Магазин грез (№1) - Школа обольщения

— Как ни странно, да. — Он-таки ее подловил.

— Ха! Вот и у нас уже нашлась одна общая черта. Спокойной ночи, Билли.

* * *

— Керт!

— Тьфу ты, Сью, я почти заснул.

— Меня беспокоит Билли.

— В чем дело, ради бога?

— Она почти все время проводит с Вито Орсини. Последнюю неделю я ее совсем не вижу, только когда она забегает переодеться перед ужином.

— Ну и что?

— Как ты можешь быть таким непрошибаемым? Он, разумеется, гоняется за ее деньгами.

— Ну и что?

— Керт!

— Сью, ты себя ведешь, как нервная мамаша. Билли достаточно взрослая, чтобы самой о себе позаботиться. Ей нужно с кем-то переспать. Вот, наверное, и все. А кто откажется от ее денег?

— Ты до отвращения бесчувствен. Мне нужно было бы получше узнать тебя, прежде чем выходить за человека из Байонна, Нью-Джерси. Мама меня предупреждала.

— Тебе тоже нужно хорошенько трахнуться. Желаю удачи. Спокойной ночи, Сью.

* * *

— Вито!

— Да, дорогая. — Они лежали обнаженные в роскошном беспорядке постели в отеле «Мажестик». Билли чувствовала, что ее сердце переполняют соки жизни. Словно маленький, засохший, бледный бумажный цветок уронили в чашу с красным вином, и он впитывает пьянящую жидкость и превращается в огромный, круглый, красный мак, влажный от утренней росы. Она по-кошачьи жмурилась, насладившись великолепным сексом.

— Вито, ты на мне женишься?

— Нет, дорогая, к сожалению, нет.

— Но почему?

— У тебя слишком много денег.

— Я так и знала, что ты это скажешь. Это глупо, ужасно глупо!

— Не для итальянца.

— Но ты американец, черт бы тебя побрал!

— Зато у меня итальянские понятия о чести, итальянская гордость. В своем доме я должен быть хозяином. Разве это возможно? Даже если мы подпишем двадцать брачных договоров о том, что я не притронусь к твоим деньгам, мы все равно будем жить так, как привыкла ты, и на твои средства.

— Вито, я не смогу жить, если ты не будешь моим!

— «Ты… моим» — дорогая Билли, ты даже мыслишь неверно. Да, я люблю тебя, это моя проблема, не твоя, но я не думаю о себе как о человеке, которого ты можешь приобрести.

— Почему ты считаешь, что виновата я?

— Потому что это так. Повернись и поцелуй меня. Чего ты ждешь? Так-то лучше. Намного лучше. Не останавливайся.

Билли не смогла бы остановиться при всем желании. Она ни разу в жизни так не влюблялась. Вито ее ослепил. Он разительно отличался от ее юношеских мечтаний о блестящем французском графе, от страстной влюбленности, основывавшейся скорее на открытии самой себя. А Эллис, которого она нежно любила, был таким бережным, таким мягким и настолько старше ее, что в любви не было остроты, не было хорошо выверенной борьбы. Любовь с ним напоминала погружение в пуховую перину. Вито… Вито сводил ее с ума, словно в глупой подростковой песенке. Он не склонялся перед ее волей, не отступал ни на шаг от своих убеждений, видел ее насквозь, хуже того, понимал ее. Он был старше ее всего на семь лет, но обращался с ней, как с девчонкой! Она укусила его. Осторожно. Она знала, что если укусить сильнее, он ответит тем же.

А Вито, глядя на море и внимая нежным покусываниям ее воспламенившегося ротика, был серьезно обеспокоен. До сих пор ему удавалось скрыть от Билли свою романтическую натуру. С первой встречи он понял, что она избалована донельзя и в игре воспользуется любым своим преимуществом. Он, естественно, не собирался в нее влюбляться, но не сумел избежать этого. Ее броская красота, чуть не звенящая, как фанфары, линия длинной шеи, завиток уха, тяжелая масса волос, испещренные крапинками глаза… Ни одна женщина не нравилась ему так сильно. Может быть, ему удалось бы спастись, если бы за ее внешней уверенностью он не разглядел одинокую девчонку. Начав ее понимать, он допустил величайшую ошибку, ибо, поняв, узрел ее уязвимость, следовательно, она — достойна любви. С каждым днем она становилась все более живой, в ней оставалось все меньше и меньше от «богатой молодой вдовы» из его сценария. Сердце его разрывалось от нежности и жалости, с неохотой принимая суровую истину. Билли воплощала собой идеальную чувственность — никакой скрытности, сдержанности, застенчивости. Они прекрасно подходили друг другу. Но она слишком богата.

— Вито, а если нам просто жить вместе? Я бы тогда не «владела» тобой, как ты выражаешься. Разве мы…

— Нет, Билли. Как бы там ни было, но полагается, чтобы мужчина предлагал это женщине.

— Так было лет пятнадцать назад. Теперь женщины могут просить о том, чего хотят, и получать желаемое.

— Не у меня, дорогая, если я сам не хочу этого дать.

— Ты сдерживаешь прогресс. — Внезапно она почувствовала, что взяла фальшивую ноту. Она никогда не задумывалась об освобождении женщин, а сейчас говорила, как отъявленная феминистка. Но лучше выглядеть нелепо, чем быть отвергнутой, лучше неудачно пошутить, чем признать, что она жаждет, чтобы он полюбил ее, женился на ней, словно она — одна из ветреных героинь литературы девятнадцатого века, на которых она сама поклялась не походить много лет назад.

* * *

Керт Арви, первостатейный сукин сын, был из тех, кто готов на все, лишь бы отыграть хоть одно очко. Его жена Сьюзен сильно раздражала его; они жили в состоянии постоянного неустойчивого равновесия, даже если удавалось обойтись без открытых баталий. Она не уставала повторять, что в интрижке между Билли и Орсини виноват только он, потому что это ему взбрело в голову пригласить Вито на ужин. По ее словам, выходило, что Орсини — жиголо, охотник за деньгами, этим она недвусмысленно напоминала Керту, что начало его делу было положено на ее собственные деньги. Все верно, но наверх его привели не ее деньги, и не на них они живут сейчас в Беверли-Хиллз, и будь он проклят, если позволит ей указывать, кого звать к себе на ужин, а кого нет. Арви позвонил Вито и пригласил его в отель на поздний завтрак.

— Говорят, у тебя новый проект, Вито. Расскажи.

— Первый роман молодой французской писательницы, новой Франсуазы Саган, только гораздо лучше. Мне он достался за гроши. Это любовная история о…

— Опять любовная история? Разве Мексика тебя ничему не научила?

— А что, подхватив разок грипп, ты перестаешь дышать, Керт? Когда люди откажутся ходить на любовные истории — хорошие, Керт, — настанет конец света. У меня неплохие предчувствия насчет этой книги. Она фантастически хорошо продается во Франции, будет опубликована в Соединенных Штатах и Англии — выйдет этой весной.

— Нужны актеры с именами?

— Обойдемся и без них, поскольку любовники очень молоды. Картину можно сделать за два миллиона двести тысяч, может быть, даже ровно за два миллиона, смотря где снимать. Совсем необязательно ставить во Франции, ибо фабула — это извечная история.

— Ромео и Джульетта?

— Да. Единственная разница — счастливый конец.

— Звучит неплохо. Сходи поговори с нашими коммерческими представителями, заключите договор.

— Ни за что, Керт! — Вито побледнел.

— Почему, черт возьми? — От изумления Керт выронил салфетку.

— Билли тебя к этому подготовила. Я не допущу, чтобы женщина финансировала мои фильмы…

— О боже, Вито, у тебя мания преследования! Чтобы я позволил какой-то богатой дамочке отстегнуть пару миллионов моей студии на съемки фильма, который мы будем прокатывать, который я лично буду продвигать, за который буду отчитываться перед акционерами и советом директоров! Я так дел не веду, ты знаешь, так ни одна студия не делает.

Вито глубоко вздохнул.

— Сам говоришь, что последние два моих фильма, сделанные вместе с тобой, не принесли тебе денег.

— Ну и что? Мы остались при своих, студия возместила накладные расходы. И мы неплохо заработали на куче всякой дребедени, которую и ставить-то не хотелось. Твои картины, по крайней мере, я могу крутить и своем просмотровом зале и получать удовольствие, это классные вещи. И где сказано, что каждый фильм обязан приносить прибыль? Остаться при своих — не так плохо, бывает и хуже. Ты понимаешь, как ты твердолоб, Вито? Тебе надо было бы самому прийти ко мне с этим проектом, а не ждать, пока я тебя позову.

Арви был прав, и Вито это знал. Единственным его недостатком как продюсера было глубоко укоренившееся тщеславие. В идеале продюсер должен быть готов вести дела с самим Люцифером, коли у того есть деньги на финансирование постановки, а если Князь тьмы заартачится, то следует вернуться на следующей неделе и попытать счастья снова. А когда понадобится, то и еще раз. Продавать ли при этом душу — вопрос личного выбора. На самом деле он не очень любил и не очень доверял Арви, но это не должно сказываться на нежелании брать у Арви деньги. Душа же Вито принадлежала ему самому.

— Я поговорю с твоими людьми, как только вернусь на Побережье. — Деловой тон Вито прозвучал как достаточное извинение.

— Останешься до конца фестиваля?

— Да, еще не закончил дела.

— Я рад. Но если ты хоть на один цент не уложишься в два миллиона двести тысяч, я из тебя мозги вышибу. И, Вито, приходи сюда вечером на ужин, если будешь свободен. Сью наверняка захочет поздравить тебя. От такой новости она придет в восторг. Обожает хорошие любовные истории.

Глядя, как за Вито закрывается дверь, Керт Арви позволил себе громко, злобно, мстительно расхохотаться. Показать этой филадельфийской снобке, кто здесь правит бал, — это вполне стоит двух миллионов двухсот тысяч.

* * *

Возвращаясь в Канн, Вито неожиданно для себя полез в дебри самоанализа. Если бы все шло, как обычно, то сейчас, после того как его новой картине наконец дан старт, когда определилась судьба картины, на которую он возлагает больше надежд, чем на все свои предыдущие постановки, он вроде должен бы углубиться в мысленное составление списка сценаристов и режиссеров. Сегодня его переполнял бурный восторг, и восторг этот почему-то был связан с Билли. Но что у нее общего с его делами?

Застряв в предполуденной пробке у въезда в Канн, он наконец понял: тот же самый внутренний импульс, который помогал ему сразу разглядеть в новой книге или идее будущий фильм, и в случае с Билли вызывал у него желание сформировать, отлить, изменить ее жизнь. Он видел перед собой несчастную девочку и хотел превратить ее в счастливую женщину. То, что никто, кроме него, не видел в Билли несчастную девочку, делало возникшую задачу еще более соблазнительной. Его очаровывали ее большие ноги, длинные кости. Когда она как попало сбрасывала красивую одежду, его потрясало сладострастие ее тела. В ней столько скрыто. Он хотел вечно слышать легкий бостонский акцент, которого, ему казалось, не замечал больше никто. Ему хотелось, чтобы она забеременела.

Если бы она была подающей надежды юной актрисой, а он всемогущим продюсером, который мог бы сказать: «Вот она, эта девушка, я из нее сделаю звезду» — и изменить ее жизнь, если бы… Ах, если бы это было так, подумал Вито, смеясь над своими самодержавными фантазиями, то она была юной Софи Лорен, а он — Карло Понти. Эти фантазии годились для юноши, кем он, в сущности, и привык быть, но теперь придется иметь дело с фактами. Сделав над собой усилие, он мысленно переключился на поиски подходящего режиссера для будущей постановки.

* * *

Билли бродила по парку «Отель дю Кап», предпочитая заросшие тропки, избегая полян и площадок, где можно было наткнуться на загоравших на лавочках постояльцев, пробиралась огородом, где на тщательно ухоженных грядках росли цветы для отеля и вызревали овощи для ресторана. Большинство клиентов или еще спали, или завтракали у себя в комнатах. Если не считать случайно встреченного садовника, в ее распоряжении оказались многие гектары парка. Наконец она села под деревом в кружевной дрожащей зелени тени и расслабилась. Нигде в Америке земля так не пахнет, это запах многовековой культивации, предположила она и попыталась подумать о себе.

Она ведет себя, как влюбленное дитя. Может быть, все дело просто в сексе. Вито умел удовлетворить женщину, как ни один мужчина, каких она знала. В любви он такой… ей приходило на ум только слово «щедрый». За последние годы она привыкла брать, приказывать мужчине, требовать то, чего она от него хочет, повелевать им, указывая, что ему делать, где и как именно стимулировать ее и как долго, а если он не мог или не хотел, она оставляла его и находила другого. Требования ее были безусловны, она старалась как можно скорее получить удовлетворение. Только для этого ей и были нужны мужчины, а затем эти молодые медбратья в конце концов уходили своей дорогой с хорошими отступными в кармане. Что случалось с ними после, каков был их внутренний мир, Билли не знала, да и не желала знать. Для нее, хоть она в мыслях не произносила это слово, все они были мужчинами-проститутками. Теперь она это поняла, поняла и то, что всегда их презирала. Презирала ли она себя, общаясь с ними? Об этом думать не хотелось.

Но с Вито она и не вспомнила о своих властных хищнических привычках. Ей казалось, он читает ее, как книгу. Ему нравилось долго и лениво ласкать свое сокровище — Билли, лелеять каждую ее черточку, как будто счастье, которое он ей давал, превращало ее в еще большую драгоценность. Когда она кончала, он напоминал человека, получившего бесценный дар, хотя преподносил его он сам. Он был так чудесно нетороплив. Они лежали подолгу, словно все, какое есть, время в мире принадлежало им, он не был настойчив, ни о чем не просил, ни к чему не стремился, наслаждался каждым мигом. Он смыл с нее цинизм и жесткость, она стала мягкой, беззащитной и открытой, какой не была, пожалуй, со времен Парижа.

Билли поднялась, вышла из тени дерева и побрела обратно в отель, золотисто-белый замок с высокими ставнями, расписанными в серо-голубых тонах. Дело не только в сексе, и она это понимала. Что бы ни случилось, она нутром чувствовала, что Вито — любовь всей ее жизни. Это ее пугало.

* * *

Последние дни Каннского кинофестиваля похожи на предканикулярное время в колледже, когда экзамены только что закончились. Те, чьи картины уже показаны, как можно скорее уезжают из города. Оставшиеся видят, что настроение меняется. Карнавальная атмосфера улетучивается, словно ее и не было; разъезжается пресса, распухшая от впечатлений; фасады отеля обретают былую значительность, исчезают яркие рекламные плакаты; можно наконец дождаться официанта и заказать ему напиток, да и еда улучшается.

Сьюзен Арви пылала негодованием. Им с Билли пора уже ехать в Париж, как они планировали перед фестивалем, но Билли словно клеем приклеили к мысу Антиб. И все из-за этого Вито Орсини. Он все еще выдаивал деньги из своего мексиканского барахла. В порыве бешеной энергии он продал ее дюжине зарубежных стран. Помня о том, как ему хочется начать производство следующего фильма, он, казалось, не мог не продавать, даже если не знал, где на карте расположена эта страна. Сьюзен не представляла, как он, почти не расставаясь с Билли, умудрялся находить время для бизнеса, но справедливости ради следует отметить, что у нее вообще было маловато воображения. Однако этого воображения хватило, чтобы оставить в покое Керта и не приставать к нему с расспросами, о чем это он думал, финансируя следующий фильм Вито. Во всяком случае, задержка продлится еще на день, от силы на два.

В предпоследний день фестиваля Вито пригласил Билли на обед в «Ла Резерв» в Больо. Ресторан этого небольшого, напоминавшего бриллиант отеля был расположен на длинной открытой, но затененной галерее, выходящей на море и отделанной розовым мрамором. Несомненно, это самый элегантный в мире ресторан на открытом воздухе.

Билли слушала, как Вито на превосходном итальянском заказывает обед, который ей совсем не хотелось есть, и вдруг поняла, что, прикрывшись солнечными очками, рассматривает это место так, словно стремится сохранить его в памяти на всю жизнь. Она старалась запомнить Вито таким, какой он был сейчас: бронзовый от загара, он сидит на фоне Средиземного моря, словами и жестами объясняя официанту, что лангустов нужно подавать с тремя разными соусами. Она же держалась так, словно жребий уже брошен и игра давно проиграна, а ей ничего не остается, кроме как спасать свою репутацию, воспринимая весь этот эпизод как очередной каприз легкомысленной женщины, флиртовавшей отчаянно, но несерьезно, как приключение искательницы новизны, любительницы пустых вдохновенных фраз и обещаний. Она умерила свои чувства, сведя их к объему ощущений, ставших за годы привычными, они уменьшались с каждой минутой.

Она неторопливо сняла солнечные очки и положила их на розовую льняную скатерть и изготовилась. Минуту назад она не собиралась позволять себе такую унизительную выходку. Но ей пришлось пойти на риск, не боясь снова получить отказ, пусть даже унижение будет грызть ее ночами много лет, пока не станет воспоминанием. Да, пусть она упряма, настырна, неловка, даже отвратительна — все это ее не заботило.

— Вито. — В ее голосе прозвучало нечто, заставившее его сразу поднять на нее глаза. — Вито, мне не хватает решающего аргумента.

— О чем ты?

— Я хотела пленить тебя моей податливостью, гибкостью, стать всем, что ты хочешь видеть в женщине, убедить тебя, что ты не имеешь права меня отпустить, но я ошиблась.

— Не понимаю, Билли.

— Я ошиблась, потому что мои деньги никуда не денутся, то есть я не смогу избавиться от них, даже если захочу, а я не хочу.

— Я тебя не виню.

— Нет, ты не сумеешь превратить это в шутку, сменив акценты. Я богатая и всегда ею буду. Это для меня очень важно. Но ведь это несправедливо, разве не так? Если бы я была мужчиной, а ты женщиной, и я была бы богата, а ты нет, говорить было бы не о чем, правда? Мы можем попробовать, ведь можем, правда, и никто ничего не подумает, только что это естественно и что так и должно быть.

Он взглянул в ее бесстрашные, не знавшие поражений влюбленные глаза и ничего не сказал.

— Вито, я уверена, что, помимо тебя, на свете есть еще мужчины, которых нельзя купить, но они меня не любят. Ты любишь. И ты отказываешься от меня, лишь бы доказать, как далек ты от соблазна. Однако все это станет упражнением в никчемной гордости, ибо после своего жеста ты не перестанешь любить меня. Так что мы проиграем оба, и на всю жизнь, разве не так?

— Билли…

— Но я ведь сказала, что у меня нет для тебя решающего аргумента. Мы на грани бессмысленной потери. Ненавижу потери!..

— Я тоже.

Это выше любви, подумал Вито. Это просто данность, как судьба, как национальность, как неизбежность. Он взял ее руки в свои.

— Я дам тебе решающий аргумент. Обещай, что никогда, ни при каких обстоятельствах не купишь мне «Роллс-Ройс». — Билли резко встала. — И кроме того, — добавил он, — никогда не устраивай мне вечеринок-сюрпризов…

По мраморному полу во все стороны разлетелись кусочки лангуста и осколки винных бокалов. Конечный смысл его слов еще не успел дойти до Билли, но нутром, или сердцем, или какой-то там частью тела она уловила его согласие прежде, чем головой, и ее захлестнуло ощущение счастья. Благопристойная ресторанная публика уставилась на них, не понимая, чем мог мужчина так оскорбить эту женщину, что она так нецивилизованно на него напала.

— Если будешь меня дразнить, я тебя убью!

— В семейных вопросах я никогда не шучу.

Обедавшие вернулись к своим тарелкам: всего лишь пара любовников. Официанты кинулись убирать осколки, а Билли опустилась в кресло. Она сияла от радости и робела, как дитя.

— Только не произноси «говорила я тебе». — Он пальцем проследил линию ее губ и поймал слезу на щеке, прежде чем та упала в зеленый майонез, единственное блюдо, оставшееся на столе.

Метрдотель, убежденный коммунист из Милана, подумал, что «poulet a l'estragon» [13] и лимонное суфле для этих двоих пропали впустую. С другой стороны, он уверился, что получит огромные чаевые. Если бы все паршивые капиталисты в мире были так влюблены, рабочему классу жилось бы куда легче.

* * *

Телеграмма была адресована Вэлентайн. Она вскрыла ее, взглянула недоверчиво и помчалась в кабинет, который занимала вместе со Спайдером. Вэл протянула ему листок.

«Через неделю выхожу замуж за Вито Орсини. Он самый чудесный мужчина на свете. Подготовьте мне платье к свадьбе. Так счастлива, что не могу поверить, люблю, целую, Билли».

— Вот это да! Я тоже не могу поверить, так не похоже на нашу начальницу… Вэлентайн, почему ты плачешь?

— Эллиот, ни черта ты не понимаешь в женщинах!

Мэгги узнала новость от главного сценариста.

— Эй, что ты скажешь! Мэгги, Бога ради, ведь Орсини твой приятель. Как ты думаешь, удастся тебе сделать эксклюзив о свадьбе? С тех пор, как Кэри Грант женился на Барбаре Хаттон, такой сенсационной бомбы еще не было.

— Засунь ее себе в задницу!

12

Восемь недель с окончания Каннского кинофестиваля до Четвертого июля 1977 года были для Спайдера и Вэлентайн периодом сведения самых разнообразных счетов. Для Вито это было время обновления, восстановления старых знакомств, наращивания оборотов. Для Билли они должны были бы стать медовыми месяцами, но, оглядываясь назад, она могла бы назвать «медовыми» лишь одиннадцать часов перелета из Орли в Лос-Анджелес, однако в тот день они с Вито еще не были женаты.

Едва уверившись в будущем «Магазина грез», Вэлентайн начала подыскивать жилье. Единственным непременным требованием она выставляла уединенность. Небольшой дом ей не подходил: там за ней могут наблюдать соседи. Квартира в обычном доме тоже: люди там входят и выходят по собственному усмотрению. Нужно было найти такое место, где она и Джош могли бы встречаться и любить друг друга без опасений. Жилье должно располагаться не слишком далеко от магазина, от его дома и от его конторы в Сенчури-Сити, потому что время, проведенное вместе, они с трудом выкраивали из его напряженной деловой жизни. Наконец в Уэст-Голливуде, в нескольких кварталах к востоку от границы Беверли-Хиллз, она нашла апартаменты на крыше роскошного нового небоскреба на Альта-Лома-роуд. Квартира обладала всеми нужными преимуществами. За столом в вестибюле сидел привратник, который опрашивал всех приходивших. Никто не мог подняться на лифте, не сообщив о себе по домофону и не получив разрешения.

Конечно, размышляла Вэлентайн, недостатки неизбежны. В гостиной и спальне имелись несколько стеклянных стен. Если подойти к такой стене, мысленно не подготовившись, распахивался слишком просторный, слишком обширный вид из поднебесья на весь западный Лос-Анджелес и далее до горизонта над Тихим океаном. Для такой прирожденной городской мышки, как Вэлентайн, воздуха и света было многовато. В огромном, словно незамкнутом пространстве она чувствовала себя пришельцем из других миров. Но она была иллюзионисткой, фокусницей чистой воды, и, когда из Нью-Йорка прибыла ее мебель, та самая, которую она пять лет назад заранее выслала самой себе из Парижа, Вэлентайн направила всю свою ностальгическую черную магию на воссоздание иной атмосферы и иного времени. Особенно ей удавалось это вечерами, когда она опускала белые деревянные жалюзи, задергивала новые шторы из романтического бело-розового полотна, почти в точности воспроизводившие старые, износившиеся, и зажигала лампы под красными абажурами. Она перетянула ветхий бархатный диван и глубокие кресла старомодным набивным ситцем простого узора из бело-зеленых веточек, напоминавшим ей Нормандию, и застелила пол огромным необычным ковром, изысканно выцветшим, расшитым цветами. Новая кухня стала большим шагом вперед по сравнению с импровизированным кухонным уголком в Нью-Йорке. Она посетила магазин «Уильямса Сонома» в Беверли-Хиллз и обставила кухню по-французски, набив ее сверкающими кастрюлями, глиняными горшками, проволочными венчиками, медными сковородками и тяжелыми белыми керамическими тарелками с голубым ободком. Джош, огорченный ее независимостью и самостоятельностью, завалил ее подарками единственного рода, которые она принимала, — цветами в горшках и литографиями, в количестве, явно избыточном для ее стен, так что ей приходилось вешать их прямо под потолок, даже в кухне.

Несмотря на избыток застекленного пространства, Вэлентайн была довольна своим новым домом, так как он служил своей цели, и никто не догадывался, почему она поселилась там. Билли была слишком занята недавним замужеством, чтобы проявлять любопытство к делам других. По словам Джоша, его жена не видела ничего подозрительного в том, что он три вечера в неделю проводит с Вэлентайн: сыграла свою роль ее многолетняя привычка к поздним возвращениям супруга с работы. А Эллиот — тот едва не застал ее врасплох, но его удалось провести. В тот самый вечер, когда она окончательно переехала и они с Джошем кувыркались в постели, дежурный в вестибюле объявил о приходе Эллиота. Вэлентайн в панике велела привратнику сказать, что она уже легла спать, «устала, почти уснула», но на следующий день в кабинете Эллиот смотрел на нее с любопытством.

— Вэлентайн, ты легла спать в половине восьмого? И почему мне нельзя к тебе подняться, даже если ты в постели? Это ведь не в первый раз.

— Именно в первый. — Ее глаза метали в него зеленые камешки. — Ты относишься ко мне без всякого уважения. Добрая старушка Вэлентайн, посмотрим-ка, что она стряпает к ужину. Я тебе не седьмая сестра, Эллиот!

— Но, Вэл, это нечестно! Что ты говоришь? Я никогда не относился к тебе без уважения. Ты мой лучший друг.

— Не говори ерунды. — Она встряхнула огненной шапкой кудрей, чтобы не видеть обиженного взгляда Спайдера. — Никто не верит, что мужчина и женщина могут быть просто хорошими друзьями. Ты можешь хоть на минуту вообразить, что люди не считают меня одной из твоих девочек, одной из твоего знаменитого парада? Я не хочу, чтобы меня считали такой, Эллист, особенно сейчас, когда мы практически в руках друг у друга: у нас общий кабинет, боже мой, даже общий стол.

— В кабинете я почти не бываю, а в твоем распоряжении вся твоя студия, Вэлентайн. Но если хочешь, я найду для своего стола другое место. — Спайдер выглядел растерянным, словно она пронзила его чертежным карандашом. — Не волнуйся, я больше не приду без приглашения. Я только хотел принести тебе подарок на новоселье и показать забавное письмо — моя первая почта от поклонниц.

— Не валяй дурака, Эллиот, просто звони перед выходом, и все. — Вэлентайн быстро оправилась от наигранного возмущения. Она зашла слишком далеко. При всей своей мужественной самоуверенности, какой же он ребенок! Она тронула его за руку. — Извини… Ты еще не передумал дарить мне подарок?

— Спроси о нем у своего обожаемого привратника. Ящик шампанского чертовски тяжел, он помогал мне тащить его до лифта. Надеюсь, он не страдает жаждой и не выпьет все до того, как ты придешь домой.

— О, Эллиот, спасибо! Приходи сегодня вечером и выпей со мной, пожалуйста. Придешь? — Она наклонила огненную головку и с притворной застенчивостью выглянула из-за двойной бахромы ресниц и челки.

Когда-нибудь, подумал он, она наконец научится кокетничать. Ну и характер!

— Если будет время.

— Постарайся, пожалуйста, я хочу, чтобы ты посмотрел мою квартиру. А о чем твое забавное письмо?

— А-а, оно от одной сексапильной девушки, которую я фотографировал в Нью-Йорке, когда не было работы, помнишь? Она зовет себя Сахарная Вата. На прошлой неделе увидела нашу фотографию в «Пипл», в той статье о «Магазине грез», и узнала меня. Она написала, что мои снимки изменили ее судьбу, теперь у нее благодаря тому начинанию собственное дело. Она выбрала лучший и сделала из него что-то вроде визитной карточки. Взгляни! Номер телефона, и все. Надо бы стребовать с нее проценты от прибыли.

Вэлентайн взяла фотографию и смотрела на нее, широко раскрыв глаза.

— По сравнению с ней я выгляжу мальчишкой. Твоя почта от поклонниц мне нравится больше моей. Я получила письмо от этого негодяя Принса, он пишет, что очень рад моим успехам. Ну и наглость! Эллиот, ты придешь сегодня, правда?

— Конечно, приду.

Он пришел и, как обычно, остался на ужин, чего она и ожидала, но содержание их дружбы сместилось, уступив место в ее жизни для скрытого присутствия Джоша. За исключением подробностей об Алане Уилтоне, это была ее первая тайна от Эллиота, но она неуловимо изменила их отношения. Вэлентайн стала скрытной, настороженной, что проявлялось в мелочах, которых, как ей казалось, Эллиот не замечает, но он видел их так же ясно, как новую двуспальную кровать в ее комнате.

Когда вечер кончился, Вэлентайн ощутила странную пустоту, неожиданную подавленность. В конце концов, этого следовало ожидать, с железной логикой сказала она себе. Нельзя иметь сразу все. А ради того, что у нее есть, стоит быть настороже. Вэлентайн упивалась мыслями о Джоше, завернувшись в память о его любви, как в уютное одеяло, в которое можно при желании укутаться с головой. Джош ужасно беспокоился: вдруг она обижается, что он не рискует пригласить ее в хороший ресторан из-за того, что их могут увидеть вместе. Когда они не ездили в «94-ю эскадрилью» или какое-нибудь иное уединенное место в Долине, Вэлентайн готовила ужин дома. Примерно раз в месяц им удавалось провести вместе весь уик-энд, не выходя из ее квартиры. Он боялся, что ей это надоест, но само отсутствие твердых договоренностей между ними двумя вполне устраивало Вэлентайн. Впервые в жизни — а она достигла двадцати пяти — она жила с мужчиной и не собиралась выставлять свою радость на всеобщее обозрение, делать их роман общеизвестным, проговорившись о нем хоть одному человеку. Благодаря тайне ее любовь к Джошу становилась еще слаще, как потаенный цветок в центре города. Единственный раз они поссорились, когда он предложил, очень на это надеясь, платить за ее квартиру.

— Ah, a la jamais! [14] — вскричала она с внезапной яростью, невольно перейдя на французский. — За кого ты меня принимаешь — за содержанку? Ты меня не содержишь, я тебе не любовница. Я независима, у меня своя жизнь. Об этом и не заикайся!

Кожа на высоких скулах Джоша натянулась, он в испуге склонил голову.

— Вэлентайн, милая, мне так жаль… Я больше никогда не буду… я подумал… Непростительная глупость…

Она обхватила руками его склоненную голову и притянула к лицу, ероша своим дыханием короткие темные седеющие волосы, и наконец поцеловала в печально сложенные губы.