Нет времени

Сюжет. Главный герой (элитный психопат, время от времени воображающий себя жертвой экспериментов спецслужб) разъезжает по Англии с однотипными девицами, изображая из себя (а также и являясь им на самом деле - это в данном случае однохренственно) оккультиста и главу магической «Ложи Чёрной Завесы и Белого Света» и постоянно что-нибудь цитирует (это, наверное, «плагиатизм»). Эта его деятельность крутится вокруг подготовки некоего жертвоприношения, которое он, впрочем, сам же и срывает, чтобы впасть в новый круг того же бессмысленного коловращения: повествование-то зациклено… В общем, всё.

Короче говоря, читать здесь особенно нечего. Человека, «находящегося в контексте», может развлечь выискивание всяких цитат и аллюзий, которых там «хоть жуй противоестественным образом» (как выражается журналист М. Соколов). К тому же тема глумления над оккультистами и их способом мышления вроде как бы продолжает тематику контркультурного глумления над контркультурой во всех её проявлениях, на чём Хоум специализируется. Возможно, его подвело плохое знакомство с предметом (впрочем, не берусь судить: вдруг он масон, розенкрейцер и вудуист и знает, как у них там всё запущено?) - а, возможно, просто книга не пошла, а бросать было жалко.

Впрочем, рецензировать плохую книгу не стоило бы труда - ни моего, ни вашего. Но всё-таки остаётся вопрос - несколько интересна «контркультура» как таковая, и есть ли в ней хоть что-то, заслуживающее внимания нормального человека?

Придерёмся для начала к самому слову. «Контркультура» - это нечто противостоящее «культуре», находящееся с ней «в контрах». При этом она является частью всё той же культуры, причём частью особенно зависимой, особенно несамостоятельной: если вдруг исчезнет всё то, с чем контркультура борется, то исчезнет и она сама. Но при этом борьба ведётся нешуточная: контркультура всеми ножками и ручками лупит «большую культуру», наносит пощёчины общественному вкусу, кидается в публику кремовыми пирожными и тухлыми яйцами и так далее. Контркультура всё время пробует на зуб границы дозволенного и при малейшем признаке слабости их атакует, пытаясь прорваться в области «запрещённого».

При этом, что важно - контркультура при этом претендует на то, что остаётся частьюкультуры, а не её отрицанием, то есть «безкультурьем». Граница здесь очень тонкая. Например, насрать на икону Богородицы - это обычный вандализм, за это судят. А вот нарисовать образ Богородицы слоновьим помётом - типично контркультурный жест: образ вроде как бы и не осквернён, но скверен по сути.

Повторяем, грань здесь тонкая, к тому же сами контркультурщики её зачастую нарушают. Например, когда всемирно известный композитор-авангардист Карлхайнц Штокхаузен назвал нью-йоркский теракт «величайшим произедением искусства» (читай - контркультурного), ему устроили такую обструкцию, что ему пришлось валяться в ногах у прессы и просить не губить старика, а потом ещё долго оправдываться, что он «не то имел в виду». Да и любители ваять Богородиц из навоза обычно ожидают судебные иски и прочие неприятности. Тем не менее, они на это идут и как будто даже получают поддержку публики.

Дело в том, что, согласно принятому сейчас мифу, контркультура, при всех её малоприятных чертах, выполняет одну важную художественную и даже общественную функцию. Она декларирует борьбу с пошлостью- правда, в подавляющем большинстве случаев сама впадая в ещё худшую пошлость. Но декларация остаётся на месте. «Да, мы не подарки, мы говорим и пишем гадкие и опасные вещи. Но это лучше, чем тотальная пошлость, которая иначе зальёт всё».

Но о чём спич? Что такое «пошлость» и имеет ли это слово вообще смысл «в наше непростое время»?

Определений пошлости было дано довольно много, но нам нужно настоящее, точное определение. Попробуем его выработать прямо здесь и сейчас. «Подумаешь, бином Ньютона».

Начнём с этимологии - это самое удобное. «Пошлое» в старом русском языке - это, в общем, прошлое:старое, привычное, натоптанное, как торная дорога. Современное значение слово приобретает тогда, когда « натоптанное» превращается в « затоптанное», то есть стесавшееся от долгого употребления, больше не действующее, не производящее прежнего эффекта, разладившееся, расстроившееся, но всё ещё пользуемое за неимением лучшего. Пошлость - это такая ржавая затупившаяся пила, которая уже не пилит, а только скрипит; но пошляк всё пытается ею пилить.

Обычный (и в этом смысле пошлый) пример пошлости - девица, одетая по вчерашней моде (а вчерашняя мода всегда кажется ужасной), но не понимающая этого и «кидающая гордые взгляды». То же самое - натруженная рифма или метафора, типа «глаза как звёзды» или «кровь - любовь». Или, скажем, расстроенный рояль, на котором пафосно исполняется «К Элизе». Вещь уже не работает, но кто-то упорно пытается ею воспользоваться, не обращая внимания на её негодность. Поэтому ближайший синоним слова «пошлый» - «затёртый».

Однако дело этим не исчерпывается. Пошлостью называют не только «испортившееся от долгого употребления» - а и всё то, что производит впечатлениеистёртого и разладившегося (пусть даже оно было придумано вот только что). В частности, такое впечатление часто производят разные недоделки и недодумки. Сарай может покоситься и от времени и от того, что руки кривые делали. Комплимент может оказаться нестерпимо пошлым, хотя вроде бы и нов.

Пошлым (особенно в искусстве) также кажется слишком простой, давно известный - и поэтому уже не работающий - способ получения какого-нибудь эффекта. Например, «умилительный розовый пупсик», сцена насилия над девицей или коврик с оленями.

Однако коврики с оленями делают вполне сознательно, и в немалых количествах. Из этого вывод: «пошлость» в указанном смысле может вполне себе продуцироваться - например, для социальных слоёв, на которые те или иные приёмы, уже отработанные, пока ещёдействуют. Или для социальных слоёв, опустившихся (или сознательно опущенных) до такого состояния, что пошлость кажется для них откровением.

Это интересная проблема. Существует жёсткая связка пошлости и «низости» - в социальном смысле, «простонародности». Это отражается в слове-синониме «вульгарность». Слово калькирует латинское vulgaris, буквально - «относящийся к низшим социальным слоям».

Тут стоит кое-что напомнить о механизмах культурогенеза.

Начать с того, что всякие «культурные штуки» создаются, как правило, для социальных верхов, для «блаародных» - просто потому, что «культура» стоит дорого, и заказчики на неё - «верхи». Если быть совсем точным - даже не «верхи» как таковые (какой-нибудь Ришелье или там Билл Гейтс век бы в оперу не ходили, у них есть политика, биржа, хайтек, «настоящие дела»), а окружениеэтих верхов. У великих людей есть жёны, любовницы, родственники, ближайшие друзья, даже слуги «из ближнего круга». Всех этих людей надо чем-то занимать. При этом ни в коем случае не дурью: люди типа «ришелье» понимают, что быть окружённым людьми, читающими и слушающими дурь, просто опасно. Но и до настоящих дел допускать их тоже нельзя. А что остаётся? А остаётся культура, как развлечение для челяди богатеев. «Пущай в Оперу ходят», «для общего развития». Впрочем, и сам «ришелье» или «биллгейтс» тоже может «себе позволить» послушать и посмотреть нечто подобное, - зная, что «продукт качественный», «плохого не нальют».

Но это всё лирика. Важно то, что через какое-то время «культурные наработки» перестают работать, стираются, становятся «пошлыми». Куда они идут? В помойку? Ничуть: зачем же разбрасываться добром? Они распространяются вниз,в социальные низы.

Представим себе это наглядно. Слуге дарят ношеное (или вышедшее из моды) платье. Тот в него облачается и «фигуряет» в нём в ближайшем пабе. Там его завистливо оглядывают несколько местных франтов… Через какое-то время «фасончик распространяется», - разумеется, с искажениями. То же самое - относительно песенок и музычки, и прочих культурных артефактов. То есть: то, что приелось и вышло из моды «наверху» - ещё долго пережёвывает «социальный низ». Что воспринимается верхами как «пошлятина».

Далее вступают в силу коммерческие соображения. А именно - появляются удешевлённые варианты культуры «специально для масс», очень часто с «утрировочкой». Если у господ в моде были ткани с цветочками, то у народа на ситчике эти цветочки будут с кулак.

То есть появляется «пошлость нарочитая», она же «культура массовая».

Впрочем, тут есть одна тонкость, связанная с современной «массой». Современные «массы» далеко не тождественны традиционным «низам». Прежде всего потому, что современные «массы» - это искусственноеобразование, результат работы определённых социальных технологий. Если коротко, то «массы» - это «опущенные люди», чей уровень (в т. ч. культурный) специально занижен. В развитых странах это делается мягкими средствами и в каком-то смысле для общего блага, - поскольку миллионы «развитых индивидов» гарантированно разносят на части любую социальную систему. В третьем мире «массы» - это продукт социальных технологий, применяемых к самим этим странам извне, с той целью, чтобы эти страны никогда не поднялись. Соответственно культпрограмма для масс состоит из концентрированной пошлости. Это пошлость не просто «утрированная», а гипертрофированная, помноженная на сто. Специально приготовленная по готовому рецепту затируха.

Уфф, с пошлостью мы разобрались. Теперь о том, что пошлости противостоит.

Естественных противоположностей у «пошлого» имеется две: благородное(оно же классическое) и авангардное(оно же модное).

Начнём с первого. «Благородным» (или «классическим») назвают то, что долго используется, и, несмотря на это, не потеряло эффективности.«Сто лет работает - и как новенькое». Римские дороги, золотые украшения, картины Рафаэля, сыр бри, швейцарские часы и рецепт куриных крылышек в остром соусе - это всё примеры «благородной классики».

«Авангардным» называется, напротив, то, что действует исключительно благодаря своей новизне,только пока оно «с пылу - с жару». «Как остынет - будет невкусно». К «авангарду» можно отнести туфли на платформе, порнографические романы конца XIX века, итальянский футуризм, и много ещё чего.

Разумеется, не стоит думать, что «модное» является совсем уж одноразовым. Его можно пользовать несколько раз, по принципу «хорошо забытого старого». При этом «старое», как правило, помогаютзабыть - благодаря вбрасыванию всё нового и нового. У белки в колесе так кружится голова, что она уже и не замечает, что бежит на месте. Поэтому всё новые и новые возвращения туфель на платформе неизбежны, как лунные затмения. Понятно и то, что человеку со сколько-нибудь долгой исторической памятью всё это кажется пошлым, но с исторической памятью сейчас организованно и успешно борются… С другой стороны, некоторые авангардные вещи, из особенно удачных, могут попасть сразу в «классику». Но в целом «авангард» - это именно что новизна, возведённая в принцип.

Теперь вопрос: где здесь место для контркультуры?

Сначала немножко о генезисе последней. Контркультура исторически возникла как результат воздействия методов авангарда на субкультуры различных меньшинств, как правило - мелких и озлобленных на общество. У них существовали свои культурные потребности, которые общество не удовлетворяло, а то и отрицало. Они, естественно, на это злились и отвечали обществу тем же. Однако пока не появился авангард, с его принципом «всё хорошо, лишь бы задевало», они копили эту злость в себе. Авангард же её легализовал и дал выплеснуть.

Чтобы было понятно. Представьте себе высокопоставленного мужеложца, вынужденного всю жизнь прятать свой порок. Он даже женат, хотя к женщинам относится хуже, чем к остывшему омлету. Он пробавляется случайными и опасными связями с неопрятными мальчишками, подставляющими попу за фунты или франки, а также чтением полуподпольной гомопорнографии. И вот подобный тип начинает писать роман. Нет, не про педерастию, он слишком осторожен, чтобы признаться в подобном грехе. Он занимается «социальной критикой», - то есть описывает общество, в котором живёт, в особенности же его брачные обычаи. Описывает с брезгливым омерзением, не упуская ни одной возможности сказать гадость про этот «поганый мир натуралов». В доавангардные времена подобное никто не стал бы читать, но после Золя, русской литературы и всяких там Маринетти оно сойдёт за «острую социальную критику». То, что получится, вполне может стать шедевром. Шедевром контркультуры, разумеется.

Итак, первоначально контркультура - это критика «общей» культуры со стороны другихкультур, точнее - субкультур, как правило, мелких и злобных. В значительной мере она таковой остаётся и сейчас: одним из источников и составных частей контркультурного потока являтся всевозможные экзотические сообщества, собранные по самым разным признакам, начиная от сексуальных перверсий и кончая религиозными убеждениями разной степени экзотичности. Описываемые Стюартом Хоумом оккультисты - разумеется, тоже. Однако поскольку метод осознан, «контркультуру» стало можно делать и не будучи членом «Церкви Последнего Завета Третьего Рейха», карликом-альбиносом или хотя бы пассивным зоофилом. Можно просто вообразить себя в подобной позиции, а потом начать с неё «нести нечто этакое».

Самое крупное сообщество людей, которые освоили этот трюк, называется «современным художественным сообществом». «Современный художник» - это человек, способный, как минимум, вообразить себя «стоящим вне общества». Впрочем, некоторые заигрываются и в самом деле выпадают в какой-нибудь осадок. Но большинство просто симулирует «внешнюю позицию» - и иногда даже небанальным образом.

Является ли конткультурное творчество эффективным методом борьбы с пошлостью? Да и нет. Хотя бы потому, что сама контркультура может быть крайне пошлой. Например, в современной литературе и киноискусстве нет ничего более унылого и заезженного, чем изображение чувств педераста, - хотя соответствующие книжки и фильмы до сих пор относят к «контркультурным феноменам». Или - чтобы, опять же, далеко не ходить - книжка Хоума. Она поразительно вторична (то есть пошла) во всех отношениях, начиная с вешалкиназвания. Собственно, это самое «встан(в)ь перед Христом» - это всего лишь редакторская попытка передать каламбурное название книги «Come Before Christ and Murder Love». Каламбурчик - в двойном значении «come»: перевести можно и как «придите ко Христу», и как «кончи на Христа». Помимо того, что всякое кощунство сейчас звучит нестерпимо пошло, именно это конкретное является и в самом деле очень пошлым, потому что очень старым. Впервые вынесенная автором в заголовок фраза встречается в одной из редакций популярного иудейского текста VI-го века «Толдот Иешу» («Родословие Иешу»), сборник мерзких раввинских фантазий об основателе христианства: там соответствующее действие приписывется Иуде… Впрочем, в других редакциях того же шедевра иудейской мысли Иуда на Христа помочился, так что «контркультуре» есть ещё куда развиваться.

Теперь интересный вопрос: какие жанры «обычной» культуры ближе всего к контркультурному творчеству? Как ни странно это покажется на первый взгляд - так называемая «профессиональная литература», особенно когда она начинает описывать «обычный мир». Книжка, написанная профессионалом, особенно если профессия небанальная, имеет много общего с «контркультурщиной» - именно потому, что позиция наблюдателя здесь тоже смещённая: профессиональные сообщества имеют свой взгляд на жизнь, иногда очень своеобразный. Сравните того же Стюарта Хоума с его надуманным оккультизмом и жертвоприношениями и сборник врачебных баек. Вы, во-первых, обнаружите много общего, во-вторых, сборник врачебных историй окажется куда круче и контркультурнее. И уж точно - менее пошлым, хотя, может быть, и более скабрезным.

В заключение. Существует такой предел пошлости и пакости, что, будучи перейдённым, явление уже само становится чем-то контркультурным - уже в смысле «атаки на культуру», а не «атаки на пошлость». Коврик с оленями и песенки про любовь - это ещё относительно безобидная жвачка для масс. Термоядерные же продукты типа упоминавшейся уже пугачёвской «Зайки» (а эта песенка буквально взломала представления о хорошем вкусе, пристойности и вообще обо всём) или скультптур Церетели - это совсем, совсем иное.

У Олега Дивова в одном из фантастических романов есть пронзительное описание того, как - через столетия, после гибели России - орды уродливых гоблинов поклоняются статуе Петра Первого работы Церетели. Глядя на памятник, понимаешь - да, это оно. Памятник вполне годится для страшного, кровавого капища.

Вот что такое настоящая-то контркультура.

О киберпанке

Со времён опубликования гибсоновского «Нейромантика» прошло не так уж и много времени. Впрочем, сейчас всё делается быстро, так что за пару лет «новое направление» (неважно уже чего) вполне могло появиться, развиться, дать жизнь двум-трём шедеврам, породить несколько более или менее перспективных ответвлений, на месяц-другой заслужить благосклонное внимание всего прогрессивного человечества и благополучно почить в бозе, оставив миру немного дыма и немного пепла. Киберпанк, по идее, уже имел достаточно времени для переселения на свалку истории вместе с абстракционизмом, экзистенциализмом и решениями XXVI Съезда партии. Тем не менее пациент скорее жив, чем мёртв, и даже подаёт надежды на «что-то». О надеждах и поговорим.

Собственно говоря, внешний антураж «киберкультуры», - всякие там тарапуньки со штепселями в затылке, напрямую подключённые к бэкбону, хакающие корпоративные сервера «изячным движением мышки», и makающие love с нарисованными кинозвёздами прямо в «киберпространстве» - не слишком впечатляет. Это ничем не лучше пыльных тропинок далёких планет, истоптанных покорителями пустоты ещё в 60-е. Те же новые миры и такие же картонные, только упоминаемые железки другие.

Разумеется, определённая разница есть в отношении к реалиям текущего момента. Если звездолётная тема оказалась пустоцветом, то перспективы развития компьютерных технологий куда более осязаемы. Грубо говоря: между ракетой, выводящей на орбиту спутник, и чаемым «фотонным звездолётом» вообще нет никакой связи, кроме общего принципа реактивного движения. Тут нужны даже не «лучшие», а просто другиетехнологии, которых у нас нет (и не ожидается). Но между калькулятором и суперпуперкомпьютером, способном имитировать пресловутую «виртуальную реальность», разница чисто количественная, в оп/сек., то есть вообще-то калькулятор и суперпупер «одной крови», и кремниевые их потроха зачастую делаются на одних и тех же заводах.

Но это всё, однако ж, не так существенно. Настоящий киберпанк - это ж не «про компьютеры», а про людей. Само по себе упоминание в книжке «подключённых» (пусть даже действие целиком и полностью происходит в киберпространстве) ещё не делает её киберпанковской. Киберпанк начинается там, где человек вступает в некие личныеотношения с компьютером. Например, впадает от него в зависимость (как в ранних протокиберпанковских рассказах). Или, напротив, начинает учиться правильному отношению к нему. А главное - начинает распространять это самое отношение вовнекомпьютерного мирка, в частности - на социум.

Тут нужны кое-какие разъяснения. С точки зрения пользователя, всё происходящее в компьютере является либо выполнением программы, либо сбоем. Третьего не дано. При этом сама по себе программа может быть какой угодно, и совершенно неважно, что она, собственно, делает: важен результат её работы. Впрочем, последнее не совсем верно: программа сама может служить причиной сбоя в работе других программ, а то и операционной системы, не говоря уж о возможной порче оборудования. Это, кстати, не обязательно значит, что программа «плохая». Это значит только то, что она несовместимас другими программами, или с ОС, или с данным конкретным железом. И ещё неизвестно, что нужно выкидывать: то ли эту самую прогу, то ли конфликтующие с ней, то ли ОС, то ли, может быть, избавиться от старого железа. Причём выбор решения тут диктуется чисто прагматическими соображениями. Если нам - здесь и сейчас - нужно, чтобы данная конкретная программка работала, можно ради такого дела снести пару-тройку других. А если это оченьнужно, то можно и новую операционку поставить, а то и проапгрейдиться. Или вообще выкинуть нафиг писюк и взгромоздить на стол Макинтош нечеловеческой красоты.

Вроде бы всё правильно. Однако подобный подход можно распространить и на всё сущее вообще. В частности - на дела общественные. Аналогия получается очень интересной. При подобном подходе многие традиционные проблемы просто исчезают или выглядят совершенно иначе. Например, старый спор: что выше, желания отдельного человека или благо семьи, города, общества в целом - особенно если эти две вещи несовместимы? С точки зрения традиционной, это неразрешимая задача, предмет для бесконечных словоизлияний. С точки зрения «компьютерной», эта проблема ничем не отличается от уже упомянутого выбора: стереть конфликтующую программу или переустановить операционку. Вполне можно пожертвовать отдельным индивидом ради благополучия всех остальных, но можно поступить и наоборот. Весь вопрос в том, стоит ли игра свеч и насколько интересным будет результат.

В этом смысле миры киберпанка устроены абсолютно либерально. Все законы (иногда очень жёсткие), которым подчиняются подобные общества, абсолютно произвольны и не основаны ни на чём, кроме желания и возможностей тех, кто эти законы устанавливает. В этом плане и попытки нарушения закона не являются чем-то «аморальным». Они могут быть только успешными или неуспешными. Неудачнику приходится расплачиваться не за аморальность, а за глупость и переоценку своих сил и возможностей.

Соответственно «мир киберпанка» аморален, - если, конечно, понимать под моралью некие безусловныеимперативы поведения. Потому что ничего «безусловного» в этом мире нет. Вообще ничего.

Столь же идиотской и надуманной выглядит с подобной точки зрения и «проблема индивидуальности». Представляет ли каждый человек бесконечную ценность, или он - винтик в машине родовой жизни? Ни то, ни другое. Потому что нет никаких бесконечных ценностей, но нет и никакой единой машины, в которой можно быть винтиком. Есть более или менее единая многозадачная среда, в которой идут совершенно разные, иногда несовместимые процессы. Но даже если они все совместимы и работают как надо, вполне можно прервать любой из них или даже все, и в этом нет ничего «плохого». Достаточно того, что вся эта лабудень просто кому-то надоела.

Именно поэтому, например, для киберпанка так интересна тема хакерства. Собственно говоря, все активные герои киберпанковских романов - хакеры. Хакеры по мировоззрению, по крайней мере. Правда, некоторым из них удаётся стать настолько крутыми, чтобы войти в класс игроков, которые сами устанавливают законы для других.

В этом смысле в рамках киберпанка отсутствует ещё одна традиционная тема: столкновение «порядка» и «бунта», проблематика революции. Разница между «законным владыкой», «кровавым тираном», «пламенным революционером» и «презренным бунтовщиком» в мире киберпанка отсутствует напрочь. Все там мазаны одним и тем же мирром. Удачливый хакер, разжившись электроденежками, покупает себе небоскрёб или орбитальную станцию и входит в элиту. Разорённый (например, тем же самым хакером) владелец небоскрёба вселяется в трущобы и становится вожаком бандитской шайки. Главное тут то, что ни в первом, ни во втором случае никакого «культуршока» не происходит, равно как и «ломки стереотипов». Всё в порядке вещей. Никакой качественной разницы между князем и грязью нет, потому что князь - та же грязь, только лихо вспучившаяся.

Наконец, о перспективах подобного общества. Опять же обратимся к компьютеру. В общем-то, что бы он ни делал, и для каких бы целей ни использовался, у всех решаемых им задач есть нечто общее. Любая программа - это, как ни крути, инструмент для обработки информации. Если их как-то можно сравнивать друг с другом, так это по возможностям обработки той или иной информации. Киберпанк подходит к обществу, цивилизации, культуре ровно так же: всё это наборы определённых средств для переработки информации. Одни порядки «лучше» других, если они позволяют обществу переработать больше, лучше и быстрее разнообразной информации. Но не более того.

На этом этапе, однако, в голову начинает лезть хорошо подзабытый марксизм-ленинизм. То есть возникает закономерный вопрос: а чьё мировоззрение выражает киберпанк? В самом таком прямом, «классовом» смысле.

Ну что ж, посмотрим. В силу уже отмеченных особенностей киберпанковского мира, в нём отсутствует ещё и дилемма «истеблишмент/андеграунд» и уж тем более «буржуазность/антибуржуазность». Герои киберпанка - не «хиппи» и не «яппи», ни «бурши», ни «филистиры», но - и те и другие одновременно. Или, точнее, кто угодно в зависимости от обстоятельств. Если выражаться гегелевским языком, в фигуре киберпанка снимаетсяпротивоположность элиты и дна.

То есть общество киберпанка - это бесклассовоеобщество. Вся его неоднородность - чисто количественная. У кого-то больше денег, у кого-то меньше, но все там, в общем-то, одинаковы. Разница - даже не в количестве денег на счету, а в возможностях доступа к информации и обработки таковой. Такие неповоротливые образования, как общественые классы, страты, и прочая лабудень, становятся лишними. Общество упрощается: есть люди, есть роли, ну и есть игры, в которые играют люди.

Породить подобную утопию (или антиутопию - здесь эти понятия оказываются столь же условными) мог только один социальный слой. А именно - так называемые «технократы».

Это очень расплывчатое понятие. Объединяет этих людей не столько профессии и социальное положение (слово «технократия» применимо и к преуспевающим менеджерам, и к компьютерным отморозкам), сколько мировоззрение.

Его можно определить следующим образом. «Технократ» - это человек, умеющий решать проблемы определённого типа, вне зависимости от того, у кого именновозникли эти проблемы. «Технократия» - это «кибернетика», искусство чистого управления,вне зависимости от того, что именно управляется.

Оборотной стороной такой универсальности является сужение круга решаемых задач. Так, классический «хозяин своего дела» (например, какого-то бизнеса) может до тонкостей знать все детали, все возможные ситуации, всё. Но только этого своего дела. В лучшем случае, он интересуется опытом конкурентов.

В то же время «кризис-менеджер» способен вывести из штопора фирму своего клиента, после чего он уходит к другому клиенту, чтобы вывести из штопора совсем другой бизнес. Разумеется, он не знает о каждой из этих фирм и сотой доли того, что знают о них их владельцы. Более того, он не смог бы управлять ими в «нормальных условиях», да и не стал бы пробовать. Зато он повидал множество разных кризисов и накопил опыт управления именно в этой конкретной ситуации. Что будет дальше - не его дело.

В общем-то, подобный принцип отчуждённого управленияможно распространить на все человеческие занятия вообще. Фигура «хозяина своего дела» становится просто излишней. Кстати, заодно сбывается и кое-что из комунистических утопий: частная собственность, правда, не исчезает, но становится фикцией, потому что все вопросы реально решают «специалисты по решению проблем».

Всё это вполне закономерно. Элита - это те, кто принимают важнейшие решения. Вопрос состоит в том, решения в какой области деятельности в данный момент являются важнейшими. В военной (феодализм), в производственной (капитализм), в финансовой (поздний капитализм) - или, как сейчас, в сфере «чистого управления», управления как такового, управления уже неважно чем. Сейчас управленческая деятельность стремительно обосабливается, становится «искусством в себе». Поэтому власть, побывав в руках жрецов, генералов, банкиров, переходит к так называемым технократам.

В таком случае «технократы» - это явные претенденты на то, чтобы «стать всем». Именно всем,поскольку, как уже было сказано, никакого иного «ярко выраженного» класса, кроме самих технократов, просто не остаётся. Есть только удачливые технократы, неудачливые технократы, и плебс. Финита ля социальная история человества.

Но это всё уже далековато от темы; мы пока что, всё-таки, говорим о литературе, то есть о мире вымышленном. Впрочем, постойте-ка, что это я такое сказал? Ну да, конечно. О мире вымышленном. То есть о виртуальной реальности. Как же это возможно было забыть об этом кардинально важном обстоятельстве?

Киберпанк был бы невозможен без постулирования некоей «искусственной среды», в которую можно погрузиться целиком или хотя бы головой. Этот мир внутри компьютерных сетей отличается от обычной реальности только одним: он целиком и полностью поддаётся отчуждённому управлению.Все объекты в нём равнозначны, поскольку все они одинаково нереальны. В этот мир, порезанный на части, но в общем единый, как изюм в булке, вкраплены подключённые к нему «настоящие субъекты», которые могут подчиняться этому миру, менять его, а то и выйти из него вообще.

Почему, однако, «киберпространство» так важно для киберпанковской реальности? Потому что она снимает последнюю грань, которая ещё остаётся в социуме: грань между действительностью и вымыслом, явью и сном, правильным восприятием и галлюцинацией. «Киберпространство» - это сложная наведённая галлюцинация, в которой, однако, можно жить. Более того, ожидается, что реальность «настоящая» постепенно подчинится законам и обычаям «киберпространства».

Это, кстати, не такая уж невозможная надежда. До сих пор «строгая социология» не учитывала «виртуальную компоненту» существующих обществ, причём не учитывала безо всяких на то оснований. Как-то само собой предполагалось, что человек живёт «в настоящей реальности», бытие каковой и определяет его сознание. Как бы ни так. То есть бытие действительно определяет сознание, но не только реальное, а и виртуальное. Мальчик на диване, склонившийся над книжкой, находится где? И что в большей степени определяет его сознание - диван или книжка?