Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Алекс Делавэр (№6) - Частное расследование

ModernLib.Net / Триллеры / Келлерман Джонатан / Частное расследование - Чтение (стр. 11)
Автор: Келлерман Джонатан
Жанр: Триллеры
Серия: Алекс Делавэр

 

 


Мачеха.

Я сказал:

— Здравствуйте, миссис Оверстрит. Это Алекс Делавэр, звоню из Лос-Анджелеса.

Секундное молчание.

— Ах... О, здравствуйте, док. Как поживаете?

— Прекрасно. А вы?

Вздох — такой долгий, что я мог бы оттарабанить весь алфавит.

— Хорошо, насколько это возможно.

— А как мистер Оверстрит?

— Ну... мы все молимся и надеемся на лучшее, док. Как жизнь в Л.-А.? Не была там несколько лет. Держу пари, что все стало еще больше, и быстрее, и шумнее, и что-то там еще, — похоже, жизнь всегда идет этим путем, не правда ли? Вы бы видели Даллас и Хьюстон, да и у нас тоже, хотя и не в такой степени, — нам еще есть куда идти, прежде чем наши беды начнут нас беспокоить по-настоящему.

Словесная атака. Чувствуя себя так, как будто получил сильнейший удар в зону защиты, я сказал:

— Жизнь идет вперед.

— Если вам везет, то да. — Вздох. — Ну, ладно, хватит философствовать — это ведь никому и ничему не поможет. Наверно, вы хотите поговорить с Линдой.

— Если она дома.

— Да она только и есть, что дома, сэр. Дома. Бедняжка никогда не выходит, хотя я не перестаю твердить ей, что для девушки ее возраста неестественно все время сидеть дома, играя в медсестричку и становясь все мрачнее из-за того, что нет никакой разрядки. Заметьте, я вовсе не предлагаю, чтобы она выходила и веселилась каждый вечер, зная, в каком состоянии ее папочка. Никогда нельзя заранее сказать, что может случиться в следующую минуту. Вот она и боится сделать что-нибудь такое, заметьте, о чем будет потом сожалеть. Но это великое сидение не может никому принести никакой пользы. И особенно ей самой. Улавливаете, что я хочу сказать?

— Угу.

— Надо смотреть на это вот как: пудинг из тапиоки, который никто не ест, покрывается коркой, черствеет и крошится по краям, и скоро он уже ни на что не годен — то же самое можно сказать и о женщине. Это так же верно, как присяга, поверьте.

— Угу.

— Ну, ладно... Пойду позову ее, скажу, что вы звоните по междугородному.

Кланк. Трубка упала на что-то твердое.

Крики, заглушающие шум на линии:

— Линда! Линда, это тебя!.. Линда, к телефону! Это он, Линда, — ну, ты знаешь кто. Да иди же побыстрее, это междугородный!

Шаги, потом озабоченный голос:

— Подождите, я возьму трубку в другой комнате.

Несколько секунд спустя:

— Хорошо — секундочку — готово. Клади трубку, Долорес.

Заминка. Щелк. Обрыв смеховой дорожки.

Вздох.

— Привет, Алекс.

— Привет.

— Эта женщина. И долго она жует твое ухо?

— Сейчас посмотрим, — сказал я. — О, часть мочки уже отъедена.

Она принужденно засмеялась.

— Поразительно, что от моего еще кое-что осталось. Поразительно, что папа не... Вот... как ты поживаешь?

— Хорошо. Как он?

— И так и сяк. Один день выглядит прекрасно, а назавтра не может встать с постели. Хирург сказал, что он определенно нуждается в операции, но слишком слаб, чтобы выдержать это прямо сейчас — большая гиперемия, и они все еще не знают точно, сколько вовлечено артерий. Они пытаются стабилизировать его состояние покоем и лекарствами, укрепить его в достаточной степени, чтобы провести дополнительное обследование. Я не знаю... что можно сделать? Так обычно бывает. Ну вот... как у тебя дела? Хотя я уже спрашивала об этом.

— Ничего, работаю.

— Это хорошо, Алекс.

— Кои мечут икру.

— Что-что?

— Ну, кои — рыбки у меня в пруду — откладывают икру. Впервые за все это время.

— Как интересно, — воскликнула она. — Значит, теперь ты станешь палочкой.

— Ага.

— Ты готов к такой ответственной миссии?

— Не знаю, — сказал я. — Их выведется масса. Если вообще это произойдет.

Она заметила:

— Знаешь, на это можно ведь посмотреть и по-другому. По крайней мере, не надо будет возиться с пеленками.

Мы оба засмеялись, синхронно сказали «ну, вот...» и снова засмеялись. Синхронность. Но неестественная. Как в плохом летнем театре.

Она спросила:

— Был в школе?

— На прошлой неделе. Похоже, дела там идут хорошо.

— Даже очень хорошо, судя по тому, что я слышала. Пару дней назад я разговаривала с Беном. Из него получился превосходный директор.

— Он славный парень, — сказал я. — И организованный. Ты порекомендовала прекрасную кандидатуру.

— Да, он такой. Очень организованный. — Она снова механически засмеялась. — Интересно, примут ли меня на работу, когда я вернусь.

— Уверен, что примут. А у тебя уже есть конкретные планы — относительно возвращения?

— Нет, — оборвала она. — Как я могу сейчас?

Я молчал.

Она сказала:

— Прости, Алекс, я не хотела быть резкой. Просто это ожидание... ад какой-то. Иногда я думаю, что ожидание — самая трудная вещь на свете. Еще хуже, чем... Ладно, нет смысла зацикливаться на этом. Все это — часть процесса взросления, когда становишься большой девочкой и уже не шарахаешься от фактов действительности, не так ли?

— Я бы сказал, что за последнее время на твою долю пришлось этих самых фактов более чем достаточно.

— Да, — согласилась она. — Полезно для дубления старой шкуры.

— Мне, положим, твоя шкура нравится такой, как она есть.

Пауза.

— Алекс, спасибо, что приезжал в прошлом месяце. Те три дня, что ты здесь провел, были самыми лучшими днями в моей жизни.

— Хочешь, приеду к тебе опять?

— Я хотела бы сказать «да», но тебе от меня не будет никакой пользы.

— Это вовсе не обязательно.

— Очень мило с твоей стороны так говорить, но... Нет, из этого ничего не получится. Мне надо... быть с ним. Следить, чтобы был хороший уход.

— Как я понимаю, хорошей сиделки из Долорес не вышло?

— Ты правильно понимаешь. Она — воплощенная беспомощность, и сломанный ноготь у нее — целая трагедия. До сих пор она принадлежала к компании везучих дураков — ей раньше никогда не приходилось иметь дело ни с чем подобным. Но по мере того, как ему становится хуже и хуже, она все больше теряет голову. А когда она теряет голову, она говорит. Боже, как она говорит. Не знаю, как папа это выносит. Слава Богу, я здесь и могу его укрыть — ведь она будто непогода, словесная буря.

Я сказал:

— Знаю. Этот ливень обрушился и на меня.

— Бедненький.

— Ничего, выживу.

Молчание. Я попытался представить себе ее лицо, ее светловолосую головку у себя на груди. Ощущение наших тел... Образы никак не приходили.

— Ну, что ж, — сказала она очень усталым голосом.

— Может быть, я что-то могу для тебя сделать дистанционно?

— Спасибо. Наверно, ничего, Алекс. Просто пускай у тебя будут хорошие мысли обо мне. И береги себя.

— И ты, Линда.

— Со мной будет все хорошо.

— Я знаю.

Она сказала:

— Кажется, я слышу его кашель... Да, определенно слышу. Надо бежать.

— Пока.

— Пока.

* * *

Я переоделся в шорты, тенниску и кроссовки и постарался выбегать из себя этот телефонный звонок и те двенадцать часов, которые ему предшествовали. Вернулся домой, как раз когда садилось солнце, принял душ и облачился в свой потертый желтый купальный халат и резиновые шлепанцы. Когда стемнело, я снова спустился в сад и лучом фонарика прошелся по поверхности воды. Рыбки пребывали в неподвижности; даже свет не разбудил их.

Посткоитальное блаженство. Мне показалось, что некоторые гроздья икры рассеялись, но несколько осталось — те, что прилепились к стенкам пруда.

Я пробыл в саду с четверть часа, когда раздался звонок. Ну наконец-то новости из Сан-Лабрадора. Надо надеяться, мать и дочь сели за стол переговоров.

Одним прыжком я взлетел на верхнюю площадку, ворвался в дом и схватил трубку на пятом звонке.

— Алло.

— Алекс? — Знакомый голос. Знакомый, хотя я давно его не слышал. На этот раз образы посыпались, словно карамельки из автомата.

— Здравствуй, Робин.

— Ты как будто запыхался. С тобой все в порядке?

— Нормально. Просто сделал дикий бросок снизу, из сада.

— Надеюсь, я ничему не помешала?

— Нет-нет. Что случилось?

— Ничего особенного. Просто хотела сказать привет.

Мне показалось, что ее голосу недостает бодрости, но прошло уже немало времени с тех пор, как я был экспертом по чему-либо имевшему к ней отношение.

— Привет. Как поживаешь?

— Великолепно. Отделываю гитару для Джоуни Митчелл. Она собирается записывать свой следующий альбом.

— Здорово.

— Много приходится резать вручную. Но сложность работы как раз и увлекает. А ты что поделываешь?

— Работаю.

— Это хорошо, Алекс.

Она сказала то же самое, что и Линда. С точно такими же интонациями. Протестантская этика или что-то такое во мне?

Я спросил:

— Как Деннис?

— Его уже нет. Сбежал.

— Вот как?

— Все нормально, Алекс. Это назревало давно, так что ничего особенного не произошло.

— Ладно.

— Я не пытаюсь строить из себя крутую бабу, Алекс, не хочу сказать, что мне все нипочем. Было тяжело. В первое время. Пусть даже это происходит по обоюдному согласию, все равно остается... некая пустота. Но теперь для меня все уже позади. Это было не так, как... Ну, то, что было у нас с ним, — я хочу сказать, было и хорошее, были и свои проблемы. Но совсем не так, как... у нас с тобой.

— Так и должно быть.

— Да, — вздохнула она. — Не знаю, будет ли еще когда-нибудь так, как было у нас. Я не пытаюсь тебя обрабатывать, просто говорю, что чувствую.

У меня начало саднить веки.

Я сказал:

— Я знаю.

— Алекс, — проговорила она сдавленным голосом, — не считай себя обязанным отвечать вообще. Господи, как глупо это звучит. Я так боюсь попасть в дурацкое положение...

— А в чем дело?

— Мне правда паршиво сегодня, Алекс. Я бы не отказалась от дружеского участия.

Я услышал свой голос, который говорил:

— Я твой друг. В чем проблема?

Вот и вся твоя «железная» решимость.

— Алекс, — сказала она робко, — нельзя ли нам встретиться, чтобы не просто по телефону?

— Разумеется.

Она спросила:

— У меня или у тебя? — И засмеялась слишком громко.

Я ответил:

— Я приеду к тебе.

* * *

Я ехал в Венис словно во сне. Припарковался позади мастерской, выходящей фасадом на Пасифик, не обращая внимания на стенные надписи и запахи помойки, на тени и звуки, наполнявшие улочку.

Пока я шел к парадной двери, она уже открыла ее. В приглушенном свете поблескивали корпуса станков. Сладкий аромат дерева и резкий запах лака доносились из мастерской, смешиваясь с запахом ее духов, который был мне незнаком. Он будил во мне ревность, волнение, предвкушение радости.

На ней было длинное, до пола кимоно с серо-черным рисунком; к краю подола пристали опилки. Изгибы тела под шелком кимоно. Тонкие запястья. Босые ноги.

Ее золотисто-каштановые кудри блестящей массой свободно падали на плечи. Свежий макияж, следы возраста на лице, которых раньше не было. Лицо, похожее очертаниями на сердце, — я так много раз видел его рядом с собой, просыпаясь по утрам. Все еще красивое — и такое же знакомое, как утро. Но что-то в нем показалось новым, не нанесенным на карту. Путешествия, совершенные без меня. Я почувствовал грусть.

Ее темные глаза горели огнем стыда и желания. Она заставила их посмотреть в мои.

Ее губа дрогнула; она пожала плечами.

Я обнял ее, почувствовал, как она обволокла меня и приросла, будто вторая кожа. Я нашел ее губы и ощутил ее жар, подхватил ее на руки и отнес наверх.

* * *

Первое, что я ощутил на следующее утро, было смятение, какое-то грустное разочарование — словно головная боль с похмелья, хотя мы и не пили накануне. Первое, что я услышал, было ритмичное шуршание — снизу доносились неторопливые звуки самбы.

В постели рядом со мной пусто. Некоторые вещи никогда не меняются.

Сев в постели, я заглянул вниз через перила и увидел ее за работой. Она вручную шлифовала сделанную из красной древесины нижнюю деку гитары, закрепленной в тисках с мягкими прокладками. Работала, склонившись над верстаком; на ней был рабочий комбинезон, защитные очки я хирургическая маска, волосы были связаны в кудрявый пучок; у ног скапливалась древесная стружка, похожая по цвету на горьковатый шоколад.

Некоторое время я наблюдал за ней, потом оделся и спустился вниз. Она не слышала меня и продолжала работать, так что мне пришлось встать прямо перед ней, чтобы привлечь ее внимание. Даже тогда она не сразу посмотрела на меня; се напряженный взгляд был узко сфокусирован на древесине с великолепным рисунком.

Наконец она остановилась, положила напильник на верстак и стянула маску. Стекла очков припорошила розоватая пыль, отчего казалось, будто у нес полопались кровеносные сосудики глаз.

— Это она — та самая, для Джоуни, — сказала она, разжала тиски, вынула инструмент и повернула его ко мне лицевой стороной. — Здесь обычная верхняя дека, но для нижней она требует красного дерева вместо клена и чтобы боковые стенки были с минимальным изгибом — интересно будет послушать, как это будет звучать.

Я сказал:

— Доброе утро.

— Доброе утро. — Она снова зажала гитару в тисках и не подняла глаз даже тогда, когда инструмент был надежно закреплен. Ее пальцы скользнули по напильнику. — Как спалось?

— Отлично. А тебе?

— И мне тоже.

— Будешь завтракать?

— Пожалуй, нет, — ответила она. — Там в холодильнике масса всего. Будь как дома.

Я сказал:

— Я тоже не голоден.

Ее пальцы забарабанили по напильнику.

— Извини.

— За что?

— За то, что не хочу завтракать.

— Тяжкое уголовное преступление. Вы арестованы.

Она улыбнулась, снова посмотрела на верстак и опять на меня.

— Ты ведь знаешь, как это бывает стоит втянуться, и уже не остановишься. Я рано проснулась, в четверть шестого. Потому что на самом деле мне плохо спалось. Не из-за того, что... Просто я не находила себе места от мыслей об этом. — Она погладила выпуклую нижнюю деку гитары и легонько постучала по ней подушечками пальцев. — Все еще обдумывала, как буду добираться до структуры дерева. Это бразильское дерево, радиальной распиловки — можешь себе представить, сколько я заплатила за доску такой толщины? И сколько времени искала такую ширину? Она хочет, чтобы нижняя дека была из одного куска, так что мне никак нельзя запороть эту доску. И это меня сковывает, работа идет медленно. Но сегодня все вдруг пошло легко. Поэтому я и не останавливалась — плыла, куда нес меня этот поток. Который час?

— Десять минут восьмого.

— Ты шутишь, — сказала она, разминая пальцы — Не могу поверить, что работаю уже почти два часа. — Она снова согнула и разогнула пальцы.

Я спросил:

— Болят?

— Нет, я чувствую себя отлично. Делаю эти упражнения для рук для того, чтобы не сводило пальцы, и это на самом деле помогает.

Она опять тронула напильник.

Я сказал:

— Ты попала в струю, малыш. Так что не останавливайся.

Я поцеловал ее в макушку. Она одной рукой схватила меня за запястье, а другой сдвинула очки на лоб. Ее глаза были действительно красные и припухшие Неплотная подгонка очков или слезы?

— Алекс, я...

Я приложил ей палец к губам и поцеловал в левую щеку. Слабый аромат духов, теперь уже знакомый, защекотал мне ноздри. Смешиваясь с запахом древесных опилок и пота, он будил слишком много воспоминаний.

Я высвободил руку. Она схватила ее, прижала к щеке. Наши пульсы слились в один.

— Алекс, — сказала она, глядя на меня снизу вверх и часто мигая. — Я ничего не подстраивала, чтобы случилось то, что случилось. Пожалуйста, поверь мне. И то, что я сказала о дружбе, это правда.

— Тебе не за что извиняться.

— А я почему-то чувствую, что есть за что Я ничего не сказал на это.

— Алекс, что же теперь будет?

— Не знаю.

Она отпустила мою руку, отстранилась и повернулась лицом к верстаку.

— А как же она? — спросила она. — Эта учительница.

Эта учительница Я говорил ей, что Линда работает директором школы.

Понижение в должности в угоду собственному самолюбию.

Я сказал.

— Она в Техасе. На неопределенное время — болен отец.

— Вот как. Печально это слышать. Что-то серьезное?

— Сердце Дела его не слишком хороши.

Она повернулась лицом ко мне, опять часто мигая. Вспомнила о засоренных артериях собственного отца? А может, была виновата пыль?

— Алекс, — сказала она, — я не хочу... Знаю, что не имею права спрашивать тебя об этом, но какая у вас с ней договоренность?

Я подошел к верстаку, оперся на него обеими руками и стал смотреть на потолок из рифленой стали.

— Нет никакой договоренности, — ответил я. — Мы с ней друзья.

— Она расстроится из-за этого?

— Не думаю, чтобы это заставило ее разразиться радостным воплем, но я не собираюсь подавать письменный рапорт.

Злость, прозвучавшая в моем голосе, заставила ее схватиться за край верстака.

Я сказал:

— Послушай, извини меня. Просто сейчас столько всего навалилось на мою голову, и я сам чувствую, что... увяз. Не из-за нее — может, лишь в какой-то мере. Но главным образом из-за нас с тобой. Из-за того, что мы вдруг, нежданно-негаданно оказались вместе. Как это было в последний раз... Черт, сколько же прошло времени? Два года?

— Двадцать пять месяцев, — уточнила она. — Но кто считает? — Она положила голову мне на грудь, тронула за ухо, тронула за шею.

— Могло бы быть и двадцать пять часов, — заметил я. — Или двадцать пять лет.

Она глубоко вздохнула.

— Мы подходим друг другу, — сказала она. — Я просто забыла, насколько хорошо подходим.

Она подошла, подняла руки и положила их мне на плечи.

— Алекс, то, что у нас с тобой было, — это как татуировка. Придется очень глубоко резать, чтобы от этого избавиться.

— А я представлял себе рыболовные крючки. И каково их выдергивать.

Она поморщилась и потрогала свою руку.

Я добавил:

— Выбирай ту аналогию, которая тебе больше импонирует. И в том и в другом случае будет очень больно.

Мы молча смотрели друг на друга, пытаясь смягчить молчание улыбками, но нам это не удалось.

Она сказала:

— Это могло бы когда-нибудь повториться, Алекс, — разве нет?

Ответы переполняли мою голову — разноголосица ответов, противоречивое бормотание. Прежде чем я успел выбрать причину, она прошептала:

— Давай хотя бы думать об этом. Что мы теряем, если будем думать об этом?

Я ответил:

— Даже если бы я хотел, то не мог бы об этом не думать. Тебе принадлежит слишком большая часть меня.

Ее глаза наполнились слезами.

— Я возьму то, что смогу получить.

Я заявил:

— Счастливо тебе резать, — и пошел к выходу. Она окликнула меня по имени.

Я остановился и оглянулся. Она стояла, уперев руки в бока, с гримасой готовой расплакаться маленькой девочки, от которой женщины, как мне кажется, не избавляются даже с возрастом. Прелюдия к слезам передается, по всей вероятности, через хромосому X. Прежде чем разверзлись хляби небесные, она рывком опустила на глаза очки, взяла напильник, повернулась ко мне спиной и принялась за работу.

Я ушел, сопровождаемый тем же шелестящим ритмом самбы, под который проснулся. Желания танцевать я не испытывал.

* * *

Зная, что надо заполнить день чем-то безличным — иначе сойду с ума, — я поехал в Биомедицинскую библиотеку университета поискать справочный материал для монографии. Я нашел массу вещей, которые выглядели многообещающе на дисплее компьютера, но относящегося к теме оказалось мало. К полудню я выработал массу теплоты, очень мало света и понял, что пора впрягаться и браться за обработку своих собственных данных.

Вместо этого я прямо из библиотеки позвонил по автомату в телефонную службу — узнать, кто мне звонил. Из Сан-Лабрадора не звонили, было шесть других звонков, ничего срочного. Я ответил на все. Потом поехал в Уэствуд-Вилледж, переплатил за парковку, нашел кафе, выдававшее себя за ресторан, и стал читать газету, одновременно пытаясь прожевать похожий на резину гамбургер.

Ко времени возвращения домой мне удалось протолкнуть день до трех часов пополудни. Я сходил к пруду. Икры немного прибавилось, но рыбки все еще казались вялыми. Я даже засомневался, все ли с ними в порядке, потому что где-то читал, что они могут и покалечиться в судорогах страсти.

Меняется лишь спортивная форма, а сама игра — никогда.

Я покормил их, подобрал сухие листья. Двадцать минут четвертого. Слегка повозился по хозяйству — это заняло еще полчаса.

Когда все предлоги для отсрочки кончились, я пошел в кабинет, вытащил рукопись и принялся за работу. Дело пошло хорошо. Когда я наконец поднял голову от рукописи, то оказалось, что прошло почти два часа.

Я подумал о Робин. Ты ведь знаешь, как это бывает: стоит втянуться, и уже не остановишься. Мы подходим друг другу...

Импульс одиночества — вот что толкает нас друг к другу.

Рыболовные крючки.

Работать, работать.

Защита усердием в нудной работе.

Я сделал над собой усилие и взял ручку. Продолжал работать, пока не кончились все слова и в груди не стало тесно. Было семь часов, когда я поднялся из-за стола, и раздавшийся телефонный звонок обрадовал меня.

— Доктор Делавэр, это Джоан из вашей телефонной службы. Вам звонит какая-то Мелисса Дикинсон. Говорит, что у нее к вам крайне срочное дело.

— Соедините, пожалуйста.

Щелк.

— Доктор Делавэр!

— Что случилось, Мелисса?

— Это мама!

— Что с ней?

— Она исчезла! Боже мой, пожалуйста, помогите мне. Я не знаю-что-делать!

— Подожди, Мелисса. Говори медленнее и скажи мне точно, что произошло.

— Она исчезла! Ее нет! Я не могу ее найти нигде — ни на участке, ни в одной из комнат. Я искала — мы все искали — и ее здесь нет! Пожалуйста, доктор Делавэр...

— Сколько времени ее уже нет, Мелисса?

— С половины третьего! Она уехала в клинику — у нее там в три часа занятия в группе, должна была вернуться к половине шестого, а сейчас уже четыре минуты восьмого, и они тоже не знают, где она. Боже мой!

— Кто «они»?

— Клиника. Эти Гэбни. Она туда поехала — у нее занятия в группе... с трех до... пяти. Обычно она ездит с Доном... или с кем-нибудь еще. Однажды я ее отвозила, но в этот раз... — Она задыхалась, судорожно глотала воздух.

Я сказал:

— Если ты чувствуешь, что сбиваешься с дыхания, найди бумажный пакет и медленно дыши в него.

— Нет... нет, я в порядке. Должна рассказать вам... все.

— Я тебя слушаю.

— Да-да. На чем я остановилась? О Боже...

— Обычно она ездит с кем-нибудь, но в этот раз...

— Она должна была ехать с ним — с Доном, — но решила, что поедет одна!Настаивала на этом! Я сказала ей, что не думаю, что это разумно... Но она заупрямилась — повторяла, что справится, но не смогла! Я знала, что она не сможет, и была права — она не справилась! Но я не хочу, чтобы я была права, доктор Делавэр. Мне не важно, права я или нет, вышло по-моему или нет, вообще ничего не важно! Боже мой, я просто хочу, чтобы она вернулась, хочу, чтобы с ней ничего не случилось!

— Она вообще не появлялась в клинике?

— Нет! И они позвонили нам только в четыре часа и сказали, что ее не было. Они должны были позвонить сразу, правда?

— Сколько нужно времени, чтобы доехать до клиники?

— Двадцать минут. Самое большее. Она выезжала за полчаса, этого более чем достаточно. Они должны были понять, когда она не... Если бы они позвонили сразу же, мы бы сразу и начали ее искать. А теперь ее нет уже больше четырех часов. Господи!

— Может быть такое, — спросил я, — что по дороге она передумала и поехала куда-нибудь еще вместо клиники?

— Куда? Куда она могла поехать?

— Я не знаю, Мелисса, но после разговора с твоей мамой я могу понять ее желание... поимпровизировать. Вырваться из рутины. Такое не так уж редко встречается у пациентов, преодолевающих свои страхи, — иногда они становятся немного безрассудными.

— Нет! — воскликнула она. — Она бы так не поступила, она бы обязательно позвонила. Она знает, как я буду беспокоиться. Даже Дон волнуется, хотя обычно его ничем не проймешь. Он позвонил в полицию, и они начали искать, но до сих пор не обнаружили ни ее, ни «зарю»...

— Так она за рулем своего «роллс-ройса»?

— Да...

— Но тогда ее наверняка не так уж сложно будет найти, даже в Сан-Лабрадоре.

— Тогда почему же никто не видел машину? Как может быть, что никто ее не видел, доктор Делавэр?

Я подумал о пустынных улицах и готов был ответить ка это.

— Наверняка кто-то ее видел, — сказал я. — Может, у нее случилась поломка — это ведь старая машина. Даже «роллсы» имеют недостатки.

— Этого не могло быть. Ноэль содержит все машины в отличной форме, и «заря» была как новенькая. И даже если у нее действительно возникли проблемы, она бы позвонила! Она бы со мной так не поступила. Она ведь как ребенок, доктор Делавэр, — она ни за что там не выживет, она не имеет ни малейшего понятия о том, что такое жизнь там, снаружи. Боже мой! Что, если у нее случился приступ, и она сорвалась со скалы, и теперь лежит там без всякой помощи... Я больше этого не вынесу. Это уж слишком, слишком!

В трубке послышались рыдания — такие громкие, что я невольно отстранился.

Я услышал, как у нее перехватило дыхание.

— Мелисса!..

— Я... мне плохо... не могу... дышать...

— Расслабься, — скомандовал я. — Ты можешь дышать.

Ты прекрасно можешь дышать. Делай это. Дыши размеренно и медленно.

На другом конце провода послышался сдавленный вдох.

— Дыши, Мелисса. Дыши. Вдох... и выдох. Вдох... и выдох. Почувствуй, как расслабляются и растягиваются мышцы с каждым вдохом и выдохом. Почувствуй, что ты расслабилась. Расслабься.

— Я...

— Успокойся, Мелисса. Не пытайся разговаривать. Просто дыши и успокаивайся. Дыши глубже и глубже — вдох... и выдох. Вдох... и выдох. Все твое тело тяжелеет, все больше и больше расслабляется. Думай о чем-нибудь приятном — как открывается дверь и входит твоя мама. С ней все в порядке. С ней все будет в порядке.

— Но...

— Ты просто слушай меня, Мелисса. Делай, что я говорю. Ты не поможешь ей, если выйдешь из строя. Ты не поможешь ей тем, что будешь расстраиваться, или тем, что будешь волноваться. Тебе надо быть в самой лучшей форме, так что продолжай дышать и расслабляться. Ты сидишь или стоишь?

— Нет, я...

— Возьми стул и сядь.

Шорох, потом удар.

— Вот... я сижу.

— Хорошо. Теперь найди удобное положение. Вытяни ноги и расслабься. Дыши медленно и глубоко. С каждым вдохом и выдохом расслабление становится все более глубоким.

Молчание.

— Мелисса?

— Все... все нормально. — Шумный выдох.

— Прекрасно. Хочешь, чтобы я приехал?

Шепотом сказанное «да».

— Тогда тебе надо продержаться столько времени, сколько я пробуду в пути. Это займет по меньшей мере полчаса.

— Хорошо.

— Ты уверена? Я могу остаться у телефона, пока ты не придешь в норму.

— Нет... Да. Я в норме. Пожалуйста, приезжайте. Пожалуйста.

— Держись и не сдавайся, — сказал я. — Я уже еду.

13

В темноте пустынные улицы казались еще пустыннее. Когда я одолевал подъем на Сассекс-Ноул, у меня в зеркале заднего вида возникли автомобильные фары и остались там с постоянством двойной луны. Когда я повернул к сосновым воротам дома номер 10, над фарами зажглась красная мигалка.

Я остановился, выключил двигатель и стал ждать. Усиленный динамиком голос сказал:

— Выходите из машины, сэр.

Я повиновался. Патрульная машина сан-лабрадорской полиции уткнулась в мой задний бампер — с зажженными фарами и работающим двигателем. На меня пахнуло запахом бензина и теплом от радиатора. Красная мигалка окрашивала мою рубашку в розовый цвет, обесцвечивала и снова окрашивала.

Дверца со стороны водителя открылась, и вышел полицейский. Крупный и широкий. Одну руку он держал у бедра. Поднял какой-то предмет. Луч фонаря ослепил меня, и я рефлекторно поднял руку.

— Обе руки вверх, чтобы я мог их видеть, сэр.

Я опять повиновался. Луч прошелся по мне вверх и вниз.

Жмурясь, я сказал:

— Я доктор Алекс Делавэр, врач Мелиссы Дикинсон. Меня ожидают.

Полицейский подошел ближе, попал в круг света, исходившего от галогенового светильника на левом столбе ворот, и оказался белым молодым человеком с тяжелой выступающей челюстью, младенчески-розовой кожей и толстым приплюснутым носом. Его шляпа была низко надвинута на лоб. В телевизионной комедии он получил бы прозвище Лось.

— Кто вас ожидает, сэр? — Луч опустился, осветив мои брюки.

— Семья.

— Какая семья?

— Семья Дикинсон-Рэмп. Мелисса Дикинсон позвонила мне относительно своей матери и попросила приехать. Миссис Рэмп уже нашлась?

— Как вы сказали вас зовут, сэр?

— Делавэр. Алекс Делавэр. — Кивком головы я указал на ящик переговорного устройства. — Вы можете позвонить в дом и проверить это.

Он переваривал мое предложение как нечто чрезвычайно трудное для понимания.

Я спросил:

— Можно мне опустить руки?

— Перейдите к задней части вашего автомобиля, сэр. Поставьте руки на багажник. — Не спуская с меня глаз, он подошел к переговорнику. Нажатие кнопки — и голос Дона Рэмпа спросил:

— Да?

— Это офицер Скопек из сан-лабрадорской полиции, сэр. Нахожусь у ваших ворот, и здесь у меня какой-то джентльмен, который утверждает, что является другом семьи.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34