Алекс Делавэр (№6) - Частное расследование

Она кивнула.

— В конце коридора есть кухня для обслуживающего персонала. Я могу принести вам что-нибудь оттуда. А вам, доктор Делавэр?

— Да, пожалуйста.

— Кока-колы, — уточнил Майло.

Я сказал, что выпью того же, что и он.

— Значит, две кока-колы. — Она осталась на месте.

— Что-нибудь не так? — спросил Майло.

— Вы здесь уже закончили?

Он еще раз огляделся.

— Да, конечно.

Мы прошли через гостиную и вышли в коридор. Мелисса закрыла дверь и сказала:

— Две кока-колы. Я быстро.

Когда она ушла, я спросил:

— И что же ты думаешь?

— Что думаю? Думаю, что и в самом деле на деньги счастья не купишь, братец. Эта комната, — он показал большим пальцем через плечо на дверь, — дьявольски похожа на номер в гостинице. Она как будто прилетела на «Конкорде», распаковала вещи и отправилась осматривать достопримечательности. Как, черт побери, она могла вот так жить, не оставляя нигде ни кусочка себя самой? И куда, к дьяволу, она девала себя целый день?

— Читала и повышала мышечный тонус.

— Ну да, — сказал он. — Читала книги о путешествиях. Это как дурацкая шутка. Юмор в представлении какого-нибудь режиссера, ставящего фильмы ужасов.

Я промолчал.

— Что? Думаешь, я потерял способность к состраданию?

— Ты же говоришь о ней в прошедшем времени.

— Сделай одолжение, не интерпретируй. Я ведь не говорю, что она мертва, просто ее здесь нет. Нутром чую, что она уже какое-то время планировала упорхнуть из клетки и наконец набралась храбрости это сделать. Наверно, жмет сейчас на своем «роллсе» на всю катушку по шоссе N 66, стекла опущены, и распевает во все горло.

— Не знаю, — возразил я. — Я как-то не представляю себе, чтобы она бросила Мелиссу на произвол судьбы.

Он коротко и жестко засмеялся.

— Алекс, я знаю, она твоя пациентка, и ты явно ей симпатизируешь, но, судя по тому, что я видел, девчонка действует на нервы. Ты сам слышал, как она сказала насчет того, что мамочка никогда не повышала на нее голос. Это нормально? Может, у мамашки в конце концов лопнуло всякое терпение. А ты видел, как она обошлась с Рэмпом? И предложила мне проверить его — без всякой серьезной на то причины? Я бы не мог долго терпеть подобные выкрутасы. Конечно, у меня нет докторской степени по ребячьей психологии. Но ведь и у мамашки тоже нет.

Я сказал:

— Она славная девчушка, Майло. Исчезла ее мать. Неужели нельзя, по-твоему, относиться к ней сейчас помягче?

— Можно подумать, она была паинькой до исчезновения матери. Ты же сам говорил — вчера она закатила ей истерику и убежала из дому.

— Ладно. Да, у нее бывают срывы. Но мать ее любила. Они очень близки между собой. Я просто не представляю, чтобы она сбежала.

— Не хочу никого обидеть, Алекс. Но насколько хорошо ты на самом деле знаешь эту даму? Ты видел ее один раз.

Она — бывшая актриса. А относительно их близости между собой подумай вот о чем: она никогда не кричала на девчонку. Ни разу за все восемнадцать лет? Каким бы хорошим ни был ребенок, время от времени на него приходится покрикивать, верно? Эта леди, должно быть, сидела на пороховой бочке. Злость на то, что сделал ей Макклоски. Горе от потери мужа Раздражение от того, что проблемы держат ее взаперти. Это даже не бочка, а бочища, верно? И именно ссора с девчонкой подпалила в конце концов фитиль. Дочка опять дала волю языку, и на этот раз чаша терпения матери переполнилась. Она долго прождала ее, но та не вернулась, и она сказала: а пошли вы все туда-то, и сколько можно сидеть и читать про все эти дальние страны, надо поехать и посмотреть на них.

Я сказал:

— Предположим, что ты прав. Как думаешь — она вернется или нет?

— Вероятно, да. Она ничего с собой не взяла. Хотя кто знает?

— И что же будем делать дальше? Еще что-нибудь для отвода глаз?

— Не еще. Отвод глаз даже и не начинался. Когда я рылся в ее комнате, то делал реальную работу. Я хотел почувствовать атмосферу. Как если бы находился на месте преступления. И знаешь что? Уж сколько я видел на своем веку комнат, залитых кровью, однако это место даст им сто очков вперед по жути, которую наводит. В нем ощущалась... пустота. Недобрые вибрации. Мне приходилось видеть в Азии джунгли, где я чувствовал нечто похожее. Стоит мертвая тишина, но ты знаешь, что под спудом что-то происходит.

Он покачал головой.

— Ты только послушай, что я говорю. Вибрации. Флюиды. Такое может нести какой-нибудь болван из «Нью эйдж».

— Нет, — сказал я. — Я это тоже почувствовал. Вчера, когда я был здесь, дом напомнил мне пустой отель.

Он завращал глазами, состроил гримасу в подражание карнавальной маске накануне Дня всех святых, скрючил пальцы в когти и стал царапать воздух.

— Мотель «Рр-р-ич», — прорычал он. — Туда въезжают, но оттуда не выезжают.

Я засмеялся. Совершенно безвкусная шутка. Но она создавала мучительно хорошее ощущение. Совсем как те шутки, которые отпускались на собраниях медперсонала в те далекие времена, когда я работал в больнице.

Он сказал:

— Наверно, надо поработать над этим делом пару дней. Скорее всего, к тому времени она объявится. Альтернативный вариант — отказаться прямо сейчас, но это только испугает девочку и Рэмпа и заставит их кинуться к кому-нибудь другому. А другие могут их и ободрать. Лучше уж я заработаю свои семьдесят в час.

— Я как раз собирался спросить тебя об этом, — сказал я. — Мне ты говорил о пятидесяти.

— Пятьдесят и было — сначала. А потом я приехал и увидел дом. Теперь, когда я получил кое-какое представление об интерьере, жалею, что не запросил девяносто.

— Скользящая шкала?

— Вот именно. Богатством надо делиться. Полчаса в этом доме — и я уже готов голосовать за социалистов.

— Может, и Джина чувствовала то же самое, — заметил я.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты видел, как мало у нее одежды. А потом эта гостиная. Как она переменила там обстановку. Заказывала по каталогу. Может, ей просто захотелось вырваться отсюда.

— А может, это просто снобизм наоборот, Алекс. Вот как, например, иметь дорогие произведения искусства и держать их сваленными наверху.

Я собирался рассказать ему о том эстампе Кассатт в кабинете у Урсулы Каннингэм-Гэбни, но мне помешало возвращение Мелиссы с двумя стаканами Она пришла в сопровождении Мадлен и двух латиноамериканок лет тридцати с небольшим, которые едва доставали француженке до плеча, у одной длинные волосы были заплетены в косу, а у другой была коротко подстриженная густая грива. Если они и снимали свои форменные платья на вечер, то сейчас снова их надели. Успели даже подкраситься. Они казались излишне бойкими и настороженными — как пассажиры, проходящие таможенный досмотр в недружественном порту.

— Это детектив Стерджис, — проговорила Мелисса, вручая нам стаканы с кока-колой. — Он здесь затем, чтобы выяснить, что случилось с мамой. Детектив, познакомьтесь с Мадлен де Куэ, Лупе Ортега и Ребеккой Мальдонадо.

Майло сказал:

— Дамы, очень приятно.

Мадлен скрестила руки на груди и кивнула. Другие женщины просто смотрели во все глаза.

— Мы ждем Сабино, нашего садовника, — продолжала Мелисса. — Он живет в Пасадене. Долго ждать не придется. — Она повернулась к нам. — Они сидели у себя в комнатах. Я решила, что им вполне можно выйти. И, по-моему, вы вполне можете начать прямо сейчас. Я уже спросила их...

Ее прервал дверной звонок.

Сказав: «Секундочку», она побежала вниз по ступеням. Я смотрел на нее с верхней площадки лестницы и видел, как она шла через холл к двери. Но опередивший ее Рэмп уже открывал дверь. Вошел Сабино Хернандес, а за ним пятеро его сыновей. Все шестеро мужчин были одеты в спортивные рубашки с короткими рукавами и легкие брюки. Они встали по стойке «вольно». Один был в галстуке «боло», двое предпочли шейный платок. Они стали озираться вокруг — под впечатлением обстоятельств или размеров дома. Интересно, сколько раз за все эти годы они фактически бывали внутри.

Мы собрались в передней комнате. Майло стоял с блокнотом и ручкой наготове, все остальные сидели на краешках мягких стульев. Девять лет превратили Хернандеса в старика — как лунь седого, сгорбленного, с обвисшими щеками. Руки у него мелко дрожали. Он казался слишком хилым для физической работы. Его сыновья, которых тот же отрезок времени преобразил из мальчиков в мужчин, окружали его подобно подпоркам, поддерживающим старое, больное дерево.

Майло задавал свои вопросы, призывая их тщательно покопаться в памяти. В ответ получил мокрые глаза женщин и острые, настороженные взгляды мужчин.

Единственным новым событием оказался рассказ очевидца, ставшего свидетелем отъезда Джины. Двое сыновей Хернандеса работали перед домом как раз в то время, когда Джина выезжала из ворот. Один из них, Гильермо, подстригал дерево, росшее рядом с подъездной дорожкой, и фактически видел ее, когда она проезжала мимо. Он видел ее ясно, потому что стоял по правую руку от «роллс-ройса», у которого руль справа, а тонированное стекло было опущено.

Сеньора не улыбалась и не хмурилась — у нее просто было серьезное лицо.

Руль она держала обеими руками.

Ехала очень медленно.

Она не заметила его, не сказала «до свидания».

Это было немного необычно — сеньора всегда бывала очень дружелюбна. Нет, она не казалась испуганной или расстроенной. Не казалась и сердитой. Что-то другое — он стал искать подходящее английское слово. Посоветовался с братом. Хернандес-старший смотрел прямо перед собой отрешенным взглядом, словно происходящее никак его не касалось.

— Думала, — сказал Гильермо. У нее было такое выражение, как будто она о чем-то думала.

— А о чем, не представляете?

Гильермо покачал головой.

Майло адресовал этот вопрос им всем.

Непроницаемые лица.

Одна из горничных-латиноамериканок опять заплакала.

Мадлен толкнула ее и продолжала смотреть прямо перед собой.

Майло спросил француженку, не хочет ли она что-либо добавить.

Та сказала, что мадам — прекрасный человек.

Non. Она не имеет никакого представления о том, куда уехала мадам.

Non, мадам не взяла с собой ничего, кроме своей сумочки. Своей черной сумочки из телячьей кожи от Джудит Лайбер. Это ее единственная сумочка. Мадам не любит иметь много разных вещей, но то, что у нее есть, отличного качества. Мадам всегда такая... tres classique.

Новые потоки слез у Лупе и Ребекки.

Хернандесы заерзали на своих стульях.

Все выглядели растерянными и подавленными. Рэмп рассматривал костяшки пальцев. Даже Мелисса, казалось, сникла.

Майло начал зондировать, сначала мягко, потом более настойчиво. Я поразился его высокому профессионализму.

Но результат оказался нулевым.

Атмосферу беспомощности, которая воцарилась в комнате, казалось, можно было потрогать рукой. Когда Майло задавал вопросы, никто не устанавливал очередности ответов, никто не вышел вперед, чтобы говорить от имени всех.

Когда-то все было иначе.

Похоже, Джейкоб — твой хороший друг.

Он за всеми присматривает.

Датчи так никто и не заменил.

А теперь еще и это.

Казалось, сама судьба ополчилась на этот большой дом, позволяя ему рассыпаться — камень за камнем.

17

Майло отпустил прислугу и попросил, чтобы ему отвели место для работы.

Рэмп сказал:

— Располагайтесь, где вам будет удобно.

— В кабинете на первом этаже, — предложила Мелисса и привела нас в комнату без окон, где висела картина Гойи. Стоявший в центре комнаты белый французский письменный стол был слишком мал для Майло. Он сел за него, попытался устроиться поудобнее, оставил эти попытки и скользнул взглядом от одной заставленной книгами стенки до другой.

— Здорово смотрится.

Мелисса сказала:

— Здесь был кабинет отца. Он специально спроектировал эту комнату без окон, чтобы ничто не отвлекало от работы.

— Угу, — пробормотал Майло. — Он выдвинул ящики стола и снова их задвинул. Вынул свой блокнот и положил его на стол. — Какие-нибудь телефонные справочники здесь есть?

— Вот они, — откликнулась Мелисса и открыла дверцу шкафчика под полками. Вынула целую кипу справочников и водрузила ее перед Майло, заслонив всю нижнюю половину его лица. — Этот черный, что наверху, — частный справочник по Сан-Лабрадору. В него дают номера своих телефонов даже те, кто не хочет фигурировать в обычном телефонном справочнике.

Майло разделил кипу на две невысокие стопки.

— Начнем с номеров ее кредитных карточек.

— У нее есть все основные, — сказал Рэмп, — но я не могу назвать номера по памяти.

— Где она держит выписки своих счетов?

— В банке. «Ферст фидьюшисри» — это здесь, в Сан-Лабрадоре. Счета за покупки поступают прямо туда, и банк их оплачивает.

Майло повернулся к Мелиссе.

— А вы знаете какие-нибудь номера?

Она покачала головой и виновато взглянула на него, словно студентка, оказавшаяся неподготовленной.

Майло что-то себе записывал.

— Как насчет номера ее водительского удостоверения?

Молчание.

— Ну, это не трудно узнать, — сказал Майло, продолжая писать. — Теперь персональные данные — рост, вес, дата рождения, девичья фамилия.

— Сто семьдесят четыре, — ответила Мелисса. — Около сорока семи килограммов. День рождения у нее двадцать третьего марта. Девичья фамилия Пэддок. Реджина Мари Пэддок. — Она продиктовала это по буквам.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот сорок шестой.

— Номер карточки социального страхования?

— Я не знаю.

Рэмп сказал:

— Я никогда не видел ее карточку — уверен, что Глен Энгер может найти вам этот номер по ее налоговым декларациям.

Майло спросил:

— Значит, она не держит дома никаких бумаг?

— Насколько мне известно, нет.

— Сан-лабрадорская полиция ни о чем таком вас не спрашивала?

— Нет, — ответил Рэмп. — Возможно, они рассчитывали получить информацию из другого источника — из городского судебного архива, например.

Мелисса сказала:

— Верно.

Майло отложил ручку.

— Ладно, пора приниматься за дело. — Он потянулся к телефону.

Ни Рэмп, ни Мелисса не сдвинулись с места.

— Не стесняйтесь, если хотите остаться на шоу, — пригласил их Майло. — Но предупреждаю: если вас клонит ко сну, то это вас доконает окончательно.

Мелисса нахмурилась и быстро вышла из комнаты.

Рэмп сказал:

— Не буду мешать вам, мистер Стерджис. — Он повернулся и ушел.

Майло снял трубку.

Я пошел искать Мелиссу и нашел ее на кухне, где она заглядывала в один их стенных шкафов. Она вытащила бутылку оранжада, отвинтила колпачок, достала стакан и стала наливать себе напиток. Пролила немного на стойку, но вытереть и не подумала.

Все еще не видя меня, она поднесла стакан к губам и так резко глотнула, что закашлялась.

Брызгая во все стороны, она хлопала себя по груди. Увидев меня, захлопала еще сильнее. Когда приступ кашля прошел, она сказала:

— Изумительное зрелище, не правда ли? — И тихим голосом добавила:

— Все получается у меня шиворот-навыворот.

Я подошел ближе, оторвал кусок бумажного полотенца от рулона на деревянной подставке и подтер лужицу.

Она заявила:

— Дайте-ка, я сама сделаю. — Взяла у меня полотенце и стала тереть уже сухие места.

— Я знаю, каково тебе приходится, — сказал я. — Два дня назад мы говорили о Гарварде.

— Гарвард, — усмехнулась она. — Велика важность.

— Надеюсь, он снова вернет себе статус великой важности, и притом скоро.

— Ну да, правильно. Как будто я теперь смогу вообще уехать.

Скомкав полотенце, она бросила его на стойку. Подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза, приглашая поспорить.

Я сказал:

— В итоге ты поступишь так, как будет лучше для тебя.

У нее в глазах мелькнуло выражение неуверенности, потом их взгляд переместился на бутылку с оранжадом.

— Боже, вам я даже и не предложила. Извините.

— Ничего. Я ведь только что пил колу.

Словно не слыша, она продолжала:

— Давайте-ка, я сейчас вам налью. — Она достала еще один стакан. Когда ставила его на стойку, ее рука дернулась, и стакан заскользил по поверхности. Она поймала его прежде, чем он упал на пол. Но он выскочил у нее из рук, и ей пришлось ловить его опять. Тяжело дыша, она уставилась на стакан, потом пробормотала: «Черт бы тебя побрал!» — и выбежала из кухни.

Я опять пошел искать ее, прошел по всему первому этажу дома, но ее нигде не было. Поднялся по зеленой лестнице и подошел к ее комнате. Дверь была открыта. Я заглянул внутрь, никого не увидел, позвал ее по имени, но ответа не получил. Войдя в комнату, я вошел в мираж: меня обступили кристально-четкие воспоминания о месте, где я никогда не был.

Потолок представлял собой фреску, изображавшую придворных дам в пышных платьях, которые наслаждались жизнью, вероятно, в Версале. Пол был устлан ковровым покрытием цвета малинового щербета. Стены оклеены обоями в розовых и серых тонах (розовые ягнята и серые котята). На окнах кружевные занавески. Кровать была миниатюрной копией материнской. Полки, сплошь заставленные музыкальными шкатулками, миниатюрной посудой и фигурками. Три кукольных домика. Зоопарк мягких зверей.

Точное соответствие описанию девятилетней давности.

Комната, где она ни разу не спала.

Единственной уступкой повзрослению был письменный стол, стоявший справа от кровати, с персональным компьютером, матричным принтером и стопкой книг.

Я посмотрел, что за книги. Два руководства по подготовке к приемным экзаменам. «Игра в университеты: вы планируете свою академическую карьеру». Справочник Фаулера по американским университетам. Информационные брошюры из полудюжины крупнейших университетов. Та, что из Гарварда, сильно зачитана, отделение психологии отмечено закладкой.

Руководства, касающиеся будущего, в комнате, которая цепляется за прошлое. Как будто развивался лишь ум, а все остальное стояло на месте.

А что, если я был введен в заблуждение тогда, девять лет назад, и поверил, что она изменилась больше, чем это было на самом деле?

Я вышел из комнаты, подумал, не поискать ли ее на втором и на третьем этаже, и понял, что мне этого совсем не хочется.

Я спустился вниз и постоял в холле, в полном одиночестве. Человек без функции. Трехметровые мраморные часы с таким разукрашенным циферблатом, что трудно было по нему ориентироваться, показывали без четверти двенадцать. С момента исчезновения Джины Рэмп прошло почти девять часов.

Пора было немного поспать, оставив расследование профессионалам.

Я пошел сказать профессионалу, что ухожу.

Он стоял за письменным столом — галстук ослаблен, рукава небрежно закатаны до середины расстояния между запястьем и локтем, подбородок придерживает трубку — и быстро записывал.

— Угу... А вообще на него можно положиться?.. Ах, так? Не знал, ребята, что у вас такие успехи. Вот как?. Ну, вы даете... Может, и стоит об этом подумать, да. В любом случае, во сколько это было?.. Хорошо, да, я знаю, где это. Спасибо, что поговорили со мной на этой стадии дела... Да, да, официально, хотя я не в курсе, что они активно этим занимаются, — Сан-Лабрадор... Да, я знаю. Все равно, хотя бы на всякий случай... Да, спасибо. Очень вам признателен. Пока.

Он положил трубку и сказал:

— Это из службы дорожного патрулирования. Похоже, моя шоссейная теория получает кое-какое подтверждение. Есть информация, что машину, возможно, видели. В три тридцать дня, на 210-м, едущей в восточном направлении, недалеко от Азузы. Отсюда это около шестнадцати километров, так что по времени подходит.

— Что ты имеешь в виду, говоря «возможно, видели», и почему так поздно об этом узнали, если машину заметили уже так давно?

— Источник информации — отдежуривший полицейский мотоциклист. Он болтался дома, слушал свой сканер, случайно услышал объявление о розыске и позвонил на службу. Получилось так, что в три тридцать он засек превышение скорости, заволок нарушителя на левую обочину ведущей на запад полосы 210-го и выписал ему повестку, когда вдруг заметил, как этот «роллс» — или просто похожий на этот — промчался мимо в противоположном направлении, по восточной полосе. Все случилось так быстро, что он не успел толком рассмотреть номерные знаки, заметил только, что они английские. Ну как, ты получил ответ на оба вопроса?

— Кто был за рулем?

— Этого он тоже не видел. Да и не мог бы, даже если это была она, — стекла-то дымчатые.

— Так он заметил, что стекла дымчатые?

— Нет. Он смотрел на саму машину. На форму корпуса. Он вроде как коллекционер, у него «бентли» примерно того же периода.

— "Бентли" у простого полицейского?

— Моя первая реакция была точно такая же. Парень, с которым я только что говорил — он сержант, служит в полиции Сан-Гейбриела, — приятель того парня. Тот связался лично с ним, потому что тоже помешан на машинах, собирает «корветы». Очень многие полицейские увлекаются колесами, даже подрабатывают, чтобы оплачивать свои игрушки. Так вот, он сказал мне, что некоторые старые модели «бентли» не такие уж и дорогие. Тысяч двадцать или около того, и даже дешевле, если купить разбитую машину и самому починить. «Роллсы» того же года стоят дороже, потому что считаются более редкими — этих «серебряных зорь», например, было выпущено всего несколько сотен. Именно поэтому первый парень и заметил машину.

— То есть, вероятно, это ее машина.

— Вероятно. Но не бесспорно. Парню, который видел ее, показалось, что там был черный верх и серый низ, но он не уверен — она могла быть вся черная или иметь темно-серый верх и светло-серый низ. Ведь она промчалась мимо на скорости около ста километров в час.

— А много ли «роллсов» старых моделей может разъезжать в это время и в этом месте?

— Больше, чем ты думаешь. По всей видимости, их прилично осело в Лос-Анджелесе в те времена, когда доллар еще кое-что стоил. А в районе Пасадены и Сан-Лабрадора живет множество коллекционеров. Но вообще-то да, я бы сказал, что на девяносто с лишним процентов можно считать, что это была она.

— На восток по 210-му, — сказал я, представляя себе эту широкую автостраду — Куда она могла направляться?

— Куда угодно, но очень скоро ей пришлось бы принимать решение — автострада кончается километрах в двадцати пяти от того места, немного не доезжая Ла-Верна. На север будет «Анджелес-Крест», но я не думаю, что ей захочется его преодолеть. К югу она могла свернуть на любую из других дорог — на 57-ю, идущую точно на юг, или на 10-ю в любом направлении, и тогда могла уехать куда угодно от побережья до Вегаса. Или она проехала прямо, до предгорий, и исчезла из вида у Ранчо-Кукамонга — а что там дальше-то, черт побери?

— Не знаю. Но думаю, что она, вернее всего, будет держаться ближе к цивилизации.

Он кивнул.

— Да. К цивилизации в ее понимании. У меня на уме такие места, как Ньюпорт-Бич, Лагуна, Ла-Джолла, Пома, Санта-Фе-Спрингс. Но и это не намного сужает крут поисков. Или, быть может, она развернулась кругом и отправилась к себе в Малибу.

— Рэмп дважды звонил туда, но она не ответила.

— Может, у нее не было настроения снимать трубку?

— Если она едет в одном направлении, с какой стати вдруг развернется, чтобы ехать в противоположном?

— Скажем, все началось импульсивно — она просто катается ради того, чтобы кататься. Попадает на скоростную трассу, едет, подхваченная общим потоком — случайно на восток. Может, все дело в том, что это первый путь, который ей попадается. Когда автодорога кончается, она решает, куда конкретно поедет. А что ближе всего к дому? Дом номер два. Или предположим, что на восток она ехала намеренно. Это означает дорогу номер 10 и целый букет других возможностей: Сан-Бернардино, Палм-Спрингс, Вегас. Ито, что лежит дальше. А дальше, Алекс, необъятные дали — она может доехать хоть до самого Мэна, если машина выдержит. Если нет, то она, имея такие деньги, может бросить ее и быстро достать другую. А чтобы с легкостью податься на все четыре стороны, нужно иметь лишь время и деньги, а ни с тем ни с другим у нее проблем нет.

— Страдающий агорафобией человек совершает поездку по живописным местам?

— Ты сам говорил, что она находится на пути к излечению. Может, скоростная трасса как раз и помогла — весь этот ровный асфальт и никаких светофоров. Такое может дать человеку ощущение собственного могущества. Может родить в нем желание позабыть о правилах. Разве не для этого люди вообще выезжают на трассу?

Я задумался над его словами. Вспомнил, как впервые оказался на шоссе в шестнадцать лет, направляясь на запад, чтобы поступить в университет. Как впервые перевалил за Скалистые горы и увидел пустыню ночью, какой испытал тогда восторг и ужас. Как впервые моему взору предстала грязно-коричневая дымка смога, нависшая над впадиной, в которой лежал Лос-Анджелес, — тяжелая и угрожающая, она все же была бессильна отнять блеск у тех радужных перспектив, какие сулил город, погруженный в сумерки.

— Наверно, — сказал я.

Майло вышел из-за стола и обошел его кругом.

— Что же дальше? — спросил я.

Сообщим эту информацию, потом расширим розыск — сейчас у нас уже больше половины шансов за то что к этому времени она уже за пределами округа.

— Или ее машина.

Он поднял брови.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Возможно, с ней что-то случилось, так? Тогда за рулем был кто-то другой.

— Все возможно, Алекс. Но если бы ты был бандитом, ты увел бы именно эту машину?

— Кто-то сказал мне давным-давно, что попадаются только дураки.

— Ты предпочитаешь подозревать преступление? Дело твое. Мне на данной стадии потребовалось бы обнаружить нечто действительно скверное, чтобы рассматривать этот случай не просто как побег взрослого человека из дому Да еще такой, который явно не сделает из меня героя.

— Как прикажешь тебя понимать?

— Среди пропавших без вести убежавшие из дому труднее всех поддаются розыску, при любых обстоятельствах. А богатые — это худшие из худших. Потому что богатые диктуют свои правила игры. Они покупают за наличные, никуда не нанимаются на работу, не участвуют ни в каких обществах взаимного кредита — то есть не делают ничего такого, что оставляет за человеком бумажный след. За примером далеко ходить не надо. Посмотри, что получается с Рэмпом и девчонкой. Обычный муж гораздо больше в курсе относительно кредитных карточек своей жены и номера ее карточки социального страхования. Обычные муж и жена делятся друг с другом. А эти люди живут раздельно — во всяком случае, в смысле денег Богачи знают силу баксов — они разгораживают свои капиталы и оберегают их, словно зарытые сокровища.

— Отдельные банковские счета и отдельные спальни, — сказал я.

— Вот где настоящая близость, а? Похоже, он ее даже не знает Неизвестно, зачем она вообще вышла за него замуж, — девчонка права.

— Может, ей понравились его усы.

Он улыбнулся короткой, грустной улыбкой и направился к двери. Оглянувшись на комнату без окон, заметил:

— Комната, где ничто не мешает сосредоточению. Лично мне очень скоро захотелось бы драпануть отсюда куда глаза глядят.

Я подумал о другой комнате без окон и стал рассказывать:

— Кстати, об интерьерах. Когда я был в клинике Гэбни, меня поразило сходство между внутренней отделкой кабинета Урсулы Гэбни и тем, как Джина обставила эту свою гостиную на втором этаже. Точно та же цветовая гамма, тот же стиль мебели. И единственным украшением кабинета Урсулы был эстамп работы Кассатт. Мать и дитя.

— И что же это означает, доктор?

— Точно не знаю, но если этот эстамп — подарок, то это чертовски щедрый подарок. В последний раз, когда я смотрел аукционный каталог, эстампы Кассатт в хорошем состоянии были в цене.

— Почем?

— От двадцати до шестидесяти тысчонок за черно-белые. Цветные — еще дороже.

— Тот эстамп, что у докторши, тоже цветной?

Я кивнул.

— Очень похож на Джинин.

— Больше шестидесяти тысяч, — задумчиво проговорил он. — А каковы нынешние воззрения относительно того, что лечащие врачи принимают подарки от пациентов?

— Это не криминал, но вообще считается неэтичным.

— Ты думаешь, что здесь может быть что-то вроде дела Свенгали?

— Ну, может быть, ничего такого зловещего, — сказал я. — Просто чрезмерная вовлеченность, собственнические притязания. Похоже, Урсула чувствует что-то вроде ревности к Мелиссе — такая детская ревность встречается между родными братьями и сестрами. Словно хочет, чтобы Джина принадлежала исключительно ей одной. Мелисса это почувствовала. С другой стороны, здесь просто может быть затронута профессиональная гордость.

Лечение велось интенсивно. Она прошла с Джиной большой путь — изменила всю ее жизнь.

— Заодно и ее мебель.

Я пожал плечами.

— Может, я и зарапортовался. Или вижу все наоборот. Ведь и пациенты оказывают влияние на своих врачей. Это называется обратный перенос Урсула могла купить себе работу Кассатт, потому что увидела Джинину, и она ей понравилась. При тех гонорарах, которые заламывает клиника, она вполне могла это себе позволить.

— Что, дело поставлено на большие баксы?

— На мегабаксы. Когда бывают задействованы оба Гэбни, они берут пять сотенных в час с пациента. Три сотни стоит час его времени и две сотни — ее.

— Разве она не слышала никогда о равной плате за равный труд?

— Ее труд даже больше, чем равный. У меня такое впечатление, что она-то и проводит львиную долю самого лечения, а он себе посиживает и изображает ментора.

Майло поцокал языком.

— Ну, и она неплохо зарабатывает при этом. Пять сотен. — Он покачал головой. — Здорово устроились. Заимей горсточку богатеньких пациентов с серьезной душевной болью — и знай греби денежки лопатой.

Он сделал шаг и остановился.

— Ты не думаешь, что эта Урсула что-то скрывает?

— Скрывает? Но что она может скрывать?

— Например, что ей все известно об этом деле. Если они так дружны, как ты предполагаешь, то Джина вполне могла поделиться с ней планами великого побега. Может, старушка Урсула даже думала, что для Джины это будет полезно, окажет на нее лечебное действие. Черт побери, да она, может, даже помогла все спланировать — ведь Джина исчезла по дороге в клинику.