 000 лет. А за это время многое можно было понять.

Австралийцы научились вводить себя в особое состояние, называемое полудремой. Но это не сон, а, скорее, погружение в “поток”, в котором человек фиксирует внимание на интересующем себя предмете или вопросе. Для достижения этого состояния аборигены принимают наркотические вещества или, чаше, практикуют песнопения, ритмичные движения под бой барабанов, религиозные ритуалы.

По представлениям аборигенов, “пространство-время” не единственная категория, как считают европейцы, а состоит из двух “потоков”. Один, непрерывный, мы воспринимаем в бодрствующем состоянии, а второй, опережающий первый, открывается в состоянии полудремы. Человек, как считают австралийцы, в этом состоянии включается во все времена и во все пространства, поэтому аборигенам удается точно угадывать будущее, мгновенно перемещаться на огромные расстояния и видеть то, что происходит на большом удалении.

Энциклопедия “XX век. Хроника необъяснимого”

Часть I. ДЭВ, ДИВАНА…

За завесу тайн людям нет пути, Нам неведом срок в дальний путь идти. Всех один конец ждет нас… Пей вино! Будет сказку мир без конца вести!

Омар Хайям

Глава первая. ПУСТЫНЯ

Ветерок… Его дуновения похожи на ласковые прикосновения женских пальцев, сухих и горячих. Ерошит волосы, гладит щеки; и от каждого касания по телу пробегает сладостная дрожь.

Сознание вернулось к Дмитрию сразу и полностью. И вместе с ним навалился страх, потребовавший застыть — не шевелясь и обмирая от ужаса, причиной которому все тот же жаркий ветерок. И еще — принесенный им терпкий запах. Запах громадного, открытого всем ветрам и дождям пространства.

Не может быть! Такого просто не может быть!

Придавленные весом тела камешки впивались, словно мстя за то, что на них посмели улечься. Особенно досаждал один, явно вознамерившийся просверлить брюшные мышцы, воткнувшись чуть пониже диафрагмы. Но приходилось терпеть, сохраняя спасительную неподвижность.

Солнце палило нещадно — невидимое солнце, под жаркими лучами которого нестерпимо горела спина.

По шее теплыми струйками стекал пот, собираясь на подбородке. Лицо тоже взмокло, капли пота щекотали губы. Хотелось облизать их, снять эти щекочущие капельки. Но нет. Ни единого движения — даже дышать надо стараться очень ровно и неглубоко.

Откуда-то извне пробилось невнятное, назойливое жужжание — словно какое-то крупное насекомое кружится, не решаясь сесть. И стоило так подумать, как шею ожгла резкая, жалящая боль.

В следующее мгновение Дмитрий уже стоял на коленях, прижимая ладонь к укушенному месту и чувствуя, как под пальцами вспухает волдырь. От резкого движения накатила тошнота, заставив желудок содрогнуться в спазме. Рот наполнился кислым привкусом желудочного сока — оно и неудивительно, ведь со вчерашнего вечера он ничего не ел. Позывы ко рвоте следовали один за другим; желудок с болью плющился в животе, словно его сдавливал незримый великанский кулак. По спине текли струйки холодного пота, ледяного даже под палящим солнцем. Наконец взбунтовавшаяся утроба решила успокоиться. Дмитрий осторожно поднял правую руку и вытер рот — тыльная сторона ладони сразу стала влажной и клейкой. Передернувшись от отвращения, он захотел обтереть кисть. Платок лежал в заднем кармане. Не открывая глаз, Дмитрий потянулся туда, но рука непроизвольно отдернулась, вместо ткани коснувшись обнаженной кожи.

Он не выдержал и открыл глаза. И сразу сощурился, ослепленный ярким светом солнечного дня. Взгляд застлали прыгающие черные кляксы. Когда их мельтешение наконец прекратилось, Дмитрий увидел собственные бледные ноги, покрытые редкими белесыми волосками. Дмитрий медленно осмотрел себя — он был гол, как новорожденный.

Тошнота отступила, но оставила головокружение. Так и тянуло снова лечь ничком. Рот был полон горькой слюны. Дмитрий сплюнул и вытер губы о голое плечо. Он смежил было веки, но тут же снова открыл глаза, потому что земля под ним закружилась вдруг с неимоверной скоростью. И снова сжало желудок.

Хоть бы снова потерять сознание! “Неужели галлюцинации при наркозе могут быть такими реальными? — подумал он. — Все! Больше никакого общего наркоза! Никогда в жизни!”

И тут же вновь рухнул в беспамятство.

* * *

Где-то поблизости отчаянно и громко плакал младенец. Захлебывающийся крик разбудил Дмитрия, и спросонок он успел удивиться: какой же заполошной мамаше вздумалось притащить в клинику грудничка? Однако, открыв глаза, увидел над собой не белый потолок стоматологической клиники, а ночное небо, усыпанное крупными звездами. Они мерцали и переливались в бархатной черноте, которую косо пересекала бледная лента Млечного Пути.

Придавленный навалившимся оцепенением, он лежал, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Завороженный взгляд не мог оторваться от равнодушно подмигивавших сверху звезд. И вдруг в ледяной и тяжелой пустоте оглушенного увиденным мозга обрывками стали всплывать воспоминания: жара, укус в шею, мучительная тошнота и отсутствие одежды. И еще возникло очень странное ощущение, будто у него нет тела.

Он решил поднять руку — а лучше сразу обе — и посмотреть, что из этого получится. Две черные, чернее, чем нависший свод ночного неба, человеческие кисти закрыли собой звезды. Руки были на месте. “Значит, тело имеется”, — подумал Дмитрий, не испытав при этом ни радости, ни удовлетворения. Правую руку он опустил на грудь, а левую на бедро — и обнаружил, что и впрямь совершенно гол.

И тут, где-то совсем близко, снова раздались те захлебывающиеся младенческие рыдания, которые разбудили его. Неожиданно плач оборвался визгливым коротким лаем, перешедшим в тонкое поскуливание. Не ребенок, значит. Какой-то зверь. Дмитрий сел и огляделся. Приземистая тень вспугнутого неожиданным движением существа, похожего на небольшую собаку, шарахнулась прочь и канула в ночи.

Над самым горизонтом висел огромный, узкий месяц. Света он почти не давал, и видно было на десяток шагов, не больше, — далее все тонуло в непроглядном мраке. И опять ночную тишину вспугнул уже приглушенный расстоянием захлебывающийся плач-лай.

А потом ухо уловило еще один звук. Где-то журчал ручей.

Жажда. И не просто жажда: горло горело и саднило, будто натертое наждаком, а язык ворочался во рту шершавым обрубком. Журчание подействовало на Дмитрия как магнит: он поднялся и на негнущихся ногах побрел на звуки текущей воды. И уже почти достиг цели, когда перед ним стеной встала непонятная темная масса. Он осторожно протянул руку и коснулся ее — растения с твердыми суставчатыми стеблями и плоскими длинными листьями. “Рогоз”, — мелькнула в голове отдаленная, как эхо, мысль. От воды тянуло головокружительной свежестью, и Дмитрий с треском и хрустом вломился в заросли, круша их. На втором шаге под ногой разверзлась пустота, и в попытке сохранить равновесие он рухнул, цепляясь за несчастный рогоз и выдирая его с корнем.

Упал он прямо в воду, во весь рост растянувшись вдоль узкого русла крохотной, мелкой речушки, и с размаху зарылся лицом в илистое дно. Закашлявшись, он поднял голову, сделал вдох, а затем, уже не сдерживаясь, принялся жадно пить, чувствуя, что взбаламученная вода полна скользких частичек ила и песка. Но сейчас было не до подобных мелочей.

Отяжелев от воды, Дмитрий выбрался на осыпающийся берег и сел на изломанные жесткие стебли рогоза, сжавшись в комок и обхватив руками голые колени. Хотя ночной воздух был теплым, почти горячим, зубы выбивали неровную дробь. Дрожь рождалась в самой глубине отупевшего, ошарашенного существа, и казалось, ее ничем не унять.

Вода потихоньку возвращала его к жизни. Болью в шее напомнило о своем существовании тело. Чуть пониже затылка Дмитрий нащупал пальцами округлый желвак размером с двухрублевую монету. Под пальцем желвак начал саднить и пульсировать. Но и это принесло радость — значит, он не бесплотный дух, он жив! Потом вдруг загорелись ступни. Не переставая трястись и стучать зубами, Дмитрий сел по-турецки и ладонью поочередно их ощупал: подошвы были густо утыканы какими-то мелкими колючками. Он оставил в покое желвак на шее и принялся по одной извлекать их. Но как ни сосредоточивался Дмитрий на этой хирургической операции, мысли помимо воли пытались склеить из обрывков нечто целое. Дневная жара… Укус в шею… Душная звездная ночь… Речушка с заросшими берегами… И лоб медсестры со сведенными к переносице узкими, тщательно выщипанными бровями, вводившей ему в вену снотворное… Он непроизвольно провел языком по верхним зубам — левый резец отсутствовал. И правильно: еще в армейские времена выбит в драке с “дедами”. Но… Но его же должны были вставить!

Ход мыслей был прерван новым ощущением — теперь нестерпимо жгло спину. Дмитрий нерешительно потянулся левой рукой за правое плечо и зашипел сквозь зубы: конечно же, пока валялся на солнцепёке, спину поджарило нещадно.

“Что ж это получается? Зуба так и нет, а спина подпалена… Вот тебе и повалялся спящим, пока стоматологи благовидность пациенту возвращают… Где я? Что происходит? Под наркозом мне все это снится, что ли? И эта ночь; и здоровенные звезды, пялящиеся с небес; и желвак на шее; и брюхо, полное мутной воды; и ноги, исколотые колючками? Когда же меня разбудят? А вдруг я уже умер? — скользнула испуганная мысль. — Загнулся ото всех этих снадобий и лежу себе в морге, как положено покойнику, а это загробная жизнь?! Праведник Дмитрий попал в рай… Или в ад? Стоп! Попробуем рассуждать здраво…”

Он снова коснулся пальцами желвака. Самый что ни на есть настоящий. И звезды… Он поднял лицо к безоблачному ночному небу. Семь звезд, безмолвно мерцая, образовывали знакомый ковш. Большая Медведица… А вот и Малая с Полярной звездой на кончике хвоста.

Да и рогоз — тоже настоящий, с детства знакомый: неподалеку от детдома был затянутый ряской пруд, а по берегам рос рогоз. Из него еще свистелки делали.

Какая это, к чертовой матери, галлюцинация! И, разумеется, он не умер.

Так что же все это такое? Специальный подарок от стоматологической клиники — юбилейному, скажем, посетителю вводят снотворное, раздевают догола, тихой сапой увозят в спокойное безлюдное место и там оставляют? Или там свили гнездо какие-нибудь чеченские бандиты, занимающиеся похищением людей? Усыпили для безопасной транспортировки в свою Чечню, раздели, чтобы не сбежал, но ненароком по дороге потеряли: к примеру, выпал из машины на ухабе?

Предположения одно нелепее другого, и все не стоят выеденного яйца. Не станет клиника разыгрывать пациентов, да и врачи, похищающие людей, — сюжетец из бульварного романа или дешевого телетриллера.

Так где же он? И как, черт дери, тут оказался? На питерские окрестности не похоже. Душно. Ветра нет — теплый сухой воздух не шевельнется. Жара африканская. Может, впрямь Африка?

Он здесь уже несколько часов. Черт его знает, сколько именно. Но не меньше восьми: когда очнулся первый раз, было пекло, и солнце стояло высоко — шибало прямо в темя, а сейчас — ночь. И все это время он валялся пластом, причем ни одна собака не подошла к лежащему без сознания на земле голому человеку. Или нет! Собака как раз подошла. Но — собака ли? Точнее, зверь, похожий на небольшую собаку. Могла быть и лисица. Темно ведь, хоть глаз выколи, удивительно, как он вообще тень заметил. Да и тявкала зверюга не по-собачьи.

К переливистому журчанию речушки прибавился новый, быстро приближающийся звук — равномерный глуховатый перестук. Дмитрий напряженно вслушивался, стараясь сообразить, что это. Но догадался слишком поздно. Одним махом перепрыгнув речушку, он проломился сквозь заросли, когда лошади и след простыл — частая дробь копыт, затихая, доносилась уже издалека.

Что же делать?

Как ни прятался он за сумбурный мысленный поток, изощряясь в догадках и призывая здравый смысл (но какой уж тут здравый смысл!), в душе занозой засело ощущение чего-то непоправимого и страшного. Оно сквозило во всем: в сухом жарком ночном воздухе; в речушке, которую можно перемахнуть в один прыжок; в так и не увиденной лошади. И кузнечным прессом давила полная чужеродность этому месту. Впрочем, Дмитрий сам не мог понять, на чем основывалось это чувство и что подразумевается под “чужеродностью”.

Опустившись на колено, он потрогал землю, потом сгреб ее в горсти. Между пальцами быстро протек песок, оставив на ладони несколько мелких угловатых камешков. Дмитрий поднялся и огляделся. Светлее ночь не стала, но глаза успели привыкнуть к темноте, и он увидел больше, чем раньше. Равнина. Почва светлая (да, он еще с первого пробуждения помнил: желто-серый песок) с разбросанными там и сям темными кляксами. Заинтересовавшись, Дмитрий направился было к ближайшей, но на первых же шагах ступил во что-то мягкое и липкое — плотный запах конского навоза сразу объяснил, в чем дело. Он брезгливо попытался отереть ногу о землю, но в итоге лишь добавил к навозу песок. Дмитрий вернулся к речушке, сел на берегу и принялся отмывать ногу. При этом он нащупал три прилепившихся к коже комочка — этакие крохотные веретенца. Зерна овса. А поскольку дикие лошади овса не сеют, значит, мимо проскакала недавно верховая. Всадник.

Почему-то Дмитрий совсем не обрадовался открытию. Он сидел и до боли в кулаке, до впившихся в кожу ногтей сжимал три овсяных зернышка.

* * *

— Эй, есть тут кто-нибудь? — спросил он сиплым голосом.

Чернота прямоугольного провала в стене ответила молчанием.

Исколотые ноги болели: босиком Дмитрию не приходилось ходить давненько. В какой-то ложбине он упал и в кровь разодрал оба колена, а правое вдобавок расшиб. Стоя на пороге странного дома, он никак не мог решиться шагнуть внутрь.

— Эй, — окликнул он еще раз.

Опять тишина.

Странный дом, странный поселок — очень маленький и очень тихий. С десяток невысоких домишек под полусферами крыш, с маленькими двустворчатыми незапертыми дверьми — на резных створках не было даже намека на замковые петли.

Дмитрий стоял уже перед третьим таким домом, тщетно пытаясь кого-нибудь дозваться. Брошенная деревня?

Может быть… Но одно ясно окончательно: ни единой живой души здесь нет. Дмитрий наклонился и шагнул внутрь. Здесь оказалось еще темнее, чем снаружи. Он попытался сориентироваться ощупью — пусто. Совершенно пусто. И пахнет пылью. Застарелой. Дом заброшен давным-давно. Он пошарил ладонью возле двери в поисках включателя. Шероховатая стена, никаких следов электропроводки. Ну, нет так нет. Может, это сарай какой-нибудь неэлектрифицированный.

Так и не нащупав ничего, кроме голых стен, он добрел до угла комнатушки и тут тяжело опустился на пол. Хватит, дальше он с места не двинется. Хотелось пить, и Дмитрий пожалел, что так безрассудно — другого слова и не подобрать — ушел от речушки.

Он откинулся затылком на шершавую штукатурку стены и облизал сухие губы. Полцарства за глоток воды! Хотя бы из грязной лужи, полной пиявок и головастиков.

Сколько же он отмахал пехом? И куда? Неизвестно.

“Может, это все-таки галлюцинация? — безнадежно понадеялся Дмитрий. — Вроде белой горячки…”

Он лег на бок и, подтянув ноги к груди, принял позу зародыша. И вдруг сипло заорал в темноту:

— Эй, вы!., стоматологи, мать вашу!.. Да разбудите же меня! Разбудите наконец!

— Чок… чок… чок…

Загадочные звуки падали равномерно, словно капли воды из плохо закрытого крана. Дмитрий пошевелился и застонал. Затекшие от неудобной позы мышцы заныли.

— Чок… чок… чок… — надоедливо и занудно.

Он приоткрыл веки. Перед глазами все плыло. Дмитрий поморгал, чтобы сфокусировать зрение, и тут разглядел единственный предмет, находившийся в центре квадратной комнатки, в углу которой, скорчившись, лежал.

Камень — прямоугольная плита, поставленная на ребро, а верхний край стесан с двух сторон, словно колун, поставленный на обух. На плиту падал яркий дневной свет, врывающийся в дверь прозрачным клином с танцующими в воздухе пылинками. Снизу доверху камень был испещрен непонятным, но в то же время смутно знакомым узором.

Его ночное пристанище вряд ли служило когда-нибудь и кому-нибудь жильем. Пол был покрыт толстым слоем серой пыли, на котором отчетливо виднелись следы его босых ног с редкими крапинками засохшей крови. Кладка стен скрыта под слоем размазанной поверх глины. Штукатуры-халявщики поработали недобросовестно: стена неровная, бугристая — сляпали и, как есть, оставили. Невысокий свод, образованный выпуклой крышей, тоже грубо обмазан глиной изнутри.

Лежа на земляном полу, Дмитрий хорошо видел, что лежит за полуоткрытой дверью: однообразная желто-серая равнина с редкими серо-зелеными пятнами высокого кустарника. И высокое голубое небо. Чистое. Ни облачка.

— Чок… чок… чок… — долбил где-то неподалеку упорный, неутомимый, но очень медлительный дятел.

Дмитрий сел. Мышцы постанывали. Пальцы на ногах были сбиты в кровь. Он коснулся ссадин и поморщился. Только не хватало получить заражение крови! Воду бы найти снова, ноги обмыть. Но сначала надо бы взглянуть, кто там чокает. Дмитрий встал, но тут же, зашипев от боли, снова сел и выматерился сквозь зубы: похоже, ступни нашпигованы колючками.

Так и оказалось. Он вытащил штук двадцать, а одну внимательно рассмотрел. Подлость какая… Крохотная треугольная деревянистая подушечка. Все углы оканчиваются тоненькими остриями, из середины перпендикулярно торчит еще один заостренный клинышек, а с обратной стороны выпуклость. Гнусная штука — обязательно, хоть одним острием, да вопьется. Ясно, что босиком в этих местах бродить не рекомендуется, если только подошвы не обросли сантиметровой кожей. Избавившись от колючек, он поднялся, охнув от боли в правом колене. Там багровел внушительный синяк — удар о какую-то каменюгу при падении пришелся прямо на коленную чашечку.

Чоканье снаружи не прекращалось, но Дмитрий чувствовал себя не достаточно уверенно, чтобы сразу выйти на разведку, и для начала решил изучить торчащий посередине камень. Узоры на камне показались знакомыми неспроста. Да и не узоры это были вовсе, а надписи. Читать по-арабски Дмитрий не умел, но общие очертания не оставляли сомнений — надписи сделаны витиеватыми арабскими буквами. Знакомые, хотя и непонятные буковки неопровержимо доказывали, что происходящее вовсе не плод воображения одурманенного наркозом мозга. Его действительно усыпили и куда-то увезли. Почему бы и нет? Один шанс на тысячу — может, на десять или сто тысяч, — но это возможно. Вопрос только зачем. И куда? И что все это вместе может значить: нежилой домишко, камень посередине… с надписями… Холодный, серый… От порога к расписанному камню тянулась короткая дорожка, выложенная тесно пригнанными друг к другу плоскими камнями. Без надписей. Ночью этой дорожки он не заметил.

Ладно! Хватит тянуть время — пора выбираться отсюда и идти искать людей. Кто-то же должен был высечь эти арабские надписи… Что, если все-таки Чечня? Они же мусульмане, по-арабски пишут… Усыпили в клинике и увезли… Бред! Зачем тогда раздевать и бросать тут?

Может, какой-нибудь закрытый эксперимент? Тоже, в общем-то, смахивает на забубенный боевичок: происки секретных служб обрушились на голову ничего не подозревающего обывателя. Однако в жизни хоть единожды, но может произойти и то, на чем пасется не один борзописец: усыпили, увезли к черту на рога, а теперь засекли время и ожидают, когда же он станет изворачиваться. Проверка на выживаемость. А его, Дмитрия, выбрали совершенно случайно… Или — не случайно?

Дмитрий вздрогнул от неожиданности — чокающие звуки оборвались приглушенным металлическим лязгом. Подкравшись на цыпочках, он выглянул из-за раскрытой двери. До самого горизонта грязным подносом расстилалась равнина. Поодаль торчал из земли куст — узловатые кривые ветви, обсыпанные крохотными плоскими листочками; не листья, а чешуя. И тень, как от решета, хотя высотой куст добрых три метра. И оттуда, из негустой этой тени, смотрел — казалось, прямо на Дмитрия — ящер.

Здоровенное — метра полтора длиной — чудище поводило крупной, полузмеиной-полукрокодильей головой, высовывая глянцевитый, раздвоенный на конце, черный язык. Вот оно, показав полосатую спину, низко опустило голову, опять лизнуло языком воздух, а затем неторопливо развернулось и, волоча по песку тяжелый хвост, вихляя, потопало прочь.

Дмитрий стоял с отвисшей челюстью. В памяти сами собой ожили школьные времена: вдохновенно изрезанные парты, черная классная доска, учебник биологии, цветная иллюстрация… Варан! Тогда уж точно не Чечня. Вараны, если память не изменяет, водятся только в Средней Азии. Да еще эти драконы Комодо[1]. Только вот не чокают они нигде.

И в этот миг громкий человеческий голос совсем рядом затянул нараспев какую-то тарабарщину, щедро сдобренную заунывным подвыванием. И снова инстинкт сработал быстрее сознания: Дмитрий отшатнулся за спасительную глиняную стену. Гулко заколотилось сердце. И тут ему стало противно: сколько же можно прятаться? Хотя, конечно, и осторожность тоже не помешает.

Он покинул свое убежище и, хромая, пошел на звук, стараясь не наступать на камешки и щедро рассыпанные под ногами колючки. Вскоре обладатель голоса обнаружился. Прямо на песке был расстелен коричневый платок, на котором, спиной к Дмитрию, застыла коленопреклоненная человеческая фигура. За нею виднелись невысокая куча песка вперемешку с глиной и неровные края ямы. Секрет чокающих звуков оказался прост: человек копал яму. Когда он прервал свой труд, звук прекратился. Дмитрий некоторое время рассматривал не подозревающего об его присутствии незнакомца: одет в длинную грубую рубаху навыпуск, из-под нее торчат истертые кожаные подошвы. Голова обмотана грязно-серой чалмой и мерно раскачивается в такт заунывному вою. Внезапно землекоп смолк и, упершись руками в песок, коснулся лбом земли — худая спина встопорщила грубую ткань. Распрямившись, он воздел обе руки, а затем отер ладонями лицо. Мусульманин.

Рядом с молящимся, прячась в тени одного из необычных домиков, стоял узкогорлый кувшин.

Дмитрий непроизвольно облизнулся: и ежу понятно — вода. Возле кувшина торчали заячьи уши узелка. Питье и пища — как раз то, что сейчас более всего необходимо.

Тем временем неизвестный поднялся на ноги, скатал свой коричневый платок и перепоясал им рубаху.

— Эй! — окликнул Дмитрий, высунув голову из-за стены.

Тот испуганно обернулся, показав темную, продубленную солнцем физиономию с удивленно раскрытым ртом. Лицо у копателя ямы к тому же было морщинистым, как печеное яблоко, с куцей, остроконечной, наполовину седой бородкой и усами.

— Э-э… — промямлил он, выпучившись и пятясь.

— Салям алейкум, — хрипло произнес Дмитрий единственные пришедшие на память восточные слова.

Продолжая пятиться, мусульманин забавно вращал ошалелыми глазами. В другой бы раз Дмитрий от души повеселился, но сейчас ему было не до смеха. Он поманил рукой перепуганного мужичка.

— Подойдите, пожалуйста, — Дмитрий постарался придать голосу самые миролюбивые интонации. — Я не сделаю вам ничего плохого.

Но землекоп дернулся, словно его ударило током, и, споткнувшись, сел на песок. Но и так продолжал, ерзая, отползать, окончательно потеряв от страха голову. Дмитрий диву дался: что же это в нем такого страшного?

— Не бойтесь, — все так же мягко проговорил он и выступил из-за угла, за которым прятался. Стремясь успокоить незнакомца, он добился прямо противоположного результата: взвыв дурным голосом, тот, словно ошпаренный кот, подскочил на месте, перевернулся в воздухе, встав на четвереньки, а потом, будто заправский спринтер с низкого старта, опрометью кинулся бежать.

“Хорошенькая встреча, — озадаченно подумал Дмитрий, — ненормальный какой-то. Он что, голых мужиков никогда не видел?”

Кувшин и узелок чокнутый мусульманин оставил, и Дмитрий со всей скоростью, которую позволяло ушибленное колено, припустил к вожделенным трофеям. Узкое глиняное горлышко в бисеринках водяных капель приятно обожгло ладонь холодком. Он припал к чистой и холодной — аж зубы ломило — воде и не мог остановиться, пока сосуд не опустел примерно наполовину. Потом, плеснув в горсть, он ополоснул лицо и почувствовал себя почти человеком. Было соблазнительно опустошить весь кувшин, но Дмитрий подавил желание снова присосаться к горлышку. Вода еще пригодится — ссадины, скажем, промыть.

Больная нога не позволяла присесть на корточки, и он с кряхтеньем опустился на песок, поставил кувшин рядом и принялся развязывать узелок — мародерствовать так мародерствовать. Содержимое не обмануло надежд: гроздь желтого винограда, половина дыни и две круглые лепешки с поджаристыми боками. В одну из них Дмитрий незамедлительно впился зубами — она оказалась совсем свежей, даже не успела остыть. Потом пришла очередь винограда — прозрачные крупные ягоды он глотал прямо с косточками. Дыня оказалась уже очищенной. Мысленно поблагодарив бежавшего владельца снеди за такую заботу, Дмитрий разломил половинку надвое и вгрызся в мякоть — сладкий сок побежал по подбородку и закапал на грудь. С четвертинкой он справился в считанные секунды, отбросил кожуру и тут вспомнил, что имеется еще одна лепешка. Ее он съел вприкуску с остатками дыни.

* * *

Тощий Хайдар чуть не сбил кузнеца Омара с ног, чем очень удивил последнего.

— Что случилось, сосед? — спросил он, поднимая обессилевшего Хайдара из дорожной пыли.

Тот хватал ртом воздух, как пойманная рыба, и невразумительно хрипел, словно за ним гналась свора одичавших псов. На щеке краснели запорошенные песком свежие царапины. Омар в недоумении сдвинул густые брови, которыми очень гордился, и легонько потряс Хайдара:

— Говори!

Сосед продолжал хрипеть и дико сверкать глазами.

— Э-э, так дело не пойдет, — протянул кузнец и крикнул: — Насрулла! Сынок, принеси воды!

Он подхватил Хайдара под мышки и усадил у стены кузни. Сын, двенадцатилетний подросток, принес воды. Сосед жадно выпил пиалу, затем вторую.

— А за огнем кто следить будет? — строго спросил кузнец у сына, с любопытством уставившегося на странное зрелище. — Марш к мехам! — И обратился к Хайдару: — Сосед, а сосед, что с тобой?

Взгляд Хайдара принял более осмысленное выражение, но говорить он по-прежнему не мог, лишь дробно стучал зубами и цеплялся пальцами за кожаный фартук кузнеца. Омар даже растерялся: разумеется, Хайдар слыл трусом, но страх страху рознь, а сейчас тот совсем ополоумел. У соседа и так несчастье: старшую дочь прибрал Аллах. Утром не пошел на поле, как все, отправился на кладбище готовить для дочери могилу. Конечно, у него горе, но от горя не верещат, как схваченный совой заяц.

— Дэв… — с хрипом выдавил из себя Хайдар.

— Что? — встрепенулся кузнец.

— Дэв… — повторил Хайдар, округлив глаза. Кузнец недоуменно поднял брови.

— Красный… Огромный… Глаза горят… Зеленым… — хрипел Хайдар. — Чуть не убил…

Кузнец насторожился.

— На кладбище?

Сосед отчаянно закивал головой. Кузнец коснулся мозолистым пальцем ссадин на Хайдаровой щеке.

— Кто тебя так, сосед? Дэв?

Хайдар бежал, не разбирая дороги, и не раз падал, даже чалму потерял, но сейчас от страха в голове его все смешалось — и правда, и неправда.

— Он… — и тощий Хайдар изо всех сил зажмурился, переживая то, чего не происходило. — Чуть не убил…

Омар снова задумался. Сам он был, как и положено кузнецу, массивен, тяжел и широк в плечах, и словам кузнеца в ауле знали цену. Дэв… По правде сказать, кузнец не то чтобы совсем не верил в чудеса, но то время, когда он был мальчишкой и, замирая то от страха, то от восторга, слушал сказки о дэвах и пери[2], давно минуло. Он еще раз внимательно взглянул на соседа. Уже приходит в себя, но напуган, очень сильно напуган. И впрямь увидел что-то. Или кого-то.

— Насрулла! — крикнул он. — Гаси огонь, сынок. И беги к матери. Сегодня работать не будем.

Он вошел в кузницу, снял передник и надел рубаху. Повязав ее платком, кузнец обошел горн с раскаленными углями, взял стоящее в углу копье и с этим собственноручно сработанным оружием вышел на улицу.

— Поднимайся, сосед, — сказал он Хайдару. — Кликнем мужчин. Прогоним дэва. — Омар положил копье на плечо. — Или убьем.

* * *

После завтрака Дмитрий стал смотреть на свое положение менее мрачно: полный желудок имеет свойство приободрять и сытый человек куда спокойнее голодного. Он по-прежнему терялся в догадках, что же произошло, но лишь теперь осознал, что задача явно не по зубам: он не разберется что к чему, пока точно не выяснит, где находится. Итак… Дыня и лепешки на галлюцинацию не похожи — как и тот камень с надписями. Нормальные дыня и лепешки. Очень вкусные. И виноград тоже. Особенно не похожи на галлюцинацию исколовшие ноги колючки. Да и ушибленное колено — вот оно лучше бы пригрезилось… Он видел варана. Он видел человека, который, неизвестно чего испугавшись, убежал. Так что, похоже, все это реальность, как говорится, данная в ощущениях. Значит, теперь следует подняться и топать вслед за беглецом в чалме: скорее всего, тот помчался домой, а там — прямиком в милицию, сообщить о голом придурке, шатающемся по пустыне.

Милиция (или полиция) — это хорошо. Это здорово. С ними обязательно надо побеседовать. Правда, затруднительно будет объяснить, почему человек нагишом шатается по окрестностям и как он сюда попал. Ну что же, в жизни бывают и неприятные моменты. А кувшин надо вернуть хозяину и извиниться за съеденную дыню… Вот только появляться перед всем честным народом в таком непотребном виде не стоит.

Подбадривая себя этими рассуждениями, Дмитрий поднял с земли кусок холстины, служивший тарой для бывших лепешек, и, бормоча под нос: “Гюльчатай, ну прикрой личико…” — прикинул, удастся ли приспособить тряпицу в качестве набедренной повязки. Увы, хватало лишь на этакий мичуринский фиговый листок. Ладно, голь на выдумку хитра. Осторожно, стараясь не разодрать ткань надвое, Дмитрий надорвал ее до половины. Теперь можно было соорудить импровизированный короткий передник. Помнится, в каком-то фильме о пиночетовских ужасах один из персонажей утверждал: оказавшись голым, цивилизованный человек разом теряет уверенность в себе.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21