Запоздавшее возмездие или Русская сага

— Все, лярвочки, пошабашили, — оттолкнул он липнущую к нему бабу. — Надумаем наведаться — дадим знать. А пока — приветик! До побаченья, суки дранные!

Бабенки загрустили. Их не обидели груюые клички, привыкли. Просто рассчитывали на балдеж до утра, по вкусу пришлось городское обхождение ветеранов. Но возражать, настаивать не посмели.

На прощание Фекла одарила мужиков бутылкой своего пойла. На опохмелку и в уплату за доставленное удовольствие…

Компаньоны медленно шли по безлюдной улице. Во первых, устали от любовных утех, во вторых, Семенчук снова и снова перебирал в памяти непонятные обещания участкового. Что-то раньше ему не приходилось выслушивать заботливые фразы лягавых.

— Ты чем-то озабочен? — прямо спросил Сидякин, остановившись перед калиткой. — Кажись, все прошло на высшем уровне. Сбросили в баб дурную кровь, и мы довольны и они….

— Все да не все. Похоже, Требуха что-то подозревает.

— А что ему подозревать? Ничем противозаконным мы с тобой не занимаемся, заводить уголовные дела не за что…

Федька тоже остановился, возмущенно запрыгал на бутылочном протезе. Будто подбитая пацанами ворона.

— Я уже не раз говорил, что ты либо недоумок, либо сверхнаивен! Говоришь, не нарушаем закон? Как бы не так, любое предпринимательство в Союзе карается. Это — во первых. Пойдем дальше. Ну, ладно — дань, собираемая с попрошаек Зайцем и его подручными. А как быть с горшками, набитыми драгоценностями? Тоже нищие собирают? Тому же Хмырю жалостливая старушка подала бриллиантовое ожерелье. И ты в эту чушь поверил бы?

— Нет, не верю.

Сидякин прозревал. Медленно, трудно, связывая между собой, казалось бы, малозначащие события. Он, конечно, знал о существовании горшков, спрятанных в погребе за кадушкой с мочеными яблоками. Мало того, сам учавствовал в изготовлении хитрого тайничка. Тогда Федька, не вдаваясь в подробности, буркнул: запасец на черный день.

Только сейчас открылся полностью. Почему не раньше?

— Слава Богу, — облегченно задышал конспиратор. — Кажется, наконец, мозги встали на место…

— И много там… безделушек? — притворившись равнодушным, задал следующий вопрос Прошка. — На подарки бабам хватит?

— Кол им между ног! — злобно выругался Семенчук. — Жирно будет — одаривать кольцами да браслетами. Перебьются шалавы! — попрыгал, успокаиваясь, ловко подфутболил протезом валяющийся у забора булыжник. — Значит, за живое задело, интересуешься нашим богатством? Ради Бога, могу посвятить. Ежели просчитать по самым низким ценам — несколько миллионов. Правда, считал я не на бумажке — в башке, складывал, умножал, делил, мог и ошибиться. Но в общем плане — верно.

— Грабежи? Убийства?

Глава подпольной фирмы засмеялся.

— Всего понемногу. Где-то я вычитал — богатство вырастает на крови, кровушкой поливается, ею же подкармливается. Честных состояний просто не бывает…

Сидякин слушал друга в полуха. Думал о своем.

Нет, он не был слюнявым правдолюбцем или слезливым жалельщиком. Еще подростком, ковыряясь в коровьем дерьме, усвоил простую истину: все, без исключения, люди обмазаны вонючим навозом. В том числе, охотно берущий взятки председатель колхоза, втихомолку торгующие общественным богатством главный агроном и бригадиры, покрывающие ворюг секретари райкомов и обкомов, короче — все.

Хочешь вкусно кушать, спать на мягком, а не на треклятой лежанке, приходовать молодух — веди себя соответственно.

Что до страха, то он вколочен в сознании любого человека, главное, не думать о нем, загонять его поглубже в подсознание.

А чего, спрашивается бояться, если ни он, ни Семенчук не убивают и не пытают? Могут посадить за хранение похщенных ценностей? Ну и что, раньше сядешь, раньше выйдешь. К тому же, тайничек еще отыскать требуется, доказать, что он построен компаньонами а не прежними жильцами.

— … особо зверствует Желток. Ему что стопку выпить, что пацаненка зарезать — все единно. Но по ловкости ему далеко до Хмыря. Я уже говорил тебе — не парень — артист… Кровью и он замаран, не без того, но пускает в ход нож только при опасности, когда без кровопускания не обойтись…

Так вот кому доверено воспитание сына, без малейшего волнения подумал Прохор, доверчивый Марк быстро научится грабить и убивать. Порушить договоренность с Семенчуком, забрать из вертепа Марка, вернуть его матери?

Но это означает разрыв с Федькой. Не потому, что хилый пацаненок так уж тому нужен — пристроив родного сына компаньона в «подшефную» банду глава фирмы как бы взнуздал старшину. Подхлестывает, погоняет, заставляет поворачивать в нужном направлении. Знает — в уголовку Прохор не пойдет — побоится.

— … Не трусь, старшина, не марай дерьмом трусы, ничего с твоим отпрыском не случится, — Федька будто плдслушал сомнения компаньона. — Я вдолбил в понятливую башку Зайца — только попрошайничество, никаких грабежей. Здесь все будет чисто и гладко. А вот Требухи, честно признаюсь, побаиваюсь. Лейтенант походит на натренированную собаку-ищейку — вцепится, ни за что не разожмет челюстей… Думаю, лягавый уже принюхивается к нашим обмаранным штанам.

— И что ты собираешься делать? — очнулся от нелегких раздумий Сидякин.

— Прикроем фирму?

— Сбрендил? Просто ограничим встречи с Зайцем. Встречаться будем не в избе глухой старухи — на свежем воздухе. Скажем, на охоте… Кстати, я будто превидел опасность — послал через верного человека маляву…

— Так прямо и написал?

Семенчук презрительно оглядел испуганную физиономию компаньона. В который уже раз сожалеюще завздыхал.

— Малява — житейская, но Заяц поймет — ему не впервой… Пошли в избу. Холодно стало, зима подкатывает. Да и спать зверски хочется. Наверно, старость припожаловала, — пожаловался он, пряча плутовские глаза. — Раньше сыграешь на бабе за ночь пяток «концертов» и никакой тебе усталости, а нынче чуть не доконала меня чертова ведьма. Тружусь, тружусь, а она только охает да подбадривает — быстрей прыгай, фрайер, не вздумай отвалить — круглые вырежу… Представляешь боевую обстановку?

Жалобные признания Федьки — бальзам на иссеченную шрамами завистливую душу старшины…

Утром Сидякина разбудило бодрое постукивание деревяного протеза. Настроение — прескверное. Побаливает голова, в глазах — иллюминация, давит корсет. Надо бы посетить поликлинику, заменить его на новый, но рисоваться в районном центре опасно, а ехать в Москву не хочется.

Мысли о слишком резвом компаньоне и давящем корсете поблуждали по окраине сознания и исчезли. Их место заняли вместительные горшки, замурованные в подвальном тайнике. Заманчиво покачивают крутыми боками, кривятся, показывают драгоценности.

Бесово наваждение!

Сидякин зажмурился и представил себе роскошный особняк, толпу слуг, грудастую, тонкую в талии молоденькую сопостельницу, завистливые взгляды соседей. Совершенно другая жизнь, ради которой не жалко отдать тридцать лет нынешней….

— Долго собираешься валяться? — открыл дверь Федька. — Или Симка тебя уморила, как меня — Фекла? Одевайся, позавтракаем и поедем на… охоту. Или — на рыбалку, как скажешь.

Настька невежливо отстранила от раскрытой двери веселого инвалида.

— Что подать на завтрак: гречневую кашку иль яишню?

— От твоей гречневой кашки уже тошнит, — не угомонился глава подпольной фирмы. — Давай яишню. Только — на сале, не забудь посыпать зеленным луком, — выразительно облизнулся он. — Вкуснятина! Как ты.

Поймав далеко не безгрешный взгляд, которым одноногий окинул ее бюст, девка непроизвольно покраснела и поспешила покинуть хозяев. Разыграются — облапят, обслюнявят, а она собралась навестить родную деревню, повидаться с женихом. Почует влюбленный комсомольский секретарь запашок другого мужика и отвернется. Прощайте тогда мечты о семье, детишках, собственном хозяйстве.

— После завтрака поеду к мамане, — объявила она из кухню.

Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.

— В избе — срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха — сам женюсь или найду парня.

— Зря обижаете, — Настькя выжала пару слезинок. — Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь — напеку пирогов.

В конце концов, Федька согласился. А что делать — не крепостное право, свобода, равенство, братство.

В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.

Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.

По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…

Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.

А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.

В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.

В нескольких километрах от районого центра Семенчук потряс немого за плечо. Когда тот недоуменно обернулся, показал ему на проселочную дорогу с грязными лужами. Возница отрицательно потряс лохмами. Показанный кулак не произвел на него впечатления. Кивнул на лежащую в передке узловатую дубинку. Не поеду и — все тут! Тогда Федька матерно выругался и показал упрямому парню нож с наборной рукояткой.

Последний аргумент подействовал — возница испугался и подчинился.

В пяти верстах от большака — небольшое озеро с непуганными утками и безбоязненно плескающейся рыбой. Местные жители обходили озеро стороной, назвали его Бесовым провалом. Только отважные пацаны, тайком от родителей удили здесь рыбу.

Вот и на этот раз у самой кромки воды устроился худой, узкоплечий рыбак. Не пацан и не взрослый мужик — нечто среднее. Сидит, закатав по колени брючины и не сводит ожидающего взгляда с поплавком.

Пригляделся Прохор. Так и есть — Заяц.

Телега остановилась рядом с рыбаком. Семенчук жестом приказал ожидать. Напуганный возница утвердительно замотал головой. Спрыгнул на землю, заботливо подвесил на лошадинную морду торбу с зерном, принялся с любопытством смотреть на поплавки. Сам рыбак, похоже, его не интересует.

Компаньоны присели на валяющиеся чурбаки.

— Как успехи? — тихо спросил Федька. — Привез?

— Конечное дело, — тихо отрапортовал старший надсмотрщик. — И еще, — опасливо покосившись на Сидякина, вытащил из-за пазухи тугой сверток. — Подарочек от Желтка.

Глава фирмы торопливо спрятал сверток во внутренний карман куртки. Успокоил Заяца.

— Сидякина не бойся, он — в деле.

Значит, в свертке — очередная партия драгоценностей! Горшки постепенно пополняются, как бы к двум не пришлось присоединить третий. Целая сокровищница! Ожидать и дмальше опасно, задуманное нужно воплотить в жизнь как можно быстрей. Но как и где осуществить… ликвидацию компаньона?

Старшина задумался. Стрелять? Не годится, лягавые сразу заподозрят товарища убитого, бросятся искать пистолет. Подсыпать в питье яд? Отличная мысль, но где его возьмешь? В аптеке — провизор запомнит покупателя, а на аптеку сыскари обязательно выйдут после вскрытия.

Остается — нож. В бытность командира разведвзвода Сидякин не раз доводилось во время рейдов по тылам противника снимать часовых или убирать захваченный и допрошенных солдат и офицеров вермахта. Навострился, набил руку.

Где заколоть Семенчука — тоже ясно. Только не в своей избе — лягавые мигом повяжут и компаньона убитого и его служанку-домработницу. Настька молчать не станет — по бабскому обычаю развяжет бойкий язычек и наговорит что знает и о чем догадывается.

Лучше всего — в избе самогонщицы во время очередного разговления. Разнеженный, ублаготворенный самогоном и бабьими ласками, Федька потеряет всегдашнюю настороженность, рассупонится. Выждать, когда Фекла пошлепает в сени к помойному ведру опрастываться и — ножиком по горлу. Или — под ребро.

Нет, не получится, порушил готовый уже план убийства старшина, баба поднимет такой крик и вой — полдеревни сбежится. Убивать и ее — не хочется, слишком много кровушки. Куда лучше подставить Феклу в качестве убийцы…

— … не штормуй, Заяц, не гони волну — фрайернешься. Продумай все до мелочевки, потом уже пошли Желтка с двумя-тремя помощничками.

Постарайтесь обойтись без крови — оглушите, свяжите… Тебя учить — только портить, сам все знаешь-понимаешь, — доброжелательно рассмеялся Федька, фиксируя подозрительным взглядом задумчивого товарища. О чем он думает, что решает, почему не учавствует в деловой беседе?

Затевается очередной грабеж, равнодушно подумал Сидякин, отложив составление нового плана на вечер. Через неделю — прибавка в горшки. Семь дней ничего не решают — можно подождать…

Глава 22

«… во время очередного посещения Марк снова возвратился к неоднократно выдаваемой теме — первому аресту, первой ходке на зону. Кажется, пытался сам понять и разобраться — почему это произошло, кто повинен?…»

Из коричневой тетради.

Марку казалось, что прежней жизни у него не было — она приснилась. Заботливую мать вспоминал со слезами, отца — со злым ожесточением. Еще бы не с ожесточением — старшина продал сына, да, да, именно продал! И это называется отец?

Постепенно и слезы и злость улеглись, перестали донимать. Казалось, что живет он в вонючем, пропахшем нечистотами и нищетой, подвале с самого рождения. Вначале дни и ночи тянулись унылой чередой, потом они ускорили ход, помчались наперегонки. Незаметно прошло полгода, потом — год.

Странно, но хилый, болезненный подросток окреп, перестал спотыкаться и качаться. Конечно, не потолстел — на черняшке с сельдью не разгонишься, но силенок прибавилось. Даже заикаться стал пореже, только когда разволнуется.

Жили они втроем, так называемой, «семьей»: Доходяга, Хмырь и Вездеход. Спали на привычных местах: Хмырь — на полу, разложив на газетах тощий матрац, Вездеход и Доходяга — на топчане. Завтракали и ужинали в своем закутке, гордо именуемом «комнатой». Обедать не доводилось — «работа» держали в напряжении.

Хмырь и Доходяга устраивались на паперти бок о бок. Оба изображали тяжело больных, у которых мозги — шиворот навыворот, ноги-руки парализованы, на теле — отвратные гниющие язвы. Их талантливо рисовала Райка. Марк старательно копировал учителя, перенимал азы нелегкой нищенской профессии.

Вездеход располагалась метрах в ста от пацанов. Сидит, покачивает очередного арендованного орущего младенца. Когда тот, утомленный голодом и криком, замолкает, потихоньку от дарителей пощипывает его. «Аренда» стоит немалых денег, использовать ее нужно на полную мощность.

А сама не сводит настороженного взгляда с Доходяги. Ничего не поделаешь, женщина в любом возрасте и состоянии — всегда женщина.Господь вложил в ее душу заботу о «слабых» мужиках — кормить, поить, обстирывать, защищать.

Чем-то пришелся Райке по нраву «туберкулезник». По утрам и вечерам оглаживает его, старается сунуть кусок послаще да посытней, чинит рвань, стирает бельишко. На «работе» наблюдает за «сохранностью» дитяти. Не дай Бог обидит кто или даже попытается обидеть — налетит черной вороной, расцарапает морду, доберется до недобрых моргал.

Однажды, Заяц в сопровождении своих помощников, собирая ежедневную дань, злобно цыкнул на замешкавшегося Доходягу, покрыл его привычным черным матом. Вездеход оставила на подстилке орущего младенца и подскочила к беседующим.

— Ты чего? — не понял Заяц. — Порешила еще внести в казну?

— Лучше его не трожь! — прошипела защитница, кивая на пригнувшегося парня. — В обиду не дам!

— А ты кто ему? — подбоченился старший надсмотрщик, жестом призывая на помощь своих охранников. — Мать, жена или полюбовница?

— Енто мое дело — кем быть. Тебя не касаемо. Токо обижать мальчонку не дам. Убьешь меня — тады поступай, как знаешь.

Продолжать полемику опасно — несколько любопытных стариков и старух остановились возле нищих. Послышались негодующие возгласы, кто-то предложил вызвать милицию. Обижают убогих, издеваются над больными детьми!

Надсмотрщики отступили. Пообещав разобраться со шлюшкой в более подходящей обстановке…

В начале Марк стыдился самозванной опекунши, отворачивался, отталкивал ласкающие его хилое тело женские руки. Спал отвернувшись к дощатой перегородке. Потом привык. Мало того, стал считать материнскую заботу Райки само собой разумеющейся.

К концу первого года пребывания у нищих Марк окончательно освоился. К нему тоже привыкли. Когда парнишка разгуливал перед сном по подвалу, пацаны и взрослые мужики подшучивали над ним, но подшучивали беззлобно, добродушно.

Единственная проблема — Желток.

Неизвестно по какой причине коротконогий язвило возненавидел Марка. Пускать в ход кулаки остарегался — Доходягу пасла Вездеход. Связываться с острым языком и крепкими кулачками бабы-уродины не хотелось — избить не изобьет, но ославит на всю нищую братию.

Ограничивался подглядыванием и матерщиной.

— Как Вездеход оприходовала тебя? — с показной жалостливостью, интересовался он, когда Райки не было рядом. — Берегись, кореш, доберется

— замучает. Говорят, подгребла одного мужика — откинул копыта. Не зря приклеили ей кликуху — Вездеход.

— Врешь ты все, — возмущался Доходяга. — Райка не такая — добрая.

— Добрая, — все с такой же сожалеющей улыбочкой подтверждал Желток. — Вот только больно уж охочая до молоденьких пацаненков. Прямо таки бесится, завидя поживу. Был у нас один — не то тринадцати, не то пятнадцати годков

— положила на него Райка глаз, ходила за бедным пацаном, будто приклеенная. Все же добилась своего. Ночью навалилась, стащила портки, так высосала пацаненка — утром помер… Так что, стерегись!

— Она что — проститутка? — заикаясь больше обычного, спросил Доходяга. Желток заколебался. Подтвердить — передаст Вездеходу, ожидай очередного скандала с зуботычинами. Отвергнуть — потеряют цену подбрасываемые Доходяге предупреждения об опасности.

— Не видел, за ноги не держал, брехать не стану. Но кореши говорят — бешенство матки. Особо, когда нацелится на малолеток.

По внедренной матерью доверчивости Марк, морщась от отвращения, поверил Желтку. Какая выгода ему врать? Может быть, на самом деле, Вездеход, притворяясь доброй и заботливой, преследует какие-то мерзкие цели?

Однажды, произошло событие, опровегнувшее высказывания Желтка. Не полностью, конечно, добрая треть опасливых подозрений осталась. Тогда часов в одинадцать вечера Доходяга и Вездеход сидели в своем закутке. Марк читал газету двухнедельной давности, Райка штопала его сменные подштаники. Хмыря не было — пару раз в неделю он пропадал до полуночи, нередко — до утра.

— Нынче — банная ночь! — объявила Вездеход, кивая на бадейки с кипятком и холодной водой. — Ты давно не мылся — долго ли заболеть!

Накинула ввернутый на прошлой неделе в дверь крючок и, подбоченясь, выжидательно поглядела на Марка.

— Ты иди, сам управлюсь, — опасливо бормотнул Доходяга, вспомнив предупреждения Желтка. — Мне… стыдно…

— Стыдно когда не видно, — хрипло рассмеялась женщина. — Знаем, как мужики моются — сбрызнутся водичкой, разотрут грязь — все. Нет, мальчишечка, не получится, отмою тебя, обработаю мочалкой, человеком станешь…. А кого тебе здесь стыдиться? — недоуменно оглядела она коморку. — Дверь — на запоре, подглядывателей нетути, Желток ушел вместе с Хмырем. Я — не в счет… Быстро скидывай рубаху, портки!

Марк нерешительно стянул рванную рубаху, сбросил брюки и остался в одних трусах. Стоял худющий, сгорбившись, переступая с ноги на ногу, исподлобья отслеживая малейшее движение «любительницы малолеток».

— Трусы! — потребовала Райка. Не дождавшись выполнения, озлобленно закричала. — Ах, ты, антиллегент дерьмовый!

С такой силой дернула за выцветшие «семейные» трусы, что резинка лопнула и они спали к ногам. Доходяга поспешно закрыл ладонями стыдное место. Он почувствовал волнение, все в нем напряглось.

Вездеход оглядела с головы до ног стыдливого мальчонку. Неожиданно отвернулась и… жарко покраснела. Изуродовавший ее лицо шрам набух и зарделся багрянцем. Будто закровоточил.

Скажи тому же Желтку, что дерзкая, не признающая запретных тем, матерщиная баба способна краснеть — на смех поднимет, разнесет по подвалу весть о брехливом интеллигентишке.

Доходяга тоже удивился. Неожиданная стыдливость второй маманьки, как Райка с гордостью себя величала, никак не стыковались с мерзкими рассказами Желтка. По мнению Марка, «бешенные бабы» — откровенны и бесстыжи. А эта отвела взгляд, покраснела…

— Ну чего растопырился? — хрипло промолвила Вездеход. Кажется, она злится на себя за неприсущее ей смущение. — Становись в лохань да повернись ко мне спиной. Чай не мужикам показуешься — бабе. Стыдобушка!

Доходяга торопливо отвернулся.

Райка окатила его теплой водой и принялась намыливать голову, спину.

— Наклонись, неумеха, — командовала она. — Подними праву рученьку, инвалидик… Теперича левую… Вот так, молоток парень… Наклонись, спинку потру…

Закончив обработку туловища, Вездеход сунула подопечному обмылок и мочалку.

— Остальное домывай сам. Мне недосуг. Токо, гляди, без оммана, штоб чисто было. Возвернусь — проверю!

Конечно, «проверять» Райка не будет, подумал Марк, когда банщица вышла из каморки, кажется, она стыдится не меньше его, может быть даже больше. Смущается, краснеет. Но на всякий случай придется постараться. Он с такой силой растирал костлявое тело жесткой мочалкой, что, казалось, вот-вот протрет кожу и доберется до костей. Наконец, выбрался из лохани и присел на топчан.

— Готов? — спросила из-за двери наставница. — Тады надевай.

В приоткрытую дверь влетели отремонтированные трусы. Доходяга поймал их на лету, поспешно натянул на мокрое тело, накинул на плечи рубашку.

Дверь каморки открылась и вошла Райка. Неужели подглядывала в какую-нибудь щелку, подумал Марк и поежился. Если верить Желтку — набросится на малолетка, не отбиться, не позвать на помощь.

Не набросилась — остановилась посредине каморки, подбоченилась, окинула оценивающим взглядом покрасневшую кожу парня, удовлетворенно кивнула.

— Молоток, милый, чую — всю грязину смыл… После баньки настоящие мужики принимают. Водку я не уважаю и тебе не советую, а вот малость винца не помешает. Не для веселья, ради здоровья. Закусишь конфетками — для тебя расстаралась.

Последний раз Марку довелось пробовать спиртное на дне рождения матери. Тоже — сладкое, крепленное вино. Всего полстакана. Закружилась голова, закачался. Если бы мать не подхватила — упал бы.

Удивительно, но сейчас, выпив три четверти стакана, Доходяга не упал и не закачался. Наоборот, его охватило приятное чувство легкости.

— А теперича ложись.

Райка расправила на топчане смятое одеяльце, взбодрила тощую подушку. Приглашающе похлопала по ней ладонью.

— А вы?

Выканье у нищих воспринимается злой шуткой, но Марк никак не может привыкнуть к новым обычаям и обрядам. Сказать взрослой женщине «ты» не поворачивается язык.

Райка не высмеяла, сделала вид — не заметила. Походила по каморке, ломая тонкие пальцы. Наконец, решилась.

— Я тут подглядела… ну, когда трусы свалились… Не специально — случайно… Вовсе ты не пацан — стоящий мужик, тебе уже баба требуется… Спать мне с мужиком опасно — вдруг взбесишься, поентому поменяемся местами: я — на тюфячок Хмыря, он — рядышком с тобой на топчане. Токо не вини себя — нет твоей вины, природа-матушка старается. Вот подрастешь малость, войдешь в разум — тады можа перерешу.

Марк не стал винить ни себя, ни Вездехода. Без спора забрался на топчан, укрылся прохудившимся одеяльцем. Долго не мог уснуть — перебирал в памяти события сегодняшнего вечера. Вторично его назвали «стоящим мужиком».

Возвратившийся во втором часу ночи Хмырь не стал распрашивать отчего да почему — забрался на топчан, повернулся спиной к Доходяге и сладко заснул. А вот Вездеход до утра проворочалась на жестком матраце. Что до Марка — он находился в каком-то полудреме, то проваливался в сон, то выбирался из него…

Прошло полмесяца — подростки попрежнему спали на топчане, Вездеход — на полу. В одну из ночей Хмырь нашел новое свое место занятым.

— Жестко, — коротко пояснила Райка. — Мужикам — сподручно, бабам — в тягость. Так што я буду теперича сызнова спать с Доходягой. Господь Бог простит мои прегрешения.

Незвестно, как отреагировал Всевышний, а Марк обрадовался — в холодные ночи тощая женщина согревала его не хуже печки. Вот только обнимать парнишку Вездеход перестала, не прижимала к себе тощее его тельце. Лежала на самом краю топчана, при малейшем движении «сынка» вздрагивала.

Марк попрежнему втискивался в перегородку…

«Семья» поужинала, как всегда, в половине одинадцатого. На этот раз старательная хозяйка побаловала мужчин жаренной наважкой с отварным картофелем. Запили крепким чаем. Райка собрала грязные миски и стаканы, понесла их к единственному в подвале крану. Подростки, блаженно поглаживая полные животы, разлеглись на топчане, тихо беседовали. Спать — рано, в подвале укладываются не раньше двенадцати.

— Ты сегодня никуда не идешь? — почти не заикаясь, поинтересовался Доходяга. Равнодушно, только для того, чтобы не молчать. — Обычно уходишь… Куда?

— Меньше будешь знать — реже болеть, — назидательно выдал Хмырь избитую истину. — Не штормуй, кореш, похавал — переваривай. Не то Вездеход отшлепает по попке.

Рассмеялся, видимо, представив себе тонкий ремень, которым Райка подпоясывает дырявую «рабочую» куртку, хлещущий по тощим ягодицам Доходяги.

— Не отшлепает, — с непривычной твердостью заверил Марк. — Она говорит, что я — мужик, а мужиков бабы не бьют.

— Мужиком назвала? — удивился Хмырь. — Или баба ромсы попутала, или испытала тебя в деле… Признайся, испытала? Какая она голая? Небось, кости так выпирают, что у тебя на теле синяки? Надеюсь, ты не фрайернулся?

За год пребывания в воровском притоне Марк изучил местный жаргон, а вот пользоваться им на практике не пытался. Как-то не стыкуется он с хилым, болезненного видом пареньком, услышит нищая братия выражения типа «ксивы» или «ништяк» — засмеют.

Поэтому Доходяга отлично понял, чего добивается от него любопытный наставник. Соврать — легче всего, перепроверять у Вездехода Хмырь не решится. Но врать, придумывать несуществующую «случку» было почему-то противно.

— Нет, — снова сильно заикаясь, признался Марк. — Ничего такого не было. Просто назвала мужиком и — все.

— Значит, фрайернулся, — не поверил Хмырь.

Дальнейшее развитие тихой беседы прервало появление Желтка. Окинув подозрительным взглядом малолеток, он многозначительно кивнул Хмырю.

— Выйдем — базар имеется.

Обычно наставник Доходяги не особенно жаловал ехидного, в"еддивого мужика. На этот раз молча спрыгнул с лежанки и вслед за Желтком вышел из каморки.

Возвратился минут через десять. Хмурый, сосредоточенный.

— Собирайся. Идем на дело.

То, что нищие попрошайки промышляли грабежами, Марк давно догадывался. Но Марка его никогда не приглашали. Да и что он мог делать? Таскать узлы с ворованными вещами — об этом даже подумать смешно. Орудовать отмычками не умеет, пользоваться «перышком» не обучен. Короче — настоящая бездарь.

— Так я же — обуза? — заикаясь от волнения, предостерег он наставника.

— Намаетесь…

— Ништяк, — оборвал «ученика» Хмырь. — Постоишь на стреме.

Отказываться нельзя — все равно заставят. Если понадобится — силой. Поэтому Доходяга, заранее дрожа от страха, натянул на узкие плечики починенную второй мамашей кофтенку, сунул ноги в разбитые прохаря.

В каморку со стопкой чистой посуды вошла Райка. Увидела одетого «сынка» и угрюмого его наставника, насторожилась.

— Куда на ночь глядя? — загородила она дверь.

— Поссать, — сообщил Хмырь, бесстыдно растегивая ширинку и кивая на дальний угол подвала, используемый попрошайками в качестве отхожего места. — Может сопроводишь, подержишь?

— Тьфу, охальник! — отмахнулась Вездеход. — Сам управишься… Токо недолго, спать охота.

Посмеиваясь над доверчивой уродиной, Хмырь, держа подопечного за рукав кофты, пошел к лазу. На ходу передал ему нож.

— Держи, кореш, перышко. На всякий случай…

Возле лаза ковырял в носу Желток. Увидев Доходягу в сопровождении

Хмыря, брезгливо поморщился.

— Гляди, недоносок, — угрожающе предупредил он. — Пропустишь лягавых — пойдешь под молотки. Так отделаю — копыта откинешь, защитница не спасет…

Марк послушно кивнул, обреченно склонил голову. Знал — не помилуют, изобьют.

Три налетчика осторожно выбрались в приямок, замаскировали щитом лаз, несколько минут посидели, настороженно оглядывая ночной двор. Кажется, ничего опасного — ни лягавых, ни прохожих, которые могут настучать в отделение.

Бежали по дворам, на освещенные улицы выбирались редко. Желток тихим голосом инструктировал корешей.

— Заяц наколол одну бабку, у нее — дорогие иконки. Покупатель имеется. Цынканул — бабка сегодня ночует у дочери, пасет внука…

Через полтора часа грабители выбрались, наконец, на тихую улочку на окраине Москвы. Прижимаясь к заборам добрались до вросшей в землю хатенки.

Почуяв чужаков забрехал дворовой пес. Хмырь бросил ему заранее припасенную кость — собака пару раз взлаяла, потом удовлетворенно заработала зубами. Когда парни вошли во двор, даже завиляла облезлым хвостом. Наверно, выпрашивала добавку. Сильный удар дубинкой свалил ее на землю — подергала задними ногами, поскулила и отошла.

Висячий замок на входной двери сопротивлялся недолго. Отмычками налетчики не воспользовались — поддел Желток его фомкой, дернул посильней