Пропащий

Игра... Для Морти она была смыслом жизни. В течение многих лет он еще как-то держался, продолжая тянуть лямку, и не давал игре захватить его полностью. Однако в конце концов демоны в его душе взяли свое, как это всегда и бывает.

Кто-то считал, что до поры до времени его сдерживала Лия. Может быть, и так... В любом случае с тех пор, как она умерла, бороться стало незачем. И для демонов наступил звездный час. Морти потерял все, включая врачебную лицензию, подался на Запад и в итоге угодил в эту вонючую дыру. Он ходил играть почти каждый вечер. Его сыновья, уже взрослые и семейные, больше с Морти не общались, обвинив его в смерти Лии. Они посчитали, что он свел их мать в могилу. И может быть, были правы.

— Быстрее, — сказал незнакомец.

— Да-да, сейчас.

Они спустились по лестнице в подвал, где горел свет. В этом здании когда-то помещалось похоронное бюро. Морти снимал квартирку на первом этаже и пользовался подвалом, где раньше хранили и бальзамировали тела умерших.

В дальнем углу подвала был устроен покатый спуск с автостоянки наверху, напоминавший детскую горку. Прежде по нему сгружали трупы. Плитка, покрывавшая стены подвала, начала осыпаться, вода включалась лишь с помощью гаечного ключа, а у стенных шкафов отсутствовали двери. Но воздух до сих пор хранил запах тлена — призраки прошлого не желали уходить.

Раненая женщина лежала на железном столе. Морти сразу увидел, что дела обстоят неважно. Он молча посмотрел на своего спутника.

— Помоги ей!

Морти не понравился его тон. В нем, безусловно, слышался гнев, но главным образом — отчаяние, почти безнадежность. Это была скорее мольба, чем приказ.

— С виду она совсем плоха, — заметил Морти. Таинственный гость приставил пистолет ему к груди:

— Если умрет, то и ты вместе с ней.

Коротко и ясно. Морти судорожно сглотнул слюну и подошел к женщине. За последние годы на этом столе перебывало множество мужчин, однако женщина попала сюда впервые.

Здесь Морти и зарабатывал себе на пропитание — зашивал на скорую нитку. С огнестрельной или ножевой раной не пойдешь в больницу: врач обязан сообщить куда следует. И таким образом, импровизированный госпиталь Майера не имел недостатка в клиентах.

Он постарался вспомнить, что учили делать в подобных случаях в медицинском колледже. Так, прежде всего дыхание и кровообращение... Женщина едва хрипела, легкие были забиты слизью.

— Это вы ее так?

Мужчина молчал.

Морти постарался на совесть, сделал все, что мог. Хотя разобраться в этой кровавой мешанине было трудно. Главное — стабилизировать состояние, думал он. Стабилизировать, а дальнейшее его не касается.

Едва Майер закончил, незнакомец поднял женщину на руки и заторопился к выходу.

— Если проговоришься кому-нибудь...

— Не в первый раз.

Морти остался один. Нервы гудели — внезапное пробуждение до сих пор давало о себе знать. Он вздохнул и решил снова отправиться в постель. Однако перед тем, как подняться по лестнице, Морти Майер совершил роковую ошибку.

Он выглянул в окно.

Его гость подошел к машине и осторожно, почти с нежностью, уложил свою ношу на заднее сиденье. И тут Морти заметил какое-то движение. Он прищурился, вглядываясь. И вздрогнул, не поверив своим глазам.

На заднем сиденье находился еще один пассажир. Которому там было совсем не место. Морти машинально потянулся к телефону, но трубку так и не взял.

Кому звонить? И что он скажет?

Он зажмурился, отгоняя наваждение, потом поднялся по лестнице, залез в постель и натянул на себя одеяло. Лежал, глядя в потолок, и старался обо всем забыть.

Глава 4

Записка, оставленная Шейлой, была краткой и нежной:

Твоя навсегда.

Ш.

Она не вернулась. Скорее всего так и провела всю ночь, глядя в окно. Лишь около пяти утра я услышал, как она выскользнула из квартиры. Это не показалось мне странным — Шейла была «жаворонком», причем до такой степени, что я часто вспоминал старый армейский рекламный ролик: «Успеешь больше до девяти утра, чем большинство людей — за весь день». С такой женщиной чувствуешь себя бездельником и за это любишь ее еще больше.

Шейла только один раз как-то упомянула в разговоре, что привыкла рано вставать, работая на ферме. Но от подробностей уклонилась, сразу замкнувшись в себе. Воспоминания о прошлом всегда были табу — существовала черта, переступать которую запрещалось. Впрочем, у меня это скорее вызывало недоумение, чем беспокойство.

Я принял душ и оделся. Потом вынул фотографию брата из ящика стола и долго ее изучал. В груди сидело странное ощущение пустоты, мысли путались и мчались по кругу как бешеные, но основной вывод был ясен: Кену удалось выкрутиться.

* * *

Со стороны может показаться непонятным, почему я считал, что его нет в живых. Частично мной руководила старая добрая интуиция, смешанная со слепой надеждой. Я любил своего брата и хорошо знал его. Кен и в самом деле не был совершенством, он быстро вскипал и всегда лез на рожон. И он, несомненно, влип в какую-то скверную историю. Однако Кен не был убийцей, это я знал точно.

К тому же версия о смерти Кена, разделявшаяся всей семьей Клайнов, имела под собой более серьезные основания, чем просто слепая вера. Прежде всего: как мог Кен выжить, так долго находясь в бегах? Как он сумел ускользнуть от международного розыска, имея в банке всего восемьсот долларов? Зачем ему было убивать Джули? Как получилось, что он ни разу не связался с нами за все одиннадцать лет? Почему он был так взвинчен, когда в последний раз явился домой? И почему Кен сказал мне, что находится в опасности? Как жаль, что я тогда не вытянул из него подробностей!

Но самым трагическим доводом — или утешительным, как посмотреть — была кровь, найденная на месте преступления. Часть ее принадлежала Кену. Самое большое пятно его крови было в подвале, множество маленьких капель обнаружили на лестнице и у входной двери, а также на кустах во дворе дома Миллеров. Версия Клайнов сводилась к тому, что настоящий убийца Джули сначала тяжело ранил, а затем убил моего брата. Версия полиции была куда проще — Джули сопротивлялась.

Наш сценарий событий подтверждало еще одно обстоятельство, непосредственно связанное со мной, что, по-видимому, и помешало следствию принять его во внимание. Дело в том, что в тот вечер я видел, как возле дома Миллеров прятался какой-то человек.

Разумеется, и власти, и пресса отнеслись к моему рассказу с недоверием — посчитали, что я просто выгораживаю брата, — но это помогает понять, почему мы верили в свою версию. По сути дела, наша семья стояла перед выбором. Мы могли признать, что Кен без всякой видимой причины убил красивую молодую женщину, а потом в течение одиннадцати лет скрывался, не имея никаких источников дохода. (И это несмотря на широкомасштабную полицейскую охоту и пристальное внимание прессы.) Или же мы могли считать, что он просто был в интимных отношениях с Джули Миллер, а тот, кто его так напугал и кого я видел в тот вечер возле дома, элементарно подставил Кена и устроил так, чтобы тело моего брата никогда не нашли.

Не буду утверждать, что последняя версия совершенна. Но мы же знали Кена. Он не мог сделать того, в чем его обвиняли!

Кое-кто думал так же, как и мы. В основном любители экзотических теорий — из тех, кто верит, что Элвис и Джими Хендрикс до сих пор живы и оттягиваются на каком-нибудь острове в районе Фиджи. В репортажах о нашей точке зрения упоминали в таком тоне, что, казалось, иронически ухмыляется даже телевизор. Шли годы, и я сам все меньше защищал брата. Можете упрекнуть меня в эгоизме. Но ведь все же я хотел строить свою собственную жизнь, мечтал сделать карьеру, а не остаться навсегда братом знаменитого преступника, за которым гоняется полиция.

Наверняка в «Доме Завета» долго думали, прежде чем принять меня на работу, и их нельзя осуждать. Даже сейчас, несмотря на то что я директор отделения, мое имя стараются не упоминать в официальных документах, и я никогда не участвую в акциях по сбору средств. Вся моя деятельность происходит за кулисами. Что, впрочем, обычно меня устраивает.

Я снова посмотрел на фотографию: такое знакомое лицо — и совсем неизвестный мне человек.

Неужели мама лгала нам с самого начала? Неужели она тайно помогала Кену, в то же время уверяя нас, что его нет в живых? Если вспомнить, то она была самой горячей сторонницей версии о его смерти. И при этом не переставала снабжать брата деньгами? Значит, она всегда знала, где он прячется?

Вопросы, вопросы...

С трудом оторвавшись от фотографии, я открыл кухонный шкафчик. Я уже решил не ходить сегодня утром в Ливингстон. Одна мысль о том, чтобы сидеть еще один день в этом доме, похожем на гроб, заставляла меня стонать. Меня тянуло на работу — думаю, мама поняла бы это чувство. И не только поняла, но и поддержала бы такое решение. Поэтому я насыпал себе чашку кукурузных хлопьев и, набрав рабочий номер Шейлы, наговорил на автоответчик, что люблю ее и прошу перезвонить.

Моя квартира — точнее, наша квартира — находится на углу Двадцать четвертой улицы и Девятой авеню, недалеко от отеля «Челси». На работу я обычно иду пешком — семнадцать кварталов до Сорок первой улицы, где и расположен «Дом Завета». Это недалеко от Вестсайдского шоссе. До того как очистили Сорок вторую, лучшее место для работы с бездомными найти было трудно: эти края были настоящим гнездом порока, вратами ада, где в причудливых сочетаниях смешивались всевозможные виды разврата. Все эти толпы проституток обоего пола и толкачей наркотиков, скопище наркопритонов, порнографических лавочек и низкопробных кинотеатров вызывали у туристов и просто прохожих либо приятное возбуждение, либо острое желание принять душ и сделать укол пенициллина. Лично меня подобные зрелища просто убивают. Разумеется, я, как и всякий мужчина, испытываю определенные желания и потребности, но как можно называть эротикой услуги этих грязных беззубых созданий?!

Очистка города в некотором смысле осложнила работу «Дома Завета». Прежде наши спасательные фургоны курсировали по вполне определенным маршрутам. Бездомных было гораздо легче найти. Теперь все стало не так очевидно. Хуже того: на самом деле город только выглядел чище. Конечно, так называемым добропорядочным гражданам, туристам и прохожим, больше не приходится лицезреть затемненные окна с надписями «Только для взрослых» и выцветшие вывески-каламбуры вроде «Соблазнения рядового Райана», но грязь такого рода никогда не исчезает совсем. Она выживает. Как тараканы. Прячется в щели, уходит в норы. От нее невозможно избавиться.

Да и стоит ли ее прятать? Когда грязь выставляет себя напоказ, вы можете презрительно фыркнуть и почувствовать, что выше ее. Люди в этом нуждаются. Кроме того, что вы предпочтете — открытого врага или неведомую опасность, затаившуюся, как змея, среди высокой травы? В конце концов, чистоты не бывает без грязи — так же как верха без низа, света без тьмы и добра без зла.

На автомобильный гудок я сначала не обратил внимания: живем-то в Нью-Йорке. Не слышать их здесь, когда идешь по улице, все равно что плавать и не намокнуть. Я обернулся, лишь услышав знакомый голос:

— Эй, проснись!

Рядом, взвизгнув тормозами, остановился фургон «Дома Завета». Его водителем и единственным пассажиром был Крест. Опустив стекло, он выглянул, снимая темные очки:

— Залезай.

Я открыл дверцу и запрыгнул в машину. Внутри стоял запах сигарет, пота и бутербродов с колбасой, которые мы обычно раздавали по ночам. Обивка продавленных сидений пестрела пятнами всевозможных форм и расцветок, в бардачке зияла пустота.

Крест не отрывал глаз от дороги.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Иду на работу.

— Зачем?

— Психотерапия...

Он понимающе кивнул. Похоже, у него была бессонная ночь — мотался на фургоне по городу, как ангел-хранитель, выискивая своих подопечных. На Кресте это мало отразилось, хотя, впрочем, он никогда не мог похвастаться особо цветущим видом. Давно не мытые лохмы в стиле группы «Аэросмит» и неизменная щетина, даже отдаленно не похожая на модную ухоженную поросль. Он никогда не бывал чисто выбрит — по крайней мере я его таким не видел, — но и настоящей бороды не отращивал. Щеки и лоб покрывали оспины. Рабочие ботинки истерлись до белизны, а джинсы, слишком широкие в поясе, выглядели так, будто по ним прошло стадо бизонов. Из закатанного рукава торчала пачка «Кэмела» — желтая, как зубы самого Креста.

— Хреново выглядишь, — заметил он.

— Пожалуй, раз ты это говоришь.

Крест ухмыльнулся в ответ. Его так прозвали из-за татуировки на лбу. Четыре квадратика — крест, заключенный в рамку. Теперь, когда Крест стал большой шишкой в области йоги, с выпуском собственных видеокассет и сетью школ, публика полагала, что он носит на лбу какой-то духовный символ. Ничего подобного — раньше это была просто свастика. Он только добавил четыре линии, чтобы получился полный квадрат. С крестом в середине.

У меня подобное не укладывалось в голове: Крест меньше, чем кто бы то ни было, похож на фанатика. К тому же он — мой самый близкий друг. Когда я впервые узнал о происхождении татуировки, то был в полном шоке. Крест не стал ничего объяснять или извиняться: как и Шейла, он избегал разговоров о своем прошлом. Я узнал кое-что лишь потом, через общих знакомых.

— Спасибо за цветы.

Он не ответил.

— И за то, что пришел, — добавил я.

Крест заехал к нам в фургоне, взяв с собой нескольких друзей из «Дома Завета». Больше у нас посетителей и не было.

— Солнышко была что надо, — вздохнул он.

— Да.

Повисла пауза. Потом Крест возмущенно тряхнул головой:

— И хоть бы кто пришел!

— Спасибо за информацию...

— Я в смысле... Черт побери, сколько всего было народу?

— Ты меня очень утешил. Спасибо, брат...

— Ты хочешь утешения? Так слушай: все люди — сволочи!

— Дай мне ручку, я запишу.

Молчание. Крест остановился у светофора и искоса взглянул на меня. Глаза у него были красные, воспаленные. Он вытащил из рукава сигареты.

— Может, расскажешь, что с тобой?

— М-м-м... Давай как-нибудь потом. Все-таки у меня мать умерла...

— Ладно. Можешь не спешить.

Загорелся зеленый свет, фургон двинулся с места. Фотография брата продолжала стоять у меня перед глазами.

— Крест...

— Я слушаю.

— Похоже, — начал я, — что мой брат жив.

Крест задумчиво достал сигарету из пачки и сунул в рот.

— Явление Христа народу...

— Именно.

— Хожу в воскресную школу, — объяснил он. — Почему ты вдруг решил?

Он загнал фургон на крошечную стоянку возле «Дома Завета». Было время, когда мы парковались прямо на улице, однако бродяги завели привычку взламывать машину и спать в ней. В полицию мы, само собой, не обращались, но платить за выбитые стекла и сломанные замки в конце концов надоело. Сначала мы просто перестали запирать фургон. Тот, кто первый утром приходил на работу, громко стучал по крыше, чтобы ночные гости просыпались и шли по своим делам. Потом и от этого пришлось отказаться: фургон стал — как бы это помягче выразиться — не очень приятным для использования. Бездомные вообще не очень приятная публика: блюют, ходят под себя и так далее. Короче, все ясно.

Мы сидели в машине. Я думал, как начать.

— Хочу тебя спросить...

Он молча ждал.

— Ты ни разу не говорил, что думаешь о моем брате.

— Это вопрос?

— Скорее наблюдение. Вопрос другой: почему?

— Почему я не высказывался?

— Да.

Крест пожал плечами:

— Ты не спрашивал.

— Но мы это много раз обсуждали.

Он снова пожал плечами.

— Ну ладно, — продолжал я, — теперь я тебя спрашиваю: ты считал, что он жив?

— Разумеется, — кивнул Крест.

Вот оно как.

— Считал так, несмотря на все наши разговоры, на все мои аргументы...

— Я никак не мог понять, кого ты пытался убедить — меня или себя.

— А тебя я так и не убедил?

— Ни в малейшей степени.

— Ты ведь никогда и не спорил со мной...

Крест сделал глубокую затяжку.

— Твои иллюзии никому не мешали.

— В неведении благо — так, что ли?

— Чаше всего так.

— Но в моих доводах все же был смысл.

— Это ты так считаешь.

— А ты нет?

— Нет, — покачал головой Крест. — Ты полагал, что твой братец не смог бы спрятаться без денег. А ведь для этого ничего не нужно. Взять хотя бы бездомных, которых мы встречаем каждый день. Если кому-нибудь из них захочется исчезнуть, то какие проблемы? Раз, два — и нет его.

— На них не охотится полиция всего мира.

— Охотится... — презрительно повторил Крест. — По-твоему, каждый коп в мире просыпается по утрам, думая о твоем брате?

В этом был резон — особенно теперь, когда я знал, что мать, наверное, помогала Кену.

— Но он не мог никого убить.

— Чушь! — скривился Крест.

— Ты не знал его.

— Мы с тобой друзья, правда?

— Ну да.

— А ты можешь себе представить, что я когда-то жег кресты и орал «хайль Гитлер»?

— Это совсем другое дело.

— Ничего подобного. — Мы вышли из машины. — Помнишь, ты как-то спрашивал, почему я не свел эту татуировку совсем?

Я кивнул.

— И ты послал меня ко всем чертям.

— Так вот. Я, конечно, мог свести ее лазером или как-нибудь еще. Но мне не хотелось забывать.

— О чем? О том, что было?

Крест сверкнул желтыми зубами.

— О том, что может быть.

— Не понимаю.

— Потому что ты тупица.

— Мой брат был не способен изнасиловать и задушить женщину.

— В некоторых школах йоги учат повторять мантры, — сказал Крест. — Но сколько ни тверди одно и то же, истиной оно от этого не станет.

— Ты что-то сегодня ударился в философию.

— А ты ведешь себя как придурок. — Он погасил сигарету. — И все-таки почему ты изменил свое мнение?

Мы остановились у входа.

— Пойдем в мой кабинет, — сказал я.

Войдя в здание приюта, мы прервали разговор. Люди обычно ожидают увидеть внутри что-то вроде помойки. Нет ничего более далекого от истины. Ведь здесь могут оказаться и наши собственные дети, если попадут в беду. Это главный принцип «Дома Завета». Правда, подобный подход несколько увеличивает финансовые обязательства наших спонсоров и нравится не всем.

Мы с Крестом замолчали, потому что в «Доме» все внимание должно быть обращено на детей. Они того заслуживают — хотя бы раз в своей нелегкой жизни стать центром внимания. Стараемся относиться к каждому из них — не побоюсь этого слова — как к потерянному и вновь обретенному брату. Мы их всегда выслушиваем, никогда не торопимся. Пожимаем руку, обнимаем, похлопывая по плечу. Смотрим в глаза, когда разговариваем. Такое нельзя подделать — дети сразу поймут, они чувствуют фальшь за километр. Мы их любим, любим по-настоящему, безраздельно и без каких-либо условий. И если не получается, просто идем домой.

Я не хочу сказать, что у нас всегда все получается. Напротив, гораздо чаще не получается. Мы теряем больше, чем спасаем, а тех, кого теряем, снова засасывает улица. Но пока дети здесь, им хорошо. Пока они здесь, их любят.

В кабинете нас уже ждали. Двое. Мужчина и женщина. Увидев их, Крест остановился как вкопанный. Он принюхался, по-собачьи раздувая ноздри, и прошептал:

— Копы.

Женщина с улыбкой шагнула вперед. Мужчина стоял сзади, небрежно подпирая стену.

— Уилл Клайн?

— Да, — ответил я.

Она театральным жестом раскрыла передо мной удостоверение. Мужчина сделал то же самое.

— Мое имя Клаудия Фишер. А это Дэррил Уилкокс. Мы специальные агенты Федерального бюро расследований.

— Федералы! — с восхищением шепнул Крест, поднимая большие пальцы обеих рук. Он посмотрел на меня с уважением — неужели я удостоился такого внимания? Вгляделся в удостоверение, затем в лицо Клаудии Фишер. — Вы зря обрезали волосы, — покачал он головой.

Женщина захлопнула корочки удостоверения и высокомерно подняла брови, посмотрев на Креста:

— А вы...

— Легко влюбляюсь, — подсказал он.

Она нахмурилась и перевела взгляд на меня:

— Мы бы хотели переговорить с вами... Наедине.

Клаудия Фишер была невысокого роста, довольно подтянутая — тип отличницы-спортсменки из старших классов школы. Такие иногда позволяют себе расслабиться, но в строгом соответствии с планом. Ее волосы и в самом деле были коротко подстрижены и зачесаны назад, по моде конца семидесятых. Но ей это шло. Крупный нос, похожий на птичий клюв, в ушах — небольшие серьги в форме колец.

Мы, естественно, не особенно приветствуем подобные визиты. Я не склонен покрывать правонарушителей, но быть орудием полиции хочу еще меньше. Наш «Дом» задуман как тихая гавань, и сотрудничество с силовыми структурами подорвало бы нашу репутацию в уличной среде. А эта репутация значит для нас все. Мы должны сохранять нейтралитет. Быть своего рода «Швейцарией для бездомных». И кроме того, мой личный опыт общения с федералами — в связи с делом Кена — едва ли мог заставить меня испытывать к ним нежные чувства.

— Я бы предпочел, чтобы мой коллега остался, — заявил я.

— Это не имеет к нему никакого отношения.

— Считайте его моим адвокатом.

Клаудия Фишер окинула Креста долгим взглядом — джинсы, волосы, татуировку. Он поправил воображаемый галстук и сурово нахмурил брови.

Я прошел к своему рабочему месту. Крест плюхнулся в кресло по соседству и забросил на стол ноги в рабочих ботинках, подняв облако пыли. Фишер и Уилкокс остались стоять.

— Итак, — я положил ладони на стол, — чем могу быть вам полезен, агент Фишер?

— Мы ищем некую Шейлу Роджерс.

Этого я совсем не ожидал.

— Вы не подскажете, где ее можно найти?

— А зачем она вам?

Клаудия Фишер снисходительно улыбнулась:

— Не могли бы вы просто сказать нам, где она?

— У нее неприятности?

— Пока, — она сделала паузу и нахмурилась, — мы просто хотим задать ей несколько вопросов.

— О чем?

— Вы отказываетесь помочь?

— Я ни от чего не отказываюсь.

— В таком случае, пожалуйста, скажите нам — где мы можем найти Шейлу Роджерс?

— Я бы хотел знать зачем.

Клаудия Фишер посмотрела на Уилкокса. Тот еле заметно кивнул. Она снова повернулась ко мне:

— Сегодня утром мы со специальным агентом Уилкоксом побывали на работе Шейлы Роджерс. На Восемнадцатой улице. Там ее не было. Тогда мы поинтересовались, где ее можно найти. Администратор сказал, что она взяла больничный. Обратившись по ее последнему адресу, мы узнали, что Шейла Роджерс выехала оттуда несколько месяцев назад. Указав при этом ваш адрес, мистер Клайн. Двадцать четвертая улица, дом 378. Мы отправились по этому адресу, но также ее не нашли.

— Классно излагаете, — вставил Крест.

Проигнорировав его, она продолжала:

— Мы не хотим неприятностей, мистер Клайн...

— Неприятностей? — Я поднял брови.

— Нам необходимо допросить Шейлу Роджерс. И немедленно. Это можно сделать без лишних сложностей. Но если вы не захотите сотрудничать, нам придется пойти другим, менее приятным путем.

Крест радостно потер руки:

— Ага, угроза!

— Так что вы выберете, мистер Клайн?

— Я бы предпочел, чтобы вы ушли отсюда.

— Как много вы знаете о Шейле Роджерс?

Все это было крайне непонятно. И к тому же у меня разболелась голова. Тем временем Уилкокс достал из кармана листок бумаги и передал его Клаудии Фишер.

— Вам известно о криминальном прошлом мисс Роджерс?

Я постарался не показать изумления, но эти слова потрясли даже Креста.

Фишер начала читать:

— Кражи из магазинов, проституция, хранение наркотиков с целью продажи...

— Детские шалости, — презрительно фыркнул Крест.

— ...вооруженное ограбление.

— Это уже лучше, — кивнул он. — По последнему обвинению не осуждена, верно?

— Верно.

— Так что, может быть, и не виновна...

Фишер снова нахмурилась. Я задумчиво пощипывал нижнюю губу.

— Итак, мистер Клайн?

— Ничем не могу помочь.

— Не можете или не хотите?

Я продолжал свое занятие.

— Как вам будет угодно.

— Не в первый раз, мистер Клайн?

— О чем это вы, черт побери?

— Покрываете... Раньше вашего брата, теперь — любовницу.

— Идите к черту!

Крест состроил кислую мину, явно разочарованный моей воспитанностью.

Фишер не сдавалась.

— Вы поступаете необдуманно.

— В каком смысле?

— Не представляете себе последствий. Например, что скажут спонсоры «Дома Завета», если вас арестуют за пособничество и подстрекательство?

— Об этом, знаете, кого надо спросить? — вмешался Крест.

Клаудия Фишер сморщила нос так, будто обнаружила грязь на своих туфлях.

— Джози Пистилло, — продолжал он. — Держу пари, Джози должен знать.

Теперь настала очередь Фишер и Уилкокса застыть от изумления.

— У вас есть мобильник? — продолжал Крест. — Можно спросить его прямо сейчас.

Фишер посмотрела на Уилкокса, потом на Креста.

— Вы хотите сказать, что знакомы с Джозефом Пистилло, заместителем директора?

— Позвоните ему, — сказал Крест. — Хотя вы, наверное, не знаете его личный номер? — Он протянул руку в требовательном жесте: — Можно мне?

Фишер дала ему телефон. Крест нажал несколько кнопок и поднес его к уху. А затем откинулся в кресле, не снимая ног со стола. Не хватало лишь ковбойской шляпы, чтобы надвинуть ее на глаза.

— Джози? Привет, малыш, как дела? — С минуту он слушал, потом разразился хохотом. Так продолжалось еще некоторое время. Я взглянул на Фишер и Уилкокса — их лица побелели. В другое время я получил бы массу удовольствия от этой демонстрации власти — благодаря своему пестрому прошлому и нынешнему положению знаменитости Крест был на равной ноге буквально со всеми, — но только не сейчас. Слишком много всего на меня свалилось.

Наконец Крест передал телефон агенту Фишер:

— Джози хочет с вами поговорить.

Оба агента вышли в коридор и закрыли за собой дверь.

— Ну ты даешь, чувак! Надо же — федералы... — Крест снова в восхищении поднял большие пальцы.

— Да уж, я просто тащусь... — скривился я.

— Не слабо, да? Я насчет Шейлы — что у нее судимости. Кто бы мог подумать, а?

Во всяком случае, не я.

Вскоре агенты вернулись в комнату. Их лица снова приобрели нормальный цвет. Фишер с преувеличенно любезной улыбкой передала телефон Кресту.

— Что такое, Джози? — Некоторое время он слушал. — Хорошо.

И отдал телефон.

— Ну как? — спросил я.

— Это был Джозеф Пистилло. Главная шишка в ФБР на восточном побережье.

— И что?

— Он хочет лично поговорить с тобой, — сказал Крест, глядя в сторону.

— Зачем?

— Не знаю. Но, думаю, нам не понравится то, что он скажет.

Глава 5

Заместитель директора ФБР Джозеф Пистилло захотел переговорить со мной не только лично, но и наедине.

— Насколько я знаю, ваша мать скончалась?

— Откуда вы знаете?

— Прошу прощения?

— Вы читали некролог в газете? Вам сказал друг? Откуда?

Мы смотрели друг на друга. Пистилло сложил узловатые руки на столе. Это был крупный мужчина, плечи его напоминали шары для боулинга. Большую лысину обрамляли седые волосы, стриженные ежиком.

— Может быть, — продолжал я, чувствуя, как во мне просыпаются старые обиды, — вы прислали агента следить за нами? За ней? В больнице, на смертном одре, на похоронах... Тот новый санитар, о котором шептались сестры, — он что, ваш человек? Или это был водитель катафалка, который забыл, как зовут директора похоронного бюро?

Мы смотрели друг другу прямо в глаза.

— Приношу вам свои соболезнования, — сказал он.

— Спасибо.

Он откинулся на спинку кресла.

— Почему вы не хотите сказать, где находится Шейла Роджерс?

— А почему вы не хотите сказать, зачем она вам?

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Вы женаты, мистер Пистилло?

— Уже двадцать шесть лет, трое детей, — невозмутимо ответил он.

— Вы любите свою жену?

— Да.

— А если бы я пришел к вам и стал спрашивать о ней, да еще и угрожать при этом... Что бы вы сделали?

Пистилло кивнул.

— Если бы вы работали на Федеральное бюро расследований, то я посоветовал бы ей ответить на ваши вопросы.

— Неужели?

— Ну, пожалуй, — он поднял указательный палец, — при одном условии.

— Каком же?

— Что она невиновна. Если она невиновна, то чего мне бояться?

— И вы не поинтересовались бы, в чем дело?

— Поинтересовался? Конечно! Потребовал бы... — Он пожал плечами. — Позвольте теперь мне задать вопрос.

Пауза. Я ждал.

— Вот вы считаете, что вашего брата нет в живых...

Я продолжал молчать.

— Но, допустим, вы узнали, что он жив и скрывается и, более того, именно он убил Джули Миллер. — Он выпрямился. — Гипотетически, разумеется... все это лишь гипотеза...

— Продолжайте.

— Что бы вы сделали? Выдали его? Предоставили ему выкручиваться самому? Или помогли?

Молчание.

— Полагаю, вы пригласили меня сюда не для того, чтобы обсуждать гипотезы?

— Нет. Не для этого.

Справа от Пистилло на столе стоял компьютер. Он развернул его так, чтобы мне было видно, и нажал несколько клавиш. На экране появилась цветная картинка. И при взгляде на нее у меня внутри все сжалось.

Обычная комната. Перевернутый торшер в углу. Бежевый ковер. Журнальный столик, лежащий на боку. Полный разгром — впечатление, что по комнате прошел смерч. В центре — мужчина, лежащий в какой-то луже, похожей на кровь. Кровь темная — даже не багровая, а почти черная. Лицо смотрит вверх, руки и ноги повернуты так, словно он упал с большой высоты.