Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Запоздавшее возмездие или Русская сага

ModernLib.Net / Детективы / Карасик Аркадий / Запоздавшее возмездие или Русская сага - Чтение (Весь текст)
Автор: Карасик Аркадий
Жанр: Детективы

 

 


Аркадий Карасик

Запоздавшее возмездие или Русская сага

Глава 1

Просыпался Романов с трудом. Выбирался из черного омута сумасшедших сновидений, незряче обводил взглядом спальню и снова отключался. Очередная попытка и снова провал. В голову как-будто забивали гвозди. Не острием — шляпками. Во рту — тлеющий костер, на котором поджаривается перегарное варево. После смерти жены частный детектив все чаще и чаще заглядывает в бутылку. Благо причин предостаточно: то день лесника, то профессиональный праздник учителей, то необходимость расслабиться, упорядочить растрепанную нервную систему.

Наконец, ему удалось удержаться не плаву. В голове прояснилось, глаза приобрели осмысленное выражение. Собственная спальня показалась чужой, незнакомой.

Во всю ширину комнаты — стенка: платяной и книжные шкафы, секретер, бар. Возле окна — старомодное трюмо, два кресла. А посредине комнаты — широченное, как оценил Петька, трехспальное, ложе. Если ложиться поперек — шестеро разместятся и еще останется место. Сейчас половину кровати занимает запасное, скомканное ватное одеяло. В последнее время отвратно топят, вот и приходится держать наготове.

Заказала нестандартную кровать покойная жена Романова. Мастера собирали ее в квартире — везти из мастерской целиком не получилось — в дверь не лезла. Как водится, обмыли обнову, ночью испробовали на прочность. Молодые были супруги, горячие. А утром сунулась лейтенант Романова в салон «вольво» — проверить документы у подозрительных пассажиров, а оттуда, в упор, автоматная очередь…

Роман усилием воли задавил до сих пор грызущее его горе. Еще раз оглядел запущенную комнату. Поморщился. Надо попросить соседок навести порядок: убрать пыль, помыть окна, сдать в ближайший комок накопившиеся пустые бутылки, пропылесосить ковры. Короче, прибраться. Самому не хотелось да и времени не было — оно до отказа занята делами сыскной фирмы.

Пора подниматься, опохмелиться оставшейся после вчерашнего возлияния водкой и ехать на работу. Но до чего же не хочется покидать трехспальное ложе, влезать в одежду, плестись на кухню! Романов попытался оторвать от подушки гудящую голову — не получилось, она будто припаялась к согревшейся наволочке. Ладно, решил он, подремлю еще часок, фирма не развалится, компаньон не пропадет.

Неожиданно из-под скомканного одеяла послышалось тихое сопение. Именно, сопение, а не храп. Неужели, Петька? Вчера они здорово вмазали, вдруг Дружинин побоялся появляться дома, где его поджидала разгневанная вечными попойками супруга толстая женушка. Знакомство со шваброй или другим кухонным инвентарем обеспечит синяки, появление которых придется объяснять случайным падением… с унитаза. Вот и остался ночевать у компаньона.

Окончательно проснувшись, Романов резко сдернул одеяло. Господи, прости и помилуй! Одним с перепоя хвостатые и рогатые черти видятся, другим — голые бабы. Вот и ему мерещится! Больно ущипнул себя за бедро — не помогло. На постели сжалась в комок молоденькая соседка по лестничной площадке. Ноги поджаты к животу, руки обнимают коленки.

Как ее звать-то? Не то Клавка, не то Наташка? Роман торопливо накинул на голую девку одеяло, постарался напрячь расплывающуюся память, сосредоточиться. Вспомнил — Дарья, Дашенька… Интересно, как она попала в холостяцкую постель? Сама пришла или Петька пригласил? Для разжижения мужской компании. Вечно придумывает, неугомонный баламут. То грязную дворнягу приволокет — отмывать да кормить, то вшивого бомжа приветит.

Неужели пьяные мужики устроили коллективку? По спине полезли мураши, тошнота перехватила горло. Не потому, что «насильник» испугался последствий — сделалось стыдно. Надо же, почти старики, за сорок перевалило, а дурные мысли так и лезут в голову, так и ворошат сознание.

Роман зажмурился, попытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Напрасные потуги — в голове ничего не колыхнулось. Никакой кллективка, конечно, не было да и быть не могло! Ведь соседская девчонка ему в дочки годится.

— Дарья, проснись, — захрипел Романов, осторожно трогая девичье плечо. — Домой пора.

Девчонка, не открывая слипшихся глаз, отчаянно замотала всклокоченной головой. Плечико дернулось, будто укололи его иглой. Одновременно лягнула голой ножкой.

— Не пойду!… Не трогай, спать хочется! Отстань!

Раньше при встрече в подъезде или на улице — здравствуйте, Роман Борисович… сколько времени, дядя Рома? А сейчас — на «ты», словно говорит не со взрослым человеком — с сопливым однолетком. Взрослая стала, самостоятельная!

— Кому сказано? Дома отоспишься… Хватит притворяться, мне пора на работу! Вот выдерну из брюк ремень, отхожу по заднице!

В ответ — легкий смешок. Край одеяла приподнялся, из под него выглянула голая круглая попка.

— Бей, если не жалко — все равно домой не пойду. Предки квасят, матерятся, а у тебя — тихо, спокойно.

Действительно, тихо и спокойно. Хозяин с раннего утра до позднего вечера ищет пропавшие документы, изобличает грешных супругов, ковыряется в криминальном болоте, поэтому в квартире — тишь и благодать. Девчонка и раньше заглядывала «на огонек», щебетала о своих школьных успехах и провалах, просила дать ей почитать что-нибудь «сердечное», про любовь. Но улечься в одну постель с мужиком — из ряда вон выходящий поступок!

— Почему голая?

Попка задвигалась и скрылась. Ее хозяйка то ли застыдилась, то ли посчитала демарш завершенным. Вместо заднего места из-под одеяла высунулась головка с насмешливо прищуренными глазками.

— А что, одетой спать, да? Не успела прихватить из дому ночнушку. Отец не дал — гонялся за мной с кухонным ножом… Хорошо еще, что успела схватить халатике…

— Вот и спала бы в халате!

— Он колючий, — пожаловалась находчивая особа. — Не уснешь… Вы ведь тоже спите нагишом и — ничего… Не бойся, дядя Рома, приставать не буду, спи спокойно.

А вот это уже — прямое оскорбление! Хорошо еще не осведомилась собирается ли он к ней приставать. Придется наказать. Ремнем-не ремнем, а приголубить пощечиной не помешает. Романов освободил из-под своего одеяла тяжелую руку, но во время удержался. Не стоит, физическое «воспитание» слабый пол нередко принимает за заигрывание. Как бы соседка, вместо попки, не подставила ему другое место.

Несмотря на пятнадцатилетний возраст, она не по годам развита. Как-то, возвращаясь с работы, детектив видел соседку в обществе полупьяных пацанов. Пели под гитару и обжимались.

— Откуда взяла ключи от моей квартиры? — примирительно спросил

Роман. — Украла?

На этот раз Дашка высунула из-под одеяла не только курносое, раскрасневшееся от сна лицо, но и сложенный двойной кукиш. Ничего особенного, типичная внешность рязанской телки, а вот кукиш в ее исполнении что-то новенькое.

— Фигушки, зачем они мне? Дверь — нараспашку, ключ торчал изнутри. Сказал бы лучше спасибо, что заперла, а ты ругаешься!

Все понятно — пьяный в дымину компаньон, уходя, забыл закрыть за собой дверь. Ну, погоди, баламут, вот прямо сейчас позвоню и выложу все, что о нем думаю…

Роман порешил не тревожить свою, без того разлохмаченную, нервную систему. Пусть девчонка спит. Не одевать же ее насильно, не выталкивать на лестничную площадку! Если вдуматься, несчастный ребенок, начисто лишенный родительской заботы и ласки.

— Ладно, так и быть, отсыпайся… Будешь уходить — посильней захлопни дверь.

— Сделаю… Спасибо…

Дашка снова забралась с головой под одеяло и принялась удовлетворенно посапывать. Молодость, вздохнул сорокалетний Романов, самое лучшее время жизни… Когда-то он тоже засыпал мгновенно, едва притронувшись головой к подушке, а сейчас, если не перетрудится сыщицкой беготней и не употребит полстакана горячительного, впору глотать снотворные пилюли.

Подниматься все еще не хотелось, но чувство долга пересилило ленивое нежелание. Пора ехать в офис. Вдруг там наклюнулось так необходимое для пополнения банковского счета расследование! В ожидании появления частного детектива долгожданный клиент травит байки с секретаршей, перекрашенной Манькой. Или ведет ленивый треп с младшим детективом. Мало ли что выложит Дружинин в послезапойном состоянии! Надеяться на компаньона все равно, что опереться на гнилой посох.

Воспоминание о скудных доходах и непомерных расходах основанной им и Петькой фирмы вытолкнуло детектива из-под теплого одеяла. Опасливо косясь на дальнюю половину «царского» ложа, он поспешно укрыл наготу банным махровым халатом, накрепко затянул пояс.

Слегка покачиваясь на ослабевших после попойки ногах двинулся на кухню. По пути заглянул в гостиную и… остановился. В креслах возле стола — двое мужиков. Третий расхаживает по комнате.

Значит, Дашка соврала — входную дверь она не закрыла!

Под ложечкой засосало, ноги ослабли. Неужели им заинтересовались бандиты и он из охотника превратился в легкую добычу?


— Заходите, Роман Борисович, не стесняйтесь.

Сидящие в креслах, будто по приказу, поднялись. Их товарищ непонятным образом очутился в коридоре, за спиной Романова. Оружия не видно, но опытный детектив отлично знает — пистолеты со снятыми предохранителями — в карманах. В любой момент выпрыгнут.

— Не волнуйтесь, ничего вам не грозит, — успокоил хозяина квартиры немолодой посетитель. — Разговор пойдет чисто деловой. Простите, нам пришлось потревожить отмычками ваш замок.

Несмотря на успокаивающую информацию о «деловом разговоре», Романов не сомневался в том, что речь пойдет о ком-то из его клиентов. Мысленно перебирал выполненные и находящиеся в стадии выполнения заказы. Ничего криминального, все в рамках закона и… беззакония. Одновременно, пробежался по натренированным мышцам — если предстоит схватка, нужно быть во всеоружии. За время службы в уголовке сыщик не только накачал в гимнастическом зале мускулы, но и освоил десяток хитрых приемчиков, доставленных тренерами из восточных стран.

— Не тряси штанами, мужик, член потеряешь, — вполголоса посоветовал стоящий за спиной мордоворот. — Спрашивают — отвечай.

Ствол больно втиснулся в спину.

— Помолчи, Харя, — с напускным добродушностью посоветовал пожилой посетитель. — Лучше погляди, что в спальне… Присаживайтесь, Роман Борисович, беседа долгая.

Романов устроился на стуле, предоставив «гостям» кресла. Он успел успокоиться. Единственно, о чем сожалел — об оставленном под подушкой «макарове». Без оружия — как без одежды. Голый.

Посетители молчали, прислушиваясь к происходящему в спальне, куда ушел Харя. Оттуда послышались голоса. Грубый, шершавый — бандита и мелодичный, девичий — Дашки.

— Вставай, телка, траханья больше не будет, — послышался голос телохранителя. — Кому говорено?

Раздался грохот упавшего стула, потом — раздраженный визгливый голосок Дарьи.

— Не лапай, козел! Сама оденусь. Закрой гляделки — ослепнешь! Бедовая соседушка, равнодушно подумал Роман, запустила в Харю стулом или лягнула? Как бы мордоворот не расправился с его случайной сопостельницей? Частный детектив отлично знаком с повадками бандитов, им что сигарету выкурить, что человека порешить.

— Еще раз лягнешься, падла, требуху выпущу наружу!

— А ты не лапай!

Через несколько минут по коридору мимо входа в гостиную независимой походкой проследовала девушка. За ней, понурившись, вышагивает посрамленный Харя.

Вызывающе хлопнула входная дверь, проскрипели замки. Мордоворот возвратился в гостиную.

— Простите за неуместную откровенность, — изящно поклонился пожилой мужчина, — но вы зря времени не теряете. Телке, по моему, не больще семнадцати годков…

— Пятнадцать, — зачем-то уточнил детектив. — Дочь соседа. Родители напились, вот и спряталась у меня.

— В постели?… Ужас какие нравы — пятнадцать лет и уже лезет под мужика? Не я ее отец — с неделю бы не села на задницу… Впрочем, это ваши проблеиы… Теперь, когда мы одни, можно поговорить более основательно… Согласны?

Интересно, как этот мужик понимает емкое словечко «основательно»? С помощью паяльника и раскаленного утюга? Или отрезания пальцев, иголочек под ногти?

Работая сыщиком, Романов насмотрелся на бандитские повадки, но сейчас он не ощущал страха. Отупевшая после вечерней попойки голова вдруг заработала на полную мощь.

Ну, с пожилым он справится — достаточно одного удара, чтобы отправить его в глубокий нокаут. С тем, что помоложе, тоже не вызовет осложнений. А вот Харя портит все дело — кажется, он не только физически силен, но, не исключено, знаком с приемчиками. И снова Роман с горечью вспомнил о своем пистолете. Никогда с ним не разлучался, даже сидя на унитазе держал под рукой. А тут…

— В зависимости, о чем у нас пойдет речь, — туманно возразил он, прикидывая, что можно использовать в предстоящей схватке. Стул? Жидковато, им не оглушишь противника, разве только поцарапаешь головку. Вазу для цветов? Тем более. Других тяжелых предметов в комнате нет. — Кстати, не знаю, как вас величать… Мистер Икс и мистер Игрек, что ли?

— Меня можете называть Иван Ивановичем, моего юного приятеля — Кузьмой Кузьмичем, — не задумываясь, нашелся пожилой «гость». Имена явно вымышленые, но трудно рассчитывать на полную откровенность. Третьего посетителя не представил — мелкая сошка, не заслуживающая внимания. — Типичные русские имена, не так ли? Что до фамилий — соответственно. Нет смысла уточнять… Пожалуй, обнюхались, пора переходить к переговорному процессу…

— Пожалуй, — легко согласился Романов. — Правда, деловые беседы я обычно провожу в офисе.

— Нет правил без исключений, — Иван Иванович ловко щегольнул чиновничьей поговоркой. Даже сам себе улыбнулся. — Еще раз извините за вторжение в квартиру. Мы целый час прождали возле входа в офис. И не дождавшись, решили нанести визит домой.

— С помощью отмычек? — не скрывая ехидства, тихо прокомментировал Романов. — Не проще было позвонить по телефону?

— Звонили, — вмешался в разговор молодой посетитель. — Бесполезно. Наверно, вы были слишком увлечены… воспитанием подрастающего поколения. Оправдываться или опровергать — зряшный труд. Пусть думают, что хотят. Только не помешает протянуть время — очухается Петька, примчится в офис, не найдет компаньона и в панике побежит к нему домой. Вдвоем они в пять минут повяжут этих иван иванычей.

— Приходится воспитывать, — все так же туманно признал свой грех «распутник». — Родители не просыхают ни днем, ни ночью, вот и занимаюсь воспитанием…

— Заодно траханьем, — хмыкнул в углу комнаты Харя. — До чего же приятное «воспитание», я бы тоже не отказался…

— Заткнись, — тихо прошипел Иван Иванович и Харя умолк. — Итак, начнем?

— Ожидаю ваших предложений.

Дурацкая фраза! Какие могут быть предложения? Судя по отмычкам и бандитской морде телохранителя, следует ожидать, пахнувших кровью, требований! Но придется держать фасон. Так, как это делает Иван Иваныч. Иначе могут подумать, что «клиент» струсил, намочил нижнее белье и поэтому готов к употреблению.

— Мы уполномочены сделать вам заказ… Но сначала несколько уточнений. Фамилия босса будет пока неизвестной, вопросы решать придется со мной или с… Кузьмой Кузьмичем. Все материалы, которые мы вам доверим, оглашению не подлежат. Включая фотокарточки и адреса… За нарушение — детское наказание… Устраивает?

Господи, он еще спрашивает! Вся деятельность частного детектива основана на зыбких опорах доверительной, не подлежащей разглашению, информации. Ибо она, эта информация, напоминает острие туземного копья, смазанного смертельным ядом.

— Жена моего босса наставила ему рога. Расправиться с ней труда не составляет, но не мешает предварительно убедиться в измене. В этом и заключается наш заказ… Надеюсь, вам ясно?

— Вполне.

— Тогда возьмите фотографии, телефоны, адреса…

Иван Иванович раскрыл кейс, принялся выкладывать из него на стол бумаги, конверты с фотокарточками. Сверху положил от руки нарисованную схему. Все понятно, рогатый муженек провел собственное предварительное расследование, вызнал, где и в какие часы встречаются любовники. Это облегчает труд сыщиков, обычно им с Петькой приходится начинать с голого нуля.

Романов веером разложил фото, в основании веера — схему и адреса с телефонами. Получился неплохой пасьянс. Остается узнать, сколько отвалят за слежку.

— Гонорар — не проблема, — будто подслушал его мысли собеседник.

— Сколько захотите, столько и получите. Главное — убедиться в измене жены предпринимателя.

Легко сказать — сколько захотите! Потребности сыскной фирмы не ограниченны, одна зарплата компаньонам занимает добрую четверть гонорара, плюс — содержание кокетливой секретарши с оголенными ляжками, автотранспорт в виде потрепанного «жигуля», аренда помещения под офис, взятки окончательно обнаглевшим милицейским чиновникам и гостиничным служителям.

Поколебавшись, Романов выдавил из себя такую сумму, что сам испугался. Сейчас заказчики выматерятся и уйдут. Вместе с ними уплывут необходимые компаньонам деньги.

Ничего подобного, Иван Иванович не вытаращил глаза, Кузьма Кузьмич обидно вздохнул. Вот, дескать, лох попался, сам себя обманывает, собирается вести сыск на общественных началах! Сыщик в душе поморщился, кажется он, действительно, продешевил. Но сказанного не исправить, сумму не увеличить.

— По божески, — улыбнувшись, похвалил Иван Иванович. — Я ожидал — запросите намного больше. Спасибо за скромность… Сколько — аванс?

— Тысяча баксов, — окончательно обнаглел Романов. — Предстоят немалые расходы, — извинительно добавил он. — Расследование подобного рода обходится дорого.

— Всего-навсего? — удивился заказчик. — Думаю, продешевили.

Получите два куска, остальное — после того, как вы представите весомые доказательства прелюбодеяния…


Проводив незванных гостей, Романов возвратился к столу. Деньги, конечно, немалые, но и задача не из легких. Не потому, что выслеживание сексуальной красотки представляет определенную трудность — в основном, частные детективы этим и занимаются, но насколько Роман понял, речь идет о двух крупных боссах, не поделивших женские прелести. А это уже

— разборка, стрелка или как там еще называются бандитские столкновения!

Рискуешь получить плюхи и с одной и с другой стороны. Если живым останешься.

Сомнения мучили детектива. Неужели у Ванваныча мало своих пастухов и шестерок, неужели у него меньше возможностей, нежели у слабосильной сыскной фирмы? Непонятный и поэтому опасный заказ.

Но выходы уже наглухо перекрыты — подписан договор, получен аванс. Не отказаться, не переиначить. Придется отбросить опасения и, как выражается находчивый Дружинин, руки в ноги и — наоборот.

Задумавшись, сыщик снова, на подобии игральных карт, перетасовал фотокарточки, ловким движением руки разбросал по столу. Полюбовался и принялся менять местами.

В центре — изящная женщина с грустными глазами. Видова Ольга

Карповна. Именно так она значилась в перечне адресов и телефонов, но не исключено, что в паспорте красотки стоит другая фамилия. Впрочем, какая разница, главное — типаж. Глаза грустные, но губы улыбаются. Интеесно, уж не над частным ли детективом потешается жена и любовница предпринимателей?

Где-то Романову доводилось видеть грустные женские глаза. Он напряг изношенный алкоголем мыслительный аппарат, попытался вспомнить. Куда там, разве отыщешь в тысячах людей, с которыми ему приходилось и приходится сталкиваться какую-то тоскующую бабенку?

Справа от женщины, как и положено по статусу — пустое место, которое временно занял сложенный вдвое листок бумаги. То-есть, главный заказчик расследования, муж грустной красотки, пожелавший остаться инкогнито.

А ведь для Романа небезынтересно, что он из себя представляет. В ответе на этот вопрос кроется причина измены законной его супруги: старческая импотенция либо болезнь, садистские наклонности или другие отклонения от нормы. Возможно, испарившаяся любовь. Отгаданная причина — добрые девяносто процентов успеха.

Но ничего не изменить — придется довольствоваться скудной информацией.

Слева, со стороны сердца, пристроился портрет героя-любовника. Сидякин Ефим Маркович. Ухоженный мужик, белотелый с детски наивными глазами, слегка выдвинутый подобородок — говорят, свидетельство недюженной силы воли, блондин. В расследовании — главное действующее лицо.

Сочетание волевого подбородка и наивных глаз — алогично, противоречит учению знаменитого Фрейда. Романов терпеть не может подобных несответствий, они вызывают смутные подозрения. Поэтому, не помешает покопаться в действительном характере бизнесмена.

И снова детективу почудилось, что он уже видел и наивные глаза и волевой подбородок, и узкие, мальчишеские плечи… Сидякин… Сидякин? Память оглохла, помалкивает. Разве взбодрить ее водочкой? Детектив принес из кухни полупустую бутылку, поморщившись от омерзения, сделал несколько глотков. Малость полегчало.

Под фотокарточкой героя-любовника — изображение его обманутой супруги. Надежда Ларионовна. Довольно бесцветная личность. Из тех безвольных особ, которые могут портить жизнь мужа непрерывным каскадом скандалов и притворными попытками покончить с собой. Экзальтированная дамочка.

Теперь — второстепенные персонажи.

Начальник охраны Сидякина. Фамилия не указана, имеется одна кликуха — Перс. Обычно телохранители — физически крепкие, накачанные парни, а этот — интеллигентный очкарик. Впрочем, наружность бывает обманчивой. В предстоящем расследовании — обычная шестерка, ничего не решающая, но в отдельных случаях представляющая опасность.

Внимание, еще один герой! Хозяин квартиры, по непроверенным данным, сдающий ее Сидякину. Конечно, для любовных утех. Узкие глаза — китайско-монгольская раса, бородка клинышком, без усов, волосы на голове прилизаны, нос придавлен, переносица широченная. Здоровенный, накачанный мужик. Карток Ян Янович. Фамилие и имя никак не стыкуется с внешностью, возможно, вымышлены. Вот с ним придется поработать. Хотя бы с целью выяснить истинное лицо заказчика.

Его жена, Полина. Отчество не указано. Либо по причине бабьей глупости, либо она для шестерок ревнивого мужа Видовой не представляет ценности. Скорей всего, последнее. Подстать мужу массивная, с грудями-сопками, мощными бедрами. Глаза такие же испуганные. Остальное напоминает фоторобот, некий шаблон. Жирно подведенные глаза с загнутыми ресницами, так же сильно намалеванные губы, нарумяненые щеки. Сейчас по улицам Москвы разгуливают тысячи таких красоток-давалок.

Покончив с фотопасьянсом, который пока-что не сложился, Романов принялся собираться на работу. Натягивая тесные джинсы, застегивая пистолетную сбрую, начищая ботинки, он то и дело подходил к столу и критически оглядывал веер. Не переворачивая, отодвинул в сторону фотографии домовладельца с супругой и начальника охраны героя-любовника. Про запас. После всех этих манипуляций на первый план выдвинулся типовой любовный треугольник.

Сидякин?… Где пересеклись его пути с частным детективом? То, Роман видел наивно-волевого мужика — никаких сомнений, но где, при каких обстоятельствах?

Господи, он уже опаздывает, поглядев на наручные часы, встрепенулся сыщик, Петька, небось, паникует, собирается мчаться будить заспавшегося собутыльника. О том, что тот находится в опасности, Дружинин даже не помыслит — какая может быть опасность за стальными дверями с хитрыми израильскими замками?

Выйти из квартиры Роман не успел — в дверь неожиданно загрохали кулаками и, кажется, ногами. Неужели, Дружинин? На него непохоже — обычно жмет кнопку звонка или пользуется запасным комплектом ключей.

— Кто там хулиганит? Вот сейчас выйду и надеру уши!

Скорей всего, испытывают на прочность дверь не пацаны, которым адресована смешная по нынешним временам угроза. Поэтому сыщик привычным жестом прошелся по кобуре с дремлющим «макарычем».

— Откройте, дядя Рома… Не надо меня бить, папочка, я ни в чем не провинилась! — визжала на самой высокой ноте Дарья. — Ой, больно!

— Не трогай доченьку, — хриплый голос принадлежал Дашкиной матери.

— Не то порешу! Несчастная моя кровинушка, отец достался — вампир. Из нас кровь сосет.

— Молчи, шлюха подзаборная, допросишься — врежу по морде… Кровинушка, говоришь, доченька? А она, курва, признает родителя? Сейчас ноги с руками перевяжу, голову в задницу засуну!

Все понятно — у соседей идет очередная разборка. Глава семьи, по пьянке, решил, что его мало уважают, вот и вознамерился показать свою власть! Пьяная вдребезги его половина немедленно встала на защиту дочери. Как бы схватка не кончилась кровью.

Романов торопливо отпер замки, распахнул дверь. Мимо него мышкой, удирающей от разьяренного кота, скользнула растрепанная девушка. Затаилась за его спиной, орошая ее обильными слезами.

Появление соседа еще больше взьярило Степана. Он ударил ногой жену, цепляющуюся за его грязную рубашку. С такой силой, что та свалилась на плиточный пол площадки. Заревел быком-производителем.

— Защитника нашла, сука? Поганый мент, думаешь, не знаю, что ты пользуешь несовершенолетнюю? Вот возьму и наведу обоим кранты — ни один прокурор не осудит.

— Не трожь доченьку! — снова вцепилась в подол мужней рубашки подскочившая женщина. — Не трожь!

Привычно перехватив руку соседа, Роман резко крутнул ее. Молоток выпал. Степан захрипел, закашлялся.

— Не бей мужа, мент! — тут же завизжала его супруга и собутыльница. — Степушка, врежь ему по круглым!

Не отпуская, прижатого к стене, хрипящего Степана, Романов ногой невежливо подтолкнул к нему жену. Дарья перестала плакать и теперь весело хихикала.

— Учтите, соседи, еще один такой скандальчик — будете любоваться на небо в крупную клетку. Надеюсь поняли, — для наглядности он пошевелил заведенной за спину Степановой рукой. Тот охнул от боли, торопливо что-то забормотал. — Значит, порешили? И чтоб — мир и тишина, понятно?

Укрощенные супруги дружно закивали, что-то забормотали. Дочь продолжала хихикать.

Романов не слышал извинений и обещаний больше не пить и не скандалить. Неожиданно он вспомнил, где видел человека, похожего на Сидякина, и женщину, напоминающую Видову. На дедовой фотокарточке.

Пришлось вернуться в квартиру и в обществе любопытной Дашки разворошить пухлую сумку с архивом деда. Сотни писем, аккуратно упакованные в пачки, перевязанные резиночками. Какие-то счета квартирной платы. Несколько альбомов с фотокарточками. Большие конверты, тоже набитые снимками.

Многочисленные наследники офицера-фронтовика равнодушно отказались от архива, а в музей Роман его не отдал — посчитал оскорбительным для памяти деда.

Через сорок минут на столе перед Романом — изображение трех мужчин в военной форме и девушки с грустными глазами. На обороте четыре фамилии: Семен Видов, Николай Романов, Прохор Сидякин и Клавдия Терещенко. В дополнение к старой фотокарточке — несколько аккуратно упакованных свертков. Письма. На каждом — выписанная четким дедовым почерком, фамилия адресата.

— Отправляйся домой! — приказал он девчонке. — Не бойся, больше бить не станут — побоятся.

— Отец никого не боится! — с детской похвальбой выпалила Дашка. — Дучше я побуду у вас.

Читать дедовы письма при соседке не хотелось, но другого выхода не было. Не выгонять же ее силой?

— Тогда сядь на диван, возьми какую-нибудь книжку и — ни звука! Дашка так и поступила. Сидела с раскрытой книгой на сжатых коленях, но смотрела не в нее — на Романова. А он забыл об ожидающем его в офисе компаньоне, о непонятных заказчиках, о странном совпадении, вообще обо всем, всматривался в лица фронтовиков. Гордые черты лица капитана, выпирающий подбородок старшины, грустные, задумчивые глаза женщины…

Насмотревшись, детектив прислонил фотокарточку к графину с водой, вскрыл первую пачку и углубился в чтение. То и дело вглядывался в фото, будто сверял прочитанное с изображенными людьми, спрашивал — о них ли идет речь или это надуманно?

Глава 2

"… Отвечаю на ваше письмо. Действительно, в сорок первом году я командовал дивизионным «смершем».

Расшифровываю: Смерть шпионам. Мы тщательно расследовали бомбежку колонны стрелкового батальона, в том числе, гибель командира батальона капитана Видова. Были допрошены два десятка бойцов и младших командиров. Найти убийцу комбата не удалось…"

Подпись неразборчива.

Война перепахала степь. Там где раньше — красочныя россыпь цветов и колосящиеся нивы, — воронки, полузасыпанные траншеи, траурные надгробья обгоревших дымовых труб. По пыльным дорогам ползут военные грузовики с прицепленными пушками, танки, повозки, запряженные усталыми лошадьми, по обочинам, стараясь не мешать технике, пылит пехота.

Обычная картинка военной поры.

Старший лейтенант Романов вылез из кабины грузовика, поблагодарил водителя и захромал к единственному в деревне целому дому, перед которым стоял автоматчик. Рано все же покинул он госпиталь, не послушался совета врачей — подлечить раненную ногу, не торопиться. Вот и приходится хромать, на подобии инвалида с протезом.

Деревенская изба под соломенной крышей — штаб части. Об этом говорят несколько подседланных коней, торопливо курящие на крыльце писаря и ординарцы, выглядывающая из окошка девица в военной форме — машинистка либо телефонистка.

Автоматчик окинул взглядом подошедшего командира. Выгоревшая, заштопаная гимнастерка, поношенные галифе, стоптанные сапоги, на плечах старлейские погоны — крылышками. Прихрамывает. Сразу видно — свой брат, фронтовик! Поэтому часовой не стал требовать пред"явления документов, словесного пароля.

— Штаб батальона? — спросил старший лейтенант, поправляя на спине защитного цвета котомку.

— Так точно, — лениво ответил автоматчик, не козыряя и не принимая стойки смирно. — Начштаба капитан Нечитайло — там, под деревом.

Ну, что ж, ничего страшного, придется докладывать не комбату — первому его заместителю. Правда, по отзывам полковых штабников капитан Видов — вредная личность, не признает авторитет высоких армейских чинов. Режет правду-матку прямо в глаза, поэтому и дослужился только до комбата, не вырос выше капитана. Не дай Бог, обидит его поступок нового ротного.

Но выхода не было. Огладив гимнастерку, привычно поправив ремень, ротный направился к развесистой яблоньке.

— Товарищ капитан, старший лейтенант Романов прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Все, как положено. — стойка «смирно», живот втянут, грудь колесом, рука вскинута к краю пилотки, пятки — вместе, носки — врозь. Направление выложено на стол.

— Не тянись, старлей, — начштаба бегло прочитал поданные бумаги и продолжил няньчить перевязанную руку. — Выше не вырастешь…. Все знаю, из штаба полка звонили. На прошлой неделе во время артобстрела погиб комроты-три, Васька Клешнев. Жалко, отличный был командир и вообще классный парень! Меня вот тоже зацепило осколком… Примешь клешневскую роту. Присаживайся, писарь отправился в подразделения. Вернется — отдашь предписание. Попей молочка — свежее, парное.

Посчитав информацию исчерпанной, Нечитайло запил ее несколькими глотками и продолжил укачивание раненной руки.

— Жмут фашисты?

— Так жмут, что сок течет. Но и мы не лыком шиты, на прошлой неделе целую роту расколошматили, десятерых — в плен, остальным — царство небесное. А ты где воевал?

— В соседней дивизии. Хотел вернуться из госпиталя туда — начальство решило по другому, — разоткровеничался Романов, не решаясь сесть и тем самым потревожить раненную ногу. — Обидно.

— Начальство для того и существует, чтобы тасовать и перетасовывать, — пофилософствовал начштаба. — Почему стоишь, ног не бережешь? Завтра на марше им достанется.

— Мне бы доложиться командиру, — нерешительно протянул Романов, усаживаясь на лавочку и поудобней пристраивая больную ногу.

— Вечный комбат… прости, капитан Видов уехал в штаб полка. Оттуда рванет по ротам. Завтра по утрянке выходим на передовую. Успеешь познакомиться на марше… Только учти, Романов, у капитана… как бы это выразиться… сложный характер. Не вздумай обижаться или оправдываться — не любит… Впрочем, сам разберешься, не маленький.

— За что его назвали «вечным комбатом»? Старый, что ли?

Нечитайло пожал плечами. Поморщился. Наверно, резкое движение отозвалось в ране.

— Да нет, молодой еще. Просто выпрыгнул из обычного взводного в командира батальона, дважды получил внеочередные звания, а потом тормознули. Наверно, достал начальству до самых печенок.

Капитан снова отпил из глиняного кувшина и продолжил няньчить руку.

— Болит? — кивнул Романов на замотанное бинтом предплечье. —

Перевязать бы.

— Конечно, надо бы перевязать, да вот незадача — батальонная фельдшерица Клавка уехала с командиром в штаб полка… Ничего, потерплю.

Молоко кончилось и ординарец принес жаренную говядину. Нечитайло кивнул на миску с мясом, здоровой рукой ухватил здоровенный кусок и впился в него зубами. Погладит больное предплечье — откусит, снова погладит. Романову есть не хотелось, но уходить к курящим писарям тоже не совсем удобно. Он сидел, глядя на ползающих по столу мух.

Покончив с мясом, капитан запил съеденное полустаканом водки. объяснил: анестезия, здорово помогает. Предложил новому комроты — тот отказался: не любил алкоголь, после него трещит голова и ноги становятся ватными.

Кажется, начштаба — неплохой мужик, не гордец и не штабная зануда, лениво размышлял старший лейтенант. Это уже хорошо. Дай Бог, и с комбатом он поладит — несмотря на «сложный» характер, тот фронтовик, пропыленный и просоленный, авось, оценит в деле нового ротного.

Над столом жужжали осточертевшие мухи, возле коновязи ржали застоявшиеся жеребцы, на крыльце писаря вели нескончаемую баланду…

Дождавшись возвращеия писаря, Романов пошел в его канцелярию, бывшую кухоньку. Сдал препроводительную щуплому солдатику, которому впору в детсад ходить, а не воевать. Приладил на спину тощую котомку. И заторопился.

— Где размещается моя рота?

— Скажу ординарцу — проводит…

— На кой ляд мне провожатые — сам найду! Только выдай ориентиры.

Угодливо и торопливо писарь описал маршрут. С такими подробностями, что новый комроты-3 с трудом удержал зевоту. С детства не выносил пустословия, когда вместо двух трех слов тебя поливают, будто цветы из лейки.

Воспользоваться писарской информацией не пришлось. Когда Романов подошел к яблоньке попрощаться с Нечитайло, возле калитки остановилась бричка, запряженная худющей лошадью. Казалось ребра вот-вот проткнут ей кожу. Рядом с солдатом-возницей сидит старшина в новенькой гимнастерке с распахнутым воротом. Мощный, выпирающий подбородок скрывается под редкой козлиной бородкой, хитрые сощуренные глазки изучают окружающую местность. Обычно старшины — толстые, с брюшком, хохлы, а этот — сухой, подтянутый, по внешности — типичный русак.

Проворно спрыгнув с доски, заменяюшей сидение, он рысцой подбежал к столу под яблоней. Рывков бросил сложенную лодочкой руку к козырьку фуражки.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту?

— Рекомендую, Романов, — не отвечая, начштаба повернулся к новому ротному. — Твой старшина. Прохор Сидякин. Пройдоха, каких мало, мошенник — некуда штампы ставить, подлиза и ворюга.

Странно, но оскорбительная характеристика не вызвала у старшины ни гнева, ни обиды. Наоборот, губы растянулись в угодливой улыбке. Только узкие глаза метнули в сторону писаря и часового опасливый взгляд — слышали ли они унизительные выражения начальства?

— Ну, зачем вы так, товарищ капитан…Нынче без обмана шагу не шагнещь. Война все спишет. А я, ежели и обманываю, то не себе на пользу — солдатикам и взводным.

— Тушенку трофейную продал старшине первой тоже на пользу своим солдатикам?

Голос Нечитайлы посуровел, на скулах забегали желваки. Сидякин сделал вид — не расслышал, даже согнутую ладонь приложил к правому уху, хитрец.

— Простите, товарищ капитан, не понял… К тому же, тороплюсь. Обувь с починки везу… Поехали, товарищ старший лейтенант?

Успокоившись, на прощание пообещав разобраться с жуликом, капитан снова принялся укачивать раненную руку….


Батальон вывели на краткий отдых и пополнение, но, судя по вызову командира в штаб полка, этот отдых вот-вот завершится. Наверно, обстановка на передовой обострилась. Не зря Нечитайло вскользь упомянул о предстоящем марше.

Третяя рота расположилась в узкой лесозащитной полосе. Солдаты обжили наспех сооруженные шалаши, взводные жили в палатках. Отдельная палатка — для командира роты. Ничего особенного — вместо кровати топчан, рядом с ним — кривоногий, сколоченный из горбыля, столик, поставленные стоймя яжики из-под боеприпасов изображают табуретки.

Сгустилсь вечерние тени, вот-вот наступят сумерки, плавно переходящие в ночную тьму. Но Романову спать не хотелось — мучила боль в раненной ноге. Разве принять двести граммов «лекарства»? В полку, в котором до ранения служил Роман, не чурались лишней стопки. Но такой уж у Романова организм — не переносит спиртного!

После короткого разговора с командирами взводов ротный немного успокоился. Боль не отступила, но сделалась как бы привычной. Кажется, ребята подстать Нечитайло, знающие, обстрелянные, не подведут.

Когда, посапывая от показного старания, в палатку вошел старшина и поставил перед ротным обычный ужин: перловую каша и две жирные сельди, старший лейтенант не выдержал.

— Прохор… как тебя по батюшке?

— Назарович… Только не надо по батющке, вам разрешается по имени.

— Ладно, буду — по имени, — легко согласился Романов. — Тут такое дело, Проша, нога измучила. Дергает, словно электроток пропускают. Вот и решил… Кто из медиков имеется поблизости? — неожиданно, в последний момент, передумал просить принести водку. — Перевязать бы, что ли?

— Санитар есть, да толку с него — еще навредит. Я мигом Клавку приведу!

— Это какую Клавку?

— Батальонную фельдшерицу. Понятливая бабенка и грамотная.

— Так она же уехала с комбатом?

Старшина хитро улыбнулся. Так, слегка, уголками губ. Чтобы показать свое отношение к командирским шалостям и, одновременно, не дай Бог, не выглядеть этакой ехидиной. Испортить отношение с начальством — легче легкого, а вот восстановить потрудней! Тем более, с таким строгим и самолюбивым, как капитан Видов.

— Они завсегда вместе ездят, но ночуют в командирском блиндаже… Тоже вместе, — не удержался он. — Наверное, уже — там.

Не спрашивая разрешения, Сидякин исчез. Словно растворился в подступающей к леску темноте.

Значит, ппж — походно-полевая жена, брезгливо подумал Романов. Конечно, в этом нет ничего уливительного, тем более, позорного. Когда ходишь по самому краю, разделяющему жизнь и смерть, многое считается ребячьей шалостью. Но странное чувство недовольства охватило ротного. Странное — потому, что он знал: женщины на фронте — самый ходовой товар

Что касается совести, то ее отлично успокаивает расхожая фраза: война все спишет.

Мужчин не обвиняют — мужик есть мужик, трудно ему без бабы. А вот женщин презирают, именуют подстилками.

Поэтому, когда фельдшерица вошла в палатку, Романов встретил ее недобрым взглядом. Надо же, молоденьая, не старше двадцати лет, а уже распущенная, продавшая тело за трофейные «сувениры» и защиту от остальных оголодавших мужчин.

— Добрый вечер, товарищ старший лейтенант, — официально поздоровалась Клавдия, снимая с плеча санитарную сумку. — Болит? Ничего страшного — сейчас перевяжу, сделаю укольчик, к утру будете, как новенький… Полей мне на руки, Проша.

Пока женшина мыла над ведром узкие выцветшие ручки, Романов с интересом разглядывал ее. Настоящая русская красавица, не толстая, но и не худая, с высокой грудью, курносая. Вот только — какой-то грустный взгляд. Будто она удивляется нелепому своему положению в окружении одних мужиков.

Удивительно, но презрение исчезло, негодование превратилось в добрую насмешку. Старший лейтенант невольно искал в душе оправдательные мотивы, заставившие красавицу отдаться комбату. О так называемой «любви» даже смешно думать — какая там любовь в воюющей армии?

— Ой, забыла представиться! — по девчоночьи ойкнула фельдшерица. — Старшина медслужбы Клавдия Терещенко. Вы можете не представляться — Прошка все о вас по дороге сюда рассказал… Снимайте штаны.

— Это как — снимать? — не понял Романов.

Стоящий в отдалении старшина неодобрительно что-то буркнул и вышел из палатки. Видимо, решил, что ротный стесняется его, а не женщину.

— Очень просто. Через голову не получится, значит, придется снять сапоги… И не стесняйтесь на подобии малолетней школьницы. К тому же, как известно, медиков не стесняются.

Романов не стеснялся, просто больная нога при попытках освободить ее от тисков кирзача ответила таким взрывом боли, что комроты с трудом удержался от стона. А что будет, когда он примется за брюки!

— Значит, болит? А я-то, глупая, решила — стесняетесь. Помочь?

— Обойдусь, — сердито буркнул Романов.

Извиваясь ужом, морщась, ничего не видя сквозь пелену слез, он, наконец, стянул сапог и штанину брюк. Облегченно откинулся на постель, часто задышал, закрыл глаза. Побежденная боль утихла, но можно не сомневаться — разматывание бинта и обработка раны снова разбудят ее.

— Придется немного потерпеть… Бинт присох, будем потихоньку отмачивать… Ежели — невмоготу, скажите, передохнем.

— Делайте свое дело, старшина, не обращайте на меня внимания — выдержу. Не со слабосильным интеллигентом говорите — с фронтовиком.

— Боль она всегда одинакова — и у интеллигентов, и у вояк, — не скрывая улыбки, проговорила фельдшерица. — Правда, переносят ее по разному: одни орут в полный голос, другие молчат, но до крови кусают губы. За время службы я на всяких навидалась: и на сильных, и на слабых.

Не прекращая говорить, она осторожно разбинтовывала тугую госпитальную повязку. В ожидании боли Романов напрягся, стиснул зубы. Ничего не произошло — ловкие женские пальчики почти безболезненно освободили рану, принялись ощупывать ее края.

— Главное — нет воспаления… Отлично, очень хорошо… Кровь засохла — тоже неплохо… Неделю тому назад мне довелось перевязывать рану у сержанта из второй роты. Здоровенный парняга, а плакал, мамочку звал. А вы терпеливый..

Закончив перевязку, фельдшерица присела рядом с побледневшим ротным.

Не глядя на одевающегося командира, принялась неторопливо собирать в сумку лекарства и инструменты.

— Удалось выпросить в полку медикаменты? — равнодушно поинтересовался Романов, с трудом справившись с тесными галифе и кирзачами. — Или зря съездили?

Длинные ресницы недоуменно поднялись, голубые глаза брызнули солнечными лучами. В них — и насмешливый вызов, и задумчивое недоумение.

— Почему зря? Обезболевающего выпросила, кое-что из перевязочных средств… Спасибо мужу — помог.

Короткое словечко «муж» произнесено с наивной гордостью и вызовом. Дескать, наверняка, вам наговорили нелепости типа походно-полевой жены, состоящей при комбате в качестве временной любовницы. Так вот, она вовсе не любовница и не командирская подстилка — самая, что ни на есть, законная супруга!

— Мужу?

— Удивляетесь? — смущенно потупилась фельдшерица. — А чему удивляться-то? Да, комбат, или, как его прозвали недоумки, вечный комбат, доводится мне мужем. Что из этого? Правда, мы с ним незарегистрированы и невенчаны, но разве в этом заключается прочность брака?

Все же «ппж», подумал Романов, но это прозвище потеряло для него режущую до крови остроту, сделалось более чистым, почти стерильным. Может быть, потому, что женщина ничего не скрывала и ничего не стыдилась.

По всем человеческим законам нужно бы прекратить бесстыдные распросы, перестать травмировать фельдшерицу, но в Николая будто черт вселился.

— Как же на ваши отношения с капитаном смотрят окружающие?

Очередной дурацкий вопрос! Если вдуматься, какое дело любящим друг друга «супругам» до осуждающих взглядов и многозначительных перешептываний? Ежели верить откровениям Клавдии, они с Видовым не скрывают своей связи, считают ее не мимолетной прихотью, а союзом на всю жизнь.

Приблизительно так она и ответила. После недолгого молчания снова принялась откровенничать.

— Мы с Семочкой и Прошкой в одной школе учились, на одной деревенской улице жили. Хорошие они ребятишки, чистые, — неожиданно рассмеялвась. — Ухаживали за мной, соперничали, а когда я выбрала Семку, Прошка не ушел… Вот так!

Несмотря на скучную тривиальность ситуации — сентиментальная школьная любвишка выросла до настоящей любви — невзирая на несложившийся любовный треугольник. Романов с неслабеющим вниманием слушал исповедь женщины. Такое не в каждом романе прочитаешь, не в каждом кинофильме увидишь.

— Через несколько месяцев уеду к маме… Рожать… Нет, не подумайте чего, не боюсь — с удовольствием разрешилась бы в дивизионном госпитале — муж запретил даже думать… Страсть как не хочется оставлять Семенку одного. Слишком он азартный — всегда впереди всех. Далеко ли до беды?

Снова — странная, если не сказать большего, откровенность! Ведь женщина впервые видит старшего лейтенанта и вдруг выложила все. И о «замужестве», и о беременности, и о своих страхах за жизнь супруга. Без малейшего намека на смущение. Одно из двух: либо стерильно чистая натура, либо талантливая артистка.

— Заболталась я, — поднялась Клавдия. — Семка ожидает, волнуется. Надо бежать… Рана не болит?

— В норме, — недовольно проскрипел ротный. Ему не хотелось, чтобы фельдшерица уходила. — Спасибо.

Клавдия будто подслушала желание раненного, отложила уже надетую на плечо санитарную сумку, присела. Помолчали. Говорить не о чем, все уже сказано. Ротный задумчиво смотрел на огонек керосиновой лампы, Клавдия разглаживала подол форменной юбки. Недавнее интересное общение переросло в тягостное чувство, когда и расставаться не хочется и дальнейшая беседа никак не склеивается.

— Отстань со своим интервью! — за пологом палатки послышался густой, недовольный голос. — Сам подумай, кто я такой, чтобы писать обо мне? Отставной козы барабанщик, зачуханный пехотный капитан, вечный комбат… Правильно говорю, Прошка, или неправильно?

В ответ послушное мяуканье сытого кота. Старшина знает легко воспламеняющийся нрав командира, боится возражать. Скажешь что-нибудь не то — вкатит такую дыню, не сразу очухаешься. Острый с шершавинками язык капитана отлично знают не только в батальоне, но и в вышестоящих штабах. Отсюда и старшинское мурлыканье.

— Вот я и говорю: не трать на меня дефицитную пленку, не порть блокноты. Лучще поговори с сержантом Свиридовым — настоящий герой, без подделки. Скромняга, каких мало…

Тихий, едва слышный, мужской голос возразил.

— С солдатами уже общался — все они говорят о вас… Хорошо говорят — позавидуешь!… Ну, ладно, не хотите интервью, не надо, напишу статью без беседы. А вот сфотографироваться-то можно? К чему это вас обязывает?

Ответить Видов не успел — мимо попытался прошмыгнуть низкорослый солдатик, на ходу расстегивая брючной ремень.

— Погоди, — остановил комбат корреспондента и ухватил солдатика за рукав гимнастерки. — Куда торопишься — в сортир? Ты бы еще загодя штаны спустил. Понос прохватил, что ли?

— Извините, товарищ капитан…

— Извиняться станешь перед бабой… Ладно, шагай! — солдатик смущенно застегнул ремень и на этот раз медленно пошел к отхожему месту, а капитан снова повернулся к журналисту. — Пошли, писака, познакомишься с новым ротным. Ежели появится желание — возьми у него желанное интервью и отстань от меня.

Полог откинулся и в палатку вошел коренастый, широкоплечий командир. На высокий чистый лоб упрямо падает русый локон, уши по-ребячьи — в растопырку, мятые капитанские погоны — крылышками.

— Нечитайло сказал — новый ротный-три объявился… Клавка, а ты что здесь делаешь? Смотрите, люди добрые, жена сбежала к свежему мужику! — капитан изобразил зверскую гримасу и вдруг звонко, по-мальчишески, расхохотался. — Не злись, Клавка, шучу.

Лицо женщины озарилось ласковой улыбкой.

— Перестань дурачиться, Семенко! Перевязала рану комроты…

— Какую рану? Самострел, что ли? Не успел появиться и уже нацелился в госпиталь… Не везет третьей роте, ну, никак не везет!

— Прекрати издеваться над человеком. — негромко прикрикнула фельдшерица. — Старший лейтенант прибыл с незажившей до конца ногой.

Видов недоверчиво ухмыльнулся, с неожиданной нежностью погладил «супругу» по спине. Слишком доверчивая, дескать, всем безоглядно верит.

Романов с интересом наблюдал за окружающими его людьми. На фронте вообще не особенно следуют уставным требованиям, могут и матерком запустить и со среднеазиатским ишаком сравнить, но — Семенка, Прошка, Клавка? Кажется, фельдшерица не погрешила против истины — армейская судьба свела в одной части трех закадычных друзей.

— А если — коллективный снимок, согласитесь? — снова заныл репортер и, не дожидаясь согласия, принялся налаживать свою «лейку». — Я — мигом.

— Чую, не отстанешь, банный лист, — обреченно вздохнул комбат. Ну, ежели коллективку — давай, щелкай.

Видов бесцеремонно подвинул в сторону нового ротного, уселся на его постель. Сидякин осторожно пристроился рядом. Клавдия обняла мужчин за плечи. Романов торопливо застегнул ворот гимнастерки, пригладил волосы.

Корреспондент торопясь защелкал затвором фотоаппарата. Вспыхнула магниевая вспышка… Еще одна… Еще…

— Ну, вот что, бездельники, — поднялся батальонный, — балдейте-перевязывайтесь, а мне пора в штаб. Нечитайло, небось, все глаза проглядел. Завтра по утрянке — марш-марш, так что готовь ротный свою подбитую ходулю.

Старшина вышел вслед за комбатом — проводить. Не успели они покинуть палатку, Клавдия тоже заторопилась.

— Проша, где ты? — полог откинулся, в проеме — улыбающаяся физиономия старшины. — Проводишь?

— Конечное дело, провожу.

На одном слабом, покатом женском плече повисла санитарная сумка, на втором — автомат. На пышной прическе — надетая набекрень пилотка.

— Я тоже пройдусь — засиделся, — поднялся Романов. — Заодно проверю несение службы дежурными.

— Ни в коем случае! — строго приказала фельдшерица. — До утра — никаких прогулок. Завтра находитесь, а сейчас, считайте — под домашним арестом. И не вздумайте нарушать, доложу комбату — накажет!

Романов скрыл насмешливую улыбку, покорно кивнул…


Дорога не извивалась между немногочисленных, чахлых лесных островков — прямой линией вонзалась в горизонт. На небе — ни облачка. Такую безоблачную погоду обожают фашистские летчики и терпеть не могут войска. О прикрытии с воздуха собственной авиацией только мечтать остается.

От степи, покрытой ковром цветов, плыл пьянящй аромат — кружилась голова. Над проселком — облако едучей пыли.

Взводные шли со своими взводами, комроты — сбоку первого взвода, старшина замыкал колонну. За ним — несколько бричек с имуществом.

Настроение у Романова — сродни погоде. Нога ведет себя прилично — рана не дергает, почти не ноет. Перевязка, сделанная Кладвией, пошла на пользу. Идет новый ротный и невольно вспоминает вчерашнее знакомство с батальонной фельдшерицей. Бывает же так — с первого слова, с первой понимающей или непонимающей улыбки люди чувствуют взаимную симпатию. Будто знакомы с детства.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? — не дожидаясь разрешения, старшина продолжил. — Зачем зря мучиться — садитесь. Рана, небось, болит?

Романов оглянулся. Позади — Сидякин с подседланной тощей кобыленкой. Загадочно ухмыляется. Нет, на издевательство непохоже, его заботливое предложение походит на пробу на прочность: откажется ротный от «транспортного средства» или согласится? Вон как насторожились солдаты, спрятал понимающую улыбку молоденький лейтенант, командир первого взвода.

На фронте часто самый незначительный эпизод воспринимается отличительной чертой командира, по ней приклеивают клички, на нее равняется авторитет. Романову страшно хотелось разгрузить раненную ногу, взгромоздиться на кобылу, но как посмотрят на эту слабость нового ротного подчиненные?

— Отправь доходягу в обоз — пусть впрягут в одну из ротных повозок!

— Товарищ старший лейтенант, фельдшерица наказала беречь ногу…

— Кому сказано? Или пояснить другими словами?

Мимо на резвом жеребце проскакал комбат, за ним — посыльные, ординарцы. На минуту остановился, иронически оглядел лошадь-доходягу, прихрамывающего ротного, но ничего не сказал. Отыгрался на рыжем усаче, пулеметный ствол на плече которого казался детской игрушкой.

— Подтяни ремень, Федоров, пузо отвалится. В последнее время походишь не на доблестного воина — на беременную бабу! Не стыдно?

Солдаты рассмеялись. А усач, похоже, не обиделся — послушно подтянул ремень, выпятил богатырскую грудь. Комбат удовлетворенно кивнул и запылил вперед к боевому охранению.

И все же Романов краем глаза увидел, как обидчиво дрогнули густые брови пулеметчика, как сжались в кулаки сильные пальцы. Опасную игру ведет Видов, слишком опасную, подумал ротный, так недолго и пули дождаться. Не мирное время — война, когда жизнь почти не ценится.

— Вон капитан не стесняется, ездит верхом, а вы — раненный — идете с солдатами, — надоедливой нянькой ныл старшина. — Свалитесь — сызнова в госпиталь, да?

— То, что положено командиру батальона, не по зубам ротным и взводным… Все, прекратить прения! Отправляйся на свое место! — резко, в видовской манере, приказал старщий лейтенант.

Ворча, на подобии наказанного дворового пса, Сидякин со злостью хлестнул прутом шатающуюся кобыленку и отстал. Солдаты засмеялись. Не со злостью — по доброму. Новому, мол, комроты палец в рот не клади — по плечо руку отхватит!

Романов удовлетворенно улыбнулся. Кажется, контакт с личным составом налаживается. А это сейчас — главное. Но про себя пожалел о принятом решении отказаться от коня. Ибо нога начала дергать, приходилось напрягать силу воли, чтобы не припадать на нее.

Дальнейшие события заставили забыть о больной ноге.

Низко над колонной прошли два вражеских самолета. Безбоязненно, нагло. А чего им бояться — советских истребителей нет, зениток не видно? Не стреляли и не бомбили, словно выглядывали наиболее уязвимые места. Впереди развернулись и коршунами полетели обратно. Грянули первые разрывы, пули выбивали на дороге пыльные фонтанчики.

— Воздух! Воздух!

Красноармейцы и командиры бросились в спасительное разноцветение, падали на землю, вжимаясь в нее всем телом. Словно она, матушка, может превратиться в пуленепробиваемый щит.

Подчиняясь инстинкту спасения, вместе с подчиненными упал и Романов.

Господи, пронеси! Господи, спаси! Неверующий, он, в минуты смертельной опасности, как и любой другой атеист, истово молился о спасении. Сколько раз стоял на краю бездны, именуемой смертью, учавствовал в рукопашных, сидел в траншеях под разрывами снарядов, а бомбежек не выносил. Возникал этакий первобытный ужас, желания зарыться с головой в землю.

Вот и сейчас Николай втиснулся в нее всем телом.

От горящего на дороге грузовика плыл смрадный тяжелый дым. Билась лошадь со вспоротым животом, полз, орошая цветы кровью, раненный красноармеец. Лежа, Клавдия перевязывала ногу сержанту, зубами вскрывала неподатливый пакетик с бинтом.

— Цветочки нюхаешь, старлей? — заглушая разрывы и выстрелы, прогремел над Романовым громкий, презрительный голос. — Бить их надо, а не прятаться! Бить… Бить… Бить!

Ротный с трудом оторвал от земли непокрытую голову. Рядом, расставив толстые ноги, стоял вечный комбат, стоял и стрелял по самолетам из подрагивающегося автомата. Старшему лейтенанту сделалось жарко от стыда и от обиды. Его считают трусом?

Романов леревернулся на спину и тоже нацелил автоматный ствол в крутящихся над беззащитной дорогой «месершмидтов». Автомат задрожал в его руках. И пусть стрелять из подобного оружия по самолетам — верх глупости, но первобытный ужас оставил ротного, он ощутил способность сопротивляться.

— Вот так, молодец! Мы им, кость в горло, ети их мать, покажем, как воевать с Россией! Досыта накормим свинцом!… Ага, отвернул, испугался…

Неожиданно голос комбата прервался и он рухнул на ротного.

Будто испугавшись людей с автоматами и винтовками, нацеленными в поднебесье, или посчитав свою задачу выполненной, вражеские истребители оставили в покое изуродованную дорогу и потянулись к горизонту. Вслед за ними мчался одинокий краснозвездный ястребок…


Гибель Семена Видова потрясла Романова. На фронте каждую секунду убивают, война есть война, бескровные войны бывают только у фантастов-писателей да безмозглых политиков, но смерть комбата так ранила его, что он растерялся.

Клавдии больше не встретил, по скупому сообщению старшины Сидякина фельдшерица, похоронив мужа, уехала к матери.

На третий день после бомбежки, когда рота заняла отведенный ей участок, Романова неожиданно вызвали в Особый отдел. Сам по себе вызов в Смерш — явление обыденное, ничем не грозящее командиру роты, но то, что он там узнал, поразило его больше, нежели гибель комбата.

— Тогда, на дороге вы были рядом с капитаном Видовым?

— Сначала — не рядом. Комбат проскакал мимо меня к боевому охранению.

А вот после команды «воздух», действительно, рядом. Убитый капитан даже навалился на меня.

Особисту не пришлось вытаскивать каждое слово клещами — старший лейтенант максимально подробно описал неожиданый налет «мессеров», вспомнил даже о горящем грузовике, раненной лошади и Клавдии, перевязывающей ногу сержанту.

— Кто еще лежал тогда рядом с вами? Скажем, в радиусе пятидесяти метров?

Странный, мягко говоря, вопрос! Разве во время бомбежки было время подумать о людях, спасающихся неподалеку? Дай Бог, о себе позаботиться!

— А какая разница? Ну, рыжий пулеметчик, фельдшерица, раненный красноармеец, старшина Сидякин, — все же перечислил он тех, кого тогда видел.

— Удивляешься? — усмехнулся майор. — Есть чему… Дело в том, что

Видов убит не осколком и не крупнокалиберной пулей авиационного пулемета.

Врачи извлекли из тела нашу, автоматную…

Ротный вытаращил глаза. Надо же, сбылись его опасения по поводу излишней грубости комбата. Неужели прошил его очередью обиженный рыжий усач?

— Отпадает, — выслушав подозрения свидетеля, отмел их особист. — Красноармеец Федоров тоже убит.

Ничего себе аргумент? Вдруг усач выстрелил в своего командира до того, как его достала пуля или осколок авиационного снаряда. Впрочем, смершевцу видней. Романов не стал настаивать на своей версии. Спорить с особистами не только бесполезно, но еще и опасно…

Глава 3

Роман осторожно сложил прочитанные письма, перетянул их аптекарской резинкой. Думать, сопоставлять — не было времени, вот-вот заявится компаньон. Будить собутыльника.

Дашка с любопытством следила за хозяином квартиры. Книгу закрыла, положила на тумбочку.

— Что пишут, дядя Рома? Ты с таким интересом читал письма… Наверно, от женщины?

— Письма из прошлого, — неохотно ответил Романов, поднимаясь из-за стола. — Действительно, интересные, — добавил он, укладывая перевязанную пачку в баул и выкладывая на стол вторую. — Я сейчас поеду на работу. Если есть желание можешь остаться — почитай, отдохни. Но советую не обижать отца и мать. Какие бы они не были — родители.

— Хорошо, дядя Рома, — легко согласилась соседка. — Попробую. Если снова начнут драться — убегу на улицу…

Раскочегаривая своего старенького «коня», автоматически высматривая зрачки светофоров, меняя полосы движения, короче говоря, выполняя святые заветы опытного водителя, частный детектив ворошил в сознании прочитанное. Вполне возможно, события давних лет аукнулись сейчас. Вот и придется расследовать любовные шалости внучки погибшего комбата. А как же не хочется пятнать его имя.

Два раза задумавшийся водитель «жигуля» едва не таранил другие легковушки. Пришлось заплатить штраф за проезд перекрестка на запрещающий знак светофора. Но добрался он до родной фирмы без особых приключений.

— Ну, что, потомок императора, живой? — встретил его в офисе компаньон. — Здорово вчера мы вмазали, честно говоря, думал, что ты сегодня вообще не появишься. Примешь опохмелку и завалишься досыпать. А ты — молоток, гений!

Потомком императора Романова назвали еще в уголовном розыске. Он не обижался, мало того, фантазировал, что действительно происходит от сына Николая Второго, расстрелянного в годы Гражданской войны вместе со всей императорской семьей. Якобы, спас мальчонку один из красногвардейцев, пристроил к бездетным знакомым, которые его усыновили, дали свою фамилию. Позже пацаненок возвратил себе родовое имя.

А что, разве так не могло быть в те сумасшедшие годы?

— Живой, — скучно отреагировал Роман, вытирая носовым платком пыль с письменного стола. — Манька, черти бы тебя драли, трудно порядок в офисе навести, что ли! — закричал он, будто секретарша находилась не в соседней комнате, а в другом созвездии. — Пухнешь от безделья, лентяйка, смотри — выгоню.

— А я, между прочим, в уборщицы не нанималась, — не вставая со стула, так же громко возразила дерзкая девчонка. — Мои обязанности — секретарские: посетители, почта, работа на компьютере, договора, картотека — разве мало?

— Картотека? Лучше бы назвала ее древнеегипетскими письменами. Значит, так — каждое утро сметать пыль, протирать мебель, поливать цветы. Понятно?

Голос босса сделался жестким, похожим на крупнозернистую наждачную бумагу, и Манька решила не накалять страсти. Вдруг возьмет да выгонит — куда деваться девчонке без специальности и образования? Дворничихой и то не возьмут.

— Спрашиваю: понятно? — повысил голос Романов.

— Все ясно, Роман Борисович.

— То-то…

Глава фирмы прочно уселся за свой стол, распаковал кейс, разложил договор, фотокарточки и другие бумаги, полученные от Ванваныча. Отдельно, на престижное место возле настольного календаря бережно пристроил фронтовую фотокарточку.

— Новое дело? — равнодушно поинтересоваолся Дружинин. — Кого пасти? Сколько платят?

Последний вопрос лишен равнодушия ибо он — самая настоящая болевая точка фирмы частного детектива. После того, как под непосильной тяжестью кризисных реформ рухнул, казалось бы, вполне надежный банк, компаньоны оказались на краю черной пропасти. Хорошо еще, что в свое время догадались открыть счет еще в одном банке, который непонятно почему выжил.

— Платят солидно, сам погляди, — Романов щелчком отправил к другу заполненный и подписанный бланк договора.

Петька поглядел и присвистнул — вот это сумма!

— Работенка тоже привычная — отследить сексуально озабоченную бабенку. А вот все остальное лично мне не нравится…

— Погоди, потомок, говорить на больную голову — недолго все перепутать. Сначала давай полечимся?

— На работе?

— Не на работе, а перед работой. К тому же, нам с тобой не перед кем отчитываться. Разве перед Манькой? Простит… Манька, простишь?

Вместо согласия либо отказа улыбающаяся секретарша внесла поднос с бутылкой бренди и двумя рюмками. В виде закуски — тонко нарезанный и посыпанный сахарным песком лимон.

— Угощайтесь, мальчики, лечитесь.

По законам джентльменского жанра мужчины обязаны пригласить даму разделить их застолье. Но, во первых, Манька меньше всего похожа на великосветскую особу, во вторых подчиненных нужно держать в вечном страхе. Поэтому Романов ограничился вежливой благодарностью, а его компаньон — игривым похлопыванием по выпирающему бедру.

— Приятного аппетита, — разочаровано поклонилась секретарша и медленно, с оглядкой — не передумают ли, покинула кабинет шефа. Из комнаты, гордо именуемой приемной фирмы, донесся раздраженный перестук пищущей машинки.

— Вздрогнем? — разливая по рюмкам спиртное, предложил Дружинин.

— Полечимся, — охотно согласился Романов, отодвигая подальше от выставленной бутылки дедову реликвию. — Только по одной, не больше — нужно спланировать, прикинуть.

— А когда мы в офисе принимали больше? — хитро ухмыльнулся компаньон.

— Это ведь не алкоголизм — обычное лечение больной головы.

Выпили, заели ломтиками лимона. Для большей надежности «лечения» вслед за первой отправили по второй рюмке. Головная боль отступила, будущее виделось не таким уж вонючим и безрадостным. Петька снова потянулся за бутылкой — терпеть не мог видеть их ополовиненными, но Роман отвел его руку и отправил бренди в ящик стола. До следуюшего «лечения».

— Слушаю, — разочаровано пробурчал Дружинин, облизывая пересохшие губы. — Где и как ты умудрился ночью встретиться с заказчиком?

— Прежде всего, не ночью, а утром. И не где-нибудь — в собственной квартире…

Романов начал рассказывать о странном посещении и не менее странной беседе. Говорил медленно, одновременно, раскладывал перед компаньоном фотокарточки и записи. Скрыл только голую Дашку, очутившуюся на одной с ним кровати. И ни словом не обмолвился о таинственной гибели во время войны однофамильца — или деда? — сексуальной бабенки. Полностью открываться, даже перед компаньоном — преждевременно.

— Почему ты решил, что муж Видовой связан с преступным миром? Может быть, обычный обманутый похотливой женой мужик?

— Давай разберемся. Зачем, спрашивается, обиженному супругу посылать к частному детективу шестерок? До сих пор расследования подобного вида заказывались мужьями. Это первое. Теперь — открывание моей двери с помощью воровских отмычек… Мало? Если бы ты видел морду этого Хари, таких вопросов бы не задавал.

Петька, несколько минут поиграв хрустальными рюмками, принялся раскручивать подброшенную версию.

— Действительно, странно. Зачем скрывать фамилию «пострадавшего», открывая его домашний адрес? Неужели думают, что имеют дело с глупцами? Прфессионалам вычислить действительного заказчика, как два пальца описать… Уж не заманивают ли нас с тобой в ловушку?

Наступил черед замешательства для всезнающего главы фирмы.

— Пока не знаю, — честно признался он. — Что касается всяческих ловушек, то их для нас еще не изобрели — выкрутимся. Просто придется поработать не только с Видовой, но и с ее рогатым муженьком.

— Согласен. И как ты собираешься с ними разбираться? Со шлюхой и таинственным заказчиком, — сморщившись и потирая снова заболевшие виски, уточнил Дружинин. — Опять головка бо-бо, — пожаловался он и кивнул на ящик стола, укрывающий «лекарство».

— Обойдемся… То, что Ольга Карповна шлюха еще нужно доказать. Лично я думаю: несчастная женщина. Погляди какие грустные глаза…Что касается разбирательства, оно обычное: станем по очереди пасти. Посетим хозяина квартиры, выдавим из него все, что тому известно. Пощупаем героя-любовника. Провентилируем заказчика. Дальше — по обстоятельствам.

— Как бы эти самые «обстоятельства» не вышли нам боком… Тебе-то что

— потомок императора, а мне каково? После последнего дельца до сих пор ребра болят…

— Не повторится, — твердо пообещал Романов, словно повторение или неповторение — в его власти. — Никаких штурмов квартир, никаких силовых приемчиков. Обычная слежка с кинокамерой и фотоаппаратом. Проявленные отпечатки и диктофонные кассетки представим в качестве вещественного доказательства… Согласен?

— На все сто десять процентов! — торжественно продекламировал Дружинин. — Ну, и голова же у тебя, компаньон! Сразу чувствуется — из царского рода.

Подхалимаж так и выпирает из каждого слова. С явным расчетом на убранную бутылку.

— Кончай вылизывать, баламут, — поощрительно прикрикнул «потомок императора». — О бренди забудь — ни грамма не получишь. Лучше давай решать, кто из нас завтра с утра заступит на дежурство?

Дружинин обреченно вздохнул. Если бы Ромка поимел желание открыть слежку, не спрашивал бы — просто произнес: первый — я. Значит, в его вопросе таится прямое приказание.

— Разреши мне, господин-товарищ?

— Ладно, — удовлетворенно ухмыльнулся Романов. — В кого преобразишься?

Еще во время службы в уголовке, Петька славился умением перевоплощаться. То телепался на слабых, стариковских ходулях, поминутно оглаживая редкую бороденку и протирая слезящиеся глаза. То бодро, вприпрыжку, несся молодым стригунком с книгой подмышкой. Изображал студента, опаздывающего на лекцию. Однажды, талантливо сыграл роль стареющей проститутки. Да так, что милицейский патруль, доставивший шлюху в отделение, долго не мог поверить, что она — частный сыщик, мужского рода.

— Думаю, в пенсионера.

— Ну-ну, только, боюсь, не та это роль для расследования любовных шалостей.

— Тогда — уличного торговца, — обиженно скривился «актер». При всех его достоинствах, Дружинин не признавал критики. — Как думаешь, пойдет?

— Думаю, ерунда все это. Торговец лишен маневра, он прикован к продаваемому товару… Знаешь, что Петька, лучше всего изобразить… самого себя. А?

Дружинин нехотя согласился. Не переставая улыбаться, принялся разбирать пистолет. Смазанные оружейным маслом детали оставляли на разложенных бумагах жирные пятна. Слава Богу, старая, пожелтевшая фотокарточка осталась незамараной…


Компаньоны просидели в своем офисе до вечера. Домой Романов попал только в половине десятого. Припарковал возле подъезда уставший «жигуль», запер дверцы, включил сигнализацию. Вообще-то никто не позарится на отечественную дрянь, но — порядок есть порядок.

На лестничной площадке детектив повстречал соседа. На удивление трезвый Степан, прихлопывая тапочками по ступеням, нес к мусоропроводу ведро, полное кухоных отходов. Увидев Романова, машинально потер плечо. Наверно все еще болит после утреннего отеческого внушения.

— Добрый вечер, Роман Борисович, — вежливо поздоровался он. — Вы уж извините за скандальчик. Говорят, ребенка нужно воспитывать, когда — поперек кровати. Я упустил, вот и приходится наверстывать.

— Меньше пить нужно, тогда не придется — ни вдоль, ни поперек, — строго посоветовал сыщик, отпирая свою дверь. — Дашка — неплохая девчонка, ругать и бить ее — грех. Скажите дочери: пусть зайдет, мне с ней нужно поговорить.

Согласно кивая и с трудом удерживая похмельную икоту, алкаш поспешил на промежуточную площадку. С такой скоростью, что из помойного ведра на ступени посыпались коробки, картофельная шелуха, селедочные головы и хвосты.

Роман вошел в свою прихожую. Не раздеваясь, присел на тумбочку со старомодным телефонным аппаратом. Задумался. Он еще не знал, о чем собирается беседовать с бойкой девчонкой, но у сорокалетнего мужика сработало не востребованное чувство отцовства. Сберечь «ребенка» от невесть какой беды, нацелить его на единственно правильный путь, предостеречь от возможных неприятностей.

Приятное словечко «ребенок» применительно к дерзкой телке, забравшейся к немолодому холостяку в постель и нагло показыващую ему голую задницу, вызвало добрую улыбку. Шалунья, оторва!

Десятилетняя семейная жизнь Романовых оказалась бесплодной. Кто повинен

— муж или жена — так и осталось за кадром. Роман ни разу, даже легким намеком, не упрекнул супругу, видел как она мучается. Только однажды посоветовал обратиться в израильский медцентр «Эрос». Дескать, пойдем с тобой вместе: ты — к бабе, я — к мужику. Куда там! Несовременная женщина покраснела, отвернулась. Позже, в спальне, под прикрытием темноты зашептала мужу на ухо — что-то горячее и обиженное…

Случайно затронул больную тему — будто натолкнулся на что-то острое. Казалось — из раны потекла кровь. Роман поспешно встал, сбросил куртку, наплечную кобуру. На кухне жадно влил в себя полстакана жгучей водки. Полегчало, незаживающая рана затянулась пленкой, под которой попрежнему пульсировала кровь.

Когда, наконец, появилась Дашенька, он не стал внедрять в нее старозаветные истины — просто положил перед девчонкой запасной комплект ключей от квартиры.

— Зачем? — удивилась она. — Ежели понадобитесь — позвоню в дверь. Или

— по телефону.

— А вдруг меня не будет дома? Короче, возьми и пользуйся. В гостиной

— стеллажи с книгами, можешь читать. Как пользоваться «ящиком» не мне тебя учить. Проголодаешься — в холодильнике всегда можно найти съедобное. Делай уроки, смотри телевизор, читай. Будь как дома.

— У нас тоже телек имеется. Не заграничное дерьмо — родной «Рубин».

— Это если не считать отца-пропойцы, — не удержался сыщик, зная, что доставляет боль. Поторопился сгладить. — Прости, Дашка, но, как говорится, из песни слова не выбросишь.

— Ничего…

По нахмуренной рожице девчонки Роман безошибочно определил — обиделась. Какой бы там не был, но все же отец. Мало того, что ему руки выкручивают, так еще нестраивают против него родную дочь. Как тут не обидеться?

— Не злись — не испугаюсь! Ключи даю на всякий пожарный случай, хочешь

— приходи, не хочешь — сиди дома. А сейчас — брысь, мне работать надо.

— Читать письма из прошлого? Или заместо преступников ловить тараканов?

— Кончай болтать! — незло прикрикнул Роман. — Отправляйся домой!

— Домой? Родители с ходу пошлют за водкой. Думаете, отец не пьяный по причине вашего внушения? Как бы не так — месячный запас выжрали, дома — ни капли спиртного.

— Пошлют — не ходи!

— Почему? Мне тоже попробовать охота! Пацаны говорят, что водка, наркота и секс — божий подарок! А я ни того, ни другого, ни третьего еще не пробовала!

Девчонка дерзко рассмеялась, вильнула округлым задком и убежала.

Романов вскипятил чайник, достал из шкафчика любимое овсяное печенье. И, забыв о намеченном чаепитии, задумался. Привычка размышлять крепко сидела в сыщике, но особенно укоренилась она после страшной гибели жены…


В тот памятный день оперативники ожидали зарплаты. Сидели по своим комнатам, травили баланду. Дружинин со вкусом рассказывал о знакомстве с бабой-конфеткой. Молодое поколение — двадцати трех лет от роду — подобострастно хихикало.

Романов с недовольным видом просматривал бумаги. В этой четверке он — единственный, если не считать Дружинина, семейный мужик, ему противно выслушивать похотливые всхлипывания сексуальных разбойников. Вернее, обычных мужиков, которые изо всех сил стараются показать себя этакими гигантами секса

— Понимаете, подхожу к ней, а у самого поджилки так и подрагивают. Словно на автобусной остановке стоит не примитивный бабец, каких в Москве тысячи, а самая настоящая принцесса. Неприступный видок, туфелька выбивает на асфальте замысловатый марш. Короче, не подходи, обрежешься. Но я не сдрейфил…

Что произошло на автобусной остановке и как сложились отношения сыщика с красавицей узнать не удалось. В комнату ворвался сержант-милиционер.

— Хлопцы, наш патруль порешили!

— Кого? — поднялся Романов. — Говори толком!

— Романову — насмерть, Никонова ранили. В живот. Ваша группа — на выезд. Срочно! — неожиданно встретился взглядом с побледневшим сыщиком и беспомощно залопотал. — Впрочем, по рации было плохо слышно… Может быть, увезли в больницу…

Но Романов знал — Тамары больше нет. Боже мой, только каких-нибудь два часа тому назад она ласкалась шаловливым котенком, гладила мужу выходную рубашку, выбирала носки… И вот — нет и не будет! Внешне он воспринял страшную весть спокойно — только на скулах вспухли желваки да изменился цвет лица: сделался каким-то землистым.

— Поехали.

— Ты преждевременно не хорони Томку, — шептал на ухо Дружинин. — Может быть, на самом деле, сейчас лежит на опрационном столе. Знаешь, какие в госпитале хирурги — мертвого из гроба поднимут!

— Не мельтеши, Петька, — каменно-спокойно оборвал друга Романов. — Все мы под Богом ходим.

Когда группа примчалась к месту происшествия тело убитой уже увезли. И слава Богу, что увезли, — никакой силы воли не хватило бы Роману при виде бездыханной жены.

Он о чем-то говорил, что-то советовал экспертам-криминалистам, с максимально деловым видом расспрашивал случайных свидетелей, записывал в блокнот. Но все это делалось не человеком — роботом. Будто гибель жены вытравила в душе все живое.

На следующий день после похорон сыщик пришел в уголовный розыск. Не глядя по сторонам, ни с кем не здороваясь, мерно прошагал по коридору, миновал дверь своего кабинета и свернул в приемную.

Секретарша начальника на первых порах не пускала его, что-то говорила бессвязное о совещании, которого не было, о вызове начальника к руководству. Романов не слышал ее — в голове назойливо грохотали автоматные очереди, перед мысленным взором — лежащая на окровавленном асфальте Тамара.

В конце концов немолодая женщина сдалась — обреченно взмахнула рукой и, вытирая слезы, отвернулась.

Седоголовый, всегда чем-то недовольный полковник встретил подчиненного на удивление радушно. Колобком выкатился из-за старомодного письменного стола, отодвинул полумягкий стул, усадил, сам устроился напротив.

— Думаю, соболезнования неуместны?

— Точно, неуместны, — автоматически подтвердил сыщик, глядя в сторону.

— Прошу уволить…

На стол лег лист бумаги с несколькими строчками. Просьба уволить по семейным обстоятельствам. Будто у Романова все еще имеется семья, в которой возникли какие-то серьезные обстоятельства.

«Колобку» не хотелось терять знающего, опытного сотрудника. Ероша пышную шевелюру, он долго и нудно говорил о разгуле преступности, о мщении, о задачах, стоящих перед уголовкой. В основном напирал на мщение

— осиротевший сыщик просто обязан отыскать и покарать убийц. Это его долг перед погибшей супругой.

Романов согласно кивал, но ничего не слышал — в мозгу все еще гремели автоматные очереди. Никакая кара не вернет к жизни Тамару. Кровь за кровь, око за око — седая древность. Если бы поимка убийц могла оживить их жертву, он ни за что не покинул бы уголовный розыск.

— Чем собираешься заняться? — вздохнул «Колобок», поняв бесполезность дальнейших уговоров. — В телохранители подашься или — в торгаши?

— Не знаю, — пожал крутыми плечами отставной сыщик, уловив последний вопрос начальника. — Пока — ничем. Подремонтирую квартиру, почитаю.

Роман лукавил. Когда писал свой рапорт с просьбой об отставке, решил: ни в торгаши, ни в телохранители не пойдет.

Кстати, аналогичный вопрос задал ему и друг — Петька Дружинин. Как и все остальные, он не одобрил решение Романова завязать с местом работы, считал это идиотским поступком. Не может понять, шалопай, что по коридорам и комнатам уголовки совсем недавно ходила Тамара, перед этим зеркалом она подкрашивала и без того яркие губки, работала вот с этим компьютером, писала, может быть, этой ручкой.

— Ты обязан меня понять, Петька, — с трудом ворочая языком, Романов пытался «перекричать» грохочущие в сознании выстрелы. — Уголовка накрепко связана с воспоминаниями о Томке. Здесь мне недолго свихнуться. Или — спиться, — потянулся он к ополовиненной бутылке «столичной». — Вот и порешил заняться частным сыском.

Он ни словом не обмолвился, что занятие частным сыском поможет ему отыскать убийц жены. Нет, не для того, чтобы сволочь их в суд или порешить на месте — хотелось просто заглянуть в наполненные смертным страхом глаза нелюдей. Нередко наказание предсмертным страхом пострашней смертной казни.

— Тоже мне — решеньице, — разочарованно покривился Дружиин. — Я думал

— телохранителем к президенту или к премьеру, а ты… Впрочем, идея знатная, — привычно переметнулся он. — Готов составить компанию.

— Неужели уволишься? Ну, я — понятное дело, а ты?

— Солидарность! К тому же, осточертело заниматься не тем, чем хочешь, а тем, что прикажут. Хочу — на вольные хлеба!

Врешь, все так же равнодушно решил Романов, показное желание уволиться — обычное фанфаронство.

Каково же было его удивление, когда на следующий день рано утром заявился Петька с согласительной пометкой на рапорте.

— Заяц трепаться не любит! — торжественно провозгласил он. — Итак, потомок императора, с чего начнем?

— Конечно, с рекламы, — вымученно улыбнулся невыспавшийся «потомок». — Садись, рисуй. Обсудим — перенесешь на компьютер, после размножим на ксероксе…

Так и возникла фирма двух отставных сотрудников уголовки. Сняли помещение, получили лицензию, появились первые заказчики. Дышать стало легче, одиночество не так давило на осиротевшего сыщика.

Потом появилась Манька. Однажды Романов увидел перед витриной магазина канцелярских товаров перекрашенную девицу в максимально укороченной юбчонке, из под которой — толстые, слонообразные ноги. Грудь распирает кофтенку, бедра походят на дальневосточные сопки. Поглощая пирожок с ливером, девчонка задумчиво оглядывает пачки писчей бумаги, наборы ручек и карандашей. Будто эти канцелярские принадлежности — женские наряды.

Оказалось — безработная. Трудилась деваха в цехе одного из московских предприятий. Заводик приказал долго жить, а рабочие и служащие оказались на улице.

Увлечение карандашами и бумагой показалось Романову самой лучшей характеристикой. Услышав деловое предложение крутоплечего красавца, Манька немного пококетничала, с опаской осведомилась о предлагаемой службе. Не собирается ли предприимчивый мужик завалить ее вечерком на диван?

— Обязанности — чисто секретарские, — уловил ее сомнения Романов. — Печатание бумаг, прием посетителей, ведение картотеки, ответы на телефонные звонки. Все.

— Зарплата? — задала Манька главный вопрос, в котором звучало согласие. — Ежели по нынешним ценам — соглашусь, ежели по прошлогодним — ищите другую дуреху.

В конце концов столковались.

Манька будто родилась секретаршей. Бойко отвечала по телефону, навела порядок в картотеке, освоила старомодную пищущую машинку. Самым трудным для нее оказалось печатание деловых бумаг. Сначала — словно давила клопов, одним указательным пальцем, жеманно отставляя остальные. Потом все же приспособилась — бойко застучала двумя, потом — тремя.

Дружинину секретарша понравилась. Правда, по его мнению, малость глуповата, но наличие развитых мозговых извилин для женщины совсем необязательное излишество. Оно с лихвой компенсируется внешностью, а она, внешность, у Маньки — на четверых можно разделить и еще останется.

Частные детективы принялись за работу…

Глава 4

Компаньоны разделились: Романов отправился к дому, в котором проживает герой-любовник, Дружинину выпала обязанность отследить его пассию.

— Только не вступай в контакт, — хмуро предупредил друга Роман. — Твое дело — примитивная слежка, не больше.

— Погляжу на объект, — по обыкновению пошутил Петька. — Если есть за что ухватиться…

— Дождешься, балаболка, гениталии оторву и запру в сейф!

— Мальчики, без хамства! — немедленно откликнулась из приемной Манька.

— Говорите культурно.

— А я как говорю? — тут же отреагировал находчивый босс, выразительно подмигнув Петьке. — Самым культурным образом. Гениталии по римски — мозги.

— Обманывать женщину нехорошо. Тем более, владельцу фирмы.

Пришлось перейти на едва слышный шепот.

Шутки младшего компаньона и строгое внушение старшего — дань сложившимся отношениям. Романов отлично знал, что на друга можно положиться, что опыт у него не меньший, нежели у других, знакомых сыскарей. Дружинин пытался шуточками-прибауточками вывести Романа из хмурого состояния, в котором тот пребывал со дня гибели жены.

— Твердо обещаю следовать предначертаниям старшего сыщика, продолжал веселиться он. — Как прикажете действовать, его величество протомок императора?

— В первую очередь не перевоплощаться, — не смог сдержать ответной улыбки глава фирмы. — Не вздумай изображать дряхлого пенсионера или припрыгивающего студента. Будь самим собой, — повторил он. — Хотя бы при первой встрече с Видовой.

Петька возвел взор на висящий на стене офиса натюрморт, поклялся разрезанным яблоком и початой бутылкой вина. Подобная «клятва» не особенно удовлетворила главу фирмы, но он сделал вид — принял. Большего от Дружинина не дождешься, все равно поступит по своему.

— Если все сложится, как надо, встретимся на Костомаевской, — любовно оглаживая вороненный ствол «макарыча», завершил инструктаж Романов.

В приемной удовлетворенно хихикала Манька. «Мальчики» изьяснялись на вполне приемлемом языке…


Сковать какими-либо ограничениями бунтующую фантазию Петьки все равно, что взнуздать необ"еженного скакуна. По его мнению, не расцвеченная разного рода «фокусами» жизнь — мерзкое, серенькое прозябание. Отсюда и желание перевоплотиться.

Если Романов был одинок по причине трагической гибели жены, то одиночество Дружинина, наоборот, произошло из-за семейной жизни. Толстая, неряшливая супруга присвоила себе право воспитывать мужа, так сказать, нетрадиционными методами — физическим воздействием. Знала, что Петька не ответит ей тем же.

Но и это было не самым главным. Мария круглосуточно, без перерыва на завтраки, обеды и ужины, доставала супруга едкими сравнениями и обидными выражениями. Типа — среднеазиатский ишак, кусок собачьего дерьма, мерзкий импотент.

Друзей мужа Мария ненавидела, считала, что именно они виновники ее несложившейся жизни, но особую ярость вызывал у нее Романов. Все остальные, получив по телефону соответствующее внушение, перестали звонить Петьке, тем более навещать его. Ромка не сдавался: приходить не приходил, но звонил ежедневно. И это усилило негодование женщины, она была на грани взрыва кипящего вулкана, когда огненная лава грозится смести проклятого разрушителя семьи.

Время, проведенное вне дома, Петька считал сладким отдыхом. Дышал полной грудью, заигрывал со встречными-поперечными женщинами. Часто приходил к Ромке и, опустошая рюмку за рюмкой, жаловался ему на унизтельное свое положение. Романов слушал, соболезнующе кивал, но про себя думал о том, что друг еще не знает настоящего страшного одиночества.

Предстоящее расследование похождений сексуальной бабенки для измученного мужика — счастье и радость. Вечером, скрывая довольную улыбку, он объявил Машке о предстоящей временной разлуке.

— Очередная пьянка в компании с вонючим алкашем? — уперев жирные руки в непомерного размера талию, прошипела жена. Под алкашом, конечно, имеется в виду Ромка. — Напьетесь, обрыгаете берлогу, почему-то именуемую квартирой? О бабах не спрашиваю — импотентам они не требуются.

Дружинин привычно пропустил мимо ушей базарную ругань супруги. Спорить, доказывать — все равно, что пытаться головой прошибить кирпичную стену.

— Ничего подобного, Машенька, — замурлыкал он на подобии голодного кота, выпрашивающего у хозяйки дополнительной порции сметаны. — Просто подвернулось выгодное дельце, вот и придется потрудиться.

Емкое словечко «дельце» — нечто вроде жирного червя, насаженнго на острый крючок. Всю свою нерастраченную любовь Мария отдает деньгам. В любой сумме и в любой валюте. Руки покинули выпирающие бедра, принялись стряхивать воображаемую пыль с повседневного пиджака мужа.

— Ну, ежели так… Трудись, милый, работай. Только гляди, как бы твой дружок, проклятый алкаш и вообще дерьмовая личость, не обманул тебя… И сколько заработаешь?

— Трудно сказать, — поглядел на потолок Петька. — Думаю, не меньше трех кусков… Но это произойдет не скоро…

— Не вздумай сам брать эти деньги! — приказала женщина, возвратив руки в боевое положение. — Так и быть, сама навещу Ромкину берлогу. Тошно, конечно, видеть вместо достойного мужчины дохлого пропойцу, но чего не сделаешь ради мужа-несмышленыша. Придется потерпеть.

Петька представил себе выражение лица компаньона, когда тот узнает о предстоящей встрече с женой друга, и с трудом удержался от смеха. Ибо Ромка платил Марии таким же недоброжелательством.

Главное было достигнуто: супруга не бросится искать пропавшего мужа. Значит, впереди — неограниченное количество счастливых часов. Можно провести их в компании с потомком императора или навестить новую любовницу, жену летчика гражданской авиации. Едва тот поднимает свой лайнер в небо, как заранее извещенный Петька поднимается в его квартиру…

Ровно в семь утра Дружинин появился напротив девятиэтажки. С приклеенными длинными запорожскими усами. От заманчивой мысли напялить парик с оселедцем, подумав, отказался — полмосквы сбежится полюбоваться казаком, прибывшим из затопленной Хортицы.

Семь утра — самое удачное время для начала спланированной слежки. Конечно, немного рановато, но настоящие бизнесмены до девяти не спят, поднимаются в шесть. Настойчивый призыв делать деньги не дает им спать и вообще находиться дома. А не проводив на работу мужа, сексуальная дамочка поопасется навестить «соловьиное гнездышко».

Профессионально оценив уличную обстановку, Дружинин устроился за столиком маленького кафе. Сейчас в Москве таких — тысячи. Выставят прямо на тротуар тройку столиков, в лучшем случае огородят ажурным заборчиком — частное предприятие общественного питания готово к подкачке банковского счета.

Не успел детектив усесться в плассмасовой креслице — подскочила тоненькая девчонка в кокетливой наколке и крохотном фартучке. Попробуй помедлить — хозяин выгонит, чай не старое время — рынок! Девочка — позавидуешь ее парню! — молоденькая с точенными ножками. Короче — конфетка!

— Что прикажете подать? Легкий завтрак или сытный полуобед? — весело прощебетала она. — Кофе с булочками? Коньяк с лимоном?

— Как звать-то, девонька?

Кокетливая улыбка, жеманное пожимание пухлыми плечиками. В подобных заведениях не положено ни скромничать, ни обижаться, клиент должен расслабиться, а о каком расслаблении может быть речь, если оно не подпитано комплиментами в адрес услужливой официантки?

— Маришка.

Не Марина и не Мариночка — Маришка. Неужели симпатичная телка ожидает ухаживания «усача»? Дружинину почему-то сделалось неприятно. Слишком уж молоденькая и, на первый взгляд, доверчивая девчонка. Впрочем, в доверчивости современного слабого пола Петька сильно сомневался.

— Так вот, Маришка, я уже успел позавтракать. Просто захотелось пить. Принеси, пожалуйста, — огладил вислые усы «казак», — чашечку кофе, два марципана, бутылку колы и… себя на десерт.

Все же не удержался от пошлого комплимента. Официанточка посчитала фразу гостя приятной похвалой. Одарила посетителя благодарно-обещающей улыбкой и побежала к стоящему за стойкой хозяину заведения.

Через несколько минут перед Петькой стояла дымящаяся расписная, исходящая кофейным ароматом, чашка, на такого же цвета тарелочке — два марципана, рядом узорный фужер и запотевшая бутылка напитка.

Маришка отошла в сторону и остановилась, рассматривая цветы в окне напротив. На самом деле, ожидает либо пополнения скудного заказа, либо призыва для продолжения начатой интимной беседы.

Отщипнув с краю первый марципан, Дружинин отпил кофе. Глаза неотрывно следят за подъездом девятиэтажки. Хорошо, что подъезд — единственный, а если бы их было два, четыре? Побегал бы сыщик вдосталь, не довелось бы ему прихлебывать горячий ароматный напиток и мысленно ощупывать женские прелести подавальщицы.

Из подъезда, постукивая палочкой по асфальту, вышел в темных очках слепец… Слепец ли? Вдруг — фальшивый?… Дружинин присмотрелся, оценивая каждый жест мужика. Успокоился — слепой, без подделки. До такой степени притворяться просто невозможно. Несчастный инвалид вошел в булочную. Все правильно, все объяснимо!

Через несколько минут появилась энергичная бабуся с двумя пустыми сумками. Побежала в сторону пустыря, на котором расположился стихийный рынок. Может быть, ее послал на разведку криминальный босс?… Нет, маловероятно, для такого рода акций используются шестерки мужского пола.

Еще одна бабуся. Выкатила из подъезда детскую коляску. Вот это уже припахивает алогичностью — детишек выгуливают ближе к обеду или после него. Детектив насторожился. Бабуся покатила драгоценную «поклажу» к подъезду соседнего дома. Возможно, для свидания младенца с перегруженной макияжными делами мамашей.

Доужинин зевнул. И эта бабка тоже не вызывает подозрений.

Без двадцати восемь.

Долгожданный бизнесмен не появлялся. А появиться обязан — неподалеку припаркованы четыре иномарки, одна из которых, можно не сомневаться, ожидает мужа Видовой.

Восемь.

Ситуация возле подъезда не изменилась, зато в уличном кафе появились еще два посетителя. Один — коротко подстрижен, узкий лоб недоразвитого дегенерата, неожиданно пухлые губы. Второй — неопрятные длинные волосы, округлый подбородок, крючковатый носяра, узкоплечий, похожий на безработного интеллигента.

Дружинин привычно впечатал в память портреты парней. На всякий случай, про запас. Доведется еще раз свидиться — узнает. Наблюдать стало трудней — и за выходящими из подъезда, и за посетителями кафе. Для большей бодрости детектив выпил полный фужер колы. Закусил вторым марципаном.

— Что подать господам? — подлетела к новым клиентам официантка.

Парни, не обращая внимание на девчонку, продолжали шушукаться. Она с блокнотиком и карандашиком в руках стояла рядом со столиком. Или заказывайте, или линяйте, говорила ее поза, столики дорого стоят, так просто сидеть за ними — накладно для заведения.

— Два по сто с прицепами. Ветчина, хлеб, огурчики, — не оборачиваясь, бросил узколобый. — И покличь своего хмыря.

Настороженный Дружинин немного успокоился. Судя по ухваткам, примитивные рэкетиры. Из тех, которые предпочитают не рисковать, обходят стороной большие рестораны, магазины и фирмы. Рыночные торговцы, владельцы небольших бистро и кафетериев, мелкие ремесленники — вот их контингент.

Из-за стойки суетливо выбежал хозяин. Обычно владельцы пекарен, кафе, бистро и прочих подобных точек — жирные, неповоротливые, а этот — сухой, поджарый, будто волк по весне. Подбежал к парням, угодливо положил перед ними толстый конверт. Плата за безопасность.

Парни ухмыльнулись, поощрительно кивнули. Дескать, вкалывай, загребай побольше башлей. Узколобый что-то пробормотал. Длиноволосый заправил за уши выбившиеся из «прически» пучки. Петьке показалось — рэкетиры то и дело поглядывают на него. Странный интерес к рядовому «работяге»!

Дружинин перевел взгляд на противоположную сторону улицы. Посетители кафе больше его не интересовали, они раскрыты, следовательно, обесточены.

Возле подъезда девятиэтажки остановилась отечественная «волга» черного цвета. Из нее выбрался пожилой мужчина с проседью в черных волосах. Умница Ромка, талантище, подумал Дружинин, по описанию компаньона узнав Ванваныча. Если бы даже не узнал, то уж мордатого верзилу, идущего за ним не узнать — грех. Харя! Оба остановились неподалеку от входа в дом.

Второстепенные действующие лица в сборе, пора появиться режиссеру!

И он появился.

Как и положено, первыми из подъезда вышли двое накачанных парней — телохранители. Оглядели улицу, перебросились несколькими фразами с ожидающим торжественного выхода Ванванычем. Один возвратился в дом, второй остановился посредине тротуара. Немногочисленные прохожие опасливо обходили парня, косились на него, охранник невежливо ухмылялся и дерзко оглядывал женщин оценивающими взглядами.

Через десять минут, в сопровождении трех мордоворотов, медленно, вальяжно, появилсяя чернявый толстяк с крючковатым носом и глазами-маслинами. К нему подошел Ванваныч и они оживленно заговорили. Харя присоединился к телохранителям бизнесмена, которые выстроились между боссом и «мерсом».

— Маришка!

— Слушаю вас? Повторить кофе? — немедленно подскочила девица. — Или что-нибудь посытней?

— Не надо… Скажи, пожалуйста, ты здесь всех знаешь?

— Родилась на этой улице… Во дворе по сей день стоит двухэтажная деревяшка — никак не снесут.

— Кто этот чернявый? Еще один кандидат в президенты или посол из дальнего зарубежья?

— Толстячок? Что вы, никакой он не президент и не посол — ворочает торговой фирмой. Абрек Валуян. Богатющий!

Еще один персонаж в копилку частных детективов! Похоже, порученное расследование сдвинулось с мертвой точки. Только не подгонять, не торопиться! Уедет Валуян — должна появиться его жинка. Вот ее-то Дружинин ни за что не упустит — доведет до дома на Костомаевской! Туда, где их ожидает компаньон.

Закончив непростые, если судить по оживленному обмену мнениями, переговоры с доверенным помощником, Валуян уселся в машину. Лениво взмахнул рукой. Дескать, вперед, бизнес не терпит промедления. Телохранители еще раз оглядели улицу и тоже разместились в салоне: один — рядом с водителем, двое — по бокам охраняемого хозяина. Ванваныч в сопровождении Хари торопливо забрался в свою «волгу». Обе машины медленно вырулили на проезжую часть улицы и двинулись по направлению Центра.

Итак, первый акт спектакля завершен, ревнивый муж покинул семейное гнездо и отправился добывать деньги. По всем законам сценичесого жанра теперь нужно ожидать появления героини.

Сколько ожидать — неизвестно. Полчаса, час, два? И все это время пробавляться осточертевшим кофе с марципанами? Что значат для здоровенного мужчины крохотные пирожные? И не заподозрит ли хозяин заведения что-то недадное? Ведь вислоусый прочно оккупировал столик, который обязан давать ежеминутный доход. Иначе бистро в течении двух дней просто прогорит.

Узколобый и волосатый тоже не собирались уходить. Маришка понесла им тяжеленый поднос с кушаньями и спиртным. Вряд ли рэкетиры просто убивают время, оно у них тоже дорого стоит. Значит, чего-то или кого-то ожидают.

— Маришка! — негромко, в очередной раз, позвал Дружинин.

— Слушаю вас, господин?

— Знаешь, все же я проголодался. Принеси, пожалуйста, сосиски с гарниром, приличный салатик, желательно с грибами, и рюмку коньяку.

Подобное угощение тощим бюджетом сыскной фирмы не предусмотренно. Но, во-первых, все эти расходы спишутся на заказчика, во вторых, Ромка получил солидный аванец именно на подобные мероприятия.

Петьку настораживает настырность рэкетиров. Другие, получив мзду, не медля, покинули бы кафе, а эти упорно сидят, склонив друг к другу головы. Тихо переговариваются… О чем?

Детектив до звона в ушах прислушался — ничего: бум-бум-бум. Невнятное бумканье, как это ни странно, успокоило. Он с аппетитом оприходовал микроскопическую порцию сосисок и пяток, так называемых, богатырских пельменей. Бедные богатыри, подумал он, наверно, окончательно отощали на подобной диете!

Работать вилкой и зубами, следить за подъездом девятиэтажки, контролировать поведение рэкетиров и изображать ленивое равнодушие отдыхающего человека — невероятно сложная, практически невыполнимая задача. И все же детектив старался совместить несовместимое! По спине стекали липкие струйки пота, голова кружилась, в глазах появиась неприятная резь.

— Маришка, принеси еще сосисок. Они у вас — пухленькие, вкусные… как ты, — выдал Петька очередную пошлятину.

Девушка поощрительно улыбнулась, но тут же изобразила невинную стыдливость.

— Вы скажете…

Половина десятого. Убрана третяя порция горячего, выпита третяя рюмка армянского коньяка. Рэкетиры трудолюбиво разделывают жаренного поросенка, орошая его кетчупом и сдабривая коньяком. Иногда бросают на усатого детину вопрошающие взгляды. Петька отвечает им тем же. Разве только не подмигивает.

Десять утра.

Наконец, свершилось! Из подъезда нерешительно вышла богато одетая молодая женщина. Жаль, нельзя воспользоваться биноклем, но и без него видно — Видова, верная спутница жизни бизнесмена Абрека Валуяна.

— Маришенька, подойди, пожалуйста, — косой взгляд детектива зафиксировал, как у длиноволосого и узколобого при появлении Видовой вытянулись щеи и загорелись глаза. — Нет, нет, больше ничего приносить не нужно. Наелся… Просто скажи, кто там стоит на тротуаре? На редкость красивая женщина!

Петька совершил непростительную ошибку: говорить о женской красоте можно только в адрес собеседницы. В противном случае изрядно затасканный комплимент немедленно вызывает противодействие.

— Красивая? Непонятно, где у мужчин глаза — на затылке? Жена Валуяна, по моему мнению, более походит не на красивую даму, а на ободранную кошку!

— Так это жена Валуяна?

— А кто же еще?

Рэкетиры переглянулись и поднялись из-за столика. Ни о каком расчете и речи быть не может, пусть хозяин скажет спасибо, что, вместе со своей зачуханной забегаловкой, остался невредим.

— Пожалуй, тоже пойду… Сколько с меня причитается? — в свою очередь заторопился Дружинин.

Услышав умопомрачительную цифру, он не стал возражать — аккуратно отсчитал запрошенную сумму и двинулся по тротуару вслед за рэкетирами. Так и шли: впереди плыла над асфальтом тротуара Ольга Карповна, в полусотне метрах за ней — узколобый и волосатый, впритирку к ним — Дружинин.

Начало одинадцатого.

Утренние потоки работающих москвичей освободили улицы, наступило время домохозяек. Бабушки и пожилые женщины заполонили рынки и магазины. Скоро — обед, а его еще нужно приготовить. Состоятельные покупают телятину, нищие пенсионеры и безработные — обычные кости, именуемые суповыми наборами. Для богатых взвешивают треску и лососину, беднякам — дерьмовую кильку. Нарядно одетые дамы возвращаются домой в шикарных иномарках, за рулем которых — наемные водители, бедняки — в переполненных метропоездах, автобусах и трамваях.

Равноправие?

И все же московские улицы выглядят нарядно. Будто по ним не прокатился тяжелый каток реформ и кризисов. Светлую картину всеобщего благодентствия нарушают шеренги нищих и увечных. В дореволюционные времена они группироваолись на папертях церквей, сейчас заполонили улицы, подземные переходы, парки и скверы.

На углу Видова остановилась. Автобусная остановка — на другий стороне улицы, но перейти к ней не так просто — по проезжей части катится разноцветный табун автомашин. Молодые ребята бросаются под колеса, чудом избегают ударов бампферами. Их можно понять: время — деньги, каждая минута на счету. Толстый старикан предупреждающе поднял над головой сучковатую палку, безбоязненно пошел через дорогу. Завизжали тормоза, матерно заорали водители.

Видова не рискует — терпеливо ждет. Стоит, нетерпеливо постукивая носком модной туфельки, поминутно поглядывает на изящные наручные часики. Героиня опаздывает на встречу с героем-любовником? Или — с подругой?

Все произошло настолько неожиданно и быстро, что Дружинин не успел вмешаться в уличную сценку. Возле ожидаюшей женщины остановился белый «каблучек» — машина для перевозки мелких грузов. Рэкетиры споро открыли заднюю дверцу, затолкали туда Видову, прыгнули сами. Детектив ухватил узколобого за рукав, оторвал. В ответ получил сильный удар ногой по диафрагме, который согнул его, заставил закашляться.

Когда он очухался, «каблучек» насмешливо фыркнул и ловко вписался в поток транспорта. Номера Петька разглядеть не успел. Зато увидел, как спокойно отдыхающий на противоположной стороне «опель» вдруг сорвался с места и помчался вслед за «москвичем»…

Глава 5

Ровно в семь Романов припарковал верного «жигуля» к тротуару. Нет, Боже избавь, не рядом с подъездом здания — в стороне, под прикрытием шикарной «ауди». Достал из бардачка купленную по дороге газету и принялся за изучение ругательных и хвалебных статей. Пусть любопытные прохожие думают, что мужик ожидает запаздывающую супругу, вот и знакомится на досуге с прокисшей информацией.

Детектив терпеливо ожидал выхода на сцену своего героя.

Без четверти восемь на тротуаре появился гаишник. Медленно, словно пересчитывая, прошелся по строю припаркованных иномарок и, задумчиво покачивая жезлом, остановился напротив романовского «жигуленка». Дескать, откуда взялась в чистопородном стаде эта паршивая овца?

— Ожидаешь кого?

Знака о запрещении стоянки нет, бояться нечего. К тому же, в кармане лежит непробиваемое, неоднократно опробованное удостоверение частного детектива.

— Отдыхаю, — с оттенком язвительности проинормировал Романов. — Устал за рулем.

Гаишнику скучно бродить по малонаселенной легковушками улице, искать у них «пятое колесо». Беседа с симпатичным мужиком — приятный сюрприз. С водителями важных «персоналок» не побалдеешь — ведут они себя строго, будто эта самая дурацкая строгость повышает имидж их хозяев.

— Понимаю, — лейтенант прислонился к крылу «жигуля», достал из кармана пачку «явы». Закурил. — Сам иногда за рулем устаю — ноги-руки отнимаются… Как тачка, тянет?

— Местами тянет, — глубокомысленно подтвердил Романов. — А тебя что, друг, поставили пасти иномарки?

Обычно милиционеры всех мастей реагируют на тыканье, как бык на красную тряпку. Самое меньшее — требуют пред"явить документы. Но этот, похоже, молодой, еще не опытный, не битый. Широко улыбнулся.

— Приставили. Недавно взорвали один «мерс», водителя — насмерть, пассажира — одного из видных политиков — поранило.

— И что, теперь возле каждого дома — такое же дежурство?

— Нет, не у каждого. Здесь живет депутат Думы…

Очередная новость! Если герой-любовник — главарь мафиозной группировки, то он проживает в одном и том же доме с думцем? Мало того, возможно, вместе выбегают на физзарядку, встречаются возле лифта, перекуривают. Своеобразный симбиоз, сосуществование.

— Ну, тогда ясно-понятно, народных избранников нужно беречь и холить.

— Вот мы и стережем, — рассмеялся гаишник. — Только разве углядишь, когда любой пацаненок может подсунуть взрывпакет, любая шалашовка подкинуть гранату?

Аккуратно загасив плевком окурок, он попрощался и двинулся по привычному маршруту — от угла до угла. Осматривал стоящие у бордюра машины, присев на корточки заглядывал под днища. Короче, нес службу. А детектив поглядел на часы и сложил газету. Судя по времени, любвеобильный бизнесмен уже завершил процедуру утреннего насыщения и вот-вот появится.

Так и получилось.

Через полчаса появился долгожданный герой-любовник. В сопровождении всего одного охранника. Перс, вспомнил его кликуху Романов. Обычно клички присваиваются вне зависимости от внешности, здесь — полное совпадение! Напяль на сидяковского телохранителя чалму, подвяжи к поясу ятаган — типичный перс из древней истории Востока.

Сидякина можно не узнать, Перса — никогда. Легкоузнаваемая личность.

Гаишник вытянулся, откозырял. Романов выбрался из машины и подошел ближе. Вообще-то, поступок далекий от профессионализма: пастух обязан всегда находиться в тени. Но в данном случае появление детектива, если и не оправдано на все сто процентов, то особых последствий не вызовет.

— Все в норме? — остановившись, спросил Сидякин. — Тачка на месте?

— Так точно! — выпалил блюститель закона. — Лично проверил… Можете быть спокойны.

— Спасибо.

— На здоровье, господин Сидякин!

Обмен любезностями завершился совсем не так, как представляли себе вежливые до приторности собеседники. Из-за угла на бешеной скорости выскочил мотоциклист. Парень в черной полумаске, сидящий за его спиной, бросил на тротуар какой-то сверток. Мотоцикл скрылся за углом.

— Ложись! — заорал милиционер, падая на асфальт. — Бомба!

Перс, не думая о безопасности хозяине, последовал примеру гаишника — растянулся, спрятав голову за бетонной урной. Романов повалил Сидякина, прижал его к асфальту.

Прогремел взрыв, посыпались в окнах первого этажа стекла, завизжала раненная собака. Гаишник, на ходу доставая пистолет, рванул вслед за исчезнувшими киллерами.

Роман поднялся, принялся стряхивать с куртки прилипшую грязь. Догонять террористов бесполезно, они успели выскочить на оживленную магистраль.

— Вставай, охранник, радикулит прихватишь, — Романов носком ботинка слегка пошевелил под ребрами «храбреца». — Киллер давно слинял.

— Смотрите, кровь, — пошатнулся Сидякин. — Он ранен.

Действительно, из-под Перса стекает тонкой струйкой дымящаяся кровь. Детектив наклонился, нашупал сонную артерию. Живой. В это время рядом с искареженной взрывом «вольвой» остановился милицеский «марседес». С другой стороны заблокировал стоянку «газик». Из него выскочили трое омоновцев.

Романов разогнуться не успел — его распялили на капоте «жигуленка». На запястьях защелкнулись наручники, по телу зашарили руки омоновца. «Макарыч» из наплечной кобуры перекочевал в его карман.

— Зря вы так с ним… Он мне жизнь спас, — растерянно забормотал Сидякин.

— Разберемся… Раненного — в скорую, подозреваемого — в «газик»!

Знаем мы это «разберемся», зло подумал Романов. Заведут в отделении в специальную комнату, обработают палками и кулаками. Однажды, сыщик проходил подобную операцию, при одном вспоминании болят ребра и почки.

— Погоди подозревать, друг. Удостоверение и право на ношение оружия — во внутреннем кармане куртки, — не поднимая головы от холодной поверхности капота, с легкой, необидной, издевкой, посоветовал Романов. — Лучше запиши номер мотоцикла и приметы водителя.

Омоновец разочаровано вздохнул. Надо же, еще одна неудача! А как все хорошо сложилось: преступление раскрыто по горячим следам, киллер во всем признался, прокалывай дырки для очерелной награды и готовь бумажник для премии. Похоже, этот «подозреваемый» невиновен, мало того, готов оказать помощь правоохранительным органам.

Он поднял за волосы голову детектива, сверил его физиономию с фотокарточкой в удостоверении. Все сходится, придется извиняться. А уж извиняться, каяться омоновцы страх как не любят.

— Все же поедешь с нами, — непримиримо пробурчал он. — В отделении получишь и оружие, и корочки. Всякое случается — краденные пистолеты, фальшивые ксивы… Заодно выдашь приметы бандюги.

— Тогда я тоже — с вами! — неуступчиво объявил Сидякин. — И, пожалуйста, снимите с рук парня свои украшения. Человек жизнь мне спас, — повторил он.

Страж порядка, поколебался, нехотя отстегнул наручники, выразительно подул на них и спрятал в сециальном кармашке. Дескать, особо не радуйся, при случае немедля снова застегну.

В отделении опознание и проверка прошли на удивление быстро и спокойно. Без физического воздействия — наверно, ментов смутило удостоверение личности. Через каких-нибудь сорок минут частному детективу возвратили документы и оружие. Смутно извинились. Правда, извинение более походило на завуалированное ругательство.

Романов благодушно улыбнулся.

— Все понятно, братцы. Не обижаюсь. Сам недавно ходил в вашей шкуре — не позавидуешь.

Когда спасенный от верной гибели бизнесмен вместе со своим спасителем вышли из отделения, Сидякин выразительно извлек из кармана пиджака пухлый бумажник, раскрыл его и вопросительно поглядел на Романова. Тот отрицательно покачал головой.

— Вот что, Ефим Маркович, ты эти штучки-дрючки оставь себе про запас.

Я не продаюсь и не покупаюсь. Надеюсь, все ясно? Тогда желаю всего хорошего…

Сидякин накрепко вцепился в рукав романовской куртки.

— Согласен — сглупил. Но от совместного застолья, надеюсь, не откажетесь?

Вот это уже — кое-что! Посидеть вместе за столом, пошуровать в наглухо зашнурованной душонке предпринимателя, авось, удастся выковырять оттуда что-нибудь интересное. Но сразу соглашаться нельзя, нужно изобразить интеллигентные колебания.

— Но вы ведь куда-то торопились?

— Куда-то, говорите? Так себе, личные делишки. Подождут.

Встреча с любовницей для бизнесмена — делишки, которые могут подождать? А как же быть с женщиной, которая, небось, уже приняла душ, накинула на голое тело прозрачный халатик и улеглась в надушенную постель?

Детектив умело изобразил нерешительность, граничащую со слабоволием. Увидел бы ухищрения шефа компаньон — скорчился бы со смеху. Поза Романова, смущенно опущенные глаза говорили о многом. Дескать, ему и хочется воспользоваться любезным приглашением и боязно. Дружить с человеком, на жизнь которого покушаются, самый верный способ самому получить пулю.

— Не беспокойтесь… Роман Борисович — видите, я даже имя-отчество подсмотрел? — никаких ресторанов или других забегаловок. Посидим в домашних условиях. Мой повар — просто кудесник, такие готовит блюда — пальчики оближешь. Но дело даже не в блюдах — мне страшно хочется познакомиться с вами поближе.

Точно такое же желание испытывал и Романов. И не только в силу неожиданной симпатии к герою-любовнику. Совместное застолье, легко могущее перерасти в крепкую мужскую дружбу, поможет заглянуть в душу человеку, которому он обязался по договору с Ванванычем крепко насолить.

— Ладно, так и быть, — наконец, решился детектив. — Только не сейчас — у меня тоже есть одно дельце. В шесть вечера устраивает?

— Как скажете… Кстати, зайду в больницу, навещу Перса.

Никаких особых дел у детектива, конечно, не было. Во первых, нужно продумать предстоящую доверительную беседу, наметить, как выражаются военные, пути подходов и отходов. Во вторых, сейчас Петька «штурмует» дом на Костомаевской — важно знать, чем завершился его маневр, что предприняла Видова, не дождавшись героя-любовника?


«Жигуленок» стоял в полной боевой готовности. Рядом прохаживался хмурый гаишник. В принципе, ничего страшного и непоправимого не произошло: ни одного убитого, раненный — ни в счет. Удравшие киллеры могли наделать куда больше бед. Лейтенанта мучили угрызения совести — вместо того, чтобы подстрелить мотоциклистов, валялся на грязном асфальте.

Несовременные горькие раздумья оказались страшней полученного выговора.

— Отпустили? — с вымученной полуулыбкой осведомился он, когда детектив забрался в свою машину. — Я и не знал, что имею дело с частным сыщиком. Ежели бы ты признался, мы вдвоем наделали бы шороху. А что можно сделать с одним стволом, когда у киллеров — автоматы с подствольниками?

Романов не видел ни автоматов, ни подствольников, но согласно кивал. Не хотелось еще огорчать без того расстроеннного служаку. Вежливо извинившись, он включил скорость и, поминутно ожидая взрыва, отчалил от бордюра. За время отсутствия хозяина любой пацан мог пришлепнуть под днище взрывное устройство.

Обошлось.

Пропустив вперед серебристое «вольво» Сидякина, детектив поехал следом. Между «жигулем» и машиной бизнесмена — три легковушки. Меньше нельзя — заметят слежку, все труды напрасно. Что-что а пасти лопоухих клиентов сыщик научился.

Вдруг любовник решил с пользой потратить освободившееся время и навестить квартирку на Костомаевской? Тогда там сойдутся пути-дорожки компаньонов, а вместе они — сила!

Оказалось, Романов снова ошибся.

«Вольво» причалило возле подъезда дома, на стенах которого — уйма вывесок с мудренными наименованиями фирм. Одна из них, скромно пристроившаяся в самом низу, гласила: «Фирма по реализации женского белья». В конце лихо закрученное иностранное словечко. Правда, посещение бизнесменом своего офиса ни о чем не говорит — отдаст сотрудникам руководящие указания и помчится на любовное свидание. Все правильно, все в рифму.

Ожидать пришлось не менее часа. Петька на Костомаевской, небось, мечет икру, весело размышлял Роман, потирая ушибленный при падении локоть.

Наконец, предприниматель в сопровождении нового телохранителя — двухметрового детины с бычьим затылком и мощными кулачищами — снова уселся в свою иномарку. Что-то хмуро приказал водителю.

Привычно пропустив перед собой «волгу» и нищенского «запорожца» детектив продолжил слежку.

Ничего особенного не произошло — Сидякин выбрался из машины возле родного подъезда. Равнодушно кивнул все тому же гаишнику и вошел в дом. «Вольво» уехала.

Очередной прокол? Как сказать, часто самая скорбная неудача оборачивается крупным выигрышем. Так было уже не раз. Но на сегодня расследование можно считать завершенным. Пострадавший бизнесмен сейчас уляжется в постель, вызовет домашнего врача, наглотается целебных пилюлей.

Теперь — на Костомаевскую!

Не дай Бог попасться на глаза бдительному гаишнику! Самый тупоголовый мент сообразит, что вторичное появление знакомого «жигуленка» — не простое совпадение. А гаишника к тупоголовым не причислить — извилины работают на полную мощность. Вот и пришлось использовать проходные дворы и незнакомые переулки.

Как и подозревал Романов, в условленном месте компаньона не оказалось. Для окончательного успокоения детектив прогулялся возле входа в аптеку, постоял у газетного киоска. Петьки не было. Развеселый баламут, небось, давно сидит в офисе, забросив ноги на стол, попивает пивко и с интересом оглядывает мощные телеса Маньки.

Но в офисе Дружинина тоже не оказалось, Романов нашел его… у себя дома. Благо, компаньон имел дубликат ключей и согласие хозяина на появление без приглашения. Лежал Дружинин на диване в гостиной, с оголенным торсом, бледный, под глазами синяки, раскрытый рот жадно глотает воздух. Короче, состояние, если и не умершего, то кандидата в пациенты морга — точно.

Но не только вид компаньона поразил Романова. Возле больного хлопотала… Дашенька! Меняла какие-то примочки, давала пить, соболезнующе морщилась, что-то любовно нашептывала.

— А ты что здесь делаешь? — максимально суровым тоном спросил Романов, не обращая ни малейшего внимания на «умирающего». — Кто разрешил устраивать из моей квартиры отделение больницы?

В ответ — манерное передергивание плечиками, широко раскрытые глазища. Такая же самодеятельная артисточка, как и Дружинин!

— Забыли, дядя Рома? Сами же дали ключи, разрешили…

— Значит, предки продолжают квасить?

— Не то слово — вторую бутылку приканчивают. Третяя уже раскупорена… Вот я и решила почитать у вас.

Тонкий пальчик с недетским маникюром указал на стопку книг, снятых с полок. Мопассан… Золя… Лев Толстой… Солидный набор, ничего не скажешь!

— Заодно потренироваться на сестру милосердия?

Романов приподнял только-что положенную на низ груди пострадавшего примочку. Синяк размером с кавказский лаваш. Сомкнутые веки Петьки дрогнули, он пару раз постонал, но во взгляде не видно страдания, скорее

— блаженство, которое ему доставляют заботливые девичьи ручки.

— Кончай придуряться! И застегни штаны — мужскую принадлежность потеряешь!

Дашка с наигранным смущением похихикала, прикрыла покрасневшее лицо растопыренными пальчиками. Дружинин подчинился. Мало того, опустил ноги на пол, сел, прислонившись к спинке дивана.

— Спасибо, лапочка, — по котовски прижмурившись, поблагодарил он девушку. — Сейчас меня по другому станут лечить, поэтому лучше пойди на кухню и заткни ушки ватными тампонами. Потомок императора может и тяжелым матюгом запустить, у него не заржавеет.

Кажется, Дашке страшно не хочется покидать гостиную, обещание матерных сравнений не очень-то пугает ее — родители в подпитии имеют привычку выражаться только на подзаборном языке. Но Романов, на ходу выдергивая брючной ремень, медленно направился к непослушной соседке.

— Ладно, ладно, иду… Сказали бы прямо: посекретничать требуется, все дела. Что я слабоумная, не понимаю, да? Так и быть, что-нибудь вам сготовлю — мужики всегда голодные. По бате знаю.

Дождавшись, когда из кухни донеслось возмущенное позвякивание кастрюль и сковородок, Роман плотно закрыл дверь и уселся рядом с компаньоном.

— Говорить можешь или отвезти в больницу?

— Могу. С больницей погодим, авось, без нее оклемаюсь. Кажется, падаль бандитская сломал мне ребро… Слушай внимательно и не падай в обморок. Видову похитили!

— Как это похитили? Когда?

Передохнув, Дружинин постарался более или менее подробно рассказать об утренних событиях. Описал портреты похитителей — узколобого и волосатого. Посокрушался, что не успел запомнить номер «каблучка».

— Дела! — озадаченно почесал затылок Роман. — Честно говоря, ничего не понимаю. Если похищение красотки организовал ее муж, какой смысл тогда заказывать расследование? Да еще пытаться расправиться с соперником…

— Как это расправиться? Валуян убит?

— Не Валуян, а Сидякин. Слава Богу, живой…

Пришел черед удивляться компаньону. Действительно, ситуация — явно алогичного свойства. Оба помолчали, переваривая неприятные и, главное, непонятные известия.

Частным детективам заказывают слежку за женой некоего бизнесмена, которую подозревают в супружеской измене. Известно имя ее любовника, мало того, указывается адрес квартиры, в которой они встречаются. Единственно, что скрыто, — фамилия обманутого мужа, но оно легко вычисляется.

Отказываться от выгодного заказа — невероятная глупость! Тем более, в период безденежья, угрожающего самому существованию сыскной фирмы.

И тут начинается непонятное. Похищают Видову. Покушение на ее любовника. Кому нужно все это? Заказчикам? Абсурд! Выложить немалую сумму в виде аванса, нацелить детективов на конкретных людей — ради чего, спрашивается?

— Знаешь, Ромка, у меня — деловое предложение.

— Интересно! Слушаю.

— Откажемся от этого заказа — он ничего доброго нам не сулит. Меня, кажется, уже исключили из игры — ребра поломаны. Пожалуй, ты прав, придется ложиться в больницу. Тебя едва не отправили на тот свет. Ведь неизвестно, кому предназначался взрывпакет: вшивому бизнесмену или тебе? Самое разумное — позвонить старому бандиту — имею в виду твоего Ванваныча, и отказаться. Дескать, передумали, дельце не по зубам, слабы в коленках…

— И возвратить полученный аванс?

В ласковом вопросе таится явная издевка. Компаньоны понимают — возврат баксов попросту невозможен. Прежде всего потому, что добрая треть уже израсходована: ликвидирован должок по арендной плате, на квартал вперед уплачено за телефон, газ, электричество… Казалось бы, мелочевка, ничто, а на поверку — больше тысячи баксов

— Авансы не возвращаются! — ершился Дружинин, с болезненной гримасой потирая туго затянутые полотенцем ребра. — В сыске тоже могут быть неудачи. Даже чаще, чем в других профессиях… Будь другом, отвези в больницу — пошевелиться не могу.

Романов охотно согласился. После того, как втащил охающего компаньона в приемное отделение, развернулся и поехал к Сидякину. Отказываться от продолжения слежки он не собирался, непонятные события только подстегнули охотничий азарт.


Романов думал увидеть в квартире бизнесмена если не шикарную, то, во всяком случае, приближенную к шику обстановку. Этакую выставку богатства и благополучия. Вместо этого — скромная по бизнесменовским меркам четырехкомнатная квартирка, обставленная древней полированной мебелью. В стенке — не «панасоник», а отечественный «рубин». Повсюду — книги. Толстенные тома энциклопадии, полные собрания сочинений зарубежных и российских авторов, какие-то брошюры и сшивки.

— Люблю чтиво, — добродушно улыбался Сидякин, словно издеваясь над своим несовременным хобби. — Захочется взбодриться — бери забористый боевик, успокоиться — читай Льва Толстого или Фенимора Купера… Нет, не то — Купер тоже изрядно будоражит нервишки. С удовольствием читаю Фрейда. Недавно осилил Карнеги…

Хозяин квартиры ласково поглаживал переплеты книг, некоторые листал. А Романов все больше и больше удивлялся. Вот пошло времячко — ворюги и бандиты читают и перечитывают классиков, интересуются психологическими опусами!

А почему, собственно, он решил, что хозяин — бандит? На лбу не написано, соответствующее досье не заведено, протоколы допросов свидетелей и пострадавших отсутствуют. Обычные подозрения — не основание для обвинения…

— Еще как любит! Так увлекается, что о жене забывает!

В комнату не вошла — вплыла изящная женщина. Распущенные по плечам белокурые волосы, большие голубые глаза, мягкий овал лица. По внешности — не больше двадцати пяти лет. И от подобной прелести немолодой муж сбегает к любовнице?

— А вот это уже непростительно! — вежливо наклонив голову, возмутился Романов. — Женщины, там более, такие прелестные, как вы, заслуживают обожания… Романов Роман Борисович, — представился он.

— Надежда Ларионовна, — улыбнувшись, отрекомендовалась женщина. — К сожалению, рыцарские времена канули в Лету, мужчины больше заняты не любовью — бизнесом… Прошу к столу!

Сидякина далека от образа домашней хозяйки, скорее похожа на повелительницу. К ней то и дело обращается белофартучная служанка, ее распоряжения принимает черноусый повар, мастерство которого расхвалил хозяин. Она отвечает короткими фразами-приказаниями или легкими жестами ручкой, украшенной кольцами и перстнями.

Стол в столовой напоминает сказки Шехерезады. Посредине на блюде дремлет, обложенный зеленью и отварным картофелем, жаренный поросенок. Кажется, вот-вот захрюкает. По бокам его конвоируют две глубоких салатницы с вычурно украшенными винегретами и малосольными огурчиками. Яйца, заполненные красной и черной икрой, перепелки с распростертыми крыльями, огромный осетр…

Всего не перечесть! Привыкнув к холостяцкому меню, Романов глотал слюну. Старался быть равнодушным, но это плохо ему удавалось. Желудок подавал сигналы бедствия.

— Скорей за стол! — повторила хозяйка. — Не то оголодавший гость в обморок упадет… Итак, Ефимушка, займи место во главе. Я, по праву супруги, сяду по левую от тебя руку — ближе к сердцу, Роман Борисович — по правую.

Когда мужчины послушно заняли назначенные места, служанка наполнила рюмки коньяком, фужеры — удивительно приятным рубинового цвета охлажденным капитком. Отошла в сторону, по деревенски спрятала руки под фартук и принялась бдительно наблюдать за процессом насыщения. Не опустели ли фужеры и рюмки, не пора ли подлить? Хватает ли холодных закусок — на кухне в ожидании стоят новые, еще более экзотические?

Надежда Ларионовна подняла свою рюмку.

— Вообще-то, при провозглашении тоста положено вставать, но, надеюсь, вы извините слабую женщину, — Сидякин и Романов дружно закивали: конечно, прощаем, что за китайские церемонии! — Ефим рассказал мне о героическом вашем поступке во время покушения… Именно, героическом, прошу не спорить!… Поэтому я хочу первый тост поднять за вас. Вы не только спасли жизнь моего мужа, но и показали, что даже в наше скорбное время есть место для подвигов. Дай вам Бог здоровья, счастья и успехов.

Высокопарные выражения, подкрепленные взглядами, заполненными сдерживаемыми слезами, не казались приторными или притворными. В них чувствовалось искренное волнение. И все же Романову было почему-то неприятно. Может быть, потому, что мало ему в жизни довелось слушать похвал, зато выговоров и грубостей — сверх головы?

— Вы преувеличиваете мои скромные заслуги, — запротестовал Роман, поставив на стол опорожненную рюмку. — Любой честный человек поступил бы так же…

— Жена не преувеличивает, а преуменьшает, — горячо запротестовал хозяин. — Что же касается современного «честного человека», то он, вместо того, чтобы поспешить на помощь, удрал бы в подъезд… Хочу тоже произнести тост… Лариса, рюмки пустые!

Служанка поспешила выполнить приказание хозяина.

— Никаких тостов, Ефим! Ты, что, хочешь споить Романа Борисовича? Закусывайте… Разрешите предложить гуся с яблоками?… Лариса, ты слышишь?

Закусывание микроскопической дозы коньяка длилось минут десять. Не успел Романов расправиться с солидным куском гуся, тарелку убрали, на ее месте возникла чистая с поросенком. Потом — заливная рыба. Пирог с мясом. Вкуснейший винегрет. Яйца со сливочным маслом и икрой.

— Вы, Роман Борисович, — удивительно симпатичный человек, — провозгласил бизнесмен, подняв наполненную служанкой рюмку. — И мне, признаюсь, не хочется, чтобы наши с вами отношения ограничились этим застольем. Мой дом всегда ваш дом!

Он потянулся к новому другу для объятия, Романов ограничился рукопожатием. Надежда Ларионовна приложила к сухим глазам сложенный носовой платочек. Сценка из сентиметнальной трагикомедии!

— Вы не представляете, сколько я пережила с тех пор, как Ефим решил баллотироваться в Думу! — Романов насторожился. На подобии кота возле приоткрытой норки, из которой выглянула острая мышинная головка. — Письма с угрозами, странные телефонные звонки, подозрительные личности возле дома… И в заключении — попытка зверского покушения… Ни за что не успокоюсь до тех пор, пока муж не откажется от предвыборных баталий!

— Вы думаете…

— Уверена! Более подробно вас проинформирует супруг…

После завершения торжественного застолья хозяйка пригласила мужчин в гостиную. Для отдыха и доверительной беседы. Романов был уверен — речь пойдет о защите будущего депутата от новых покушений.

Телохранители показали свою непригодность, Романов — наоборот. Неужели бизнесменовская семейка начнет сватать частного детектива, сооблазнять большими деньгами? Как бы его отказ не трансформировал дружеские отношения в прямую противоположность.

Когда вошли в гостиную и хозяева разместились в глубоких креслах, Романов остался стоять. С большого портрета, висящего в простенке, на него с хитрой улыбкой смотрел… старшина Сидякин. Тот самый ротный старшина, который сфотографировался вместе с вечным комбатом, новым командиром роты и фельдшерицей.

Сыщик, конечно, догадывался о родстве фронтовика и предпринимателя, мало того, рассчитывал заполучить из этого знания росток версии о похищении Видовой. Но одно дело знать, совсем другое — видеть своими глазами. Ведь старшина и Ефим Маркович могут быть обычными однофамильцами…

Господи, какие дурацкие мысли лезут в голову, неужели это следствие выпитого коньяка? Достаточно посмотреть на выпяченный подбородок предпринимателя и сравнить его с таким же подбородком на портрете.

— Любуетесь? Настоящий герой, не правда ли? — Ефим Маркович поднялся и подошел к Романову. — Мой дедуля. Всю войну прошел, грудь — в орденах и медалях. Сейчас — заслуженный пенсионер.

— Живет в Москве?

Ответила Надежда Ларионовна — супруг промолчал. Будто местожительство прадеда — страшный секрет. Очередная странность, в истоках которой не мешает разобраться, подумал детектив, испытующе глядя на изображение бравого вояки. Будто тот может ответить на нелегкий вопрос.

— Терпеть не может столицу. Старик — со странностями, навещает сына не чаще одного раза в квартал. Посидит, попьет чайку и — будьте здоровы. Крепкий еще дед, не удивлюсь, узнав о его женитьбе…

Про место проживания, на худой конец о номере домашнего телефона — ни звука.

Вот и все, что частному детективу удалось узнать. А ему хотелось потолковать с престарелым «женихом», заставить его раскрыться. Все же, кто стрелял в капитана Видова? Если судить по прочитанным письмам, особистам тогда так и не удалось найти убийцу.

Странно, но сейчас Романов думал не о похищенной внучке погибшего на войне комбата, а о его убийце. Словно невесть кто заказал ему это расследование.

— Давайте деловую часть нашей беседы завершим в моем кабинете, — ненавязчиво предложил Сидякин-младший. — Лариса организовала там легкую закуску, в кабинетном баре найдется, чем промочить горло.

Надежда Ларионовна охотно покинула мужское общество. Новые друзья перебрались в уютный кабинет. Там на приставном столике — копия сервировки обеденного стола. С множеством закусок и легких напитков. Хозяин достал из бара бутылку дорогого коньяка.

Выпили, закусили.

— Буду предельно краток, — официальным тоном предупредил Сидякин после двух рюмок рябинового апперитива. — Не возьмете ли вы на себя мою охрану? Хотя бы до выборов? Относительно оплаты можете не беспокоиться получите столько, сколько запросите.

С одной стороны — заманчивое предложение. Особенно, фраза, касающаяся гонорара. Но превратиться в охранника будущего депутаты означает забросить сыскную фирму, превратиться в подобие очкастого Перса, то есть, по сравнению с сыщиком, в существо более низкого порядка.

Бизнесмен молча смотрел на задумавшегося гостя. С просьбой и нетерпением.

— Дело не в оплате. У нас — фирма частного детектива, совсем другие функции. Советую обратиться в охранное ведомство…

— Перс и остальные мои телохранители именно оттуда. Как вы сами убедились, толку от них никакого… Убедительно прошу вас помочь мне!

Ничего на бизнесмена не действовало, все возражения встречались предложениями увеличенного гонорара. В долларах, естественно. От невообразимых сумм кружилась голова, возникало желание плюнуть на престижную профессию сыскаря и заняться более прибальными обязанностями охранника. Сдерживала презрительная гримаса, которой обязательно встретит его ехидный Дружинин.

— Ладно. Подумаю, — схитрил Романов, поняв, что еще пару тысяч и он не устоит. — Посоветуюсь с компаньоном. Через недельку дам ответ…


Возвратившись домой, детектив сварил чашку крепчайшего кофе, положил на стол пачку сигарет и распечатал второй сверток писем. К графину прислонил фронтовую фотокарточку.

Включиться в работу помешала Дашка. Отперев дверь врученным ей соседом ключом, она независимой походкой прошла на кухню и остановилась в дверях.

— Садись, коли пришла, — недовольно пробурчал Романов, переворачивая фотокарточку. — Небось, предки снова кинулись в загул?

— Нет, не кинулись, — уселась на табурет девчонка. — Просто я решила рассказать о сегодняшней встрече…

— С кем же повстречалась? — спросил Роман предельно равнодушным тоном. Но в голове зародился вертлявый червячок и принялся изгибаться то в знак вопроса, то — восклицания. В основном — вопроса. — С пацанами, вроде, рановато.

— Вовсе не рановато, — резонно возразила Дашка. — Одна подружка уже лежит в роддоме, говорит — ветром пузо надуло. Знаем эти ветры! — помолчала, нахально отпила из романовской чашки несколько глотков терпкого напитка. — Встретила возле нашего дома того самого мордоворота.

Известие о пятнадцатилетней мамаше Роман постарался не расслышать. Станешь ковыряться в непродуманной фразе дерзкой девчонки — такого наслушаешься, что уши завянут. А вот последние слова насторожили.

— Какого это «того самого»? Вот что, девочка, говори поясней и выметывайся. Мне работать нужно.

Дашка вскинула глупую головенку, вскочила с табурета и пошла в прихожую. И как пошла! Округленные груди выпячены, едва начавшие созревать бедра так и ходят ходуном.

Ведь уйдет, гордячка, подумал Романов, успев схватить ее за подол. Он чувствовал, что принесенная новость касается его, значит, нельзя упустить возможность получить неожиданную информацию.

Дашка охотно остановилась и сверху вниз покровительственно поглядела на сыщика.

— Начала говорить — говори!

— Отпустите подол! Что я вам подворотная шлюха, да? То проходи, садись, то пошла вон… Спрашиваете, кого встретила? А еще сыщиком работали! Ну, кого можно увидеть рядом с нашим домом, как не мужика, который попытался меня лапать!

Харя? Вот это новость!

— И что он тебе сказал?

Короткий смешок продемонстрировал презрительное отношение соседки к умственным способностям бывшего сотрудника уголовки. В другое время Романов бы возмутился и схватился за брючной ремень, на этот раз ограничился покачиванием головой.

— Еще чего, стану я с каждым наглецом разговаривать! Да и он отвернулся, мигом слинял. Его ожидала шикарная тачка… Ладно, дядя Рома, пошла я, а то предки заругают. Мать говорит, что я, вроде, с вами… трахаюсь!

Модное словечко «трахаюсь» разбитная телка выдала уже в прихожей. Но Романов не собирался ловить и отшлепывать ее — в голове сидел Харя. Значит, за частным детективом организована слежка? Что же получается — они с Дружининым по заданию Ванваныча отслеживают Видову, а заказчик высматривает их! Зачем?

Сильная головоломка, не сразу ее разгадаешь! Тут тебе и непонятные угрозы, и похищение, и покушение, и слежка — полный джентльменский набор. Плюс — давнишняя история с убийством командира батальона, капитана Видова, которая, подозревал сыщик, как-то связана с теперяшними событиями.

Приказав себе на время забыть о непонятной слежке, Романов отпил кофе, закурил и вскрыл второй сверток писем из архива деда.

И снова его оторвали — на этот раз телефонный звонок.

— Слушаю?

Частое потрескивание, глухой шум, какое-то невнятное бормотание. Романов повторил: слушаю, говорите. В душе нарастало раздражение. Хотел было бросить трубку, но она внезапно ожила.

— Слушай меня внимательно, потомок императора, — насмешливый голос Дружинина прозвучал на удивление серьезно. — Не вздумай завтра навещать меня в больнице — не найдешь. Сейчас переоденусь и слиняю по известному тебе делу.

— А как же сломанные ребра?

— Загипсовали, затянули. Мне не на турнике крутить солнце, обойдусь.

— Почему такое неожиданное решение?

— Пока хирурги крутили-вертали, в голове малость прояснилось. Не с того боку мы с тобой взялись… Впрочем, разговор не телефонный, больше ничего не могу сказать… До встречи!

Связь оборвалась, мембрана снова заполнилась потрескиванием.

Отлично изучив взбаламошный характер компаньона, Романов все же был уверен, что тот неожиданно отыскал лазейку в запутанной ситуации. Теперь накрепко вцепится в нее руками и зубами, не успокоится до тех пор, пока не развяжет тугой узелок.

Ожидать от него преждевременных признаний — совершенно бесполезно. Поэтому глава сыскной фирмы заставил себя успокоиться и перестать гадать на кофейной гуще. Снова поставил перед собой фотографию фронтовой четверки, извинительно поглядел на женщину с широко раскрытыми добрыми глазами. Разложил письма, адресованные его деду, бывшему фронтовому старшему лейтенанту.

И снова забренчал телефонный аппарат.

У Романа возникло острое желание схватить надоевший аппарат и выбросить его в открытую форточку. С трудом удержался.

— Слушаю, — утихомирив недовольство, как можно доброжелательней произнес он в трубку. — Вас слушают? — повторил для большей надежности.

Странно, но на этот раз — ни потрескиваний, ни глухого шума. Несколько секунд молчания оборваны скрежетом плохо смазанного механизма. Похоже, Ванваныч тоже с трудом сдерживает распирающее его раздражение.

— Как успехи, сыскарь?

Романов постарался впрыснуть в ответную фразу максимум доброжелательности. Даже подобострастно улыбнулся, будто абонент мог увидеть эту улыбку. Все же — заказчик, а с заказчиками, если имеется желание пополнить оскудевший банковский счет, следует обращаться, как с дорогой вещью, бережно и даже нежно.

— Работаем, Иван Иванович, трудимся.

— И какие успехи этого вашего «труда»? — сквозь треск появившихся телефонных разрядов донеслась встречная насмешка.

— Сыск, насколько вам должно быть известно, дело тонкое, результаты появляются не сразу — со временем…

— У вас уже появились! — громыхнул абонент. С такой силой, что трубка в руке Романова сделалась горячей. — Кто вам велел похищать жену

Валуяна?

Все, представитель заказчика открыл главную карту — фамилию босса. Раздражение заставило его потерять самообладание? Или — понял, что сыщики и без его помощи уже вычислили заказчика?

— Кого вы имеете в виду? — с притворной наивностью спросил Романов.

— Какой-такой Валуян?

— Вот получишь паяльник в задницу — мигом узнаешь! Учти, лучше нас не дразнить. Зачем похитили Видову?

— Дело в том, Иван Иванович, что мы ее не похищали…

— Тогда — кто?

— А вот это уже придмет отдельного расследования. Подпишем второй договор, выплатите аванс — начнем работать…

— Я тебе, падло вонючее, такой аванс выдам — ни один лекарь не вылечит! Три дня сроку для того, чтобы возвратить похищенную! Понял или пояснить по фене?

Полномочный представитель Валуяна сбросил маску вежливости, начал изьясняться на привычном языке бандитских малин. Ну, что ж, тем лучше, из раздраженного человека легче выудить правдивую информацию. Но откровенный разговор не получился — не дожидаясь ответа, Иван Иванович бросил трубку. Раздались короткие гудки, похожие на ругательства.

Романов огорченно вздохнул, потер виски. Он окончательно запутался. Если верить представителю заказчика. те не похищали Видову. Да и глупо заказывать слежку за женой бизнесмена и похищать ее. Кто это сделал и, главное, — зачем?

Сыщик чувствовал, что он незащищенной рукой залез в осинное гнездо, в котором в него вонзятся десятки, если не сотни, ядовитых жал. Отказаться, вернуть аванс? Пожалуй, самое верное решение, но дедов архив не позволяет это сделать. Он интересует сыщика намного больше, нежели сексуальные игры супруги бизнесмена или причины ее похищения.

А после знакомства с внуком фронтового старшины стремление разобрться в давней истории превратилось в мучительную обязанность.

Глава сыскной фирмы аккуратно протер чистым, самолично выстиранным под краном, носовым платком фронтовую фотографию, прикрыл листками чистой бумаги мужчин и всмотрелся в миловидное лицо женщины. Словно спросил ее мнение. Показалось, что фельдшерица качнула головой и поощрительно улыбнулась…

Глава 6

«… Дорогой Коля, спасибо за память и внимание. Живу попрежнему. Работаю. Новость — одна, но такая болезненная, что передать трудно. Случайно я узнала кто застрелил Семена. Честно признаюсь, подозревала давно, но подозрение — не уверенность. Теперь знаю точно. Вернее — почти точно… Как жить дальше?…»

Подпись смазана. Будто на нее капнули и растерли.

Терещенко-Видова.

Раны, нанесенные гибелью близких людей, практически, заживают у всех. В противном случае, человечество кануло бы в темный провал горя и безысходности. Статистика говорит — мужчины забываются быстрей, женщины

— медленней. Ибо мужики переживают умом, бабы — сердцем.

Рана Клавдии кровоточила до самой ее смерти.

Держаться на плаву, не покончить с собой помогал сын — Карп, Карпуша. Забота о нем превратилась в некий спасательный круг. Выняньчить сына любимого мужчины, прокормить его, дать образование, помочь, наставить на честную, долгую жизнь — стало навязчивой идеей, воплощению которой Клавдия отдала все свои мысли и желания.

Она родила сына в родной деревне, через три месяца после гибели мужа. Оклемалась и уехала в Москву. Глухая глубинка, по ее мнению, не будет способствовать нормальному развитию ребенка. Остановилась у дальней родственницы по материнской линии и сразу же отправилась в ЗАГС.

— Кто отец, почему не пришли вместе с ним? — строго спросила регистраторша, раскрывая пухлый журнал и вчитываясь в паспорт матери ребенка. — Обычно приходят вдвоем… Вернее — втроем, — усмехнулась она.

— Погиб на фронте, — коротко ответила Клавдия, с трудом сдерживая слезы. Рана все еще кровоточила и когда она заживет и заживет ли вообще — один Бог знает.

— А почему брак не зарегистрирован?

Будто в батальоне или в полку имелся свой «походный» ЗАГС, в котором регистрируются замужества-женитьбы, рождения и смерти? Но объяснять не было сил и желания.

— Понятно… Значит, гражданский брак? — сама себя спросила регистраторша. — И вы, конечно, желаете дать ребенку фамилию отца? Терещенко вас не устраивает?

— Нет, не устраивает.

Только и не хватает, чтобы сын капитана, командира батальона носил фамилию владельца сельской лавки, который по недоразумению стал отцом дочки продавщицы! Ни за что!

Конечно, Клавдия не высказала все это — подумала про себя.

В конце концов, регистраторша согласилась. Так сын незаконной любви вечного комбата и батальонной фельдшерицы стал именоваться Карпом Семеновичем Видовым.

Следующий этап хождения по мукам — получение квартиры. Пусть не квартиры — хотя бы комнатушки в коммуналке или в рабочем общежитии. Исписав горы бумаг, заручившись поддержкой военкомата, Клавдия добилась своего. Однокомнатной берлоги на окраине города.

Устройство на работу прошло намного легче — недавнего военфельдшера охотно оформили операционной медсестрой в ближайшую больницу. Зарплата невесть какая, но в совокупности с платными уколами и такими же платными уходами за лежачими дома больными обеспечивала сносное существование.

Месяцы текли незаметно, зима сменялась весной, та — летом, потом плакалась осень, кудрявилась снегом зима.

Когда Карп защищал инженерный диплом, его матери исполнилось сорок шесть лет, когда он обзавелся семьей — сорок восемь. Можно сказать, жизнь прожита, хорошо или плохо, но она уже — позади

Симпатичная медсестра с задумчивым взглядом и изящной фигуркой не могла не привлекать мужское внимание. Холостые и семейные врачи провожали ее заинтересованными взглядами, некоторые больные, заканчивающие послеоперационное лежание в больничной палате, прямо предлагали «содружество». Некоторые — с загсовской регистрацией.

Однажды немолодой хирург, отмываясь после операции, тихо предложил ей руку и сердце.

— Мы с вами — обломки прошлого, вы потеряли мужа, я — жену. Но жизнь ведь продолжается? Почему бы нам не составить одно целое? Поверьте мне, жить станет намного легче.

Стоит, отвернувшись к раковине, моет сильные, поросшие седыми волосками, руки. От волнения шепелявит, глотает окончания слов. И это волнение подсказало женщине искренность чувства пятидесятилетнего вдовца. А что, неожиданно подумала она, отличный вариант выхода из затянувшегося одиночества! У хирурга, наверняка, приличная квартира, можно одну комнату отвести Карпуше. Да и не придется законной супруге известного врача бегать по квартирам богатых пациентов, выносить утки из-под немощных паралитиков.

Подумала с необычной для нее веселостью и… отказалась.

— Люди засмеют двух старичков-молодоженов. Спасибо за добрые слова, но к повторному замужеству я еще не готова…

— Еще не готовы? Значит, я могу надеяться?

Медсестра ответила ясным взглядом и задумчивой улыбкой. Хирург понял — желанного согласия он не дождется, ибо женщина все еще любит погибшего на фронте мужа.

После хирурга предложения посыпались один за другим. Будто он открыл кран и забыл его завернуть. Долго добивался положительного ответа заместитель главврача больницы. Не достигнув желаемого, махнул рукой и женился на женщине, которую прооперировал. Долго и нудно признавался в любви райкомовский работник, лежащий в отдельной палате. Обещал развестись с женой и уехать с Клавдией в другой город. Желательно подальше от столицы.

Одних воздыхателей медсестра по матерински успокаивала, увещевала, другим, более настырным и дерзким, отвечала прямо и даже грубо. Она просто не представляла себе, как будет жить с посторонним мужчиной, ухаживать за ним, ложиться в одну постель. Все это казалось настолько противоестественным, что нередко Клавдия недоуменно морщилась и вздыхала.

Время шло, забрасывая в прическу седые волоски, проводя по лицу морщинки. Однажды, в метро пятилетняя девчушка с огромным красным бантом на голове назвала Клавдию бабушкой… Услышь Семенка — то-то смеху бы было!


Жили Видовы втроем — мать, сын и его жена Наталья — в скромной двухкомнатной квартире, которую Моссовет выделил для ветерана войны. Клавдия спала в проходной комнате, сын с невесткой — в задней, более богато обставленной и уютной. Конечно, можно было настоять на своем праве выбирать себе спальню, но она привыкла все лучшее отдавать сыну.

В этот погожий майский день, как и во все предыдущие, бывшая военфельдшер собиралась отпраздновать Победу. Как поется в известной песне, со слезами на глазах. Из шкафа появилась фронтовая, выцветшая гимнастерка с множеством, начищенных до блеска, орденов и медалей; защитного цвета удлиненная юбка; хромовые сапожки.

Оделась Клавдия в армейскую форму, посетовала про себя — слишком тесна для располневшей с годами хозяйки. Тогда, на фронте — тонкая былинка, сейчас — заматеревшее дерево. Подошла к стоящему на серванте портрету мужа, чистой тряпочкой обмахнула, поправила цветы. Долго стояла, всматриваясь в дорогие черты.

— Мама, ты к Большому, да?

— Да, сынок. Повидаюсь с однополчанами, вспомним военнные годы, попоем наши тогдашние песни…

— Погляди, Наташка, какая у нас красивая мать!

Наталья не особенно умилилась боевому виду свекрови, она, похоже, ревновала мужа, терпеть не могла любовного сюсюканья, если оно — не по ее адресу.

— Действительно, красива, — с деланным равнодушием произнесла она и добавила, как уколола. — В соответствии с возрастом…

Клавдия не обратила внимание на болезненный для любой женщины укол, она была целиком во власти предстоящего свидания с однополчанами. Самые близкие люди, но не только потому, что вместе воевали — они связывают ее с безвременно погибшим мужем.

Тогда батальонного военфельдшера тоже вызывали в контрразведку, допрашивали, уговаривали. Кто во время бомбежки колонны был рядом с капитаном Видовым? С кем из сослуживцев у него были натянутые отношения? Кто мог пустить автоматную очередь в комбата?

Она с внешним равнодушием отвечала на вопросы следователя. Не думая о содержании своих ответов — внутри все замерзло, окостенело. Говорила, будто вновь переживала тот страшный день.

В конце концов, следователь отстал. Не потому, что пожалел потрясенную утратой женщину, просто понял — ничего ценного от нее не добьется…

Минуло больше, чем четверть века, а Клавдия мучительно ищет ответ на главный вопрос: кто и за что убил ее мужа? Мысленно анализирует тогдашнюю обстановку, снова и снова мысленно вглядывается в лица офицеров и солдат.

Кто ненавидел вечного комбата, кому тот мешал? Старший лейтенант Романов? Он лежал, втиснувшись в покрытую цветами землю рядом с Семеном. Повести стволом автомата чуть в сторону — ничего не стоит, никто не заметит…

Старшина Сидяков? Лежал в полусотне метрах от Видова на спине, огрызаясь от наседающих мессеров короткими очередями. Где гарантия, что одна из очередей не попала в Семенку?…

Сержант Баранов? Комбат не любил слищком уж самостоятельного помкомвзвода, всегда, при удобном случае, старался поставить его на место…

Пулеметчик Федоров? Видов постояно насмехался над неповоротливым усачем, но любил его за безоглядную смелость…

Клавдия будто опрашивала свидетелей, каждый из которых мог превратиться в подозреваемого.

Главное — узнать кто!

Возможно зря она так терзается — не дожидаясь людского возмездия, убийца уже подвергся Божьему наказанию? Неужели ей придется плюнуть на памятник усопшего?…


В сквере — не протолкаться. Обнимаются, вспоминают войну, поют под гармонь, бродят по аллейкам в поисках с в о и х. Кто в армейской форме, кто — в гражданском, с завесой орденов и медалей, одни либо в сопровождении детей и внучат.

В самом центре сквера старик с высоко поднятым шестом с прибитой табличкой, на которой — название части. Недоуменно оглядывается, будто удивляется отсутствию однополчан. Вдруг ушли из жизни или переехали на жительство за Полярный Круг, откуда по нынешним ценам на авиатранспорт не так просто выбраться.

— Вася! Васенька!

Старик оглянулся, радостная улыбка осветила его морщинистое лицо.

— Клавка! Все же пришла? Значит, жива и невредима! Сейчас должен подкатить Трофимов — вчера звонил, обещал приехать.

Бывший начштаба стрелкового батальона сейчас не походил на всегда подтянутого, сухопарого офицера. Гляди-ка, усы отрастил, бородку! Скорей всего не ради мужской красоты — маскирует отвисшую старческую кожу под подбородком.

— Кто еще будет из наших?

— Разведчик Тихонов. С месяц тому назад вырезали ему язву желудка, но держатся, старина, не поддается… Может быть, заглянет пулеметчик Солятин

— ты ему тогда на поле ногу перевязывала… Помнишь?… Про других не знаю, не связывался… Ага, вот и Тихонов!

Бывший сержант-разведчик более походит на важного профессора — полный, вальяжный, в позолоченных, а может быть и золотых, очках. Идет медленно, выглядывая олнополчан, постукивает фигурной палкой по асфальту.

Клавдия вспомнила, как недолюбливал его комбат, какими только обидными словами не шерстил. Уж не Тихонов ли пустил автоматную очередь в спину Видова? Впрочем, бездоказательные обвиения сродни комбатовским оскорблениям. Усилием воли бывшая фельдшерица заставила себя забыть о давней мечте отыскать убийцу Семенка, пусть на время, но забыть. Хотя бы на сегодняшний день — «со слезами на глазах».

Через полчаса рядом с бывшим начальником штаба стояли трое. Всезнающий Тихонов проинформировал: Трофимов не придет, давление подскочило. Ну, что ж, если судить по соседним группам, четверо однополчан — не так уж плохо. Неподалеку, держа наотлет табличку с надписью «Отдельный танковый полк», стоит в одиночестве старичок. Горестная полуулыбка, слезящиеся глаза, подрагивающие руки. Неужели в этом мире я остался единственным представителем многочисленной семьи танкистов, говорит его растеряный вид.

А из стрелкового батальона их целых четверо, снова с гордостью подумала Терещенко, поочередно обнимая и целуя бывших однополчан.

Наобнимавшись, они не торопились покидать сквер, хотя в одном из московских кафе уже заказан скромный столик. Вдруг еще кто-нибудь появится?

— Почему-то нет Коли Романова, обычно первым приходит…

— Лежит комроты-три в ветеранском госпитале. Я трижды звонил жене, говорит, еще не выписался, — посапывая заложенным носом, сообщил разведчик.

— Что-нибудь серьезное?

— А у нас несерьезных болячек не бывает, — рассмеялся Нечитайло. — Во первых, возраст, во вторых, аукается война.

Помолчали. Действительно, аукается! У одного «просыпается» залеченный осколок под сердцем, у второго — перебитые кости дают о себе знать. Сколько солдат похороненно после Победы, когда, казалось, жить да жить? Кто на очереди?

— А Проша Сидякин? С войны его не видела, — разорвала тягостное молчание военфельдшер. — Никто не встречал?

Разведчик пожал плечами — нет, не встречал, наверно, сложил голову слишком уж бойкий старшина, подставился под пулю или осколок. Пулеметчик подтвердил: среди ветеранов ходили упорные слухи, что Сидякин погиб при штурме Берлина. Один солдат-свидетель в атаку шел вместе с ним, второй, якобы, сидел рядом на броне танка.

Снова помолчали. Будто еще раз похоронили.

— Все, хлопцы, двинули? — предложил Нечитайло. — Похоже, больше никого не будет. Винегреты прокиснут, водка потеряет градусы. На всякий пожарный я всех кого знаю оповестил: не успеют в сквер, пусть подруливают в кафе. Азимут сообщил, ориентиры выдал. Найдут, не пропадут!

Четверка ветеранов медленно двинулась в сторону станции метро. Один выстукивает по асфальту палочкой, второй прихрамывает, третий на ходу тайком отправляет под язык спасительные таблетки. Короткие вопросы, такие же короткие ответы. В основном, касающиеся пенсии и здоровья.

Наконец, добрались до кафетерия, расположенного в непрестижном районе Москвы, почти возле кольцевой автодороги. Зато цены не такие высокие, а что касается разных удобств — отдельного кабинета, оркестра с вихляющимися певичками — то бывшим фронтовикам они ни к чему. Пообщаться, еще и еще раз вспомнить грозовые дни Великой Отечественной, помянуть рюмкой и добрым словом погибших и умерших — вот и все.

И все же директор кафе-закусочной оказался понимающим человеком. Столик отведен в стороне от остальных, подальше от эстрады, поближе к входу. Накрыт тоже с претензией на роскошь — белоснежные пирамидки салфеток, хрустальные рюмки и фужеры, расписные тарелочки. В центре стола — букетик цветов. И хотя они искусственного происхождения, на душе у ветеранов полегчало.

Оглядев «поле сражения» Василий молча пошел к прилавку бара, возвратился с пятым стаканом. Для тех, что уже больше не придет на встречу. Поставил его на угол стола, так же молча налил водку из походной фляжки, прикрыл куском черного хлеба.

— Приступим?

Каждый из ветеранов принес по мерзавчику спиртного. Заказать бутылку, конечно, заказали — не к чему злить администратора кафе, но только одну. Цены не кусаются — грызут, а пенсии в связи с годовщиной Победы никто не повысил.

— За погибших и умерших!

Нечитайло поднялся и с полупоклоном звякнул краем своей рюмки о край одинокого стакана. Разведчик, пулеметчик и военфельдшер последовали его примеру.

Но выпить не успели — возле столика неждано-негадано появился пятый участник торжества, старшина Сидякин. Все такой же подтянутый, с выпяченным подбородком и веселым искоркам в выцветших глазах. Только прямота фигуры разведчика какая-то неестественная. Будто под одеждой спрятана доска, поддерживающая слабую спину.

— Проша? А мы тебя уже похоронили. Вон Тихонов сказал, что в Берлине снарядом голову снесло…

— Медики протез поставили, — усмехнулся старшина. — Сколько лет хожу с ним — привык.

Подшучивая над самим собой, отвечая на вопросы однополчан, задавая встречные вопросы, Сидякин видел только одну Клавдию, смотрел на нее неотрывно и жадно. Словно они в кафе одни, все остальные — некий мираж, который вот-вот рассеется.

— Ну, коли так, бери в баре стакашек и присаживайся. Помянем погибших ребят, выпьем за живых и покалеченных.

Старшина, слегка покачиваясь на ватных ногах, будто успел уже приложиться к спиртному, прошел к прилавку, гордо именуемому «баром», возвратился с пустым стаканом. Налил в него водку из армейской фляжки, осторожно прикоснулся к стакану, прикрытому куском хлеба.

— Светлая им память…


Солнце то выплывает из-за легких облаков, то снова ныряет в них.

По набережной разноцветными группками прогуливается молодежь: девчонки в летних платьях, ребята с распахнутыми на груди рубашками. На шестом этаже многоквартирного жилого дома из окна выставлен орущий динамик.

Сидякин говорит медленно, отделяя фразу от фразы продолжительным молчанием. Клавдия больше помалкивает, иногда переспрашивает либо отвечает на незаданные вопросы.

— В Германии меня ранило. Как и где именно — не имеет значения. Отлежал там в госпитале, перебазировали в московский. Когда завершили лечение, выписали. Бросился искать тебя. В деревне не оказалось, сказали: родила и уехала. Куда, к кому — неизвестно. Написал старшему лейтенанту Романову, тот, по неизвестным причинам, отказался дать твой адрес. Года два переписывались, уговаривал — ни в какую… И вот — сегодняшняя встреча…

— Как нашел кафе?

— Трофимов подсказал: встречаются, дескать, в сквере напротив Большого театра. Поехал к Большому. Какой-то старичок случайно подслушал вашу беседу, нацелил меня на кафе… Как живешь, девонька, как дышишь?

— Через раз, — с вымученной улыбкой пошутила женщина. — Сын Карпуша оженился. Работаю в больнице.

— Замуж не вышла?

Недоумевающий взгляд, легкое пожатие покатыми плечами. На груди обиженно звякнули медали.

— Кто меня, старуху, возьмет? Да и замужем я уже. За Видовым. Другого мужика не нужно… А у тебя как сложилась жизнь? Небось, обзавелся десятком детишек?

Сидякин обломил с дерева ветку с народившимися листьями, принялся постукивать ею по парапету. Признаваться в одиночестве — словно колоть острой иглой наболевшее самолюбие, но врать не хотелось, лучше сказать прямо, как выражались на фронте разведчики, «короткой очередью».

— Холостой я, Клавочка, одинокий… Перед самой войной попытался создать семью, женился на хорошей женщине.

— Знаю. Галилея Борисовна, — с едва заметной насмешкой перебила

Видова. — Мы тогдаа все удивлялись — такой видный парень и…

Хотела сказать «замухрышка» или того хлеще — «стиральная доска», но во время остановилась. Кажется, и без того Прошке нелегко пришлось, не стоит бередить зажившую рану.

— Да, Галилея, Галка, — с вызовом подтвердил Сидякин. — Достойная женщина. Родился сын. После ранения, когда они пришли ко мне в госпиталь, понял — жить с ней не в силах, и… ушел… Все не могу тебя забыть…

Последняя, тихо сказанная фраза — признание в любви. Какая женщина, услышав такое, останется равнодушной? Теплое чувство признательности и благодарности прильнуло к сердцу.

— Спасибо, Проша, только зря все это. Для меня Семенка живой.

— Прости, Клава, считай, что я ничего не сказал… Домой, надеюсь, пригласишь? Познакомлюсь с сыном, невесткой, посидим, поговорим?

Клавдия нерешительно снизу вверх поглядела на бывшего старшину. Снова начнутся предложения руки и сердца, слюнявые словечки о вечной любви. Очередные мучения! Отказывать мужчине — одинаково тяжко и для него и для женщины. А о согласии и речи не может быть!

— Сын и невестка — в отъезде, познакомиться — не получится. А вот чаем с пирогами угощу — вчера испекла…


— Тетя Клава, у вас в ящике письмо лежит, — торжественно пропищала шустрая девчушка с завязанными на затылке косичками. — Я в дырочку посмотрела.

— Подсматривать нехорошо, но — спасибо.

Писем Клавдия не ожидала, да и кто ей будет писать? Разве только объявился еще один ветеран? Скорей всего, письмо адресовано Карпуше.

Письмо было от Романова. Его беглый почерк с крупно выписанными заглавными буквами. Поймав ревнивый взгляд Сидякина, женщина с деланным равнодушием вскрыла конверт, достала два листа исписанной бумаги.

— Извини, просмотрю. Не подумай плохого — переписываюсь не с кавалером. Николай снабжает информацией.

Ей показалось, что Прохор подавил облегченный вздох. Неужели он не придуряется, а все еще любит жену своего погибшего комбата? Впрочем, какое ей дело до чувств старшины, сейчас у нее одна забота — сын, его благополучие, здоровье… И память о минувших счастливых днях и ночах в пекле кровопролитной войны. Они незабываемы.

— Что пишет Николай? — спросил Сидякин, когда Клавдия бегло пробежала письмо и бережно вложила в конверт.

— Ничего особенного. Язва его замучила, лег в ветеранский госпиталь. Скоро обещают выписать.

Лифт поднял однополчан на шестой этаж.

— Проходи, — открыла Клавдия дверь в квартиру. — Не обращай внимание на беспорядок — торопилась, не успела прибраться. А Наташка — редкая грязнуля, все свободное от работы время валяется на диване и смотрит телевизор… Присаживайся, полистай журналы, а я переоденусь.

Особого беспорядка Сидякин не увидел, но сочувственно кивнул. Снял модную, с широкими полями, шляпу, попытался снять обувь, но хозяйка не разрешила.

Присел к журнальному столику, оглядел скромную обстановку гостиной.

На серванте — увеличенный портрет вечного комбата, рядом букеты живых и искусственных цветов. Видов улыбается, ворот поношенной гимнастерки расстегнут, слегка прищуренные глаза в упор смотрят на старшину.

Дескать, по какой надобности посетил любимую мою подругу? Решил — освободилась, да? Зря стараешься, Прошка, ничего у тебя не выйдет — Клавка была моей женщиной при жизни, моей и остается после смерти!

Справа от портрета Видова — такого же размера женский портрет. Слева — изображение молодого человека с высоким чистым лбом, на который упал белокурый локон. Сын. Прохор завистливо вздохнул. У бывшей фельдшерицы — семья: сын, внучка, а у него — как говорится, ни кола, ни двора.

— Узнаешь?

Клавдия, в облегающем моложавую фигуру халатике, подошла к серванту, чистым носовым платком бережно провела по изображению вечного комбата. Будто стерла с его лица насмешливую гримасу. Поправила цветы, несколько долгих минут пытливо всматривалась в лицо мужа.

— Узнаю…

— Помнишь, вечером перед маршем мы фотографировались в палатке Романова? Фотограф увеличил Семку и меня — получились фотопортреты… Проголодался? Хочешь тарелку борща?

— Ограничимся чаем. Хочу поговорить с тобой откровенно, а еда размягчает.

О чем пойдет разговор, можно не расшифровывать. Продолжение беседы по дороге к дому. Тогда Прошка пообещал не возвращаться к опасной теме, но разве можно верить мужикам? Особенно, когда они зациклились на любовной теме.

Казалось бы, у Клавдии нет причин для особого волнения, свое мнение по поводу объяснения в любви она уже высказала, и все же немолодая женщина с досадой почувствовала, что у нее подрагивают руки, и румянец заливает обычно бледное лицо.

— Слушаю, — с легкой хрипотцой в обычно мелодичном голосе вымолвила она, наливая в чашки заварку. — Надеюсь, ничего неприятного не услышу?

— Нет, не услышишь… Все зависит от того, как воспримешь, — с горькой улыбкой поправился старшина.

Говорить сидя Прохор не мог, ему казалось, что сидячая поза зижимает горло, перехватывает дыхание. Он прошел к серванту, так же, как только что сделала Клава, постоял перед портретом командира батальона.

— Клава, мы с тобой немолоды и одиноки, давно знаем друг друга. Поэтому нет нужды размусоливать. Может быть, нам соединиться? Ты переедешь ко мне, московскую квартиру оставишь детям… Обещаю сделать тебя счастливейшей женщиной… Поверь, это не слова, все будет именно так, как говорю!

Передохнул и, набычившись, исподлобья посмотрел на покрасневшую женщину. Заранее знал ответ — откажет, но где-то в глубине души таилась надежда. Ведь она, на самом деле, одинока, у сына и невестки — своя жизнь, свои проблемы, а их об"единяет не только детская дружба, но и страшные фронтовые годы. Это стоит немалого.

— Проша, я по дороге сюда уже ответила, — Клава тоже поднялась со стула, вплотную подошла к Сидякину. — Поздно нам переиначивть жизнь. К тому же, я считаю себя замужней.

— За кем? — Сидякин наклонился над столом. — Видов на фронте жил с тобой, как с любовницей, в Москве его ожидала законная жена!

— Врешь! — отшатнулась Клавдия. Словно к ее лицу приблизилась голова змеи с высунутым ядовитым жалом. — Врешь ведь?

— Нет, не вру! Я готовился к этой беседе и поэтому раздобыл в ЗАГСе копию брачного свидетельства. Читай сама! — бросил он на стол согнутую по сгибу бумажку. — Светлана Гурьева — вот кто супруга твоего любовника! Да, да, не бледней и не гримасничай — именно, любовника. По ночам он спал с тобой, а утром писал Светлане нежные письма!

Бывший старшина бросал в лицо Клавдии тяжелые обвинения, они ранили ее, карежили душу. Женщина пристально глядела на Прохора. И в этом взгляде — ненависть и презрение.

— Проша, зачем ты застрелил Семена?

Сидякин рухнул на заскрипевший стул, жесткими ладонями обхватил поседевшую голову. И молчал.

Вдова наклонилась над столом. Так близко к старшине, что тот невольно откачнулся.

— Боже мой, что ты говоришь? Я убил Семку? Господи, какой бред? Клянусь…

— Можешь не клясться — по глазам вижу: ты… Ты! Ты! Ты! На твоих руках кровь Семенки. Маньяк, выродок!

Оправдываться, доказывать — бесполезно. Клавдия уверена и эту уверенность не вышибить из нее никакими силами, никакими доказательствами. Тем более, что у Прохора их нет.

— Не бойся — не ударю. В КГБ тоже не напишу. Противно. Если сможешь, живи. Но на глаза мне не попадайся, убийца!

Неизвестно, откуда возникла такая уверенность? Скорей всего, сработала женская интуиция, основанная на предложении, которое сделал ей Прохор. Дескать, застрелил соперника и теперь явился для получения причитавшейся части «имущества» покойного — его жены.

Сидякин, пошатываясь, никого вокруг себя не видя, плелся по московской праздничной улице. Выродок? Убийца? Ему казалось, что Клава права, что именно он выпустил очередь, пронзившую грудь друга детства. Которого он любил и ненавидел, уважал и презирал.

Глава 7

Два часа ночи. Романов потянулся, потер уставшие глаза. Удивительно, но ему казалось что все персонажи давней трагедии, через детей и внуков, перешли в современность! Ну, ладно, дед, это понятно и объяснимо, но в его переписке присутствуют и старшина Сидякин, и фронтовая жена капитана Видова.

Вторая пачка писем аккуратно перевязана выцветшей ленточкой и уложена в баул. Очередная легла перед Романовым, но читать не было сил — глаза слипались.

Сыщик побродил по квартире, зачем-то переставил местами стулья в гостиной. Возвратился на кухню с шариковой ручкой, фломастерами и чистым листом бумаги. Поработает, поразмышляет, авось, потянет в постель.

Черной чертой разделил лист на две неравные половины. Над более широкой начертал: Сегодняшнее. Над узкой — Прошлое. Мозг заработал четко, только успевай записывать.

Итак, первое — неожиданные гости, забравшиеся в его квартиру с помощью отмычек. Такой же неожиданный заказ с приложением солидного аванса. Вопросы: почему для слежки за женой предпринимателя Валуяна выбрали именно сыскную фирму Романова-Дружинина? Почему не заявились в офис фирмы в рабочее время, как это практикуют все заказчики? Почему скрыли фамилию мужа сексуальной бабенки хотя эта фамилия легко узнаваема?

Возможные версии. Первая: частных детективов решили подставить. Вторая: использовать их для шантажа Сидякина.

Если верить Дашке, заказчики, видимо, не доверяя частным детективам, организовали за ними плотную слежку. С другой стороны, Харя вполне мог случайно забрести по своим воровским делам в знакомый район. В этом случае слежка отпадает. Тем более, что Ванваныч, если окончательно не пропил и без того проспиртованные мозги, выбрал бы на роль топтуна более неприметную личность.

Какой доджен быть ответный ход Романова? Пожалуй, единственный: убедиться, что слежка ведется. Остальное додумать позже, времени для этого предостаточно.

Третий пункт колонки «сегодняшнее». Покушение на кандидата в депутаты. Но, если вдуматься, взрывакет может предназначаться и для частного детектива. Первая версия: ликвидация почему-то ставшего опасным предпринимателя. Вторая — убрать настырного сыщика, который, похоже, успел выйти за рамки заказанного ему расследования.

Обе имеют право на жизнь.

Подпункт — предвыборная компания и участие в ней Сидякина.

Следующий пункт — странное похищение Видовой. Она не сопротивлялась, не звала на помощь, не пыталась вырваться из рук похитителей. Версия: дамочка заранее знала о «похищении».

Кажется, все. Пора переходить к правой колонке. Если в левой уже почти нет свободного места, то заимствованная из дедова архива информация — не в пример скудная. Во всяком случае, в ней не видно ни одной ниточки, ведущей к колонке «сегодняшнее».

Соперник вечного комбата, предположительно, дед кандидата в депутаты, воспользовался налетом мессеров и пустил очередь в капитана Видова. Во время войны человеческая жизнь имеет самую низкую цену. К тому же, смерть капитана освобождает место в сердце любимой женщины.

Место, действительно, освободилось, но военфельдшер не пустила в него убийцу «мужа».

Казалось бы, ничего подозрительного, не на чем задержать взгляд. Единственная зацепка: похоже, Сидякин-внук и его очаровательная женушка скрывают адрес деда. Или тот не сообщил его родственникам?

Вот и все сведения, почерпнутые из писем. Как связать их с похищением Видовой и покушением на Сидякина — внука? Впрочем, пачек с письмами в дедовом архиве множество, вдруг остальные доскажут желаемое.

Вздохнув, Романов бережно уложил исписанный лист бумаги в секретер и отправился спать. Долго вертелся, сминая простыни. Сон прийти не желал, вместо него чудились только-что набросанные версии, угрюмо смотрел на сыщика бывший старшина, ехидно ухмылялся застреленный комбат.

Помогло снотворное — в конце концов уснул.

Поднялся ровно в семь утра — сработал внутренний будильник.

Что на сегодня? Навещать больницу бесполезно, Дружинин предупредил: его там не будет. Интересно, куда подался непредсказуемый компаньон?


Совладельцев сыскной фирмы объединяла одна черта характера — непреодолимый азарт. Если появлялась свежая идея или труднодоступная версия — на цепи не удержать, не помешают ни усталость, ни болезнь. Это и помогало в нелегкой работе, и мешало трезво оценивать ту или иную ситуацию.

Именно такая идея пронизала сознание Петьки. Вообще-то, она, эта идея, не была такой уж новой — Романов упоминал о ней в самом начале расследования. Владелец уютного гнездышка для отдохновения любовников. Как его по батюшке-матушке? Ага, Ян Янович Карток, подсказала тренированая память. Супругу, скорей всего прибалта, кличут Полиной. Навестить их и попытаться расколоть — многое можно узнать.

Больной не стал отпрашиваться ни у лечащего врача, ни у медсестры. Подвигал руками и ногами, несколько раз согнулся и разогнулся. Болит, не без этого, но терпимо — не рассыпется. Ведь предстоит не схватка с бандитами — чисто деловая беседа с хозяином любовного гнездышка, в которой важны не накачанные мускулы и не физическая изворотливость — надежно подвешенный язык. А уж в возможностях своего гибкого языка совладелец сыскной фирмы ни на минуту не сомневался.

Следующий этап подготовки — сообщить компаньону о своем исчезновении из больницы. Узнает утром — бросится искать, а подобная «реклама» ни к чему. Переговорив с Романовым, Петька минут пять топтался рядом с постом медсестры. Позвонить жене? В конце концов, решил не тревожить Марию, та давно махнула рукой на непутевого муженька. Как и он на нее.

Удачно миновав вахтера, Дружинин добрался до автобусной остановки. Чувствуется приближении осени, мороза еще нет, но холодный ветер забирается под куртку из плащевки. Хорошо еще, что не пришлось долго ожидать — минут через десять подкатил, казалось, распухший от множества пассажиров, «икарус».

На время забыв о джентльменском поведении, Петька не пропустил в открывшиеся двери женщин, наоборот, потеснил особенно агрессивных, и забрался в теплое автобусное нутро. Вцепился в поручень и прислушался к поврежденным ребрам. Вроде, реагируют, как и положено, ничего страшного не происходит.

Но спуститься в метро по экскалатору бегом не решился — стоял, бездумно изучая рекламные щиты, заодно — физиономии пассажиров. Благо, по причине раннего времени особого столпотворения в подземке нет, поэтому вычислить возможную слежку не составляет труда. А то, что за частными детективми должны следить, Дружинин ни на минуту не сомневался — подсказывало чутье бывшего сотрудника уголовного розыска.

В метровагоне — человек пятнадцать. Дремлющую бабулю с сумкой на колесиках можно исключить — не та фигура. Двух старичков — наверняка, садоводы — детектив тоже вычеркнул из списка подозреваемых. Особое внимание — двум парням, которые заигрываают с тремя кокетливыми красотками. Когда подозрительные молодцы, конвоируя податливых телок, вышли, Дружинин успокоился.

Пересадка тоже прошда без трудностей. Топтуны не проявлялись, ребра вели себя пристойно. Детектив вышел на конечной станции в спокойном, даже радушном настроении. Сейчас проедет на автобусе до Гольяново, потом разыщет пятый дом и начнет потрошить хозяина любовного гнездышка.

Удача не оставила Дружинина, ему не пришлось обращаться за помощью к прохожим или к дворникам — пятый дом, обычная московская пятиэтажка, прозванная остряками «хрущебой», высилась возле самого тротуара. По словам Ванваныча, которые озвучил Романов, квартиросдатчик жил на втором этаже первого подъезда, свою квартиру сдал на пятом. Легко и удобно. В том числе, и для задуманного визита.

Без четверти девять Дружинин стоял перед дверью, обшитой коричневым дермантином. Набожно обмахнув себя крестом, позвонил. После двухминутного изучения в глазок дверь открылась. Без придирчивого распроса — кто заявился, по какой надобности. В проеме — здоровенный, лет тридцати с небольшим гаком, мужик в джинсах и клетчатой рубашке. Помесь китайца с таджиком. Карток. В правой руке — отрезок водопроводной трубы. Судя по исходящему от него водочному аромату, успел заправиться.

— Кого надо?

— Электрик. Проверка состояния проводки, — деловито ответил Петька заранее заготовленной фразой. — Ян Янович Карток?

— Он самый… Гляди, Полина, проверять электричество надумали, а? Будто в старые времена. Нынче ежели и интересуются, то только покааниями счетчика… Проходи, проверяй, коли приспичило.

Пропустив «электрика» ы квартиру, мужик запер дверь и выжидательно остановился возле входа в кухню. Оттуда вышла такая же здоровенная женщина в цветастом халате и накрученных бигудях. За ее спиной — накрытый к завтраку столик, в центре которого — ополовиненная бутылка водки.

Бегло оглядев розетки и выключатели, задумчиво пощелкав по окошку работающего на полную мощность счетчика, Дружинин вытащил из кармана разграфленную ученическую тетрадь.

— Кто из вас ответственный квартиросъемщик?

— Я, — помедлив, откликнулась женщина. — Ян — квартирант…

— Постельный, — насмешливо уточнил мужчина. — А с какого бока моя прописка имеет отношение к электрической безопасности?

— Распишитесь, — не обращая внимание на предельно ехидный вопрос, Петька показал хозяйке место, гле она должна поставить свою роспись. — А у вас где жилплощадь? Или — бомж?

— Мой законный супруг, — Полина поторопилась опередить ощетинившегося мужа. — Просто мы не успели еще съехаться…

Красноречивым жестом заткнув рот непрошенной защитнице, Карток многозначительно подбросил и поймал отрезок трубы.

— Ты, вот что, фрайер вонючий, не особо выступай, можешь такую плюху заработать — до самого своего управления на заднице проедешь.

У обидчивого детектива зачесались кулаки, но ни с того, ни с сего заболевшее сломанное ребро отрезвило его. К тому же, разгорится ссора, сразу лопнут надежды на дальнейшее расследование.

— Не обижайтесь, Ян Янович. Я к тому сказал, что, ежели прописаны в этом доме, могу заодно проверить и вашу квартиру. И мне удобно, и вам…

— Это на что же ты намекаешь, дипломат дерьмовый? Да, сдаю свою приватизированную площадь, — рассерженным гусаком шипел Карток. — Нынче не запрещается, полная свобода. И все же интересно, кто трекнул? Гнилой сосед-старикашка? Так я ему мозги повышибаю и выброшу на помойку!

Не считая угрозы расправиться с доносчиком, заданный вопрос свидетельствует, что принятая утреняя доза спиртного не помутила, а, наоборот, активизировала мыслительные способности мужика. Пришлось выкручиваться. Дескать, дворничиха на улице подсказала, сосед с верхнего этажа подтвердил.

— Это какой же сосед? Ученый хмырь или кавказский торгаш? Так они сами сдают квартиры. Вот и я решил… Работаю сторожем на автостоянке, зарплата

— бабе на прокладки не хватает. А сейчас, иди плохо, сидишь, попиваешь водочку, а денежки с пятого этажа — кап-кап. Да какие деньжища — по полторы сотни баксов в месяц!

— Сдаете приличным людям? — понимающе улыбнувшись, по приятельски, поинтересовался Дружинин. — Один мой друг тоже занялся этим бизнесом, поселил в свою двухкомнатную берлогу молодую пару. После пришлось ремонт делать — все загадили, заплевали.

— У меня такое не пройдет — кишки через рот выдерну. Мы с Полиной следим.

Обида у Картока, кажется, прошла — наметился серьезный мужской разговор.

— Чего же вы — в коридорчике? Проходьте в горницу или — на кухоньку, выпейте, закусите, — заволновалась хохлушка. — Блинчики закрутила — в момент подам.

— Я — на работе, — притворно заколебался Дружинин, но хлебосольный хозяин слегка подтолкнул его в спину. — Вдруг звякнут начальству…

— Не звякнут, — уверенно возразил Карток, наполняя рюмки. — Я тому звонарю зубы через задницу повыдергаю. Сейчас приложимся малость, обнюхаемся и пойдем проверять мой однокомнатный закуток. Вдруг что-нибудь замкнет-перемкнет, враз лишишься дохода!

Пришлось выпить. Благо, выставленная хозяйкой закуска вызвала у «электрика» усиленное слюновыделение. После больничных харчей желудок настоятельно требовал пополнения.

Опорожненные рюмки мигом оказались полными.

— А ваши жильцы не воспротивятся? — осторожно отодвигая свою, поинтересовался Петька. — Насколько мне известно, по договору вы не имеете права заходить к ним без разрешения…

— Не у кого спрашивать дозволения, — включилась в мужскую беседу хозяйка. — Не живут они.

— Как это сняли и не живут?

И тут выяснилась удивительная вещь. Договор о найме помещения заключал один пожилой хмырь, по описанию компаньона — тот самый Ванваныч, который заявился в «гости» к главе сыскной фирмы с помощью отмычки. Подмахнул договор, выплатил аванс, пообещал вносить плату каждый первый понедельник месяца и ушел.

Сколько не подглядывали Карток и его супруга, сколько не названивали по телефону — никого. Вот уже два месяца прошло. Дважды появлялся, нет, не сухопарый заказчик, его посланец с деньгами.

— Типичный бандюга, — пугливо прошептала Полина. — Морда побитая, скосовороченая, будто телега по ней проехала…

Харя!

Можно было не ходить на пятый этаж, зря не терять дорогое время, и без этого все ясно-понятно. Вернее, ничего не ясно, тем более, ничего не понятно. Но не стоит настораживать «сладкую парочку».

Для вида оглядев запущенную квартиру, Дружинин поспешил в офис. Для пополнения числа загадок, связанных с заказом Ванваныча…


Телефонный звонок вернул Романова из прихожей. Ни с кем говорить не хотелось, но он все же снял трубку. Вдруг объявился сбежавший из больницы Петька?

Звонил Сидякин. Конечно, не бравый старшина — его внук.

— Доброе утро, Роман Борисович, — голос пропитан подхалимской патокой.

— Надеюсь, не разбудил?

— Давно на ногах, — неприветливо буркнул Романов. — Волка ноги кормят.

Многозначительное молчание. Кандидат в депутаты ищет повод задать главный вопрос, ради которого он поднял с постели детектива. Роман заранее знает его, поэтому ищет форму безболезненного отказа.

— Вы еще не решили?

— Никак не встречусь с компаньоном… А, что, есть новенькое?

— Старенькое. Очередное подметное письмецо с требованем отказаться от участия в предвыборной борьбе. Иначе будет плохо и мне, и жене… На вас — вся надежда… Прошу…

— Постараюсь завтра решить.

Придется, действительно, решать, подумал детектив. Вообще-то, решать нечего, все уже давно решено: в охранников они с Петькой ни за какие деньги не превратятся. Вот только как это сказать настырному бизнемиену, в какие слова и улыбки завернуть этот самый отказ? Несмотря на жестокую свою профессию, Романов переживал, если приходилось причинять кому-то боль.

На лестничной площадке томилась Дашка. Причесаная, накрашенная, в обтягивающем девичью фигурку костюме с укороченной до самого предела юбчонкой, она была неотразима. Из приоткрытой двери ее квартиры доносился визгливый женский голос, мужские матерки, бой посуды. Соседи с утра выясняют пьяные отношения.

— Квасят? — соболезнующе спросил Романов. — Давно?

— С вечера не просыхают… Роман Борисович, можно погуляю с вами? Раньше «дядя Рома», теперь официально, по имени-отчеству? Интересно, что задумала взбаламошная девчонка, какая идея зародилась в ее кудрявой головке? Просто прогуляться с интересным мужиком, показать своим друзьям и подругам, что она тоже чего-то стоит? Или завести на улице доверительный разговор, высказать какую-то просьбу?

— Я иду не гулять — работать. К тому же, погода далеко не прогулочная, вот-вот дождь пойдет. Иди ко мне, почитай, посмотри телевизор.

— Хочу гулять! — с кокетливым упрямством объявила Дашка. — Настоящие мужики должны выполнять женские капризы!

— Предположим, я не настоящий, но и ты ведь еще не женщина — малолеток!

В конце концов, Дашка добилась своего. Ругая себя за мягкотелость,

Роман согласился на совместную прогулку. Ничего страшного не произойдет, девчонка будет трещать сорокой, а он, под прикрытием «светской беседы» проверит пасут его или слежка почудилась соседке.

На улице девушка взяла детектива под руку, прижалась к его плечу, то и дело заглядывала в лицо. Одновремено горделиво косилась по сторонам, высматривая подружек.

— Роман Борисович, сколько вам лет? — неожиданно спросила она.

— За сорок зашкалило, — рассеяно ответил Романов, фиксируя настороженными взглядами прохожих. — А почему тебя интересует мой возраст?

— Вам сорок, мне почти восемнадцать, — она уверенно прибавила себе целых три года. — Разница всего ничего… Роман Борисович, возьмите меня в жены, а?

Романов решил — ослышался. Не могла сопливая девчонка предложить такое! Он осторожно высвободил руку, остановился. На лице девочки сияет уверенная улыбка. Из таинственных перешептываний подружек и наглых откровений мальчишек она знает, что мужчины предпочитают жениться на молоденьких, едва перешагнувших шестнадцатилетний рубеж. Солидные двадцатилетние телки мало их интересуют. Поэтому сыщик ни за что не откажется от предлагаемого сожительства.

— Что ты сказала?

— Не притворяйтесь — все слышали! Убираться, готовить, стирать умею, а постельным делам вы научите… Честно, буду хорошей женой, не пожалеете, — безостановочно трещала Дашка. — Нарожаю вам полную квартиру пацанят — не нарадуетесь…

В коротком монологе обрисованы все достоинства будущей супруги. Начиная от чистоты и порядка в квартире, кончая невероятно сладким сексом. И все же Романов не испытыал ни малейшего мужского желания.

— Все, Дашка, кончай выпендриваться! — строго прикрикнул он. — Только и нехватает мне превратиться в растлителя малолетних. Я тебе не в мужья в отцы гожусь! А ты говоришь такое, сквернавка!

— Тогда удочерите, — потупив лукавые глазенки, выдала девчонка запасной вариант. — Официально.

— При живых родителях?

— Какие они родители? Сутками хлещут пойло, не просыхают, алкаши, иногда трахаются прямо при мне. Не стесняются… Все, дядя Рома, сегодня же соберу свое барахлишко и переселюсь к вам. Хотите — женой, хотите — любовницей, хотите — дочкой. На все согласна! До вечера!

Дашка засмеялась и убежала. Скорей всего, к подружке — пошептаться, похвастаться.

Минут десять Романов успокаивался. Одновременно, проверялся на слежку. Подумать только, что придумала бедовая девка? Женой, любовницей, дочерью? Бред собачий!

Если сказать честно, сорокалетний вдовец не отказался бы удочерить соседку. Роман прищурился и представил себе совместное с Дашкой проживание в своей холостяцкой квартире, завтраки, обеды, ужины, вечера у телевизора, обсуждение прочитанных книг. А когда «дочь» выйдет замуж и у нее появятся свои дети, у него — внучата, жизнь превратится в самое настоящее блаженство.

Мысленно выругав себя дерьмовым фантазером, детектив еще раз оглядел улицу, убедился в отсутствии топтунов и поехал в офис.

Петьки там не оказалось.

В приемной томилась в одиночестве секеретарша. Перед ней на бумажной салфетке разложены очищенные дольки двух яблок, заменяющие Маньке обычную пищу. Ибо тостуха активно боролась с излишней полнотой, мечтала догнать и перегнать изящных кинозвезд с их осиными талиями и такой же изящной грудью. Правда, пока-что особых успехов диетическое лечение не приносило. Может быть, потому, что, ограничив себя в обед, толстуха с лихвой компенсировала недостаток пищи в полдник и ужин. С помощью пирожков, которые безумно любила.

— Дружинин звонил?

— Звонила его жена. Некультурная женщина, — спокойно ответила Манька, отправляя в накрашенный рот две яблочных дольки. — Велела передать мужу — пусть срочно объявится дома…

— Я спрашиваю не о жене — о Дружинине! — раздраженно перебил глава фирмы. Ну, что за коллектив подобран: и младший детектив и секретарша — оба болтуны. — Звонил он или нет?

Содержимое салфетки уменьшилось еще не две дольки. Подумав, толстуха бережно завернула оставшуюся порцию и положила ее в ящик стола. Поглядела в зеркальце и принялась за любимую процедуру — макиияж.

— Я кого спрашиваю? — повысил голос окончательно взбешенный сыщик. — Дождешься — уволю. Без выходного пособия и прочих льгот.

— Нет, не звонил, — флегматично отреагировала на угрозу увольнения непрошибаемая девица.

Одарив ее бешенным взглядом, Романов выскочил из офиса и поехал домой. Успокоившись, подумал, что зря он так взбеленился, при всей своей флегматичности и любви к макияжу, Манька — идеальная секретарша. Заказчики липнут к ней, как мухи к варенью, неперспективных она отваживает с таким умением и выдержкой — уходят без обиды. В делопроизводстве фирмы, ранее запущенном до предела, с"умела навести порядок.

Ну, нет, с Петькой и Маней он ни за что не расстанется…

Вечером уселся за кухонный стол и распечатал очередную стопку писем из дедова архива. Дашка не появлялась, наверно, передумала переселяться. Впрочем, сейчас Романов думал не о соседской девчонке — чистал и перечитывал пожелтевшие листы, заполненные мелким убористым почерком старшины Сидякова…

Глава 8

«… Живу по-прежнему. Катастрофически старею, дают о себе знать вроде бы зажившие раны, портится характер. Как говорила жена, царство ей небесное, я и в молодости был далеко не сладость. Часто по ночам снится родная деревня, друзья, подруги. Просыпаюсь в поту. Правильно ли я прожил свою жизнь, не оставляю ли после себя какие-нибудь грязные следы? Вроде бы — все гладко и чисто…»

Бывший старшина, ныне — пенсионер Прохор Сидякин.

Приволжская деревня Степанковка разместилась по обоим берегам речки Ушица. Что касается названия деревни, то местные жители уверены — начало ей дал атаман Степка Разин. Дескать, останавливался здесь во время очередного похода, полюбилась ему говорливая речушка, лесок с множеством ягод и грибов. Вот и поселил он на берегу Ушицы своих раненных казаков.

Отсюда и название поселения.

А странное название речушки расшифровывается намного легче. Казалось бы, ничего особенного, в засушливые годы — незатейливый ручеек, в половодье — чуть уже матушки Волги. Но рыбы в ней — невообразимое количество. Местные рыболовы все лето жарят, вялят и солят окуней и лещей, никто без полного ведра с рыбалки не возвращается.

Отсюда — Ушица.

На левом берегу избы покрепче, огороды пообильней, населения побольше. Начальная школа, магазин, сельсовет. На правом — нищенские хибарки, запушенные садики. Здесь живут, в основном бедняки. Бревенчатый мостик, соединяющий два части деревни — граница между враждующими группировками молодежи.

Незатейливая деревушка — родина трех неразлучных друзей. Любовь к ней пронесли они через всю свою жизнь.


Весной 1915 года в учительской семье появился первенец — голубоглазый крепыш. Отец — директор начальной школы, одновременно, учитель математики.

Мать преподавала русский язык. Как тогда называлось — словесность.

Молодожены приехали из Питера и обосновались в скромной деревеньке. Их не прельщали театры и балы северной столицы, свое предназначения учителя видели в крестьянских детях, образованию которых они посвятили себя.

Рожала учительница дома под надзором бабки-повитухи. От поездки в уездный городишко категорически отказалась. Во первых, дома и стены помогают — старая истина, во вторых, ей не хочется отрывать от работы мужа, которому и без того приходится совмещать преподавание математики и литературы.

Наконец, долгожданное событие свершилось, тишину школьного домика нарушил недовольный писк младенца. Единственные люди, поздравившие учителей — толстая бабка-повитуха с хитрыми глазами и школьная уборщица. Первая подшлепнула младенца, обмыла его, завернула в кусок холстины и передала отцу. Вторая, как водится, прослезилась.

— Погляди, батюшка, какого богатыря произвели на свет Божий. Крепкий, головастый, не иначе, как пойдет в учителя… Растите сынка, делайте из него настоящего мужика.

Уборщица положила рядом с роженницей скромный букетик, покивала сухой головой, что-то невнятно прошептала. Будто помолилась.

Так родился Семен Видов, будущий «вечный комбат»…


Годом позже, глубокой осенью, благодать посетила лачугу батрака Сидякина. Вообще-то рождение в бедняцкой семье еще одного рта благодатью можно поименовать только злую шутку. Прошка — пятый ребенок в семье.

— Когда кончишь таскать пискунов? — угрюмо обратился «счастливый» отец к такой же «счастливой» матери. — В избе не продохнуть, жратвы осталось на месяц, не больше, а ты…

— Реже бы старался, — не открывая обведенных синевой глаз отреагировала женщина. — Каждую ночь забираешься. Вот и детишки нарождаются… Не горюй, Назар, не греши — как-нибудь прокормим…

— Прокормим, — безнадежно согласился Назар. — Как не прокормить, коли народился?… Токо ты, мать, не больно отлеживайся, корова не доена, птица не кормлена, детишки соплями умываются.

— Не ругайся, отец, завтра с утра поднимусь, все исделаю.

Будущий старшина пищал во всю мочь, тискал ручонками материнскую грудь.


Зимой семнадцатого года, аккурат под Рождество, появился ребенок и у одинокой молодухи, продавщицы сельской лавки. На второй день после родов Мария принесла в лавку орущий сверток и встала за прилавок. А что остается делать, если недовольный хозяин за нерадение может вышибить ее нп улицу вместе с дочерью?

Бабы-покупательницы хитро переглядывались, потихоньку чесали языки. Дескать, не иначе Машке брюхо надуло каким-нибудь ветром. Ведь безмужняя молодка, откуда ей рожать?

Толстый владелец лавки, вдовец, хитро ухмылялся в густую бороду. Уж он-то отлично знал, кто произвел на свет девчонку. Год тому назад забрался в каморку, в которой спала продавщица, и навалился на сонную девку. Та сопротивлялась недолго, под грубыми мужскими ласками расслабилась и раздвинула крепко сжатые коленки. На третюю ночь Терещенко снова появился в каморке. Потом постельные утехи стали повторяться систематически. Будто продавщица превратилась в законную супругу, выполняющую извечную женскую обязанность.

Через девять месяцев она разродилась…

— Кого в отцы писать, беспутная? — хмуро осведомился батюшка, выполнив обряд крещения. — Не на Святого же Петра грешить?

— Конечное дело не на святого, — согласилась молодуха. — А вот кто меня обрюхател сама не ведаю… Кто знает? — поглядела на иконостас молодая мамаша. Будто в ее беременности, действительно, повинен кто-нибудь из чудотворцев. — Деревенские мужики все время облизываются, вдруг от этого облизывания и грех произошел, — подумала и вдруг выпалила. — Пиши мово хозяина, Ивана. Вдруг от него понесла.

Дьячок прыснул в кулак, батюшка осуждающе покачал лохматой головой.

— Не в меру ты, прости Господи, бойкая. Но так и быть, запишем твою дочь Ивановной. Авось, Терещенко не особо осерчает.

— Вообче не осерчает, — заверила продавщица, кривя искусанные до крови губы. — Церковь одарит чем-нибудь.

Младенца нарекли Клавдией.

Хозяин выждал неделю — надо же дать работнице оклематься от родов! — потом снова попытался восстановить прежние отношения. Не получилось — дверь каморки заперта на прочный засов.

— Ты что ж это, паскуда, позволяешь? — гулко прорычал раздосадованный любовник. — Отвори!

— Не отворю, Иван Михалыч, — твердо ответила женщина. — Обвечаемся тады хоть ложкой хлебай, а без венца больше не получится!

Обложив самовольницу крепким матом, хозяин поплелся в свою спаленку. Целую неделю с нетерпением ожидал капитуляции продавщицы. По ночам не спал, извертелся на мокрых от пота простынях. В конце концов, не выдержал, сдался.

После венчания и пьяной свадьбы Мария перебралась в спальню законного мужа.

Будущий военфельдшер стрелкового батальона, она же незаконная, походно-полевая жена командира, получила фамилию Терещенко…


Дружная ребячья компания об"единяла такие разные характеры и привычки, что впору поудивляться. Семка Видов — прирожденный вожак, сильная натура, не терпит возражений либо отказов. Прошка Сидякин — хитрый, изворотливый и на редкость завистливый. Между ними — миролюбивая, покладистая Клавка, которая смягчала суровость Видова и скрывала зависить Сидякина.

Прохор завидовал буквально всем, кто его окружал. Отцу, который, несмотря на непоказную доброту, был полновластным хозяинов в доме. Старшему брату, обычно сидящему за столом по правую руку от главы семьи. Младшей сестренке за лишние куски, подбрасываемые ей матерью. Даже дворовому псу Полкану, когда тому бросали кость с кусками мяса, и то завидовал.

А уж о друзьях и говорить нечего. Им сын скотника завидовал самой черной завистью. До колотья в боках, до высохшей слюны.

Если Видов выуживал из Ушицы на рыбешку больше, чем удавалось Сидякину, у Прошки темнело в глазах и сжимались кулаки. На прямое противостояние с учительским сыном он не решался, тот, не задумываясь, мог врезать между глаз, поэтому приходилось маскировать ненависть сладкой улыбкой.

Когда Клавка приносила друзьям горстку украденных в лавке леденцов — у Сидякина от зависти темнело в глазах. Подумать только, у него дома пьют чай вприглядку с сахаром, а у лавочника — полные мешки и банки разных сладостей!

Постепенно Прошка научился скрывать одолевающие его чувства. Ласково улыбался, понимающе щурился. Дескать, радуюсь за вас, друзьяки, дай вам Бог завсегда быть богатыми и веселыми. Оставаясь же в одиночестве ссучил кулаки, исходил злыми слезами.

Но по своему был привязан к друзьям. Негодовал, завидовал и… любил.

Вот и сейчас он не особенно торопился на встречу с ними. Пусть позлятся, поймут, что униженный образованием Семки и достатками дочки владельца сельской лавки сын скотника тоже чего-нибудь стоит. Покачивая лежащими на плече удочками, Прошка вышел за околицу деревни и направился к условленному месту — зарослям приречного кустарника.

— Долгонько собирался, пустомеля, — недовольно пробурчал Видов, когда опоздавший третий член ребячьего содружества уселся рядом с ним на сваленное ветром подгнившее дерево. — С маманей обнимался-целовался или подходящих штанов не мог найти?

Вопрос припахивал издевкой, но Сидяков не стал оправдываться или возмущаться — ответил обычной своей улыбкой. Дескать, какая разница воспитывала сына мать или он задержался, копая в огороде червей? Главное — пришел.

— Пошли, а то рыба уплывет, — немедленно смягчила возникшую напряженность миротворица-Клавка. — Она хитрущая, видит, что рыбаки вот-вот пожалуют и — под коряги да в тину… Где ловить станем: в черном омуте или в заводи?

— В заводи, — твердо поставил точку на обсуждении Видов. — В прошлый раз я там огромадного сазана достал.

— Ничто, в омуте побольше водятся, — не выдержал Прошка. — И омут поближе, пока добредешь до твоей заводи — ноги изобьешь.

Не отвечая, Семка поднялся и пошел берегом к излюбленному месту лова. Клавдия дождалась пока его примеру не последовал обозленный очередной своей неудачей Сидяков и двинулась за ним.

— Не злись, Прошка, на злых воду возят, да еще погоняют, — успокоительно щебетала девчушка. — Семка до ужасти обидчив. Подумаешь, где ловить — в омуте либо в заводи, главное — поймать. А ты у нас удачлив, к тебе сазаны сами в сумку лезут… Семка, а, Семка!

— Чего тебе? — не поворачиваясь спросил Видов. — Устала, небось?

— Ничего я не устала, просто котомка тяжелая. У мамани выпросила малость риса, да картохи накопала в огороде. Уху сварим — пальчики оближете… Давай пристроимся здесь, под деревом, а? И дровишки близонько, и травка мягонькая.

Семка снисходительно согласился. Клавка — единственный человек, которого он слушался. Злился, ерщился, но поступал так, как ему подсказывала остроносенькая девка.

Прошка, по привычке, промолчал. Выскажешь свое мнение — учителев сынок либо на смех подымет, либо наградит каким-нибудь обидным прозвищем. Лучше помолчать.

Клавдия разослала на траве чистую тряпицу, разложила на ней принесенную еду — репчатый лук, сальце, заранее почищенную морковь. Принялась готовить костерок. Мальчишки насадила на крючки жирных червей, поплевали на них и закинули поближе к прибрежным зарослям.

Первым вытащил извивающегося гольяна Прошка. Невелика добыча, но важен почин. Семка одобрительно кивнул — молодчага парень, давай тащи еще. И тут же «достал» большого сазана. Деловито поплевал на него и бросил в заполненное водой ведерко. Это тебе не верткий, крохотный гольян — настоящая добыча! Ну, почему ему вечно везет, с досадой подумал Сидякин, стискивая пальцы в кулаки.

Клавка поставила на огонь посудину для ухи, принялась чистить не гольяна — сазана. Будто насмехалась над неудачливым рыболовом. Одновременно полушепотом сообщала самые свежие деревенские новости. Тихо — чтобы, не дай Бог, не спугнуть хитрую рыбу.

Через час весело затрещал огонь, закипело-забулькало ароматное варево, и рыбаки, глотая голодные слюни, уселись около костра. Дочь продавщицы принесла невиданное в деревне лакомство — целый круг вкуснейшей свиной колбасы, сын учителей — банку варенья, а скотников сын — всего-навсего большую луковицу и горбушку черного, зачерствелого хлеба. Сравнил Прошка скромный свой дар с богатыми припасами друзей и снова взыграла в нем, ставшая уже привычной, зависть.

— Закончу школу, — задумчиво мечтал вслух Семка, — пойду учиться в военное училище. Это тебе не кобыле хвост крутить, — запустил он в Прохора тонкую отравленную стрелу. — Стану красным командиром. Гимнастерка с петлицами, галифе, сапоги — шик!

— А я подамся в доктора, — подхватила Клавка. — Маманя говорит: самая, что ни на есть, нужная профессия. Вот подранят красного командира, кто станет перевязывать?

Прошка по прежнему отмалчивался, мечтать было не о чем. Оценки у него не Бог весть какие — Семкиным родителям, наверно, не по нраву пришелся сынок бывшего батрака, вот и сыпят на него двойки да тройки. А с ними не только в военную, в земледельческую школу не примут. Так и придется неучем ходить за плугом.

Стараясь не показать грызущую душу зависть, он поднялся и пошел в лесок, якобы, за очередной порцией щепок. На самом деле — скрыть текущие из глаз злые слезы.


Мечты постепенно сбывались. После окончания начальной школы Семка, не без помощи родителей, поступил в среднюю, которая находилась в соседней деревне. Лавочник туда же определил свою дочь. Сидякин остался в одиночестве — под самыми благовидными предлогами средняя школа отказалась от троечника-двоечника. Это вызвало у него очередной приступ завистливой злости.

С месяц поработав с отцом, Прохор решился на крайнюю меру — обратился в райком комсомола. Его доводы — невышибаемые и вполне современные: сына батрака, ставшего теперь передовиком производства, черные силы не допускают до среднего образования. Настоящая контрреволюция, открытый саботаж основ социализма! Дескать, не всем быть учеными, кому-то нужно и навоз из-под скотины убирать, и коров пасти, так пусть этим и занимается глупец, у которого в свидетельстве об окончании начальной школы — одни трояки.

В райкоме, естественно, тоже возмутились. Второй секретарь связался по телефону с директором школы, первый побежал в райком партии. Разгорелся скандал, в результате которого восторжествовала социальная справедливость и несчастная жертва произвола был торжественно принят в пятый класс нового, недавно отстроенного здания.

— Прошка? Ты? Молодчина, парень, добился все-таки своего! — откровенно радовалась Клавка, теребя приятеля. — Сызнова вместе… Хошь леденец, маманя утром одарила? Или — хлеба с колбасой?

Сидякин отказался и от бутерброда и от леденцов. Он с чувством удовлетворенной гордости смотрел на кислую физиономию поверженного друга-врага.

Учительский сын изо всех сил старался показать равнодушие. Ну, приняли несмышленыша в среднюю школу, что из этого: ума прибавится или оценки улучшатся? Как бы батрацкий сынок не вылетел после первой же четверти! На вполне законных основаниях.

— Ничего удивительного, — изобразил он понимающую улыбочку. — Власть принадлежит пролетариям, а наш Прошка — один из них. Вчера на уроке политграмоты говорили, что кухарка должна управлять государством! Значит, Прошка наберется в школе ума-разума и займет место какого-нибудь наркома. Хотя бы — сельскохозяйственного.

Внешне — заботливо и ободряюще, но чуткое ухо завистника распознало в семкиных славословиях издевательские нотки. Захотелось развернуться и трахнуть кулаком, но, во первых, Видов намного сильней, во вторых, есть более болезненные способы отплаты за скрытые оскорбления. Через неделю, месяц, год Сидякин найдет у самодовольного гордеца некую щель, в которую немедля сунет зажженную спичку. Пусть тогда Семка покрутится!


Шли недели, сливались в месяцы, незаметно проходили годы. Ходить пешком в соседнюю деревню уже не приходилось — колхоз выделил грузовичок с натянутым тентом. В семье Сидякиных изменилось отношение к будущему «наркому», его уже не посылали убирать навоз либо копать огород, мать считала это унизительным. Отец с довольным видом чесал в бероде и ухмылялся. Дескать, знай наших!

Мужали мальчишки, хорошели девчата. В восьмом классе Прошка с удивлением увидел, что бывший угловатый девчонка-подросток преобразилась. Налились груди, вспухли губы, ножки-тростинки приобрели сооблазнительные формы, в глазах — таинственный блеск.

Кажется, это же понял и Семка. Он перестал дразнить Клавку, пренебрежительно похлопывать по плечу, часто окидывал ее вопрошающими взглядами. Что происходит с девчонкой, почему она превратилась из обычного друга в недоступную цитадель?

В один из теплых весенних дней после уроков состоялось комсомольскее собрание. Как водится, избрали президиум, председатель объявил повестку дня. По первому вопросу — о субботнике на животноводческой ферме — докладывал секретарь организации Семен Видов.

Прения проходили бурно. Комсомольцы не хотели убирать навоз и доить буренок, настаивали поработать на местном деревообрабатывающем заводике. Секретарь категорически возражал.

Силякин не сводил с докладчика озлобленного взгляда. Явная несправедливость! Это он должен стоять перед комсомольцами, это он должен отвечать на вопросы, настаивать на своем предложении, командовать собранием. Ну, почему судьба распорядилась так: одному — все, другому — ничего?

Зависть когтила душу, болью отзывалась в сердце.

Часа в четыре собрание закончилось. Видов добился своего.

На обычном месте грузовичка не было. То ли поломался, то ли глава колхоза послал его с другим заданием. Видов, Сидякин и Терещенко решили ждать, остальные отправились домой пешком.

— Все же ты неправ, Семка! — еще не остав от горячности собрания, твердила Клавдия. — Ребята хотят настоящего дела — со станками, со столярничанием. Возиться со скотом им дома осточертело.

— Задание райкома. Никто не в праве нарушать комсомольскую дисциплину,

— равнодушно пояснил секретарь. — Если каждый станет выбирать, что ему по нраву, а что не по нраву, организация превратится в обычную болтливую компашку… А ты почему в одном сарафане? Где куртка? — неожиданно заботливо спросил он протягивая руку к девичьему плечику. Протянул и отдернул, будто обжегся.

— В классе забыла, — вскочила девушка. — Сейчас принесу.

Вошла в просторную раздевалку и побежала по длинному школьному коридору. Не заметила, что вслед за ней осторожно, на цыпочках, крадется десятиклассник по прозвищу Дылда. Он давно положил глаз на аппетитную соученицу и выжидал удобного случая, если не овладеть ею, то хотя бы ощупать женские прелести.

Девушка зашла в класс. Услышав стук закрываемой двери, обернулась. К ней, раскинув руки, с масляной улыбкой на прыщавом лице шел Дылда.

— Тебе чего? — пятясь к раскрытому окну, испуганно прошептала она. — Что нужно?

— А, ничего. Сейчас полежим на полу, потолкуем за жизнь.

Обхватил руками-клещами, одной больно сжал грудь, вторую умело запустил под подол сарафанчика. Клавдия рванулась, уперлась обеими руками в грудь насильника, крепко сжала коленки. Но куда слабосильной девчонке против мускулистого парняги? Успела только крикнуть в окно.

— Семка! Прошка!

— Не ори, шалава! Добром не хочешь — силком возьму!

Дылда повалил ее на пол, коленом раздвинул ноги, но большего добиться не удалось. Для того, чтобы добраться до заветного места, нужно освободить разбросанные на полу тонкие девичьи руки. К тому же, приходится, не позволяя звать на помощь, зажимать ей рот. Безвыходное положение. Клавка вертелась, орала, кусалась.

— Перестань орать, бешеная, — прерывисто уговаривал насильник. — И не царапайся — не поможет… Что тебе стоит — раздвинь ножки, приласкай… А я тебе завтра полкило шоколадок куплю. Ей-бо, куплю!

— Отстань! Глаза бесстыжие выцарапаю! — в полный голос визжала жертва насилия. Конечно, этот визг предназначался не для окончательно озверевшего парня — рассчитан на друзей, сидящих на ступенях крылечка.

— Скажу Видову, он тебе кое-что вырежет!

Нисколько не испугавшись девичьих угроз, Дылда все жал и жал тугую грудь, пытался разжать ноги.

Первым в класс заглянул Прошка. Увидел ерзающего на подруге парня и… посторонился, освобождая дорогу Видову. Вступать в драку, исход которой трудно предсказать, не хотелось. Узнает директор — вышибет из школы, ни один райком-горком не поможет.

А Семка не побоялся. Ворвавшись в класс, отбросил обалдевшего Дылду в сторону, лупил его кулаками, ногами, головой. С таким бешенством, что здоровенный парень почти не сопротивлялся.

— Ну, что ты, Семка, — плачуще взмолился он, пятерней вытирая красные сопли. — Я только пошутил… Вот Клавка подтвердит…

— Пошутил говоришь, стервятник? А разорванный сарафан — тоже шуточка, да? Свежатинки захотелсь, паскуда? Получай свежатинку!

Прошка не стал любоваться праведной расправой, вышел в коридор, плотно притворил дверь. Надо бы — на крыльцо, но как расценит Клавка его бегство?

Раздираемый сомнениями, парень то приоткрывал классную дверь, то, наоборот, закрывал ее.

— Оставь его, Сема — убьешь, — испуганно кричала девушка, пытаясь растащить сцепившихся парней. — Успокойся, милый… Прошу…

То ли Видов посчитал достаточным наказание насильника, то ли его отрезвило короткое словечко «милый», но он, часто дыша, в последий раз отвесил Дылде затрещину и отошел в сторону. Неожиданно Клавдия уткнулась растрепанной головой в его грудь и навзрыд зарыдала.

Именно в этот момент по коридору проходил учитель географии — одышливый толстяк в модном тогда пенсне. Услышал непонятные крики и возню, остановился.

— Сидякин? Ты что делаешь так поздно в школе? И кто заперся в классе?

Не дожидаясь ответа, открыл дверь. Услышав голос дежурного преподавателя, все трое поспешили принять благопристойные позы. Учитель увидел мирную картину. Видов и Терещенко листают какую-то книгу, Дылда задумчиво смотрит в окно. Никакого криминала.

— Быстро все по домам, — командирским басом скомандовал «географ».

— За нами еще машина не пришла, — спокойно возвразил Видов. — А идти по грязи в Степанковку не хочется.

Конечно, нужно бы отругать нарушителей дисциплины, поговорить с ними более серьезно, но Видов не просто ученик, он — секретарь школьной комсомольской организации. Пожалуется в райком — нагоняй обеспечен. Поэтому учитель миролюбиво посоветовал.

— Тогда подождите машину на улице… Погода стоит превосходная, теплынь, не замерзнете…

Восьмиклассники послушно пошли к выходу из здания. Впереди — Видов, за ним, словно привязанная, — Терещенко, следом избитый Дылда. Замыкает шествие Сидякин. В его сознании впечатана недавняя сценка: Клавка прильнула к груди Семена, тот ласкво обнял ее за плечи.

И снова зависть высунула зубастую, мокрую морду и принялась терзать душу неудачника…


Получить полное среднее образование Прохору не удалось — неожиданно заболел отец. К тому времени Назар Сидякин возглавлял колхозную молочно-товарную ферму. Как ее с гордостью именовали сельчане — эмтээфка. Сельскохозяйственное предприятие — так себе, хлипенькое: полуразваленный коровник на полсотни коров. Видимо, поэтому начальство посчитала, что не к чему назначать туда образованного бригадира, достаточно неграмотного скотника. Немалую роль сыграло и пролетарское происхождение Сидякина.

Надо сказать, что работал новый бригадир на износ — с раннего утра до позднего вечера. Завтракал, обедал и ужинал в обществе коров, доярок и скотников. Вдохновленный высоким своим положением, ежевечерне проводил планерки, которые выливались в двухчасовые собрания-совещания. Выступал с докладами, мучился, заикался, потел, но говорил, говорил. Обо всем, начиная с международного положения и заканчивая ударным трудом коллектива.

И вот — обезножил. Возвращался в темноте с фермы и будто споткнулся. Выматерился, конечно, в адрес некстати подвернувшегося камня, попытался подняться и не смог — ноги не держали. Так по пластунски и добирался до своей хаты. Полз и молил Бога, чтобы тот убрал с дороги случайных сельчан, особо — любопытных кумушек. Видимо, удивленные видом ползущего человека, панически взлаивали собаки, в окнах зажигались огни, на крылечки выходили, разбуженные собачьим брехом, мужики. Но никто из них, слава тебе Господи, так и не выглянул за ворота.

Несмотря на позднее время, Прошка сбегал к фельдшеру. Тот быстро собрал чемоданчик, накинул на плечи куртку и побежал вслед за посыльным.

В избе, глубокомысленно ковыряясь кончиком карандаша в волосатой ноздре, ощупал пациенту впалый живот, постучал по коленям и груди. Зачем-то поглядел в занавешенное оконце. Будто туда со двора заглянул желанный «диагноз».

— Нервное заболевание. Нужна консультация специалиста. Придется тебе, Назарушка, поехать в город…

— Не поеду! — твердо ответил больной. — На ферме отел начался, удои снизились, а я стану валяться в больнице? Приписывай какие-нибудь порошки абы пилюли — буду глотать. А еще лучше баба позовет нашу знахарку, та без ощупываний да постукиваний излечит!

Обиженный подобным отношением к медицинской науке, фельдшер собрал чемоданчик и был таков.

Ни знахарка, ни долгое пребывание в раскаленной баньке, ни припарки, которые жена ежевечерне ставила мужу на икры ног, ничего не помогло. Подниматься с кровати Назар не мог. Страшно матерился, требовал, чтобы ему немедля принесли с фермы сведения об удоях, просил поставить в изголовьи такой же телефонный аппарат, каким обзавелся председатель колхоза. Дескать, коллектив налаженный, им можно руководить из хаты, длклады читать не обязательно в красном уголке.

После долгих переговоров и увещеваний инвалида отправили на пенсию. А она — известно какая, не разгонишься. Правда, изба Сидякиных обезлюдела: старшие дети разъехались в поисках своей судьбы — кто на север, кто на юг, а самый старший забрался аж на Дальний Восток. Остался Прохор и девчонка-пятиклассница.

Беды не ходят поодиночке — всегда цугом. В дополнении к инвалидности Назара забрюхатела его жена. Долго скрывала, стыдливо отворачивалась от вопрошающих взглядов сына. Однажды, Прошка случайно подслушал беседу двух женщин: матери и перезрелой соседки-вдовицы, которая работала на отцовской ферме дояркой. Оказалось, обе собеседницы беременны, причем — с одинаковыми сроками.

Неужто батя расстарался, с осуждением и завистью подумал Сидякин-младший. Ну, и кобелина же, ну и бык-производитель! Может быть, осчастливил еще кого-то из бабьего населения деревни. Разве попросить районного ветеринара, чтобы тот кастрировал слишком уж ретивого мужика?

Отцу он ничего не сказал — не стоит тревожить и без того несчастного инвалида. К ветеринару, конечно, тоже не пошел, но повстречав соседку бесстыдно похлопал ее по выпирающему животу и с издевкой спросил:

— Кого ждать-то мне, тетушка Марфа, братана или сеструху?

Не слушая истерических выкриков оскорбленной женщины, самым мягким из которых — охальник, фулиган, посмеиваясь пошел дальше.

Школу пришлось бросить — о каком учении можно говорить, когда семейный прибыток — одна отцовская пенсия? Нельзя сказать, что школьное начальство было огорчено потерей ученика, наоборот, скромные успехи Прошки изрядно пятнили общую картину успеваемости. Охотно согласились отпустить парня на свободу.

Куда податься? На мэтээфку крутить коровам хвосты? Или — в полеводческую бригаду с утра до вечера потеть на поле? Ни того, ни другого ему не хотелось.

Неожиданно возникшая проблема нашла свое решение, устраивающее и разборчивого парня и его родителей. Прошку пригласили работать секретарем сельсовета. А что — человек грамотный, восемь классов чего-то стоит, вроде, непьющий, работящий! Снова сыграло решающую роль происхождение кандидата в секретари — сын бывшего батрака, потом — скотника и, наконец, бригадира.

Прошка охотно согласился. Правда, платили на новой его должности маловато, но и работа — не бей лежачего. Посиживай в закутке листай бумажки.

Мать всплакнула, отец недовольно заворочался на лежанке. Они видели младшего сына, если не высоким начальником, то, по крайней мере, ветеринаром либо землемером. Выше этого у них не хватало фантазии. Правда, должность секретаря сельсовета тоже высокая, односельчане станут приходить с поклонами — тому справку выдать, тому помочь написать какую-ниудь бумагу.

— Ничто, — сам себя успокаивал недавний заведующий фермой. — Наберется Прошка в секретарстве ума-разума, попрет выше. Небось, в сельхозучилище примут, не заржавеют. А там для пролетария — гладкая дорожка. Коли не споткнется. А споткнется, не погляжу на взрослость — так отполирую задницу, с месяц не сядет и не ляжет.

Угрозы инвалида развеселили секретаря сельсовета, но он спрятал улыбку. Зато у матери мигом высохли слезы.

— Ты скажешь, отец! Рази так можно с ученым человеком?

Узнавший о новой должности дружка, Семка не стал ни насмешничать, ни удивляться. Наоборот, серьезно одобрил выбор. Не место работы красит человека, а, наоборот, настоящий человек красит свою должность. Все будет зависеть от Прошки.

Зато Клавка возрадовалась. Будто ребенок, которому подарили блестящую игрушку, смеялась, оглаживала друга по мускулистой спине, ворожила ему интересное будущее. Вплоть до председателя сельсовета.


Шло время. То — скачками, то медленной пробежкой. Подошли экзамены на аттестат зрелости, после которых Семка уезжал в военную школу, Клавка — в медучилище. Тоска и зависть грызли секретаря сельсовета, по вечерам, забившись, в построенную еще дедом, завозню, он тайком от матери плакал горючими слезами. Да и как ему не плакать, если — неудачник. Когда в деревне появится во всем блеске командирской формы, с планшеткой на боку и в фуражке с красной звездой, Видов — впору вешаться. О будущем Клавки Сидякин не думал: она — девка, завидовать ей — грешно и глупо.

Когда пришла повестка из военкомата, Прохор заколебался. С одной стороны, заманчивая будущность, вдруг удастся выбиться в командиры, получить военное образование. С другой — не хотелось менять образ жизни. Сейчас — уважение односельчан, почти самостоятельность, а что будет в армии?

В конце концов, положился на судьбу — что она наворожит, тому и быть. Молча положил повестку на стол председателя сельсовета. Тот вздернул на буграстый лоб очки в железной оправе, презрительно ухмыльнулся. На следующий день сообщил: секретарь может спокойно работать, военкомат выдал отсрочку от призыва.

Так или иначе, но сомнения Сидякина улеглись и он продолжал корпеть за своим, перегруженным бумагами, рабочим столом.

Мать не могла нарадоваться на сына. Не пьет, не матерится, всегда в работе: то в сльсовете, то — по хозяйству. Одно только мучает женщину. Почему Прошка избегает вечеринок, почему у него, как у любого взрослого парня, нет зазнобы?

— Назар, когда ты в молодости поимел первую бабу?

Сидякин от неожиданного вопроса поперхнулся табаком-горлодером, долго кашлял, отмахиваясь то ли от густого табачного дыма, то ли от дурацких вопросов глупой жены.

— Чегой ты вспомнила? — наконец, выдавил он из себя. — Аль ревновать по старости приспичило?… Дай Бог память, первой я подмял здоровенную батрачку из барского поместья. Пондравилось…

— Сколько годков тады тебе было? — постаралась зачем-то уточнить в"едливая супруга. — Небось, осьмнадцать?

— Шашнадцать, навроде, … К чему ты разговор затеяла?

Женщина присела на лежанку. Склонившись к мужу, горячо зашептала.

— Прошка-то наш — будто монах, прости меня Господи. Девки мимо ходют

— прямь конфетки, што в грудях, што в бедрах — одно волнение. А молодой парень — за осьмнадцать уже, знай читает какие книжки, либо навоз лопатит. Рази это нормально? Уж не приключилась ли с Прошенькой какая болесть?

— Приключилась! — хохотнул Сидякин. — Двумя руками согнуть не может. Вот что, баба, сходи лучше к Феньке, та присоветует. А ежели получит кусок сальца да пяток яиц — исделает. Енто лучше, чем доставать занятого мужика.

Неизвестно, чем был занят Сидякин, но совет подал он хороший. Все в деревне знают, что Фенька — на все руки: самогончиком приторговывает, наговоры совершает, согрешивших баб потрошит, мужикам в такой малости, как женская ласка, не отказывает.

Утром, едва Прохор ушел на работу, мать побежала к Феньке. В узелке, как и советовал муж, — кусок сала, каравай хлеба и пяток куриных яиц. За стоящую услугу — малая плата, но за один разъединственный совет — вполне достаточная.

Фенька еще отсыпалась после нелгкой ночи. На пороге хаты — мужские чоботы, оставленные в спешке очередным «клиентом». Узнав о чем идет речь, Фенька сдержанно похихикала. Надо же, семнадцать лет, самое, можно сказать, время и вдруг — неустойка.

— Знакомо дело. Треба раскупорить парня.

— Как это раскупорить? — насторожилась «заказчица». — Резать, что ли?

Фенька вволю посмеялась, Успокоившись, жестами показала, что она собирается делать с Прохором.

За «раскупорку» мастерица запросила непомерную сумму. Такие деньги у инвалида-пенсионера никогда не водились. После долгих и горячих торгов бабы сговорились на малом — второй кусок сальца и дюжину яиц. А когда по осени забьют боровка, принести окорочек…

В субботу хозяйка жарко натопила баньку. Первой испробовала ее — понравилось. Муж любит пар, да и сын тоже не отказывается. Выскочила на огород простоволосая, разрумянившаяся. Но особо заниматься собой нет времени. Подбросила в печурку несколько чурбачков и побежала в избу. Вдвоем с соседом, дружком обезножившего Сидякина, вынесли инвалида из избы и погрузили в специально приспособленную тележку. Женщина впряглась в небольшие оглобельки, поволокла ее в конец огорода.

Когда муж был раздет догола и усажен на полок, немного передохнула. Потом скинула долгополую рубаху и принялась работать веником. В основном

— по больным ногам. Вдруг березовое изделие оживит их, заставит шевелиться?

Назар блаженно похрюкивал. Игриво ухватил грудь жены, удивился.

— Надо ж, стольких нарожала, а все еще — в силах. Приляг рядком, потолкуем ладком.

В супружеской постели — другое дело, там правит непреодолимое мужское требование. А в баньке — стыдобушка!

Женщина высвободила зажатую в клешне мужа грудь. Миролюбиво пристыдила охальника.

— Охолонь, Назарушка. Или еще одного пацаненка захотелось. Дак уже исделанных поднимать надоть.

То ли Сидякин усовестился, то ли вспомнил о том, что он уже не добытчик — живет семья на скудную пенсию и малое жалованье сына, но приставать к бабе все-таки перестал.

Обмыв мужа, натянув на него чистые исподники и рубаху, хозяйка снова призвала на помощь безотказного соседа. В результате инвалид был перебазирован в избу на свою, осточертевшую, лежанку. Подкинув в банную печурку еще одну порцию дровишек, заботливая мать накормила младенца, переоделась и села на лавчонку возле ворот — ожидать запаздывающего сына.

Наконец, в конце улицы появился Прохор. Рядом с ним семенила бабка Фекла, угодливо заглядывала в лицо секретарю сельсовета, просительно тыкала искривленным пальцем в какую-то бумажку.

Начальство, с гордостью подумала мать. Вот оженить бы парня, поняньчить внучат, порадоваться.

— Прошенька, банька готова, чистое бельишко, полотенце. Попаришься — повечеряем. Отец ждет, не дождется.

— Спасибо, маманя, я мигом…

Прошка забрался в крохотный предбанник, сбросил с себя одежонку и с наслаждением окунулся в банное блаженство. Растирался жесткой мочалкой, охлестывался березовым веником. Время от времени плескал на раскаленные камни кваском.

Когда стукнула дверь в предбаннике, не удивился. Мать что-нибудь позабыла, или поставила на лавку ковш с домашней бражкой.

Но это была не мать. В парную вошла крутобедрая, с пышной грудью и с новым веником в руке голая женщина. Фенька.

— Ложись, младешенек, попарю, — улыбчиво попросила она. — Самому, небось, несподручно.

— Сподручно, тетя Феня, — загораживая низ живота веником, возразил смущенный парень.

— Ничего, — не уступила Фенька, — бабе парить мужика привычно. Кому говорено — ложись!

Она насильно повалила Прошку на живот, принялась крепко мять и щипать его спину, потом по нащипанным местам прошелся веник. Действительно, лучше, когда тебя парят, перестав смущаться, про себя согласился Сидякин. Пришел черед поработать над грудью и животом. Опять-таки насильно Фенька перевернула мальчишку на спину. Дрязняше прошлась жесткой ладонью от груди к стыдному месту.

— Ого-го, — уважительно проговорила она и снова пощекотала низ живота

— А мать сказала — пацан…

Прохор не выдержал — ухватил садистку за полные груди, подмял под себя.

— Ох, мужичок! — вскрикнула баба, почувствовав, как в нее вторгается твердое инородное тело. — Му-жи-чок, — простонала она через несколько минут…

Мальчишка, впервые познавший женщину, был неутомим. Партнерша, позабыв про свой солидный возраст и про десятки мужиков, которые пользовали ее стареющее тело, не возражала, не пыталась выбраться из-под наседающего парня. Только охала и нахваливала его.

Часа через полтора Фенька, пошатываясь, доковыляла до избы Сидякиных. В избу не вошла — покричала в окошко. Хозяйка мигом выскочила на крыльцо.

— Ну, как Прошка?

— Раскупорила. Почуял парень вкус женского мясца, теперича быстрее ожени… Хваткий мужичок, ничего сказать не могу, ажник в пот меня вогнал. Давай плату — поплетусь домой… Устала.

А Прошка без сил лежал в остывающей беньке. Никому теперь он не завидовал — пусть завидуют другие. Обладание женщиной превратило во взрослого мужика. Представил себе удивленную гримасу на лице Семки и покровительственно улыбнулся…

Романов аккуратно сложил письмо, упаковал в потертый конверт. Ухмыльнулся. Седая старина, примитивные нравы. А чему, собственно, удивляться? Разве спившиеся ролители Дашки далеко ушли от тогдашних жителей деревни Степанковки?

Глава 9

В семье Ждановых принято подниматься рано. Глава семьи работал дворником, его жена — уборщицей, и та и другая работа выполнялась, когда жильцы дома и служащие офиса еще спят. Сегодня — воскресение, но сказывается привычка. Ровно в шесть муж и жена уселись за кухонный стол. Дождавшись, когда родители заняли свои места: отец — на табуретке, мать — около плиты, Дашка повелительно убрала, приготовленную для опохмелки, непочатую бутылку водки. Уселась напротив непонимающе моргающих алкашей.

— Ты что раскомандовалась, шалава? — недовольно спросил отец, моргая красными веками. — Бездельничаешь, денег не зарабатываешь и — командуешь. Гляди, возьму ремень — наплачешься. И сосед не поможет.

— С ремнем не получится, батя, раньше надо было учить, — самолюбиво вздернула головку дочь. — Разговор имеется, предки. На трезвую голову.

— О чем базар-то, доченька? — заинтересованно, но без родительской нежности, хриплым голосом осведомилась мать. — Может оставим на вечер?

— Тоже не получится, вечером вы — в лежку… Ухожу я от вас…

— Как это уходишь? Куда? — всполошилась мать.

— Дядя Рома в дочки меня берет.

Степан недоумевающе почесал заросший затылок. Без алкогольной подпитки он начисто лишен способности мыслить, тем более, в таком сложном вопросе, как демарш дочери.

— Это в какие же дочки, да еще при живых родителях? Или дерьмовый сыскарь успел заглянуть тебе под юбку и обрюхатить? Да я его мигом кастрирую, насильника!

— Не надо так грубо, — миролюбиво заскрипела супруга. — Роман Борисович — мужик понимающий, на девчонку не полезет. Вон сколько давалок по улицам прогуливаются, свистни — гурьбой сбегутся… Послушаем, что скажет Дашенька, обмозгуем. Вдруг доченьке будет сподручней жить у соседа? И нам полегче, не придется кормить да одевать…

Последний довод оказался решающим и Степан смолк. Смотрел на Дащку осоловевшими глазами и потихоньку тянулся к стоящей на полу бутылке.

— Говори! — таким же, как у жены, сиплым голосом приказал он. — Выкладывай!

Монолог Дашки — образец для самых хитроумных дипломатов. Она не упрекала родителей в вечном пьянстве, не ссылалась на побои и скандалы. Упор — на бедность, невозможность нормально одеваться и питаться. Дескать, уйдет она — у родителей повысится уровень благосостояния. А Романов — человек обеспеченный, владелец фирмы, денег куры не клюют, он с"умеет создать приемной дочери нормальные условия жизни. И с бывшими родителями рассчитается.

— Значит, купит тебя с потрохами? — уточнил Степан, завладев, наконец, заветной бутылкой. Зубами сдернул «заглушку» и дрожащей рукой заполнил свой стакан. Потом — стакан жены. — И сколько, к примеру, выложит за тебя?

— Не знаю. Поговорю, — коротко и расплывчато пообещала Дашка. Она не собиралась советоваться по этому вопросу с будущим «приемным отцом», твердо знала, что алкаши не получат ни копейки. Сейчас главное заручиться их согласием, избегнуть неизбежного скандала. — Думаю, не поскупится.

Оставив родителей одних — пусть обменяются мнениями, будущая дочь Романова принялась собирать свои вещи. Их оказалось значительно больше, нежели она думала. Старые платья и халатики оставлять жалко, они еще могут пригодиться, дырки на кофточке можно аккуратно заштопать, домашние тапочки подшить. А уж о макияжных приспособениях и говорить нечего. Множество флакончиков и бутылочек, остатки губной помады и кремов, вытертые до донышка коробочки с тенями — все это заполнило старый отцовский портфель. Подумав, девушка прихватила с собой и два комплекта поношенного постельного белья.

Когда она вернулась на кухню, разговор там перешел в ругань и взаимные обвинения. Бутылка наполовину опустела, щеки собутыльников налились болезненным багрянцем.

— Меньше, чем за десять кусков баксов не отдам! — в полный голос орал Степан. — Кормил, поил, наряжал и так просто отдать? Не согласен!

Мать думала более реалистично. В противоположность мужу, она оценивала жизненные блага не в зарубежной валюте — в родных рублях, десять кусков баксов ей ни о чем не говорили.

— Все, предки, я ухожу, — Дашка предусмотрительно оставила вещи в прихожей. — Последнее что скажу — не вздумайте навещать дядю Рому, качать из него деньги или еще чего. Обращусь в милицию, натравлю дворовых пацанов. Так и знайте!

Опьяневшие родители были не в состоянии думать. На столе появилась еще одна бутылка. Степан завел песню о васильках, супруга визгливо вторила ему. О предстоящей разлуке с «ребенком» ни он, ни она уже не думали. Да и какая разница, где будет спать дочка: дома или на противоположной стороне лестничной площадки. Вот ежели бы она умотала за город, можно бы было возникнуть, применить родительские права…

С одного захода перенести «приданое» не получилось — в первую очередь в соседнюю квартиру перкочевал чемодан с «нарядами», потом — тяжелый портфель и узел с бельем. Дашка решила обосноваться в гостиной. Сбросила с дивана стопку газет, уложила узел. Чемодан разгрузила в шкаф, потеснив висящие там мужские костюмы и рубашки. Косметику и духи — в ванную.

Вся процедура переезда на новое место жительства заняла не больше пятнадцати минут. Закончив с освоением нового жизненного пространства, она заглянула в спальню. Так и есть, приемный отец еще спит! Жаль, ей не терпится поглядеть на изумленную его физиономию.

Ладно, пусть отсыпается, с неожиданной нежностью подумала девчонка, проснется — все станет ясным и понятным. Не выгонит. А сейчас нужно позаботиться о завтраке — дядя Рома должен сполна оценить преимущества совместнной жизни с «дочкой».

Как водится, в холодильнике пусто и неуютно. Шматок сала, полпачки сливочного масла, какая-то икра в стекляной банке, пачка молока, пяток яиц

— стандартный набор холостяка. Правда, Дашке не довелось общаться с холостяками, но по рассказам сверстниц и знакомых парней она предполагала именно такой продовольственный расклад. И не только продовольственный! Кухонное застиранное до дыр полотенце, грязная обувь в прихожей, толстый слой пыли на мебели.

Придется капитально засучить рукава. Впрочем, ей не привыкать, мамаша давно забыла, где лежит веник и половая тряпка, как включать газ и варить каши с борщами. Целый час девушка наводила в запущенной квартире сносный порядок. Потом умылась, подкрасилась, поставила на стол масло, нарезала зачерствелый хлеб, взболтала в тарелке яйца с молоком. С удовлетворением оглядела накрытый стол.

Осторожно заглянула в спальню. «Отец» храпел во все завертки, с такой силой, что на окнах от ужаса шевелились давно нестиранные занавески.

— Поднимайся, дядя Рома, завтрак — на столе!

Романов перекатился на своей широченной кровати, открыл глаза. Странно, но не удивился.

— Сейчас встану.

Возвратившись на кухню, девушка еще раз полюбовалась сервировкой, сдвинула в сторону разбросанные письма. Невольно бегло просмотрела одно из них.

«… ты можешь спросить люблю ли я Клавдию. Постараюсь честно ответить: нет, не люблю. Просто завидую Семке. Зависть и сопутствующая ей ненависть — тот же наркотик, взбадривающий организм…»

Не иначе, как у пишущего эти строчки крыша поехала, осуждающе покривилась Дашка. Как это можно не любить женщину, ненавидеть друга и считать эти чувства наркотой? Шизик, настоящий шизик!

— Читать чужие письма нехорошо, — назидательно промолвил Романов, остановившись на пороге. Умытый, свежий, в махровом халате. — В школе этого не проходили?

Он бережно сложил письма. Бегло прочитал страницу, которую читала девушка… Зависть? Интересно. Вдруг именно она перехлестнула десятилетия и получила новое содержание в наше время? Тогда многое становится более или менее ясным. Похищенная жена предпринимателя Валуяна приходится внучкой бывшего военфельдшера батальона. Даже фамилию сохранила.

— Проходили, — с показным послушанием призналась Дашка. — Только никогда не думала, что вы переписываетесь с каким-то шизиком…

— Во-первых, не я, а мой дед переписывался. Во вторых, написавший эти строки вовсе не шизик, хотя явно больной человек… Кстати, хочу спросить: что ты здесь делаешь в такую рань?

— Как это что делаю? — Дашка мастески изобразила крайнюю степень удивления. Расширила и без того большие глаза. вздернула стрельчатые бровки, картинно развела ручками. — Живу. В качестве твоей приемной дочки. Сам же согласился удочерить, а теперь спрашиваешь…

Романов посмотрел на стену над диваном, где еще вчера висело когда-то купленное погибшей женой декоративное блюдо. Теперь там нагло распялилась гитара с тощим бантом, похожим, по мнению Романа, на веревку удавленика. Перевел тоскующий взляд на приоткрытую дверцу шкафа, откуда выглядывает нарядное платье.

Действительно, приглашал, Дашка права. Круглый дурак, запатентованный идиот, наивный чурбак! Разворотливая девчонка уцепилась за неосторожно выданное приглашение и переселилась. Теперь прощай покой и тишина, начнет наигрывать на дурацкой гитаре современный трам-трам-песенки, включит на полную громкость магнитофон.

Единственная надежда — на пропившихся ее предков: потребуют возвратить несвершенолетнюю дуреху. Тогда — никаких проблем, «приемный папаша» с удовольствием выпроводит девицу. Вместе с гитарой и всем гардеробом.

— А как смотрят на твой поступок родители? — с тайной надеждой спросил он. — Возмущаются, небось?

— Эка хватил… папочка! Возмущаются, говоришь? Да они радехоньки! Сейчас опорожняют вторую бутылку. Я им — до фени. Тем более, что ты выплатишь отступное…

— Я? Выплачу? — растерялся Роман. — За что?

— За красивую, лучшую в мире, внимательную заботливую доченьку… Да, чтобы не забыть, завтра, в понедельник в шесть вечера — классное родительское собрание. Училка просила не опаздывать… Учти… папочка!

Новоявленный папаша крепко потер ладонью лоб. Будто втискивал туда дурацкую информацию о родительском собрании. Насмешливое «папочка» он привычно мимо ушей. Только ему и нехватает предстать перед «учителкой», мамашами и папашами других учеников в роли отца ехидной телки! То-то смеху будет — хоть мешками собирай!

— Обязательно забуду.

— Спасибо! — насмешливо расшаркалась «доченька». — Тогда прошу к столу. На завтрак — яишня на сале. Понимаю, для взрослого мужика маловато, поэтому извиняюсь и обещаю исправиться… Когда тебя ожидать на обед?

— А в школу не собираешься?

Девица надула губки, сверкнула лучистыми глазками.

— Ты, папочка, или недоспал, или переспал. В воскресенье школа отжыхает.

Когда Романов, плотно позавтракав, вышел к лифту, дверь к соседям была открыта. В проеме, покачиваясь и глупо улыбаясь, стоял Степан. Он молчал, но в этом молчании таился главный для него вопрос — сколько получит за дочь-красавицу?

Сыщику сейчас не до выяснения отношений — в голове крутится-вертится идея расшифровки заказанного расследования. Кажется, нащупан крайне важный выступ, опираясь на который можно выйти на след похищенной женщины.

Сделал вид — не обратил внимание на ожидающего соседа, обошел его стороной…


Несмотря на воскресение, Дружинин с отрешенным видом сидел за своим столом. Секретарши, естественно, не было, кофе сварить некому, приходилось взбадривать ослабевший организм купленными по дороге банками пива. Прихлебывал любимый напиток и думал. Вообще-то, думать особенно не о чем, ситуация сложилась настолько идиотская, что ни одна более или менее приемлемая мысль не лезла в голову.

На появление Романова Петька не отреагировал — равнодушно кивнул. Дескать, доброе утро, компаньон, как спалось, что снилось? Ему страшно не хотелось признаваться в бессилии, не любил он чувствовать себя побежденным. Одновременно, не терпелось выложить главе фирмы раздобытую удивительную информацию. Естественно, разукрасить ее своими подвигами и умением.

— Плохие новости? — спросил глава сыскной фирмы, отлично изучивший повадки компаньона. — Что удалось узнать?

Ответить Дружинин не успел — заработал телефонный аппарат. Странный все-таки прибор: то умиротворенно мяукает, то панически кричит. Будто его потрошат. На этот раз — орет благим матом. Все же придется вызывать мастера.

— Вас слушают?

В трубке голос Ванваныча. Изученный и неприятный. Но на этот раз он льется сладкой водичкой. Значит, нужно ожидать очередной пакости. Романову гораздо приятно слушать раздраженный мат и криминальные угрозы. Во всяком случае, тогда лисья физиономия старого бандюги поддается расшифровке.

— Извините за звонок во внеурочное время, — изысканно прошепелявил представитель заказчика. — Попытался поймать вас дома — ответил приятный девичий голос. Наверно, та самая телка, которую вы тогда «воспитывали»?

— Возможно, — максимально сухо согласился Романов. Прозрачный намек на особые его отношения с соседкой не пришлись по вкусу. — Дочка, уточнил он, предваряя дальнейшее развитие грязной темы и повторил. —

Слушаю вас?

Легкое покашливание прокомментировало упоминание о несуществующей дочери. Сладкая водичка преобразована в горький напиток.

— Вам было дано три дня, прошло больше недели. Удалось узнать где спрятана Видова или нам придется принимать свои меры? Лично я уверен в том, что жена видного предпринимателя исчезла не без вашего участия.

Страшно захотелось выматериться, послать настырного мудреца-хитреца вкупе с его боссом и шестерками через Южный полюс на Северный. Но накалять и без того непростые отношения не хочется, значительно лучше на хитрость ответить хитростью.

— Разрабатываем две версии, — понизив голос проинформировал сыщик. — Сейчас изучаем первую. Имеются обнадеживающие предпосылки. Возможно, в ближайшее время вам придется раскошелиться.

Очередное насмешливое покряхтывание.

— Деньги — не проблема. Если не секрет, что за версии и, главное, на сколько дней или недель растянется ваше «ближайшее время»?

Романов медленно и глубокомысленно принялся излагать фантастические планы поиска Видовой. Разве только не упомянул летающих тарелок и киллеров из соседней галактики. Внимательно слушающий Дружинин задыхался от сдерживаемого смеха и выразительно показывал большой палец.

— Ищем подходы к преступникам. Наметились определенные способы. Короче, отрабатываем намеченные варианты…

— Версии и варианты — ваши проблемы. А вот сроки… Говорите две недели? Много, конечно, но ничего не поделаешь — потерпим. Только ни днем больше. Не хочу угрожать, но поверьте — с нами шутить опасно… Передайте привет своей… дочери!

Ироническое покашливание завершилось короткими гудками отбоя.

Положив трубку, сыщик вытер со лба выступивший пот. Поймал брошенную другом пивную банку, с хрустом вскрыл ее и припал пересохшими губами. Нелегко дается общение с явным бандитом, значительно легче беседовать с той же Дашкой или даже с ее проспиртованным папашей.

— Ну, ладно, свое я отработал. Твоя очередь. Итак, что за новости, откуда взялся трагический вид? Слушаю.

Делает вид — увлечен пивом, но Петька знает, что босс не упускает ни одного слова, ни одного жеста. Поэтому старается говорить максимально подробно.

Известие о пустующей квартире, снятой за немалые деньги, не удивило Романова. Он благожелательно кивнул, будто одобрил очередной ход противника. Приятно все же иметь дело с профессионалами, значительно трудней — с любителями, Ибо любители — непредсказуемы.

— Ты ведешь себя так, словно заранее знаешь то, что я выбил с таким трудом, — обиделся компаньон.

— Знать не знаю, но догадываюсь… Только без обид и младенческих всхлипываний, ладно?… Надеюсь, в Гольяново ты не «намусорил»?

Петька вскочил со стула, снова простер руки к потолку. Его не просто обидело — больно пронзило обвинение босса.

— Ты что, потомок, за дурака меня держишь? Заруби на благородном носу, что теперь я лучший друг-приятель Картоков. Жаль, ты не видел, как они угощали меня, как приглашали приходить еще! Если понадобится…

— Пока не понадобится! — Романов резко оборвал Петькин монолог. — Не вздумай появляться в районе Гольяново, увидит Ян Янович «электрика» — сразу сообразит что к чему. А я подозреваю, что этот полуприбалт нам еще понадобится.

— Слушаюсь и повинуюсь, — прорычал Дружинин, снова присаживаясь к столу. — Чем прикажете заниматься, ваше императорское величество?

Обижается? Черт с ним, пусть злится, сейчас драчки между компаньонами

— не самое главное. Разделаться с чертовым заказом, отыскать похищенную женщину, представить ее настырному бизнесмену и заняться другими, менее доходными, но зато более безопасными, делами.

— Вот это другой разговор! — миролюбиво улыбнулся глава фирмы и покровительственно похлопал по плечу компаньона. — Дело в том что тебе придется поработать у Сидякина… телохранителем.

— Кем, кем?

Романов, не торопясь, со вкусом, посвятал компаньона в задуманную операцию. Заинтересовать Петьку, сделать так, чтобы он преодолел свойственное ему самолюбие — залог успешного знакомства с бывшим старшиной. Ибо без налаженной охраны Сидякин-младший с места не сдвинется, слова не скажет.

Если расследуемое преступление как-то связано с событиями полувековой давности, то кончик ниточки к похищенной женщине находится в руках деда уважаемого Ефима Марковича. Следовательно, без плотного контакта с ним не обойтись.

— Вот и решил я торгануть. Сидякин спит и видит заполучить опытного телохранителя, то-есть, меня, а мне позарез нужен адрес бывшего ротного старшины. Баш на баш, голову на голову — старинный рыночный принцип, который нам придется использовать.

— Охраняй толстопузого сам…

— Не получится, милок, в этом карточном раскладе слишком много на меня завязано. Тот же Ванваныч, сто чертей ему в печенку, тебя не знает… Короче говоря, согласен или мы расторгаем договор? С соответствующим возвратом полученного аванса.

Упоминание о возможности возврата — сильнодействующий укол. Дружинина даже передернуло.

— Черт с тобой, эксплуататор, согласен. Только учти, мои похороны — за счет фирмы, жена не потянет.

— Слишком рано ты собрался на тот свет, на этом предостаточно дел… Собирайся. А я позвоню будущему твоему боссу…


Сидякин оказался дома. Судя по насмерть перепуганному голосу, он не покидает квартиры, сидит с пистолетом в дрожащей руке на зарубежном унитазе. А жена в это время несет сторожевую службу у наглухо закрытого портьерой окна.

— Господи, наконец-то вы объявились! — с облегчением воскликнул бизнесмен вместо обычного приветствия. — Получил очередную анонимку с угрозами. И — еще одна грязная статья в газете. Мы с женой решили, что жизнь важней депутатской неприкосновенности… Сейчас готовлю заявление в избирком…

— Подождите сдаваться. Сейчас под"едем…

Романов не просто любил управлять легковушкой, он умел это делать. Лихо обходил более осторожных водителей, умело вписывался в, казалось бы, неразрывный поток транспорта, припарковывался там, куда даже велосипед не втискивается.

На этот раз наслаждения от управления машиной не получалось. В сознании забитым по шляпку гвоздем сидит вычитанная в письме Сидякина-деда короткая фраза. «Зависть и сопутствующая ей ненависть — тот же наркотик, взбадривающий организм.». Для человека, написавшего такое, — главный принцип жизни, неопровержимое правило, закон.

Так почему бы не предположить, что бывший старшина из чувства непросыхающей зависти и ненависти не пошел на похищение внучки бывшего друга детства и юности, одновременно — врага? Правда, Семена Видова достать ему не удастся — тот погиб, но остается еще память вечного комбата, любовь, которую все еще испытывают к нему близкие люди.

Поглощенный раздумьями, Романов едва не столкнулся с невесть откуда вынырнувшей «ауди», уже под"езжая к дому, в котором живет Сидякин, не заметил вспыхнувший красный свет. Пришлось уплатить штраф и выслушать многословный выговор гаишника.

Дверь открыла служанка. За ее спиной в прихожей горбилось существо, похожее на гориллу. Правая рука в кармане, настороженный взгляд, плотно сжатые тонкие губы. Новый охранник.

Гостиная напоминает приемную похоронной фирмы. Ефим Маркович нервно расхаживает по комнате, опасливо поглядывает на закрытые плотными портьерами окна. Надежда Ларионовна сидит в кресле, прижав к мокрым глазам кружевной платочек. На журнальном столике по правую от нее руку лежат пробирки с валидолом и нитроглицерином.

Нехватает черного покрывала на зеркале и скорбящей музыки, льющейся из приемника.

— Вот, почитайте!

Перед сыщиками — лист бумаги с коряво написанными строчками и смятая, видимо, в приступе гнева, газета.

Что касается анонимки, можно не терять времени — обычные, набившие оскомину, угрозы, с упоминанием горячего утюга, паяльника и прочих палаческих принадлежностей. А вот статья в газете более интересна и познавательна. Одно название чего стоит! «Сексуальному маньяку не место в Думе!». Для большей доходчивости заголовок выделен красным фломастером. Интересно, кто постарался раз"украсить: жена или бдительная горилла?

Романов бегло познакомился с довольно грязным компроматом.

Жена одного видного бизнесмена, фамилия которого в интересах следствия не разглашается, по причине женской слабости поддалась уговорам мерзкого сооблазнителя. Некто Ефим Сидякин, кандидат в депутаты, снял квартиру для удовлетворения своей похоти. Дама, ее имя тоже не упоминается, согласилась на свидание, но только — на улице. Сексуальному маньяку это показалось недостаточным. Он организовал похищение бедной женщины. Сейчас правоохранительные органы ведут следствие. Редакция газеты держит его под своим контролем, ожидайте новых сенсационных вестей.

А избиратели должны задуматься: достоин ли растленный тип высокого звания народного избранника?

Не приведено ни олного достоверного факта, отсутствуют фотографии и показания свидетелей. Но они и не требуются, по мнению автора статьи, народ так привык верить печатному слову, что, прочитав грязную стряпню, обязательно задумается над последней броской фразой.

Романов почему-то был уверен, что к этой нечистоплотной технологией причастен Ванваныч. Бросил какому-то журналисту пару кусков баксов и тот охотно взялся за ядовитое перо. Видимо, готовилось более убедительное чтиво — со снимками голых любовников во всех позах, помешало непонятное похищение. Кстати, оно, это похищение, в конце концов, тоже использовано.

— Что вы думаете? — дрожащим голосом спросила Сидякина. — Неужели возможно такое?

— Явная фальшивка.

Фальшивка-то явная, но она ни на милиметр не приближает частных детективов к разгадке. Наоборот, отдаляет, ибо роль, отведенная бывшему старшине, блекнет, на подобии миража в пустыне. И все же проверить, покопаться не помешает.

— К сожаления, я сейчас лишен возможности помочь вам, — максимально официальным тоном продолжал Романов. — Но меня заменит сотрудник фирмы, опытный детектив, Петр Дружинин, — почтительный жест в сторону ракрывшего рот компаньона. — Он ни на шаг не отстанет от вас. Полная гарантия безопасности. Учитывая уважение, которое мы к вам испытываем, охрана бесплатная.

— Никаких бесплатных охран — все будет оплачено… А что делать с газетной статьей? — оживился Ефим Маркович. — Написать опровержение?

— Ни в коем случае! Делайте вид — не читали. Все… Но я не закончил.

В порядке ответной услуги вы сведете меня со своим дедом.

Получив гарантию безопасности, Сидякин был готов свести частного детектива не только с дедом, но и с самим Господом-Богом. Его не удивила странная просьба сыщика, рыночный бизнес разучил его вообще чему-нибудь удивляться.

— Через пару дней устроит? Мы с женой собираемся навестить деда в его недавно отремонтированном особняке. Заодно бы познакомили.

— Вполне устроит.

Возвращался Романов один — несчастный кандидат в депутаты ни за что не соглашался расставаться с новым телохранителем. Даже за рукав ухватил, самолично, не призывая служанку, налил Петьке фужер дорогого вина.

Провожая шефа в прихожую, Дружинин негромко спросил.

— Надолго?

В ответ — недоуменное пожатие плечами. Роман, действительно, не знал на сколько растянется задуманное знакомство с таинственным завистником, что удастся выжать из него. На всякий случай не мешает продумать каждое слово, для чего проштудировать еще несколько пачек писем из дедова архива.

— Постараюсь ускорить, — неопределенно пообещал он.

Добравшись домой, Романов сбросил в прихожей куртку, минуя гостиную, пошел на кухню. Сейчас вскроет старомодный баул и усядется за работу. Все же не удержался, заглянул в большую комнату. Дашка сидела на диване с книжкой на коленях. До того увеклась чтением, что не заметила прихода приемного отца.

На кухне баула не оказалось. Он стоя рядом со столом в гостиной, прислонившись выцветшим боком к ножке. На столе — распечатанная пачка, аккуртно развернуто недочитанное письмо. Сюда же перекочевала хрустальная пепельница, сигареты с зажигалкой, бокал для пива.

— Что за фокусы? — со злостью спросил Романов. — Зачем трогала мои вещи?

— А почему ты, как бедный родственник, сидишь возле газовой плиты?

Если нет домашнего кабинета, работай здесь. Не бойся — не помешаю.

В объяснении — скрытая обида. Дескать, я старалась создать человеку нормальную обстановку, а он еще злится. Бедная, разнесчастная девочка! Романову показалось — вот-вот заплачет. И хотя по прежнему общению с Дашкой он понял — из нее никакими силами слез не выдавить, почувствовал неожиданную жалость.

— Что читаешь? — примирительно спросил он. — Детектив? Или — сладкую сказочку про вечную любовь?

— Сказочку, — коротко ответила девушка. — Фантастику.

— Ну-ну, читай… А я минут сорок поработаю.

Десятиминутное молчание нарушила Дашка. Она не читала — притворялась, на самом деле незаметно следила за «отцом». Вот он принес из кухни три банки охлажденного пива, вскрыл одну, отпил несколько глотков. Потянулся за сигаретами и испуганно отдернул руку. Будто прикоснулся к раскаленной сковороде.

— Кури, кури, — со смехом разрешила девчонка. — Я и сама бы попробовала, боюсь заругаешь… Есть будешь или — поужинаем позже?

— Позже. Через часок.

В отведенное время Романов, конечно, не уложился — увлекся очередным посланием, на первый взгляд не имеющим ничего общего с похищением женщины.

Дашка на цыпочках пошла на кухню — готовить ужин. Хорошая девчонка, не отрываясь от пожелтевшего письма, машинально подумал сыщик. Если все сложится, не придется искать новую жену или просить соседок помочь ему в ведении домашнего хозяйства. Заживут они вдвоем с дочерью на славу!

И еще он подумал, что не мешает купить Дашке какую-нибудь обнову. Хотя бы новые шлепанцы или красивый халатик. Заботливаый папаша умудрился заметить и стоптанные тапочки и порванный подол халата.

Но эти мысли промелькнули рикошетом — сыщика поглотили письма.

На этот раз перед ним появился вечный комибат. Дерзкий и ласковый, грубый и нежный, самодовольный и самокритичный. Короче, обычный человек, со слабостями и недостатками…

Глава 10

«… О Семене Видове я знала задолго до нашего знакомства. О нем рассказывали курсанты, посещающие вечера отдыха педагогического института. Одни — с осуждением за наивную честность, другие — за прямоту и бескомпромиссность. Впоследствии я сама убедилась в сложности характера мужа…»

Подпись выписана аккуратным учительским почерком. Без закорючек и росчерков. Гурьева-Видова…

«… С первых дней пребывания в полку лейтенант Видов вошел в его жизнь, как патрон в обойму. Грамотный. Общительный. Недостатки: нежелание учавствовать в общественной жизни коллектива, излишне обостренное чувство справедливости и болезненная реакция на критику. Делу коммунистической партии Ленина-Сталина предан…»

Бывший секретарь комсомольской организации полка. Подпись неразборчива.

Человек общается с внешним миром с помощью зрения, осязания и обоняния

— азбучная истина. Но социологи и психиатры утверждают, что у некоторых категорий людей имеется еще одно средство общения, условно названное душеведением. Они с первого взгляда отличают правду от лжи, доброту от зла, открытость от закрытости, истину от фальши.

Если это имеет место, то Семен Видов — один из самых ярких представителей подобной группы. Удивительно, никто не воспитывал парня в духе всеоб"емлющей честности и правдивости. Родители больше налегали на изучение школьных предметов: отец — математики, мать — литературы.

Однажды помкомвзвода, остроносый младший сержант, обожающий воспитывать курсантов, так сказать, нетрадиционными способами, вознамерился провести показательный под"ем. Утвердился на кривых ногах в коридоре, разделяющем койки спящих отделений, поднес к глазам секундомер и пронзительно пропел: «Под»ем!". Так, что у дремлющего дневального уши заложило.

С разочарованием следил за слаженными действиями подчиненных. Ему больше по душе возможность наказать запаздывающих. И вдруг увидел, что на койке возле окна безмятежно спит малорослый, слабосильный курсант. Он только болезненно простонал и перевернулся с боку на бок.

— Команда подъем не для вас? — внешне миролюбиво спросил младший сержант, трогая спящего за плечо. — Встать!

И вдруг из строя донесся звонкий голос.

— Разрешите доложить, он болен. Всю ночь кашлял.

Пораженный грубым нарушением дисциплины помкомвзвода оставил в покое больного, спрятал секундомер и вплотную подошел к курсантам.

— А вы, Видов, в адвокаты нанялись, да? Кто разрешил говорить в строю?

— помедлил и выпалил. — Два наряда вне очереди! — с наслаждением добавил.

— Только не на кухню.

Молодым парням назначенного рациона питания не хватало, поэтому наряд на кухню ими воспринимался не как наказание — как поощрение. Повара охотно подбрасывали оголодавшим лишние порции, нередко разрешали облизывать жирные протвини.

— Слушаюсь два наряда вне очереди! — в точном соответствии с уставом четко ответил Видов. И все же добавил. — А Нефедова не наказывайте, его нужно отправить в санчасть.

Первая попытка восстановить попранную справедливость окончилась сравнительно легко — два наряда отстоял дневальным по роте. Зато вторая…

Как-то замполит училища долго и нудно читал курсантам двухчасовую лекцию о достижениях советского сельского хозяйства. Сам утомился до того, что пот стекал на глаза, и слушателей уморил. После завершения лекции к нему подошел крепкий, розовощекий курсант.

— Разрешите вопрос?

Любопытные курсанты немедленно окружили их плотным кольцом, всем хотелось узнать какой вопрос задаст Семка Видов? К тому времени он уже успел прослыть правдолюбцем.

— Задавайте, — неохотно разрешил комисссар, предчувствуя подвох. — Только покороче, спешу.

— Вот вы говорите о том, что сто процентов крестьян уже вступили в колхозы. А если кто-нибудь решит остаться единоличником? Ему разрешат? Должны разрешить! У нас ведь теперь, не то, что в царские времена, — свобода.

Замполит уцепился за последнее слово, как утопающий за случайную доску. Принялся перечислять статьи Конституции, гарантирующие гражданам все виды свобод. О судьбе злостных единоличников — ни слова. Ибо в районе их предостаточно и партийное руководство, чтобы не понизить уровень коллективизации, изо всех сил прижимает противников коллективного хозяйствования.

Подобный ответ не удовлетворил правдолюбца. Он не отступил, не согласился.

— У нас в деревне дядю Федора так замордовали — со слезами понес заявление в правление колхоза.

— Значит, осознал…

— Осознаешь, когда землю отобрали, зерно из амбара выскребли, мерина-доходягу реквизировали, — стоял на своем дотошный курсант. — Почему такое?

— Бывают, конечно, отклонения, — вытирая мокрый лоб, вынужденно признался комиссар. — Партия борется с нарушителями…

— Не шибко-то борется, — нагло усмехнулся парень. — Кроме дяди Федора, могу назвать с десяток таких же горемык…

На следующий день правдолюбца вызвали в местный отдел НКВД. Сажать на первый случай не стали — пропесочили словами. Можно сказать — ему повезло: допрашивающий чекист-следователь в детстве учился у родителей курсанта. В протокол допроса занесены обтекаемые фразы, исчезла анонимка, в которой Видов обвинялся в предательстве и связях с зарубежной разведкой.

— Гляди, мамин сынок, еще раз попадешься — не помилуем… Передавай привет родителям. Ради них не сажаю. Хорошие они у тебя, в кого только уродился безмозглый наивняк?

Видов с трудом промолчал. В горле застревали обрывки доказательств правоты, подтвержденные множеством конкретных фактов и фактиков, но он понимал, что плетью обуха не перешибешь.

По комсомольской линии Семка получил строгача. Перед выпуском выговорешник сняли. Как не снять, когда курсант получил на экзаменах только отличные оценки? Что по огневой, что по тактической, физической, марксо-ленинской. Преподаватели не нахвалятся будущим командиром РККА, пророчат ему блестящую карьеру. Большинству выпускников присвоено звание младших лейтенантов, немногочисленным отличникам — лейтенантов.

Подошло время выпуска.

Настроение у молодого командира было далеко не праздничным. Мучили недобрые предчувствия, не выходил из памяти жесткий разговор с чекистом. Органы обычно не забывают своих «подопечных», пасут их, как деревенский пастух пасет бычков. С тем, чтобы впоследствии отправить на мясокомбинат.

Как сложится его судьба? Вдруг вместо взвода отличник получит роту?

Или органы упрячут его за решетку с последующим переселением за Полярный

Круг? Или просто вычистят из армии, отправят в колхоз облизываться со свиньями?


В шесть вечера начищенные и наглаженные выпускники чинно заняли указаные им места в первом ряду перед президиумом. Во втором — командный состав училища, преподаватели. Остальные курсанты, которым еще предстоит стать командирами, расположились в задних рядах.

Большой зал клуба училища украшен непременными портретами Ленина-Сталина, лозунгами и плакатами. На стендах — фотографии лучших курсантов, преподавателей-участников гражданской войны. На сцене — красноскатерный стол, чуть в стороне — духовой оркестр. С другой стороны — трибуна, украшенная гербом Советского Союза.

Но выпускники смотрели не на лозунги, стенды и праздничную сцену. Все внимание — приглашенным девушкам, в основном, студенткам пединститута. Разодетые, веселые, они перешептывалоись, бросали на молодых командиров заинтересованные взгляды.

Видов рассеянно листал свежий журнал. Знакомства, флирт с перспективой женитьбы, без любви и привязанности — просто ради того, чтобы приехать в часть солидным, женатым человеком, не прельщали его. Сначала — вписаться в армейскую жизнь, найти себя в ней, потом уж думать о семье

— Семка, как тебе вон та, полненькая, а? — взволнованно шептал на ухо сосед, армянин по национальности. — Есть за что подержаться, да? Не люблю тонконогих, говорят, в любовных делах — ледышки, рожают не сильных мужчин — доходяг.

Видов равнодушно кивал. Нет, он не был равнодушен к расцвеченной девичьей стайке, наоборот, машинально искал среди студенток свой идеал подруги. И не находил. Все на одно лицо, вот только прически разные. Разве можно сравнить их с Клавкой? Та всем взяла — и фигуркой, и личиком, и умением ненаигранно смеяться.

Захотелось уйти в казарму, завалиться с книгой на заправленную постель. Не читать — думать, вспоминать школьные годы, рыбалки. Жаль нельзя покинуть клуб, командование училища не простит подобной вольности, вполне могут переделать назначение. И очутится отличник боевой и политической в какой-нибудь Тьму-Таракани в роли третьего помощника коменданта заштатного городишки.

Поэтому Семен терпел. Маскируя зевоту, прикладывал к губам наглаженный носовой платок, невидящим взглядом «изучал» плакаты и лозунги.

Как водится, торжественный вечер начался с доклада замполита. Первая треть — хвалебные песнопения в адрес руководителей партии и правительства, персонально — товарища Сталина. Потом — краткий анализ хиреющего империализма, в сравнении с набирающей силы страной Советов. Десяти минут хватило для перечисления успехов училища в подготовке грамотных кадров для армии. Еще меньше отдано отличникам. В заключении доклада — многословные напутствия будущим командирам. И опять надоевшие до тошноты здравицы.

Доклад завершился.

В зале облегченно зашевелились. Послышались аплодисменты. Кто-то фальшиво-восторженным голосом прокричал здравицу коммунистической партии и товарищу Сталину. Аплодисменты переросли в овации. Оркестр заиграл «Интернационал». Все встали. Несмотря на обыденность происходящего, Видов ощутил в груди волнение и гордость. За великий народ, за его могучие Вооруженные Силы.

— После десятиминутного перерыва в Большом зале — концерт художественной самодеятельности училища. В Малом — танцы под духовой оркестр.

Очередное послабление жесткой дисциплины — свободный выбор: хочешь иди танцуй, хочещь наслаждайся выступлениями певцов и танцоров. Курсанты и молодые лейтенанты друг за другом потянулись в Малый зал. Туда же пошли девушки-студентки. Смотреть и слушать самодеятельных артистов остались семьи командного и преподавательского состава.

Видов решил незаметно покинуть клуб. Сидеть в зале не хотелось, танцевать — тем более. Благо, все заняты своими делами, никто не заметит исчезновения лейтенанта. Да и кому он нужен? Особых друзей в училище Семен не завел — сказалась не нравящаяся многим излишняя прямота суждений, впрочем, недругов — тоже.

Но когда он пробирался среди танцующих, его неожиданно остановила тоненькая девушка.

— Разрешите пригласить вас на дамский вальс?

В глазах прыгают озорные чертенята, тонкие, не знакомые с помадой, губки насмешливо улыбаются. Дескать, не посмеешь отказаться!

Видов недовольно поморщился. Еще и кокетничает, полуребенок, еще и под руку берет. Но не отвечать же грубостью?

— Насколько понимаю, сейчас играют не вальс, а танго. Оно дамским не бывает.

— Любой танец может быть дамским, — кокетливо возразила «тростинка», назидательно грозя крохотным мизинцем. — Но мы с вами подождем вальса!

Девичья ручка вцепилась в рукав гимнастерки. В глазах бесенята сменились упрямыми огоньками. Видов покорился. Не удирать же? Они отошли в сторону, остановились рядом с колонной. Как на грех, танго сменилось фокстротом.

— Не знаю, как вас звать, — мучаясь неумения вести «светскую» беседу, произнес Семен. — Зовуткой, что ли?

— Почему зовуткой? Светлана. Можно — Светочка. А ваше имя мне уже известно — Семен Видов, да?

— Откуда? — удивился лейтенант. Не такая уж он значимая фигура, в училище — множество более интересных парней, достойных девичьего внимания. — Птичка на хвосте принесла?

— И вовсе не птичка, — по детски возразила студентка. — Ваши товарищи часто приходят в наш институт на вечера отдыха. Они и рассказали.

О чем именно рассказали лучше не уточнять — излишне гордый и самолюбивый парень может обидиться. Повернется и уйдет. А Светлане почему-то страшно хочется укрепить случайное знакомство. Не потому, что ей так уж понравился хмурый нелюдим — поспорила с подружками: заинтересует равнодушного парня, заставит его ухаживать.

Наконец заиграли вальс.

Со стороны, наверно, Видов и Гурьева выглядели комической парой. Он — рослый, широкоплечий, она — тоненькая, низкорослая, похожая на ребенка. Танцуя, Семен настороженно ловил надуманные насмешливые взгляды, но никто на них не смотрел — все были заняты своими проблемами.

Вальс сменился фокстротом. Видов проводил партнершу к подругам, но она не отпустила его — по прежнему держала за рукав гимнастерки.

— Знаете, мне нравится танцевать с вами… Пригласите на фокстрот… Потом — на танго…

Новые знакомые протанцевали весь вечер. Постепенно лейтенант увлекся, мысли о казарменной койке и недочитанной книге оставили его. Он уже не думал о назначении, о переезде на новое место службы, о родителях, вообще ни о чем.

Светлана послушно выполняла все предложеннные кавалером движения: отстранялась от широченной мужской груди и, наоборот, прижималась к ней упругими холмиками, заливисто смеялась, когда Семен поднимал ее над полом и нарочито сердито хмурила стрельчатые бровки, когда его рука, будто случайно, опускалась ниже талии.

Кажется, предстоит увлекательный вечерок, подумал загоревшийся парень. Он увлек партнершу в дальний, полутемный угол зала и легко, призывно прикоснулся губами к полуоткрытому девичьему рту. Губки едва заметно шевельнулись, но даже это Семен расценил ответным поцелуем,

— Не надо, — беспомощно прошептала Светлана. — Прошу… Не надо…

Но парень понял, что девушка не против продолжения беглого поцелуя, ее просьба — обычная дань невинной стеснительности.

— Надо, обязательно надо, — так же тихо проговорил лейтенант, всерьез завладев приоткрытыми губками. — Ведь надо, да?

В ответ — молчание, а поскольку оно означает согласие, парочка перебралась в пустующее клубное фойе, где под прикрытием развесистого фикуса Видов не только обцеловал покрасневшее лицо Светланы, но и дерзко покрыл поцелуями впадинку между холмиками грудей.

Девушка только вздрагивала и постанывала. На сопротивление не было ни сил, ни желания. Оттолкнуть приникшего к ней красавца казалось самой настоящей глупостью. Она уже целовалась с парнями, но никогда не испытывала такого наслаждения и радости. Кажется, нашелся тот единственный мужчина, с которым она соединится навек. Светлана начисто позабыла о сговоре с подружками, не думала о фактически выигранном пари.

Видов не строил так далеко идущих планов, он просто наслаждался.

Увлекательное занятие прервало появление в фойе группы курсантов в опровождении оживленных студенток. Еще бы, на улице — превосходная весенняя погода, когда уже отступили надоевшие холода, но еще не пришла летняя жара. Танцы — простая прелюдия к настоящим любовным приключениям.

— Хочу домой, — прерывисто прошептала Светлана, поправляя сбившееся платье и потревоженную прическу. — Проводите, пожалуйста…

Она могла бы и не просить, ибо разгоряченный парень ни за что не упустил бы возможности побыть с девушкой наедине. В сознании возникали и пропадали цветные кадры, пересохшие губы тянулись к влажным губкам девушки, жадные руки тянулись к ее груди.

— Ты где живешь? — спросил Семен, когда они вышли из клуба. — Наверное, с родителями?

Последний вопрос рассмешил успокоившуюся девушку. Кажется, «кавалер» нащупывает следующий ход, напрашивается в гости — чайку попить, пластинки послушать. А думает вовсе не о чае и музыке.

— В студенческом общежитии. В комнате — еще две студентки. Так что, не надейся… К тому же, комендант у нас — лютый зверь, дежурные — ему подстать — ни за что не пропустят вечером постороннего.

— Это меня да не пропустят? — выпятил мускулистую грудь лейтенант. — Спорим, пройду?

Девушка промолчала. Согласись поспорить — парень на самом деле проникнет в пустующую сейчас комнатенку. Судя по охватившей ее при поцелуях слабости, она не станет сопротивляться и тогда совершится то страшное, о чем она мечтает по ночам, мечтает и боится. Откажись спорить — вдруг лейтенант фыркнет рассерженным котом и уйдет. Лучше помолчать.

— Так хочешь угостить меня чаем или не хочешь?

Снова молчание, которое можно расценить и как согласие и как отказ Светлана шла рядом с Видовым, на всякий случай попрежнему придерживая его за рукав гимнастерки. Они медленно, нерешительно прогуливались мимо темных зарослей запущенного парка, в котором каждое дерево, каждая лавочка готовы были приютить «бездомных». Ни он, ни она не торопились в общежитие. Ибо это означает расставание, а расставаться — ни малейшего желания.

— Посидим, отдохнем малость? — не дождавшись ответа на вопрос о чае, Семен предложил другой вариант. — Да и куда торопиться — время детское, а мы с тобой уже выросли из младенческого возраста.

Не ожидая согласия, он неожиданно подватил девушку на руки и понес в темноту аллеи. Как на грех, все лавочки оказывались либо поломаными, либо недостаточно удобными для «отдыха». Светлана испуганно обняла парня за крепкую, литую шею и шептала: не надо, милый, прошу — не надо. Но не отталкивала, не пыталась высвободиться.

Устроились влюбленные в глубине эстрадной ракушки. Семен жадно впился в послушные губки подруги. Она не сопротивлялась, наоборот, отвечала такими же страстными поцелуями.

Сейчас, сейчас все свершится, надо оттолкнуть парня, найти убывающие силы, спрыгнуть с помоста и бежать к общежитию, думала девушка. Но сил уже не было, слабые тонкие руки с неожиданной силой обнимали лейтенанта, она уже не шептала обычного — не надо, с губ слетали другие слова: милый, родной, люблю.

В конце концов, свершилось — Семен овладел девушкой.

— Все же добился своего, нахал, — прошептала она, закрывая наготу остатками порванного подола. — Что же будет теперь?

— Как это что будет? — удивился Видов и неожиданно приказал. — Завтра утром никуда не уходи. Пойдем регистрироваться… Если, конечно, ты не против? — спохватился он.

Светлана не возразила, только что-то прошептала и покрыла лицо парня мелкими, торопливыми поцелуями.

Проводив девушку к общежитию, Видов возвратился в казарму. Шел по темной улице и недоуменно покачивал головой. Надо же, до чего расквасился, предложил девчонке, с которой только-что познакомился, руку и сердце! Каким же надо быть остолопом, чтобы, начиная самостоятельную жизнь, напяливать на себя семейное ярмо?

И все же от данного слова не отступил — не тот характер! На следующее утро заявился в студенческое общежитие, преодолел сопротивление дежурной, и беспрепятственно добрался до указанной ему комнаты.

— Готова, невеста?

Можно не спрашивать — Светлана в одолженнои у подруги светлом платьи с оборками сидела за столом, безвольно выложив на него тонкие ручки. Из завитых волос на чистый лоб упал упрямый локон. В глазах — ожидание и испуг.

— Думала не придешь, — беспомощно прошептала она, когда жених обнял ее за талию и поцеловал в губы. — Приготовилась на всякий случай.

Парню не положено знать о бессонной ночи, о завистливых восклицаниях подруг, о выборе свадебного наряда.

— Я ведь обещал… Побежали!

В загсе Видов со свойственным ему упорством и умением уговаривать преодолел нерешительное сопротивление заведующей. Ни о каком месяце ожидания и речи не может быть, молодой командир завтра, нет, сегодня вечером, отправляется к месту службы. Неужели такое заведение, как ЗАГС, разрушит его семейную жизнь?

В конце концов, дородная заведующая сдалась…

После завершения обряда бракосочетания моложожены вышли из ЗАГСа. Остановились на будьваре под развесистым деревом. Светлана крепко держала мужа за рукав гимнастерки, хотя можно было и не опасаться его бегства — залогом служит штамп в паспорте. Наподобии наручников или кандалов.

— Никаких свадеб, никакого торжества, — приказал Видов. — Отметим в части. Поэтому особо не распространяйся о замужестве.

Семен не знал, что его приказание запоздало. После ночной подготовки к брачной церемонии подружки Светланы не удержались и разнесли потрясающую весть по всем комнатам студенческого общежития. Как женским, так и мужским. Но признаваться в болтливости было стыдно.

— Как скажешь, милый, — покорно потупилась супруга. Тихо прошептала.

— Девочки на время переселились в другие комнаты…

Молодожены медленно пошли по бульвару, в конце которого высилось двухэтажное здание студенческого общежития. Что касается Светланы, она бы помчалась вприпрыжку. Неожиданное превращение в женщину зародило в девчонке не только сознание своей значимости, но и страстное желание снова отдаться неожиданно обретенному мужу.

— Поздравляю с законным браком! — трубно провозгласил дежурный, окутав супругов облаком табачного дыма. — Цветов не дарю — не купил, получите при крещении первого младенца.

Новобрачная мучительно покраснела и опустила голову. Дедок будто подслушал ее мысли. Видов досадливо поморщился.

Казалось, все жильцы общежития высыпали в коридор, Студенты шумно поздравляли молодоженов, намекали на обязательную комсомольскую свадьбу, студентки целовали молодую пару, дарили цветы. Все это раздражало Семена, но он старался благодарно улыбаться. Все же не выдержала, болтунья, растрезвонила на весь институт, не хватает еще поздравлений от декана и ректора, от партийной и комсомольской организации!

В комнате их ожидал еще один сюрприз. На этот раз — более приятный. Обеденный стол застелен наглаженной скатертью. В центре — небольшой букетик цветов и бутылка шампанского в окружении незатейливых закусок.

— Молодчины твои подружки, — улыбнулся Видов, в свою очередь разгружая портфель. Бутылка водки, полкило варенной колбасы, коробка шоколадных конфет. — Сейчас посидим, выпьем и — на боковую. Честно признаться, устал.

Стыдливость и радость охватили новобрачную. Пытаясь скрыть смущение, Светлана забегала по комнате, достала из тумбочки бумажные салфетки, включила электрический чайник, протерла стопки и фужеры.

Начали с шампанского. После первого фужера молодая вытерла губки и, закрыв глаза, подставила их Семену. В виде легкой закуски. Видов приложился к ним, как верующий к иконе. Странно, но привычное мужское желание не разгорячило его, оно дремало в глубине сознания, будто он целовал не женщину — беззащитного ребенка

Водочную бутылку не открыли — оставили на утро. Закусывать тоже не хотелось — ограничились несколькими конфетами.

— Все, — поднялся Видов и расстегнул портупею. — Где твоя койка?

Светлана, отвернувшись к окну, показала пальчиком на одну из кроватей. Погасила свет и скользнула под прикрытие открытой дверцы шкафа.

Оттуда доносился шелест сбрасываемого нарядного платья, взволнованное дыхание. Семен лежал под одеялом и нетерпеливо улыбался в темноту.

Ночь прошла незаметно. Кратковременные отдыхи сменялись бурными объятиями, разговаривать, обсуждать дальнейшую семейную жизнь не был ни сил, ни желания. Уже под утро Видов вдруг разговорился.

— Интересно, кто у нас появится: парень или девка? Хотелось бы — мужик. Я бы вывел его в люди, сделал настоящим командиром.

Теплая узкая ладошка легла на его губы. Светлана тихо засмеялась.

— Не надо торопиться, милый, сын или дочка — какая разница?

— Согласен — одинаково, — легко согласился Семен. — Через несколько дней мы с тобой уедем в часть. Распределили меня на Украину в стрелковый полк.

Несколько долгих минут смущенного молчания.

— Через несколько дней не получится… Семочка, сам подумай, мне осталось до диплома каких-то полтора года. Разве разумно бросать институт?

Видов высвободился из объятий жены, поднялся на локте, всмотрелся в ее бледное лицо.

— Ты хочешь сказать…

— Да, да, хочу! — нервно выкрикнула женщина. — Не могу я бросить учебу, как хочешь — не могу! Это все равно, что поставить крест на всю свою жизнь… Ну, кем я буду в твоей части? Обычной женой, такой же, как десятки жен твоих товарищей, да? Заниматься сплетнями, стирать белье и готовить обеды?… Нет, милый, согласиться на такое сверх моих сил…

Ладно, подумал Видов, успокаиваясь, впереди — почти неделя, Светка подумает, поймет и перерешит. Разве не глупость создать семью и тут же поставить ее на грань развала? Разве могут молодые супруги столько времени жить друг без друга?

Полуребенок, оказывается обладал недюжинной силой воли — Светлана не передумала. Внешне все было гладко — молодые проводили ночи без сна, часто прихватывали и послеобеденные часы. Когда они выходили на прогулки, встречные студенты понимающе подмигивали и завистливо вздыхали, девчонки перешептывались и хихикали.

Но что-то в молодой семье нарушилось, испортилась какая-то важная деталь. Занятие любовью не могло заполнить образовавшегося провала.

— Ладно, будь по твоему. Учись, — вынужденно согласился Видов.

Через неделю лейтенант уехал на Украину…


Городишко, носящий экзотическое название Ковыль, походил на большую деревню. Затененные разросшими деревьями широкие улицы, низкорослые хаты, крытые соломой. Только в центре — двухэтажное здание райкома партии и горсовета, напротив такое же — милиции.

Гарнизон стрелкового полка разместился на окраине. Длинные одноэтажные казармы, штаб осененный красным флагом, непременный плац для построений и строевых занятий. По другую сторону плаца — барак-лазарет. Чуть в стороне

— конюшни, парк для артиллерийской техники, мастерские, склады.

Три командира постояли на краю плаца, на котором сержант проводил занятия по строевой подготовке. Судя по неуклюжести красноармейцев и излишней строгости сержанта шло обучение новобранцев. В стороне покуривают два взводных — младщие лейтенанты. И это вместо того, чтобы самолично готовить из новобранцев солдат, про себя возмутился Видов. Ну, уж нет, такого в «своем» взводе он не допустит, в нитку вытянется, есть-спать не будет, а сделает будущее подразделение самым передовым…

Новое пополнение командного состава принимали, как говорится, на высшем уровне: командир полка, полный одышливый подполковник с припухшими глазами, комиссар, розовощекий, подтянутый, и начальник Особого отдела, сухопарый с узкими, недоверчивыми глазами.

— Семейные есть? — перебирая на столе личные дела командиров, спросил комполка. Будто семейное положение лейтенантов — главное их качество.

Двое отрицательно помотали головами. Семен промолчал.

Подполковник перелистал личные дела.

— Почему не признаешься, Видов? Стесняешься? Ну, ладно, — обреченно вздохнул он. — Твоя благоверная пока поживет у папы с мамой, освободится место в семейном общежитии — вызовешь… Так говорю, комиссар, или не согласен?

— Все правильно. Пусть лейтенант покажет себя, а мы поглядим: дать ему отдельную комнату или повременить.

Видов еще выше задрал голову, самолюбиво проговорил.

— Разрешите доложить, жена кончает институт, раньше, чем через год не образуется.

Подполковник облегченно вздохнул. Комиссар рассмеялся. Особист достал из кармана крохотный блокнотик и что-то черкнул в нем таким же маленьким карандашиком. Взял на заметку? Почему, что заинтересовло его в коротком докладе лейтенанта?

Со времени конфликта с комиссаром училища осталась у Видова этакая настороженность, ожидание продолжения училищных неприятостей. Нет, он ни о чем не жалел, вопросы комиссару тогда задавал не по простоте душевной — осознанно. Но как бы эта самая идиотская «осознанность» не аукнулась для него в полку?

— Ну, и слава Богу. А то не успеют принять подразделения — рапорт на стол: прощу разрешения вызвать горячо любимую женушку… Итак, молодежь, пойдете взводными. Чтобы никого не обидеть по одному в батальон… Другие мнения имеются?

Комиссар одобрил, особист равнодушно пожал плечами. И снова что-то черкнул в дамском блокнотике.

Вот и все знакомство. Если, конечно, не считать пространной лекции, прочитанной комиссаром и инструктажа в комнате Особого отдела. По поводу всепроникающей вражеской агентуры и, в связи с этим, необходимости постоянного контроля за разговорами среди личного состава.

— Это как понимать? — не выдержал Семен. — Стукачами обзаводиться?

Особист смерил дерзкого лейтенанта предупреждающим взглядом.

— Люди, помогающие органам в борьбе с вражескими разведками, именуются не «стукачами», а сексотами. Расшифровывается — секретный сотрудник.

Все равно стукач, подумал Видов, но высказать свое мнение вслух не решился. В памяти еще жил бывший ученик родителей, следователь НКВД. Не зря он угрожающе покачивал перед лицом навиного курсанта толстым указательным пальцем. Дескать, еще раз попадешься — не помилуем…


Потекла однообразная гарнизонная жизнь. Однообразная и поэтому скучная для других командиров. Видов вписался в службу с первых же дней после приема подразделения. С удовольствием проводил занятия по строевой, боевой и политической подготовке. Сержанты вслух роптали, но в душе были радехоньки — новый взводный освободил их от необходимости возиться с красноармейцами. Радость поуменьшилась, когда дотошный лейтенант их тоже поставил в строй обучающихся.

«Хороший командир», «неплохой мужик», «так себе — ни рыба, ни мясо», «хуже не бывает» — красноармейская масса оценивала своих командиров по многоступенчатой шкале. В большинстве случаев безошибочно. Видов «прошагал» по всем ступеням, начиная от «хуже не бывает» и кончая «хороший мужик». Не чурался играть с подчиненными в волейбол, на занятиях по физической подготовке самолично крутил на турнике «солнышко», прыгал через «коня». Во время учебных стрельб гонял подчиненных до седьмого пота, заставляя не просто стрелять по мишеням — делать это лежа, с колена, стоя, после утомительного марш-броска.

Командир батальона несколько раз побывал на взводных занятиях. Удовлетворенно качал головой. Точно так же был удовлетворен проверкой занятий по политподготовке и дотошный комиссар полка.

Больше проверок не было — командование, похоже, уверилось в способностях нового взводного.

Видов не просто командовал взводом — он с под"ема до отбоя жил в казарме, питался из солдатского котла. В общежитии только спал или изредка заглядывал за письмами.

— И зачем ты так выкладываешься? — недоуменно пожимал узкими плечами сосед по комнате, интеллигентный очкарик. — Думаешь досрочно еще один кубарь подвесят? Зря надеешься, сколько служу — такого не упомню. Лучше после обеда пойдем к одной моей знакомой. Библиотекаршей работает, видная девка. Она спроворит подружку — отлично время проведем.

— Пригласи кого другого, — хмуро советовал Видов, вскрывая конверт с очередным супружеским посланием. — Хочу ночью устроить во взводе свою учебную тревогу. Незапланированную. Погляжу, как хлопцы уложатся в норматив.

Сказал — будто отрезал. Обиженный сосед натянул начищенные кирзачи и отправился искать другого партнера. А Семен углубился в чтение письма. Хмурился и улыбался, но чаще — хмурился.

Письма от Светланы приходили через день. Она подробно описывала студенческие будни, чем занимается по вечерам, какую кинокартину смотрела. В каждом письме — самый главный для нее вопрос: дадут ли мужу отпуск и, если дадут, то когда?

Семен отвечал значительно реже — один раз в неделю. Для более частой переписки не хватало времени — все оно было отдано взводу. От под"ема и до отбоя. Без праздников и выходных дней.

Через месяц взводного вызвали к командиру батальона.

— Вот что, Видов, принимай роту… Понимаешь какое дело, бывший ротный оказался продажной сукой, агентом японской разведки. Но наши органы не проведешь — ночью его арестовали.

Своего ротного, старшего лейтенанта, Видов не то, чтобы любил — уважал. За немногословие, за справедливость по отношению к красноармейцам и младшим командирам. Он просто не мог представить его в роли предателя, врага народа.

— Может быть, ошибка вышла, товарищ майор? Не похож мой ротный на предателя, никак не похож.

— Ты что же считаешь, что у врагов народа на лбу написано, кто они такие? Наивный ты человек, лейтенант…

— И все же не верю! Давайте, товарищ майор, напишем хорошую характеристику, а? Вдруг чекисты прочитают и поймут…

— Все ясно без характеристик и аттестований. Твой ротный оказался предателем, понял?… Все, прения закончены — вечером принесешь рапорт о приемке роты! Свободен!

Памятуя накачку, которую он получил от следователя НКВД во время пребывания в училище, Видов больше не стал упрямиться — пошел в канцелярию роты. По поведению батальонного, по тому, как тот стыдливо отводит взгляд, он чувствовал, что никакой ошибки не произошло, старшего лейтенанта просто оклеветали.

Так, не прослужив и полугода, недавний курсант получил немалое по тем временам повышение по службе.

Через неделю — еще одна новость. После того, как рота удачно отстрелялась на полковом полигоне, майор вызвал к себе ее молодого командира.

— В полковой школе младших командиров — выпуск. В знак пооощрения за достигнутые твоей ротой успехи разрешаю отобрать лучших сержантов.

Поощрение — так себе, на уровне обычной благодарности, без премий и грамот. Но Видов удержался от язвительного ответа, ограничился обычным ответом: служу Советскому народу!

Глава 11

«… Судьба все время смеялась надо мной. В очередной раз — после окончания полковой школы младших командиров. Я уже надеялся, что наши пути с удачливым Семкой не пересекутся. И снова ошибся…»

Сидякин.

«… Почему я своими руками разрушила семью? Впоследствии долго и мучительно размышляла об этом. Скорей всего не хотелось превратиться в бесправную супругу преуспевающего мужа, мотаться вместе с ним по таежным или степным гарнизонам…»

Доктор педагогических наук Гурьева.

В канцелярии полковой школы, перебирая личные дела недавних курсантов, Видов натолкнулся на знакомую фамилию. Прохор Сидякин. Вот это фокус! Надо же, судьба свела односельчан, друзей юности далеко от Степанково, на украинской земле! Такое возможно разве только в сказке! И все же с фотографии, пришпиленной к обложке личного дела, на Семена смотрит Прошка. Вопросительно и завистливо.

— Разрешите мне переговорить с сержантом Сидякиным, — внешне равнодушно обратился лейтенант к начальнику школы. — Если он согласится

— возьму к себе.

— Первый раз слышу о каком-то согласии, — удивился капитан. — Это в колхозе его спрашивают, да и то — не всегда. А у нас, между прочим, армия.

Вволю поудивлявшись, он все же приказал вызвать сержанта.

Когда Прохор, неуклюже косолапя, вошел в канцелярию, он нисколько не удивился. Словно неожиданная встреча с другом-врагом давным давно запланирована. Четко доложил о прибытии и вопросительно поглядел не на Семена — на начальника школы. Дескать, что прикажете, зачем вызвали?

Ответил не капитан — Видов. Не официальным голосом, каким принято разговаривать с подчиненными, — дружески. Даже подошел и полуобнял.

— Привет, Прошка! Рад видеть тебя… Пойдешь служить к нам в батальон? Предлагаю не в качестве помкомвзвода — старшиной роты.

Сидякин раздумчиво перевел взгляд с лица ехидно улыбающегося капитана на прямоугольник окна. Снова превратиться в человека второго сорта, завидовать свежеиспеченному комроты, его успехам и продвижению по служебной лестнице? Можно ли вытерпеть такое унижение?

Но предлагаемую горькую пилюлю подсластила предложенная должность ротного старшины. Это, конечно, власть относительная, но все же — власть.

— Согласен, товарищ лейтенант, — наконец, вымолвил он, мысленно взвесив все за и против. — Служба — есть служба. Какая разница — где и в какой должности?

Семен улыбнулся и отложил личное дело нового старшины. Заодно — еще трех младших сержантов-отличников. Он понимал, что совместная служба с другом юности, который, к тому же, обладает сложным характером, будет нелегкой. Но кроме службы есть еще и воспоминания о рыбной речушке Ушица, начальной, а потом и средней школе. И эти воспоминания оказались решающими, перевесили тягостные сомнения…


Очень скоро новый ротный старшина почувствовал, что его должность далеко не так легка, как ему казалось. Видов не признавал иных отношений, кроме служебных. Во время одного из утренних осмотров лейтенант заставил двух солдат размотать обмотки и снять ботинки. Увидел потертости и нахмурился.

— Еще раз замечу, — жестко проговорил он в помещении каптерки, — накажу. Понял, бездельник или пояснить другими словами? Я за тебя работать не намерен!

Через неделю — плохо покрашена ружейная пирамида. Выговор. Через полмесяца дневальные оставили невымытым участок пола перед помещением канцелярии. Еще один. Потом замечания посыпались одно за другим: старшина не отремонтировал солдатскую обувь, плохо инструктирует наряды, бардак в каптерке.

— Ты собирашься работать по настоящему или мне придется принять другие меры?

На лице Сидякина появились красные пятна, ладони вспотели. И это с ним так разговаривает односельчанин, одноклассник! Зря все же он согласился пойти к нему под начало, уж лучше — помкомвзводом в другое подразделение.

Зависть постепенно перерастала в ненависть, она накапливалась, создавая опасную критическую массу. Вот-вот взорвется, уничтожив все вокруг.

— Чего молчишь? Отвечай — понял или не понял?

Пришлось Сидякину заглушить в себе взрывчатое негодование и сквозь зубы ответить: да, понял, больше не повторится.

— Вот это другой разговор, — более мягко проговорил ротный. — И не рычи на подобии сторожевого пса при виде постороннего — не испугаешь. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой…

Прохор заставил себя улыбнуться. Странная это была улыбка: доброжелательная и злобная, одновременно.


Между тем, незаметно подошло время первого отпуска ротного командира. Получив устное разрешение комбата, он уложил вещи в походный чемоданчик и отправился в штаб полка для получения отпускных документов и литера на проезд к месту проыедения отпуска. Шел медленно, наслаждаясь теплой погодой, и размышлял о предстоящем отдыхе. Где его провести: с родителями или с женой?

Семен не был примерным сыном, но отлично понимал, что не навестить родителей — кровно их обидеть. С другой стороны, Видов — женатый человек и поэтому не имеет права не увидиться с законной супругой, с которой столько времени находится в разлуке.

Выход один — заехать к Светлане и потом вместе с ней погостить в Степанковке. Одним махом убить двух зайцев: и с женой увидеться, и родителей навестить.

В штабе полка тихо. Длинный коридор пустует. В десяти шагах от холла, в котором стоит, охраняемое часовым, зачехленное Знамя полка, находится строевой отдел. Зайти, получить отпускное свидетельство. выправить литер — дело нескольких минут.

— Видов, зайди ко мне.

Особист? Не иначе, черт его принес в холл! Одим внешним видом сухопарый капитан с узкими глазками и крепко сжатыми губами способен испортить настроение. Но против рожна не попрешь — пришлось подчиниться.

Плотно закрыв дверь кабинета, особист на два оборота повернул ключ в замке. Тихо прогворил скрипучим голосом.

— Садись. Разговор долгий.

Видов присел к приставному столику, выложил на зеленое сукно руки, вопросительно поглядел на капитана. Если беседа затянется, можно опоздать в строевой отдел, писаря разбегутся и отпуск автоматически перенесется на завтра.

Но говорить об этом не хочется — капитан подумает: жалуется ротный, а унижаться Семен не привык. К тому же, его мучила неопределенность, понимал

— так просто в Особый отдел не приглашают. Неужели сработал давний грех, когда курсант-недоумок вознамерился задавать комиссару училища дурацкие вопросы?

Капитан минут пять погулял по комнате, постоял у окна, любуясь видом училищного плаца. То ли продумывал предстоящую беседу, то ли накачивал у молодого командира чувство страха. Возможно, и то, и другое. Наконец, возвратился к столу, уселся напротив ротного, воткнул в его физиономию изучающий взгляд.

— То, что я сейчас скажу, никто не должен знать. Понимаешь, никто! — раздельно выговорил особист, постукивая по столу в такт словам ребром ладони. — Нам стало известно, что у тебя сложились близкие отношения с комбатом… Так?

— Обычные. Майор приказывает, я выполняю. Разве бывают в армии другие? Думаю, добрые отношения не мешают службе, наоборот — помогают…

— Больно ты разговорчив, лейтенант… Впрочем, здесь можешь говорить.

Я — вроде священника, могу отпустить грехи, могу не отпустить… Итак, однажды майор в разговоре с тобой выразил недоверие советскому правительству, — взмахом худой руки особист будто заткнул собеседнику рот.

— Мало того, предложил тебя работать на немецкую разведку.

— Не было такого!

Видов резко встал, стул с грохотом опрокинулся на пол.

— Сидеть! — негромко приказал капитан. С такой силой, что Семен послушно поднял упавший стул и сел на него. Только руки на скатерть не выложил — сжал в кулаки и пристроил на коленях. — Если я говорю, что такая беседа была, значит так оно и есть… Вот что, лейтенант, ты только жить начинаешь, перед тобой — широкая дорога. Поэтому не ершись, делай так, как я скажу.

— Но ведь такого разговора не было. И не могло быть!

— Было, не было — не в этом суть… Возьми лист бумаги и напиши то, что сейчас продиктую… Учти, напишешь ты или не напишешь, ничего это не изменит, твой батальонный командир уже приговорен.

Семен слышал — ротного арестовали после получения Особым Отделом рапорта одного из командиров взводов. Вернее, не рапорта — гнусного доноса, видимо, продиктованного тем же капитаном. Ну, уж нет, с ним такой фокус не пройдет, решительно подумал Видов и почему-то сразу успокоился. Говорил четко и внятно, будто находился не в кабинете начальника Особого Отдела — на плацу перед строем роты.

— Ничего писать я не буду, — встал, выпрямился, руки — по швам, подбородок задран. — Батальонный — честный коммунист, настоящий командир.

Несколько долгих минут особист, прищурившись, с любопытством оглядывал сосунка, который осмелился возражать ему. Нет, не ему — всесильным органам. Впечатление — выбирает в лейтенантском теле одному ему известную точку, в которую можно выстрелить.

— Жаль, — вздохнул он. — Упрям ты до глупости. А ведь мог бы сделать хорошую карьеру, мог… Не хочешь писать — твое дело, упрашивать не стану. Советую начисто забыть все, о чем мы с тобой сейчас говорили. Понимаешь — все! Распустишь язык — так далеко упрячем на всю оставшуюся жизнь, что папа с мамой не отыщут… Пошел вон!

Последние слова выстрелены с досадой и злостью. Видимо особист рассчитывал на другую реакцию недавнего курсанта и ошибся. Знай он про особенности Видовского характера, ни за что не пошел бы на откровенность. Вызвал бы безвольного взводного-очкарика, тот жалобно помемекал бы, слегка посопротивлялся, но потом поступил бы так, как ему приказали.

Выскочил Видов из кабинета — глаза вытаращены, спина мокрая от пота, пальцы рук подрагивают. Господи, да что же это творится, за что хотят посадить командира батальона, в чем он провинился перед органами? Или, на самом деле, предатель, агент зарубежной разведки? Глупости, остановил Видов дурацкие мысли, скорей нахальный особист сам предатель и диверсант.

Коридор попрежнему пустовал. Лейтенант прошелся по нему, вернулся — никто его не остановил. Значит, арестуют позже, под покровом темноты. Особист — не тот человек, чтобы простить поведение слищком уж независимого ротного, он не забудет дерзкого отказа написать донос.

Схватят ночью? Шалишь, капитан, не получится, с насмешкой подумал «шпион и предатель», в девять вечера он будет уже катить по по направлению к родной Волге. А там как Бог даст. Авось, к его возвращению в полк либо особист одумается и помягчеет, либо уберут его в другой гарнизон. Естественно, с повышением. За отлично проделанную работу по искоренению в полку крамолы.

Оформив необходимые документы, Видов забежал в общежитие, схватил заранее подготовленный чемоданчик и на попутке уехал на вокзал…


Чем ближе к родным местам под"езжал Видов, тем дальше отступали тревожные мысли о странном разговоре с полковым особистом. В конце концов он решил, что капитан просто испытывал его, что отказавшись писать донос он поступил правильно, что никакого ареста можно не бояться.

За вагонным окном бежали поля, перелески, реки, удивительно симпатичные деревушки. Именно здесь в стенах военного училища недавний школьник почувстввал себя полноценным мужчиной. А когда Семен увидел на окраине городишки училищные казармы, сердце застучало с удвоенной силой.

Когда поезд, устало отфыркиваясь, остановился и носильщики, весело покрикивая и обгоняя друг друга, разбежались вдоль состава, Семен уже не думал ни о своем курсантском прошлом, ни об армейском настоящем, все его мысли сосредоточены на предстоящей встрече со Светланой. Не дожидаясь трамвая, он подхватил легкий чемоданчик и, срываясь на бег, пошел по тротуару по направлению к студенчесому общежитию. Мысленно уговаривал себя не торопиться, вести себя солидно, как подобает лейтенанту и командиру роты, но ничего поделать не мог — ноги сами несли его по улице, на розовощеком лице расплылась глупая улыбка. Сегодня — воскресенье, поэтому Светка у себя, читает, лежа на кровати и укрыв ноги пледом, либо занимается хозяйственными делами — стирает, гладит, готовит. Увидит мужа — радостно всплеснет руками, повиснет у него на шее…

В полутемном холле общежития клюет носом дежурная бабуся. Перед ней на столе — свежая газета, но глаза под очками закрыты. Наверно, досматривает бабка ночной сон, никак оторваться от него не может. Но при появлении Видова встрепенулась.

— По какой надобности? Покажь пропуск!

— Не узнаете, баба Фрося? Это же я, Семка Видов?

— Много вас таких слетается пчелами на мед, — заворчала старая, высвобождая из-под платка ухо, поросшее седыми волосинками. — Токо у меня не пройдет. Покажь пропуск или покидай общежитие. Украдешь девчонку, как скажу комендантше, чем оправдаюсь?

Ворчит, негодует, но улыбка, раздвинувшая сухие сморщенные губы, говорит о разыгрываемой комедии. Поэтому Семен не стал настаивать, качать права, подождал окончания бабкиного монолога.

— Ладно, Семка, ужо узнала. На побывку или навсегда?

— На побывку, бабушка… Светлана — в той же комнате?

— А куды ей деваться? Сидит девицей в теремке, выглядывает в окно добра молодца. Беги, парень, торопись, заждалась тебя женушка.

Подталкивать парня нет необходимости, забыв о солидности и командирском достоинстве, Видов побежал по длинющему коридору. Из общей кухни доносятся стук посуды, развеселые девичьи голоса, из приоткрытых дверей комнат выглядывают их обитатели, переговариваются, пересмеиваются.

На нетерпеливый стук по дверной филенке никто не ответил. Посчитав долг вежливости выполненным, лейтенант осторожно приоткрыл дверь, заглянул в знакомую комнату. Светка, в легком халатике и накрученных бигудях, прикрытых шелковой косынкой, сидит за столом, склонившись над раскрытой книгой. Две ее подруги лежат на своих кроватях, перешептываются. Тоже — в халатиках и бигудях. На столе — чайник, три чашки на блюдцах, хлебница с подсушенными ломтиками хлеба.

— Разрешите? — прикрыв за собой дверь, Видов прислонился к ней. Чемоданчик поставил у ног. — Не ждали?

— Господи, Семчик!

Светка подскочила и повисла на шее мужа, покрывая поцелуями его лицо, гимнастерку на груди. Ее подруги подхватились и выбежали в коридор. Сейчас укроются в соседней комнате, снимут бигуди, причешутся, накрасятся и просительно постучат в родную обитель.

— Сегодня не возвращайтесь, переночуйте у подружек! — не выпуская жену из объятий, крикнул вслед им Видов. — Завтра — милости просим, отпразднуем мой отпуск!

Запер на три оборота ключа дверь, подхватил жену на руки и понес к кровати. Халатик сам собой очутился на полу, сверху сброшена гимнастерка, галифе. Светка, тихо покрикивая и задыхаясь, отдалась обретенному мужу. В потемневшей комнате вспыхнули бенгальские огни, мир растворился в объятиях…

Прошел час. Видов лежал под простыней и не сводил взгляда с хозяйничающей женщины. А она принесла из кухни горячий чайник, нарезала хлеб и колбасу. Перетянутый пояском халатик, падающие на лоб белокурые локоны, обцелованные вспухшие губешки.

— Поднимайся, сладкоежка, поедим, — стыдливо отводя глаза от мускулистой мужской фигуры, пригласила Светка. — Не знала, что приедешь — не приготовила обеда. Сейчас обойдемся бутербродами, позже сварю борщ.

— Погодим… Иди ко мне, недотрога!

— Ишь, чего захотел, разбойник! Хватит того, что уже получил. Доиграемся до… сыночка.

— Ну, и доиграемся, что из этого? Все равно, рано или поздно, случится.

Все же поднялся, натянул галифе, рубашку и с голой грудью уселся за стол. Есть не хотелось, но не хотелось и обидеть подругу — она ведь старалась накрыть на стол. Они пили крепкий чай, обменивались понимающими улыбками. Иногда парень, будто невзначай, прикасался к девичьей шейке, накрывал большой ладонью пугливо вздрагивающую ручку.

— Завтра поедем в Степанковку, — почти приказал он. — Поживем у родителей и — в часть. Нам уже выделена отдельная комната в семейном общежитии.

Светлана потупила глазки, поставила на блюдце недопитую чашку.

— Не получится. У меня на днях начинается практика. Поживем здесь.

— Погоди, Светка, не выступай! Жена ты мне или не жена? Перейдешь на заочное отделение, на диплом приедешь — никаких проблем!

— Есть проблемы, милый, есть… После практики сразу — диплом, потом… — она помолчала, будто готовя мужа к чему-то непоправимому. — Мне предложили аспирантуру. Отказаться — глупо. Я уже дала согласие…

— Так и будем жить порознь?

Разговор начал приобретать характер семейной размолвки. До сильных выражений еще не дошло, но Видов говорил короткими отрывистыми фразами, отдаленно напомнаюшими удары хлыста. Светлана отвечала мягко, будто воспитывала несмышленыша, но за этой мягкостью пряталось упрямство.

— Почему порознь? Переведешься сюда, в то же самое училище, которое ты так успешно закончил. Думаю, не откажут, у нас берегут семьи…

— А если откажут?

— Откажут тебе — напишу я. Вплоть до наркома обороны.

Семен поднялся, подошел к стулу, натянул гимнастерку, подпоясался. Остановился возле смятой постели, с непонятным любопытством несколько минут смотрел на нее. Будто вспоминал женские ласки, дрожащее в его объятиях тело Светки.

А она, с таким же неосознанным любопытством следила за каждым движением мужа, знала, что Видов сделает в следующее мгновение, как посмотрит на нее, что скажет.

Уже стоя с чемоданчиком в руке возле дверей, он повернулся. В глазах — по льдинке, губы крепко сжаты. В голосе — командные нотки. Будто перед ним не любимая женщина — красноармеец-первогодник, которого еще учить и учить.

— Просить перевода не буду. Надумаешь приехать — телеграфируй, встречу. Пока поживу холостяком. Не привыкать.

В ответ — упрямое молчание. Только когда громко хлопнула дверь,

Светлана болезненно вздрогнула.

Видов шел по коридору, выпрямившись, высоко вскинув гордую голову. Выглянувшие из соседней комнатушки Светкины подруги — уже причесанные и накрашенные — недоуменно переглянулись. Что произошло между молодоженами? Почему они не наслаждаются радостями долгожданной встречи? Куда пошел Семен? Может быть, им не хватило закуски либо выпивки? О размолвке не думали, такая мысль казалась невероятно глупой. Все остальное расскажет подруга. Извечное женское любопытство работало на полную мощность.

Когда они вбежали в комнату и набросились на Светлану с добрым десятком вопросов, на которые она просто обязана выдать самые подробные ответы, жена лейтенанта стояла возле окна, глядя на заоконную жизнь сухими глазами. Она отлично понимала, что ее замужеству пришел конец, что Видов ни за что не сломает себя, не попросит перевода. С другой стороны, аспирантура, кандидатская степень, научная деятельность перевешивает на жизненных весах семейную жизнь. И все же горечь происшедшего разрыва сушила сердце и глаза…


Всю дорогу до узловой станции, откуда до Степанковки шел рейсовый автобус, Видов простоял в тамбуре вагона. Бездумно смотрел на пробегающие мимо деревушки, жевал давно погасшую папиросу. Мысленно прокручивал все, происшедшее с ним в студенческом общежитии.

— Товарищ командир, спать будете? Я постелила, — выглянула в тамбур курносая проводница. Дело, конечно, не в отдыхе пассажира, просто понравился ей крутоплечий крепыш с курчавыми волосами и дерзкими глазами.

— До вашей станции — семь часов, успеете выспаться…

— Спасибо, — рассеянно ответил Семен, выбросив в жестяную пепельницу изжеванную папиросу. — Сейчас лягу.

Забросил на верхнюю полку чемоданчик, пристроил под ним снятые сапоги, с наслаждением вытянулся поверх изношенного вагонного одеяла. Странно, но уснул сразу, без сновидений и предварительного счета. Полковые проблемы и семейные неурядицы будто провалились в черный провал.

Проснулся тоже мгновенно, еще до того как рука проводницы тронула его за плечо. Пружинисто спрыгнул с полки. Неизвестно чему рассмеялся. Скорей всего, своей бодрости и силе.

— Спасибо, курносая. Получи за постель.

Девица, жеманясь и краснея, взяла деньги, отсчитала сдачу. Перед тем, как выйти на перрон, Видов все же ущипнул проводницу за румяную щеку, провел ладонью по пухлому плечику.

— Адресочек не дашь? — равнодушно поинтересовался он, прощаясь. — Вдруг доведется бывать в вашем городе — загляну на огонекк.

— Разве дождешься? Небось, уже окольцевали…

И все же, на всякий случай, черкнула на куске оберточной бумаги свой адрес. Вдруг парень не шутит, не подсмеивается, действительно, заглянет? А он, едва выйдя на привокзальную площадь, начисто позабыл о курносой девушке и своем обещании «заглянуть». Ибо ловеласом Семен никогда не был, а неудачная женитьба на Светлане еще больще разогрели в нем антиженские настроения.

Автобус, как всегда, на линию не вышел — то ли поломался, то ли начальство отправило его по другому маршруту. Что же делать? Стаптывать подметки или искать попутный транспорт? Расстояние немалое — больше пятидесяти верст, дома появишься не раньше полуночи.

В очередной раз ему повезло. На противоположной стороне захламленной площади сидел в пролетке бородатый мужик… Да это же дядька Трифон, обрадовался Видов. Обычно бородач возил на своем транспорте местное начальство — председателя сельсовета, секретаря парткома. Наверно, приехал за прибыющими деревенскими руководителями. Ехать вместе с ними Семену не хотелось, но так же не хотелось и шагать по пыльной дороге.

— Дядька Трифон, здорово!

— Здорово, коль не шутишь, — неприветливо отреагировал возница, щурясь от едучего табачного дыма. — Дак енто же Семка, тудыть и растудыть! — засмеялся-закашлялся он. — Не узнать парнягу — в командирском снаряжении, с кубарями в петлицах… Решил навестить родителев, да?

— Навестить. Да вот незадача — говорят, автобуса сегодня не будет.

— Не будет, — подтвердил дядька. — Потому как автобусное начальствие как хочет, так и вертит… Садись в пролетку, милок, да поедем с тобой пылюгу глотать. Председатель, язви его в корень, грозился приехать с области, велел подать ему под задницу экипаж. И не приехал. А мне ждать следующего поезда без интересу, за енто не платят.

Видов охотно принял приглашение — уселся на заднее сидение. Дядька Трофим помедлил, погасил о подошву догоревшую цигарку и пересел с облучка на место рядом с пассажиром.

— Пару рубликов отстегнешь, командир? — заискивающе спросил он.

— Обязательно!

Отдохнувший мерин с места пошел рысью. Возница не подстегивал его — говорил безостановочно, сообщая односельчанину самые свежие новости. В основном, они касались женской части населения. Припечатывая их чисто народными присловьями, нередко — с примесью матерщины, Трофим прошелся по всем местным знаменитостям — самогонщицам, сводням, гадалкам, сплетницам.

Видов слушал в полуха. Пытаясь забить в себе воспоминание о Светлане, думал о своей роте, о предстоящих в будущем месяце учениях, о дотошливом комбате, о ленивом взводном-очкарике. Короче, обо всем, что до отказа заполнило жизнь армейского командира.

— … самая раскрасавица, краше не сыщешь. И помыслить трудно, што такая прелестница произошла из трухлявого корня иксплуататора-лавочника и его любовницы, слабой на низ. Всем взяла девка: и фигуркой, и разумом, и добротой…

— О ком это ты, дядька Трофим? — удивился Видов. — Что за «раскрасавица» в деревне появилась?

— Как енто появилась? — ощетинился рассказчик. — Родилась тамочки, выросла. Вот только училась в районе… Енто я говорю о Клавке Терещенко.

Семен задумчиво улыбнулся. В памяти возник образ тонконогой девчонки, подруге детства…


Родители встретили сына по учительски сдержанно. Отец поворчал по поводу его «солдафонского» будущего, мать сокрушалась, считая, что в сыне гибнет талантливый поэт. Но за этой сдержанностью Семен привычно распознал родительскую любовь. Не слезливо-сентиментальную, не показную, а настоящую, которой можно гордиться.

После объятий и поцелуев его усадили за стол и мать подала фамильное блюдо Видовых — винегрет с разделанной слабосоленной селедкой. Отец, таинственно подморгнув супруге, извлек из кухонного шкафчика бутылку деревенского самогона. Семен улыбнулся. Он отлично изучил характер родителей, знал все их привычки. Батя после первой же рюмки начнет дурачиться, нарочито запинающимся голосом петь волжские песни. Мать, так же притворно гневаясь, уберет едва початую бутылку.

Так и произошло: отец запел, мать рассердилась. На кухонном столе исходил паром ведерный самовар.

— Ты, Семенка, все один да один, когда появится голубка?

О женитьбе на Светлане Видов предпочел не сообщать родителям. Будто заранее знал, что его семейная жизнь — временное явление. И все же материнский вопрос — острая, ранящая душу, булавка.

— Не нашел еще по вкусу, мама. Наверно, излишне разборчив. Одна некрасива, другая глупа, третяя — и то, и другое, вместе взятое… А мне, между прочим, и одному жить неплохо, — с бравадой закончил он.

— Раньше свахи были, подбирали пары, сейчас молодежь стала слишком самостоятельной — не подступишься, не угодишь… Впрочем, это твои проблемы, навязывать свое мнение не стану…

Отец оторвался от проверки ученических тетрадей, подмигнул сыну. Дескать, стареет твоя мать, вот и тянет ее к внукам и внучкам. Терпи, не вздумай возражать — обидится. А Семен, между прочим, не возражал, согласно кивал, многозначительно улыбался. Обнадежил мать легким намеком на некую свою знакомую девушку — красивую и, главное, умную.

На второй день Видов, сменивший форму на белые, полотнянные брюки и сшитую материнскими руками такую же белую рубашку, на улице встретил Клавку. В начале не узнал — прошел мимо, потом обернулся. Прав был дядька Трофим — настоящая русская красавица!

Девушка тоже обернулась, но не окликнула друга детства — просто послала ему смущенную и горделивую, одновременно, улыбку. Вот, дескать, я какая стала!

Помедлив, Видов подошел к ней.

— Привет, Клавка!

— Привет, Семка! Куда уж узнавать — командир… Приехал в отпуск? Или

— навсегда?

— В отпуск.

Не сговариваясь, они пошли по улице к речке. Ушица приветливо журчала, иногда посредине реки, на ее глади плескалась крупная рыба, мелкая рыбешка паслась возле берега. У парня зачесались руки побежать домой, взять спрятанные под стрехой в сарае удочки, накопать червей и — к знакомому перекату или к омуту. Останавливала его девушка — расстанешься — больше можно не встретиться.

— Надолго?

— Месяц. Но уеду пораньше — дела… А ты как?

— Закончила медучилище, работаю в нашей больничке. Мелковато, конечно, скучно, наберусь опыта — перекочую в город… А ты женился, наверно, детишками обзавелся?

И снова, как в разговоре с родителями, Видов промолчал. Отделался ничего не говорящей улыбкой. Стыдно признаться о разрыве с женой. В свою очередь, спросил о семейных делах Клавдии. Та покраснела, потупила озорные глаза.

— Холостая… Пока холостая, — уточнила она. — Наш доктор в мужья набивается, ходит за мной, как пришпиленный. Иногда думаю — рискнуть, зарегистрироваться? Человек он солидный, грамотный, институт закончил, обещают дать в районе квартиру… Как думаешь, рискнуть? — неожиданно спросила Клавка, глядя на Семена из-под завесы длинных ресниц.

— Ни в коем случае! — неожиданно для себя запротестовал Видов. — Потом всю жизнь будешь каяться!

— Почему каяться? — в свою очередь удивилась девушка. — Муженька возьму под каблучек — не вывернется, не посамовольничает. Потому-что женщина — основа семьи…

Семен не стал опровергать — мысленно удивлялся неожиданной своей реакции на возможное замужество подруги. Что ему из того, выйдет Клавка замуж либо останется одинокой? Дурацкий все же у него характер — ничего не прячется в душе, все изливается наружу. И хорошее, и плохое.

Подощли к берегу, остановились. На противоположном берегу резвились в воде голые ребятишки. Оттуда доносился веселый смех, ребячьи выкрики. Дальше по полю жуком ползал трактор, по проселочной пыльной дороге медленно ползли нагруженные телеги. С головами, покрытыми цветастыми косынками, работали колхозницы.

— Искупаемся?

— Давай! — оживилась Клавдия. — Я, как знала, купальник надела.

Лейтенант сбросил одежду, мельком поглядел на спутницу и отвел загоревшиеся глаза. Купальник облегал точенную фигурку, обрисовывал бугорки грудей и мягкого рисунка бедра. Семен ощутил неприсущую ему неловкость, поэтому когда девушка, по-мальчишески ухнув, прыгнула в воду, облегченно вздохнул.

Все было, как в далеком детстве: Клавка плескала воду на парня, хохотала, Семен отвечал ей тем же. Подныривал под девушку, хватал ее за ноги. Она повизгивала, дергалась. Семен окончательно забыл о странной беседе в кабинете особиста, о фактическом разрыве со Светланой, вообще обо всем, что произошло до встречи с Клавдией.

— Писать будешь? — спросил Видов, когда, одевшись, они медленно пошли к деревне. — Ночью на дежурстве делать нечего, вот и пиши.

— Обязательно буду, но только тогда, когда получу твое письмо. А то загордишься… Кстати, хочу спросить — в каком ты звании? До генерала не дорос?

— Больно быстро хочешь! Перед самым отъездом пообещали добавить кубарь. Значит, буду старший лейтенант. Командир роты.

— Ух ты! Поздравляю… Пиши свой адрес, — протянула она листок бумажки и карандаш. — А то забудешь.

Видов написал: Украина, город Ковыль, войсковая часть…

— А где же улица, номер дома, квартиры? — с наивностью ребенка недоуменно повертела бумажку Клавдия. — Вдруг почта не найдет?

— Непременно найдет, — рассмеялся Видов.

Прощаясь на околице, договорились рано утром на следующий день вместе пойти на рыбалку.

Не получилось — вечером Семен неожиданно передумал, простился с родителями и уехал в полк. Словно испугался еще одного свидания с Клавой, неожиданно вспыхнувшего чувства к ней. В течении одной единственной недели расстаться с женой и понять, что любит другую — не слишком ли много даже для волевого мужчины? Вот и решил он одним ударом разрубить гордиев узел. Уехать.

Мать, конечно, всплакнула, отец недовольно поморщился, но отговаривать сына они не стали — не мальчишка, взрослый, решил — значит, так нужно…


С вокзала Видов поехал в полк. Сейчас забежит в общежитие, распакует чемоданчик, разложит по своим местам вещи и — в роту. Хватит тратить нервы на любовные переживания, это недостойно настоящего мужчины, тем более армейского командира, есть у него более важные дела. Как отстрелялся второй взвод? Какую оценку по физподготовке получил третий? Как оценил полковой комиссар проведение политзанятий? Смог ли Сидякин отремонтировать к осени красноармейскую обувь? Да мало ли таких вопросов у командира роты!

При появлении в комнате ротного младший лейтенант-очкарик спрыгнул с кровати, на которой лежал с раскрытой книгой. Благо бы с наставлением либо уставом — романом Мопассана. После назначения Видова ротным командиром он принял его взвод. Поэтому прежние панибратские отношения сменились почтительными, можно даже сказать, подхалимскими.

— Попрежнему отлеживаешь бока, лентяй? — недружелюбно проворчал Семен, открывая чемодан. — Сколько раз говорил: не перепоручайте проведение занятий сержантам, занимайтесь с красноармейцами сами.

— Здравия желаю, товарищ комроты, — вытянулся взводный. — Отдыхаю после дежурства по полку… А мы вас так рано не ожидали, ведь всего полторы недели, как уехали…

Взводный явно напрашивается на обстоятельную, откровенную беседу. Не так уж часто бывает, чтобы командир, получив месячный отпуск, явился в часть через каких-нибудь полторы недели. В полку ходят смутные сплетни о неожиданном отзыве из отпусков нескольких командиров. Вдруг лейтенант — один из них?

Дружеской беседы не получилось.

— Ну, если — с дежурства, можешь отсыпаться, — более мягким тоном проговорил Видов, поспешно расталкивая по полкам шкафа умывальные и бритвенные принадлежности, аккуратно укладывая смену белья. — Что у нас нового?

— Комполка вами интересуется. Случайно слышал, приказал отозвать из отпуска двух лейтенантов и одного капитана.

Вот это новость! Из разряда сверхсерьезных. Подполковник по пустякам не вызывает командиров. Значит, что-то в полку случилось! Вместо роты, лейтенант поспешил в штаб. Шел и мысленно анализировал возможные причины неожиданного вызова. Неужели они связаны с какими-то нарушениями по службе? Или вызов организовал полковой особист?

Подполковник сидел в своем кабинете. Он вообще не особенно любил бывать в подразделениях, на полигоне или стрельбище, предпочитал контролировать жизнь части по донесениям — устным и письменным. Посмотрел Видов на него и жалость уколола в сердце. Видок у комполка незавидный. Мешки под глазами увеличились, мало того, налились синевой, взгляд — равнодушный, выложенные на стол крупные руки слегка подрагивают. Как у паралитика.

— Видов? Вчера только отправили телеграмму, а ты уже тут? Или кто-то из штабников догадался позвонить?… Впрочем, это не имеет значения, главное — прибыл.

Он помолчал, потом наклонился к нижнему ящику письменного стола, достал из него скросшиватель. Положил перед собой и огладил. Словно подготовился пред"явить провинившемуся комроты серьезное обвинение. Семен насторожился, под прикрытием скатерти вытер вспотевшие ладони. Сейчас все выяснится.

— Как же ты, миляга, додумался поцапаться с нашим особистом?

Значит, корень неожиданного вызова из отпуска и предстоящей нелегкой беседы все же треклятый чекист, разгневанно подумал Видов. Странно, но эта новость успокоило его: во всяком случае кончилась неизвестность, появился реальный виновник и причина вызова.

— Я не цапался, — коротко доложил он, не вдаваясь в опасные подробности. — Капитан еще раз проинструктировал меня по поводу зарубежных разведок. Вот и все.

Подполковник усмехнулся. Кажется, ему пришлось по вкусу немногословие подчиненного. Ротный не пытался оправдаться. Не цапался — весь сказ.

— Ну, ладно, — вздохнул комполка и в его горле что-то забулькало. — Много перепортили нам кровушки капитан и его начальство, ох, и много же! Спасибо командующему армией — поддержал… Короче, поздравляю тебя с присвоением внеочередного звания «капитан». Надеюсь, стакан нальешь?

Вот это новость! Видов ожидал выговора, возможно — гауптвахты или отстранения от должности, а вместо этого — внеочередное звание! Перепрыгнуть через старлея — поневоле закружится голова и пересохнет во рту.

— Служу Советскому Союзу!

— Молодец, хорошо служишь… Но это еще не все…

Подполковник выбрался из-за стола, жестом приказал новоявленному капитану сидеть на прежнем месте, подошел к окну. Неизвестно, что заинтересовало его на плацу — предупреждающе побарабанил по стеклу пальцами.

— В папке приказ о назначении тебя батальонным командиром…

Слишком много сыпятся блестящих конфетти, как бы не задохнуться под их грудой, опасливо подумал Видов, но вслух снова повторил приевшуюся фразу о службе Союзу. Одновремено размышлял: какой батальон предстоит принять? Неужели командование решило укрепить стрелковый полк еще одним? Неужели, мобилизация?

— Новый батальон?

— Нет, старый, — снова вздохнул подполковник. — Твой… Майор, как и твой предшественник по роте, оказался продажной сукой. На следующий день после твоего от"езда его арестовали…

На следующий день? Значит, особист был прав — написал бы ротный донос или не написал — ничего не изменилось бы. Суровый по виду, но добрый в действительности, майор был приговорен.

— Короче, распишись в ознакомлении с приказами и принимай батальон. Догоняешь ты меня, старика, как бы вскорости не сел на мой трон, — пошутил комполка, грузно опускаясь на заскрипевший стул.

Нет уж, хватит с меня, подумал капитан вышагивая по штабному коридору. Впечатление, как будто идешь по костям: сменил «изменника»-взводного, потом уселся на место «агента вражеской разведки» — ротного, теперь идешь принимать батальон, которым командовал еще один шпион… Не много ли изменников и не пополнит ли их ряды в скором времени одутловатый комполка? О себе Видов не думал — почему-то был уверен в том, что никто не может заподозрить его в предательстве…

Глава 12

«Дорогой Коля, здравствуй! Странно, мы живем в одном городе, а общаемся с помощью писем! Не пора ли встретиться, поговорить? У меня все по прежнему, здорова. Вот ты спрашиваешь, как я попала перед войной в армию, да еще в батальон мужа? Первое — очень просто: пошла в военкомат, написала заявление, по армейскому — рапорт…»

Подпись — твоя Клавдия.

С детства Клавдия ощущала ущербность. Каких только обидных кличек не навешали на нее мальчишки-остарословы! Купеческое отродье, шлюхино отродье, дерьмо в обертке — самые простые. Отбивалась как могла, такими же едкими словечками, часто — кулачками.

Однажды мать пошила ей к празднику красивый сарафанчик, с рассыпанными по подолу блестками, с рюшами и оборками. Какой девчонке не захочется покрасоваться перед однолетками! Клава выплыла из лавки, будто сказочная принцесса из терема, горделиво оглядела знакомую улицу, прошлась до церкви и обратно. Девчонки завистливо охали, перешептывались. И вдруг соседский подросток — сын пастуха и свинарки — запустил в «принцессу» комом грязи. На подоле вспухло огромное пятно.

— За что? — из глаз хлынули слезы. — Что я тебе сделала?

— Настоящее дерьмо в обертке! — расхохотался шкодник. — Станешь выходить на улицу — еще не то получишь! Сиди под материском подолом!

Девчонки, свидетели происшествия, захихикали, проходящий мимо старик что-то осуждающе прошепелявил. Не в адрес озорника — незаконной дочки лавочника. Дескать, ходют тут купеческие огрызки, надоедают людям.

Спасибо отцу — выскочил из лавки, поймал пастушонка, больно надрал ему уши.

Вообще, Терещенко был добрым человеком, зря его в деревне так ненавидели. Что же касается незаконного ребенка, то кто в наше время без греха? Тем более, что свой грех лавочник прикрыл венчанием и регистрацией в ЗАГСе.

Вплоть до своего ареста и реквизиции лавки он помогал бедным односельчанам, с нищих брал половинную стоимости продаваемых товаров, каждый месяц жертвовал церкви довольно солидные суммы. Может быть, именно за необычную благотворительность его и не любили.

— Особо добрым быть тоже вредно, — поучал он дочку по субботам. — Благодарности не дождешься, а вот злости — полон карман. Учти, тебе жить на этом свете. Я скоро уйду — нутром чую, мать тебе не советчица и не заступница… Пока жив — учись, набирайся разума.

Когда отец был в лавке и выглядывал в окошко, Клавдия могла ничего не бояться — сверстники, опасливо поглядывая на крыльцо, обходили ее стороной, ограничивались грязными словечками, брошенными с безопасного расстояния. А когда Терещенко уезжал по торговым делам — беда, целыми днями девчонка сидела взаперти, разглядывая надоевшие журнальные картинки либо обшивая даренных отцом кукол.

— Чего сидишь дома? — равнодушно спрашивала мать, поглядывая на зашедшего в лавку красавца-кузнеца. — На улице — теплынь, только и гулять. Гляди, лентяйка, сидючи дома недолго и заболеть. Возись тогда с тобой, обихаживай.

Говорит, а сама так и играет, так и колышется. То жеманно рассмеется, то загадочно огладит себя по груди и животу. Похоже, кузнец тоже непрочь позабавиться — щерится предлагающей улыбочкой, косясь на «купеческое отродье», щипет продавщицу за упругий задок. Та не возражает, отвечает легкими шлепками и таким же легким отталкиванием дерзких мужских рук.

Мария неисправима. При взгляде на любого мужика, неважно какого возраста и какой внешности, ее будто карежит. Во взгляде появляется туманное томление, груди вырастают, будто их накачивает какой-то внутренний насос, полная талия заманчиво изгибается. Получив статус законной супруги лавочника, она мигом потеряла к нему интерес. Нет, на всякий случай приходилось уступать его домоганиям, но это — проформа, фикция, ибо любви к быстро стареющему мужчине у нее не было раньше, тем более, нет сейчас.

Что до отношении к дочери — все то же притворство. Материнские обязанности приходится выполнять — кормить, наряжать — заметят соседки равнодушие — осудят, разнесут по всем избам. Но не больше! Муж следил за этим, строго выговаривал супруженице. Та обидчиво всхлипывала. Но стоило Терещенко покинуть деревню, все начиналось сызнова — и шашни с мужиками, и неухоженность дочери.

После непонятного ареста лавочника Клавдия почувствовала себя ущербной вдвойне. Не стало ее защитника и покровителя, что будет с несчастной девчонкой, когда за нее возьмутся безжалостные сверстники? Вот и сидела она в доме, от нечего делать принялась учиться читать и даже писать. Рисовала буковки, раскрашивала их взятыми в лавке цветными карандашами, шептала: аз, буки, ведь…

Мария, после ареста и ссылки мужа, неожиданно получила назначение заведующей магазином. С первых же дней работы в новой должности пустилась в загул. Кузнеца, которому, видимо, приелись слишком уж горячие и нетерпеливые ласки любовницы, сменил кривоглазый звонарь, который после двухмесячного развлечения уступил место в магазинной боковушке местному чекисту.

И — пошло-поехало! А чего, спрашивается, ограничивать себя, если жизнь походит на детскую пеленку — коротка и изгаженна? Что до магазина, то никуда он не денется, есть кому торговать, а чем именно — какая разница, сельчане все сгребают с полок. Под началом — две продавщицы: молоденькая, едва оперившаяся, и старая карга с двумя зубами и пучком волос, кокетливо перевязанным цветной ленточкой.

Младшая продавщица скрашивала жизнь Клавки, учила ее читать, потихоньку подкармливала, иногда, если позволяло время, они гуляли по дорожкам прицерковного кладбища. А вот древняя карга заполняла душу дочки заведующей несмываемой грязью незаслуженых обид. Про себя девочка крестила обидчицу древней рухлядью, прокисшим молоком, бабой-Ягой. Но внешне улыбалась, прятала за длинными ресницами действительное свое отношение.

Постепенно Настя заменила Клавке мать. Даже в школу, в первый класс, 000повела девочку не Мария — младшая продавщица, которая и платьице с передничком нагладила, и букет цветов завернула в дефицитную тогда оберточную бумагу.

Увидев на пороге школы давнюю свою жертву, мальчишки набросились было на нее, но неожиданно девчонку защитили два подростка. Один врезал главному Клавкиному обидчику по шее, второй, угрожающе выпятив массивный подбородок, свалил с ног другого.

Произошла обычная ребячья драка, с кровавыми соплями, с ссадинами и синяками, с угрозами пожаловаться отцам и старшим братьям. Сквозь слезы, застилающие глаза, Клавка со страхом следила за потасовкой. Трудно сказать, кто в ней победил, сказалось численное превосходство клавкиных противников. И все же обидчики оставили девочку в покое. Если кто-нибудь из них бросал в ее адрес обидные клички, Семка сжимал кулаки, Прошка выпячивал знаменитый подбородок. Как правило, этого оказывалось достаточным.

После окончания школы друзья разъехались: Семка — в военное училище, Прошка остался работать в колхозе, Клавка поступила в медучилище, находящееся в районном городишке. Конечно, первое время она тосковала, но окружение было далеко не деревенским, ее никто не дразнил и не обижал. Свыклась с обстановкой и сокурсниками. Только изредка по ночам мерещились встречи с надежными защитниками и покровителями, совместные прогулки, рыбалки, купания в Ушице.

К тому же, медицина захватила будущую медсестру с такой силой, что — ночь за полночь, а она читает и перечитывает учебники, копается в цветных атласах, твердит наименования суставов и костей. Мысленно фантазирует — вдруг заболеет Прошка и она спасет его от верной смерти, или в сражении ранят Семена — медсестра окажет первую помощь, перевяжет рану.

Наконец, училище закончено. Отметки — не такие уж высокие, но вполне приличные. Направление — в родной колхоз. Предусмотрительный председатель оформил в сельсовете нужные бумаги, не доверяя почте, самолично привез их в училище.

И вот — поликлиника с больничкой на десять коек…

Конечно, далеко не каждая сельскохозяйственная артель имела в те трудные времена собственную больницу, большинство обходилось редкими наездами уездных лекарей. Председатель гордился своим, как он упорно именовал обычный медпункт, лазаретом, даже прикрепил к нему транспортное средство в виде пролетки, запряженной унылым мерином. Возница, дядька Трофим в основном обслуживал сельсовет, но получил строгий наказ: по первому же требованию перейти в подчинение медицины.

По меньшей мере два раза в неделю глава колхоза приезжал в «лазарет», задумчиво подергивая вислые усы, обходил койки в единственной палате, опасливо поглядывал на прикрытые марлей инструменты. Спрашивал, все ли в порядке, не нужно ли чего от колхоза? Доктор Горячев торопливо выкладывал очередные просьбы, которые немедленно удовлетворялись. Правда, «главврач» изрядно скромничал, ограничиваясь дополнительными литрами молока да досками для ремонта прохудившегося пола.

Одна из этих просьб — подыскать знающую и опытную медсестру с училищным образованием…


Клавдия не обманула Семена — немолодой врач, действительно, сделал ей предложение. Этот день, вернее, вечер, надолго запомнился девушке.

Тогда Фрол Петрович, или, как втихомолку прозвали его пациенты, «Укол Лекарствович», вел обычный прием больных необычно нервно. Спрашивая о симптомах того или иного заболевания, бросал на медсестру вопрошающие взгляды. Будто она обязана знать — придумывает пациент мучающие его боли или говорит чистую правду?

Толстый, мясистый нос, тонкие губы, спрятанные под небольшими усиками, две глубокие морщины, идущие от глаз к шее, манера передвигаться рывками, будто отталкиваясь от пола — короче говоря, мужчина далек от девичьего идеала. Но внешний облик врача компенсировался добротой и медицинскими познаниями, умением укрощать самых упрямых пациентов.

— У вас, дорогой, не просто простуда — воспаление легких, — шептал он, выслушивая в тот день очередного больного. — Вам так не кажется, Клавочка? Впрочем, лично мне все ясно… Как хотите, мой неоценимый друг, но придется вам погостить у нас. Поколем лекарствами, поглотаете витаминчиков — выздоровеете.

— И сколько мне лежать? — дрожащим голосом спрашивал здоровенный детина, косясь на разложенные под марлей шприцы, пинцеты, ланцеты и прочую медицинскую «утварь». — Мне работать надоть.

— Выздоровеете — наработаетесь! — укоризненно качал лысой головой Укол Лекарствович. — Все зависит от вас, милый, только от вас. Покой, тепло, никакого курения и, Боже избавь, алкоголя — вот все, что я от вас потребую, дорогой. Остальное — не ваша забота, мы с Клавочкой постараемся, хороший мой…Постараемся, Клавочка?

Скрывая насмешливую улыбку, медсестра слушала странный диалог, покорно соглашалась, кивала кудрявой головкой. Милый, хороший, дорогой, неоценимый

— обычный набор Горячева. По его мнению, хорошие слова в адрес пациента — все то же лечение.

Детина, конечно, согласился и тут же улегся на пустующую койку возле окна.

Его место напротив докторского столика заняла сопливая бабка, поминутно вытирающая то слезящиеся глаза, то текущий нос. Ее сменил колхозный конюх с жалобами на боли в спине. Потом — смешливая девица, сама не знающая, что и где у нее болит.

К трем часам поток пациентов иссяк. Последним был парторг, жалующийся на постояные головные боли. Еще бы не болеть голове, с иронией подумала медсестра, если с утра до вечера приходится читать разные лекции, отвечать на десятки каверзных вопросов.

Получив горстку таблеток, парторг вежливо поблагодарил «медицину» и ушел.

— Кажется, мы с вами пошабашили, дорогая помощница! — торжественно провозгласил доктор, вытирая потную лысину несвежим носовым платком. Поднялся с полумягкого сидения и «запрыгал» по комнате, на подобии подбитого мальчишками воробья. — Но у меня имеется еще одно деловое предложение, милая красавица.

Смущается, старается смотреть в противоположную сторону, нервные длинные пальцы перебирают полу белого халата. Сердце девушки забилось с удвоенной силой. Будто она проникла в подсознание Горячева и прочитала там все, что он сейчас скажет. В области любовных отношений женщины — талантливые провидицы, Клавдия не была исключением. Тем более, что она уже давно подметила со стороны врача далеко неравнодушное к себе отношение.

— Дело в том, — продолжал бегать по кабинету немолодой воздыхатель, — что в город из уезда приехал самодеятельный театр. Название потрясает: «Даешь коммунистическую культуру!». Представляете, дорогая медсестричка, ни много, ни мало — культуру, да к тому же — коммунистическую!

В те года за меньший юмор безжалостно сажали, а тут Горячев откровенно насмехается над основами основ. Либо верит в несовременную порядочность сотрудницы, либо, по известной причине, вверяет свою судьбу в ее ручки.

— Зачем вы так, Фрол Петрович? Как говорят, новое время — новые песни, освобожденный народ сам строит свою дальнейшую жизнь. В том числе, и в области культуры и искусства.

Услышь ее только-что ушедший парторг, захлебнулся бы от восторга и зависти. Ибо проводимые им собеседования напоминали бормотания мужика, выглотавшего литр самогона и бредущего из кабака домой. Такие кренделя выписывает заученными словами — удивляться впору. А вот у Клавдии — все гладко и понятно, слово пристегивается к слову, ведет за собой другие.

Горячев внимательно всмотрелся в лицо комсомолки, но переспрашивать либо опровергать сказанное ею не решился. От дальнейшего издевательства удержался.

— Вот я и говорю, бесценная, не податься ли нам на предлагаемый спектакль? Вдруг, действительно, покажут что-нибудь на подобии современного Гамлета? Признаюсь, соскучился по театру, спасу нет!

— А как добираться? — засомневалась Клавдия. Ей очень хотелось развеяться, побывать на людях, разве это жизнь для молодой девушки: работа-дом-снова работа? — Автобус сами знаете, как ходит — то ломается, то ездит по заказу. Не пешком же шлепать столько верст?

— Как это пешком? А наша, общая с сельсоветом пролетка для чего приписана к председательскому «лазарету»? Все, милая красавица, согласия не требуется, ибо я по праву начальника объявляю культпоход в театр! Попробуйте отказаться — немедля пожалуюсь в комсомольчкую ячейку, к которой вы приписаны!

— А как же быть с дядькой Трофимом? Спектакль, наверно, кончится поздно, неудобно заставлять его ждать…

— А зачем нам дядька Трофим, что я с мерином не управлюсь?

Девушка покорно наклонила головку.

Дома принялась перебирать немногочисленные свои наряды, примеряла платья перед покрытым щербинками зеркалом, досадливо отбрасывала, брала другие. Одно казалось слишком парадным — осудят, засмеют, другое — слишком уж простенькое. Остается примерить старый сарафан со сборками на груди, на голову накинуть подаренную матерью цветастую косынку.

В девичью боковушку заглянула Настя.

— Куда собираешься? На вечорку рановато. Поела бы и прилегла на часок. Небось, притомилась на работе?

С возрастом отношения между младшей продавщицей и дочкой заведующей остались прежними. Постаревшая холостячка, которую и в период цветения не особенно жаловали деревенские женихи, все еще опекала Клавдию. Вот только защищать ее от нападков местных хулиганов не приходилось — девушка научилась защищаться сама.

— Посоветуй, как поступить…

Клавдия усадила старшую подругу на кровать, сама пристроилась рядом. Бояться некого — в боковушке они одни, дверь плотно прикрыта, и все же девичья беседа — потаенным шопотком.

Кажется, Горячев хочет признаться в любви, предложить, выражаясь по старомодному, руку и сердце. Что ответить вдовцу? С одной стороны, вежливый, непьющий, культурный, но, с другой, возраст — под пятьдесят, считай, дедушка. А «невесте» едва исполнилось двадцать — цифры никак не стыкуются одна с другой. Но и обижать «главврача» не хочется, ведь если нет любви, то имеется человеческое уважение.

— А ты сразу не отказывай, скажи, дескать, подумаю, тогда отвечу. Укол Лекарстович не обидится, поймет, что такие дела в одночасье не складываются… Знаешь, на меня псаломщик нашей церкви косится, — невесело засмеялась продавщица. — Старый, слепой, хромой, а туда же — женишок. Думает, рубленная изба-пятистенка убавит ему годы — как бы не так!.. Но я тоже пока помалкиваю — не соглашаюсь, но и не отказываюсь. Думаю. Вот и ты делай так же. Мы бабы умные, изворотливые, нас так просто не подомнешь, не осилишь…

Совет Насти пришелся впору уже принятому решению — не отказываться, но и не соглашаться. Не оттолкнуть Горячева, но и не открыть ему объятия. Пусть надеется.

Продавщица метнулась на зов заведующей, ее подружка принялась собираться. Сарафанчик расстелился на столе, заполненный горящими угольями утюг принялся прогуливаться по мятой ткани…


Меринок, словно почуял неуверенную руку нового хозяина, лениво плелся по пыльному проселку, хвостом отгоняя назойливых муэ и слепней. Что только не делал Укол Лекарствович: угрожающе покрикивал, щелкал кнутом над лошадиной спиной, дергал вожжи — ничего не помогало. Только перед самой городской окраиной мерин ожил — наверно, предчувствовал ожидающий его длительный отдых.

— Животина, а соображает, — уважительно проговорил доктор. — Надо бы приголубить его кнутом, внушить уважение к мыслящему человеку, да жалко. Как думаете, Клавдия Ивановна? Увидят горожане похоронную поступь лошади, засмеют?

— Ничего страшного, пусть смеются.

Кажется, разговор — ни о чем, дань дорожному безделью, но когда Горячев послушно положил рядом с собой кнутовище и опустил на колени руки, держащие вожжи, Клавдия ощутила нечто вроде гордости. Еще бы не гордиться, когда пятидесятилетний солидный мужчина, окончивший институт и много лет проработавший врачем, слушается ее, как влюбленный мальчишка!

На центральной площади городка не протолкнуться. Десятки возов из ближних и дальних деревень, расфранченные девчата, лузгающие семячки и бросающие на парней призывные взгляды, крики, смех, гомон. Будто все это происходит не перед Дворцом Культуры — на обычной ярмарке.

Вежливо извинившись, Горячев «запрыгал» к кассе и скоро возвратился с двумя билетами — кусочками оберточной бумаги с коряво написанными буковками.

— Уважают у нас медицину, — не скрывая наивного хвастовства, заявил он. — В первый ряд определили, прямо по центру сцены… Пойдемте, моя бриллиантовая!

Добираться до входа в Дворец Культуры пришлось, буквально проталкиваясь в толпе. Горячева узнавали, мужики поспешно сдергивали кепчонки, бабы кланялись.

— Наше вам почтение, Фрол Петрович…

— Как здоровьишко, уважаемый?

— Спасибо — вылечили…

Отвечая на здравствования, в свою очередь осведомляясь о здоровьи, доктор потихоньку беседовал с идущей рядом медсестрой.

— Ивану два года тому назад вправил громадную грыжу… Федора избавил от фурункулеза… Петр лечился у меня от воспаления легких… У Ксении принимал роды — тяжелейший был случай, но ничего, справился.

Кладия невнимательно слушала — думала о своем.

Как же ей повезло — на сопливую девчонку обратил внимание солидный, всеми уважаемый человек. Вон как раскланиваются с ним, какие улыбки дарят. Даже первый секетарь райкома остановился, пожал врачу руку, спросил — не нужна ли помощь со стороны партийных органов? А она еще колеблется: ответить согласием на предложение вступить в брак либо отказаться? Когда они уселись в зрительном зале на выстроганную лавку, Клавдия мысленно уже подготовила и отрепетировала ответ. Покраснеет, как не покраснеть, ведь не каждый день происходит подобное событие, отвернется и тихо вымолвит: да. Казалось бы короткое словечко, а сколько в него вложено, сколько намешано!

Приняв окончательное решение, она сразу успокоилась и с любопытством посмотрела на сцену. Раздернутый занавес, сшитый из кусков разноцветной материи, открыл пустую площадку. Ни декораций, ни театрального освещения

— все это черты капитализма, которым не место в коммунистической культуре и искусстве!

Сюжет представление тоже далеко не нов и совсем неинтересен. Рабочий, разрывающий сковывающие его кандалы. Крестьянин, сбрасывающий со своей шеи толстого помещика. Женщина поднимается с колен, еще одна, разрывает паранджу. Потом все они начинают дубасить толстого эксплуататора, гонят прочь царского офицера и зарубежных банкиров.

Музыка — соответствующая: барабанный бой, визгливое подвывание труб.

— Ну, как, дорогая ценительница, понравилось? — не без ехидства спросил Горячев, когда они пробирались к оставленной на краю площади пролетке. — Не правда ли, высшее достижение коммунистической культуры?

Лично мне особенно понравился зарубежный банкир в смокинге. Потрясающий образ!

— Каждому времени — свои песни, — расплывчато повторила девушка.

Она никак не могла очнуться от недавних размышлений. Решение, конечно, принято, от него она не отступит, но что будет потом? Клавдия представила себя в постели со стариком, физически ощутила на обнаженной груди его жадные руки, к девичьим пухлым губам прижались сморщенные — Горячева.

Девушка только казалась этакой простушкой, на самом деле, не была наивной и незнающей. Деревенская жизнь, когда все — напоказ, любовные развлечения матери, позже — изучение медицинских премудростей, все это заставляло смотреть на взаимоотношения полов не через розовые очки.

Когда ей исполнилось шестнадцать лет, Настя посвятила «подружку» в суть любовных отношений, то-есть, выполнила материнскую обязанность. И сделала это полностью, открытым текстом, без умалчивания и прочей маскировки.

И вот Клавдии исполнилось двадцать лет, а она попрежнему чиста и гордится этой своей физической и моральной чистотой. Дай Бог, пронести чистоту до конца жизни! Нет, нет, это противоестественно! Но неужели первым ее мужчиной станет старик?

За полноводной рекой, на темных вершинах деревьев лежала полная луна. Легкий ветерок подгонял шаловливые облачка. Тишина стоит такая, что, кажется, слышен шорох пылинок, отбрасываемых в стороны колесами пролетки.

Не подгоняемый вожжами и кнутом, меринок медленно плелся по пыльной дороге. Клавдия задумчиво отрывала листочки с березовой ветки. Словно гадала: любит, не любит. Гадать — глупо, ибо в чувствах пожилого вдовца она не сомневалась. А вот в своих…

— Хочу откровенно поговорить с вами, — дрожащим голосом начал исповедь доктор. — Только единственное условие — не обижаться. Ладно?

Вот оно то, чего девушка так ожидает и так боится! Хорошо еще, что престарелый жених не лезет со слюнявыми поцелуями, не ощуывает девичью спинку в поисках застежки лифчика.

— Что нибудь по работе? — утихомиривая бешенное сердце, максимально спокойным тоном поинтересовалась медсестра. — У нас, кажется, все в порядке.

— Нет, не по работе, дорогая медсестричка, совсем не по работе, — помолчал, выстраивая в голове систему неопровержимых доказательств, впервые за все время после выезда из города, подхестнул мерина. — Вы знаете, что я одинок — десять лет тому назад похоронил жену и с тех пор живу бобылем?

Горячев никогла не говорил Клавдии об этом, о его одиночестве она узнала от больничной санитарки, которая почти всю сознательную жизнь проработала вместе с доктором и, похоже, была не прочь согреть остывшую после смерти его супруги постель.

— Понимаю, я для вас — стар, но ведь возраст — не самое главное в семейной жизни. Короче говоря, предлагаю, как говорилось в старые времена, руку и сердце. Обещаю счастливую совместную жизнь. Сделаю для этого все, что в моих силах…

Главное сказано, остальное — мишура, которой можно пренебречь.

Будущей новобрачной остается покраснеть, изобразить девичью стыдливость и принять предложение. С тем, чтобы после приезда в поликлинику, на законных основаниях улечься в одну постель с человеком, который в отцы ей годится… И все же, решение принято!

Неожиданно для себя Клавдия сказала не то, что думала.

— Вы знаете, Фрол Петрович, как я вас уважаю. Мало того, ценю наши добрые отношения… Но сейчас я не готова дать окончательный ответ…

Совет Насти пришелся, как нельзя кстати: не сказать ни да, ни нет. И ни в коем случае не называть конкретные сроки.

— Понимаю, — склонил лысую голову врач. — Но я могу надеяться?

— Без надежды нет жизни, — философский ответ тоже пришелся впору. — Простите меня, Фрол Петрович, за боль, которую я вам причинила. Поверьте…

Все та же мишура, которой приходится осыпать фактический отказ.

Мерин, почуяв теплую конюшню и предстоящий отдых, неожиданно перешел на рысь. Луна спряталась в наплывших дождевых тучах. Впереди тускло засветились немногочисленные огни Степанковки…


Настя появлялась в магазине не позже половины седьмого — разложить по полкам полученный товар, изучить ценники, получить у заведующей последние напутствия. Клавдия уходила в поликлинику в восемь утра. Подруги встречались, как правило, по вечерам.

На этот раз девушка не выдержала — подстерегла утром продавщицу, заманила ее к себе в боковушку. Плотно закрыла дверь и приникла к настиному уху горячими губами. Шептала со всеми подробностями, основной упор — на почтительное отношение к доктору не только односельчан, но и жителей других деревень района. А когда дошла до ночного разговора в пролетке — слово в слово монолог Горячева, начиная от его одиночества и кончая предложением создать семью.

Настя возмущенно всплескивала полными ручками, одобрительно кивала, поощрительно улыбалась.

— Так их, вонючих козлов, подружка, пусть знают, что такие, как ты, ягодки сами с ветки не падают — их нужно снимать нежно и бережно… А я вот обмишурилась со своим псаломщиком, — стыдливо потупившись, призналась она. — Прижал он меня возле церкви — выйдешь за меня или нет? Ну, я, конечное дело, будто заколебалась: с одной стороны неплохо бы, но с другой… А он, паразит, мигом руку за пазуху. Не знаю уж, что там нащупал, но тут же полез под подол. Я туда, я сюда — не вырваться, вцепился на подобии весеннего клеща… Уступила…

— Как же так? Советовала, советовала, а сама…

— Советовать завсегда легче. К тому ж, тебе — только двадцать, а я тридцатку раскупорила, легко ли сопротивляться? Скоро мужики перестанут облизываться… Знаешь, подружка, мой старый, кривой псаломшик совсем неплох по мужской линии. Цельный час старался, как бы не обрюхатил…

— Вдруг не оженится? Получил свое и — в бега?

— Не получится. К батюшке пойду, на весь район ославлю!… Лучше скажи, как порешила с доктором?

Клавдия неопределенно пожала плечиками. А чего, собственно, решать, какие-такие проблемы? Сроки не обговорены, сколько захочет, столько и будет думать.

Женскую беседу оборвала заведующая. Продавщица заторопилась в торговый зал, медсестра побежала в поликлинику…

Наверно, Настя не удержалась — выдала Клавкиной матери потрясающую новость. Вечером Мария зазвала дочь в горницу. Говорила и поминутно поглядывала на часы, видимо, запаздывал очередной ее любовник. Если раньше услугами разбитной бабы пользовались молодые парни, потом их сменили зрелые мужики, то теперь приходилось мириться с визитами седых ветеранов. Сегодняшний — кладовщик, глава многочисленного семейства, почему-то не появлялся. Или жена привязала к подолу, или очередная комиссия проверяет материальный склад?

— Настя говорит, что доктор захотел взять тебя в жены? Брешет или так?

— Так, — независимо проворчала Клавдия, про себя ругая болтунью. — А ты что, против?

— Я-то за. Пора тебе седлать своего мужичка. Надеюсь, дала согласие?

Мать — не Настя, объяснять ей что-нибудь все равно, что головой прошибить каменную стену. Лучше сразу поставить все точки и запятые.

— Отказалась!

Несколько минут Мария непонимающе моргала. По ее мнению, перспектива превратиться из обычной сопливой девчонки в уважаемую докторшу настолько очевидна, что отказаться может только круглая идиотка. Трудно сказать, чем бы завершился назревающий гнойным нарывом семейный скандал, если бы, наконец, не появился кладовщик. Как хозяин, прошел прямо в горницу и принялся раздеваться. Мария, памятуя старое присловье: как накормишь, так и поедешь, хлопотала вокруг накрытого стола. Она начисто забыла дочкину промашку.


Жизнь после потрясений, связанных с неожиданным предложением Горячева, постепенно вошла в привычные берега. Доктор попрежнему вел прием больных, по утрам обходил единственную больничную палату, строгим голосом делал очередные назначения. Он уже ожидающе и просительно не смотрел на медсестру, наверно, догадывался о ее решении и по мальчишески боялся его услышать.

Клавдия тоже успокоилась. В конце концов, ничего страшного не произошло, мало ли кто делает предложения, всем не угодишь, не подстроишься. Жизнь у нее одна, и как ею распорядиться решать только «хозяйке».

Медленно текли дни и недели. На исходе второго месяца Настя переселилась в дом псаломщика. Сыграли негромкую свадьбу, главный лицом на которой были не молодожены — Клавдия. Она придумывала такие заковыристые тосты, что даже батюшка прослезился.

Но работу в магазине новобрачная не бросила. Не потому, что муж мало получает — ради женской самостоятельности. Одно дело — сидеть на хребтине муженька, чувствовать ущемленность, совсем другое — вносить в бюджет семьи свой пай.

По утрам на крыльцо псаломщиковой избы первой выходила хозяйка — дородная, величавая, с гордо вскинутой головой, украшенной короной белокурых волос. За ней ковылял коротконогий, тощий, полуслепой старикашка.

Как-то Клавдия увидела эту комическую сценку и полдня смеялась…

Через полгода — очередное потрясенние, надолго выбившее медсестру из ставшего привычным равновесия. Однажды, перед самым обедом в поликлинику заявился дядька Трофим. От частого дыхания вздрагивает борода, из глаз текут слезы, на щеках — болезненный румянец. Посмотрел на него доктор и, не выслушивая и не выспрашивая, поставил диагноз: грипп.

— Какой-такой грипп? — удивился старик. — Сичас выглотаю стакан самогона — наилучшее лекарствие, подкреплю его твоими таблетками — все дела. Да и от кого я мог бы заразиться? Разве от зануды-мерина?

— Зараза от лошадей к человеку не прилипает, золотой мой, такого медицинская практика еще не зарегистрировала, — назидательно погрозил длинным пальцем деревенский эскулап. — Прошу не выдумывать небылиц!

— Тады от учителева сынка.

Начисто позабыв о своем больном состоянии, дядька Трофим со вкусом рассказал о прибывшем на отдых в Степанковку красном командире. Подробно изложил содержание интересной беседы, лукаво поглядев на покрасневшую по неизвестной причине медсестру, упомянул о раскрасавице, которую он, дескать, расхвалил Видову.

Так Клавдия узнала о приезде Семена.

Казалось бы, ничего необычного, односельчанин приехал в отпуск. Почему же тогда вместе с вполне объяснимой радостью — все же друг детства! — в душе появилось какое-то волнение?

Может быть, поэтому при встрече с Семеном девушка была необычно холодна и равнодушна. Дескать, мало ли кто приезжает-уезжает, стоит ли прыгать от радости и петь хвалебные гимны?

Совместная прогулка и купание в Ушице немного растопили показное равнодушие. А получив предложение вместе рано утром пойти на рыбалку, Клавдия обрадовалась.

— Фрол Петрович, разрешите мне завтра отдохнуть? — попросила она во время вечернего осмотра лежачих больных. — Позже отработаю.

— Надеюсь, не заболели? — с непривычной сухостью осведомился Горячев.

— По внешнему виду не похоже.

— Домашние дела, — неопределенно пошевелила пальчиками медсестра. — Уборка, постирушка. Ведь с раннего утра до вечера на работе.

Доктор успокоился и разрешил.

Вечером Клавдия придирчиво изучила немногочисленные наряды, выбрала кокетливые брючки и темную кофтенку. Как раз для загородной прогулки. Правда, в деревне не особенно жаловали женщин в брюках, но кто увидит ее на восходе солнца? А незаметно возвратиться — тоже не проблема — огородами, спускающимися к берегу реки.

Рыбалка не состоялась. Больше часа девушка прогуливалась на условленном месте встречи — возле полуразваленного сарая, невесть для какой цели построенного на берегу речки. Семен не пришел. Проспал? Вряд ли, все же не простой парень — командир. Значит, просто забыл. Неужели она так мало для него значит, что можно забыть о назначенном свидании?

Отбросив девичью гордость, девушка отправилась в школу.

Мать Семена кормила курей. В длиннополой юбке неопределенного цвета, в грубых башмаках она меньше всего походила на учительницу — обычная деревенская баба, занятая домашним хзяйством.

— Здравствуйте, Валентина Наумовна, — еще не зная, как спросить о Семене, неловко поздоровалась Клавдия. — Я — на минутку.

— Кажется, минуткой нам не обойтись, — пошутила Видова. — Проходи на кухню, сейчас помою руки и побеседуем.

В прихожей не видно вещей Семена — на вешалке, в основном — женские одежды. Правда, висит и брезентовый мужской плащ, но, видимо, он принадлежит главе семьи, командир не снизойдет до такого одеяния. Армейские хромовые сапоги тоже отсутствуют.

— Ну, вот и все. Сейчас я тебя напою чаем с ватрушками…

— Спасибо, уже позавтракала…

— Позавтракала, не позавтракала — твои проблемы, но не нужно отказом обижать хозяйку. Это невежливо.

Пришлось взять с блюда удивительно аппетитную ватрушку. Торопясь на встречу с парнем, Клавдия толком не позавтракала, ограничилась куском черного хлеба, посыпанного крупной солью.

— Итак, что случилось? — прихлебывая ароматный чаек, спросила учительница. — Надеюсь не эпидемия? Что-то твой вид мне не нравится — встревоженный.

— Нет, не эпидемия… Мне бы повидать Семена…

Валентина Наумовна спрятала понимающую, довольную улыбку. Да и какая мать останется равнодушной, когда ее сыном интересуется такая красавица!

— Вынуждена тебя огорчить — вчера вечером Семен уехал…

— Как это уехал? — непонимающе моргнула Клавдия. — Мы договорились пойти на рыбалку.

— Сама не понимаю. Вечером подхватился, сложил чемодан и ушел. Даже с нами толком не распрощался. Только сказал: напишу, ждите…

Глава 13

«… прощание со Степанковкой прошло у меня более или менее спокойно. Значительно трудней далось вживание в армейскую жизнь. Рядом с Семеном…»

Из второго письма батальонной фельдщерицы.

Прошло полгода. За это время Клавдия написала добрую дюжину писем, из которых отправила только одно — остальные порвала и сожгла. От Семена — ничего. Будто втреча с отпускником ей приснились.

Что же делать? В свою очередь выбросить из памяти или написать еще одно жесткое письмо? То-есть, поставить на дружбе с парнем жирную точку? Ни то, ни другое делать не хотелось, Клавдия все еще надеядась, придумывая для Видова множество оправдательных причин. На исходе шестого месяца она решила посоветоваться с Настей? А к кому еще обратиться за помощью, не к матери же, которая только и думает о мужиках?

«Совещание» состоялось все в той же боковушке. Навестить подругу в новом ее доме Клавдии не хотелось, мысль о возможном подслушивании женской беседы псаломщиком вызывало у нее брезгливую дрожь.

— Ну, что у тебя снова случилось? Выкладывай пока мать возится в кладовке.

За полгода замужества продавщица раздобрела, раздалась в груди и бедрах, движения сделались плавными, величавыми и, одновременно, осторожными. Однажды призналась — понесла. Труды хилого псаломщика увенчались успехом.

— Как у тебя там, — Клавдия выразительно кивнула на округлившийся живот подруги. Не потому, что так уж интересовалась ходом беременности

— просто еще не подыскала подходящих слов для откровенного разговора. —

Шевелится?

— Еще как шевелится, разбойник! — светло улыбнулась женщина, ласково проведя ладонью по «разбойнику». — Такой же бешенный, как его папаша. — Тот полгода спать не давал, теперь — этот… Так что же все-таки случилось?

Клавдия говорила округлыми словами, старалась не показать особого своего отношения к Семену. Обычное беспокойство, связанное с детской дружбой: исчез человек, пообещал писать и — ни одной строчки. Обратиться к командованию не хочется, как бы не накликать на Видова неприятности, общих знакомых нет. Положение безвыходное.

— Почему безвыходное? — удивилась Настя. Помолчала и неожиданно спросила. — Любишь, да?

— Сама не знаю.

Благо, жена псаломщика не стала обсасывать непростой вопрос о любви, понимающе улыбнулась.

— Любишь, не любишь — твои дела. Адрес Семена знаешь — поезжай, проверь. И себя и его.

— Как это поезжай? — Клавдия непонимающе округлила глаза. — В качестве кого: жены, сестры, любовницы? Гарнизонное начальство в обмороки попадает, командирские жены заплюют… Нет, так не получится — не поеду!

Несколько долгих минут Настя размышляла, заодно поглаживала вздувшийся живот. Словно уговаривала псаломщикова ребенка успокоиться, перестать брыкаться. В конце концов придумала.

— А почему бы тебе не поступить на армейскую службу? Случайно слышала, что в военкомате с охотой принимают женщин-медиков. Что у тебя — семеро по лавкам, да? Или мамочка не пускает? Напиши заявление: так и так, желаю служить в Красной Армии, имею среднее медицинское образование, семьей не обзавелась… И в гарнизоне кумушки на заплюют, и Семен зауважает.

Неожиданый совет подруги упал на хорошо подготовленную почву. Через неделю, снова отпросившись у Горячева, Клавдия поехала в райвоенкомат. Откажут — так откажут, в народе говорят: попытка не пытка. А вдруг согласятся? Тогда она снова увидит Семку, насладится его растерянным взглядом, недоуменно разведенными руками. И будет жить и работать рядом с ним.

Все прошло, как нельзя лучше. Принявший просительницу немолодой майор с интересом оглядел девушку.

— Можно узнать причину вашего желания пойти в армию?

— Разве для этого необходимо какое-то особое желание? — вопросом на вопрос ответила Клавдия. — Скажем, хочу принести пользу Родины. Или такое стремление возбраняется?

По мнению медсестры патриотический порыв — самое верное средство рассеять сомнения майора и выставить себя в благоприятном виде. Пусть только попробует возразить — она натравит на него райком комсомола, введет в действие тяжелую артиллерию — второго секретаря горкома партии, которому однажды перевязываоа порезанную руку.

Майор не стал ни возражать, ни ехидничать.

— Ладно, пишите рапорт. Рассмотрим.

— Но у меня имеется одно непременное условие…

— Вот как, — устало усмехнулся военкоматовец. — Не успели надеть военную форму и сразу — условия? В чем же они заключаются?

— Служить только в этой части! — Клавдия выложила на стол бумажку с выписанным на ней адресом Семена. — В другую не поеду!

— Понятно, — снова усмехнулся майор. — Любимый человек, да? Ничего не скажешь — достойная причина!

В конце концов, Клавдия добилась своего!

Переговоры с матерью прошли удачно. Мария, озабоченная бегством кладовщика, не стала выспрашивать или возражать. У каждого — своя жизнь, захотелось дочке помаршировать в кирзачах — туда ей и дорога!

— Выписываться станешь или сохранишь Степанковскую прописку? — рассматривая в зеркале сетку тонких морщин, покрывших ее лицо, базразлично спросила она.

— Обязательно? То же мне — свет в окошке, деревенская прописка!

— Как хочешь.

Вот и все переговоры матери с дочкой.

Разговор с доктором еще короче, но более напряженный. Клава выбрала время сразу после утреннего обхода — пациенты потихоньку выздоравливали, двое уже пытались выбраться из душной палаты на свежий воздух. Соответственно, настроение лечащего врача, он же — глава деревенской медицины, было радужным. Фрол Петрович смеялся, шутил, потчевал всех встречных-поперечных ласковыми словами.

— Фрол Петрович, а у меня — новости!

Клава влетела в кабинет этакой счастливой птахой, казалось, что у нее за спиной трепещут ангельские крылышки. Радость, конечно, напускная, на самом деле девушка откровенно боялась предстоящего разговора с «женихом», но отлично понимала, что этого все равно не избежать, поэтому — чем скорей он произойдет, тем лучше.

— Рад за вас, бесценная. Позвольте поинтересоваться в какую блескучую бумажку завернута ваша новость? — с присущей ему виртуозностью ненавязчиво поинтересовался Горячев.

Клава безостановочно говорила, старалась не дать возможности доктору разглядеть за внешне восторженными фразами действительную причину. Она отлично знала проницательность Горячева.

— Где, как не в армии, можно приобрести солидный опыт медика? Ведь там и обычные заболевания, и ранения, и профилактика эпидемий. Прослужу несколько лет — поступлю в Военно-Медицинскую Академию, получу диплом и обязательно — слышите, Фрол Петрович, обязательно! — вернусь в Степанковку!

Доктор согласно кивал, задумчиво теребил пальцами густые брови, горестно улыбался. Кажется, он все понял как надо, подумала Клавдия, укладывая в потертый ученический портфель немногочисленные медицинские учебники, тетрадки с беглыми записями, тапочки, в которые она переодевалась, приходя на работу.

Так они и расстались. Без выяснения отношений и зыбких, как топкое болото, надежд на будущее…


Не успел поезд отойти от перрона, как Клава начисто забыла обо всем: о немолодом влюбленном, о сексуально озабоченной матери, о туманном будущем. Облокотясь на столик, незряче смотрела в окно и мечтала о предстоящей встрече с Видовым.

Плацкартный вагон переполнен. В отсеке — четверо пассажиров: пожилой мужчина в очках и с полуседой бородкой клинышком — наверно, бухгалтер или снабженец — кокетливая девица с накрученной прической, женщина с ребенком и военный. Если судить по петлицам, старший лейтенант.

Разбитной парень, ничего не скажешь, общительный. Не успели проехать и десяти километров, как он успел познакомиться с соседями. В первую очереь, представился: старший лейтенант Новоконев, можно по простому — Сашка. Едет по переводу в Ковыль.

— Впервые или уже там служили?

Сашка невесть по какой причине радостно рассмеялся. Будто своим нескромным вопросом Клава пощекотала его самолюбие. Девица осуждающе вздернула выщипанные бровки, вздохнула. Надо же, до чего неразборчивы военные: вместо того, чтобы поухаживать за симпатягой, втягиваются в серьезную беседу с грудастой, деревенского вида, девкой!

— Служил, как не служить!… А вы, товарищ сержант, тоже в тамошнюю часть?

Надо было не надевать форму, ехать в гражданском, подумала Клава, уловив презрительный взгляд соседки.

— Да… Вы, наверное, там всех командиров знаете?

— Ну, не совсем всех, но — многих. А кто вас интересует?

Клава помолчала, собираясь с силами. Во рту пересохло, сердце будто взбесилось.

— Не то, чтобы так уж интересовал… Один односельчанин, кажется, обитает в тех краях… Лейтенант Видов.

Назвала фамилию, облегченно вздохнула. Главная трудность позади, остается только слушать, по возможности избегая испытующих взглядов пассажиров. Ибо развитие беседы между двумя военными заинтересовало не только выщипанную красотку, но и женщину с ребенком. А о «бухгалтере» и говорить нечего — так и влипнул опухшими глазами в лицо сержанта медслужбы, так и сверлит ее грешную душу.

— Лейтенант, говорите? Отстали от жизни, девочка: Видов уже с полгода капитаном ходит! О должности говорить не стану — военная тайна, сами должны понимать, но, поверьте, она достаточно высокая. А вы — служить?

В армейских тонкостях недавняя медсестра разбиралась плохо, на уроках военного дела в училище, в основном, преподавали начала полевой хирургии. Но слова старшего лейтенанта о «высокой должности» понравились, мало того, содействовали появлению радостной гордости за друга детства.

А вот «бухгалтер» проявил по части армейской структуры неожиданные знания. Доверительно наклонившись к Новоконеву, тихо спросил.

— Командир батальона? Или даже — полка?

Кокетливая девица презрительно хмыкнула — вот, дескать, знаток, ему на печи лежать да через раз дышать, а он туда же. Но ничего не сказала, остереглась. Разговор — чисто мужской, слабому полу лучше не вмешиваться.

Сашка тоже ограничился пожатием плеч, но выразительный взгляд на сержанта показал, что зародившиеся у него смутные подозрения перерастают в уверенность.

— Пойдем, сержант, подымим, — не без похвальбы извлекая из кармана галифе престижную пачку «казбека», предложил он. — Не знаю, как у тебя, а у меня уши опухли и во рту горечь.

Девушке ответить бы: не курю, но многозначительный вид старшего лейтенанта показал, что предложенная прогулка в тамбур ничего общего с папиросами не имеет.

— Пошли, — согласилась она. — Только у меня — ни папирос, ни махры.

— Нет проблем.

В тамбуре хоть топор вешай, предыдущие курильщики постарались. В жестяной банке — гора окурков. Под потолком плавают клубы дыма, похожие на грозовые облака.

Клава отказалась от предложенной папиросы.

— Не курю, товарищ старший лейтенант… Вы что-то хотели мне сказать?

На самом деле она отлично знала тему предстоящей беседы. Ей тоже не понравился человек с клинообразной бородкой, прижимающий к тощему животу такой же тощий портфель. По мнению комсомольцев интеллигенты, то-есть люди, не принадлежащие к рабоче-крестьянскому сословию — либо действующие, либо потенциальные предатели.

— Как тебе бородатый сосед? — косясь на дверь в вагон, прошептал Новоконев. — Думаю, не мешает проверить его эксплуататорское нутро…

Клава, не скрывая легкой насмешки, высказала сомнения. Дескать, пора прекратить игру в шпионские страсти, видеть в каждом встречном-поперечном агента вражеских разведок. Сосед по купе — обычный человек, интересующийся армейской жизнью. Не более того.

Старший лейтенант возмутился. Наверно, ему страшно хотелось самолично поймать шпиона и прослыть героем. Он уже видел хвалебные статьи в газетах, приказ по части с объявлением благодарности за революционную бдительность. А эта девчонка смеет еще издеваться над ним!

— Мелко плаваешь, сержант, слабо тебя подковали в медучилище. Короче, слушай и выполняй, — жестко приказал он. — Оружия у тебя, конечно, нет?

— Слуховая трубка и парочка ланцетов, — так же тихо рассмеялась Клава.

— Я ведь — медслужба.

Сошлись на том, что сержант посидит напротив интеллигента, отвлечет его от опасных мыслей легким разговором, а старший лейтенант отыщет в соседних вагонах чекистов. Каждый пассажирский поезд и даже товарняк должны сопровождаться ими

Не получилось. Когда командиры, младший и старший, после тамбурного совещания, возвратились на свои места, «бухгалтера» уже не было. На резонный вопрос: куда он подался, возможно отправился справить нужду в противоположный туалет, или решил подымить в другом тамбуре, ответа не последовало.

Выщипанная девица, не отрываясь от карманного зеркальца, презрительно скривила накрашенные губки. Дескать, что у меня более важных дел нет, как следить за старикашкой? Мамаша кормила ребенка и вообще ничего вокруг себя не видела.

В соседнем отсеке пьяные мужики отматерили непрошенных «следователей», толстые злые бабы так понесли их, что они порешили с ними не связываться.

Старший лейтенант до самого вечера мотался по составу, заглядывал в лица пассажиров, распрашивал проводников. Все же он умудрился найти молоденького чекиста в обязательной кожаной куртке, вместе с ним бегал по вагонам.

Подозрительный тип будто свозь землю провалился.

Всю ночь Сашка и Клава спали по очереди. Чем черт не шутит, забыл «враг народа» в купе какую-нибудь изобличающую его преступную деятельность вещицу и заявится за ней? Постепенно смутное подозрение переросло в уверенность — с ними ехал именно изменник, предатель.

Простая мысль о том, что пока они в тамбуре строили планы поимки шпиона, «бухгалтер» мог сойти на станции, куда и направлялся, не приходила в голову.

До самого Ковыля огорченный старший лейтенант не слезал с верхней полки. Что-то жевал, читал, даже курить не спускался. Ворочался, огорченно вздыхал.

Клава обложилась купленными на очередной станцией газетами и журналами. Читала далеко не все — выбирала статьи о Красной Армии, впитывала новую для нее информацию, машинально искала там фамилию Семки.

Рано утром — в половине шестого — поезд остановился возле ковыльского вокзала. Старший лейтенант подхватил два чемодана — свой и Клавдии, замаршировал к привокзальной площади. Клава шла рядом, с любопытством оглядывая незнакомую обстановку.

Старое запушенное здание вокзала с облупленными стенами и кривыми буквами «Ковыль». На площади — телеги, пролетки, армейская машина. В запыленном скверике с пожухлой листвой деревьев на ломанных лавочках пьют, закусывают, ругаются, мирятся, дерутся, целуются пассажиры. Среди них медленно, солидно прогуливаются милиционеры и чекисты.

— Не держи на меня сердца, сержант, — неожиданно принялся извиняться Новоконев. — Обстановка в стране, сама видишь, какая. Поневоле держишь ушки на макушке, — настороженно огляделся и тихо проговорил. — У нас в полку тоже невесть что творится. Чекисты арестовали командира роты — оказался агентом зарубежных разведок. Сразу трех, представляешь? Вместо него назначили Видова. Потом ночью исчез комбат — тоже порядочная сука, продался за доллары, подонок. И снова командование выбрало Видова. Присвоили звание «капитан» и — вперед…

Услышав знакомую до боли фамилию, Клавдия насторожилась. Значит, Семка стал комбатом? Не арестуют ли его ночью, как арестовали его предшественника? Причину ареста придумать недолго, органы делают это умело и быстро.

Мысль, непривычная для комсомолки, как бы скользнула по поверхности.

Но след оставила. Ибо все, что грозит новому комбату не может не волновать девушку.

— И как Видов справляется? — стараясь прогнать постыдные сомнения в справедливость всевидящих органов, спросила Клава. — Слишком высоко он взлетел, вдруг неудачно приземлится?

— Это Видов-то «приземлится»? — возмутился старший лейтенант. — Мужик носом землю роет, не спит, не ест, все время — с батальоном. Сначала в полку поговаривали, что капитан вот-вот спихнет комполка, но не произошло

— остался подполковник на старой должности. Тогда и получил Видов от острословов кличку «вечный комбат»… Ты, сержант, все таки почаще оглядывайся, чую остробородый может появиться в нашем городке. Не зря же он выпытывал что, где и почему…


Полковой врач, майор медицинской службы оказался на редкость подвижным и моложавым человеком. Позже выяснилось, что он недавно на своей ответственной должности — сменил подполковника, переведенного в другую часть. Отсюда и резвость в движениях, и напускная солидность крупного начальника.

Не успела Клавдия изложить свою просьбу о назначении в батальон капитана Видова, как майор вскочил со стула и возмущенно забегал по утлому кабинетику.

— И как только не стыдно? Едва надели армейскую форму и сразу — хочу к мамочке, направьте к любовнику! Откуда знаете Видова?

Говорить о детской дружбе все равно, что раздеваться. Поэтому Клавдия ответила максимально сухим, официальным тоном.

— Односельчанин.

— Ах, вот оно что, односельчанин, значит? Мне все понятно. Ну, что ж, захочет капитан встретиться с землячкой — найдет возможность… Короче, сержант, служить будете в дивизионном медсанбате, с его командиром я уже договорился. В нашем полку нет вакантных мест. Посыльный покажет куда идти… Свободны.

Вышла Клава из штаба с неприятным ощущением обиды. Спрашивается, что предосудительного в ее просьбе направить для прохождение службы к Семену? По ее мнению, как раз наоборот, родственные и дружеские связи даже в армии полезны. А этот командир-резвунчик умудрился за какие-то несколько минут и облить девушку грязными подозрениями, и чуть ли не поставить по стойке смирно!

Возможно, служба в медсанбате окажется лучше нежели в видовском батальоне, постаралась она приглушить обиду.. Одно дело встречаться с Семкой время от времени, совсем другое — круглосуточно находиться рядом.

— Покажи дорогу, дружок.

Посыльный — красноармеец в просторной гимнастерке, подпоясаной брезентовым ремнем — подхватил фанерный чемоданчик сержанта, смущенно улыбнулся.

— Товарищ майор приказал проводить вас.

Они медленно пошли по городской улице. Воообще-то, назвать ее городской не поворачивается язык: живописные хатенки прячутся в зелени садов, по покрытой травой проезжей части разгуливают куры и утки, в большой луже блаженно хрюкает свинья.

— Далеко идти?

— Медсанбат — на окраине города. Километрах в пяти от нашего штеба.

— А батальон капитана Видова? — все же не удержалась от опасного вопроса Клавдия. Опасного потому, что красноармеец сегодня же поделится с дружками: приехавшая сержантиха интересовалась капитаном Видовым. — Это единственный человек, которого я здесь знаю, — девушка поторопилась оправдать любопытство.

— Напротив полкового штаба. За строевым плацем.


Командир медсанбата — полная противоположность полковому лекарю. Солидный, с выпирающим брюшком, низкого роста, почти карлик. Видимо, этот унижающий командира рост — источник постоянных мучений. Отсюда — высокие каблуки, манера подниматься на цыпочки, за что ехидные медсестры прозвали своего начальника Цыпой.

Об этом Клавдии стало известно как только она перешагнула порог медсанбатовского штаба. За столиком дежурного — молоденькая девчушка с петлицами младшего сержанта. Делает вид, что читает газету, а сама так и косится на проходящих мимо мужчин.

— Как пройти к командиру? — распрощавшись с сопровождающим ее красноармейцем, подошла к столику новый военфельдшер.

— К Цыпе, что ли… Извините, оговорилась, — звонко рассмеялась она. — К Фролову? Прямо по коридору, предпоследняя дверь направо. Не перепутайте, последняя — секретка, а там сидит зверюгой за решеткой вреднющий старшина.

Клавдия не перепутала. После долгого допроса, который учинила ей тощая секретарша в очках, оседлавших длинный тонкий нос, она, оставив фанерный чемоданчик в приемной, предстала перед коротышкой в майорских петлицах. Увидев красивую девушку, майор поднялся из-за стола.

— Знаю, звонили. Завтра ваше личное дело будет у нас. Рад появлению в моем батальоне толкового и знающего человека.

Судя по оценивающему взгляду, которым майор прошелся по бедрам и ножкам новой сотрудницы, именно там находился источник толковости и познаний. Наверно, новый ее командир не чурается житейских наслаждений, связанных со слабым полом.

— Прибыла для дальнейшего прохождения службы, — с опозданием выдала Клава уставную фразу. — Где прикажете разместиться?

— Получите отдельную комнату в командирском общежитии, — трубно провозгласил майор, будто одарил сержанта невесть какой наградой. — Все остальные женщины батальона размещаются по два-три человека в комнате. Учитывая будущий ваш вклад в общее дело…

И пошло-поехало! Из пухлых губ командира вылетали набившие оскомину фразы о невероятных достижениях медсанбатовских врачей и сестер в деле сохранения здоровья личного состава. В доказательство толстый палец тыкал в развешанные на стенах разноцветные диаграммы и таблицы.

— Хотелось бы в операционную или — в диагностику, — Клавдия с трудом втиснула в многословный монолог начальника свое видение будущей работы.

— Ни в коем случае! Пойдете в нашу аптеку. Фармакология — великое дело в излечении всех болезней. Операция всегда сопряжена с риском, поэтому она — крайняя стадия.

Спорить, доказывать — бесполезно. Как и все ущемленные физическими недостатками мужики, Фролов слушал только себя. Аптека — так аптека, про себя согласилась будущий провизор, она предполагает больший круг общения, вдруг батальону Видова понадобятся редкие лекарства.

Все события в короткой девичьей жизни, все надежды на будущее так или иначе связываются с именем Семена. Раскладывая в отведенной ей для проживания крохотной комнатенке вещи, Клавдия мысленно оставляла место в старом шкафу для вещей Семки. Сердилась на свою наивность, краснела, но пересилить опасные мечты не могла.

Вечером заявился командир. Вежливо постучал в дверь, не дожидаясь разрешения, вошел. Клава в поношенном домашнем халатике лежала на кровати, изучала учебник по фармакологии. Увидев майора, вскочила, плотней запахнула полы халата.

— Решил посмотреть, как вы устроилисть, — поднявшись на носки, объяснил цель визита Фролов. — Комната, конечно, так себе, маловата. Со временем мы вас переселим в более удобную… По русскому обычаю положено отметить новоселие.

Из дермантинового портфеля появилась лабораторная склянка. Вслед за ней — консервная банка, заполненная разделанной селедкой с кружками лука.

— Спиритус медицинус, — нервно рассмеялся визитер. — Традиционная русская выпивка, полезная и для больных, и для здоровых… Симпатичный у вас халатик, — потрогал он подрагивающими пальцами рукав. Будто приценился к качеству ткани. — Мягонький…

За фанерной перегородкой — ехидный девичий смешок. Наверно обитатели соседней комнатенки изучили повадки своего любвеобильного начальника. Майор метнул грозный взгляд. Будто пронизал перегородку. Угрожающе покашлял. Смех мгновенно погас. Поговаривают, что у Цыпы двоюродный брат служит в Органах, капнет ему в ушко и смешливый обидчик вволю наплачется на Колыме.

— Я не пью, — отстранившись от протянутой к халатику мужской руки, проговорила девушка. — И вообще уже поздно, хочется спать.

— А я о чем? — удивился Фролов. — Сейчас выпьем, закусим и — на боковую.

Процесс празднования новоселья обозначен четко и ясно. Положение казалось безвыходным. Отвесить ловеласу звонкую пощечину? Но все же — командир, придерется к какому-то мелкому нарушению и отправит обратно в отдел кадров. Отойти к окну? Но страстный коротышка уже прижал новую фельдшерицу к стене, запустил бесстыдную руку за пазуху.

— Не надо, товарищ майор, — взмолилась Клавдия, держа обеими руками полы халатика. — Прошу вас…

— Надо… Обязательно надо, — опасливо косясь на перегородку, взволнованно шептал батальонный дон-жуан, не прекращая попыток преодолеть сопротивление упрямой девицы. — Познакомимся поближе, лучше узнаем друг друга…

Неожиданно из коридора донеслись четкие шаги. Знакомый мужской голос о чем-то спросил женщину. Та пугливо ответила. От сильного удара в дверь отвалилась защелкнутая майором задвижка.

На пороге — Видов.

Клавдия закрыла лицо руками, всхлипнула.

Минуты хватило Семену для того, чтобы оценить обстановку. Бутылка с закуской, прижатая к стене девушка, раскрасневшийся майор.

— Пошел вон, Цыпа! — негромко приказал капитан. — Устроил из медсанбата курятник, паскуда грязная! Кому сказано?

— Как вы смеете, капитан, так разговаривать со старшим по званию?

— поднялся на цыпочки коротышка. — Под суд пойдете, под трибунал!

— Ты еще и угрожаешь?

Видов сгреб майора за шиворот, поднял над полом. Кривые ножки коротышки выписывали в воздухе замысловатые па. Заглянувшая на шум дежурная по общежитию выскочила в коридор, расхохоталась и побежала разнести по комнатам приятное известие об устроенной над Цыпой расправе.

Выбросив неудавшегося любовника из комнаты, Семен отправил за дверь дермантиновый портфель с содержимым. Брезгливо потер ладони. Подошел к девушке, осторожно поднял за подбородок ее склоненную голову, всмотрелся в раскрасневшееся лицо с закрытыми глазами. Сейчас поцелует, замерла Клава. Не поцеловал. Будто испугавшись неприсущей ему нежности, отошел к двери.

— Собирайся, поедешь со мной. С полковым лекарем все решено. Служить будешь фельдшером в моем батальоне.

— Как ты узнал о моем приезде? — немного успокоившись, спросила Клавдия.

— Сашка Новоконев проинформировал… Долго ожидать? Сказано — собирайся!

— Выйди на минутку. Мне нужно переодеться.

Видов неизвестно чему рассмеялся, хлопнул ладонью по крутому лбу и вышел в коридор. Там на него насели девчонки, наперебой принялись выкладывать капитану свои обиды, рассказывали о приставаниях командира медсанбата.

— Сами виновны, — деловито советовал Видов. — Устроили бы ему пару раз темную, сразу бы взялся за ум! Таких только и «лечат» кулаками!

— Кулаками? У него двоюродный братан — чекист…

— А у нас — троюродные тети, — беззаботно отмахнулся капитан. — Не к чему раньше времени в штаны напускать, не так уж страшен черт, как его малюют…

Позже, сидя рядом с капитаном в двуколке, окончательно пришедшая в себя девушка спросила.

— У тебя неприятностей не будет? Все же — майор, командир медсанбата, у него, наверняка, связи с дивизионным начальством…

— Одним рапортом больше, одним меньше, — беззаботно отмахнулся «вечный комбат». — У полкового комиссара — целые папки жалоб на меня. Получит очередной донос — выговорешник обеспечен, отстреляется на отлично батальон — снимут… Все дела.


Вселив нового фельдшера в заранее убранную комнату общежития для холостяков, Видов наспех попрощался. На сегодня намечено присутствие на вечерней поверке в третьей роте, а заранее продуманные планы батальонный никогда не менял.

Вместо того, чтобы разобрать наспех уложенный чемодан, Клавдия уселась на застеленную кровать, положила на колени руки и задумалась. Вдруг Семен помог ей устроиться в своем батальоне по праву друга детства, односельчанина, и у него нет других чувств к девушке? Что делать тогда? Возвратиться в Степанковку, выйти замуж за Горячева, нарожать ему детишек? Или вести прежнюю холостяцкую жизнь, безрадостную и скучную?

Только в полночь, разложив вещи и заставив себя выбросить из головы дурацкие мысли, Клавдия безмятежно уснула.

Утром проснулась отдохнувшая, бодрая. Вчерашние сомнения переродились в уверенность, опасения — в легкую насмешку над девичьими страхами. Все будет нормально, все образуется, мысленно твердила она, Семка любит, еще как любит! Только он никогда не сделает первого шага, побоится резкого отказа. Значит, все зависит от нее.

Несмотря на ранее время — всего шесть утра, в штабе батальона Видова уже не было. Дежурный командир сообщил, что предстоит марш-бросок по пересеченной местности и капитан в сопровождении начальника штаба и двух ординарцев поскакал по маршруту, Привык сам проверять и перепроверять.

Батальоный врач, армянин с грустно повисшим мясистым носом, был предупрежден и с места в карьер отправил нового военфельдшера проверить санитарное состояние одной из рот. Четко сформулировал пункты проверки, начиная с содержимого красноармейских тумбочек и кончая отхожими местами.

В канцелярии роты проверяющую ожидал старшина. Увидев Клавдию, он потешно вытаращил глаза и ущипнул себя за бок. Еще бы не удивиться, когда перед Сидякиным появилась оставленная в Степанковке подруга детства!

— Ты? — только и мог выдавить он. — Вот это фокус!

— Никаких фокусов, — рассмеялась девушка. — Они, фокусы, начнутся, если найду в тумбочках запрещенные вещи, или обнаружу какую-нибудь живность, на подобии тараканов… Будем служить вместе, Прошка. Думаю, ты не против?

— Семка уже знает?

— Встретились вечером, — не вдаваясь в подробности «встречи», туманно ответила Клавдия. — Пошли по взводам?

Сидякин безвольно кивнул и на ослабевших ногах пошел вслед за фельдшерицей. Голову буравили, кружились в хороводе завистливые мысли. Снова повезло не ему, а Семке, Видова любят, к нему приехали, а старшина как был одиноким, так им и остается.

Со свойственной ей проницательностью Клавдия расшифровывала потаенные мысли Сидякина и насмешливо улыбнулась. Да, она любит Семена и он отвечает ей взаимностью, не может не отвечать! В этом союзе просто нет места третьему человеку — мужчине или женщине!


Неугомонный армянин изобретал все новые и новые проверки, заставлял помощницу присутствовать на стрельбах, учавствовать в приеме больных, осматривать отхожие места, снимать пробы в столовой.

Семена она почти не видела. Он — то на совещании в штабе полка, то громит провинившихся командиров рот и взводов, то исчезает на несколько дней. Однажды, Клавдии удалось встретить его в коридоре холостяцкого общежития.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — с едва прослушиваемой обидой официально обратилась она.

— Что случилось, сержант? — так же официально ответил Видов. Но тут же поправился. — Как живешь, Клавочка? Какие проблемы?

— Только одна, Семчик, — в свою очередь изменила тон девушка. — Не отметила ни новоселья, ни новую должность…

— Отмечай.

— Приглашаю тебя сегодня вечером. Будет Новоконев и наша медсестра Галилея Борисовна. Другими знакомыми еще не обзавелась… Придешь?

Видов заколебался. Сутки расписаны почти поминутно, как выкроить время для гостевания? Но обижать девушку отказом ему не хотелось.

— В десять вечера устроит? — предложил он, мысленно пробежав по странице еженедельника. — Раньше не могу — занят.

— Устроит, — заставила себя беззаботно улыбнуться Клава. — Только без опоздания…

Оба понимали, что присутствие старшего лейтенанта и батальонной медчестры — примитивная маскировка, что за праздничным столом будут сидеть только двое.

Новоконев служил в оперативном отделе штаба полка, приглашение бывшей попутчицы охотно принял. Галилея Борисовна, немолодая вольнонаемная медсестра откровенно обрадовалась. Хоть маленькое, но — развлечение!

Батальонного врача, начштаба, комиссара и командиров рот Клавдия решила не приглашать. Во первых, слишком большая компания, во вторых, Семка будет недоволен. Пробурчит: бездельники, пожаловали к бедной фельдшерице на дармовщину! А Сашка — не подчиненный, можно даже сказать — начальство. Что до пожилой медсестры — невелика фигура, чтобы крестить ее бездельницей.

Вспомнила Прошку и заколебалась. С одной стороны, друг детства, один из «трех мушкетеров», но, с другой, женское чутье подсказало — Сидякин неравнодушен к ней, вдруг выпьет и решит выяснить далеко не простые отношения в создавшемся «треугольнике»? Тогда задуманная вечеринка превратится в поле для нешуточного скандала. Нет, лучше не рисковать.

Оставшуюся половину дня девушка побывала на рынке, настрогала салатов-винегретов, наварила картошки — главной русской закуски. Из спиртного — легкое сухое вино, немного спирта. Покрыла стол расписной украинской скатертью, расставила тарелки, стаканы. Придирчиво оглядела. Получилось, вроде, неплохо, Семчик будет доволен.

Первым появился Новоконев. Праздничный, чисто выбритый, пахнущий одеколоном. Достал из портфеля букетик фиалок, встряхнул, будто банным веником, вручил виновнице торжества. Немного смутившись, поставил перед ней бутылку водки.

— С праздником тебя, сержант. С новосельем.

Галилея Борисовна, которую товарки просто звали Галкой, умудрилась напечь пирожков с капустой. Но главным «угощением» был патефон с набором пластинок. Торжественно водрузив его на прикроватную тумбочку, медсестра чмокнула Клаву в щеку.

До прихода главного гостя они просто болтали. Новоконев со вкусом рассказывал о бесплодных поисках «бухгалтера», Галка вежливо смеялась.

Ровно в десять — впору часы сверять! — появился Видов. Угрюмый, озабоченный. Что-то у него не заладилось, какой-то командирский замысел не сработал. Не поздоровавшись, уселся за стол, налил себе водки. Старший лейтенант демонстративно поухаживал за дамами — наполнил им стаканы.

— Ну, что ж, Клавдия Ивановна, — выдал он первый тост. — Здоровья тебе и успехов на медицинском поприще. Авось, нам не доведется стать твоими пациентами.

Выпили. Закусили. Галка поставила любимую пластинку — риориту, Сашка церемонно пригласил ее и они закружились по комнате.

— Что-нибудь случилось, Семчик? — склонившись к Видову, тихо спросила Клавдия. — Или — просто плохое настроение.

— И то, и другое. Мерзкий Цыпа все же написал рапорт, утром меня воспитывал полковой комиссар… Впрочем, все это чепуха, не забивай себе голову. Лучше пойдем танцевать.

То ли от выпитого вина, то ли от крепких объятий Семена, но девушка неожиданно ослабла. До такой степени, что мелко задрожали коленки и закружилась голова. Захотелось заплакать, смочить слезами расстегнутую гимнастерку Видова. Она крепче прижалась к груди комбата, рука с его плеча передвинулась на упрямый затылок.

— Что с тобой, Клавка? Заболела?

— Ничего страшного, Семчик, — и неожиданно по детски добавила. — Хочу быть с тобой… Понимаешь, ты и я…

— Понимаю, — серьезно прошептал Семен. — Сейчас все устроится. — выпустил девушку из объятий, остановил патефон. И — громко, командным голосом. — Все, дорогие гости, дайте отдохнуть хозяевам. Уже поздно, рано утром — на службу.

Сашка понимающе скривился. Наверно, ему не хотелось уходить — пластинки превосходные, выпивки на столе навалом, закуска едва тронута. Но приказ есть приказ. Патефон — в одну руку, Галку — в другую. Клавдия демонстративно закрыла дверь не только на защелку, но и на два оборота ключа.

— Разбери постель, — все так же тихо попросил Видов. — Устал я страшно.

До утра они не спали. В кратковременные перерывы между объятиями — шептались. О будущей совместной жизни, о Семкиных родителях, вообще обо всем. Видов начисто позабыл о нестертом штампе в паспорте, об оставленной первой жене.

— Освобожусь немного — зарегистрируемся. Никаких свадебных застолий, легкий ужин наедине, — рассмеялся он. — Как сейчас.

На следующий день Видов переселился в комнату фельдшерицы. Не скрываясь и не оправдываясь перед жильцами общежития. Просто объявил: женился. Сомневаться, возражать никто не осмелился — характер «вечного комбата» известен, так отделает, что поневоле придется каяться и оправдываться.

Клава будто плавала на розовых облаках, она не требовала немедленной регистрации брака, не спрашивала, когда это произойдет. Семен вошел в ее жизнь грубо и надежно, сделался необходимостью.

Она не знала, что ее мужа вызывали в политотдел, что на парткомиссии он получил строгий выговор. Разбирать персональное дело «развратника» на партийном собрании не решились. Не потому, что пожалели Видова, просто решили не портить репутацию передовой в дивизии части. Обязали в двухмесячный срок разобраться с семейными делами.

До начала войны оставалось ровно три месяца…

Глава 14

Непрерывная тяга к связкам писем и общим тетрадям из дедова баула превратилась в самую настоящую болезнь. Романов будто жил двумя жизнями: прошедшей и настоящей, причем они причудливо переплетались друг с другом. Выслеживая сексуально озабоченных супругов-изменников, выстраивая версии исчезновения девочки, дочери бизнесмена, разыскивая похищенные из офиса деловые бумаги, он не мог отрешиться от мучающей его загадки: все же кто убил «вечного комбата»?

Казалось бы, что внуку бывшего комроты до событий полувековой давности? Сегодняшних забот и проблем не хватает? Если же появилось желание потеребить нервы остросюжетным чтивом — покупай книжный ширпотреб, специально для этого предназначенный, проводи ночи за чтением зарубежных боевиков. Стоит ли раскочегаривать себя знакомством с действительными событиями, зря терять дорогое время?

Тем более, что сыскная фирма постепенно хирела. Поток клиентов сократился до минимума, соответственно, похудел счет в банке. Дружинин охал, ахал, разводил руками, строил страшные гримасы, но ничего путного так и не предложил. Романов надеялся на окончательный расчет с Ванванычем, но, во первых, для этого нужно отыскать следы похищенной женщины, во вторых, криминальные заказчики будто растворились в предрассветном тумане — ни телефнных звонков с очередными порциями угроз, ни посещений офиса сыскной фирмы.

Кандидат в депутаты тоже тянет время, откладывает поездку к бывшему старшине, а она, эта поездка, по убеждению детектива, многое прояснит: и в прошлых и в настоящих событиях. Петька почти каждый час надоедает слезливыми телефонными объяснениями и просьбами. Обрыдло ему охранное существование, хочется заняться родным делом.

Ванваныч, Дружинин, Сидякины — дед и внук, Дашка вместе со своими «родными» родителями — все эти далеко не театральные персонажи сплелись в тугой клубок, болезненно царапающий сознание Романова. Единственно, что удержало его от полного безумия — Дашка.

Постепенно девчонка вошла во вкус полновластной хозяйки дома наивного «папашки». Безотчетно, но, приходится признаться, разумно тратила лежащие на видном месте деньги. Возвращаясь из школы, забегала в магазины и на рынки, набивала полиэтиленовые сумки-пакеты продуктами, дома раскладывала их по полкам пенала и в холодильник. Повязав Тамарин фартук, принималась мудрить с кастрюлями и сковородками. Поминутно сверялась с часами — не опоздать бы к приходу «папашки» изготовить обед!

В определенном месте лежат стопка наглаженных носовых платков, на полке шкафа — нижнее белье, полотенца, на вешалках — вычишенные костюмы, чистые рубашки. В прихожей надраенная до блеска обувь.

Вечером, вволю поворчав по поводу житейской неприспособленности Романова, внедрив в него десяток добрых советов, похожих на армейские приказания, «хозяйка» усаживалась с книгами и тетрадями за стол, что-то писала или, забавно шевеля пухлыми губешками, читала. Время от времени поглядывая на «папашку».

Когда с домашними заданиями было покончено, раскрывала невесть каким образом попавшую на стеллажи медицинскую энциклопедию. С недетским любопытством рассматривала самые откровенные цветные рисунки, изучала сведения о взаимоотношениях полов. Другие органы человеческого организма, их особенности и болячки девушку не интересовали.

Однажды, устремив на приемного отца многозначительный взгляд, задала ему такой вопрос, что Романов, позабыв дочитать начатое письмо, вытаращил глаза.

— Что ты сказала?

— Так себе, ничего. Слышала, что мужчина не может жить без женщины, а если и живет — болеет. Как же ты, папашка, обходишься? Воздержание вредно для здоровья — вот написано. — провела она отращиваемым ногтем по строчке энциклопедии. — Может быть поэтому ты так часто простужаешься?

Романов вообще не простужался, болел так редко, что сам себе удивлялся. Петька все время ходит с заложенным носом, кашляет на подобии каркающей вороны, а Роману — хоть бы хны, ни одна зараза не пристает.

объяснять все это упрямой девчонке — словно голым кулаком пытаться прошибить железобетонную панель перекрытия. К тому же, речь идет не о самих болезнях — о половом воздержании.

— Не знаю, не интересовался, — снова развернул Романов пожелтевший листок. — Читай и не задавай глупых вопросов.

— И вовсе не глупые, — обиженно возразила девица. — Не захотел меня взять в жены — найду тебе пару, не ошибусь.

Прекращая опасную дискуссию, детектив отгородился от настырной особы раскрытой общей тетрадью.

Утром разбежались: Романов — в офис, Дашка — в школу. Он тут же позабыл о странном интересе приемной дочери к физиологическим особенностям мужского организма, она не забыла.

Неприсущей Роману забывчивости способствовал выгодный заказ, удачное выполнение которого не только наполнит прохудившийся кошелек фирмы, но и поднимет ее авторитет.

В одном из московских банков непонятным образом исчезли бумаги, составляющие экономическую тайну. Не особенно доверяя способностям уголовного розыска и, возможно, опасаясь распространения нежелательных слухов, управляющий предпочел обратиться к частным детективам.

Предстояло прошерстить многочисленный коллектив банка, выявить предателя и заставить его вернуть похищенные бумаги. Одному с этой задачей не справиться — пришлось временно отозвать воспрянувшего духом помощника. Одновременно намекнуть кандидату в депутаты о необходимости выполнить данное им обещание.

— Что вы делаете, дорогой друг? — рыдающим голосом спросил Ефим Маркович. — Мы с женой только начали успокаиваться.

Зря успокоились, с иронией подумал Романов, от Дружинина в роли охранника — никакой пользы. Сыщик из него отменный, пастух классный, а вот телохранитель — пустое место.

— Отзыв моего сотрудника — временное явление, думаю, через недельку он к вам вернется… Кстати, как поживает героиеческий дед? Не болеет ли, не дай Бог? Возраст-то солидный.

Прозрачный намек на невыполненное бизнесменом обещание достиг своей цели.

— К сожалению, сейчас дедуля занят — перебирает свой архив. Может быть, в конце недели навестим его.

Очередная отсрочка! Ну, что ж, сделаем вид, чо она устраивает частных детективов, каким-то образом входит в их планы. Нетерпение или недовольство может насторожить владельца фирмы женского белья.

— Ничего ужасного, я сейчас тоже занят.

Телефонный разговор завершился заверениями в обоюдном уважении.

Через полтора часа в кабинетик Романова влетел сияющий компаньон. Для полноты картины ему только ангельских крылышек не хватает. Облапил друга, принялся тормошить его. Будто они не виделись, как минимум, полгода.

На шум заглянула любопытная Манька. Увидев, что мужчины обнимаются, подумала-подумала и внесла в кабинет шефа поднос с бутылкой коньяка и с тремя рюмками. Будто намекнула о своем желании отпраздновать какое-то событие, какое именно не имеет принципиального значения.

— Манька, ты — настоящая колдунья! — восторженно заорал Петька, обнимаю необъятную талию секретарши. — Не успел я подумать, а ты уже все поняла.

— Оставить на вечер! — проскрипел Романов, переставляя поднос подальше от жадных рук Дружинина. — Предстоит большая работа.

Услышав о полученном заказе и, главное, о солидном авансе, Петька на первых порах обрадовался, потом поскучнел. Ему больше по душе выслеживать, пасти, нежели ковыряться в душах банковских служителей. Но с «потомком императора» не поспоришь…


Банкир предельно деловит и краток. Детективы быдут работать под видом ревизоров Центробанка. Это не вызовет подозрений ибо кредитное заведение проверяется не реже шести раз в месяц. Для разговоров с сотрудниками выделен отдельный кабинет. Результаты ожидаются не позднее, чем через неделю, любое опоздание повлечет для банка неисчислимые бедствия. Для сыщиков — расторжение заключенного договора с возвратом полученного аванса.

Все это выдано на одном дыхании.

Легко сказать — неделя! Предстоит опросить два десятка служащих, так или иначе имеющих доступ к секретной информации. Потом просеять через мелкое сито их родственников, подруг и друзей, выстроить и проанализировать несколько версий. Для всего этого месяца и то недостаточно. Но спорить, выпрашивать хотя бы недельку-другую компаньоны не стали. Во первых, засушенного банкира не переубедить, во вторых, он абсолютно прав: когда сработает похищенная информация, поздно искать украденную бумагу и предателя.

Главная трудность заключалась в том, что «ревизоры» абсолютно не знали банковского дела, не разбирались в финансовых потоках, учете и отчетности, смутно представляли себе разные дебиты-кредиты. Любой финансист легко убедится в этом.

Поэтому, сыщики не вызывали в отдельный кабинет банковских служащих, бродили по помещениям, задавали осторожные вопросы, которые, как правило, касались состояния здоровья, времяпровождения, хобби. Удивленные сотрудники сначала скрытничали, считая дурацкий интерес «ревизоров» хитрым ходом, потом понемного раскрывались.

К концу третьего дня наметились первые подозреваемые: перекрашенная дамочка с солидным декольте, молоденький парнишка с крапчатой бабочкой на тощей шее и кассир-толстяк с пальцами-сардельками, унизанными кольцами. Дамочка — по причине заинтересованных взглядов, которыми она провожала «ревизоров». Худосочный парнишка при появлении сыщиков испуганно закрывал глаза. Кассир многозначительно захлопывал дверцу сейфа.

Утром четвертого дня Романов представил остробородому банкиру свои соображения. Для дальнейшей разработки подозреваемых требуется время и немалое, предстоит внедриться в их окружение, ознакомиться с привычками и метариальным благополучием семей.

Дамочку банкир сразу отверг. Вдова, несколько лет тому назад потеряла мужа и мечтает снова выйти замуж. Толстяк-кассир — вне подозрений, работает в банке со дня его основания, лично знаком хозяину. А вот мальчишкой не мешает заняться. На это отведено максимум три дня.

Романов с легким сердцем поручил слежку многоопытному компаньону, а сам удрал домой, к дедову баулу. Письма и тетради фронтовика превратились для его внука в самую настоящую наркоту. Не пообщается с ними всего один лишь день — наступает «ломка».

Предварительно по телефону коротко проинформировал толстую Маньку: буду дома, в случае чего — звони. Можно, конечно, сослаться на нездоровье, простуду, прострел, сердечный приступ, но — хозяин он или не хозяин?


Вчитаться в очередное письмо Романову не довелось. Помешала Дашка. С грохотом опустив на пол прихожей набитую чем-то сумку, она торжественно влетела в гостиную. Радостная улыбка, горящие глазища, кулачки упертые в бока — все это показывало отличное настроение и боевой настрой.

— Что произошло?

— Ничего, — тряхнула девчонка копной волос, назвать которую прической можно, обладая недюженной фантазией. — Сегодня вечером к тебе придет наша училка.

— Почему ко мне? У тебя есть родители.

Девчонка присела на край стула, окинула Романова насмешливым взглядом. Будто взрослая женщина, удивляющаяся дурацким вопросам неразумного ребенка.

— Потому что ты — мой папашка. Или хочешь, чтобы завтра вся школа узнала о моих алкашах?

Действительно, положеньице! С одной стороны жалко девчонку, с другой — не хочется выступать в роли этакого опекуна, заменившего ей настоящих родителей. Все же — придется.

— Ладно, пусть приходит, поговорим. Скорей всего, ты что-то в школе натворила, вот и приходится классному руководителю терять время.

— Классному руководителю? Ну, ты даешь, папашка. Она — уродина, очки — в поллица, нос сворочен набок, ни груди, ни бедер. Старая, злая. Я выбрала для тебя помоложе и посимпатичней.

Вот оно что! Наглая девчонка решила устроить смотрины? Этого только не хватает! Романов вспомнил недавний разговор о половом воздержании мужиков и его вредном воздействии на организм. Все женщины обожают сватовство. Дашка, несмотря на детский возраст, кажется, тоже подвержена этому.

— Уж не решила ли ты женить меня? — рассмеялся Романов, хотя ситуация явно не смешная.

— А почему бы и нет? Глафира Степановна — интересная женщина, можно даже сказать, девушка. Преподает у нас литературу, говорят, пишет стихи.

— Выбрось из головы!

Романов успел изучить слишком уж самостоятельный характер «приемной дочери», знал — задумала, не отступится, сделает по своему. Сбежать из дому, придумать какое-нибудь срочное дело? Пожалуй, единственный выход.

Он бережно сложил в баул пачки писем, прошел в прихожую.

— У меня назначено деловое свидание, когда вернусь — не знаю, может быть заночую в офисе.

В кухне — насмешливое молчание. Дашка что-то печет, варит, но — ни гу-гу. Входная дверь оказалась запертой на нижний замок. Ключа, как можно было ожидать, нет — спрятан.

— Роман Борисович, за что вы меня так обижаете?

Обращение по имени-отчеству свидетельствует о крайней обиде. Обычно — папашка или даже папочка, а тут…

— Откуда взяла?

Вместо ответа — сдавленное всхлипывание.

Романов считал себя человеком с сильной волей, но женских слез просто не терпел, они вызывали чувство жалости, невесть какой вины. Тамара, изучившая мужа, пользовалась слезами только в самых крайних случаях, и всегда добивалась успеха. Сдался он и сейчас. Отложил снятую с вешалки куртку, возвратил на прежнее место дипломат и возвратился в гостиную.

Обрадованная уступчивостью «папашки» девушка заметалась по квартире. Заорал в полный голос пылесос, из кухни поплыли аппетитные ароматы, баул с архивом, к которому раз и навегда запрещенно прикасаться, переместился из-под стола за стоящее перед телевизором кресло.

— Пожалуйста, поднимись на минутку, — максимально вежливо попросила Дашка, но за этой нарочитой вежливостью прослушивалась насмешка.

— Это еще зачем? — все-же вставая со стула, недовольно пробурчал Романов.

Девушка критически оглядела вытертые джинсы, клетчатую, далеко не новую рубашку, разношенные тапочки. Удобный домашний наряд.

— Придется переодеться, — приказным тоном промолвила она. — В таком одеянии стыдно принимать молодую женщину. Мало ли что может подумать. Отправляйся в спальню, я там все приготовила. И не медли — училка вот-вот придет.

И снова Романов подчинился. С недовольством, с ворчанием, но все же поплелся в спальню. Там на покрывале, застилающем богатырское ложе, лежит вычищенный и наглаженный костюм, рубашка с галстуком, возле кровати красуются начищенные до блеска туфли. Полный королевский комплект для новоявленного жениха.

— Помощь не потребуется? — остановилась в дверях ехидная телка. — Сам переоденешься или застегнуть молнию на брюках?

Бесстыдница крутнула округлым задком и исчезла. Из кухни донесся нахальный смех.

Надо бы построже с ней, безвольно подумал Роман, переодеваясь, но как осуществить это на практике? Не сечь же солдатским ремнем, зажав голову между ног и задрав подол юбчонки? Не ребенок уже — полуженщина. Да и какое он имеет право, если вдуматься, на физические воздействия? Кто он такой — ни родитель, ни опекун, даже не дядя — обычный сосед по лестничной площадке.

Когда «жених» вышел в гостиную, Дашка всплеснула руками и принялась поправлять, одергивать, приглаживать. Заодно опрыскала духами. Какие же все мужики неряхи и грязнули, читалось в каждом ее движении, если бы не женщины, заросли бы грязью, превратились в диких зверей. Вслух, конечно, ничего не сказано, но Романов самолюбиво отстранил девушку и сам принялся прихорашиваться перед висящим в прихожей крохотным зеркалом.

Там и застал его звонок. Не в дверь — телефонный.

— Слушаю, — в меру строго произнес он в трубку. — Кто говорит?

— Даешь, дружище, узнавать перестал, — с веселой обидой провозгласил Петька. — Замордованный тобой помощник докладывает, приполз к телефонному аппарату из последних сил. Ежели не спонсируешь стопкой водочки, подохну. Можно ехать?

— Сейчас нельзя, к Дашке придут гости. В десять не поздно?

— В самый раз.

Скрестив полные руки под недетской грудью, Дашка с удовлетворением прослушала телефонный разговор. Папашенька все больше и больше подпадает под ее влияние, первое время пытался сопротивляться, теперь — окончательно сдался.

— В десять приедет Петька. Найдешь чем угостить?

— Обижаешь, папашка? — обиженно скривилась девчонка. — Холодильник полный, останется разогреть жаркое и нарезать колбасы с сыром.

Хозяйственную беседу прервал звонок. На этот раз в дверь. Невежливо оттолкнув Романа, Дашка рванула к двери, не спрашивая кто и по какой надобности жалует, распахнула ее.

В прихожую с широченной улыбкой на румяном лице вошла… Манька номер два, в усиленном варианте. Мощные груди так распирают платье, что впору носить бронежилет, такие же выпуклые бедра, толстые ноги. Кажется, из каждой клетки кожи пузырится жир. Романов представил себя на богатырской кровати в объятиях «красавицы» и содрогнулся.

Ничего не скажешь, своеобразное представление у приемной дочери о женской красоте!

— Проходите, Глафира Степановна, раздевайтесь, — соловьем щебетала Дашка, помогая учительнице снять плащ. — Сейчас я познакомлю вас со своим папашенькой, попьем чай с тортом, поговорим.

В гостиной «папашка» церемонно представился. Дескать, владелец сыскной фирмы, взволнован визитом, неужели у Дарьи имеются в школе какие-то неразрешимые проблемы? О своем «родстве» с дочерью соседей — ни звука.

А Дашка так и пожирала приемного отца вопрошающими взглядами. Как ему понравилась «невеста», неужели ее прелести не взволновали его?

— Никаких проблем у вашей девочки нет, — учительница поспешила успокоить встревоженного родителя. — Просто я решила познакомиться с бытом своих учеников. Где они делают уроки, как отдыхают?

— Нормально отдыхаю, — опередила Романова разбитная девчонка. — Беседуем с папашенькой, читаем… классику, — смешливо покосилась она на спрятанный за креслом баул. — Смотрим передачи по телеку.

На столе — нарезанный торт, коробка дорогих конфет, аппетитные пряники, печенье. Расстаралась хозяйка, все сладкие запасы выставила. И все это ради семейного счастья приемного отца!

Разговоры — ни о чем. Во всяком случае, для Романова. Малоинтересные школьные истории, огорчительные двойки и победоносные пятерки, нарушения дисциплины, проблемы полового воспитания мальчиков и девочек, для решения которых пришлось закрыть на амбарный замок чердачный люк. Говорила в основном учительница. Дашка либо подобострастно поддакивала, либо отрицательно мотала кудрями.

А Романов с трудом сдерживал одолевшую его зевоту. В голову лезли странные мысли, совсем не связанные с визитом учительницы. Видов выбрасывает из Клавкиной комнаты нахального майора… Он же во всеуслышание объявляет о своей, пока незарегистрированной, женитьбе… Автоматная очередь прострочила грудь вечного комбата и он рухнул на Романова-деда…

Окончательно вышедшее из-под контроля сознание рисовало все новые и новые картинки. В основном, скопированные из дедова архива.

— Засиделась я, — поднялась со стула учительница. — Время позднее, а мне еще тетради проверять… Спасибо за угощение…

После того, как за гостьей захлопнулась дверь, Романов извинительно развел руками. Дашка понимающе фыркнула. Все ясно без слов. Но холостяк уверен, что упрямая девчонка не отказалась от намерения устроить личную жизнь папашки. Это видно по прищуренным глазкам, задумчиво устремленным на темное окно.

И все же Романову показалось, что ее обрадовало несостоявшееся сватовство…


К десяти вечера декорация в квартире сыщика изменилась. Гостиная приобрела обычный «рабочий» вид, цветная скатерть заменена простой, баул возвратился на свое место под столом, пепельница, пиво, сигареты аккуратно разложены возле придвинутого стула.

Зато на кухне — праздник. В центре разложенного стола — бутылка «смирновской» в окружении трех рюмок, на тарелках — тонконарезанные колбаса и сыр, разделанная селедочка держит в раскрытой пасти стебельки зеленого лука, в духовке томится жаркое.

Обычно на подобные мероприятия Петька не опаздывает, но вот уже половина одинадцатого, а он не появился. Ну, погоди, алкаш несчастный, злорадно думал Романов, появишься — так разделаю, как и твоей супруге не снилось!

В ожидании очередного гостя Дашка, подобрав под себя ноги, сидела на сложенном диване и изучала любимую медэнциклопедию. Сыщик бродил по комнате, бросая нетерпеливые взгляды на желанный баул. Злился на опаздывающего компаньона, перебирал в памяти события, происшедшие с Видовым и его незаконной супругой.

Наконец, в одинадцать — долгожданный звонок. Не продолжительный и не короткий — отрывистыми звуками, словно посетитель наигрывает на кнопке широко извстную мелодию Чижика-Пыжика.

— Почему опаздываешь? — пропустив друга в прихожую, недовольно спросил Романов. — Понос прохватил или жена не пускала?

Дружинин покаянно наклонил голову с уже обозначавшейся круглой лысиной. Заодно спрятал обычную ехидную ухмылку.

— Не казни, потомок императора, помилуй. По твоему заданию пас банковского младенца. Пришлось переодеться ментом, иначе хитрец не подпускал к себе, наверно, побаивался друзей-бандюг.

— Ну, и что удалось узнать? — заинтересовался Романов, позабыв и о злости, и об ожидающем его архиве.

Оказалось, удалось и — немало! Ибо тощий пацан посетил маленький ресторанчик неподалеку от станции метро Новокузнецкая, сидел там за одним столиком с жирным мужиком, с которым обменялся не только приветами. «Младенец» передал, извлеченную из дипломата, тонкую папку, взамен получил стопку зеленых. Обмен произошел в лучших традициях политического детектива — под прикрытием свисающей скатерти. Другой человек просто не обратил бы внимания, но в вопросах слежки Дпужинин не человек — Сатана!

— Фамилию толстяка догадался узнать?

— Обижаешь, потомок императора, — Петька вытер носовым платком сухие глаза. — Держи полные паспортные данные с адресочками офиса фирмы и места проживания. Презентую безвозмездно, в знак глубочайшего уважения к императорской особе…

Едкие словечки и издевательские сравнения Романов привычно пропустил мимо ушей. Ибо, общаясь с Петькой, усвоил именно такие меры безопасности — не обращать внимания. Сейчас он думал совершенно о другом.

Следующим этапом почти завершившейся операции будет получение оставшейся части гонорара. Приятный этап и, главное, полезный для здоровья банковского счета сыскной фирмы. Возможно остробородый банкир решит поручить талантливым частным детективам третюю фазу — изьятие у конкурента и возвращение в родной сейф похищенных документов. Ну, что ж, компаньоны не откажутся, естественно, потребуют увеличенный по сравнению с предыдущим гонорар.

Уровень водки в бутылке быстро понижался. Когда он достиг самой нижней отметки, Дашка убрала пустую посуду, выжидательно поглядела на осоловевших приятелей. Дескать, не пора ли, мужички, по домам?

— Кажется, потомок императора попал под женский каблучек? — недовольно пробурчал Дружинин. — Никогда бы не подумал.

Романов не стал отрицать обидного утверждения, поднялся из-за стола, потянулся.

— Дашка права, так недолго в алкашей превратиться. Давай, Петька, собирайся, не то твоя супружница последние волосы на голове повыдергивает!

Петька не успел возразить — задребезжал телефонный аппарат. В трубке — возбужденный голос владельца фирмы по продаже женского белья. Видимо, на него подействовал завуалированный намек на непосредственную связь возврата надежного телохранителя с обещанным визитом к деду.

— Если не раздумали, завтра утром поедем.

Пришлось выбирать между встречей с банкиром-заказчиком и поездкой к фронтовому старшине. Посоветовавшись, компаньоны решили, что гонорар никуда не денется, его можно получить и вечером, а вот Сидякины могут легко передумать…


«Вольво» неторопливо ехала в плотном потоке машин. Рядом с водителем сидела Надежда Ларионовна, ее муж устроился на заднем сидении между сыщиками. Говорил безостановочно, перескакивая с коммерческих тем на чисто бытовые, мешая политику с экономикой, оплевывая конкурентов и превознося друзей по бизнесу. Единственно чего не касался необычно многословный предприниматель — предстоящей встречу с дедом. Видимо, боялся выболтать что-то опасное, за что можно получить от бывшего старшины болезненную оплеуху.

Выехав за пределы Москвы, водитель прибавил скорость. Через час машина свернула на узкую асфальтированную дорогу, ведущую в какой-то поселок — Романов не удосужился поинтересоваться в какой именно. Еще полчаса езды, два поворота на грунтовые проселки и легковушка остановилась перед воротами участка, обнесенного забором из железобетонных панелей, украшенного поверху тремя рядами колючки.

Не хватает сторожевых вышек и амбразур с пулеметами, подумал детектив, с любопытством оглядывая окружающий лес и двухэтажный особняк, высящийся в середине участка. Ай да героический дед, ай да фронтовой старшина! Откуда только взял немалые деньги на строительство этакой махины? И зачем престарелому герою войны подобный укрепленный замок?

Калитка открылась, к машине вышел узколобый парень в камуфляже.

— Ромка, это же один из похитителей Видовой! — едва шевеля губами, прошептал на ухо компаньону Петька. — Ей-бо, он! Не зря заныло мое сломанное ребро, не зря…

Не поворачиваясь к другу, Романов двинул его локтем в бок. Молчи, дескать, все понятно и без особых пояснений.

В"ехав на территорию, машина остановилась возле подъезда коттеджа. Выносной козырек держится на четырех украшенных резьбой колоннах, в дом ведут стекляные двери с позолоченными ручками. Короче, настоящий барский дворец, принадлежащий новорусскому графу или герцогу. В стороне от особняка — многоворотный гараж с асфальтированной площадкой перед ним. На площадке стоит хорошо знакомый Дружинину «каблучек», возле него со шлангом в руке ехидно усмехается волосатый парень.

Ни узколобый верзила, ни его длиноволосый приятель не прячутся, наоборот, демонстрируют полную безнаказанность. А за что их арестовывать, где доказательства вины? Показания частного детектива? Без соответствующих снимков либо магнитофонных пленок с записями — обычное словоблудие!

Кажется, интуиция не подвела сыщика — ниточка протянулась с тридцатых годов до девяностых, похищение Видовой каким-то образом связано с бывшим старшиной.

Приехавших встретила кокетливая девица, чем-то похожая на Дашку. Такие же шаловливые огоньки в глазах, такая же насмешливая улыбка на пухлых губешках.

В сопровождении горничной гости миновали обширный холл с непременным медведем, держащим в лапах поднос. Дверь направо вывела в большой зал с несколькими креслами и великолепным камином.

— Хозяин сейчас пожалует, — поклонившись, промурлыкала девица и ушла в другую комнату.

Не спрашивая согласия, Ефим Маркович прикатил к креслам столик на колесиках, достал с первого его «этажа» узорчатую бутылку и несколько фужеров. Рядом поставил блюдо с фруктами.

— Батя старенький, пока соберется — времени пройдет немало, — в голосе старшинского внука — нескрываемое уважение к старости и преклонение перед героем войны. — Мы пока подзакусим.

Сидякин-младший ошибся. Не прошло и пяти минут, как в зал вкатилась инвалидная коляска. В ней — старичок с редкой седой бородкой, маскирующей уродливо выдвинутый подбородок. Сморщенное лицо и молодые, слегка прищуренные глаза, беспомощные ноги и сильные, выложенные на плед, закрывающий колени, мускулистые руки. Лысая голова накрыта чепчиком, похожим на еврейскую ермолку. С узких плеч свисает бархатный халат.

— Здравствуйте, дедушка.

Надежда Ларионовна поцеловала старика в подставленую щеку, внук — в другую. Будто приложились к иконе. Инвалид ничего не ответил — смотрел на двух неизвестных ему мужчин. Напористо, требовательно.

— С твоего разрешения привез гостей, — будто извиняясь за совершенный проступок, тихо проговорил Ефим Маркович. Все же, с разрешения, подумал Романов. — Прошу любить и жаловать, оба — мои близкие друзья.

Старик продолжал зондировать приехавших все тем же требовательным взглядом.

— Простите за непрошенное вторжение. — вступил в беседу сыщик. — Дело в том, что я внук вашего фронтового побратима. Вот и решил…

— Фамилие, имя?

Многозначительное упоминание о «побратимстве» не особенно удивило, тем более, обрадовало старика. Он потребовал большей конкретности. Пришлось представиться.

— Внук Николая? Как же, как же, приятно. А почему не пожаловал он сам? Или болеет ветеран?

Весть о смерти Романова-деда тоже не произвело ожидаемого эффекта. Сидякин ограничился горестным вздохом, дескать, ничего не поделаешь, возраст, раны.

— И что же вы хотите узнать?

Вопрос походит на пожелание поскорей расстаться. Не тут-то было, сыщик вцепился в старика мертвой хваткой. Кто знает, доведется ли еще раз посетить укрепленный замок, нужно выудить из бывшего старшины как можно большую информацию.

— Дед как-то рассказал мне о происшествии на фронтовой дороге. Имеется в виду налет на батальонную колонну мессеров. Тогда погиб капитан Видов. Хотелось бы знать подробности.

— Зачем?

Пришлось фантазировать. Бегло упомянуть о том, что он собирается писать книгу о войне, в частности, о батальоне Видова, погоревать по поводу недостающего фактического материала, о преждевременной смерти участников давних сражений.

Старик благожелательно кивал, сочувственно вздыхал, но ни одним словом не обмолвился. Будто речь шла не о родном батальоне — о совершенно другой воинской части.

— Может быть у вас сохранились письма, заметки, статьи дивизионной газеты? Буду благодарен.

Не отреагировать на прямо заданный вопрос невозможно. Но и тут старик умудрился уйти от конкретного обещания. Дескать, подумает, просмотрит старые записи. На очередной настырный вопрос, когда можно наведаться, не ответил. Нажал клавишу на поручне кресла, в соседней комнате раздался призывный звонок. Тут же в зал впорхнула давешняя девица.

— Простите, хозяину пора принимать лекарство, — сухо объявила она. — Все готово, Прохор Назарович.

Инвалидная коляска, ведомая опытной твердой рукой, крутнулась на месте и покатила в раскрытую дверь. Ни до свиданья, ни пошли к черту! «Вольво» с работающим двигателем стояло возле подъезда. Волосатик попрежнему трудолюбиво поливал водой «каблучек». Узколобый верзила стоял возле ворот.

Возвратиться бы в особняк, сославшись на якобы забытые перчатки либо записную книжку, да пошарить по комнатам и подвальным помещениям! Вдруг в одном из них сидит закованная в наручники Видова. Но оба парня отслеживают каждое движение гостей, в карманах у них, наверняка, кроме носовых платков, лежит по стволу.

Романов изгнал из головы вредные мысли. Возле первой же станции метро попросил притормозить и, стараясь не видеть умоляющего взгляда компаньона, попрощался с Сидякиными.

На общественном транспорте до банка — с час езды. Осилил. Остробородый банкир, получив исчерпывающие данные о пропавших докуиентах, с легкостью расстался с договорной суммой гонорара. Но возвращение бумаг не заказал — видимо, для этих целей у него имеются более надежные шестерки.

К десяти вечера Роман добрался, наконец, домой. Наспех поужинав, уселся на свое рабочее место и достал из баула первую общую тетрадь. Медленно перелистывая страницы, автоматически спросил приемную дочь о самочувствии и успехах.

— Какие там успехи? — отмахнулась девушка. — Глафира обиделась на твое поведение и вкатила мне жирную двойку…

— Сама виновна. Занялась сватовством, вот и получила!

— Кстати, о сватовстве, папашка. На следующей неделе у нас — гости. Готовься.

Последнего Романов не услышал. На одной из страниц промелькнула фамилия старшины…

Глава 15

«… сын бывшего старшины, Марк, тощий, бледный с болезненным румянцем. В тюрьме и на зоне заработал туберкулез. Каждый день навещает. Похоже у Сидякина тайн от сына нет, а он, в свою очередь, передает их мне…»

Запись деда в коричневой тетради.

Известие о вечеринке, которая плавно перешла в свадьбу, в очередной раз покоробило завистливого Прошку. Прежде всего, обидело то, что его не пригласили, не посчитали достойным разделить с обыкновенным старшиной праздничное застолье.

Но не это — главное. Снова Видов обошел его, снова лидирует! Глядишь, наследник появится — неважно, законный или незаконный, но — наследник. А недавно получивший статус сверхсрочника, вместе со старшинскими погонами, Сидякин попрежнему одинок. Ни кола, ни двора, ни семьи, ни настоящих родителей. Бывших скотника и доярку родителями он не считал — ведь главное не заделать и родить, а обеспечить отпрыску безбедное существование, солидную будущность. А что можно ожидать от полуграмотных и полунищих людей?

Сидякин безвылазно сидел в ротной каптерке, изобретал ответные меры, которые он примет в ответ на женитьбу «соперника». Главная из них — собственная женитьба. На ком — не имеет значения: на пухлой перезрелой бабешке, работающей поварихой или на сухой — доска доской — интеллигентной дамочке с буклями и в очках, возглавляющей полковую библиотеку. На свадьбу ни за что не пригласит ни Семку, ни Клавку. Пусть тогда они повертятся, позавидуют семейному счастью бывшего односельчанина!

Представил себе нахмурившегося комбата и обидчиво всплакнувшую его новую супруженницу — по душе бедто бархоткой провели.

— Товарищ старшина, на КПП вас спрашивают, — приоткрыв дверь в каптерку, осторожно доложил дневальный. — Какой-то местный житель. Говорит, вы знаете.

— Пусть гонят в шею! — заорал старшина.

Испуганный дневальный мигом исчез.

Еще бы Сидякину не знать незванного посетителя.

С полмесяца тому назад в один из выходных дней Прохор решил прогуляться по городу, заглянуть на рынок, прикупить какое-нибудь лакомство. Ибо он был любителем сладкого: конфет, пирожных, пряников. Вечное пребывание в осточертевшей казарме сделалось просто нестерпимым. Ряды одинаково заправленных коек, свежевымытых тумбочек, свежеокрашенных полов, сонный дневальный у входа и дежурный сержант, бесцельно разгуливающий по казарменным отсекам — все это вызывало головную и зубную боль.

Воскресный рынок — празднично шумлив и бестолков. Здесь обнимаются и дерутся, смеются и плачут, пляшут и валяются на земле. Состоит он как бы из трех частей: цивилизованной, где торгуют с прилавков и специальных скамеек, привозной — торг идет с возов, запряженных волами или лошадьми, и дикой — продукты и товары разложены прямо на земле.

Сидякин побродил между возами, от нечего делать приценилсмя к овощамм и фруктам. Даже поторговался с одной грудастой девахой. Так, ради развлечения. Деваха, поминутно вытирая потную ладонь о переброшенный через плечо рушник, на весь рынок хвалила свой товар, пыталась всучить на пробу неожиданному покуателю краснобедрое яблоко.

С трудом отделавшись от приставучей хуторянки, Прошка заглянул в шинок. Вообще-то, военным посещать злачные места, мягко говоря, не рекомендуется, но, во первых, старшина был в цивильной одежде, кто он такой — на лбу не написано, во-вторых, он не собирался упиваться едучим самогоном, именуемым не иначе, как «горилка высшей пробы». Не спрашивая, что подать, расторопный парнишка небрежно вытер грязной тряпкой заляпанный стол и поставил на него литровую кружку пива.

Наверняка, мыла добавляют, жулики, равнодушно подумал Сидякин, сдувая обильную пену. Но пиво оказалось сносным — немного отдавало запахами дубовой бочки, тепловатое, в меру крепкое.

— Вот я и говорю, зачем живем, а? — к столу Сидякина подсел вислоусый сельчанин с выбритым затылком. Говорил он, в основном по русски, иногда вставляя в качестве связок чисто украинские выражения. — Скажи, милчеловек, зачем? Хиба ж это жизнь, когда жинка ежедень чинит мне исподнее? Вся мотня в штопках — хоть руками держи, штоб не потерять. Позавчерась полез ночью на жинку да зацепил дырку в простыне — пополам…

— Купи новое белье, — равнодушно посоветовал Прохор.

Сельчанин возмущенно хлопнул себя по выпирающему пузу.

— Купи, говоришь? А где оно продается, не подскажешь? У нас на рынке шаром покати, в магазеях — тожеть. Хиба я не купив бы, га? Гроши маю, жинка добрюсенькая да понятливая… Ты не продашь?

Кажется, дотошный хуторянин не просто подсел к незнакомому посетителю шинка — заранее разузнал у тех же базарных кумушек, кто он такой и какой можно слизать навар? Ну, что ж, Сидякин не прочь заработать! Малоопытный новый ротный охотно подмахивает акты на списание пришедшего в негодность красноармейского белья и обмундирования. А деньги старшине, ох, до чего же пригодятся! Копейка к копейке, рубль к рублю, закончит службу, глядишь. построит в Степанковке новый дом — не развалюху, как у родителей, со всеми цивилизованными удобствами.

— Сколько заплатишь?

Вопрос — в лоб, без хитрых маневров и обменом двухсмысленными фразами. Рыночный принцип: я тебе, ты мне, больше получить, меньше отдать. Даже при социализме — обычное дело.

Торговались долго и азартно. Хитрый дядько раз пять уходил, показывая, что сделка не состоялась, что больше ни полушки не уступит. И столько же раз возвращался, набавляя договорную сумму. Сидякин тоже понемного уступал. В конце концов, сошлись. В тот же вечер состоялся товарообмен.

После завершения сделки Сидякин до утра глазом не сомкнул — чудились тяжелые шаги чекистов по коридору. Он отлично понимал, что в случае ареста его будут судить не за обычное уголовное преступление — непременно свяжут с политикой. Предательство, подрыв мощи Красной Армии, измена Родине — обычные словосочетания, за которыми, в лучшем случае, — многолетнее лишение свободы, в худшем…

Страх вызывал нервный озноб, туманил мозги. Подумать только, все это из-за десятка пар дерьмового белья и пяток простыней с наволочками!

Это было первое грехопадение парня. Соответственно, к нему пришло неожиданное прозрение, которое, в конце концов, определило всю дальнейшую жизнь. Рисковать нужно только по крупному, по мелочам — слишком накладно и вдвойне опасно. Типа давным давно приевшейся поговорке о том, что, если падать с коня, то обязательно — с высокого.

И все же сразу порвать завязавшиеся отношения с хуторянином он так и не решился. Прежде всего, приманивали дармовые деньги, потом — боялся, как бы «раскаявшийся» дядька не побежал сдаваться.

А тот обнаглел. Речь уже пошла не о красноармейском белье — об обуви, гимнастерках. Чуя слабинку, он все нажимал и нажимал. Вот и сегодня, наверно, заявился с новым предложением. Интересно, что ему понадобилось: винтовки или запасные койки, сложенные в каптерке?

Сидякин помотал одуревшей головой. Будто вытряхивал из нее опасные мысли. Заставил себя возвратиться к соперничеству с Семкой. Жениться, заделать пацаненка, почувствовать себя человеком, ни в чем не уступающим «вечному комбату»! А с незаконной торговлей — все, шабаш!

Несколько дней он бродил по гарнизону, мысленно выбирая кандидатшу в жены. Пухлая бабенка из красноармейской столовой оказалась уже окольцованной угрюмым мужиком-ассенизатором. Библиотекарша тоже замужняя, да еще за кем — за комиссаром соседнего батальона. Больше на примете никого нет.

В пятницу случай показал, что старшина ошибается.

Началось все со зловредного фурункула, вскочившего на внутренней части бедра. Поднялась температура, приходилось передвигаться враскорячку. Самолюбивый Прошка считал, что все окружающие, начиная от рядовых красноарейцев и кончая командирами, при виде ковыляющего старшины ехидно улыбаются. Именно чувство оскорбленной гордости, а не боль, заставили его обратиться в медпункт.

Батальонный лекарь отсутствовал — поехал в дивизию на какую-то переподготоку. Больных принимала Галилея Борисовна. Строгая, закованная в белый халат.

— Что у вас, товарищ старшина? — не глядя на посетителя, спросила она.

— Кажется, фурункул…

— В каком месте? Раздевайтесь.

Легко сказать — раздевайтесь! Снять гимнастерку и рубашку, подставив под стетоскоп волосатую грудь — легче легкого, а вот стащить штаны… Да еще перед кем — перед бабой!

И все же пришлось подчииться. Благо, под штанами — не новомодные плавки, солидные мужские трусы. Больной улегся на покрытую клеенкой кушетку, приподнял штанину трусов, заодно ладонью защитил мужской «прибор».

Все шло нормально, пока фельдшерица вскрывала и обработывала гнойник. Прошка успешно оберегался от нежелательных прикосновений. А вот когда, смазав вскрытый нарыв какой-то дурнопахнущей мазью, Галка принялась бинтовать верх ноги, она поневоле заставила скромного пациента убрать мешающую ей руку. И не просто прикоснулась к запретному месту — толкнула его. И жарко покраснела. Ибо это «место» немедля отреагировало на прикосновение женской ручки.

Странно, подумал Сидякин, глядя на покрасневшую женщину, неужели — девственница? И это — в воинской части, где на баб облизываются сотни голодных мужиков? Тогда у него впервые мелькнула ыысль вплотную заняться медичкой. Чем не жена? Возраст значения не имеет, сухопарость — тем более. В семейной жизни важна не красота — добрый характер, домашность, рождение детей, подчинение мужу.

Но как подступиться к строгой медсестре? Высмеет либо без долгих разговоров выставит за дверь. Для самолюбивого характера Прохора подобный вариант — самый настоящий удар, который не так просто выдержать.

Промаявшись несколько дней, старшина решился. После очередной перевязки, натянув штаны, скромно потупился.

— Галилея Борисовна, завтра в нашем клубе новый кинофильм. Приглашаю.

Женщина вспыхнула от удовольствия. Она уже давно не получала подобных приглашений и потеряла надежду на мужское внимание. Ничего не поделаешь, во первых — возраст, во вторых — внешность. Мужчины любят пухленьких и аккуратненьких, костлявые и безгрудые их не интересуют.

— С удовольствием, — согласилась она, даже не спросив названия фильма.

— Во сколько начало?…

Во время первого свидания вне стен медпункта Сидякин так и не решился на откровенный разговор. Мысленно строил мягкие, обволакивающие фразы, репетировал многозначительные прикосновения. И… молчал.

Нарушил он молчание только после совместного посещения выставки детских рисунков. Досадливо морщась, спотыкаясь на каждом слове, признался в неземной любви и верности до гроба. Дескать, человек он холостой, мечтает о семейной жизни с любящей подругой.

Галилея Борисовна всплакнула, нежно погладила жениха по выбритой щеке. Она тоже давно мечтает о достойном муже. Осторожно пожаловалась на сломанный замок в дверях ее комнаты — комендант, мол, только обещает, но ничего не делает, далеко ли до беды — заберутся воры, ограбят, а то и прикончат.

Сидякин про себя улыбнулся. Что взять грабителям у батальонной медсестры, разве только девичье целомудрие? Но сделал вид — сочувствует и обязательно поможет. Завтра же потолкует с комендантом-бездельником. Поблагодарив кавалера за обещанную помощь, женщина не смогла удержаться от разочарованного вздоха.

Через день состоялась регистрация в местном ЗАГСе. Сидякин расстарался, все организовал на высшем уровне: цветы, шампанское, фотограф, свидетели, среди которых выделялся Сашка Новоконев с огромным букетом. Вечером после небольшого застолья новобрачный на законных основаниях перебрался в комнату жены.

Когда молодожен без поцелуев и ненужных теперь нежностей грубо подмял под себя супругу, она не стала возражать. Окольцевала мужа руками и ногами, призывно застонала. Потом сладкий стон сменился болезненным криком. Галка попыталась освободиться из крепких мужских объятий. Зряшный труд — Прохор так прижал ее, что впору задохнуться.

— Что, больно? — равнодушно посочувствовал он, завершив, наконец, процесс соития. — Ничего не поделаешь, все бабы через это проходят.

— Нет, не очень больно, — восстановив нарушенное дыхание, прошептала женщина. — Страшно… Вдруг завяжется?

Несколько минут Сидякин непонимающе смотрел на распяленную им супругу, потом рассмеялся.

— Дура ты, дуреха. А для чего, думаешь, я так старался? Не родишь мне сына — выгоню. А опередишь Клавку — накуплю таких нарядов и украшений — Семка от зависти будет заикаться!

Он бесцеремонно ощупал низ впалого живота жены, помял едва заметные бугорки грудей. Будто обследовал возможный результат своей многотрудной работы. Огорченно вздохнул. Ну, разве эта доходяга может родить здорового парня?

Галка все поняла, приникла губами к мужнему уху, стыдливо прошептала: смогу…


Война смешала надежды и планы, окропила их кровью, похоронила в братских могилах. На этом фоне так и не разгаданная гибель вечного комбата потеряла свою остроту. Миллионы гибнут от пуль и осколков, умирают в госпиталях и больницах. Да и какая, в конце концов, разница чья рука направила на капитана ствол автомата, чей палец нажал на спусковой крючок? Незаконченное следственное дело осталось лежать в особом отделе, а может быть просто выброшено за ненадобностью.

Потрепанный в многосуточных боях полк вывели на отдых и пополнение. Штаб разместился в имении богатого бауэра. Если верить подневольным дивчатам, вывезенным из Украины и Белоруссии в проклятую неметчину, хозяин поместья — не просто помещик — барон или даже граф. Однажды, испуганно шептали они, пугливо поглядывая по сторонам, к нему приезжали важные «герры» из самого Берлина.

Впрочем, ковыряться в родословной или расследовать связи бауэра с нацистскими бонзами — задача особистов, солдатам и офицерам гораздо важней отоспаться и поплотней набить брюхо.

На третее утро блаженного отдыха командир взвода разведки старшина Сидякин, позевывая и потирая опухшие с пересыпу глаза, вышел из флигеля. Глубоко вдохнул настоеннный на лесных и полевых ароматах вкусный воздух. На широкой, бугристой груди звякнули медали, свидетельствующие о том, что их хозяин честно воевал, не отсиживался по тылам да складам.

Повезло старшине, еще как повезло, неизвестно какая бабка ему ворожит: больше трех лет на фронте и — ни одной дырки не просверлили в его теле пули и осколки. Тьфу, чтоб не сглазить! Оглядевшись, Прохор обмахнул себя крестом.

Жизнь складывается, как нельзя лучше! Не за горами Победа, возвращение на Родину к жене и сыну. Впрочем, сухопарая супруга мало волновала Сидякина, она не подходила ему ни по характеру, ни по темпераменту, рано или поздно они должны расстаться. А вот сын, Марк, — другое дело, он — продолжатель рода, доказательство того, что Прохор не отстал от вечного своего соперника Семки Видова. Интересно, какой сын у капитана, чем от отличается от Марка?

Несмотря на гибель соперника, противостояние двух друзей детства не прекратилось, наоборот, со временем приобрело новую остроту. На этот раз — по линии их жен и детей. Прохор мысленно поставил рядом фигуристую, красивую Клавдию и тощую, безгрудую Галилею, огорченно вздохнул. Но что сделано, то сделано! Придет время, он расстанется с матерью Марка, отберет у нее сына и… женится на Клавке…

В стороне за сколоченным на живую нитку столом солдаты с аппетитом пили эрзацкофе, изготавливали двух и трехэтажные бутерброды с толстыми прокладками бауэровской ветчины.

После сытного ужина в компании с ординарцем командира полка есть старшине не хотелось — подташнивало, пучило живот. Но поздороваться с разведчиками — святое дело, вместе со смертью встречаются, с пулями аукиваются.

— Доброе утро, кашееды. Животики не заболят от жирной ветчинки?

— Доброе утро, товарищ старшина. Животы у нас прокаленные и луженные, металл переваривают, авось, и со свининкой управятся… Присаживайтесь, испробуйте немецкого угощения.

Солдаты потеснились, высвободили место в центре стола. Один налил в кружку кофе, второй споро изготовил громадный бутерброд, третий достал из вещмешка армейскую фляжку, выразительно поболтал и показал командиру.

— Спасибо, ребятки, — отказался старшина, — Прогуляюсь, разомнусь малость, потом — погляжу.

Солдаты не обиделись, было бы предложено, вольному воля. Конопатый разведчик продолжил передавать, услышанный в комендантской роте забористый анекдот. Сидящий рядом с ним верткий младший сержант исходил смехом, даже слезы утирал.

Сидякин решил обойти «графское» поместье. Вернется с другой стороны к в"ездным воротам, минует их и прогуляется по краю поля к дальнему перелеску. Заодно, поищет местных грибков. А уж после прогулки не грешно и подзаправиться. Своеобразный, каждое утро выполняемый моцион.

Но на этот раз мершрут пришлось изменить.

— Гутен морген, герр официр!

Хозяйская дочь Марта неизвестно чему рассмеялась и игриво дернула старшину за рыжеватую бородку, маскирующую мощный выпирающий подбородок. Прохор ответил на шутку шуткой — легонько подшлепнул девчонку по упругому задку.

— Гутен морген, — по немецки поздоровался он.

Первое время после появления в имении русских солдат фрау хозяйка прятала излишне общительную дочь, даже уродовала ее внешность. С помощью подвязанных под одеждой диванных подушек, мазков сажи под глазами, каких-то шариков — во рту. Потом убедилась, что целомудрию девочки ничего не угрожает, успокоилась.

Зря успокоилась! Штабные офицеры и сержанты прямо-таки облизываались на бегающее по двору «лакомство». Ежели бы не драконовский запрет немолодого начальника штаба, который не выносил легкомысленнго отношения своих подчиненных к немкам, Марточка была бы давным давно опробована. Тем более, что она, похоже, была не прочь позабавиться с русскими мужиками — пробегая мимо отдыхающих солдат, во всю вертелась, подставляя под их взгляды все свои, похоже, нетронутые прелести.

Кокетливая девица нахваталась отдельных русских словечек, их недостаток старалась компенсировать понятными любому человеку жестами. Вот и сейчас, отдав дань утренней вежливости, знаками попросила Прошку помочь ей по хозяйству — показала на вход в хлев, просительно улыбнулась.

Все понятно, нелегко достается выхоленной фрау и ее дочке-бездельни — украинские рабы и рабыни потянулись на родину, из постояных работников остался один угрюмый Фриц, которому деваться некуда. Говорят — семья погибла во время бомбежки. На него всю работу не свалишь, вот и приходится пачкать ручки в зловонном навозе.

Прохор охотно согласился. Возиться со скотиной — дело привычное. Сопровождаемый понимающими ухмылками завтракающих солдат, Прохор пошел вслед за девушкой.

В хлеву работал Фриц. Медленно переваливал вилами навоз, разбрасывал свежую солому. Марта что-то крикнула и он, отложив вилы, вышел во двор.

Сидякин насторожился. Спрашивается, зачем девица заманила его к скотине, если ей мог помочь работник? Странное приглашение! На всякий случай старшина ощупал пистолет, расстегнул кобуру. Будто случайно, достал из кармана гимнастерки золотой медальон в виде сердечка, снятый им с трупа фашистского фельдфебеля. Если девчока решила подзаработать — ради Бога, он не против, может и готов расплатиться.

Марточка потянулась за сувениром, но Прохор спрятал его за спину. В начале — «товар», потом уже — «плата». Разочарованная девица ткнула пальчиком в тяжеленную кадушку, повела им на дощатый помост. Когда успокоенный обычной просьбой Сидякин взялся за кадку, сделала вид — хочет помочь. При этом, вроде случайно, притиснулась упругой грудью к плечу старшины, потерлась горячим бедром. Заодно ухватила золотую безделушку, спрятала ее между холмиками грудей.

Соскучившийся по женской ласке Прошка оставил в покое кадушку, стиснул девчонку в крепких объятиях. Она тихо пискнула, но не остранилась, наоборот, подставила пухлые губки, выразительно подрожала выпуклыми бедрышками. Повалить ее на вкусно пахнущую солому, задрать юбчонку…

Не получилось. Едва Прошка подхватил девицу на руки и проверил наличие на ней штанишек, в хлев вбежала фрау. То ли следила за сексуальными маневрами дочки, то ли ее предупредил работник. Оттолкнула Марту, что-то приказала и та, застегивая распахнутый ворот блузки и одергивая потревоженную старшиной юбочку, послушно выбралась за ворота хлева.

— Их понимайт, герр официр нужен женщина, — извинительно заговорила хозяйка, положив пухлую ладонь на верх выпуклой груди. — Марта — мэдхен, она нихт понимайт мужчин… Ферштейн?

Старшина расслабился и понимающе кивнул. Все понятно, мать защищает целомудрие дочки, судя по учащенному дыханию, готова самолично заменить ее. Вон как обещающе смотрит то на старшину, то на сено! В принципе, Прошка не прочь отведать перезрелых форм фрау, которая по темпераменту не уступает Марте, а по умению и сноровке, наверняка, превосходит ее.

Он уже протянул жадные руки к сооблазительной груди женщины, но в хлев заглянул Фриц. Дама мигом отстранилась от старшины, метнула сердитый взгляд на непрошенного свидетеля. Работник исчез. Но где гарантии, что он не подсматривает и не подслушивает? Одна мысль об этом легко испортит аппетит от общения с бабой на соломе.

— Вечером приду в спальню, — тихо пообещал старшина. — Не закрывай дверь.

— Яволь, герр официр, — так же тихо ответила хозяйка. — Их ожидайт…

Сидякин не знал, что фрау не только закрывала жирным своим телом дочь, она защищала сына. Ибо под видом работника в имении укрывался, не успевший уйти вместе с отступающими немецкими частями, оберфюрер СС. Форму пришлось сжечь, оружие гестаповец на всякий случай припрятал, а неистребимый запах навоза и небритые щеки доделали остальное.

Если бы Сидякин знал об этом — вряд ли рискнул посетить господскую спальню, а сын хозяйки давно бы переселился из своего закутка в комнату особиста. Но многоопытный разведчик, не раз выходивший победителем из смертельно опасных положений, не мог даже подумать о том, что рядом со зданием, занимаемым штабом полка, находится переодетый гестаповец…

Вечером, побрившись и вылив на себя добрую половину флакона тройного одеколона, Прошка осторожно пробрался в двухэтажный дом. В кармане — еще один презент, взятый у того же добычливого фельдфебеля — золотое колечко с вкрапленным драгоценным камушком. По праву победителя он не ожидал отказа. Да и о каком отказе можно говорить, когда фрау утром была готова распялиться перед ним прямо в хлеву?

Добротная дубовая входная дверь оказалась незапертой, в холле — никого. Господская спальня располагается на втором этаже, нетерпеливая фрау в ожидании русского мужика, извертелась, небось, на наглаженных простынях. Преподнести ей колечко и забраться под жаркое одеяло — решение всех любовных проблем.

Полакомиться бауэршей не получилось — не успел старшина взяться за дверную ручку, как Фриц выпустил в него из «вальтера» всю обойму. Уйти убийце не удалось — на выстрелы сбежались солдаты. Гестаповец с презрением отбросил пустой пистолет, гордо скрестил руки на груди. У его ног истекал кровью командир разведвзвода. В спальне билась в истерике мать…


Старшине удивительно повезло — он остался жив. Кроме одной пули, задевшей позвоночник, все остальные пошли «в молочко», не повредили жизненно важных органов. Но чертов кусок металла, попавший в спину, надолго приковал его к постели. На подобии египетской мумии, лежал он, закованный в гипсовый корсет, и размышлял о своей инвалидном будущем.

Оно было таким черным, беспроветным, что невольно на глаза наворачивались слезы. Ну, получил бы ранение во время разведрейда, ну, принесли бы друзья-разведчики своего командира на плащнакидке — обычное дело, во время войны все фронтовики под Богом ходят. Но Прошку нашпиговали фашистским металлом, когда он безоглядно торопился в постель к перезрелой бабе. За подобные «подвиги» орденов не дают, в многотиражке не прославляют. Для излишне гордого, самовлюбленного Сидякина — настоящая трагедия.

После двухмесячного лечения во фронтовом госпитале «героя» перевезли в Москву. Все в том же мумиеобразном состоянии. Почти год лежания в Центральном клиническом институте ничего не изменил. Втихую от врачей раненные отметили День Победы, помянули друзей, не дошедших до великой даты. Спасибо бабушке-санитарке, вошла в положении горемык, притащила два пузыря «столичной». Это на семь человек две поллитровки — смехота да и только!

Незаметно подобрался очередной Новый Год. Снова приняли по полсотне капелюшек, закусили госпитальной селедочкой и черняшкой.

— Не дрейфь, старшина, сдюжим, — прыгал по палате подбитой галкой одноногий чернявый и усатый артиллерист Федька Семенчук, обитатель соседней койки. — И для нас у Боженьки доля отыщется.

— Какая там доля, — щурился Прохор. — Тебе что — изготовят протез, сядешь латать обувку. А мне даже на бабу без посторонней помощи не взобраться, душеньку не отвести. Так и буду до самой могилы лежать в чертовом корсете.

— Кстати, о бабах, — резко поменял тему Федька. — Ты что ожениться не успел? Вот это — беда, могу посочувствовать. Моя Фроська кажный Божий день навещает. Печенье приносит, винегреты да колбасу, однажды пузырь самогончика приволокла… Конечное дело, разговеться не приходится — нет отдельной комнаты, но пообжимаемся — и то ладно… Значится, холостякуешь, старшина?

— Почему холостякую? Жинка имеется, пацану десятый годок пошел — считай, мужик. Вот только не пишу я им, не терплю бабьих слез да жалости. Ежели оклемаюсь, как врачи твердят, тогда сообщу.

— Дуролом ты, паря, — осуждающе покачал лохматой головой артиллерист.

— Рази можно обрекать себя на одиночество? Кто тебе воду подаст, кусок хлеба поднесет? Нет, друг-разведчик, баба в инвалидной житухе — главная шестеренка, без нее — хоть в гроб. Только особо не горюй, дружище, ежели твоя жинка стоящий человек, сама, без отписки, найдет муженька.

Как в воду чернявый глядел — в апреле образовались Галилея и Марк. Как Галка отыскала след пропащего мужа — женская тайна, в которую Прохор даже не пытался проникнуть…


Жену старшины принял главврач госпиталя.

— Вашему мужу удивительно повезло — восемь ранений и только одно серьезное, — поддергивая остроконечную докторскую бородку и щуря глаза под линзами очков, утешал несчастную женщину медик. — Для современной медицины позвоночник — терра инкогнито, делаем все возможное и даже невозможное. Надеемся на улучшение. Правда, вашему мужу придется всю жизнь носить корсет…

Избегая конкретностей, выдавая привычные округлые фразы, главврач все же поведал, что «терра инкогнито» частенько приносит неожиданные сюрпризы. Поправится старшина, будет передвигаться на ослабевших ходулях, даже работать и вдруг — отказывают ноги. Тогда — инвалидная коляска. Но все это

— самый крайний случай, которого может и не быть.

Как водится, женщина всплакнула.

— Как жить-то дальше?

— Главное, внушить мужу уверенность, не позволять ему расслабиться, — профессорским баском выдал главрач избитую истину. Ту самую, которую он преподносил родственникам безнадежных больных десятки раз в день. — Полноценная жизнь, работа, неважно какая, но обязательно работа, женский незаметный уход…

Сидякина согласно кивала, вытирала носовым платком слезящиеся глаза. Да, она все сделает, как советует медицина, да обеспечит больному мужу покой и уход. Про себя думала, как ей прожить на скромную мужнюю пенсию и такую же скромную зарплату медсестрны? Не скажешь же это заботливрому полковнику — не поймет, осудит.

— Дети у вас есть?

— Сын. Десять лет…

— Очень хорошо! — обрадовался главврач. — Вот и пусть муж займется воспитанием ребенка… Вы попрежнему настаиваете на свидании?

— Обязательно!

— Разрешу при одном условии. Никаких слез и сочувствий. Больше приятных новостей, смеха. И не вздумайте передавать спиртное — оно старшине противопоказано!…

Появление в палате жены и сына для Сидякина — неприятная неожиданность. Лежать неподвижным бревном, вызывая женскую жалость — оскорбительно. Вон как понимающе прячет насмешливую улыбку сосед, как безрукий младший сержант торопится покинуть палату, а полуслепой танкист отворачивается к стенке.

— Прошенька, здравствуй, — выполняя наказ полковника, Галилея попыталась радостно улыбнуться. Подошла к постели и протянула мужу для приветственного поцелуя сухие губы. — Мы к тебе — вместе с Марком. Поздоровайся с отцом! — приказала она сыну, присаживаясь на больничный табурет.

Хилый, узкоплечий мальчонка со страхом смотрел на незнакомого человека, которого мать назвала «отцом». Из-под откинутой простыни виден торс, закованный в белый гипсовый панцырь, серое лицо, лихорадочно горящие глаза, рыжевато-седая бородка… Нет, мать или ошиблась или подшучивает над сыном, на фотокарточке его отец выглядит настоящим богатырем.

Марк все же склонился к отцу, но поцеловать так и не решился. Дрожащими губами изобразил нечто среднее между обычным приветствием и родственным чмоканием. На приличном расстоянии от страшного бледно-серого лица.

А старшина с недоумением смотрел на сына. Да и его ли сын этот заморыш? Ему только на церковной паперти стоять, выпрашивая милостыню. Представил себе скелетину в колхозном хлеву с вилами в руках и презрительно улыбнулся.

Чуть повернул голову и встретился с вопрошающим, жалким взглядом жены. В нем — и просьба простить ей невесть какой грех, и унизительное покаяние, и надежда на появление еще одного ребенка, настоящего мужичка.

Поглядел старшина на безгрудую и безбедрую супругу-уродину и про себя горько вздохнул. Вместо мужского желания появилось неожиданное сострадание.

Молчание сделалось нетерпимым.

— Ну, что ж, Маркуша, расскажи бате, как живешь, как учишься?

— Ни-че-го. Учусь. Мамане помогаю.

Голос умирающего птенца, писк, а не голос. К тому же, заикается.

— Он у нас молодец, — немедленно вмешалась Галилея, осторожно поглаживая мужа по руке, брошенной поверх простыни. — И по хозяйству, и по школе. Трудится по мужицки хватко, подгонять не приходится. Вернешься домой — сам увидищь.

Защищает своего детеныша, подумал Прохор, а я его — в дерьмо, в дерьмо. Не по отцовски.

— Молодец, — одобрительно кивнул он. — Что квелый — не беда, повзрослеет — наберет мужицкую силу… С возвратом домой придется погодить — сама видишь, я — бревно бревном, самому тошно. Врачи о выписке пока помалкивают.

— А вот и не помалкивают, — горячо возразила Галилея. — Главврач, симпатичный такой мужчина, с бородкой, в очках, пообещал сделать дополнитеьные анализы, проверить на рентгене, прописать новые сильнодействующие лекарства. Не сомневайся, Прошенька, к концу года переселишься из госпиталя домой. Тогда мы…

Она не договорила, но по обещающему взгляду, по страстно искривленным сухим губам и без слов все ясно. Надеется баба реабилитировать себя, забеременеть и родить нормального ребеночка. И не было бы в этом ничего позорного, присутствуй здесь любовь. А вот любви-то Прохор и не заметил.

— Поживем — побачим, — неопределенно пробормотал он, опасливо глядя на спину отвернувшегося танкиста — спит или притворяется? — Вот что, шли бы вы домой. Сейчас мне судно потребуется, а в вашем присутствии не опростаюсь.

Галилея запротестовала, попыталась скормить болящему супругу краснобокое яблочко, подвинула к краю тумбочки банку с молоком. Ей тоже в тягость затянувшееся посещение госпиталя, хочется поскорей очутиться на свежем воздухе, но удерживают приличия. Она, как и муж, косится на спину танкиста — спит или не спит, осудит или поймет?

— Кому сказано пошли вон! — не сдержавшись, зверем прорычал больной. — Или пояснить другими словами? — добавил он, невольно вспомнив повадки покойного вечного комбата.

Марк пулей вылетел за дверь. Галилея поколебалась, но все же решилась поспешно чмокнуть мужа в небритую щеку.

— Ну, если ты так хочешь… Только не волнуйся, тебе это вредно… Не скучай, на следующей неделе мы тебя навестим, — несвязно бормотала она пятясь к выходу из палаты. — Деревенской сметанки принесу… Маркуша свой дневник покажет… Одни пятерки…

Прохор отвернулся к стене. Ему было горько и тошно, будто сестра по ошибке сунула в рот парализованному вместо целительной таблетки пару горошин горького перца.

Сразу после того, как Галилея с сыном покинули палату, вовратились ее обитатели. Молча устроились на своих койках. Только Семенчук присел на кровать старшины. Склоился к его лицу, сочувственно зашептал.

— Все вижу, друг, все понимаю. Только зря ты берешь близко к сердцу, как бы оно не разорвалось. Конечное дело, жинка у тебя — далеко не сладость, нам обоим не повезло: твоя — сухая скелетина, моя — жидкая квашня. Смешать бы их вместе, разболтать да поделить пополам, получились бы две нормальные бабы. Что до сынка — выправится парень, придет в норму.

Благожелательный шепот — бальзам на рану. Сидякин постепенно отошел, даже заулыбался. Представил себе супругу Семенчука, жирную до такой степени, что кажется с потного лица вот-вот жир закапает. Действительно, разболтать их с Галилеей да поделить пополам.

— Главное, не бабы, главное наше с тобой житье-бытье, — продолжал шептать Федька. — Я долго думал, куда податься одноногому, каким делом заняться, чтобы пропитаться? И не просто пропитаться, а — повкусней да пожирней. К станку не поставят, ставить латки на обувку не хочется, да и копеечное это дело… И вот, наконец, придумал. Для нас двоих.

— Интересно, — помотал головой Прохор. — На паперти или на рынке показывать уродство?

— Зачем нам показывать! — возмутился Семенчук. — Этим пусть твой заморыш занимается… И ему подобные. А мы станем дань собирать. Представляешь? Наберем уродов и бабок пострашней, застращаем. Никуда не денутся. Каждый вечер по полтинику с головы…

Фраза о нищем «заморыше» уколола в самое сердце. Его сын будет стоять на улице с протянутой рукой? Неужели Семка Видов, будь он жив, позволил бы своему сыну попрошайничать? Ни за что! А разве Прошка хуже своего вечного соперника?

Сидякин вначале возмутился, был бы здоров — врезал обидчику по морде. Семенчук насмешливо следил за гримасами парализованного. Дескать, злись не злись — никуда не денешься, сделаешь так, как скажу. Потому-что некуда тебе, инвалиду несчастному, деваться, к жене не поедешь, ты ей просто не нужен — ни дома, ни в постели, а кто еще приютит-приголубит героя войны? Из госпиталя выставят, места здесь на вес золота.

Приблизительно так же думал пришедший в себя Прохор. Постепенно унизительная «работа» Марка уже не казалась ему невозможной. Ибо война выгнала на улицы миллионы беспризорных детей, неприкаянных дедов и старух, они оказались никому не нужными отходами, каждый зарабатывает на кусок хлеба чем может: одни — воровством, другие — проституцией, третии — уродством. Чем Марк лучше или хуже своих ободранных войной сверстников?

— А где жить будем? На улице — милиция прихватит, ночлежек, насколько мне известно, в России не существует.

— Нет проблем, старшина! Под Москвой проживали мои бабка и дед. По всем законам их изба принадлежит ине. Как единственному наследнику. А войдем в силу, поднакопим деньжат — собственный дом отстроим… Значит, по рукам?

До чего же не хочется соглашаться! Сидякин морщился, искал другие возможности безбедного существования и не находил их. От мысли проживания с Галелеей наотрез отказался, одна мысль о том, что придется ложиться с немилой бабой в постель, оглаживать ее костлявое тело, целовать морщинистые, всегда крепко сжатые губы, его бросало в дрожь.

— По рукам? — не отставал Семенчук. — Входишь в компанию или надумал другой вариант?

— А как же твоя жирная половина?

— Считай, нет. Уехала к матери на Волгу. Выпишусь — подам на развод… Согласен?

— Пока не надумал… До выписки еще дожить надо, — пробурчал Прохор, фактически соглашаясь. — Вот, даст Бог, оклемаюсь.

— Конечное дело, оклемаешься, — щедро пообещал Федька. — У меня рука легкая, сказал — сбудется, не сомневайся… А я завтра выписываюсь, — ликующе объявил он. — Пока ты будешь отлеживать бока, поищу… работничков.

— Поищи… Только без меня Марка не трогай.

— Заметано!…

Глава 16

… Признание матери не было для меня неожиданностью, я давно уже подозревал о непростой гибели отца. Но некоторые подробности просто поразили.

Тем более, сама обстановка разговора, напряженность и невероятная ярость, сквозившапя в каждом материнском слове…

Карп Видов.

Отшумели майские дожди, отгремели грозы и пришло долгожданное тихое лето. В этот июньские день Клавдия поднялась рано — около шести утра. Нагладила сыну черный, выходной костюм, белоснежную, недавно купленную рубашку, положила рядом цветастый модный галстук. Потом привычно полила цветы. Минут десять постояла, не сводя взгляда с упрямого лица вечного комбата. Будто разговаривала с ним.

Видишь, Семочка, вот и поднялся сын, вот и ступил на очередную ступеньку своей жизни. Дай Бог, чтобы он пошел по твоим стопам, не свернул в сторону, не завяз в гнилом болоте… Нет, нет, этого быть не может, испуганно отвергла дурацкие предположения Клавдия, ведь говорят, что яблоко падает недалеко от яблони, поэтому что-нибудь плохое для Карпуши заказано… Как я живу? Обычными воспоминаниями о прошлом счастьи с тобой. Перебираю в памяти каждую крупицу, каждую секунду. Тихо радуюсь и скорблю, одновременно.

Так — каждое утро. Нечто вроде утренней молитвы.

В восемь, без будильника и материнских напоминаний, поднялся Карп. Распахнул балконную дверь, минут десять — привычная зарядка. Прижав к губам кухонное полотенце, Клавдия смотрела на сильное, мускулистое тело сына и видела… мужа. Тот, собираясь на службу, тоже никогда не отказывался от утренней зарядки, разминал размягченные сном мышцы.

— Карпуша, что подать на завтрак? — спросила она, заранее зная, что попросит сын. — Яйца в мешочек? Кашку с маслицем?

— Ну, что ты, мама, будто с малышом говоришь, — ломким голосом укорил Клавдию недавний десятиклассник. — Знаешь ведь, что завтракаю одной овсяной кашей. Без молока и масла.

— Но сегодня особый день…

— Подумаешь, особый! Обычное занудливое собрание. Для учителей — галочка, для нас — обычное мероприятие.

Наспех позавтракав, Карп натянул наглаженную рубашку и костюм, но от цветастого галстука наотрез отказался. Дескать, неужели мать считает его вонючим пижоном? Ребята со смеху лопнут. Спорить, доказывать обратное — бесполезно, ибо Карп взял от отца его непомерное упрямство, умение настоять на своем, если даже это «свое» неправильно.

Проводив сына, Клавдия присела к кухонному столу, достала из посудного шкафчика спрятанную там связку писем, принялась перебирать их, поминутно поглядывая на приставленную к графину с водой пожелтевшую от времени фотокарточку. Будто сверяла свое настроение с изображенными там военными — тремя мужчинами и женщиной.

Через полчаса спохватилась: дел-то столько по дому, а она бездельничает. Специально выпросила у главврача поликлинники отгул за переработанное время — накрыть праздничный стол, сбегать на рынок купить что-нибудь повкусней, убраться в квартире.

Когда Карп пришел домой, все блестело, в центре праздничного стола — бутылка шампанского, в вазе — фрукты, на тарелках и тарелочках разложены закуски, из кухни плывет умопомрачительный аромат жаренного-паренного. Безулыбчивая мать сменила обычные разношенные тапочки на лакировки, вместо «рабочего» халата — нарядное платье.

— Ну, похвастайся успехами, Карпуша.

Клавдия еще неделю тому назад знала о золотом аттестате, ее пригласил к себе директор школы и долго благодарил за сына-отличника. Пророчил ему блестящую будущность крупного ученого или литератора.

Видов-младший молча положил на край стола аттестат с золотым обрезом, рядом пристроил коробочку с медалью. Дескать, ничего особенного не произошло, удалось успешно сдать выпускные экзамены. Обычное дело.

Клавдия, так же деланно равнодушно, бегло пробежалась по оценкам аттестата. Сплошные пятерки. Открыла и снова закрыла коробочку с медалью. Поколебалась и перенесла гербовую бумагу и медаль на комод, положила возле портрета мужа. Как бы отчиталась перед ним за результаты многотрудной работы по воспитанию сына.

Новоявленный золотой мелалист аккуратно повесил пиджак на спинку стула и придвинулся к столу. Он изрядно проголодался и не скрывал этого.

— Погоди кушать. Подойди ко мне.

Пришлось подчиниться. В голосе матери — непривычная сухость, обычно она говорит более мягко. Что-то произошло. На самом деле ничего не случилось, строгость и сухость — лекарственное средство против закипающих слез.

— Что случилось, мама?

— Куда намереваешься поступить?

Странный вопрос, уже давно обсужденный и решенный! Стоит ли снова возвращаться к нему?

— Мы ведь уже говорили об этом? В юридический.

— Не передумал? Может быть, в военное училище?

Упоминание об армейской карьере — не новинка. С одной стороны, Клавдия хотела, чтобы сын пошел по стопам отца, с другой, страшилась. Вдруг — война! Вслед за мужем потерять сына казалось ей чудовищной несправедливостью, злобной насмешкой судьбы.

— Мамочка, ну какой из меня офицер? Нет, нет, только в институт!

Все ясно — упрямец ни за что не согласится с материнскими доводами. Пора переходить к главному. Помолчав, женщина неожиданно взяла сына под руку. Заговорила таким же строгим голосом. глядя не на Карпа — на фотографию мужа.

— Я тебе никогда раньше не говорила об этом. Сегодня ты стал взрослым, пришла пора узнать правду… Твоего отца, капитана Видова… убили.

Карп с удивлением посмотрел на мать.

— Я знаю, мама… Но на фронте всегда убивают. Такова мерзость любой войны. Понимаю, тебе больно говорить об этом…

— Больно — не то слово, сынок… Но ты не понял. Отца убили свои. В спину.

— Как это «свои», — юноша недоумевающе вздернул густые, отцовские брови. — Кто?

— Именно об этом я и хочу поговорить с тобой…

Несколько слезинок все же пробились и одна за другой покатились по щекам. Клавдия поспешно слизала их языком, оставшиеся убрала носовым платком. Карп не заметил — смотрел на отцовский портрет.

Большинство женщин, переживших подобные потрясения, через несколько лет более или менее спокойно могут говорить о своей беде. Для Клавдии — проблема. Поэтому говорила она короткими, отрывистыми фразами, часто страдальчески морщилась и торопилась поднести к мокрым глазам смятый носовой платок.

— Может быть, случайный выстрел? — спросил Карп, когда Клавдия закончила нелегкое повествование. — У кого-нибудь рука дрогнула?

— Хочется так думать, но, наверно, стреляли специально. Многие бойцы и командиры не любили комбата, слишком он был резок в выражениях, любил посмеяться, а от обычной насмешки до злой издевки недалеко. Кто-нибудь из обиженнных выбрал удобный момент и отплатил капитану…

По наивному представлению подростка советское оружие должно было стрелять только во врага, командиры и рядовые обязательно помогали друг другу, выносили из-под огня раненных, торжественно хоронили убитых. Он еще не понимал всей мерзости жизни, всей сложности отношений между людьми.

— И что ты собираешься делать?

— Найти убийцу и поглядеть в его глаза! — выпалила Клавдия, сжав в кулачке мокрый носовой платок. С такой злостью и силой, что Карп от неожиданности вздрогнул. — Я не успею, ты найдешь!

Приступ неженской ярости прогнал слезливую слабость. Будто вдова увидела перед собой силуэт убийцы мужа — неясный, расплывчатый, нечеткий.

— Ты никого не подозреваешь?

Вопрос — закономерен, но Клавдия заколебелась — до чего же тяжко подозревать, не имея ни малейшего основания, кого-нибудь из однополчан, людей, с которыми она прошла через кровь и муки войны!

— Подозреваю, — тихо ответила она, вспомнив старшину Сидякина. — Был в батальоне один человек, не просто однополчанин — друг детства. Мой и Семкин. Завистливый и по своему преданный. Но утверждать не берусь, не хочу брать на себя тяжкий грех… Хочу предварительно разобраться.

— Но, мама, прошло без малого пятнадцать лет, многие не дожили до Победы, многие умерли в мирное время от ран.

— Мишка Нечитайло не погиб и не умер, — с оттенком досады сообщила Клавдия. — Ах, да, ты его не знаешь… Тогда он был начштаба батальона. С него и начнем.

— А ты все эти годы не пыталась найти подонка?

— Пыталась, как не пыталась. Не раз с Нечитайло беседовала, просила вспомнить, но тот заупрямился: столько лет, дескать, прошло, пора забыть о трагедии. Это ему легко забыть, Семчик был для него просто командиром, а мне как это сделать? Может быть, Мишка тебя постесняется.

Конечно, Карп не остался равнодушным к планам матери, мало того, его потрясли подробности гибели отца, но сейчас он думал совсем о другом. Одноклассница Наташка, наконец, согласилась вместе с ним пойти в кино… Сегодня решающий вечер…

— И когда мы поедем к твоему фронтовому другу? — замирая, спросил он.

— Надеюсь, не сегодня?

— Нет, сынок, не сегодня. Судя по твоему взволнованому виду, вечер у тебя занят более приятными делами… Свидание, да?

Врать матери не хотелось — у них сложились дружеские отношения, говорить правду тоже не совсем удобно. Поэтому Карп ограничился смущенным смехом.

— Извини, мама, есть хочу зверски…


Перед выпускными экзаменами Карп неожиданно влюбился. Приглянулась ему вялая, флегматичная девица, не отличающаяся ни особой красотой, ни умом. Даже девичье кокетство отсутствует. Обычный середнячок. Говорят, что противоположности сходятся, может быть, именно это толкнуло друг к другу молодых, еще неопытных, людей.

Встретились они вечером в скверике рядом с кинотеатром. Наташка — в легком летнем платьице — сидела на лавочке и читала какую-то брошюрку. Наверняка, из серии душещипательных сентиментальных романчиков о безответной любви.

— Опаздываешь, кавалер, — равнодушно бросила она. — Лишних пять минут ожидаю, думала — не придешь.

Карп не опоздал, наоборот, пришел за полчаса до назначеного времени, но возражать не стал. Вдруг девушка обидится. Молча показал заранее купленные билеты. В ответ — такой же равнодушный кивок.

Фильм показывали — так себе, ничего интересного. Молодые люди уезжают на очередную стройку коммунизма, по дороге ссорятся, потом он выбивается в бригадиры, влюбляется в другую девчонку… Короче говоря, надоевшая муть. Карп смотрел на экран «вполглаза», думал вовсе не о разворачивающихся там событиях, его волновали случайные прикосновения к пухлому девичьему плечику.

— Понравилось? — спросила Наталья, когда они, сойдя с трамвая, неторопливо двинулись к многоэтажному дому. — Лично мне — не очень.

— Мне тоже, — признался Карп. — Обычная мура.

Как поступить возле входа в подъезд — поцеловать или ограничиться дружеским рукопожатием? Сверстники утверждают, что девчонки только и ожидают страстных поцелуев, сопровождаемых заверениями в вечной любви. Но вдруг Наташка оскорбится и влепит нахальному кавалеру пощечину?

Обычно Видов более решителен, а тут, будто его подменили. Идет, боясь прикоснуться к девушке. О том, чтобы взять ее под руку — Боже сохрани. Когда до подъезда остались считанные шаги, он, наконец, решился на некоторую вольность.

— Когда мы встретимся? — спросил, замирая от возможного отказа.

— Давай завтра, — равнодушно предложила Наташа. Будто речь шла не о свидании с парнем, а о посещении с матерью рынка. — Вечером, как сегодня.

— Вечером не могу… Только не обижайся, пожалуйста… Мы с мамой приглашены в гости. К полковнику Нечитайло.

Воинское звание материнского фронтового побратима произнесено со значением. Несмотря на привитую матерью нелюбовь к похвальбе, Карп все же не удержался, очень уж хотелось ему выглядеть в глазах полюбившейся девушки этакой неординарной личностью, с которой водят знакомство такие важные персоны, как полковники и генералы. По той же самой причине он умолчал вторую половину звания бывшего батальонного начштаба — «в отставке».

Неожиданно Наташа останвилась, сморщила забавную гримаску.

— Нечитайло?… Где-то я слышала эту фамилию… Ах, да, вспомнила! В пятом классе учится Сережка Нечитайло, много крови перепортил и однослассникам и учителям. Ехидный, дерзкий. Однажды, когда он принялся меня дразнит — надрала уши. Думаешь, исправился? Как бы не так, дерзит еще больше… Наверно, сынок твоего полковника, вот и забавляется безнаказанно… А у твоей матери какие-то дела с Нечитайло?

— Они вместе воевали: мои отец с матерью и полковник, тогда старший лейтенант. После гибели отца…

— А как погиб твой отец? — неожиданно перебила Наташа. — Где?

Что ей до отцовской судьбы, с невольным раздражением подумал Карп, лучше говорила бы о предстоящих экзаменах в институт иностранных языков, куда собирается поступать. Ведь у нее нет золотого аттестата, придется снова проходить через письменные работы и собеседования. Но промолчать на прямо заданный вопрос Видов посчитал недостойным настоящего мужчины.

— На Украине. Во время атаки, — коротко ответил он, чувствуя — краснеет. Благо тусклый свет от висящего на столбе фонаря скрыл румянец. — Подробности нам с мамой неизвестны. Да и какие могут быть подробности, когда на фронте миллионы погибли.

Наконец, допрос окончен. Удовлетворенная полученными сведениями, Наташа, не оглядываясь на кавалера, пошла к подъезду. Он шел за ней, мысленно ругая себя малоумком, слабовольным интеллигетиком и прочими бытующими в школьной среде обидными кличками.

Возле входа в дом девушка остановилась, повернулась лицом к парню. Тот понял это, как приглашение к расставанию и опасливо обнял Наташу за талию. Опасливо потому, что ожидал либо пощечины, либо насмешки. Неожиданно девушка качнулась к нему, положила теплые ладошки на грудь, закрыла глаза и сложила сердечком губы.

Поцелуй, если сильное прижимание мужских губ к девичьим можно назвать поцелуем, длился очень долго. По мнению Карпа — минуты, девушка с досадой подумала: слишком долго. Легким толчком она восстановила прежнее расстояние, тихо, очень тихо, проговорила, на первый взгляд, наивные слова, которые не раз слышала по радио.

— Женишься?

Будто поцелуй обязывает парня завтра же утром прикатить к дому невесты на такси с разноцветными воздушными шариками и торжественно повезти ее в ЗАГС.

— Обязательно! — горячо ответил Карп, уже без опаски обняв девушку за талию и потянувшись за вторым поцелуем. — Завтра же подадим заявление. А сегодня я поговорю с мамой…

— А ты без мамочки что-нибудь делаешь? Уже и аттесат зрелости в кармане и студенчество — рукой подать, а ты все еще советуешься и спрашиваешь разрешения. Будь ты, наконец, мужчиной, ведь мы с тобой — взрослые, свободные люди, стоит ли спрашивать позволения создать семью? Правда, ты даже целоваться толком не можешь — какой из тебя мужчина?

Обычно равнодушная ко всему, что делается вокруг нее, Наташа была необычно раздраженной. Неожиданно она закинула руки на шею Карпа, прижалась к нему грудью и несколько раз прикоснулась приоткрытыми губками к его губам. Так нежно и призывно, что у парня дух захватило.

— Вот так надо, — отстранившись, без малейшего намека на волнение, удовлетворенно произнесла она. — А ты только больно делаешь и — все… Никаких завтра или послезавтра не будет, поступим в институт, переселимся в общежитие и там сыграем комсомольскую свадьбу. Понятно?

Сказать, что он собирается жить с мамой, что ни в какие общежития переселяться не будет — вызвать град очередных обидных насмешек. Поэтому Карп промолчал, не сказал ни «да», ни «нет». В конце концов, до института еще далеко — не меньше нескольких месяцев, мало ли что за это время произойдет.

Матери он ничего не сказал, но та и без слов все поняла. Кажется, сын превращается из мальчишки в зрелого мужчину. Интересно, как выглядит будущая ее невестка, что она из себя представляет, что связывает молодых людей — настоящее чувство или мимолетная страсть? Дай Бог, чтобы у сына сложилась настоящая семья, чтобы он не получил болезненных синяков, которые так травмируют молодую, неокрепшую душу человека.

Секретов, недоговоренностей у матери и сына не существовало, она даже поведала ему сокровенное — историю знакомства с мужем и их скромной свадьбы. Поэтому молчаливая отрешенность Карпа больно ранила ее. Но настаивать, выспрашивать она считала унизительным не столько для себя, сколько для сына. Захочет, посчитает нужным — сам расскажет.

Клавдия невольно вспомнила свою первую брачную ночь в объятиях Семки и привычно всплакнула…


— В гости поедем на такси, — торжествнно провозгласила Клавдия после обеда. — Звонила Михаилу, тот пригласил на ужин. Правда, поколебался, знает ведь о чем пойдет разговор… Странно?

Занятый мыслями о вчерашнем свидании с Наташей Карп не ответил. Стыдно за равнодушие к памяти погибшего отца, к переживаниям матери, но ничего сделать с собой парень не мог — все заслонили девичью губки и прижавшиеся к его груди упругие холмики.

— Болезненный вид у тебя, Карпуша, — заволновалась Клавдия. — Уж не заболел ли, избави Бог? Давай измерим температуру?

— Ничего страшного, мама, просто читал почти до утра, вот и расквасился… А у твоего полковника будет еще кто-нибудь из ветеранов? — неумело попытался он переключиться на менее больную тему. — Или только мы с тобой?

— Только мы… Все же, температуру измерь — не помешает, — стояла на своем Клавдия. — И прими, пожалуйста, поливитамины — весна, экзамены — какое здоровье выдержит?

Спорить с матерью бесполезно. Насмотревшись в своей поликлинике на несчастных больных, она машинально примеряет все их болячки к сыну и, соответственно, пичкает его лекарствами. Пришлось улечься на диван, сунуть подмышку градусник, отправить в рот таблетку поливитаминов. Хорошо еще, не горькую успокоительную микстуру.

Клавдия устроилась в покойном кресле рядом с диваном, надела очки и принялась за газету. Ничего нового, тем более, интересного, но издавна, со времен комсомольской юности, вошло в привычку газетное чтиво.

Карп лежал в полузабытьи. Он действительно ночь провел без сна, но не потому, что увлекся чтением недавно купленного Геродота — мечтал о совместной жизни с Наташей.

Мать осторожно вытащила из сыновьей подмышки теплый градусник, посмотрела, удовлетворенно кивнула. Температура нормальная, можно не беспокоиться. И снова взялась за газету.

— Что, мама, пора ехать? — не открывая глаз, спросил Карп. — Извини, задремал.

— Спи, сынок, есть еще время.

Разбудила Клавдия сына в половине пятого. На спинке стула висит вычищенный и отглаженный светлый пиджак, на нем — белоснежная рубашка с розовыми крапинками, на кресле — тоже наглаженные брюки. Мать одета значительно скромней — черная удлиненная юбка и светлокоричневая блузка. На шее — монисто, когда-то подаренное мужем.

— Оделась бы понарядней, — недовольно бросил Карп, поспешно одеваясь.

— Есть же у тебя праздничные платья и костюмы? Подкрась губы, почерни бровки — пусть все видят, какая ты у меня красавица! А то поглядит твой фронтовой побратим на боевую подругу и подумает — замухрышка.

— Мне и так хорошо, — вынужденно усмехнулась Клавдия. — Ни к чему красоваться, пусть принимают такой, какая есть… Готов, критик? Тогда поехали.

Подхватила хозяйственную сумку, без которой из дому не выходит, и открыла дверь на лестничную площадку. Карп хотел было отобрать сумку — куда там, не разрешила. Дескать, не дело мужикам таскать бабьи причиндалы, они должны гордо вышагивать рядом, охраняя и воодушевляя слабый пол.

— Взяла бы вместо этого чудища, — Карп пренебрежительно ткнул пальцем в далеко не новую сумку, — черную лакированную сумочку…

— В сумочку бутылка с закуской не влезут, — выходя из подъезда, ответила женщина,

— Какая еще бутылка?

— Водка. Разве ты хочешь, чтобы Нечитайло посчитал нас бедняками? Нет уж, милый, такого никогда не будет!

Клавдия рассердилась. Нехватает еще, чтобы бывший начштаба батальона посчитал жену своего комбата несчастненькой, забитой, считающей в потертом кошельке копейки!

Отошла она только в такси. Примирительно улыбнулась, ласково погладила руку сына.

— Вот, что хочу сказать напоследок, сынок: никогда ни перед кем не склоняй головы, как говаривал твой отец, держи хвост пистолетом… Ладно, повзрослеешь — сам поймешь… У Нечитайло будешь говорить ты — я ему уже успела приесться. По праву сына предательски убитого капитана. О чем — мы с тобой уже обговорили. Нужно, чтобы упрямый до невозможности Мишка вспомнил всех, кто в тот злосчастный день находился поблизости от комбата… Понимаешь?… О Сидякине мне уже известно, о Федорове — тоже, но ведь не они одни тогда лежали неподалеку от Семчика?

Если честно признаться, Карп не совсем уверен в своих следовательских способностях, мало того, он не представлял себе, как начнет допрашивать пожилого человека. Спросить прямо в лоб? Не годится, полковник может обидеться и свести разговор к бытовым вопросам-ответам.

— Не волнуйся, сынок, будь более решительным, — будто прониклась сыновьими сомнениями Клавдия. — Михаил не откажет, не сможет отказать. При всем своем упрямстве, у него — добрая, отзывчивая на чужие несчастья, душа…

В квартире Нечилайло первым их встретил верткий мальчишка с ехидным взглядом. Сережка, вспомнил разговор с Наташкой Карп… Неужели съехидничает?

Как в воду смотрел!

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Нечитайло-младший, метнув на Карпа издевательский взгляд. — Я думал, что ты заявишься с

Наташкой-невестой, а ты — с мамочкой! Слюнявчик захватил или принести полотенце?

Хотел было Карп отвесить наглецу полновестного «леща», но во время удержал поднятую руку. Как посмотрит хозяин квартиры на расправу над внуком? Вместо шалобана, ответил ехидине насмешливой ухмылкой.

— Зови отца, пигалица, не к тебе ведь пришли.

Звать хозяина не пришлось — он сам вышел в переднюю. Среднего роста, полный, с лысиной на макушке и нависшими на глаза густыми бровями.

— Здорово, Клавка. Ты, как всегда, приходишь во время. Молодчина! А это кто с тобой?… Ба, можешь не представлять, узнал — сын вечного комбата! Надо же, фигура, манеры, взгляд, все — капитанское!

Полковник принялся бесцеремонно тормошить гостя. Потом неожиданно обнял и прижал к себе.

— Здорово, Семеныч, здорово комбатенок! Рад познакомиться… Учишься или готовишься в армию?

— Вчера получил аттестат зрелости, — опередила Карпа мать. В голосе — гордость за птенца, которого она, без помощи и поддержки мужа, научила летать. — В институт готовится!

— В институт? — удивился старик. — А почему не в училище? По стопам отца…

— Слаб в коленках — в училище, — немедленно отреагировал Сережка. —

Ему не воевать — бумажки перелистывать. Интеллигент дерьмовый…

— Брысь, ехидина! — добродушно буркнул Нечитайло, сопроводив бурчание щелчком по лбу. — Отправляйся на кухню и сиди там до особого приглашения!

Странно, но Сережка не расплакался и не обиделся, понимающе улыбнулся и убежал. Вместо него из кухни выплыла полная хозяйка.

— Что же ты, хозяин, гостей держишь в прихожей? — густым басом спросила она. — Проходите, дорогие, в комнату, садитесь за стол, отведайте грибков и огурчиков. Свои, некупленные.

Предварительная процедура встречи гостей выполнена, остальное можно продолжить за столом.

Видимо, гостей ожидали: стол еще пустует, но он застелен цветастой скатертью, посередине — ваза с тремя гвоздичками, вокруг нее — рюмки и фужеры, на углу — стопкой закусочные тарелочки.

— Присаживайтесь, гостеньки, сейчас отметим встречу, — Нечитайло повернулся в сторону кухни. — Эй, хозяйка, поторопись, в желудке — революция!

«Поторопилась» не хозяйка — Сережка принялся таскать блюда, расставлял их на скатерти, одновременно ухитрялся посылать Карпу ехидные улыбки, от которых у Видова буквально чесались кулаки.

Стеснительно улыбнувшись, Клавдия выставила бутылку водки, достала из сумки кастрюлю с холодцом, банку самолично изготовленного ядренного хрена.

— Обижаешь, фронтовичка, — погудел Нечитайло, в свою очередь извлекая из секретера коньячную бутылку. — У нас так не принято… Испортилась, окончательно испортилась, батальонная фельдшерица, забыла армейские обычаи… Впрочем, ладно, будь по твоему. Надо бы вернуть твои подношения обратно в сумку, да боюсь обидеть… Ну, что, за встречу?

Чокнулись. Бывший начштаба батальона лихо опрокинул полную стопку, поморщился, понюхал краюху хлеба, принялся вилкой ворошить селедку. Подражая ему, Карп выпил так же лихо, но нюхать чернушку и ковыряться в закусках не решился, скромно отправил в рот ломтик материнского холодца, обильно намазаного хреном.

— А почему хозяйки нет за столом? — недовольно спросила Клавдия. — Брезгует или ты не разрешаешь?

— На работу торопится. Порешила на старости лет потрудиться на ниве всеобщего образования, заодно накопить денег для покупки мебели старшему сыну… Примем по второй? За тех, кто не дожил?

Карп почувствовал легкий толчок в бедро. Мать сигналит — настал удобный момент для задуманной беседы, не упусти. Но не прерывать же пожилого человека, который, выпив вторую рюмку, ударился в воспоминания.

Наконец, Видову удалось выбрать удобный момент — Нечитайло промочил пересохшую глотку стаканом нарзана.

— Михаил Иванович, а как погиб мой отец?

Полковник поперхнулся, долго откашливался. Бросил на Клавдию укоряющий в взгляд. Ему явно не хотелось говорить на опасную тему. Почему?

— Неужто мать не рассказала? — недоверчиво спросил он. — Не верю!

Клавдия наклонилась над столом, выписывала вилкой на тарелке какие-то каббалистические фигуры и с трудом удерживалась от слез.

— Говорила, конечно, но — вскользь, без подробностей. А мне хочется знать все. Как сын имею право…

— Имеешь… Но большего все равно не скажу. Какой-то подонок выстрелил в комбата. Была такая заваруха — не до разглядываний и подозрений. Все мы были уверены, что капитан убит либо пулеметной очередью мессера, либо осколком бомбы. Человек тридцать тогда полегло, да еще два десятка пораненных… Только потом особист просветил. Когда допрашивал нас… Вот, пожалуй, и все.

— Нет, не все! — упрямился Карп. — Вы не можете не знать, кто тогда находился рядом с отцом. Михаил Иванович, постарайтесь припомнить, очень прошу вас!

— А толку от моих «припоминаний»? На дуэль вызовешь или в КГБ напишешь? Сам подумай, фактов-то нет, как докажешь, что в капитана стрелял

Иванов или Сидоров? Зряшная потеря времени. Вот бывший комроты-три Романов тоже пытал меня, а когда я спросил: почему он сам не вспомнит — умолк… Так что, прими мой совет, Видов, перестань полоскать да выжимать старое белье, ничего не выжмешь.

— А ты не отнекивайся, Мишка, не тряси штанами. Это со мной можно вертеться-крутиться, а тут — родной сын погибшего капитана, ему положено знать все. Говори, как на духу, кто мог выстрелить в Семчика? — не выдержав, вмешалась в беседу Клавдия.

Нечитайло поднялся со стула, досадливо морщась, грузно заходил по комнате. В квартире — настороженная тишина. Хозяйка умчалась в школу, прихватив с собой слишком уж любопытного сына-непоседу. Она чувствовала необычность беседы мужа с гостями и не хотела, чтобы Сережка мешал им.

— Кого можно заподозрить — не скажу, не хочу грешить. Многие были недовольны грубым и ехидным Видовым, который умудрялся ковыряться во внутренностях подчиненных. Любой мог, пользуясь неразберихой, выстрелить в него… Кто тогда находился рядом с вечным комбатом — тоже толком не могу сказать, ибо лежал на спине и стрелял по наседающим мессерам…

— Неужели никого не запомнили?

Полковник снова присел к столу, раздумчиво покачал пустым фужером.

Налил стопку и залпом выпил.

— Почему не запомнил?… Неподалеку «нюхал цветочки» пулеметчик Федоров. Только его тебе не достать — погиб во время той бомбежки… По другую сторону стрелял ротный старшина Сидякин… Орал раненный ездовой Хомяков… Полз младший сержант Перов… Пожалуй все, что удалось запомнить…

— Мог достать батальонного Сидякин? — тихо спросила, не отрывая взгляда от пустой тарелки, Клавдия.

— Да ты что, сбрендила? Они же земляки с Видовым, из одной деревни!

— Знаю. Но я спрашиваю не о родстве или землячестве. Мог или не мог?

— Мог, — подумав, выдавил Нечитайло. — И Федоров, и Хомяков, и

Перов — все могли, вернее, имели основания. Но точно — один Бог знает, спросите у него…

— Где они сейчас живут?

— Точно не скажу. Хомяков потерял руку, работает сторожем в колхозе. Федорова похоронили. Перов — пенсионер, живет в Москве. А вот старшина Сидякин вообще исчез, в списках нашей ветеранской организации против его фамилии — пустое место…

Клавдия торопливо записывала на бумажной салфетке с таким трудом добытые новые сведения…

Глава 17

"… Марк буквально прилип ко мне, что ни день навещает. Усядется напротив, кашляет, прикрывая рот грязным носовым платком, и говорит, говорит.

В основном об отце, которого, похоже, он и любит, и ненавидит, одновременно…"

Запись деда в коричневой тетради.

Сидякин на глазах выздоравливает. Корсет с него не сняли — попрежнему сжимает грудь и спину, но парализованный старшина начал подниматься с постели, на ослабевших ногах медленно бродил по палате, даже появлялся в коридоре. Врачи удивлялись и радовались. А Прохор уверен — ему помогает не лечение — молитвы, которые он каждое утро и вечер про себя возносит Всевышнему.

Веруюшим он, как и полагается настоящему коммунисту, не был, но на всякий случай носил рядом с партбилетом купленный по случаю у одной бабки крестик. Не выручит из беды марксизм-ленинизм, авось, поможет Господь.

— Молоток, старшина, — завистливо хвалил Сидякина безрукий инвалид, которого сестры кормили с ложечки. — Скоро покинешь нас, выйдешь на волю, счастливчик!

— Хороша воля, — скептически гундосил сержант-пехотинец. — Ходит в раскорячку, будто в штаны наложил. На работу не возьмут — кому нужен инвалид? — прожрет за неделю пенсию — зубы на полку, зад на печку!

— Почему не возьмут? — возражал танкист. — Те же конверты клеить или диспетчером сидеть в будке. Не трусь, старшина, не слушай их — проживешь!

Сидякин согласно улыбался одним, хмуро отмахивался от страшных прогнозов других. А сам думал, думал. Из головы не выходил восторженный шепот Семенчука, его заманчивые предложения. Федька уже выписался из госпиталя и носа не кажет, баламут. Неужели забыл о паралитике, нашел себе более здорового и удачливого компаньона?

Галилея Борисовна навещает мужа через день. Непременно с Марком, выступающим в качестве своеобразного щита, разделяющего отца и мать. Или — соединяющего их? Придет, выложит на прикроватную тумбочку очередную порцию осточертевших яблок, поставит бутылку молока, которым Прохор после ее ухода угощает сопалатников. И молчит, глядя на старшину испуганными и молящими глазами. Она чувствует отношение к себе мужа, но надеется на время и мужскую «потребность». Не пользует же паралитик сестер и санитарок, кому он нужен, кусок мяса?

— У тебя что, других забот нет? — скрипел зубами Сидякин. — Возьми еще одну работу. Не могу глядеть на тебя — тошнит. И убери с глаз моих своего недоноска!

— Успокойся, Прошенька, тебе нельзя волноваться, вредно, — шептала Галилея, пугливо поглядывая на пустующие соседние койки, только одна из которых занята спящим танкистом. — Какой Маркунчик недоносок, зачем ты так, он — наш с тобой родненький сынишка. А что худой — не страшно, с годами выправится, войдет в мужицкую силу. И ты — тоже войдешь, — Галилея осторожно погладила безвольно лежащую поверх простыни мужскую руку. Прохор дернулся, будто его пронзил электрический разряд. — Вот выпишешься — поедем в Талдом к моим родителям, там — целебный воздух, быстро встанешь на ножки…

Сидякин рычал, шипел, но ничего не мог поделать — выбросить уродину из палаты не было сил. Он окончательно решил развестись с ней, поселиться в доме Семенчука, начать новую жизнь. Но сказать об этом не решался утихомиривал его страдающий, будто у побитой собаки, взгляд сына.

И все же неприязнь к женщине постепенно переходила в ненависть.

Однажды, когда Прохор решился, под надзором дежурной медсестры, прогуляться по коридору, решение порвать с женой не только окрепло, но обрело реальные черты. Может быть, потому, что парализованный уверился, наконец, в скором своем выздоровлении, когда ему не будут нужны женские заботы. А по части готовки и уборки, стирки и прочих домашних дел можно нанять какую-нибудь старушку.

— Вы только не торопитесь, — заботливо советовала сестричка.

— Учи ученого, воробышек, — самоуверенно отвечал Сидякин, стараясь не опираться на полудетское плечико. — Вот добредем до конца коридора и

— в палату. Тогда и отдохну. Ничего, вернется в ноги силушка, обязательно вернется! Жаль только нельзя содрать с себя черепаший панцырь…

Именно в это время из лифта вышла, как всегда с сыном, Галилея. Ну, и парочка, поморщился Сидякин, завидев их: плоская, перекрашенная полубаба и теберкулезник. И это называется «семьей»?

— Прошенька! — манерно всплеснула ручками-тростинками женщина. — Ты уже ходишь? Сегодня же напишу мамочке, пусть готовится к приему зятя.

— Никаких мамочек, никаких зятьев! — не удержался Прохор, покачнувшись и ухватившись за плечо медсестры. — Линяй отсюда, ведьма, пока не врезал тебе промеж глаз. Все равно не буду с тобой жить, не надейся! К проституткам стану ходить, а на тебя, доску неструганную, не полезу! Как только выпишусь из госпиталя — развод! Понятно, стерва?

Из палат выглядывают любопытные, недавно пустой коридор заполнился веселящимися солдатами и офицерами. Неожиданный семейный скандал для них — желанное развлечение. На подобии шефского концерта.

— Больной, успокойтесь… Разве можно так, — округлив глазенки, растерянно шептала медсестра. — Ведь это — ваша жена, она о вас заботится…

— Никаких жен, никаких забот! — окончательно взбесился Сидякин. —

Пусть проваливает! Холостой я, понимаешь, сестра, холостой! Хочешь, на тебе женюсь, настоящего пацана заделаю, не чета невесть с кем прижитому Галкой туберкулезнику? Скажи, хочешь?

— Успокойтесь…

Медсестра беспомощно огляделась. Паралитика била дрожь, зубы выстукивали барабаную дробь, он шатался, ухватившись одной рукой за плечико девушки, второй — за шкафчик противопожарного крана, широко раскрытым ртом глотал воздух.

— Помогите, пожалуйста, — неизвестно кого попросила медсестра.

Раненные смеялись и зубоскалили, но не пытались помочь инвалиду. Да и что они могли сделать — безногие, безрукие, полуслепые, впору им самим помогать.

Прибежал врач, следом один из выздоравливающих — крепкий еще мужичок, помогающий санитаркам убираться. Вместе они подхватили шатающегося старшину, почти унесли его в палату. Успокаивающий укол практически мгновенно усыпил его.

Галилея вместе с сыном скрылась в кабине лифта.

Какая женщина простит мужу истерические выкрики и злые оскорбления? А вот Галилея простила. Но приходить в отделение, подставляться под насмешливые, любопытные взгляды мужиков не решалась. Вместо этого зачастила к внимательному главврачу, плакала, жаловалась на свою судьбу, просила вылечить мужа — не только его поврежденный позвоночник, но и страдающую психику. Полковник сочувственно кивал, обещал провести соответствующую экспертизу, назначить курс лечения.

Но сочувствовал он не Галилее — Сидякину. Ибо в жалобных всхлипываниях женщины чувствовалось притворство, желание опорочить парализованного супруга, заставить наивного полковника поверить в женские страдания и мужскую безжалостность. Иначе, зачем бы она таскала с собой прозрачного сына, выставляла его в виде доказательства своей непорочности и верности?


Через три месяца в госпитале, наконец, появился Семенчук. Радостный, возбужденный, пришкандыбал на изготовленном в России протезе. В это время Сидякин прогуливался по коридору. Без страхующей медсестры, но — с палочкой. Бодро постукивая ею по линолеумному полу, он довольно бодро передвигался на негнущихся ногах. Увидев шагающего паралитика, Федька всплеснул руками, радостно засмеялся.

— Ну, ты и даешь, старшина! Значит, заработали ходули? А как с гипсом

— все еще носишь чертов корсет?

— Ношу, — пожимая мозолистой рукой вялую, узкую ладонь друга, признался Сидякин. — Доктора говорят, что носить его придется до самого деревянного бушлата. Ничего, привык… Обещают через пару месяцев выписать. Вот и тренируюсь… А у тебя как дела?

Семенчук огляделся. В коридоре, будто на проспекте Горького, народу

— тьма-тьмущая. Больные смеются, травят анекдоты, вспоминают фронтовые денечки. Торопливо и важно, с озабоченным видом, проходят доктора и медсестры. Из столовой слышно позвякивание посуды и смех подавальщиц.

— Где бы нам поговорить? Разговор не для чужих ушей, а в коридоре — будто на театральной сцене.

Действительно, где укрыться, растерянно подумал Сидякин: в курилке не протолкнешься, в палате соседи, небось, уже насторожили антенны ушей, в комнате отдыха ходячие сражаются в козла, их окружают азартные зрители…

— Давай выберемся на лестничную площадку? — предложил он. — Там не так многолюдно.

Лестничная площадка служит обычно для перекуров больных, которым врачи запретили курить. Таких в отделении немного. Вот и сейчас мужик с перевязанной грудью, настороженно оглядывая пролет лестницы и стекляные двери, ведущие в отделения, торопливо глотает дым самокрутки.

— Исчезни, браток, — тоже оглядываясь, посоветовал Федька. — Там какая-то комиссия шастает, как бы тебя не засекли.

Загасив недокуренный окурок о подошву больничных тапочек, для проверки покашляв, солдат покинул площадку.

— Какая комиссия? — недоуменно спросил Прохор. — Что ты наплел страдальцу?

— А как иначе его выкуришь? Он, небось, все палаты, где лежат друзья-туберкулезники оббежит, расскажет про «комиссию»… Теперь хоть поговорить спокойно можно — никто не появится.

— Ну и хват же ты! — с непросыхающей завистью удивился старшина. —

Верю теперь — все получится, как задумали.

— Еще бы не получится! Пока ты бока отлеживал и с сестрицами баловался, я развернулся. Сейчас на нас с тобой работает полсотни нищих инвалидов. Представляешь?

— Представляю. Вот только чем ты эту братию держишь в подчинении?

Какой им резон делиться с тобой своими доходами? Почему они не разбежались или не посадили тебя на перо?

Федька огорченно вздохнул. На подобии паровоза, выпускающего лишний пар. Замотал кудлатой башкой.

— Ну, что ты за глупец, старшина? За что тебя в армии такое звание привесили? Простых вещей не понимаешь. Напряги извилины, постарайся понять. Чем умелые и ловкие дельцы держат подчиненных? Двумя способами — большими деньгами или страхом. Как ты правильно заметил, нищих деньгами не удержать, тем более, когда эти деньги они сами зарабатывают. Остается страх. Самое древнее и самое верное средство. Остановка за малым — кулаками и ногами: ежедневно оббегать рабов и следить за их успехами, нерадивых и самовольных — по зубам. А у меня, как ты знаешь — ни первого, ни второго. Что я должен был, по твоему предпринять?

Семенчук в ожидании ответа пытливо, с гордостью первооткрывателя, смотрел на собеседника. Он так и лучился сознанием превосходства, ожиданием завистливой похвалы.

— Черт его знает, — развел руками Сидякин. — Мне еще не доводилось бывать в таких переделках…

— Доведется, — обещающе кивнул Федька. — Бросился я искать «надзирателей». Сначала нашел трех накачанных парней. Пообещал им министерскую зарплату. Один отказался — хлопотно, дескать, имеются другие способы заработать на краюху хлеба и вагон масла. Двое согласились и через месячишко привели еще пятерых кандидатов. Великолепная семерка, правда?

И снова остановился в ожидании желанной похвалы. Не дождался и разочарованно вздохнул.

— А твоя «великолепная семерка» не обманет? Соберут с нищих оброк и добрую половину присвоят.

— Не присвоят! Потому-что работает, опять же, страх. Я им пообещал не убивать, но так отделать провинившегося, что тот до самой смерти будет передвигаться ползком наощупь — глаза ему выколю, морду испишу бритвой.

Конечно, не сам — найду, мол, помощников-исполнителей. Думаешь, не поверили? Еще как поверили.

Сидякин молча кивнул — возражать не стал.

— Ожидая обещанной немалой платы, развернулись мои парни в полную силу. Несогласных били смертным боем, тех, кто приносил меньше установленной мною нормы, тоже учили покорности и активности, — рассказчик, малость поколебался, добавил траурным тоном. — Правда, одна немощная бабка испустила дух, безногий инвалид перекочевал на больничную койку, пацан получил вторую инвалидность, но все это — неизбежные издержки, без них не обойтись.

Сидякин представил себе избиваемых нищих калек и задумался. Стоит ли рисковать, подставлять свою голову и больной хребет? Может быть, намного лучше подрабатывать сапожным мастрством? Раскопают лягавые созданную Семенчуком преступную компанию — оба они загремят на Колыму.

Будто подслушав опасливые мысли компаньона, Федька резко изменил криминальные рассуждения, с неменьшим азартом принялся описывать тысячные прибыля, перспективы расщирения успешно начатого дела.

— На прошлой неделе удалось найти самого настоящего артиста. Пацан еще, четырнадцать годков, а так изображает паралитика — самый опытный даритель не заметит подвоха. Голова подрагивает, правая рука поддерживает больную левую, олин глаз с"ужен, второй расширен… Артист, самый настоящий артист! Ежедневно приносит две нормы да еще хвастается увеличить дань… И еще имеется источник — младенцы. Они — на расхват, у меня их восемь штук, двое с обрубками вместо ножек. За каждого беру определенную мзду, за безногих — двойную. Представляешь, сидит на улице бедная мамаша с больным ребенком на руках, подайте Христа ради на лечение сына! Милосердные бабенки в очередь становятся, чтобы бросить несчастной женщине червонец… Короче, выздоравливай поскорей, мы с тобой так развернемся, что собственные особняки построим, за границей поселимся, черную икру банками жрать станем…

— А сейчас где живешь?

— Так я тебе уже говорил! Дом получил по наследству в Гореловке — деревушка неподалеку от Москвы. Конечное дело, далеко не дворец и не барское имение, но жить можно. Подрядил соседскую девку — убирается, еду готовит, стирает-гладит. Все путем, дружище, все ладно.

— А вдруг лягавые заметут?

— Во первых мы не станем рекламировать свою фирму. Во вторых, лягавым тоже охота жрать икорку и пить водочку — купим одного-другого, остальные мигом заткнутся. Я уже приметил двух сыскарей, как говорится, вошел с ними в контакт. Ничего парни, смышленные.

Тревога не покинула Сидякина, но она уменьшилась, сжалась в щетинистый комок. С таким ловкачем, как Федька, не пропадешь — на все у него имеются ответы, во всем он разбирается. Жить хочется всем, и жить не считая в кармане гроши — покупать все, что пожелаешь, пить коньяки и шимпанское. На сапожные заработки не развернешься, дай Бог, чтобы хватило на хлеб и молоко.

После того, как Семенчук покинул отделение, старшина вскрыл принесенный им пакет. Кажется, главарь нищей братии не соврал — живет по потребностям. Кроме непременных яблок и заморских апельсин-мандарин, — бутылка коньяка, банка кетовой икры, балычек, дорогая колбаса.

— Неужто жинка расстаралась? — с завистью сглотнул вязкую слюну помирающий сосед. — По нашим временем — буржуйское угощение. Что она у тебя в ЦК работает или ворует?

— Работает, — не стал вдаваться в опасные подробности Сидякин. — Прилично получает.

— На то, что ты ее прилюдно крыл матом, не обиделась?

— Бабам обижаться не след, мужик отругает, а ночью приласкает. Такова житуха — ни изменить, ни подправить.

Выдал философское изречение и прочно замолчал, с жадностью отпивая из горлышка бутылки крепкий армянский коньячок, заедая его толстым пластом балыка, положенного на краюху ароматного хлеба. Не чета серятине, которую выдают по кусочку в больничной столовке. В дополнение к тарелке супа с плавающим кусочком моркови и перловой каши, уже застревающей в горле…


Выписка недавно безнадежного паралитика происходила в максимально торжественной обстановке. Врачи и медсестры поочередно влетали в палату, поздравляли, желали безоблачных дней и счастливых ночей, наперебой советовали какие лекарства принимать, какой режим соблюдать. Неврапатолог в последний раз ощупывал свободные от корсета позвонки, терапевт выслушивала сердце. Процедурная сестра на прощание всадила укольчик, дежурная положила на прикроватную тумбочку пару пластинок дефицитного лекарства.

Еще бы им не радоваться! Лежащий пластом старшина не только поднялся с кровати, но и покинет госпиталь на своих ногах! Подобных достижений в госпитале — по пальцам можно пересчитать.

Притворяясь смущенным, Сидякин благодарил, делел вид — вытирает слезы умиления. На самом деле про себя посмеивался. Старайтесь, старайтесь, дерьмовые лекари, никакого режима соблюдать совладелец доходной фирмы не собирается, никаких пилюль глотать не станет! Единственное неудобство и напоминание о тоскливых госпитальных денечках — корсет. Но и он не страшен — привык, ходить и лежать не мешает, только вот играть с бабами будет неловко, но ничего — приспособится.

Сейчас проблема, как добраться до Семенчукского «имения». Горелово или Горелково — запамятовал. С какого вокзала, на каком автобусе иди пригороднем поезде?

Сомнения развеял зашедший в палату главврач госпиталя.

— Позавчера звонила ваша супруга, просила сообщить, когда вы выписываетесь.

— И что вы ей ответили?

— А что я мог ответить? — хитро прищурился полковник медслужбы поощрительно поглаживая полулысую голову. — Сказал, что окончательное решение еще не принято, курс лечения не закончен… Правильно ответил или опростоволосился?

— Правильно. Спасибо, — с облегчением подтвердил Прохор и с надеждой спросил. — Больше никто не интересовался?

— Как же, как же, — заторопился главврач. — Ваш армейский дружок. Ему, как понимаете, я сказал правду. Узнал сержант Семенчук о предстоящей выписке, пообещал встретить возле подъезда госпиталя.

Еще одна проблема — по боку, весело подумал Сидякин, пожимая руку догадливому полковнику. Есть оказывается на свете умные и понимающие люди, не все — мерзавцы и завистники.

Собраться — как голому подпоясаться. Оставшиеся лакомства раздарил сопалатникам, туалетные принадлежности, смену белья — в котомку.

— Готовы? — весело спросила вертлявая девица в коротком халатике. — Помощь не требуется?

— Какие у меня сборы, — постарался так же весело пошутить Прохор.

— Корсет да пара нижнего белья. Остальное — на мне.

— Тогда поднимайтесь, пора. Медицинская книжка и выписной эпикриз готовы.

Надеть штаны и гимнастерку — минутное дело, а вот с обувкой — никак: согнуться не позволяет корсет. Все же пришлось воспользоваться услугами сестрички — помогла натянуть тесные сапоги. В сопровождении лечащего врача и неврапатолога недавний паралитик спустился в обширный холл, вышел из подъезда. Возле него — новенькое такси с усатым водителем. Около машины, опершись на капот, стоит, выставив протез, Семенчук. Одет в черный костюм, на белоснежной рубашке выделяется красивый, с пальмой на острове, галстук. Не дать, ни взять дипломат или цековский деятель.

— С освобождением, старшина, — щерясь улыбкой, продекламировал он. — Советую плюнуть через левое плечо. Чтобы сызнова не попасть на распроклятую больничную койку. Так мне советовала деревенская ведьма-гадальщица, а я ей верю — все знает, хитрая бабка!

Плеваться в присутствии врачей Сидякин постеснялся, сделал это про себя. Поспешно забрался на заднее сидение. С непривычки далось это с трудом — мешал жестий корсет.

— Спасибо, медики, за друга, — изящно поклонился Семенчук и занял место рядом с водителем. — Поехали, водило!

Откровенно разговаривать в машине опасно — усатик, похоже, насторожил уши. Поэтому компаньоны всю дорогу промолчали. Сидякину молчание не в тягость — привык в госпитальной палате, а вот Семенчук извертелся на сидении. То с подозрением окинет взглядом водителя, то сделает вид — любуется домами и прохожими, то предупреждающе поглядит на Прохора.

Два с половиной часа тянулись мучительно медленно, но всему в нашем мире приходит конец — машина в последний раз фыркнула и остановилась возле приземистого домишки с мансардой. Деревенская улица немедленно заполнилась любопытными, в основном, престарелыми бабками и пацанами, ковыряющими в сопливых носах. Не так уж часто в деревне появляются столичные машины.

— Прошу, старшина! — Семенчук ловко вывинтился из салона, предупредительно открыл заднюю дверь. Изогнулся в издевательском поклоне.

— Особняк ожидает вас!

На пороге появилась девка, наряженная по случаю прибытия хозяев в застиранный сарафан и легкую цветастую косынку.

— Прошу любить и жаловать, — с прежней торжественностью провозгасил Федька, — Наша кормилица и поилица. Полное имя — Анастасия, покороче — Настька. Только не вздумай лапать да лазить под подол — у нее жених имеется, вполне может твой корсет поломать!

Настя не застыдилась, не покраснела — прикрывая румяное лицо краем косынки, кокетливо засмеялась и убежала в дом.

Посмотришь со стороны — замшелая изба, зайдешь внутрь — самые настоящие хоромы. На первом этаже — обширная горница с непременным сундуком, парой табуреток и большим обеденным столом, по правую руку — такая же большая кухня с расставленными и развешанными сковородами, кастрюлями, поварешками, ухватами. Центр кухни — огромная печь с лежанкой. По левую руку от входа в горницу — так называемая боковушка.

— Настькина спаленка, — по-котовски прихмурившись, пояснил Федька.

— Моя — дальше, за ней. Тебя разместим по царски — на мансарде. Там — две комнаты с балкончиком. Дубовая широченная кровать, старенький книжный шкафчик — конечное дело, без книг, стол для занятий. Даже приемник трофейный имеется, Телефункеном прозывается. Спрашивается, какого рожна еще требуется, на кой ляд нам жариться-париться в московких многоэтажках?

Брешешь, браток, подумал Сидякин, не чистый воздух и не другие деревенские блага тебя прельщают, здесь безопасно общаться с «надзирателями», укрываться от лягавых. Но вслух — ни слова.

— Настька! — заорал на весь дом Семенячук. — Где ты, бездельница?

Пора подкормить болящего, укрепить израсходованные в госпитале силенки.

— Милости прошу к столу, — так же громко откликнулась домработница. — У меня все готово!

Все — это наваристые щи, жаренная картоха с мясом, на закуску — разные соленья. Большими ломтями нарезанный пахучий хлеб сложен в деревяное блюдо. В центре стола — четверть непременнго в любом застолье деревенского самогона. Ешь — не хочу, пей — до дна. Девица не села за стол с мужиками — скрестив под немалой грудью пухлые руки, прислонилась к теплой печи, подстерегала малейшее движение обедающих хозяев.

— Присаживайся с нами, — вежливо пригласил Сидякин. — Раздели компанию.

— Я уже поснедала. Накушаетесь, подам пирожком с капустой и чаек.

После сытного обеда разбалованного госпитальным лежанием Сидякина потянуло на сон. Так потянуло, что хоть подпорки под веки подставляй. Чай он пить не стал, пробу румяных пирожков отложил на ужин, потянулся и потопал по деревянной лестнице в мансарду.

— Решил жирок завязать, соня? — прокричал вслед ему Семенчук. — Давай, поспи, а проснешься — побродим по бережкку речки, оглядим окрестности…

Так и повелось: завтрак — прогулка, обед — сон, вечер — опять же прогулка, только подлинней. О деле — ни слова, будто фирмы нищих обоим друзьям приснилась.

Только на третий день появилось нечто новое. Семенчук, отодвинув опорожненную тарелку с творогом, обильно политым сметаной, хитро подмигнул старшине.

— Не забыл, друже, что нам сегодня нужно посетить поликлинику?

Говорил громко, похоже странная новость предназначена не Сидякину — Настьке и, возможно, подслушивающим под открытым окном, пацанам.

— Зачем? — не поняв, удивился Прохор. — Я еще от госпитальных месяцев не отошел — по ночам снятся. Задница, исколотая сестрами, не просохла.

— И все же придется поехать, — усиленно заморгал обоими глазами

Федька. — Тебе что говорено медиками? Каждую неделю показываться тому же неврапатологу. Гипс снять, заменить чем-нибудь другим. Я уже транспорт заказал — вон, стоит у калитки.

Наконец, старшина понял, что речь идет не только о визите в поликлинику. Понимающе подмигнул и выглянул в окно. Заодно шуганул двух сидящих на завалинке ребятишек. Действительно, за старым забором стоит телега, набитая сеном, лошадь меланхолично щиплет траву, пацан-возница нетерпеливо поглядывает на крыльцо.

— Поехали, коли так. Погоди только — переоденусь?

— А это еще зачем? На бал собираешься или — к любовнице? Здесь гимнастерка и галифе — лучший наряд. А ежели прицепишь орденские планки — все бабы сбегутся.

Орденские планки старшина вывешивать не стал, ограничился чисткой порыжевших сапог да подшивкой к воротнику гимнастерки свежего подворотничка.

Когда компаньоны развалились на пахучем сене, Семенчук хлопнул по спине возницу и махнул рукой. Тот подстегнул лошадь.

— Недогадлив ты, старшина, прямо беда. Мигал, мигал, мигалки устали, а он — ни в какую. Что же прикажешь мне встречаться с парнями в деревне? Извини-подвинься, на такое не способен, мигом известят того же участкового: москвич о чем-то толковал с незнакомыми мужиками. Вот и придется нам с тобой каждую неделю глотать пылюку. В районе же меня никто не знает, я там снял комнатенку у одной бабки. Специально для встреч с «надсмотрщиками»…

Сидякин выразительно ткнул пальцем на безмятежного возницу, показал компаньону увесистый кулак. Тот расхохотался.

— Так Петруня же глухой! Зря что ли я его выбрал? С детства — ни уха, ни рыла. Кстати, районная бабуся тоже ни хрена не слышит. Так что не трусь, старшина, говори во весь голос.

Сидякин успокоился. Для проверки громко позвал пацана, тот не отреагировал — покачивается в передке да помахивает над лошадиной спиной обгрызанным кнутом. Действительно, глухой.

— Все семеро к бабке жалуют?

— Зачем все — старший. Кличка — Заяц. Суровый парняга, чуть что не по нему — кулаками доказывает… Давай, дружище, малость подремлем, что-то меня развезло.

Откинул голову на сено, отвернулся и сразу захрапел. Сидякин долго еще размышлял о странной своей судьбине, вспоминал первый опыт с продажей разворотливому сельчанину красноармейских штанов и гимнастерок. Тогда — сошло, сойдет ли на этот раз более крупная афера с нищими? В конце концов, уснул.

Глухой возница растолкал их с Федькой часа через полтора, Телега стоит перед развалюхой, вокруг — ни единной живой души. Парнишка что-то мычал, показывал на ползущие от горизонта черно-серые тучи. Назревал ливень.

Федька спрыгнул с телеги, ободряюще похлопал по спине немтыря, потом показал ему кулак. Все ясно без слов: уедешь без нас — схлопочешь! Взял под руку компаньона и направился к ветхому крылечку.

Глухой бабки в избе не оказалось — шастает, наверно, по полю, собирает колдовские травы. Вместо хозяйки в парадной горнице на лавке развалился тощий парень в ситцевой косоворотке. Сидит, попивает из глиняного кувшинчика молочко, скалит зубы.

Прохор представлял себе главного «надсмотрщика» накачанными, крутым мужиком, а перед ним — тщедушный, узкоплечий подросток с впалой грудью и тонкими детскими ручонками.

Увидев босса, Заяц поспешно отодвинул кувшинчик, подобрал ноги. Будто школьник при виде строгого учителя.

— Принес? — спросил Федька, усевшись возле печи. — Какой навар?

— Извиняюсь, но по сравнению с прошлой неделей поменьше, — проговорил «главный надсмотрщик» неожиданно густым басом. — Бабка с Тверской отдала Богу душу, безрукого мужика, который пасся около церкви на Смоленке, зарезали конкуренты. Безгрудая баба, работающая на Арбате, сбежала вместе с младенцем, которого купила на три дня.

— Умершим мы простим все прегрешения, пусть уйдут в рай чистыми и непорочными, — с издевкой глядя на компаньона, Федька обмахнул себя крестом. — Сбежавшую разыскать и примерно наказать.

— На перо?

— Ну, зачем так грубо, мы не убивцы. Отрубить палец на руке, исписать бритвой морду — достаточное наказание. Но сделать это надо с умом — чтобы вся твоя братия знала, что увиливание от труда и покража детей — преступные поступки, которые — ни оправдать, ни простить.

Наблатыкался Федька на воспитательных речугах, с невольным уважением подумал Сидякин, чешет как полковой комиссар или прокурор в суде, ни разу не споткнется.

— Найдем и накажем, как вы велите, — подхалимски пообещал Заяц. — От нас нигде не укроется. Вот ежели лягавые помешают…

— А что, имеются такие случаи?

Заяц скорбно опустил голову.

— Имеются. Кузьму с паперти Всех Святых замели…

— Беззаконие, — подскочил Федька. — Буду жаловаться. За попрошайничество могут привлечь с улицы, но не от церкви.

— Так Кузьму повязали не за порошайничество, — тихо, очень тихо возразил Заяц. — Ножом пырнул одного старика — подаяние не поделили.

— Убивец? Пусть сидит, так ему и надо, мерзавцу этакому!… Еще какие новости?

Возведя хитрые глаза к потолку, Заяц принялся перечислять новых попрошаек, каждому давал короткую характеристику. Сообщал куда их поставил и почему именно на Самотеку, а не, скажем, Мясницкую. Проинформировал хозяина об установленной каждому суточной норме.

В заключении — о произведенных наказаниях. Они не такие страшные, как только-что вынесенный приговор беглянке. Немому пацану, которому давно невесть кто отрезал язык, за невыполнение нормы отпущено десять «палок». Бабе во время не возвратившей младенца, — двадцать. Участник войны, потерявший обе ноги и одну руку, с учетом его героическое прошлого, отделался суровым внушением и твердым обещанием в следующий раз лишить его мужских причиндал.

У Сидякина в глазах забегали чертенята, сознание затуманилось. Какой к черту он совладелец фирмы, когда все дела вершит разворотливый Федька? Если тот посчитает накладным держать рядом компаньона, который ничего не вкладывает в дело, вполне может расправиться.

Выход один: постараться стать полезным Семенчуку, лучше — незаменимым.

— Одно плохо, — продолжал плакаться Заяц после передачи боссу сумки с деньгами и золотишком, получив соответственное «вознаграждение» — себе и шестерым помощникам. — Возраст подпирает. Почти всем трудягам у нас — за шестьдесят перевалило. Это ежели не считать инвалидов войны. Молодежи не прибавляется. Пройдет десяток лет, с кем останемся?

— С носом, — угрюмо пошутил Федька, многозначительно поглядывая на друга. — Прав ты, Заяц, во всем прав. Действительно, с молодежью надо работать. За подброшенную идейку — держи!

Тугая стопка рублевок шлепнулась на стол. Прикрыв глаза красными веками парень долго пел благодетелю хвалебные оды…

— Понял Зайцеву идею? — развалившись на сене и положив голову на сумку с деньгами, спросил Семенчук. — Вот только где найти безруких-безногих пацанят. Правда, безрукость не обязательна. Твой сынишка, к примеру, за пояс заткнет других инвалидов — насквозь просвечивается, худоба, прямо скажем, поразительная… Как смотришь на привлечение его к делу? Конечно, никаких наказаний и прочих строгостей. Согласен?

— Подумаю, — уклончиво ответил Сидякин, зная — согласится. Ибо только сын может утвердить влияние Прохора на дела семенчукской фирмы, следовательно, обеспечить безопасность. — Через пару деньков дам ответ…

Глава 18

"… Сидякин-младший передохнул, по детски всхлипнул и продолжил свое нелегкое повест вование. Я старался не пропустить ни слова.

Образ ротного старшины, моего фронтового побратима, приобрел совсем другой оттенок — мрачный и зловещий…"

Из коричневой тетради.

Плод неожиданной любви ротного старшины и медсестры из медсанбата оказался таким же непрочным, как и их брак. Еще в младенческом возрасте врачи нашли у Марка разъедающий печень врожденный гепатит. Страшная болезнь съедала силы мальчишки, влияла на его нервную систему, вызвала сердечную недостаточность и уйму других болезней. Ходил он покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу, большая, несоизмеримая с туловищем, голова мелко подрагивает, худоба такая, что он, казалось. просвечивается.

В школе к нему накрепко прилипло прозвище «доходяга». Наверно, по этой причине сверстники не били его — боялись убить. Больно хлипок, драться с таким — никакого удовольствия.

Галилея упрямо водила больного сына к самым высокопоставленным медицинским светилам, на нем пробовали новые лекарства, советовали приобщить мальчика к спорту. Ничего не помогало. Лекарства оказались бесполезными, тренеры детской спортивной школы дружно отказывались связываться с хлипким «спортсменом». В конце концов, врачи признали свое бессилие, махнули рукой — будь что будет!

Но мать есть мать. Она упорно не сдавалась, таскала Марка по всезнающим бабусям, пробовала обращаться к знахаркам, поила отварами всесильных трав. Одновременно, старалась укрепить характер немощного сына, все время напоминала ему о том, что тот не имеет права сдаваться, что он — сын героя войны, доблестного воина, чуть ли не Героя Советского Союза.

Вот найдется отец, сгинувший в военное лихолетье, быстро поставит на ноги больного наследника.

Наконец, отец нашелся. Но в каком виде! Мумия, закованная в гипс, обмотанная бинтами. Но страшно не было, мальчишка, почти не общаясь с Сидякиным, не только не любил его, но и боялся. Не помогли ни «героические» рассказы матери, ни военные книжки, которые он читал запоем.

И вот свершилось то, казалось, обычное событие, которое перевернуло дальнейшую жизнь «доходяги».

В день своего рождения — пятнадцать лет — он не рискнул пропустить уроки, несмотря на совет матери полежать, отдохнуть, упрямо поплелся в школу. Кроме немощного отца он боялся буквально всех: сверстников, учителей, пионервожатую, секретаря комсомольской организации, классного руководителя. Даже добрую бабушку-уборщицу.

Первый урок — литература. Читать Марк любил, но вот с пересказами прочитаного, тем более, анализом произведений ничего не получалось. Дополниительно ко всем своим болячкам он страдал заиканием, когда волновался — невозможно понять ни одного слова. Поэтому учительница литературы, тощая пожилая женщина с очками, сидящими на кончике носа. старалась не трогать больного мальчика, без опросов и экзаменов выводила ему в табели аккуратную четверку.

Сидел страдалец, ничем не занимаясь, за партой и с завистью, полученной в наследство от отца, слушал бойкие ответы вызванных к доске соучеников.

Неожиданно в класс вошел директор школы. Извинился перед педагогом и вызвал в свой кабинет ученика Сидякина. У того в голове забегали тревожные мысли, в глазах помутнело, и без того слабые ноги превратились в ватные придатки. Поднялся из-за парты и, покачиваясь, пошел за директором.

В кабинете сидел… отец. Несмотря на то, что он видел паралитика в госпитале всего несколько раз, Марк узнал его с первого взгляда. По суровому взгляду, выпирающему подбородку, выложенным на колено мозолистым рукам. Вместе с удивлением его охватила тревога.

— Что с мамой? — заикаясь, спросил он.

— Ничего с твоей мамашей не произошло — жива и здорова, — с недоброй улыбкой успокоил старшина. — Я попросил вызвать тебя с уроков для серьезного разговора. Сейчас прогуляемся, поговорим… Надеюсь, вы разрешите? — повернулся он к директору.

— Конечно, — поспешно разрешил тот, с уважением оглядывая разноцветную гирлянду наградных планок на груди фронтовика. — В школу можешь сегодня не возвращаться, — обратился он к ученику. — Если возникнет необходимость, завтра тоже.

Ответная благодарность — нечто среднее между ворчанием собаки, получившей вкусную кость, и мяуканьем голодной кошки. Что-нибудь понять из этой смеси попросту невозможно. Но оба, и директор школы и отец заики, сделали вид — все поняли.

— Как живешь, сынок? — скрывая отвращение, спросил Сидякин вихляющегося рядом сына, когда они покинули школьный двор и пошли по многолюдной улице. — Как учишься?

— Все в порядке, отец, — более или менее внятно ответил успокоившийся Марк. — Двоек не получаю.

— Молодец! Только я думаю, что восемь классов в наше время — вполне достаточно. Теперь надо научиться самому зарабатывать на хлеб.

Марк с восторгом слушал необычные отцовские наставления. Мать ежедневно твердит ему совсем другое. Ученье, мол, — свет, неученье — тьма, без высшего образования все пути-дороги перекрыты, закончит школу — институт, потом, дай-то Бог, аспирантура. В результате — крупный ученый, уважаемый человек. К тому времени ученые найдут средство лечения гепатитов, выздоровеет Маркуша, заведет семью, появятся внучата.

Если признаться честно, Марку больше по душе отцовский вариант, школа прискучила ему, сверстники в классе и во дворе вызывают устойчивую антипатию, круто замешанную на боязни. А тут — самостоятельность, деньги!

— Мать не позволит бросить школу, — с тайной надеждой на отцовскую поддержку проскрипел «доходяга». — Ни за что не разрешит!

— А мы ее и спрашивать не станем! Мужики мы с тобой или не мужики!

Казалось, тема разговора исчерпана, достигнуто полное взаимопонимание. Если отец прикажет, мать противиться не станет. Единственный, еще не раскрытый секрет — куда предстоит переселиться, чем заниматься?

Отец с сыном молча миновали один перекресток, другой. Так же молчком сели в автобус, потом пересели на трамвай. Цель поездки для Марка неизвестна, но спрашивать об этом отца он считал недопустимой дерзостью. Вдруг эта дерзость нарушит хрупкую доброту старшины, он озлится и пошлет сына-глупца… по известному адресу. Тогда придется возвращаться в опостылевшую школу и по вечерам выслушивать нудные нравоучения матери.

Через полтора часа Сидякины, наконец, достигли намеченной цели — Бауманского парка. Почему именно этот парк избрал Прохор для нелегкого разговора с сыном — неизвестно.

Прочно утвердившись на скамейке, дождавшись, когда Марк осторожно присел на ее край, он начал издалека.

— Человек, прыгнувший со скалы в воду, глубина которой ему неизвестна, рискует расшибить голову о подводный камень… Верно? — Марк, недоумевая, осторожно кивнул: действительно так. — Я это к тому, что нужно начинать с малого. У тебя за душой — ни знаний жизни, ни опыта… Только не вздумай возражать, что и как делать, мне лучше знать, — раздраженно прикрикнул он, будто сын уже осмелился противиться. — На первых порах станешь просить на улицах милостыню. Как это делать — научат…

— Мать говорит — просить стыдно, — заикнулся было «доходяга». — Я не могу…

— Сможешь! Прямо сейчас поедем ко мне, у матери больше не появишься. Там и решим все остальное. Гляди, недоносок, не сделаешь так, как скажу — изувечу. Я — отец, мне все дозволено.

Насмерть перепуганный Марк не стал возражать или снова ссылаться на материские советы, ограничился бессмысленным шипением…


Семенчук с восторгом вертел-крутил нового своего подшефного. Сидящий рядом Сидякин недовольно взирал на сцену представления. Он старался приглушить приступы жалости, но они то и дело мучили его. А Марк покорно поворачивался — лицом к «экзаменатору», боком, спиной. Все это ему знакомо по визитым в поликлинику, только теперь вместо врача — колченогий мужичонка.

— Ежели натянуть на него рванье, все кошельки мигом раскроются. Как не пожалеть несчастного мальчика… Ну-ка, согнись и покашляй! Да не так, немтырь, хватайся руками за грудь, тряси головой… Гляди, — показывал он страдальческую позу «умирающего». — Теперь повтори! Не позабудь усилить заикание!

Марк покорно повторял. На первых порах осмотр походил на интересную игру, в которой он был главным действующим лицом.

— Не так, — поморщился Семенчук. — Никто тебе не поверит… Впрочем, на первых порах поработаешь с Хмырем, тот научит — ловкий пацаненок, хитрый до невозможности.

— Только накажи своим мордоворотам не бить Марка, вообще обходить его стороной, — угрюмо потребовал Сидякин. — Узнаю про побои — зубы выдеру через задницу!

— Конечно, конечно, дружище! — заторопился Федька. — Пальцем не тронут твоего сына, мало того, станут защищать.

Марк слушал и недоумевал. За что его должны избивать, за какую провинность? Мать никогда пальцем не трогала, даже голоса не повышала. А тут — защищать? От кого? И вообще «игра» постепенно перестала ему нравиться, он не понимал ее значения, а настойчивые требования изображать умирающего, хвататься за больную грудь, трясти головой и сучить ногами вызывали обиду и отвращение.

Впрочем, дальнейшая жизнь подскажет, прояснит. Главное — независимость и возможность покупать сладости, которые Марк безумно любит. А, ежели не понравится, всегда можно сбежать к матери, она пожалеет и простит.

— Завтра же отведу тебя к Хмырю, — твердо решил Семенчук. — Где он нынче работает? — развернул школьную тетрадку, вдумчиво прошелся взглядом по кличкам нищих попрошаек и наименованиям улиц. — Ага, вот, на Самотеке!

— Сам отведешь? — недоверчиво спросил старшина, зная нелюбовь друга светиться.

— Почему сам? — удивился Федька. — Что у меня других дел нету? Поручу Зайцу, проинструктирую — сделает, как надо…

Всю ночь Марк провел без сна. Старые стены дома потрескивали, по полу бегали мыши, пищали, шуршали, будто переговаривались, ветер стучал веткой дерева в окно, лежанка, на которой он лежал, казалась непривычно жесткой, набитый сеном матрац не помогал. Какой уж тут сон!

Утром поднялся еще более слабым. Болела голова, ныла поясница, в животе

— будто туда натолкали камни.

— Быстро умывайся и — за стол, — приказал вошедший отец. — Время подпирает, транспорт уже — у ворот.

Марк рассеянно глянул в окно. Действительно, на улице меланхолично пережевывает жвачку худой мерин, запряженный в телегу. Возница читает растрепанную книгу, изредка вопросительно поглядывает на дом. Умываться? А как это делается в деревне? В московской квартире — никаких проблем, заходи в ванную и мойся, сколько хочешь, а здесь — ни водопрвода, ни канализации?

— Вдобавок ко всем болячкам ты еще и глупец, — пробурчал Сидякин. — Во дворе — бадья, в комнате возьмешь полотенце. Кому сказано?

Кое-как смочив лицо колодезной водой, мальчишка торопливо натянул купленную недавно матерью курточку и остановился возле входа на кухню.

— Скромник ты, паря, — с первого взгляда определила Настька. — Особого приглашения дожидаешься или жрать неохота? Проходь, садись на лавку, испей молочка, испробуй моего творожку — сама готовила, не покупная дрянь.

Когда Сидякин и Семенчук вошли на кухню — Марк трудился над тарелкой так, что казалось, зубы поскрипывают.

— И куда девается такая прорва продуктов? — удивился Семенчук. — В сортир уходит, что ли? Жрет, как настоящий мужик, и не поправляется. Неужто на самом деле больной?

— Мать говорит — гепатит, — «доходяга» почти без заикания с трудом осилил коротенькую фразу. — Неизлечимый.

— Излечим или нет — поглядим-посмотрим, — невесть чему рассмеялся Федька. — Вот осилишь нищенскую науку, станешь приносить нам с отцом доход

— вылечим. Как Бог свят, выздоровеешь. И от гепатита, и от заикания.

Поправишься, станешь настоящим мужиком.

Всю дорогу в город Семенчук резвился. То по поводу предстоящего Сидякину-младшему обучения, то в предвидении получения от Зайца очередного оброка, то посмеиваясь над угрюмой молчаливостью компаньона, то без повода, по причине, как он сам пояснил, архивеселого своего характера.

А Прохор мучился неожиданными сомнениями.

С одной стороны, он поступает совершенно правильно — выводит сына на прямуж дорогу, приучает к труду и самостоятельности. С другой — Сидякина терзает странная, незнакомая раньше жалость. Как не говори, Марк не приемный — родной сын, как он будет чувствовать себя в обществе нищих, ворюг и бандитов? Не сломают ли новые «друзья» слабое тепличное растение, не подомнут ли под себя безотказного парня?

Конечно, Семенчук ни словом не обмолвился о кражах и грабежах, притонах и проституции, но старшина знал, что одним попрошайничеством «фирма» не обходится. Подтверждением этому служат тугие сумки, набитые деньгами, которые еженедельно доставляет Заяц. Если даже разворотливый сержант мобилизует всех нищих столицы, подобный доход маловероятен. Вернее сказать, немыслим.

И в эту зловонную клоаку он собственными руками толкает родного сына?

Праведные мысли скользили по сознанию на подобии санок с ледяной горы, не задерживаясь. Ибо старшина старался избавиться от них, подменяя совсем другими мыслями. О будущей безбедной жизни, о красивом особняке, о поездках на зарубежные пляжи. А что до Марка, то его будущее предопределено судьбой и никому не дано исправить либо изменить.

Успокоив таким образом неожиданно взбунтовавшуюся совесть, затолкав жалость к сыну в самый дальний угол души, Сидякин принялся любоваться живописными окрестностями, машинально сравнивая их с пейзажами Польши и Германии. Надо признаться, что эти сравнения зачастую были не в пользу послевоенной России…

Когда телега остановилась напротив бабкиной избы, Семенчук ловко спрыгнул с нее, весело крутнулся на протезе, сильными руками поднял невесомого подростка, перенес его на тропинку.

— Вот и начинается новая для тебя житуха, — трубно провозгласил он, переглянувшись с компаньоном. — Не грусти, паря, не падай духом, мы, мужики, всегда сдюжим любую напасть. А у тебя впереди не напасть и не горе

— сладкая самостоятельная жизнь… Пошкандыбаем в избу?

Не дожидаясь согласия либо отказа, развеселый сержант первым поднялся на подгнившее крылечко. За ним последовал, подталкиваемый отцом, Марк.

Заяц уже сидел в горнице в своей любимой позе — откинувшись к стене, забросив ноги в новых башмаках на табуретку. Сидел и независимо попивал молочко. Старуха-хозяйка возилась возле плиты. Семенчук бесцеремонно взял ее за худые плечи и выставил во двор. Говорить, объяснять бесполезно — все одно ничего не услышит.

— Начнем с главного, — с необычной для него строгостью приказал он. — Давай деньги.

Заяц поспешно снял ноги с табурета, наклонил кудлатую голову. Подхалимски кивнул на лежащую на скамье туго набитую сумку.

Семенчук открыл ее, заглянул. Считать в присутствии нового нищеброда не стал, отложил на вечер.

— Держи плату, — тугая пачка червонцев шлепнулась на столешницу. — Позже проверю. Обманешь — моргалы выбью, ходули перебью, всю жизнь станешь передвигаться ползком, — Заяц скорчил обиженную гримасу, несколько раз горестно вздохнул. — Не притворяйся, паразит, все одно меня не проведешь… Теперь насторожи уши, выслушай, что скажу, — помедлил, не сводя с главного надсмотрщика недоверчивого взгляда, продолжил. — Вот этот парнишка, — пренебрежительный кивок на Марка. — новый твой подшефный, но подшефный особый. Родной сын моего компаньона, — почтительный полупоклон в сторону молчащего Сидякина. — Отношение — соответствующее, пальцем не трогать, от других защищать. Сведешь его с Хмырем — пусть поучится… Все ясно, или имеются вопросы?

Заяц потер указательным пальцем узкий лоб, оглядел худосочного мальчишку. Потом перевел опасливый взгляд на Сидякина. Похоже, он уяснил поставленную хозяевами фирмы задачу.

— Не понятно, — подытожил он сомнения. — Где жить-то станет? В подвале?

Действительно, не понятно! Каждый день ездить после «работы» в

Горелково невозможно, а жить в подвале — тем более. Сидякин представил себе сына, валяющегося на грязной подстилке и ужаснулся. Жалость снова перехватила ему дыхание.

— Как решим, старшина? — с нарочитым подобострастием спросил Семенчук.

— Твой сын, тебе и решать.

— В подвале имеется более или менее чистый закуток?

— Как же, как же, — опередил Семенчука Заяц. — С лежанкой, столом. Не закуток — царская опочивальня!

— Никшни! — приказал Федька. — Не лезь поперед батьки!… Так что станем делать, Прохор Назарович?

— Как, Марк, сдюжишь? — повернулся Сидякин к сыну. Не хотел брать на себя ответственности, привычно переложил ее на другого человека.

— Постараюсь, — нерешительно пообещал подросток.

Все, включая Зайца, облегченно вздохнули. Можно расставаться.

— Как звать-то тебя? — почти ласково спросил Заяц. — Отчества не нужно, фамилии — тоже, назови имячко.

Прохор отвернулся к окну, старался не слышать. Федька, наоборот, одобрительно кивал.

— Марк.

— Хорошее имя, но придется его забыть. Приклеим тебе кликуху… Какую хочешь?

— В школе дразнили «доходягой».

— Так и порешим. Доходяга… Поехали?

На улице разошлись. Сидякин и Семенчук забрались на сено в телеге,

Заяц с Доходягой поплелись к остановке автобуса…


По причине слабосильности и далеко не смелого нрава Заяц ходил всегда в сопровождении двух накачанных защитника. Марк не знал об этом и косился на помощников своего босса с подозрением и боязнью.

Не доходя до церквушки, похожей на забавную детскую игрушку, Заяц остановился. Старался говорить без привычной матерщины, ни на минуту не забывал о «высоком» положении нового своего работника. Поэтому спотыкался на каждом слове, заменял матерщинные словечки непонятными звуками типа «е-мое», «тык-вык».

— Гляди, как работают настоящие умельцы, — показал он на церковную калитку, рядом с которой на грязной подстилке сидит мальчишка. — Учись! Склоненная на правое плечо голова попрошайки подрагивает, один глаз закрыт, второй, наоборот, широко распахнут, протянутая ладошкой вверх рука тоже мерно ходит — вверх-вниз, вниз-вверх, волосы всклокочены, торчат в разные стороны. Милосердные бабуси при виде несчастного эпилептика судорожно роются в тощих кошельках, жалостливо вздыхают. Старики сочувственно качают седыми головами.

Рубли и копейки не кладут в протянутую руку — какой-то сердобольный верующий пожертвовал свой истертый картуз. В него-то и сыпятся подаяния. В основном монетами, реже — бумажками. Марк представил себя на месте больного парня и ужаснулся. Какой стыд, какой позор, увидела бы мать — сердечный приступ обеспечен! Но выбор сделан, обратная дорога наглухо перекрыта, отказаться — вызвать гнев отца, который пострашней материнских слез.

— А если — милиция? — Марк постарался заглушить чувство стыда и безнадежности. — Посадят…

— Лягавые? Хрен им в зубы, неструганный кол в задницу, — смачно выругался Заяц. — Заметят на улице — заметут, а около церквей не трогают, позволяют. Лягавые нам не помеха — им тоже жрать послаще да повкусней охота. Сейчас появится, гляди!

По тротуару медленно шел милиционер. Остановился возле попрошайки, ничего не сказал, только многозначительно посмотрел. Сначала на Хмыря, потом — на заполненный подаяниями картуз. Мальчишка проверился, поглядел сначала в одну сторону, потом — в другую, вытащил из засаленного кармана рванных штанов пачку денег — в полутьме трудно разглядеть: рублевок или червонцев, протянул стражу порядка и законности. Милиционер небрежно спрятал деньги и все так же важно пошел снимать оброк с других нищих.

— Видал? — торжествующе спросил Заяц. — Вот тебе и лягавые. Одна беда

— не все продаются, имеются идейные… Погоди, не торопись, — Марк вовсе не торопился — стоял, покачиваясь на подобии запущенного маятника, — перехватим Хмыря, когда он домой пойдет.

Еще раз оглядевшись, Хмырь перестал поддергиваться и гримасничать, ловко вскочил на совершенно здоровые ноги, рассовал по карманам и за пазуху дневной заработок и, стараясь не выходить на освещенную часть улицы, побежал за угол.

— Стой, паразит! — один из сопровождающих Зайца мордоворотов, схватил попрошайку за плечо, второй перекрыл обратную дорогу. — Есть базар.

Подоспевший Заяц для начала огрел несчастного кулаком по шее. В виде задатка, чтобы тот лучше усвоил предстоящую беседу. Хмырь так же привычно угнулся. Плаксиво забормотал.

— Зачем штормовать? Обычно плачу вечерами на хате, почифирю и плачу. Не на улице же? Решили пошмонать, да? Так я не против — шмонайте. Падлой буду, ничего не утаиваю.

— Кончай плакаться, артист дерьмовый! Усохни! Бабки — впереди, не за тем остановили… Погуляйте, парни, — обратился старший надсмотрщик к рядовым. — Только особо далеко не уходите.

Поняв, наконец, что его не собираются обыскивать, Хмырь немного успокоился. Все остальное ему — до фени.

Заяц выдвинул стоящего за его спиной Марка.

— Видишь этого фрайера?

— Ну, вижу, — не глядя на качающегося парнишку, скучно сказал Хмырь. — Такие на рынке — пятак за пучок. Доходяга.

— Вот именно, Доходяга, — со смехом подхватил Заяц. — Это его кликуха. Сделаешь из парня профессионала — с неделю не будешь платить оброк, не сделаешь — так отделаю — не к чему будет притворяться. Все ребра пересчитаю, зубы через задницу повыдергиваю, моргалы выбью!

Старший надсмотрщик даже в мелочах перенял повадки своего хозяина. Начиная от предисловия к серьезному базару — кулаком по шее, и кончая стандартными угрозами. Нищие горемыки привыкли и к одному, и ко второму, от ударов спасались, подставляя менее болезненные части тела, над угрозами про себя подсмеивались.

— Поселитесь вместе в каморке, — продолжал инструктировать Заяц. — Для себя изготовь второй топчан. Да поаккуратней обращайся с «учеником», пальцем его не трогай, защищай от других.

— Защищать, не трогать?… Он, что, заморский принц?

— Усохни, падло, не дразни меня! Доходяга — родственник хозяевам, — полушепотом сообщил Заяц, опасливо поглядывая на курящих неподалеку телохранитеей. — Поэтому — отдельная комната, полная безопасность. Усек?

— Родственник? — удивился Хмырь, дерзко очистив заложенный нос под ноги хозяйского родича. — Зачем ему тогда спать на вонючем матрасе, выпрашивать подаяние, жить в подвале, хавать вместе с настоящми нищими? Неужто отец или дядька не могут прокормить его… Не понятно…

— Не бери меня на понт, червяк, не зли, — зашипел Заяц. — Сделаешь что не так — спина в ответе. Пощады не жди.

— Усек, — бормотнул разбитной пацан, предусмотрительно втянув не раз битую голову в приподнятые плечи. — Все будет в цвете. Не сомневайся.

— То-то, — удовлетворенно прошептал Заяц. — Старайся.

Он хотел на прощание потрепать хозяйского сынка по плечу, но побоялся как бы хлипкий пацаненок не рухнул на землю. Ограничился поглаживанием по спине.

— Успехов тебе, Доходяга.

Когда надсмотрщики ушли, Хмырь с сомнением оглядел тщедушную фигуру нового своего «ученика». Потрогал полу куртки, бесцеремонно ощупал карманы.

— Лепень классный, но не для «работы». Ништяк, в подвале подберем тебе рванину… Бабки имеешь? Ежели да — отдай мне на сохранение. В подвале все одно обшмонают и выпотрошат.

Догадавшись, что речь идет о деньгах, Марк отрицательно помотал головой. Он не врал, выделенные матерью деньги потратил на школьный завтрак, попросить у отца постеснялся.

— Значит, пустой? Не штормуй, кореш, я нынче при деньгах… Жрать охота? — последовал второй вопрос. Более приземленный. — Сичас малость похаваем.

В животе Сидякина — самый настоящий вакуум, с утра — ни крошки. Но признаваться не хотелось — стыдно. Сказывается материнское воспитание: то стыдно, это позорно. Неопределенно помотал головой.

Хмырь извлек из котомки кусок черняшки, покрытый толстым пластом плавленного сыра. Подумал и добавил к нехитрому угощению очищенную луковицу и початый огурец.

— Хаванина, конечно, не шибко вкусная, но потерпи — на хате поужинаем. Там я припрятал и сальце с розовыми прожилками, и сырокопченную колбаску. После почифирим и — на бок.

Марк с удовольствием вгрызался в черствый бутерброд, Хмырь безостановочно говорил.

Оказывается, нищие обосновались в подвале капитально. Главный вход в него заперт на два запора — висячий замок и внутренний, английский. Но ни в домоуправлении, ни в милиции не знают, что находчивые попрошайки пробили новую лазейку — через оконный приямок, выходящий в глухой переулок. Поэтому появляться днем около дома категорически запрещено — только под покровом темноты.

— Там неподалеку скверик — посидим на лавочке, побазарим. Часиков в одинадцать — в подвал… Участковый все одно пронюхал — наводку дала одна бабка, мы ее — на перо. С лягавым приходится делиться… Ну, что за житуха дерьмовая! С постовым делись, Зайцу отстегивай, лягавым отдавай. Что остается — мелочевка… А труд у нас нелегкий, корчишь страдальческие рожи, изображаешь психа…

Добираться до жилья новым друзьям пришлось пешком. На Хмыре — рабочая «униформа», в которой ни в трамвай, ни в автобус не пустят. До скверика добрались в начале одинадцатого. Устроившись на ломанной скамейке, Хмырь с важным видом взрослого жиган-лимона достал коробку «Казбека», с хрустом распечатал ее. Закурил, откидывая лохматую голову, пускал в звездное небо затейливые колечки табачного дыма.

— Цинкани про житуху. Страсть как люблю слушать побасенки.

— Обычная. Отец — герой войны, калека. Мать — медсестра в поликлинике. Братьев, сестер нету. Вот и все.

Услышав про героя войны Хмырь почему-то сожалеюще почмокал губами.

Будто испробовал новость на вкус. Когда Доходяга умолк, досадливо поморщился. Наверно, настроился на длительное повествование, а тут — несколько слов, которые по причине заикания и разобрать-то нелегко.

— Ништяк, кореш, наладится, все будет в цвете. Научу тебя шестерить, помогу. Знаешь, какой я удачливый! Однажды, модная бабенка одарила цельным червонцем. Пока копалась в хозяйственной сумке я исхитрился наколоть ее ридикюль. Ушатая баба!

— Украл? — поразился Марк. — Разве можно?

— Не только можно, фрайер, но и нужно, — наставительно проговорил мелолетний вор. — Погоди, войдешь во вкус, сам станешь промышлять не хуже меня!

Целый час проговорили новые друзья. Перед пораженным Сидякиным открылась красочная картина, основные фигуры которой — щипачи и попрошайки, грабители и убийцы, проститутки м карманники. Хмырь описывал их «подвиги» с хвастовством и завистью.

Наконец, подошло время, когда разрешался вход в подвал. Подчиняясь указаниям наставника, Марк осторожно спустился в приямок, согнулся и пролез в небольшое отверстие, замаскированное деревянным щитом.

— Глянь, братва, новая плотвичка приплыла! — всплеснул грязными до черноты руками небольшого роста парень в рванной косоворотке и протертых на коленях штанах. — У Хмыря — собственная шестерка? Вот это номер, чтоб он помер!… Не придуряйся, кореш, не дави фасон, здесь не подают! — прикрикнул он, когда Доходяга вслед за Хмырем, шатаясь и придерживаясь за мокрые стены, направился к входу в крохотную каморку. — На улице будешь колыхаться!

— Отстань от парня, Желток, — прикрикнул Хмырь. — Доходяга — больной, он не придуряется. И вообще не трогай его, иначе пощекочу тебе пузо.

Хмырь выхватил финку, полоснул ею по воздуху в непосредственной близости от живота насмешника. Видимо, здесь отлично знали решительный характер малолетка — Желток отшатнулся, два его приятеля с безразличным видом пошли к сбитому из неструганных досок столу.

— Не штормуй, кореш, я без злости — по хорошему. Вдруг «больной» трекнет в милицию или его запустили к нам лягавые. Тогда — под молотки!

А сам нацелился на добротную куртку новичка, грязные пальцы зашевелились, будто он уже запустил их в чужой карман.

Обстановка в подвале накалялась. Возбужденные подозрениями Желтка нищие обступили Хмыря и Доходягу. Послышались требования пощупать новичка, обследовать гнилую его душонку. Финки Хмыря никто уже не боялся — ножи были у всех.

Сверкающие опухшие от алкоголя глаза мужчин, визгливые крики женщин… Назревает кровавая драка, в исходе которой можно не сомневаться — что могут сделать два пятнацатилетних паренька против двух десятков разьяренных людей?

Марк испуганно оглядывался. Сбежать не удастся — не успеет добраться до лаза в приямок, защищаться глупо — едва он поднимет немощную руку, нищие порежут его на части. Он даже хотел появления милиции, мысленно призывал ее. Вот сейчас в подвал ворвутся с наганами в руках защитники, разгонят нищих, выведут двух ни в чем неповинных ребят на улицу. Зряшные надежды — милиционеры не появлялись.

Помощь пришла не в виде милиции — в разборку вмешалась тощая, безгрудая и безбедрая женшина с лицом, исполосованным ужасными шрамами. Бесстрашно загородила дорогу толпе, уперла кулаки в тощие бедра. Голос — скрипучий, будто продернутый сквозь колючий шиповник.

— Чего разорались, вонючие козлы? Приличный человек забрался в стаю, да? Ату его, ату! Захотелось пощупать перышками внутренность мальчика, да? Кол вам в задницу! Райка-Вездеход не позволит это сделать! Марш по вонючим своим подстилкам!

Странно, но озлобленные, накачанные яростью нищие отступили. Кое-где раздался нервный смешок, один старик спрятал заточку и с облегченем выматерился.

— А ты, сука, чего раскомандовалась? — не отступил Желток. — Хочешь — выдеру последние космы, загоню в бабскую щель водочную бутылку? Давно не учил тебя, лярва — придется…

Закончить не успел — носок разлапистого, с полуоторванной подошвой, ботинка врезал ему между ног. Когда матерщиник от боли согнулся, Райка припечатала крепким, неженским кулаком по затылку. С такой силой и сноровкой, что сильный парень ткнулся носом в грязный, заплеванный пол.

Нищие рассмеялись. Женщины — визгливо, гордясь отвагой товарки, мужики — осторожно, будто нащупывая дорогу к отступлению.

— Ай, да Райка, ай, да Вездеход. Лярва — что надо!

— Хорошо поучила Желтка… За дело!

— Пошли водку пить — у меня еще — полбутылки…

— Людка, стерва, давай закус!

На Хмыря и Доходягу — нуль внимания. Будто недавно не на них были нацелены ножи, не их хотели порезать, избить, закатать в бетон.

У каждого из обитателей подвала — свои проблемы. Одни жрут водку, объясняются друг другу в вечной любви и верности, другие, не снимая тряпья, укладываются на свои подстилки, третии перешептываются.

Часть женщин, на равных с мужьями и временными любовниками, пьют прямо из горлышек бутылок. Другие, разложив нищенскую «униформу», латают, подшивают или, наоборот, режут для образования прорех, через которые доброхоты могут увидеть злющие язвы, разъедающие тело страдалицы. Их искусно рисовала одна из нищебродок.

— Пошли, мальчики, побазарим малость и — на боковую. Вам определили каморку, да?

— Определили, Райка, — подтвердил Хмырь. — За помощь — спасибочко, но мы и сами бы управились.

Недоброжелательность по отношении к спасительнице объясняется просто — Хмыря мучает ущемленное самолюбие.

Марк помалкивал. По его мнению, он — что-то вроде гостя, не имеющего права на благодарность или недовольство.

— Ништяк, Хмырь, не штормуй, — рассмеялась Райка. — Я только малость подмогла… До чего же ты хлипкий, младенчик, — считая легкий конфликт с самолюбивым парнем разрешенным, она переключилась на его друга. — Пошли уложу в постельку, приласкаю. Матери, небось, нет?

— Есть.

— Чего же она, гнилая паскуда, бросила свово ребеночка? — разьярилась женщина. — Моргалы ей выбить за такое!

объяснять, что мать не бросила сына, наоборот, тот по собственнному желанию покинул ее, почему-то не хотелось. Марк по обыкновению промолчал.

В крохотной каморке — один топчан. Ни стола, ни стула. Все еще ворча, Хмырь расстелил на полу нечто среднее между тряпкой и одеялом, положил под голову стопку газет и улегся. Через несколько минут безмятежно уснул.

— Где болит, младенчик? — заботливо спросила Вездеход, ощупывая жесткими пальцами тщедушное тело Марка. — Давай помассажирую, а? Когда-то жила у бабки-знахарки, научилась и травные отвары готовить и массажировать.

— Не надо… Не болит, — увертывался от женских рук Марк. — Сама ложись спать — устала, небось.

— Есть малость — устала, — призналась женщина. — Подвинься, прилягу. Топчан — широченный, будто двухспальная кровать… А отец-то живой?

— Да…

— Почему же он, козел вонючий, спокинул свово сынка? Или другую семью завел? Все одно — козел!

— Больной он. Израненный.

— Тоже больной?… Все нынче больные да калеки — времячко такое. В Москве живет?

— Не знаю.

Открывать местожительство старшины и его компаньона Марку категорически запрещенно.

— Ништяк, — успокоила Доходягу женщина. — Авось, найдет тебя батя, приголубит, обиходит.

Скрипнула дверь. В каморку заглянул униженный Желток. Увидев Райку, лежащую с «интеллигентом», злорадно рассмеялся.

— Нового хахаля нашла, шлюха вокзальная? Гляди, как бы не сдох на тебе. От такого не жди бабской сладости, а ты щщупаешь, надеешься. Одно слово — Вездеход!

Марк боязливо съежился. Женщина схватила здоровенный кол, которым прежний владелец каморки, которого «переселили» в Бутырку, подпирал дощатую дверь. Желток исчез. Донесся злорадный смешок. Пусть словами, но отплатил унизившей его бабе.

— Не бойся, младенчик, пока я рядом никто тебя не обидит.

— Спасибо.

— А почему заикаешься? Хочешь — вылечу? Насобираю трав — знаю, какие нужны, сварю лекарство.

Марк не ответил. Кажется, в женских руках таилась целебная сила — не прошло и пяти минут, как он уснул. Спокойно, без подрагиваний и храпа.

Лекарка осторожно, чтобы не побеспокоить «младенчика», вытянулась рядом с ним…

Глава 19

Романов отложил коричневую тетрадь, потер уставший глаза, потянулся. Архив деда — на подобии героина, не оторваться. Три часа ночи, завтра рано подниматься — дел невпроворот, а он все еще не в постели.

С завистью поглядел на спящую Дашка. Раскинулась девчонка, жарко ей. Интересно, что снится? Школьные забавы или парнишка с соседнего дома? Шестнадцать лет — самый опасный возраст. Особенно, для девушек. Природу не обманешь и не исправишь — дает о себе знать.

С того памятного дня, когда соседка оставила родителей-алкоголиков и переселилась к частному детективу, незаметно прошел целый год. К присутствии в квартире девушки Роман привыкал трудно. В начале чувствовал какое-то неудобство, потом ненавязчивая забота «дочери» сгладила это чувство, а в последние месяцы он вообще не мог представить себе жизни без обязательных завтраков и ужинов, выстиранного и наглаженного белья, вычищенных до зеркального блеска башмаков.

Невольно, Роман вспомнил праздник, устроенный Дашкой в ознаменование своего совершенолетия. Тогда «отец» предложил ей пригласить одноклассников, подруг и друзей по двору, устроить грандиозный сабантуй. Дерзкая своевольница презрительно фыркнула и наотрез отказалась.

— Ничего интересного. Напьются пацаны — примутся щипать девчонок, петь дурацкие песни, кривляться. Подружки — кокетничать, закатывать глазки, призывно повизгивать… Тьфу! Нет уж, папаня, избавь меня от такого праздника! Лучше мы с тобой выпьем шампанского, я наготовлю всяких вкусностей. Прелесть!

— Какая там прелесть — отмечать совершенолетие в обществе старого брюзги, — попытался переубедить девушку Романов. — Что до подвыпивих пацанов — от одного фужера шампанского не закосеют. Если тебе неприятно мле присутствие — могу переночевать в офисе или у Петьки.

— Во первых, ты — далеко не старикан — стоящий мужик. Не зря моя учителка до сих пор не может тебя забыть — небось смачивает подушку слезами. Во вторых, без тебя праздник — не праздник, одна тошнота. Не зли меня, папанька, не раздражай — все равно будет по моему!

Так и произошло.

Праздничный стол переполнен тарелками и тарелочками, вазами и блюдами. На них — всевозможные закуски — плод творческого вдохновения рачительной хозяйки. Под лучами света, льющимися из люстры, торщера, настольных ламп и прочих светильников, торжественно искрятся хрустальные рюмки и фужеры

— Попробуй только сказать, что не нравится, — строго предупредила имениница. — Поколочу

Как и любой другой женщине, ей ужасно хочется лавины похвал, фейерверка комплиментов. Пришлось послать благодарную улыбку, развести руками — дескать, слов нет, как хорошо!

— Давай выпьем первый фужер за твое шестнадцатилетие, за будущие успехи в школе, потом — на работе, за хорошую дружную твою семью.

При упоминании «дружной семьи» виновница торжества скорчила насмешливую гримаску, но возражать не стала.

— Спасибо, папанька…

Выпили стоя. Роман потянулся поцеловать новорожденную в щечку. Дашка подставила пухлые губешки. Пришлось подчиниться. Отказаться — обидеть.

Вместо родственного поцелуя получилось совсем другое. Девчонка обхватила Романа за шею, приоткрытыми губками прижалась к его губам, умело запустила упругий язычек. И замерла.

Мужик — всегда мужик. Роман начисто позабыл о разнице в возрасте. Пухлые губки и притиснутые холмики грудей быдто вымели из сознания все, не относящееся к девушке. От нестерпимого мужского жаления он напрягся, правая рука машинально скользнула от девичьей коленке под сверхкороткую юбчонку. Левая так же машинально нащупала на спине молнию.

Дашка вздрогнула и застонала. Обмякла и повисла на шее «папаньки». Но губ не оторвала. Будто кудесница-природа волшебным электродом прошлась по ним, накрепко припаяла к мужским.

Сладкий стон отрезвил Романа. Он отпрянул от девушки, разжал руки, окольцевавшие его шею. Дрожащими руками схватил бутылку и налил себе полный фужер водки. Залпом выпил.

— Чтоб этого больше не повторялось!. — строго приказал он. — Мужчина — не игрушка, могло случиться непоправимое…

— Жаль, что не случилось, — упрямо наклонив головку, задумчиво прошептала Дашка. — Что до «игрушки», то ты, папаня, самая настоящая ватная куколка. Подумать только, зрелый, здровенный мужик и живет без женской ласки! Скажи кому — не поверит… Сколько я тебе невест подставляла — со счету сбилась. И учителки, и служивые мамзельки, и мои подружки — всех раскритиковал, И от меня тоже отказываешься. Вот соберу деньжат — куплю тебе в магазине «Интим» резиновую куклу…

Стараясь скрыть смущение, Дашка говорила безостановочно, употребляла нарочито бесстыдные сравнения.

Пришлось снова прикрикнуть на дерзкую болтунью, напомнить ей, что есть вещи, рассуждать о которых детям запрещается. Дашка скорчила очередную гримаску, но от дальнейших сексуальных откровений все же воздержалась.

С тех пор их отношения потеряли простоту и родственную близость. Встречая взляд «папашки», даже если он был до предела невинным, Дашка краснела и невежливо отворачивалась…

Роман поднялся из-за стола, аккуратно возвратил в дедов баул коричевую тетрадь. Спать осталось не больше четырех часов. При таком зверском режиме недолго очутиться на больничной койке. Невольно поглядел на спящую «дочь». Та, словно почувствовала его взляд, пошевелилась, что-то пробормотала, откинула одеяло. Из-под откинутого одеяла маняще выглянула острая девичья грудь.

Все, про себя твердо решил Роман, впредь читать письма и записи в тетрадях будет на кухне. Пора уразуметь, что Дашка — взрослая девушка, ей по всем законам положена отдельная комната.

— Пошабашил, папанька? — не окрывая глаз, пролепетала девица, не закрывая обнаженную грудь — Если хочешь поесть — разогрей тефтели. Они — в холодильнике.

— Спи, — не глядя на диван, коротко приказал Роман. — Завтра пойдешь в школу или возьмешь «отгул»? Будить или не будить?

— Обязательно пойду. Сама проснусь — не маленькая… Спокойной ночи…

Нервы, взбудораженные воспоминаниями о праздновании совершенолетия Дашки не желали успокаиваться, в голове — памятный поцелуй, обнаженная грудь спящей девушки…

Не помогли ни снотворное, ни алкоголь — он так и не уснул. В шесть поднялся и, покачивясь, пошел готовить завтрак. Обычно этим занимается хозяйка, но неожиданно захотелось побаловать «дочь».

Расставил на цветастом подносе тарелочки с гренками, маслом, тонко нарезанной колбасой и принялся за изготовление непременного омлета.

От хозяйственных дел его оторвал телефонный звонок.

Из гостиной выглянула одетая в легкий халатик девушка. Остановилась в дверях, с любопытством насторожила ушки

— Слушаю вас.

— Извините за беспокойство, — пророкотал почти забытый хриповатый басок. — Побоялся не застать вас дома… Конечно, не узнаете?

— Извините, но действительно не узнаю… Память подводит…

— Память — не по возрасту. Это нам, старикам, положено жаловаться на нее… Ладно, не буду вас мучить. Иван Ивановича помните?

Еще бы не помнить. Ожившая память заработала в полную силу.

— Доброе утро, Иван Иванович.

— Доброе. Дело к вам — двухминутное. Договор о сексуальной дамочке и ее непонятному исчезновению можете считать расторгнутым. Аванс можете не возвращать. Он — плата за ваше молчание. Постарайтесь вычистить из головы разговор в вашей гостиной и все дальнейие события. Поверьте моему опыту, это в ваших интересах, ибо болтливость наносит здоровью непоправимый вред.

Скрытая угроза не испугала — развеселила Романова. Шалишь, дерьмовый заказчик, забыл, что имеещь дело с сыщиком, который всю сознательную жизнь ходит по черте, отделяющей жизнь от смерти.

— А что, нашлась пропажа? — с деланным любопытством спросил он. — Интересно, где и как?

— Усохни, падла! — не выдержав, сорвался бандит. — Твое дело — молчок, со своими сами разберемся… Побазаришь — тебе выйдет дороже. Забавляйся со своей шлюшонкой и держи метлу на привязи.

Наморщив лоб, Роман долго держал трубку возле уха. Будто частые гудки — продолжение угрожающего монолога. Что-то произошло, мучительно думал он, так просто от неотработанного аванса не отказываются. Почему заказчик заметает следы, что подталкивает его к этому?

И еще одна мысль кружилась по периферии сознания: освободили похищенную женщину или она по прежнему томится в неволе?

Казалось бы, для частного детектива жена предпринимателя? Отработанный пар, о судьбе которого думать — терять дорогое время. Наверно, «работает» архив деда. Слишком многое из него как бы вторгается в сегодняшнее время. Вторгается и… расплывается бесследно.

Придется еще раз, а может быть и не раз, пообщаться с колясочным калекой. Авось, удастся расколоть его, заставить открыться. Пожалуй, единственный способ связать прошлое и настоящее.

— Неприятности, да? — оторвал Романова от размышлений девичий голосок.

— Не горюй, папанька, не бери в голову, все образуется.

Сыщик несколько минут с недоумением смотрел на девчонку, потом перевел взгляд на обезглавленный телефоный аппарат. Поспешно положил трубку на рычаги.

— Умылась? Сделала зарядку? — девица выразительно фыркнула. Умываться готова через каждые десять минут, а вот зарядку, которую ей упрямо навязывают, ненавидела. — Ладно, о сегодняшней зарядке забудем. Марш в ванную — застрак на столе. Хотел доставить его прямо к тебе в постель, даже собрал на подносе — не получилось.

— В постельку? — Дашка расширила и без того огромные глазища. — Какой же ты у меня хороший?

— Кончай умиляться! Кому сказано, марш в ванную! Остынет омлет — сама станешь разогревать!

Дашка беспричинно рассмеялась, крутнула подолом халатика и исчезла.

Бес-девка, начинающая ведьмачка, весело подумал Роман, ставя на маленький огонь сковороду с остывшим омлетом и разгружая невостребованный поднос. Пора ей — замуж, тогда сразу успокоится.

Девчонка появилась в кухне строгая, в меру накрашенная, одетая в голубую водолазку и черную юбку. Заставила «папашку» сесть за стол и принялась его потчевать. Поданную порцию омлета сдобрила кетчупом, самолично намазала маслом два куска хлеба, налила в чашку крепкого кофе. Сама ограничилась ломтиками подсушенного хлебца, запивая их чаем.

— Фигуру бережешь? — с насмешкой проговорил Роман. — По моему — рановато. Наоборот, тебе не мешает поправиться.

— Мужчины толстух не любят, — назидательно проинформировала Дашка, покачивая перед лицом «отца» указательным пальцем. — Помнишь, знакомила тебя с одной девицей — тогда ты прошелся по ее бочкообраной фигуре. А она ведь была вовсе не толстой — обыкновенной упитанной телкой, у которой все на месте — и вверху, и внизу, — бесстыдная девчонка двжениями ручек показала все выпуклости и впадины отвергнутой кандидатки в жены. — Вдруг, когда вырасту, и от меня откажешься, — неожиданно прошептала она, покраснев. Отвернулась к окну.

Назревал опасный разговор с признаниями в любви и горькими упреками по поводу мужского равнодушия.

— Все, — поспешно поднялся из-за Роман. — Поехали? Так и быть, довезу тебя до школы.

— Не надо довозить, — обиженная торопливостью Романова, Дашка постаралась высушить голос, как только-что подсушивала хлеб. — Сама доберусь.

Сама так сама, про себя в сердцах ругнулся Роман, окончательно расклеилась девка, самовольничает, дерзит. Сказывается фактическое отсутствие матери.

— Когда приедешь обедать, папанька? — прошелестел за спиной примирительный, ласковый голосок. — К трем можно разогреть?

— Не знаю. Как дела позволят, — неуступчиво пробурчал Романов.

Когда он с непременным дипломатом в руке вышел в прихожую, Дашка чистила ему обувь. Оглядит, проверит и снова заработает щеткой.

Хотел громко хлопнуть дверью, но передумал — тихо прикрыл ее. Дашка повернула ключ в замке. Кажется, обиделсь? Ничего, вечером обида пройдет, сменится обычным фырканьем — то насмешливым, то одобряющим, то недоверчивым.

На лестничной площадке прислонился к стене необычно трезвый и строгий сосед. Настоящий, а не «приемный», Дашкин отец. Все понятно, финансовые ресурсы исчерпаны, пополнение семейного бюджета не ожидается, порожние бутылки сданы в приемный пункт. Отсюда — необычная трезвость и выразительное выражение лица.

— Как там моя любимая доченька? Не забижает?

Сразу брать быка за рога Степан не решается — вдруг сосед обозлится на бессовестного вымогателя.

— Все нормально, — проинформировал Романов, открывая дипломат и доставая из него бумажник. — Сколько?

Жданов с показной стыдливостью раздумчиво потер ноющий затылок.

— Дашенька — хорошая, заботливая девочка. Настоящий для вас подарок… Мы с женой болеем, пенсия маленькая, лекарства не по карману…

Какие именно лекарства ему не по карману алкаш уточнять не стал. Основной упор на «подаренную» состоятельному соседу невинную девочку, за «пользование» которой нужно расплачиваться.

Не считая, Романов торопливо сунул в подставленную руку соседа несколько бумажек и, не дожидаясь вечно занятого лифта, побежал по лестнице.

В голове, загнатым по самую шляпку ржавым гвоздем, — непонятный телефонный разговор. Непонятный и угрожающий. Гвоздь поменьше, но более болезненный — что делать С Дашкой? Похоже своевольная девчонка не на шутку влюбилась в своего «папаньку», при ее взбаламошном характере можно ожидать самых неожиданных поступков.

Давно немытый «жигуленок» упорно не желал заводиться. Не действовали ни паническое рычание стартера, ни матерки, которыми поливал его хозяин. Романов вылез из салона, открыл капот. В технике он разбирался намного меньше, нежели в людях, поэтому бессильно оглядывал двигатель, пытался припомнить советы опытных автолюбителей, которыми те охотно делились с новичками.

Рядом с «жигулем» ловко припарковался «мерс». Так ловко, что расстояние между двумя машинами не превышает десяти сантиметров. Из машины гордо вылез узколобый детина.

Господи, да это же шестерка Сидякина-деда! Во время визита в коттедж калеки Петька при виде двух дружков — волосатого и узколобого — распахнул губастый рот. Именно эти парни и похитили Видову.

— Проблемы, мужик? — спросил водитель «мерса», легонько отстраняя от открытого капота незадачливого владельца. — Сейчас поглядим.

Романов сделал вид — самозванный помощник ему незнаком, никогда он его не видел. Подхалимски снизу вверх заглянул в лицо знатока. Мысленно пересчитал деньги в бумажнике. По нынешним ценам, конечно, маловато, единственная надежда на то, что верзила, обещая помочь, не упоминает о плате за услугу. И все же не помешает «разогреть» механика.

— Поможешь — заплачу. В обиде не останешься.

— А как же? — удивился водитель «мерса». — Нынче даже собаки даром не сношаются.

«Ремонт» древней рухляди занял не больше десяти минут. Умелец проверил зажигание, удовлетворенно покивал, что-то развинтил, рассоединил, продул, снова свинтил.

— Бензопровод засорился, — поставил он диагноз. — Я его малость просифонил — можно ехать. Завтра навести автосервиз, пусть пошуруют более капитально.

— Спасибо.

Пятидолларовую «зеленуху» ремонтник равнодушно сунул в нагрудный карман. Но не уехал — стоял рядом с заработавшим «жигулем», раздумчиво ковырял носком ботинка впадину в асфальте.

— Погоди уезжать, базар имеется, — наконец пробурчал он.

— Какой базар? — удивился Романов.

— Хозяин велел передать: в среду на будущей неделе ожидает.

Не ожидая согласия либо несогласия, показал Романову широченную спину. Тот и опомниться не успел, как «мерс» все так же ловко откатился назад, вырулил на середину дороги и вписался в автомобильный поток.

В голове сыщика появился третий больнючий гвоздяра.

Ничего страшного не произошло — он сам собирался навестить бывшего старшину, задать ему кой-какие вопросы. Мало того, напрашивался ва гости. Но почему визит назначен только на будущую среду? Или у хозяина особняка много других, более важный дел, или он зарезервировал время для подготовки к трудной беселе?

Неожиданности, как и беды, поодиночке не ходят, всегда — в колонну по одному. За время своей работы в качестве официального сыщика, позже

— частного детектива, Романов сполна убедился в этом.

Когда он медленно ехал по Садовому кольцу, попал в километровую пробку. Светофор, на подобии медицинской капельницы, процедит десяток машин и тут же надолго тормозит остальные. Для нетерпеливого сыщика — невероятно трудная процедура. Курение не помогает, мурлыкающий приемник вызывает раздражение. Остается с любопытством оглядывать соседние машины.

Слева — «бээмвушка». Дергается, будто нервная женщина в зубоврачебном кресле. Справа — шикарный «линкольн». На заднем сидении — горбоносый мужик средних лет и кокетливая блондиночка с оголенными бедрышками. Постоянная любовница или — снятая на время шлюха?

При мысли о временной давалке Роман брезгливо поморщился, но наблюдать не перестал. Горбоносый беззастенчиво ощупывал прелести соседки, запустил жадную руку под сверхкороткий подол. Темпераментный мужик.

И вдруг Роман будто прозрел. Это же Абрек Валуян, муж похищенной Видовой! Вот это встреча! Кажется, голова сыщика скоро вся будет утыкана ржавыми гвоздями разных размеров.

Можно предположить, что жена Валуяна попрежему числится в розыске, а страстный армянин удовлетворяется на стороне. Впрочем, какое теперь ему дело до Валуяна и его исчезнувшей супруги?

И все же Романов на всякий случай отложил увиденное в переполненный «запасник». Вдруг последующий события востребуют неожиданную встречу…


В офисе работа не просто кипит — булькает. Манька острозаточенным багровым пальчиком усердно тычет в клавиши компьютера. Остальные пальчики манерно отстранены от указательного. Будто отдыхают. Время от времени секретарша осторожно, чтобы не повредить макияж, откусывает кусочки сдобного печенья, прихлебывает холодный кофе.

Увидев шефа, она не прекратила увлекательное времяпровождение — кивнула на дверь в соседнюю комнату. Дескать, компаньон, он же главный помощник — на боевом посту.

Дружинин изучал ящики письменного стола. Выкладывал из них канцелярскую рухлядь, заполняющуе ящики и шкафы любого чиновничьего кабинета. Обычно Петька наводит порядок на своем рабочем месте только в минуты душевного расстройства. По его убеждению, уборка лечит стрессы.

Значит, есть новости, подумал Романов, усаживаясь за свой стол и легонько постукивая линейкой по нелепой, расфуфыренной вазе, почему-то полюбившейся секретарше. Будто выстукивает по азбуке Морзе сигналы компаньону.

Дружинин на призывные постукивания не отреагировал — с интересом изучал позапрошлогоднюю газету с так и не разгаданным кроссвордом.

— Кончай притворяться, артист дерьмовый! — не выдержав, прикрикнул Роман. — Говори!

— Что прикажете докладывать, ваше императорское высочество? — Петька согнулся в издевательском поклоне. — Всегда готов к услугам!

— Почему здесь, а не у Сидякина? Что тебе велено? Охранять депутата.

— А я, между прочим, в охраники не нанимался.

Постукивание линейкой по вазе превратилось в длинющую пулеметную очередь. Явно прослушиваются далеко не джентльменские словообразования. Выразиться другим способом не позволяет сидящая в приемной Манька.

— Повторяю: кончай придуряться!

— Ладно, потомок императора, считай первый этап успешно освоили, — примирительно пробурчал Дружинин и принялся яростно наводить антипорядок. Закончил, удовлетворенно оглядел разбросанную по полу и столам макулатуру.

— Итак, отвечаю на первый вопрос. Ефим Маркович перестал опорожняться в штаны и, в виде поощрения за бдительную охрану, выделил мне два часа свободного времени. Второе: сегодня мне посчастливилось встретить на улице Картока. Фигурально выражаясь, носом к носу.

— Я ведь предупреждал…

— Успокойтесь, ваше высочество, встреча произошла не в Гольяново — на Арбате.

— А что ты делал на Арбате, бездельник?

— Никогда не поверишь — пас… Видову.

Колонна «неожиданностей» перемешалась, превратилась в обычную толпу. Потом на первое место выбралась похищенная женщина. На второе — хозяин невостребованного любовного гнехдышка.

— Она была одна?

Насмешливый взгляд компаньона ущипнул главу фирмы за самолюбие, которое и без того — все в синяках.

— Похитителей за дураков держишь, потомок, да? Как бы не так — бабенку сопровождал уже знакомый тебе волосатик. Ни на шаг не отпускал, все время оглядывался. А Видова шла спокойно, не трепыхалась. Будто не под конвоем.

— Карток тоже следил за ней? — справившись с волнением охотника, увидевшего жирную дичь, спросил Романов, заранее зная ответ. — Или просто прогуливался?

— Следил. Настырно и неумело.

— Ты пошел за Видовой?

— Обижаешь, потомок! За Картоком. Тем более, что наши с ним интересы совпадали. Но тут произошло неожиданное: дама зашла в ювелирный магазин, самодеятельный «пастух» не решился последовать за ней, затоптался возле входа, огляделся и увидел «электрика». Признаюсь, я малость оплошал, не соориентировался во время…

Дальнейшее Петька изобразил в лицах. Угрожающе удивленное — Картока и радостное — детектива. Нагромождая ломтики правды на щедрые пласты бессовестного вранья, используя весь свой немалый арсенал артистических данных, Петька обнял за плечи Ян Яновича. Даже прослезился. Тот соответственно тоже притворился обрадованным. Дескать, жена послала купить подарок ко дню рождения сестрицы, а где еще можно найти его, как не на Арбате. Вот и ходит, мол, присматривается.

— Но я его быстро расколол. Как — не имеет значения. Описывать детали

— терять дорогое время, ты ведь знаешь мои способности… Оказывается старый приятель попросил его последить за одной дамой. Естественно за приличное вознаграждение. По описанию Картока этот самый «приятель» — наш давний знакомец и даже заказчик. Ванваныч. Представляешь?

— С трудом… Видову дождался?

— Нет, она не вышла, в магазине тоже ее не оказалось. Продавцы и владелец-директор, которым я пред"явил фотокарточку, корчили удивленные гримасы. Не было такой дамы — весь сказ! Вознеслась к Божьему престолу, испарилась, распалась на атомы и молекулы!

Вместо ясности — сплошная путаница. Романов не стал ковыряться в подробностях, равнодушно зевнул. Он не притворялся — спать хотелось зверски.

— Считай, необходимость слежки отпала. Утром мне звонил Ванваныч. Попросил, вернее, потребовал выбросить из головы похищение Видовой и все с ним связаное. Проболтаетесь, мол, ноги перевяжу с руками, голову приклею к заднице. Короче, полный набор бандитских угроз. Простил аванс. Так что, поставим точку.

Дружинина больше всего поразило «прощение» немалого аванса. Он непонимающе моргал, открывал и закрывал губастый рот, даже мычал.

— Перестань кривляться! — в очередной раз прикрикнул шеф. — Лучше скажи: чем думаешь заняться. На выбор: сексуальные шашни дамочки из высшего света, пропажа деловых бумаг в солидной фирме, кража в антикварном магазине. Выбирай.

Романов листал бумаги в папке, бегло просматрвал копии заключенных договоров. Вообще-то, закрученные дела он знал на память, но для уважающего себя президента фирмы более солидно не вспоминать, глядя на потолок, а вычитывать.

— У меня — свидание, — промурлыкал ласковым котенком хитрый компаньон.

— Отказаться не могу, вежливость — достоиство королей. И царей — тоже, — ехидно добавил он.

— С кем? Если с красоткой — не советую. Узнает жена — круглые вырежет. В приемной — стеснительное хихиканье. Наверно невинная Манька представила себе процесс «наказания».

— Нет, к бабам я равнодушен. Пообещал встретиться с… Картоком. Упомянул о Картоке и упрямо набычился. Романов отлично изучил своего компаньона: примет решение — все просьбы, самые веские доводы, прямые требования отлетают от него, как теннисные мячи от стенки.

— Надеюсь, ты усвоил, что дальнейшее расследование остановленно?

— Усвоил. Но когда мы с Картоком сговаривались опростать бутылочку я об этом не знал… Прости, шеф, но к Ян Янычу я все же пойду. Обязательно.

Романов сожалеюще покачал головой. Если Бог лишил человека разума, то это на всю оставшуюся жизнь.

— Ладно, так и быть, встречайся. Только осторожно, не засветись.

Дружинин самодовольно ухмыльнулся и задрал гордую башку с вечно растрепанными волосами…


На обед домой Романов не поехал — скопилось много материалов по другим, не Ванваныча, делам, расследуемых фирмой. Попросил Маньку изготовить крепкий кофе и купить в ближайшем комке что-нибудь съедобное. Сластолюбивая секретарша принесла не бутерброды или сытные булочки — печенье и бисквиты.

Так и просидел до вечера, бегло просматривая бумаги и закусывая сладостями. Желудок не напоминал о себе — иногда постанывал, но — в меру, терпеть можно.

— Роман Борисович, разрешите уйти на полчаса раньше, — глядя на книжный шкаф, попросила Манька. — Я отработаю.

— Свидание?

Девица засмущалась, замахала пухлыми ручками. От этих жестов немедленно проснулись пышные ее груди — затрепыхались, запрыгали. Посоветовать телке носить более тесные бюстгалтеры Роман не решился — обидится.

— Вы скажете… Просто хочу пробежаться по магазинам, присмотреть наряд на осень… Сейчас, правда, много хороших вещей, но не все мне по карману…

Врет ведь толстуха, равнодушно подумал Романов, для пробежки по магазинам достаточно времени после работы. Скорей всего, свидание с таким же толстым мужиком. Но теперь не старое время, за моральный облик подчиненной начальник не отвечает.

— Можещь идти, — разрешил он. — Отрабатывать — не заставлю.

После того, как девица наложила на лицо еще один слой краски и выпорхнула из офиса, в помещении стало как-то неуютно. Под порывами ветра задребезжала открытая форточка, по комнате закружился хоровод пылинок, невыключенный в приемной компьютер, выражая негодования, тихо ворчал.

Тоска зеленая!

В половине пятого Роман спрятал в сейф папки с бумагами, выключил компьютер, прошелся по комнатам. Увлеченная мечтами о предстоящем свидании, Манька может начисто позабыть о невыключенной газовой плите, свете в туалетной комнате, вообще обо всем на свете.

Проверив комнаты фирмы, президент включил сигнализацию, запер входную дверь и поехал домой. Все, твердо решил он, с сегодняшнего дня — щадящий режим труда и отдыха, никаких сидений заполночь за дедовым архивом, полноценное питание. Подспудно знал — решимости хватит максимум до вечера, но чувствовать себя волевым человеком было удивительно приятно.

За закрытой дверью соседей — знакомый концерт: визгливые крики женщины, мужская матерщина. Кажется, деньги врученные утром главе семьи, нашли достойное применение. Разве зайти и напомнить пропойцам о достигнутом с ними соглашении?

Романов несколько минут нерешительно переступал с ноги на ногу. Потом решил не портить себе настроения, ограничился предупреждающим постукиванием в дверную филенку. Не дожидаясь ответного звериного рыка, поторопился укрыться в своей квартире.

Из-за приоткрытой двери ванной — веселое пение, плеск воды, шлепки ладошками. Девчонка моется.

— Добрый день, чистюля!

— Ой, папанька! Наконец дождалась… Только не заходи — я голая. Переоденься — сейчас будем обедать.

Дашка выпорхнула из ванной самым настоящим ангелочком. Скорее — бесенком. Голова обмотана полотенцем, легкий, прозрачный халатик почти не скрывает наготу, в глазах — озорные огоньки.

Роман ожидал обиду, упреков — ведь пообещал возвратиться к трем, а сейчас — около шести. Ничего подобного. Дашка ограничилась сочувствующим почмокиванием.

— Похудел-то как, осунулся. Разве можно так мучить себя?

Переодевшись в махровый банный халат и разношенные шлепанцы, сыщик неторопливо умылся, причесался м появился на кухне улыбающийся, веселый.

— Чем порадуешь, хозяюшка? Признаться, оголодал до безобразия, не поем — тебя проглочу.

Хотел было подшлепнуть «дочку» по упругой попке — во время удержал руку. Вспомнилось застолье в честь совершенолетия. Вдруг она сочтет отцовскую вольность призывом и повиснет на шее, снова подставив пухлые губки? С"умеет ли он удержаться?

Видимо, Дашка разгадала его сомнения — покраснела и отвернулась к газовой плите.

— Будь добр, папанька, нарежь хлеб и достань глубокие тарелки. На первое — уха из сазана, на второе — тефтели с вермишелью.

— Ох ты, уха, тефтели! — притворно восхитился Романов. — Настоящий пир!

Застолье пришлось отложить — в прихожей проснулся звонок. Неужели

Петька заявился? Вряд ли. Романов остановил бросившуюся в прихожую девушку.

Вдруг за дверью не Петька, а Ванваныч или его подручный с пистолетом?

Осторожно поглядел в глазок. На площадке — рыхлый пожилой мужчина. Оружия не видно, держит черный кейс.

Наверно, представитель страховой компании.

На всякий случай сыщик сунул в карман халата свой «макаров». Ничего не поделаешь, такая уж современная житуха — всегда быть настороже.

— Кто там?

— Простите, мне нужен Роман Борисович.

Голос — вежливый, просительный… Кажется, неприятностей не предвидится, можно открыть дверь.

Незванный гость нерешительно вошел в прихожую. Огляделся.

— Мы с вами незнакомы…

Нет, на страховщика не похож. Может быть, инженер из домоуправления?

— Будьте добры, представьтесь, — перебил визитера Романов. — Тогда и познакомимся.

— Видов Карп Семенович.

Сын вечного комбата и фельдшерицы. Как же он не походит на своего мускулистого, подтянутого отца! Капитана Роман, конечно, не видел, зато отлично помнит фронтовую фотокарточку, на которой комбат сидит с Клавдией, ротным Романовым и старшиной Сидякиным. Она, эта фотокарточка и сейчас прислонилась к графину с водой. Не дает внуку фронтовика расслабиться.

— Извините за допрос, Карп Семенович. Проходите в гостиную, пообедаем.

— Что вы, что вы? — перепугался Видов, будто ему предложено не разделить трапезу — штурмовать Эльбрус. — Я сыт. Обедайте — подожду.

Дашка успела сменить прозрачный халатик на джинсы и голубую кофточку. Сноровисто орудовала на кухне, вскрывала «гостевые» консервы, нарезала сыр и колбасу, накладывала в пиалушки салаты и винегреты. Не обращая внимания на смущенные отказы гостя, постелила на стол праздничную скатерть и принялась переносить на нее тарелки, тарелочки, ножи, вилки, закуску. Как положено на святой Руси, в центре — запотевшая бутылка водки.

— Хорошая у вас супруга, — залюбовался Дашкой гость. — Заботливая, хозяйственная и… красивая.

«Супруга» покраснела и бросила на Романа вопрошающий взгляд. Как он реагирует на опасный комплимент? Тот усмехнулся и снова повернулся к Видову.

Выпили. Первую рюмаху — за фронтовиков. Погибших и живых. Вторую — за их боевых подруг. Закусывал интеллигент медленно, аккуратно. Зато голодный хозяин метал все подряд.

Гость вытер накрахмаленной салфеткой сухие губы, демонстративно отодвинулся от стола.

— Спасибо, хозяюшка, все — очень вкусно… Не пора ли перейти к делу, по которому я вас побеспокоил?

Сейчас начнет плакаться по поводу страшной судьбы своей дочери, просить частного детектива найти ее.

— Подождите, — остановил Видова сыщик. — Поскольку намечается деловая беседа, нужно ее зафиксировать.

Понятливая девчонка, не ожидая просьбы, быстро освободила часть стола между собеседниками. Закуски и водку перенесла в кухонный холодильник. Сама устроилась на любимом диванчике, положила на колени раскрытую книгу.

— Дашенька, у тебя не найдется чистой общей тетради?

Не успел закончить просьбу — тетрадь легла под руку. На этот раз Дашка не возвратилась на диван — села рядом с мужчинами за стол и насторожила розовые ушки.

— Теперь внимательно слушаю вас.

Надежда на получение еще одного заказа по поискам и освобождению похищенной женщины рухнула — Видов не вспомнил о томящейся в неволе дочери.

— Видите ли, моя матушка, Клавдия Ивановна, перед смертью завещала во что бы то ни стало найти убийцу ее мужа, моего отца… Ну, какой из меня сыщик или следователь? Смешно даже подумать. Но у старых людей множество своих причуд. Правда, мне довелось некоторое время работать в уголовном розыске, наверно, именно это побудило мать завещать мне следствие по убийству мужа. В заключении обязала — именно, обязала, по другому она говорить не умела — при необходимости навестить ее фронтового побратима Романова Николая Даниловича. Я навел справки, оказалось он скончался. Сын его, ваш отец, Борис Николаевич тоже умер… Вот я и пришел к их наследнику…

Семен Карпович открыл кейс и принялся раскладывать перед оторопевшим частным детективом пачки писем, исписанные блокноты, отдельные бумажки с записями.

— Зачем вы показываете мне это?

— Не показываю — передаю. Так велела мать…

Надо бы, конечно, узнать о судьбе дочери посетителя. Дескать, год тому назад краем уха слышал о дерзком похищении. Но разложенный архив фронтовой фельдшерицы мешал этому.

Проводив Видова и заперев за ним дверь, Романов вернулся к столу. Вволю полюбовавшись на гору писем и блокнотов, он полез на антросоли, вытащил старый портфель, аккуратно обтер его мокрой тряпкой. Принялся упаковывать оставленное Видовым «богатство».

Дашка делала вид — увлечена чтением, на самом деле злые слезы туманили глаза, строчки расплывались, корчили ей ехидные гримасы. Ромка, так про себя именовала она «приемного отца», станет пережевывать очередную порцию информации, забудет о сидящей напротив «доченьке»… Или, как выразился гость — «супруге»?

Упаковав архив дедовой подруги, сыщик оставил на столе пачку писем, помеченную буквой "А"…

Глава 20

«… Последний разговор с Нечитайло поколебал мою, невесть откуда взявшуюся, уверенность в том, что мужа убил Прошка. Почему именно он, если во время налета мессеров на поле лежали десятки бойцов и командиров? Многие из них стреляли по вражеским самолетам…»

Из блокнота бывшей батальонной фельдшерицы.

С того самого часа, когда потрясенная гибелью мужа вдова узнала, что он погиб не от фашистской пули или осколка — от кого-то своего, она не уставала искать мерзкого убийцу. Сотрудники СМЕРШ работают по законам своей профессии, они выполняют служебную обязанность. Вдова — по велению сердца.

Первая мысль — Семенку убил Прошка Сидякин. Из зависти, из чувства трусливой ненависти. А может быть все значительно проще — устранил соперника. Женщину обмауть трудно, Видову — вдвойне: Прошка любил ее. По своему, по сидякински, но любил.

Подтверждение — короткий разговор в Ковыльском гарнизоне возле красноармейской столовой. Старшина привел роту на обед, но садиться за специальный, «сержантский» стол не стал. Прогуливался возле входа, строгий, в начищенных сапогах и гимнастерке, перетянутой в талии не брезентовым — кожаным ремнем.

Встреча произошла почти сразу после неожиданной женитьбы Сидякина, о которой судачили все женщины полка.

Клавдия торопилась в лавку военторга. Присмотреть для мужа новое белье, сапожный крем и прочие мелочи. Увидев прогуливающегося Прохора, остановилась.

— Добрый день, Прошка. Как жизнь?

— Нормальная жизнь, — удыбчиво ответил Сидякин. — Как и положено в армии… А у тебя как? Надеюсь, Семка не опозорился, работает в полную силу?

— Пошляк ты, — мучительно покраснев и опустив глаза, ответила молодая женщина. — Пошляком был в детстве, сейчас — все тот же. Не стыдно?

— А чего стыдиться-то? — изобразив недоумение старшина. — Дело обычное, аисты детишек не приносят… Ладно, Клавка, прости.

Помолчали. Клавдии хотелось поскорей уйти от этого неприятного человека, общаться с которым — мазать себя вонючей, липкой грязью. Удерживала мысль о том, что Прошка сочтет ее бегство своей победой. И порадуется.

— Как живешь с Галилеей?

— Как все мужики живут с бабами, так и я, — ответил Прохор очередной грубостью. — Кажется, заделал пацаненка. Если верить гарнизонным слухам, у Семки тоже должен появиться наследник. Правда или — брехня?

— Правда, все правда! — выкрикнула женщина, высоко подняв гордую голову. Успокаиваясь, переступила с ноги на ногу. — Скажи, Прошка, зачем ты женился? Ведь не любишь ты Галилею — все об этом знают.

— А ты хочешь, чтобы Семка и здесь меня обскакал? — с ожесточением прорычал Сидякин. — В школе — секретарь, а я пешка, он — в военную школу, а меня — на свиноферму, он — комбат, а я — всего лишь старшина. Выбрал себе в жены школьную подружку — и здесь учительский сынок опередил — отобрал… Теперь поглядим у кого первым сынок родится… А что до Галилеи, прости за прямоту, все бабы снизу одинаковы, мне с ней не по балам-приемам разгуливать.

Терпеть и дальше гнусные высказывания бывшего детского друга Клавдия не стала — резко повернулась и, не оборачиваясь, пошла к военторгу…

Именно этот разговор и лег в основание выстроенной пирамиды, доказывающей вину Прошки. Но «пирамида» с каждым днем становилась ниже, подпирающие опоры-фвкты шатались и разъезжались в стороны. Если бы старшина на самом деле убил соперника, вряд ли пускался бы в опасные откровения.

Долго, очень долго, женщина искала убийцу. Сидякин — запасной вариант, прежде чем уличить его не мешает отработать множество других. Убедиться в их несостоятельности.

И вот, наконец, после встречи с Нечитайло, в темном провале появились светлые проблески. Михаил не устоял перед просьбой сына своего погибшего командира.

Клавдия снова и снова перечитывала коротенький список из пяти фамилий. Ездовой Хомяков, разведчик Фоменко, телефонист Яковлев, рядовой Кочерыгин, артиллерист Федоров. Все они, по утверждению бывшего начальника штаба, лежали вблизи комбата. Остальные рассеялись по полю, втиснувшись в высокую траву, думая только о сохранении своей жизни. А эти, задыхаясь от ненависти, встречали наседающих мессеров автоматным и винтовочным огнем.

Она вычеркнула Федорова — в первые же минуты налета его прошила пулеметная очередь. На фамилии ездового появился жирный вопрос — он никогда не контактировал с грубым комбатом, следовательно не было причин для убийства.

Под подозрением остались Хоменко, Яковлев и Кочерыгин. Трое.

Слава Богу, Нечитайло неизвестно откуда знал адреса подозреваемых.

Всех, кроме вычеркнутого артиллериста. Правда, Фоменко сейчас живет на

Украине, под Харьковым, но, если понадобится, она найдет его в космосе, вытащит на свет Божий из-под льдов Северного океана!

Закутавшись в пуховый платок, Клавдия сидела на кухне. Карп пошел на свидание с какой-то девушкой и, по расчетам матери, давно должен был вернуться. Не попал ли он в автоаварию, не прицепились ли к нему расплодившиеся в Москве бандиты?

Сын появился в половине первого ночи, когда Клавдия, оставив в покое заветную четвертушку бумаги, бегала по комнатам и прихожей, прислушивалась к шорохам за дверью. Схватит потертое пальтишко, накинет на плечи… Куда бежать? В милицию? В ближайший морг? Или — просто на улицу? Бездействие вконец измучило женщину.

— Извини, мама, задержался. Так получилось.

Что именно получилось — видно с первого взгляда. Следы губной помады на шее, оторванная пуговица рубашки, взлохмаченная прическа.

— Ничего страшного, — усмехнулась она. — Бывает… Есть хочешь?

— Спасибо, сыт.

Интересно, какой «пищей» он насытился, если денег в кошельке — только на транспорт — Клавдия сама вложила.

— Тогда — в постель. Завтра — тяжелый день. Как смотришь — пропустить лекции?

— Если нужно — пропущу.

— Очень хорошо. Я тоже взяла отпуск за свой счет.

Об отпечатке губнушки на шее — ни слова. Захочет — сам расскажет. Между матерью и сыном давно сложились доверительные, дружеские отношения, без секретов и лжи. Сегодняшняя неправда — не в счет, ибо она — во благо.

— Мама, спишь? — позвал Карп из своей комнаты. — Если не легла, зайди, пожалуйста. Хочу серьезно поговорить.

Все же не выдержал, дамский угодник, с доброй насмешкой подумала Клавдия. Сейчас признается в страстной любви к какой-нибудь девчонке, попросит материского совета… Нет, не попросит — дурацкая видовская гордость не позволит унизиться до просьб. Даже матери.

Карп лежал в постели, по пояс накрытый простыней. Руки — под головой, глаза смотрят на потолок, на высоком чистом лбу — неожиданные, не по возрасту, две морщинки.

— Только не падай в обморок, мама, ладно? — помолчал, дождался легкой улыбки, показывающей согласие на выдвинутое условие, продолжил. — Я женюсь.

Клавдия тихо, по женски, ойкнула. Она ожидала смущенных полупризнаний, предложения познакомиться с подругой, и вдруг — женюсь!

— Ты хорошо подумал? Первокурсник, студент, пойдут дети — как собираешься обеспечить семью? На стипендию? Смешно даже помыслить. А моей зарплаты на всех не хватит.

— Перейду на вечерний, поступлю на работу, — не сдавался Карп. — Как-нибудь проживем. Тебя стеснять не собираюсь — попрошу комнатку в студенческом общежитии…

На этот раз Клавдия не ойкнула — поднялась со стула, заходила по комнате. Пересиливала ярость, но она, на подобии вала воды, перехлестывающего наспех насыпанную плотину, будоражила сознание, выбрасывалась наружу какими-то шипящими звуками.

— Выбрось из головы! Лучше я возьму дополнительную работу. Одной мало

— две, три! Подумать только, сын героя войны, капитана собирается жить в каком-то общежитии! Только — со мной, понятно, Карп, только вместе! И никаких подработок, никаких вечерних факультетов — будешь учиться на дневном! Все понял или повторить?

— Ладно, мама, успокойся. Подумаю, посоветуюсь с Наташкой, уклончиво ответил кандидат в новобрачного. — Решим.

Значит, будущую невестку звать Натальей? Неплохое имячко. Но дело не в имени-фамилии — что она из себя представляет? Нет, не внешне, в таком возрасте все девчонки — симпатичные и красивые, сдобные и изящные, какой характер, привычки?

Недоброжелательство по отношению к будущей невестки одолело Клавдию.

Она не первая и не последняя мать, отдающая своего сына другой женщине, поэтому мысленно взваливает на «соперницу» все мыслимые и немыслимые недостатки.

— Надеюсь, познакомишь? До свадьбы.

— Обязательно… Давай — на следующей неделе.

Когда сын уснул, Клавдия, плотно прикрыла дверь в его комнату.

Улыбаясь и хмурясь, долго ходила по прихожей и своей спальне. Устав от ходьбы, присела к кухонному столику. Взгляд натолкнулся на листок бумаги с пятью фамилиями. Проблемы, связанные с женитьбой сына потускнели, потеряли свою значимость.

Главное — найти убийцу мужа.

Уснула она только под утро. Это так говорится — уснула, на самом деле — тревожная дремота, сравнимая разве с отупением.

Разбудил ее Карп. Спортивный костюм красиво облегал его мускулистую фигуру, на губах — все та же смущенная полуулыбка.

— Поднимайся, мама, завтрак — на столе. Ожидаю на кухне… Кстати, вчера мы так и не закончили беседу. Ты упомянула о каком-то деле, попросила пропусить лекции…

Меню свежеиспеченного студента такое же, как и у вчерашнего школьника

— овсяная кашка, чай, бутерброды с плавленным сыром. В вазочке, поставленной в центре кухонного стола — букетик ромашек.

Значит, Карпуша успел сделать пятнадцатиминутную зарядку, завершив ее пробежкой по микрорайону. Муж тоже поднимался ни свет, ни заря, до общего под"ема изматывал себя сложными упражнениями, возвращался энергичный, потный и сразу — под ледяной душ.

— Прости, задумалась. Что ты сказал?

— Даешь, мама! Спишь на ходу… Зачем взяла отпуск, почему сорвала меня с занятий?

— Ты невнимательный, сын. Когда были в гостях, бывший начштаба продиктовал несколько фамилий. Помнишь? С адресами. Мы с тобой начнем с Фоменко…

— Ты уверена…

— Нет, просто надеюсь…


Паровичек трудолюбиво пыхтел, коптя небо сгустками черного дыма. За окном стыдливо ежились под мелким дождем нищенские деревушки. Плакали деревья, никли кустарники вдоль речушек, корчились под дождевыми струйками поля.

Настроение у пассажиров — подстать погоде. Сидят, нахохлившись, хмурые, неразговорчивые, опасливо поглядывая на разгуливающих по проходу подвыпивших парней, прижимая к себе узлы и чемоданы.

Клавдия думала о своем. Иногда понимающе поглядывала на задумчиво улыбающегося сына. И снова мысли уходили куда-то в сторону, концентрировались на так и не разгаданной гибели мужа. Вдруг Фоменко либо признается в преступлении, либо поможет жене и сыну комбата выйти на верный след? Любое признание, даже легкий намек — бесценно.

От железнодорожной станции до деревни Остапино — пятнадцать километров непролазной грязи, бездонных луж. Преодолеть их пешком — зряшная надежда. Единственный выход — искать попутный транспорт. Не машину, конечно, она застрянет сразу по выезде из городишки — телегу-вездеход с запряженным в нее коньком-горбунком.

Легко сказать — найти! Привокзальная площадь пуста — ни одной повозки. Только валяются пучки сена, обрывки газет, какие-то тряпки. Под навесом прячутся приехавшие мужики и бабы, они так же, как Видовы, ожидают попуток, заранее ощупывают замотанные в трапицу измятые рублевки. Пахнет табачищем, потом.

— Мама, пойдем прогуляемся?

— Под дождем?

— Разве это дождь? Обычная изморозь. Видишь, вывеска — закусочная. Попьем горячего чая, испробуем местные лакомства…

Ответить Клавдия не успела — в разговор вмешался могучий старик в брезентовом дождевике, с распущенной по выпуклой груди седой бородой. Окутал городских едучим самосадным дымом и насмешливо пророкотал.

— Тамоче окромя дерьмового самогона ничего нету. На закус дадут ржавую селедку под уксусом — намаетесь… Куда едете?

— В Остапино.

— Дак это ж близехонько! Мы с бабой дожидаемся телеги с Панкратовки. Полсотни верст, да ищщо с узлами, не осилим… А к кому — в Остапино? Я тама многих мужиков знаю.

— К Фоменко.

Старик выпустил из-за завесы бороды такой клуб дыма, что Клавдия зашлась в приступе мучительного кашля, а Карп зачихал.

— Знаю такого. Сильный мужик, могутный… Вот что, ребятенки, видите на краю площади изба крытая соломой? Там проживает свояк Фоменко, пожальтесь ему, авось, подмогнет.

Поблагодарив старика, Клавдия в сопровождении сына пошла к бедняцкой избенке. Известие о том, что фронтовик жив и здоров, показались ей добрым предзнаменованием. Значит, можно надеяться на откровенность бывшего разведчика.

Когда-то заасфальтированная привокзальная площадь покрыта грязью и выбоинами, напоминающими воронки на поле сражения. Легко поскользнуться и шлепнуться в грязное месиво либо подвернуть ногу. Поэтому Клавдия шла медленно и осторожно. Карп, наоборот, почти бежал, беспричинно смеясь и напевая. Ничего не поделаешь, парня будоражат молодость и любовь.

— Перестань мельтешить перед глазами, — попросила мать. — Иди рядом. Как и подобает студенту.

Несмотря на высокое звание студента и на свойственную парню самостоятельность, он с детства привык прислушиваться к советам матери. Вот и сейчас послушно пристроился рядом с ней, взял под руку.

— Только не волнуйся, мама. не переживай, все будет в норме.

— Я тоже так думаю. И все же тревожат какие-то дурацкие предчувствия,

— помолчала и продолжила разговор совсем на другую, не связанную с предстоящим посещением фронтовика, тему. — Если не секрет, кто родители твоей невесты? Где живут, чем занимаются? Кстати, ты мне назвал имя — Наташа, а как ее по фамилии?

— Отец давно умер. Рак. В доме всеми вертит дед. Несмотря на возраст, еще работает. Точно не знаю — то ли лаборантом в институте, то ли протирает штаны в учреждении. Мать — домохозяйка. Братьев и сестер Наташка не имеет. Что до фамилии — смешная она, несовременная, зарегистрируемся — возьмет мою… нашу.

— И все же?

— Кочерыгина. Наталья Кочерыгина. Смешно, правда?

Клавдии не до смеха. Остановилась, покачнулась, прижала ладонью взбунтовавшееся сердце. Вот оно, сбываются недобрые предчувствия! Вдруг сын вечного комбата возьмет в жены внучку его убийцы? Об этом страшно подумать.

— Что с тобой, мама? — встревожился Карп. — Сердце, да? — он беспомощно огляделся. — Постой немного, обопрись на меня… Дать таблетку валидола?

— Не нужно… Пройдет… Помнишь, говорила Нечитайло продиктовал несколько фамилий? Тех, кто в сорок первом лежал под бомбежкой… четвертушку бумаги с написанными там пятью фамилиями?

— Ну, помню.

— Одна из них — Кочерыгин.

Карп вынужденно посмеялся. Будто откашлялся.

— Фантазерка ты, мама, тебе бы вместе со Стругацкими романы писать.

Да разве мало в России однофамильцев — одних только Ивановых, наверняка, миллионы.

— Так то — Ивановы, — постепенно успокаиваясь, возразила Клавдия. — А Кочерыгины — редкая фамилия… Впрочем, проверим… Говоришь, дед все еще работает. Как его по имени-батюшке?

Имя и отчество людей, подозреваемых в убийстве комбата, Нечитайло не сообщил. То ли сам не знал, то ли намеренно скрыл… Глупо, зачем ему что-то скрывать, какой резон, сама себе возразила вдова.

Вдруг Карпуша прав и дед невесты — однофамилиц фронтовику? Ведь Михаил сказал — Кочерыгин проживает в Орле. А Наташкин дед — москвич.

Впрочем, загадывать не стоит, жизнь все расставит на свои места. Сейчас на очереди — разведчик Фоменко.

— Ну что, мама, полегчало?

Вместо ответа Клавдия улыбнулась, взяла сына под руку. Они все так же медленно двинулись к дому под соломенной крышей…

Калитка не заперта, во дворе стоит распряженная телега, под навесом меланхолически жует сено пегая кобылка. Рядом с ней свернулся калачиком рыжий пес. При появлении незнакомых людей несколько раз предупреждающе тявкнул, но не поднялся — лень.

— Хозяева дома? — крикнул Карп, на всякий случай положил руку на прислоненную к забору жердь. Вдруг пес передумает и набросится на непрошенных гостей.

— Кого Бог послал? — густым, неженским баском спросила появившаяся на высоком крыльце полная женщина. — У нас все дома.

— Простите за беспокойство, — остановила сына Клавдия. — Мы едем в Остапино, а — ни автобуса, ни лошадей. Сказали, вы можете помочь.

Хозяйка зачем-то огладила себя по жирным бокам. Поглядела на кухонное оконце, в котором — небритая мужская физиономия.

— Отчего ж не помочь хорошим людям. К кому вы — в Остапино?

— К Фоменко.

— Тамоче полдеревни Фоменковых. И Федор, и Сидор, и Тимошка. Всех не перечтешь.

— Нам нужен тот, который был на фронте. Разведчиком.

— Почитай добра половина мужиков воевала… Разведчиком говоришь? Тимошка, как зальет поллитровку, брешет без остановки про свои боевые подвиги. Все напирает — разведка — великое дело, без нее никаких тебе побед — одни поражения.

— Значит — он, — уверенно подтврдила Клавдия. — Как же нам добраться до деревни?

— А зачем добираться? — удивилась хозяйка. — Тимошка сидит у нас на кухне и с моим мужиком жрет самогонку. Заходьте, будьте ласковы, попразднуем вместе.

Явная удача! Отпала необходимость ехать на тряской телеге по бездонным грязным лужам, переваливаясь с одного ухаба на другой. Не нужно бродить по деревне, выспрашивая в какой именно избе проживает Тимофей Фоменко. Одна незадача — сидеть за столом, не зная что отмечается: день рождения, именины, религиозный праздник? Максимально осторожно Клавдия задала нелегкий вопрос. Не дай Бог, обидится хозяйка — от ворот поворот.

Не обиделась — удивилась.

— Как енто какой? Рази приезд свояка не причина?

На кухне — уже потревоженные угощения и ополовиненная бутыль самогона. Два бородача о чем-то спорят. На печи — любопытные ребячьи мордашки.

При виде незнакомой женщины явно городского обличья и мускулистого парня, мужики недоуменно переглянулись. Потом один из них вгляделся в Карпа и огорошенно завертел башкой.

— Богородица, спаси и помилуй! — перекрестился он. — Чистый наш комбат, токо гимнастерки с петлицами не хватает! Неужто, ожил бедолага?

Слава Богу, обстановка прояснилась, теперь ясно, кто хозяин, а кто искомый Фоменко.

— Простите, Тимофей… как вас по батюшке?

— Батюшка, матушка, — проворчал разведчик, все еще не сводя с Карпа удивленного взгляда. — Тимошка и — все тут. Енто в городе спрашивают об отечестве, в деревне — имячко… Кажись, и тебя тоже знаю, — перевел он хмельной взгляд на Клавдию. — Батальонная фельдшерица, ппж нашего комбата, царство ему небесное. Не обшибся?

— Нет, не ошиблись. Карп — сын капитана.

— Слава Богу, чисто христианское имячко, — с облегчением вздохнул Фоменко. — Присаживайтесь к столу, помянем капитана.

С любопытством глядящий на встречу однополчан хозяин мигом извлек из-под лавки непочатую бутылку. Хозяйка расторопно поставила на стол миски с моченными яблочками, огурцами-помидорами, солеными грибками, подрезала хлеба.

Предчувствуя непростую беседу приезжих со сватом, хозяин решил не смущать их своим присутствием. Мало ли о чем они станут говорить, может быть, не для чужих ушей? Поднялся, повелительно кивнул жене и, пошатываясь, вышел из кухни. Жена, еще раз окинув оценивающим взглядом заставленный мисками стол, вышла вслед за ним.

Неожиданно Карп устыдился своего поведения. Укрываться за спиной матери, на подобии пай-мальчика — позорно, недостойно настофщего мужчины! Придвинулся к столу, облокотится на него.

— Бомбежку батальонной колонны помните?

Фоменко смешливо подвигал густыми бровями, расчесал пятерней бороду. Ни малейшего намека на смущение.

— Было такое. Дальше?

— Вы лежали на поле неподалеку от комбата?

— Ну, лежал.

— Кто мог выстрелить в капитана? — в лоб спросил Карп. — Если точно не знаете, то хотя бы частично. Кого подозреваете?

На этот раз пятерня принялась утюжить разлохмаченную голову. Так усердно, что, казалось, волосы полетят клочьями. Несколько минут — молчание, нарушаемое тяжелым мужским дыханием да скрипом скамей.

Фоменко плеснул в стакан гостя самогон, подлил себе. Не приглашая, не произнося тостов, выпил. Карп с независимым видом тоже опрокинул стакан. Выпивать он начал еще в восьмом классе, но водки не любил, уважал портвейн. Поэтому едучее пойло мгновенно бросилось в голову.

— Хорош самогончик! — аппетитно хрустя упругим огурчиком, похвалил разведчик. — Сватья самолично делает из ягод да свеклы. Их участковый денег не берет — сторожится, а вот от сватьиного самогончика не отказывается… Значит, кого подозреваю?

— Вот именно — подозреваете, — с трудом владея хмельным языком, подтвердил сын комбата. — Ведь рядом были…

— Рядом да не рядом! — Фоменко неожиданно громыхнул густым басом, стукнул по столу кулаком, смахивающим на молот средних размеров. — Тебя бы, сосунок, под пули да осколки — понял бы цену житухи. Пусть обгрызанной, пусть обосраной… Енто такие идейные, как наш капитан, могли стрелять по самолетам стоя, не хоронясь! — видимо, стараясь успокоиться, не пугать гостей, он выглотал еще один стакан. — А я думал тогда токо об одном — возвернуться к жинке живым!

Клавдия отошла в сторону, села на лавочку около печи. Предоставила двум мужчинам возможность говорить без свидетелей. Заглянувшая хозяйка стащила с печи любопытных ребятишек, увела с собой.

— И все же вы не могли ничего не замечать, — не отступал Карп, потихоньку спрятав за разлапистую хлебницу налитый бородатым собеседником стакан. — Кто мог убить комбата?

Странно, но на этот раз Фоменко не обиделся, не взорвался. Наоборот, расслабился, раздумчиво помотал кудлатой головой. Пятерня снова — в затылок.

— Кто ж его знает? На комбата многие зуб имели, ндравный был мужик, царствие ему небесное. Но грешить не стану — точно не скажу. Без меня разбирайтесь.

— Может быть, вы случайно повели стволом автомата? Бывает же такое.

Бывший разведчик не возмутился — отрицательно покачал кудлатой головой.

— А старшина Сидякин не мог? — наседал Карп. — Где он тогда находился?

Глаза мужика оглядели дощатый потолок.

— А Кочерыгин? — не дождавшись ответа, выдал еще одну версию настырный пацан. — Он тоже стрелял по самолетам?

Теперь Фоменко с интересом уставился на начищенный до зеркального блеска ведерный самовар. Кажется, говорить он не собирается. Единственная реакция на вопросы, которыми его упрямо обстреливает сын комбата, мотание головой да неисчислимое количество опрокидываемых стакашек.

И все же, когда обескураженный Видов, умолк, разведчик неожиданно ожил.

— Стыдно, конешное дело, признаваться, но тогда я обеспамятел. Хоронился за травушкой, голову втискивал в ямку. До стрельбы ли да оглядываний вокруг? Одно скажу: капитана я не убивал. Ни намеренно, ни случайно… Кажись, ротный старшина лежал на спине и палил в небо… Кочерыгина не упомню — таких солдат в нашем взводе, навроде, не было… Телефониста Яковлева знаю, но тогда на поле не видел. Тоже, наверно, нюхал цветочки, токо поодаль… Вот и весь сказ!

Высказался, опростал грешную душу и снова прочно замолк…

Сын с матерью вовратились домой в подавленном настроении. Поездка оказалась бесполезной — ничего нового они так и не узнали. Вычеркивать фамилию разведчика или пока оставить?


Только на следующий день Клавдия более или менее успокоилась. Поездка — далеко не бесполезная, Фоменко подтвердил присутствие рядом с Семенкой ротного старшины. Правда это не доказательство, даже не легкое подозрение — маленький фактик, но если допросы двух остальных «свидетелей» ничего не дадут, «фактик» можно прорастить, превратить в развесистое «растение».

Сейчас на очереди — Кочерыгин, дедушка избраницы Карпа.

Вдова мысленно переключилась на предстоящие «смотрины». Главное — осторожно, не акцентируя особого внимания, разузнать о Кочерыгине. Где жил в годы войны, на каком фронте сражался, в какой части — стрелковой, танковой, авиационной? Конечно, узнав фамилию Видовой, убийца, если дед Натальи действительно убийца, насторожится, уйдет в глухую защиту, но они с Карпом постараются добраться до самых потаенных уголков сознания подозреваемого.

В назначенный день Клавдия поднялась рано утром. За окном едва посветлело, лифт еще не работал, в противоположном доме — слепые окна. Начавшийся вчера нудный осенний дождь не прекратился — по оконному стеклу стекают слезливые капли.

Отложив уборку на более позднее время, когда Карп, позавтракав, убежит в институт, Клавдия орудовала на кухне. Все заранее куплено, остается нарезать, натереть, вскрыть те же банки консервов. Поставила тесто, приготовила начинку для пирогов.

Из комнаты сына донеслись резкие вдохи-выдохи, стук об пол тяжелых гантелей, шорох убираемой постели. Потом негромкий стук открываемой двери в ванную — непременный душ. Сын проснулся, торопится, пора готовить завтрак. Овсяная каша, чашка кофе с бутербродом — ежедневное спартанское меню.

— Как чувствуешь себя, мама? Вчера был у тебя какой-то непонятный приступ. Проводишь меня — сходи в поликлинику, пусть проверят сердечко.

— Какая там поликлиника, — отмахнулась Клавдия. — Дел по горло… Лучше скажи, когда вас ожидать?

Карп, наверно, уловил в голосе матери тщательно скрываемые ревнивые нотки. Нахмурился и почти сразу же рассмеялся. Характер, как и внешность — отцовский, Семенка долго сердиться не мог, злость либо взрывалась яростным гневом либо переходила в добродушный смех.

— Ты, кажется, решила закатить грандиозный пир? Не получится, никаких шампанских, никаких деликатесов. Обычный чай с печеньем, без тортов и твоих вкуснейших пирожков.

— Не лезь, сын, в бабьи дела, сама разберусь, — шутливо прикрикнула Клавдия. — Еще раз спрашиваю — когда вас ожидать?

Парень долго высчитывал, вспоминал. На самом деле, все было давно оговорено и утвержденно Наташкой. После лекций она пригласила жениха на семейный обед — дедуля желает познакомиться с будущим родственником. Это займет никак не меньше двух часов. Потом — по магазинам, появляться у матери жениха без подарка Наталья категорически отказалась. Еще, полтора часа. Дорога отнимет столько же.

— Приедем к семи вечера.

— Почему так поздно? Сейчас столько совершается преступлений, как твоя Наташа будет возвращиться домой?

— А зачем ей возвращаться — заночует у нас…

— Но это безнравственно! — возмутилась Клавдия, позабыв, что перед войной она тоже легла в постель с Семенкой без штампа в паспорте. — Зарегистрируетесь — пожалуйста, хоть на головах ходите.

— До чего же ты несовременна! У нас с Натальей первая брачная ночь уже позади, вторая ничего не прибавит и не убавит… Все, побежал, опаздываю!

Проводив сына, Клавдия включила пылесос, намочила тряпку и принялась за работу. Руки заняты привычным делом, голова — тревожными мыслями. Изредка поглядывает на портрет мужа — будто советуется с ним.

К шести вечера квартира блестит. На красивой скатерти — изящная ваза со скромным букетиком. Остальное — в посудном шкафу и холодильнике — достать и снарядить праздничный стол — дело несколких минут.

В начале седьмого женщина сняла синий рабочий халат, заменила его на старомодное платьице с рюшами и оборками — оно куплено Семенкой в военторге Ковыльского гарнизона.

Без четверти семь — молчание. Вдруг звонок в дверях либо неисправен, либо в очередной раз отключили электричество. Клавдия проверила — работает. Значит, задерживаются молодые.

Ожидание становится нетерпимым, не помогают ни попытки успокоиться, ни валокордин, ни валерьянка. Неужели что-то произошло? Девчонка может передумать, а Карп, как все влюбленые мужики, выполнит любое желание невесты. Или Кочерыгин-дед, услышав фамилию жениха передумал и запретил внучке встречаться с ним? Если хорошенько подумать и взвесить — вполне возможный вариант.

Без пятнадцати восемь не выдержала — накинула плащ, повязала голову косынкой и спустилась в холл. Минут десять колебалась, решая выйти на улицу или подождать около лията. В конце концов, решилась — вышла под навес, венчающий вход в подъезд.

Добрых полчаса простояла, мысленно репетируя разговор с будущей невесткой. До конца додумать не успела. От автобусной остановки к дому идут трое — два мужчины и девушка. Карпа она узнала сразу — о чем-то рассказывает, смеется, жестикулирует. Рядом с ним толстушка… А третий — кто? Юркий, щуплый старикашка, подвижный, будто разлитая ртуть.

— Мама, ты почему на улице? Ключ забыла дома, да?

Признаться — дожидается не хочется.

— Решила подышать свежим воздухом.

Толстушка сморщила крохотный носик, насмешливо улыбнулась. Дескать, разве это воздух — противная сырость, промозглый ветер продувает насквозь. Наверняка ожидали драгоценного сыночка. Но вслух ничего не сказала.

Вошли в подъезд, остановились возле занятого лифта.

— Придется знакомиться на нейтралке, — высокопарно произнес Карп. —

Это — Наташенька, моя будущея жена. А это — Николай Терентьевич Кочерыгин, ее дедушка. Познакомьтесь с моей мамой — Видова Клавдия Ивановна.

Подумать только, на полдороге в Остапино появляется Фоменко, не успела добраться до Кочерыгина — он тут как тут! Хорошо это или плохо?

Старикашка изогнулся и неожиданно приложился мокрыми губами к протянутой для рукопожатия ручке женщины. Так неожиданно, что Клавдия вздрогнула и подалась назад.

— Никогда бы не подумал, что мать жениха Наташеньки такая молодая женщина, — визгливым голосом выдал он прицельный комплимент. — Сестра — да, тетя — может быть, но только не родительница!

Карп засмеялся, девчонка покривилась. Видимо, кавалерский комплимент деда пришелся ей не по вкусу.

Усадив гостей в гостиной, Клавдия опоясалась новым передником и принялась накрывать на стол. Наталья уединилась с Карпом на диване, бесстыдно, не обращая внимание на деда, стала обцеловывать лицо парня.

Кочерыгин садиться не стал — запрыгал по комнате. Покачивая полулысой головой, погладил хрустальную вазу. Будто приценился. Изучил старенький телевизор, осуждающе пожевал губами. И надолго застрял возле комода с портретом комбата.

Неужели узнал своего убитого командира? Клавдия остановилась в дверях, прижала ладонью сердце. Если узнал, значит служили вместе, значит, тогда на поле…

— Муж? — тихо спросил гость хозяйку. — Бравый мужчина, красивый. Убит или — болезнь?

На остром личике — соболезнующая гримаска. Так притворяться невозможно, дед Натальи — обычный однофамилец красноармейца Кочерыгина.

И все же…

— Погиб на фронте… Вы тоже воевали?

— Тогда вся страна сражалась, — с патриотическим пафосом воскликнул Кочерыгин. Выпятил цыплячью грудь, задрал голову. — Могу представиться: старшина первой статьи Северного флота. Медалей не ношу — на груди не помещаются, а носить на пузе — зазорно. Врать не стану, Героя не присвоили, но дружки-приятели считают зря. Потому-что в таких переделках довелось побывать, — приснятся ночью — аж подскакиваешь… Помню высадку десанта…

И полились обильным бурным потоком воспоминания фронтовика. Чего только не намешано! Добрая половина, наверняка, чистейшая фантазия. Вдова не решалась прервать разговорчивого ветерана, уйти не позволяло невесть от кого полученное интеллигентное воспитание.

— Дедуля, перестань хвалиться — слушать тошно, — оторвалась от жениха Наташка. — Ты мешаешь хозяйке!

— Простите, ради Бога, старого ворчуна, — повинно склонил блестящую лысину бывший старшина первой статьи. — Я, действительно, разболтался.

Напряженность сменилась слабостью. Укрывшись в кухне, Клавдия в изнеможении опустилась на табуретку. Вторая неудача доконала ее. Даже мелькнула мысль прекратить бесплодные поиски убийцы, положиться на Божье наказание, которое обязательно настигнет нелюдя.

Появилась эта иысль, скользнула в сознании и исчезла. Не оставила ни радости, ни горечи. Вместо нее закружились другие.

Нет, она не отступит! Кто на очереди? Яковлев. Ежели знакомство с ним ничего не даст — останется один Прошка. Орловский Кочерыгин выпал из сознания, будто он — обычное повторение московского…

Глава 21

«… случайно судьба свела меня с бывшим начальником районного уголовного розыска, который обслуживал и деревню Горелково. Сопоставил я его воспоминания с откровениями Марка. Получилась довольно интересная картинка…»

Запись в коричневой тетради.

Когда два мужика сидят в хате, будто в тюремной камере, неизбежно появляется не только антипатия, но и самая настоящая вражда. Федька — весельчак, заводила, рубаха-парень, Прохор — молчун, себе на уме, к тому же болезненно завистлив. Короче — антиподы.

Жрали осточертевший самогон, который поставляла им услужливая соседка, закусывали надоевшей селедкой, набившими оскомину солеными огурцами. Готовила еду и убиралась Настька. Казалось, дура-баба, которую пощупать можно — не оттолкнет, не сбежит. Но когда однажды в подпитии Федька исхитрился запустить руку ей под подол — Настька схватила ухват и пообещала лишить инвалида второй ноги.

Особо горевать Семенчук не стал, по его мнению, мужиков после войны стало меньше, чем баб, поэтому они в цене. Пошастал по деревне, заглянул в пустую лавчонку, посудачил с жительницами. Все же нашел.

— Давай, друг ситный, малость развеемся, — предложил он компаньону. — Так можно свихнуться, перегрызть друг другу глотки.

— Что ты хочешь предложить? Самогон? Так он уже в горло не лезет, обратно прет.

— Кто только тебя в старшины произвел? — зашептал Федька, опасливо поглядывая в окно, за которым Настька таскала к баньке дрова. — Никакой тебе фантазии. Чем живут настоящие мужики? Водкой и бабами. Первое мы уже прошли, а вот второе не мешает испробовать…

— Ты уже пытался, — Прохор насмешливо кивнул на ухват. — Надумал повторить?

Семенчук беззаботно отмахнулся. Сегодня он был на удивление миролюбив.

— Настька — девка, кажись еще не пробованная, потому и стережется. На кой ляд нам трудиться, рушить невинность? Я тут поговорил со слабым полом, кое-что прояснил. Короче, сегодня, как свечереет, мы с тобой идем в гости.

— К кому? — не понял Сидякин.

— Тетку Феклу знаешь? Ну, которая самогоном торгует?

Сидякин самогонщицу однажды видел. Кривая, беззубая ведьма как-то прохромала мимо Семенчуковской избенки. Остановилась и долго о чем-то шепталась с Настькой. Обе хихикали, прикрываясь платками, поглядывали на окна. О чем могут откровеничать две женщины? В городе — о модах и украшениях, в деревне — о мужиках.

— Так она же — самое настоящее страшилище! Беззубая образина.

— Во первых, в темноте не побачим, — поучительным тоном принялся декламировать Семенчук. — Во вторых, беззуба — не станет кусаться. В третьих, глотнем пару стакашек — страшилище красавицей покажется… А за пазухой у бабенки все, как должно быть — не упруго, конечно, не молодуха, но и не тряпки натолканы. Под подолом не проверил, но и там, наверное, норма.

— Что ж мы вдвоем полезем на одну? — внутренне соглашаясь, засомневался Сидякин. Его давно мучило мужской желание, по ночам часто снились голые, податливые девки. — На это не согласен!

— Зачем на одну? — удивился Федька. — Пообещала завербовать подружку.

— Такую же страхолюдину?

Федька не стал ни опровергать, ни подтверждать — многозначительно покрутил пальцем около виска…

Мероприятие намечено на субботу. По убеждению Семенчука, самое подходящее время. Что делают деревенские мужики по суубботам? В баню идут, водку жрут и баб дерут.

В пятницу Сидякин поехал в Москву. Повидаться с сыном. Его мучило чувство смутной вины. Да, хлипкий пацан, да, не в отца пошел, все правильно, но, как не крути, сын.

Приехал на Маросейку, издали оглядел нищую братию, нашел взглядом хилую былинку-сына, малость успокоился. Кажется, Марк приноровился к новой своей жизни, нашел себя. И — слава Богу, значит никакой вины на отце нет, сделал все правильно.

Осмелился подойти к кривляющемуся подростку, положил в положенную перед ним кепку пару рублевок.

— Как живешь, сын, — прошептал он. — Никто не обижает?

Марк не ответил — работал. Подражая «наставнику» подрагивал ногами и руками, вывалил из перекошенного рта язык. Тут не до родственных бесед.

Сидякин понял и двинулся дальше. Для маскировки положил рубль в подставленную ладонь Хмыря. Одарил полтиником худющую женщину с младенцем на руках. И окончательно успокоившись, поехал в Горелково…

Днем в субботу компаньоны попарились. Потом, разнеженные, сидели на кухне, блаженно прихлебывали крепкий чай. От самогона, к удивлению Настьки, отказались — берегли силы для любовного свидания.

В хате самогонщицы гостей встретили приветливо. Поглядел Сидякин на широкобедрую, грудастую подружку хозяйки и ужаснулся. Справится ли он с горой жира и мяса, не опозорится ли? Но отказываться, поворачивать оглобли поздно. Будто подслушав сомнения компаньона, Семенчук легонько подтолкнул его к улыбающейся бабе.

— Серафима, — представилась та, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— Можно — Сима. Вас знаю — Прохор да Федор.

Такая же уродина, как и самогонщица. Толстая, потная от волнения, с ногами-тумбами и огромной грудью. Но не кривая и не хромая.

— Проходьте, мужички, сичас поснедаем, попоем.

На чисто выскобленном столе — обычная деревенская закуска: огурцы с помидорами, отварной картофель, жеранное мясо. Под лавкой спрятана бутыль с самогоном.

Устроились попарно. Ближе к стене — Федька и Фекла, напротив —

Прошка с Серафимой.

— Никаких тостов, — предложил Семенчук. — Вначале — на брудершафт.

— Енто как? — застыдилась Сима, покосившись на соседа. — Охальничать не позволю!

А сама придвинулась к Прохору, прижалась жарким бедром.

— Вот так!

Федька обхватил Феклу за необъятную талию, другую руку запустил за пазуху и впился в заранее приоткрытый рот женщины. Та притворно охнула, но возражать не стала, наоборот, выпятила об"емные груди.

— А вы так можете? — кокетливо спросила Серафима, будто невзначай положив широкую ладонь на колено Сидякина.

— Выпьем — проверите, — буркнул он, в свою очередь ощупав жирное колено соседки. Оно под его ладонью вздрогнуло.

Ну, почему ему так не везет, чем он провинился перед Всевышним? Семка, вечный его соперник женился на красивой и умной девушке, Прохору досталась костлявая и глупая Галилея. У Клавки родился здоровый, веселый пацан, у супруги старшины — больной Марк. Теперь он полезет на грудастую уродину…

Застарелая зависть набухала внутри Сидякина, вот-вот лопнет и зальет все его существо внючей жидкостью.

Ослабевшая от страстного поцелуя, Фекла дрожащей рукой извлекла из-под лавки бутыль, разлила самогон по кружкам. Положила на тарелку Федьки несколько кусков жаренного мяса, картошку. Серафима последовала примеру товарки. Заполняя тарелку Сидякина, будто случайно, прижалась к его плечу пышной грудью.

Прохор запылал. Охватившее его мужское желание подавило отвращение к жирной бабе. Прав Федька, какая разница — красива или некрасива, изящна или безобразно толста? Главное — женщина!

Федька под столом многозначительно толкнул его протезом, поймав вопрошающий взгляд, неприметно кивнул на дверь боковушки. Дескать, там — твой «станок».

Бабы после первого же стакашка захмелели. Беспричинно смеялись, трясли грудями, бесстыдно прижимались к мужикам. Второй стакан окончательно свалил Феклу. Пошатываясь, крепко ухватившись за партнера, она потащила его в другую комнату.

Через несклько минут оттуда донеслись сладкие крики, скрип лежанки.

Судя по всему, оголодавший инвалид, не теряя времени на подготовку, вторгся в распластаное под ним женское тело и теперь трудолюбиво обрабатывает его.

И опять Прохор — на втором плане! Сюсюкает, тискает коленки и ляжки податливой Серафимы. А вот Семенчук сразу врубился… Быть на втором плане, видеть превосходсво компаньона — обидно до сердечной боли.

Симка еще держалась. О чем-то болтала, хихикала, прижималась, бесстыдно ощупывала мужчину. Будто он курица, готовая снести желанное яичко. Но не последовала примеру товарки, не потащила его на лежанку.

Пришлось Сидякину проявить инициативу.

— Куда ведет эта дверь?

— В боковушку. Желаешь поглядеть?

Не отвечая, Прохор поднялся со скамьи. Часто дыша, пошатываясь, баба пошла за ним. В вытянутой руке — лампа с остатками фитиля.

На дощатой лежанке все приготовлено заранее — постелен сенной матрас, в изголовье брошена тощая подушка. Одна на двоих. Одеяло и простынь отсутствуют, они только помешают.

— Раздевайся, — приказал Сидякин, стаскивая сапоги и расстегивая брюки. — Покажу… брудершафт.

Симка дунула на лампу, боковушка окунулась в непроглядную темноту. Шуршание, шорох — женщина торопливо сбрасывает с себя одежду. Голый Прошка лег на спину и принялся ожидать, когда к нему прижмется такое же голое женское тело. Схватить Симку, перевернуть на спину, раздвинуть жирные до безобразия ноги…

Именно так он поступил с Галилеей в первую брачную ночь. Костлявая супруга только тихо ойкнула, когда он навалился на нее. Неопытная, глупая. Прохору тогда пришлось малость поучить неумеху бабьему мастерству.

Неужели и Серафиму тоже придется учить нехитрой науке?

Не пришлось. Наверно, боковушка не первого мужика приютила. Но того, что произошло, ему в самом дурном сне не снилось. Симка не прилегла рядом, не обняла мускулистое тело партнера, даже не похихикала — взгромоздилась на него, оседлала, будто скакуна.

Тишину деревенской избы нарушали женские всхлипывания, трудное мужское сопение. Компаньоны, дорвавшись, наконец, до сладкого, трудились на славу.

— Какой же ты могучий мужик, — громко хвалила партнера Серафима. Явно желая быть услышанной подругой. — Всю, как есть, меня пропорол, бесстыдник этакий. Теперича цельный месяц буду заглядывать… Чегой ты в гипсе? — — наконец, она нащупала корсет. — Пораненый на фронте, да?

— Да, — односложно ответил Сидякин. — Поранен.

— Не мешает?

— Ты так оседлала, что корсет — не помеха.

Замолчали. Из другой комнаты отлично слышны голоса второй парочки.

— Ты, милок, уж не протезом ли работал? — так же громко хвалила Семенчука Фекла. — До чего ж сладко получилось. Давненько не доводилось играть с таким мужичком.

— А у меня — что на ноге, что в штанах, — так же громко хвастал Семенчук. — Могу — и тем и этим.

После первого раунда парочки вернулись к прерванному застолью. Кавалеры в штанах и нательных рубахах, «дамы» в наспех натянутых длинных юбках, в наброшенных на обнаженные плечи шалях. Зажгли потушенную лампу, устроились на старых местах. На этот раз — без смущенного отмахивания и скромно потупленых глаз. Ласкались к мужикам, подставлялись под ответные ласки.

Под влиянием самогона и поглаживания жирных пальцев соседок и Федька, и Прошка скоро ощутили возвращающееся мужское желание. Бабенки, как водится, повизгивали, в свою очередь теребили мужчин, призывно охали.

Им нравилась процедура подготовки, местные мужики не радовали ласками, сразу наваливались. А эти ведет себя культурно, не охальничают. Если и щщупают, то мужикам так делать положено, такая уж у них «природа».

— Чего-то я устал, — не переставая обжимать вываленные голые груди партнерши, проинформировал Федька. — Не пора ли отдохнуть?

Фекла с готовностью поднялась из-за стола.

— Пора, ох, до чего же пора!

Симка пошевелила огромными бедрами, прошлась ладонью от мужского колена до живота.

— Точно — пора, — пролепетала она.

Погасили лампу, в темноте, придерживаясь за стены и друг за друга, разошлись по комнатам. Окончательно сомлевшая Симка повисла на руках парнера, пришлось доставлять ее в боковушку почти волоком.

В боковушке Сидякин еще раз огладил прильнувшую к нему женщину, взбодрил ее поцелуем-укусом.

— Я сичас, Прошенька… — бессвязно шептала баба, наваливаясь на кавалера и расстегивая ему пояс на брюках.

— Свет погаси! — сурово промолвил Прохор. Одно дело пользовать жирную уродину в темноте, совсем другое смотреть на вздувшийся живот, жирные ляжки, обвисшие вялые груди. — Мой черед седлать!

Куда там! Торопливо дунув на лампу, Симка снова навалилась на мужика. Пришлось согласиться. Но едва она пристроилась, в дверь избы забухали кулаками. Матерно поругиваясь, баба натянула только что снятую рубаху. Прохор торопливо натянул штаны. Злость распирала его. Другим мужикам никто никогда не мешает, а он решил один единственный раз за долгие годы порезвиться и то неудачно. Но материться не стал, ограничился злобным собачьим ворчанием.

— Не досадуй, милый, — взбадривая лампу, засюсюкапла любовница. — Сичас возвернемся, тожеть покажу тебе… брудерщафт.

В горнице топтался такой же раздосадованный Семенчук. Как и Сидякин — по пояс голый. Цыплячья грудь ходит ходуном, руки сжаты в кулаки.

Что до хозяйки — тоже взбешена.

— Сичас я покажу им кузькину мать! Закаются беспокить по ночам!

Прихватив здоровенный ухват, она вышла из горницы.

В сенях что-то упало, загремело. Хозяйка, добираясь в темноте до двери, задела не то ведро, не то лопаты с граблями. Послышались непременные в деревнях матерки.

Вдруг они оборвались. Будто матерщиной самогонщице кто-то заткнул рот.

— Заходьте, милые, — перешла она на ласковое бормотание. — Мы тут порешили попраздновать…

— По какому поводу праздник?

В горницу вошел пузатый участковый, которого в деревне окрестили Требухой. По причине об"емного, поддерживаемого ремнем, живота и сквалыжного характера. Вслед за ним — молоденький сержант и двое понятых — старик и старуха.

— У подружки — именины, — искусно соврала Фекла, ногой заталкивая под лавку предательскую бутыль. — Родичей пригласили. Без мужиков, чай, скучно.

Беззубая понятая издевательски зажевала сухими губами.

— Знакомые физиономии, — вгляделся Требуха. — Герои войны. Почему голые?

— Дак, жарко же в избе, — Фекла опередила открывшего рот Федора. — Потому и разделись.

— Одеваться-раздеваться — ваше дело, в законе об этом ничего не прописано… Побеспокоили вас по другому поводу. Ко мне поступила жалоба жительниц деревни на то, что ты, Фекла, продаешь мужикам самогон. То-есть, нарушаешь законодательство… Приступай, — кивнул он сержанту. — Обыск. Постановление имеется, — похлопал пухлой ладонью по полевой сумке. — Найдем самогонный аппарат — пойдешь под суд.

Устроился за столом, брезгливо отодвинув тарелки и миски с закуской. Ногой случайно задел самогонную бутыль и та выкатилась на середину горницы. Из горлышка потек ручеек отравы. Требуха покосился на вещдок, но ничего не сказал — одна бутылка не доказательство, главное — найти аппарат.

Опытный сержант не стал терять времени на проверку запечного пространства, шкафчиков и углов — прямиком направился к лазу в подпол. Наверно, информаторы-доброхоты не только донесли на самогонщицу, но и указали место, где она занимается противозаконным предпринимательством.

— Как живете-можете, герои? — доброжелательно пропел Требуха, когда «родичи» присели на лавку. — Гляжу, не теряетесь, наших баб пользуете.

Успевшая спрятать груди под пуховым платком Серафима стыдливо потупилась, даже разрумянилась. Как и полагается деревенской женщине, не устроилась рядом с мужиками — присела около печи.

— Живем нормально, — бодро отреагировал Федька. — А вот можем не всегда.

Дружно посмеялись.

Фекла опустилась на колени возле лаза в подполье, настороженно следила за шурующим там сержантом. Особенно бояться не стоит — опытная самогонщица никогда не держала аппарат в собранном виде — разбирала его на части, которые прятала в разных местах.

— Не скучно без работы? — закинул Требуха отравленную наживку.

В ответ Федька громыхнул по лавке своей деревяной култышкой. Прохор расстегнул рубаху, показывая корсет.

— Кто возьмет горемычных инвалидов? — вытер воображаемую слезу Семенчук. — Ни землю-кормилицу вспахивать, ни за станком стоять.

— Ясное дело. — охотно посочувствовал участковый. — Но на пенсион нынче не проживешь. Могу порекомендовать председателю колхоза. Кладовщик ему требуется. Чеи не работенка для инвалида: сиди да подмахивай накладные… У тебя какое образование? — неожиданно повернулся он к

Прохору.

— Среднее, — нехотя признался тот.

— Воинское звание?

— Старшина.

— И тебе место подыщим! — обрадовался Требуха. — Каким-нибудь писарем в контору. Хотя бы — в Заготзерно. Все прибавка к пенсии. Сговорились?

Знал бы лягавый о сумках, набитых деньгами, которые два раза в неделю передает компаньонам Заяц! О кубышках с драгоценостями, надежно припрятанными в погребе.

Участковый выжидательно смотрел на инвалидов. Ожидает немедленного согласия и соответствующей благодарности.

— Подумаем… Посоветуемся с врачами…

Лейтенант недовольно вздохнул, но настаивать не стал. Одышливо поднялся со скамьи, заходил по горнице.

— Ну, что там у тебя? — крикнул он в лаз. — Нашел?

— Кое-что есть. В кадушку спрятан змеевик.

— Покажи понятым и запротоколируй.

Фекла что-то шопотом доказывала, размахивала руками. Потом взяла участкового за рукав, увела в сени. О чем они там беседовали — неизвестно. Наверно, самогонщица все же откупилась. Во всяком случае, страж закона, возвратившись в горницу, уже не напоминал сержанту о протоколе.

После того, как милиционеры и понятые покинули избу, Фекла и Серафима попытались взбодрить охладевших мужиков. Подставляли им обнаженные груди, лезли с поцелуями. Но кавалеры уже перегорели. Странная беседа с участковым, его настойчивое желание устроить на работу ветеранов войны, насторожила Семенчука. О каких любовных играх может идти речь!

— Все, лярвочки, пошабашили, — оттолкнул он липнущую к нему бабу. — Надумаем наведаться — дадим знать. А пока — приветик! До побаченья, суки дранные!

Бабенки загрустили. Их не обидели груюые клички, привыкли. Просто рассчитывали на балдеж до утра, по вкусу пришлось городское обхождение ветеранов. Но возражать, настаивать не посмели.

На прощание Фекла одарила мужиков бутылкой своего пойла. На опохмелку и в уплату за доставленное удовольствие…


Компаньоны медленно шли по безлюдной улице. Во первых, устали от любовных утех, во вторых, Семенчук снова и снова перебирал в памяти непонятные обещания участкового. Что-то раньше ему не приходилось выслушивать заботливые фразы лягавых.

— Ты чем-то озабочен? — прямо спросил Сидякин, остановившись перед калиткой. — Кажись, все прошло на высшем уровне. Сбросили в баб дурную кровь, и мы довольны и они….

— Все да не все. Похоже, Требуха что-то подозревает.

— А что ему подозревать? Ничем противозаконным мы с тобой не занимаемся, заводить уголовные дела не за что…

Федька тоже остановился, возмущенно запрыгал на бутылочном протезе. Будто подбитая пацанами ворона.

— Я уже не раз говорил, что ты либо недоумок, либо сверхнаивен! Говоришь, не нарушаем закон? Как бы не так, любое предпринимательство в Союзе карается. Это — во первых. Пойдем дальше. Ну, ладно — дань, собираемая с попрошаек Зайцем и его подручными. А как быть с горшками, набитыми драгоценностями? Тоже нищие собирают? Тому же Хмырю жалостливая старушка подала бриллиантовое ожерелье. И ты в эту чушь поверил бы?

— Нет, не верю.

Сидякин прозревал. Медленно, трудно, связывая между собой, казалось бы, малозначащие события. Он, конечно, знал о существовании горшков, спрятанных в погребе за кадушкой с мочеными яблоками. Мало того, сам учавствовал в изготовлении хитрого тайничка. Тогда Федька, не вдаваясь в подробности, буркнул: запасец на черный день.

Только сейчас открылся полностью. Почему не раньше?

— Слава Богу, — облегченно задышал конспиратор. — Кажется, наконец, мозги встали на место…

— И много там… безделушек? — притворившись равнодушным, задал следующий вопрос Прошка. — На подарки бабам хватит?

— Кол им между ног! — злобно выругался Семенчук. — Жирно будет — одаривать кольцами да браслетами. Перебьются шалавы! — попрыгал, успокаиваясь, ловко подфутболил протезом валяющийся у забора булыжник. — Значит, за живое задело, интересуешься нашим богатством? Ради Бога, могу посвятить. Ежели просчитать по самым низким ценам — несколько миллионов. Правда, считал я не на бумажке — в башке, складывал, умножал, делил, мог и ошибиться. Но в общем плане — верно.

— Грабежи? Убийства?

Глава подпольной фирмы засмеялся.

— Всего понемногу. Где-то я вычитал — богатство вырастает на крови, кровушкой поливается, ею же подкармливается. Честных состояний просто не бывает…

Сидякин слушал друга в полуха. Думал о своем.

Нет, он не был слюнявым правдолюбцем или слезливым жалельщиком. Еще подростком, ковыряясь в коровьем дерьме, усвоил простую истину: все, без исключения, люди обмазаны вонючим навозом. В том числе, охотно берущий взятки председатель колхоза, втихомолку торгующие общественным богатством главный агроном и бригадиры, покрывающие ворюг секретари райкомов и обкомов, короче — все.

Хочешь вкусно кушать, спать на мягком, а не на треклятой лежанке, приходовать молодух — веди себя соответственно.

Что до страха, то он вколочен в сознании любого человека, главное, не думать о нем, загонять его поглубже в подсознание.

А чего, спрашивается бояться, если ни он, ни Семенчук не убивают и не пытают? Могут посадить за хранение похщенных ценностей? Ну и что, раньше сядешь, раньше выйдешь. К тому же, тайничек еще отыскать требуется, доказать, что он построен компаньонами а не прежними жильцами.

— … особо зверствует Желток. Ему что стопку выпить, что пацаненка зарезать — все единно. Но по ловкости ему далеко до Хмыря. Я уже говорил тебе — не парень — артист… Кровью и он замаран, не без того, но пускает в ход нож только при опасности, когда без кровопускания не обойтись…

Так вот кому доверено воспитание сына, без малейшего волнения подумал Прохор, доверчивый Марк быстро научится грабить и убивать. Порушить договоренность с Семенчуком, забрать из вертепа Марка, вернуть его матери?

Но это означает разрыв с Федькой. Не потому, что хилый пацаненок так уж тому нужен — пристроив родного сына компаньона в «подшефную» банду глава фирмы как бы взнуздал старшину. Подхлестывает, погоняет, заставляет поворачивать в нужном направлении. Знает — в уголовку Прохор не пойдет — побоится.

— … Не трусь, старшина, не марай дерьмом трусы, ничего с твоим отпрыском не случится, — Федька будто плдслушал сомнения компаньона. — Я вдолбил в понятливую башку Зайца — только попрошайничество, никаких грабежей. Здесь все будет чисто и гладко. А вот Требухи, честно признаюсь, побаиваюсь. Лейтенант походит на натренированную собаку-ищейку — вцепится, ни за что не разожмет челюстей… Думаю, лягавый уже принюхивается к нашим обмаранным штанам.

— И что ты собираешься делать? — очнулся от нелегких раздумий Сидякин.

— Прикроем фирму?

— Сбрендил? Просто ограничим встречи с Зайцем. Встречаться будем не в избе глухой старухи — на свежем воздухе. Скажем, на охоте… Кстати, я будто превидел опасность — послал через верного человека маляву…

— Так прямо и написал?

Семенчук презрительно оглядел испуганную физиономию компаньона. В который уже раз сожалеюще завздыхал.

— Малява — житейская, но Заяц поймет — ему не впервой… Пошли в избу. Холодно стало, зима подкатывает. Да и спать зверски хочется. Наверно, старость припожаловала, — пожаловался он, пряча плутовские глаза. — Раньше сыграешь на бабе за ночь пяток «концертов» и никакой тебе усталости, а нынче чуть не доконала меня чертова ведьма. Тружусь, тружусь, а она только охает да подбадривает — быстрей прыгай, фрайер, не вздумай отвалить — круглые вырежу… Представляешь боевую обстановку?

Жалобные признания Федьки — бальзам на иссеченную шрамами завистливую душу старшины…


Утром Сидякина разбудило бодрое постукивание деревяного протеза. Настроение — прескверное. Побаливает голова, в глазах — иллюминация, давит корсет. Надо бы посетить поликлинику, заменить его на новый, но рисоваться в районном центре опасно, а ехать в Москву не хочется.

Мысли о слишком резвом компаньоне и давящем корсете поблуждали по окраине сознания и исчезли. Их место заняли вместительные горшки, замурованные в подвальном тайнике. Заманчиво покачивают крутыми боками, кривятся, показывают драгоценности.

Бесово наваждение!

Сидякин зажмурился и представил себе роскошный особняк, толпу слуг, грудастую, тонкую в талии молоденькую сопостельницу, завистливые взгляды соседей. Совершенно другая жизнь, ради которой не жалко отдать тридцать лет нынешней….

— Долго собираешься валяться? — открыл дверь Федька. — Или Симка тебя уморила, как меня — Фекла? Одевайся, позавтракаем и поедем на… охоту. Или — на рыбалку, как скажешь.

Настька невежливо отстранила от раскрытой двери веселого инвалида.

— Что подать на завтрак: гречневую кашку иль яишню?

— От твоей гречневой кашки уже тошнит, — не угомонился глава подпольной фирмы. — Давай яишню. Только — на сале, не забудь посыпать зеленным луком, — выразительно облизнулся он. — Вкуснятина! Как ты.

Поймав далеко не безгрешный взгляд, которым одноногий окинул ее бюст, девка непроизвольно покраснела и поспешила покинуть хозяев. Разыграются — облапят, обслюнявят, а она собралась навестить родную деревню, повидаться с женихом. Почует влюбленный комсомольский секретарь запашок другого мужика и отвернется. Прощайте тогда мечты о семье, детишках, собственном хозяйстве.

— После завтрака поеду к мамане, — объявила она из кухню.

Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.

— В избе — срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха — сам женюсь или найду парня.

— Зря обижаете, — Настькя выжала пару слезинок. — Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь — напеку пирогов.

В конце концов, Федька согласился. А что делать — не крепостное право, свобода, равенство, братство.

В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.

Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.

По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…

Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.

А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.

В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.

В нескольких километрах от районого центра Семенчук потряс немого за плечо. Когда тот недоуменно обернулся, показал ему на проселочную дорогу с грязными лужами. Возница отрицательно потряс лохмами. Показанный кулак не произвел на него впечатления. Кивнул на лежащую в передке узловатую дубинку. Не поеду и — все тут! Тогда Федька матерно выругался и показал упрямому парню нож с наборной рукояткой.

Последний аргумент подействовал — возница испугался и подчинился.

В пяти верстах от большака — небольшое озеро с непуганными утками и безбоязненно плескающейся рыбой. Местные жители обходили озеро стороной, назвали его Бесовым провалом. Только отважные пацаны, тайком от родителей удили здесь рыбу.

Вот и на этот раз у самой кромки воды устроился худой, узкоплечий рыбак. Не пацан и не взрослый мужик — нечто среднее. Сидит, закатав по колени брючины и не сводит ожидающего взгляда с поплавком.

Пригляделся Прохор. Так и есть — Заяц.

Телега остановилась рядом с рыбаком. Семенчук жестом приказал ожидать. Напуганный возница утвердительно замотал головой. Спрыгнул на землю, заботливо подвесил на лошадинную морду торбу с зерном, принялся с любопытством смотреть на поплавки. Сам рыбак, похоже, его не интересует.

Компаньоны присели на валяющиеся чурбаки.

— Как успехи? — тихо спросил Федька. — Привез?

— Конечное дело, — тихо отрапортовал старший надсмотрщик. — И еще, — опасливо покосившись на Сидякина, вытащил из-за пазухи тугой сверток. — Подарочек от Желтка.

Глава фирмы торопливо спрятал сверток во внутренний карман куртки. Успокоил Заяца.

— Сидякина не бойся, он — в деле.

Значит, в свертке — очередная партия драгоценностей! Горшки постепенно пополняются, как бы к двум не пришлось присоединить третий. Целая сокровищница! Ожидать и дмальше опасно, задуманное нужно воплотить в жизнь как можно быстрей. Но как и где осуществить… ликвидацию компаньона?

Старшина задумался. Стрелять? Не годится, лягавые сразу заподозрят товарища убитого, бросятся искать пистолет. Подсыпать в питье яд? Отличная мысль, но где его возьмешь? В аптеке — провизор запомнит покупателя, а на аптеку сыскари обязательно выйдут после вскрытия.

Остается — нож. В бытность командира разведвзвода Сидякин не раз доводилось во время рейдов по тылам противника снимать часовых или убирать захваченный и допрошенных солдат и офицеров вермахта. Навострился, набил руку.

Где заколоть Семенчука — тоже ясно. Только не в своей избе — лягавые мигом повяжут и компаньона убитого и его служанку-домработницу. Настька молчать не станет — по бабскому обычаю развяжет бойкий язычек и наговорит что знает и о чем догадывается.

Лучше всего — в избе самогонщицы во время очередного разговления. Разнеженный, ублаготворенный самогоном и бабьими ласками, Федька потеряет всегдашнюю настороженность, рассупонится. Выждать, когда Фекла пошлепает в сени к помойному ведру опрастываться и — ножиком по горлу. Или — под ребро.

Нет, не получится, порушил готовый уже план убийства старшина, баба поднимет такой крик и вой — полдеревни сбежится. Убивать и ее — не хочется, слишком много кровушки. Куда лучше подставить Феклу в качестве убийцы…

— … не штормуй, Заяц, не гони волну — фрайернешься. Продумай все до мелочевки, потом уже пошли Желтка с двумя-тремя помощничками.

Постарайтесь обойтись без крови — оглушите, свяжите… Тебя учить — только портить, сам все знаешь-понимаешь, — доброжелательно рассмеялся Федька, фиксируя подозрительным взглядом задумчивого товарища. О чем он думает, что решает, почему не учавствует в деловой беседе?

Затевается очередной грабеж, равнодушно подумал Сидякин, отложив составление нового плана на вечер. Через неделю — прибавка в горшки. Семь дней ничего не решают — можно подождать…

Глава 22

«… во время очередного посещения Марк снова возвратился к неоднократно выдаваемой теме — первому аресту, первой ходке на зону. Кажется, пытался сам понять и разобраться — почему это произошло, кто повинен?…»

Из коричневой тетради.

Марку казалось, что прежней жизни у него не было — она приснилась. Заботливую мать вспоминал со слезами, отца — со злым ожесточением. Еще бы не с ожесточением — старшина продал сына, да, да, именно продал! И это называется отец?

Постепенно и слезы и злость улеглись, перестали донимать. Казалось, что живет он в вонючем, пропахшем нечистотами и нищетой, подвале с самого рождения. Вначале дни и ночи тянулись унылой чередой, потом они ускорили ход, помчались наперегонки. Незаметно прошло полгода, потом — год.

Странно, но хилый, болезненный подросток окреп, перестал спотыкаться и качаться. Конечно, не потолстел — на черняшке с сельдью не разгонишься, но силенок прибавилось. Даже заикаться стал пореже, только когда разволнуется.

Жили они втроем, так называемой, «семьей»: Доходяга, Хмырь и Вездеход. Спали на привычных местах: Хмырь — на полу, разложив на газетах тощий матрац, Вездеход и Доходяга — на топчане. Завтракали и ужинали в своем закутке, гордо именуемом «комнатой». Обедать не доводилось — «работа» держали в напряжении.

Хмырь и Доходяга устраивались на паперти бок о бок. Оба изображали тяжело больных, у которых мозги — шиворот навыворот, ноги-руки парализованы, на теле — отвратные гниющие язвы. Их талантливо рисовала Райка. Марк старательно копировал учителя, перенимал азы нелегкой нищенской профессии.

Вездеход располагалась метрах в ста от пацанов. Сидит, покачивает очередного арендованного орущего младенца. Когда тот, утомленный голодом и криком, замолкает, потихоньку от дарителей пощипывает его. «Аренда» стоит немалых денег, использовать ее нужно на полную мощность.

А сама не сводит настороженного взгляда с Доходяги. Ничего не поделаешь, женщина в любом возрасте и состоянии — всегда женщина.Господь вложил в ее душу заботу о «слабых» мужиках — кормить, поить, обстирывать, защищать.

Чем-то пришелся Райке по нраву «туберкулезник». По утрам и вечерам оглаживает его, старается сунуть кусок послаще да посытней, чинит рвань, стирает бельишко. На «работе» наблюдает за «сохранностью» дитяти. Не дай Бог обидит кто или даже попытается обидеть — налетит черной вороной, расцарапает морду, доберется до недобрых моргал.

Однажды, Заяц в сопровождении своих помощников, собирая ежедневную дань, злобно цыкнул на замешкавшегося Доходягу, покрыл его привычным черным матом. Вездеход оставила на подстилке орущего младенца и подскочила к беседующим.

— Ты чего? — не понял Заяц. — Порешила еще внести в казну?

— Лучше его не трожь! — прошипела защитница, кивая на пригнувшегося парня. — В обиду не дам!

— А ты кто ему? — подбоченился старший надсмотрщик, жестом призывая на помощь своих охранников. — Мать, жена или полюбовница?

— Енто мое дело — кем быть. Тебя не касаемо. Токо обижать мальчонку не дам. Убьешь меня — тады поступай, как знаешь.

Продолжать полемику опасно — несколько любопытных стариков и старух остановились возле нищих. Послышались негодующие возгласы, кто-то предложил вызвать милицию. Обижают убогих, издеваются над больными детьми!

Надсмотрщики отступили. Пообещав разобраться со шлюшкой в более подходящей обстановке…

В начале Марк стыдился самозванной опекунши, отворачивался, отталкивал ласкающие его хилое тело женские руки. Спал отвернувшись к дощатой перегородке. Потом привык. Мало того, стал считать материнскую заботу Райки само собой разумеющейся.

К концу первого года пребывания у нищих Марк окончательно освоился. К нему тоже привыкли. Когда парнишка разгуливал перед сном по подвалу, пацаны и взрослые мужики подшучивали над ним, но подшучивали беззлобно, добродушно.

Единственная проблема — Желток.

Неизвестно по какой причине коротконогий язвило возненавидел Марка. Пускать в ход кулаки остарегался — Доходягу пасла Вездеход. Связываться с острым языком и крепкими кулачками бабы-уродины не хотелось — избить не изобьет, но ославит на всю нищую братию.

Ограничивался подглядыванием и матерщиной.

— Как Вездеход оприходовала тебя? — с показной жалостливостью, интересовался он, когда Райки не было рядом. — Берегись, кореш, доберется

— замучает. Говорят, подгребла одного мужика — откинул копыта. Не зря приклеили ей кликуху — Вездеход.

— Врешь ты все, — возмущался Доходяга. — Райка не такая — добрая.

— Добрая, — все с такой же сожалеющей улыбочкой подтверждал Желток. — Вот только больно уж охочая до молоденьких пацаненков. Прямо таки бесится, завидя поживу. Был у нас один — не то тринадцати, не то пятнадцати годков

— положила на него Райка глаз, ходила за бедным пацаном, будто приклеенная. Все же добилась своего. Ночью навалилась, стащила портки, так высосала пацаненка — утром помер… Так что, стерегись!

— Она что — проститутка? — заикаясь больше обычного, спросил Доходяга. Желток заколебался. Подтвердить — передаст Вездеходу, ожидай очередного скандала с зуботычинами. Отвергнуть — потеряют цену подбрасываемые Доходяге предупреждения об опасности.

— Не видел, за ноги не держал, брехать не стану. Но кореши говорят — бешенство матки. Особо, когда нацелится на малолеток.

По внедренной матерью доверчивости Марк, морщась от отвращения, поверил Желтку. Какая выгода ему врать? Может быть, на самом деле, Вездеход, притворяясь доброй и заботливой, преследует какие-то мерзкие цели?

Однажды, произошло событие, опровегнувшее высказывания Желтка. Не полностью, конечно, добрая треть опасливых подозрений осталась. Тогда часов в одинадцать вечера Доходяга и Вездеход сидели в своем закутке. Марк читал газету двухнедельной давности, Райка штопала его сменные подштаники. Хмыря не было — пару раз в неделю он пропадал до полуночи, нередко — до утра.

— Нынче — банная ночь! — объявила Вездеход, кивая на бадейки с кипятком и холодной водой. — Ты давно не мылся — долго ли заболеть!

Накинула ввернутый на прошлой неделе в дверь крючок и, подбоченясь, выжидательно поглядела на Марка.

— Ты иди, сам управлюсь, — опасливо бормотнул Доходяга, вспомнив предупреждения Желтка. — Мне… стыдно…

— Стыдно когда не видно, — хрипло рассмеялась женщина. — Знаем, как мужики моются — сбрызнутся водичкой, разотрут грязь — все. Нет, мальчишечка, не получится, отмою тебя, обработаю мочалкой, человеком станешь…. А кого тебе здесь стыдиться? — недоуменно оглядела она коморку. — Дверь — на запоре, подглядывателей нетути, Желток ушел вместе с Хмырем. Я — не в счет… Быстро скидывай рубаху, портки!

Марк нерешительно стянул рванную рубаху, сбросил брюки и остался в одних трусах. Стоял худющий, сгорбившись, переступая с ноги на ногу, исподлобья отслеживая малейшее движение «любительницы малолеток».

— Трусы! — потребовала Райка. Не дождавшись выполнения, озлобленно закричала. — Ах, ты, антиллегент дерьмовый!

С такой силой дернула за выцветшие «семейные» трусы, что резинка лопнула и они спали к ногам. Доходяга поспешно закрыл ладонями стыдное место. Он почувствовал волнение, все в нем напряглось.

Вездеход оглядела с головы до ног стыдливого мальчонку. Неожиданно отвернулась и… жарко покраснела. Изуродовавший ее лицо шрам набух и зарделся багрянцем. Будто закровоточил.

Скажи тому же Желтку, что дерзкая, не признающая запретных тем, матерщиная баба способна краснеть — на смех поднимет, разнесет по подвалу весть о брехливом интеллигентишке.

Доходяга тоже удивился. Неожиданная стыдливость второй маманьки, как Райка с гордостью себя величала, никак не стыковались с мерзкими рассказами Желтка. По мнению Марка, «бешенные бабы» — откровенны и бесстыжи. А эта отвела взгляд, покраснела…

— Ну чего растопырился? — хрипло промолвила Вездеход. Кажется, она злится на себя за неприсущее ей смущение. — Становись в лохань да повернись ко мне спиной. Чай не мужикам показуешься — бабе. Стыдобушка!

Доходяга торопливо отвернулся.

Райка окатила его теплой водой и принялась намыливать голову, спину.

— Наклонись, неумеха, — командовала она. — Подними праву рученьку, инвалидик… Теперича левую… Вот так, молоток парень… Наклонись, спинку потру…

Закончив обработку туловища, Вездеход сунула подопечному обмылок и мочалку.

— Остальное домывай сам. Мне недосуг. Токо, гляди, без оммана, штоб чисто было. Возвернусь — проверю!

Конечно, «проверять» Райка не будет, подумал Марк, когда банщица вышла из каморки, кажется, она стыдится не меньше его, может быть даже больше. Смущается, краснеет. Но на всякий случай придется постараться. Он с такой силой растирал костлявое тело жесткой мочалкой, что, казалось, вот-вот протрет кожу и доберется до костей. Наконец, выбрался из лохани и присел на топчан.

— Готов? — спросила из-за двери наставница. — Тады надевай.

В приоткрытую дверь влетели отремонтированные трусы. Доходяга поймал их на лету, поспешно натянул на мокрое тело, накинул на плечи рубашку.

Дверь каморки открылась и вошла Райка. Неужели подглядывала в какую-нибудь щелку, подумал Марк и поежился. Если верить Желтку — набросится на малолетка, не отбиться, не позвать на помощь.

Не набросилась — остановилась посредине каморки, подбоченилась, окинула оценивающим взглядом покрасневшую кожу парня, удовлетворенно кивнула.

— Молоток, милый, чую — всю грязину смыл… После баньки настоящие мужики принимают. Водку я не уважаю и тебе не советую, а вот малость винца не помешает. Не для веселья, ради здоровья. Закусишь конфетками — для тебя расстаралась.

Последний раз Марку довелось пробовать спиртное на дне рождения матери. Тоже — сладкое, крепленное вино. Всего полстакана. Закружилась голова, закачался. Если бы мать не подхватила — упал бы.

Удивительно, но сейчас, выпив три четверти стакана, Доходяга не упал и не закачался. Наоборот, его охватило приятное чувство легкости.

— А теперича ложись.

Райка расправила на топчане смятое одеяльце, взбодрила тощую подушку. Приглашающе похлопала по ней ладонью.

— А вы?

Выканье у нищих воспринимается злой шуткой, но Марк никак не может привыкнуть к новым обычаям и обрядам. Сказать взрослой женщине «ты» не поворачивается язык.

Райка не высмеяла, сделала вид — не заметила. Походила по каморке, ломая тонкие пальцы. Наконец, решилась.

— Я тут подглядела… ну, когда трусы свалились… Не специально — случайно… Вовсе ты не пацан — стоящий мужик, тебе уже баба требуется… Спать мне с мужиком опасно — вдруг взбесишься, поентому поменяемся местами: я — на тюфячок Хмыря, он — рядышком с тобой на топчане. Токо не вини себя — нет твоей вины, природа-матушка старается. Вот подрастешь малость, войдешь в разум — тады можа перерешу.

Марк не стал винить ни себя, ни Вездехода. Без спора забрался на топчан, укрылся прохудившимся одеяльцем. Долго не мог уснуть — перебирал в памяти события сегодняшнего вечера. Вторично его назвали «стоящим мужиком».

Возвратившийся во втором часу ночи Хмырь не стал распрашивать отчего да почему — забрался на топчан, повернулся спиной к Доходяге и сладко заснул. А вот Вездеход до утра проворочалась на жестком матраце. Что до Марка — он находился в каком-то полудреме, то проваливался в сон, то выбирался из него…

Прошло полмесяца — подростки попрежнему спали на топчане, Вездеход — на полу. В одну из ночей Хмырь нашел новое свое место занятым.

— Жестко, — коротко пояснила Райка. — Мужикам — сподручно, бабам — в тягость. Так што я буду теперича сызнова спать с Доходягой. Господь Бог простит мои прегрешения.

Незвестно, как отреагировал Всевышний, а Марк обрадовался — в холодные ночи тощая женщина согревала его не хуже печки. Вот только обнимать парнишку Вездеход перестала, не прижимала к себе тощее его тельце. Лежала на самом краю топчана, при малейшем движении «сынка» вздрагивала.

Марк попрежнему втискивался в перегородку…


«Семья» поужинала, как всегда, в половине одинадцатого. На этот раз старательная хозяйка побаловала мужчин жаренной наважкой с отварным картофелем. Запили крепким чаем. Райка собрала грязные миски и стаканы, понесла их к единственному в подвале крану. Подростки, блаженно поглаживая полные животы, разлеглись на топчане, тихо беседовали. Спать — рано, в подвале укладываются не раньше двенадцати.

— Ты сегодня никуда не идешь? — почти не заикаясь, поинтересовался Доходяга. Равнодушно, только для того, чтобы не молчать. — Обычно уходишь… Куда?

— Меньше будешь знать — реже болеть, — назидательно выдал Хмырь избитую истину. — Не штормуй, кореш, похавал — переваривай. Не то Вездеход отшлепает по попке.

Рассмеялся, видимо, представив себе тонкий ремень, которым Райка подпоясывает дырявую «рабочую» куртку, хлещущий по тощим ягодицам Доходяги.

— Не отшлепает, — с непривычной твердостью заверил Марк. — Она говорит, что я — мужик, а мужиков бабы не бьют.

— Мужиком назвала? — удивился Хмырь. — Или баба ромсы попутала, или испытала тебя в деле… Признайся, испытала? Какая она голая? Небось, кости так выпирают, что у тебя на теле синяки? Надеюсь, ты не фрайернулся?

За год пребывания в воровском притоне Марк изучил местный жаргон, а вот пользоваться им на практике не пытался. Как-то не стыкуется он с хилым, болезненного видом пареньком, услышит нищая братия выражения типа «ксивы» или «ништяк» — засмеют.

Поэтому Доходяга отлично понял, чего добивается от него любопытный наставник. Соврать — легче всего, перепроверять у Вездехода Хмырь не решится. Но врать, придумывать несуществующую «случку» было почему-то противно.

— Нет, — снова сильно заикаясь, признался Марк. — Ничего такого не было. Просто назвала мужиком и — все.

— Значит, фрайернулся, — не поверил Хмырь.

Дальнейшее развитие тихой беседы прервало появление Желтка. Окинув подозрительным взглядом малолеток, он многозначительно кивнул Хмырю.

— Выйдем — базар имеется.

Обычно наставник Доходяги не особенно жаловал ехидного, в"еддивого мужика. На этот раз молча спрыгнул с лежанки и вслед за Желтком вышел из каморки.

Возвратился минут через десять. Хмурый, сосредоточенный.

— Собирайся. Идем на дело.

То, что нищие попрошайки промышляли грабежами, Марк давно догадывался. Но Марка его никогда не приглашали. Да и что он мог делать? Таскать узлы с ворованными вещами — об этом даже подумать смешно. Орудовать отмычками не умеет, пользоваться «перышком» не обучен. Короче — настоящая бездарь.

— Так я же — обуза? — заикаясь от волнения, предостерег он наставника.

— Намаетесь…

— Ништяк, — оборвал «ученика» Хмырь. — Постоишь на стреме.

Отказываться нельзя — все равно заставят. Если понадобится — силой. Поэтому Доходяга, заранее дрожа от страха, натянул на узкие плечики починенную второй мамашей кофтенку, сунул ноги в разбитые прохаря.

В каморку со стопкой чистой посуды вошла Райка. Увидела одетого «сынка» и угрюмого его наставника, насторожилась.

— Куда на ночь глядя? — загородила она дверь.

— Поссать, — сообщил Хмырь, бесстыдно растегивая ширинку и кивая на дальний угол подвала, используемый попрошайками в качестве отхожего места. — Может сопроводишь, подержишь?

— Тьфу, охальник! — отмахнулась Вездеход. — Сам управишься… Токо недолго, спать охота.

Посмеиваясь над доверчивой уродиной, Хмырь, держа подопечного за рукав кофты, пошел к лазу. На ходу передал ему нож.

— Держи, кореш, перышко. На всякий случай…

Возле лаза ковырял в носу Желток. Увидев Доходягу в сопровождении

Хмыря, брезгливо поморщился.

— Гляди, недоносок, — угрожающе предупредил он. — Пропустишь лягавых — пойдешь под молотки. Так отделаю — копыта откинешь, защитница не спасет…

Марк послушно кивнул, обреченно склонил голову. Знал — не помилуют, изобьют.

Три налетчика осторожно выбрались в приямок, замаскировали щитом лаз, несколько минут посидели, настороженно оглядывая ночной двор. Кажется, ничего опасного — ни лягавых, ни прохожих, которые могут настучать в отделение.

Бежали по дворам, на освещенные улицы выбирались редко. Желток тихим голосом инструктировал корешей.

— Заяц наколол одну бабку, у нее — дорогие иконки. Покупатель имеется. Цынканул — бабка сегодня ночует у дочери, пасет внука…

Через полтора часа грабители выбрались, наконец, на тихую улочку на окраине Москвы. Прижимаясь к заборам добрались до вросшей в землю хатенки.

Почуяв чужаков забрехал дворовой пес. Хмырь бросил ему заранее припасенную кость — собака пару раз взлаяла, потом удовлетворенно заработала зубами. Когда парни вошли во двор, даже завиляла облезлым хвостом. Наверно, выпрашивала добавку. Сильный удар дубинкой свалил ее на землю — подергала задними ногами, поскулила и отошла.

Висячий замок на входной двери сопротивлялся недолго. Отмычками налетчики не воспользовались — поддел Желток его фомкой, дернул посильней

— все проблемы.

— Пока мы с Хмырем станем шмонать следи за улицей. Не выставляйся — присядь около крылечка. Появится кто — стукни в дверь — услышим. Не вздумай уснуть, падло гнилое, зубы повыдергиваю через задницу!

В очередной раз покорно кивнув, Доходяга присел на указанном месте. Страх прошел, сменившись уверенностью и гордость. Райка права, теперь он — настоящий мужик, которым можно гордиться, полноправный член нищего сообщества.

Размышления прервал появившийся на улице пьяный мужичонка. Выпитая водка бросает его из стороны в сторону, собаки в соседних дворах заходятся от злобного лая. Марк хотел было стукнуть в дверь, но передумал. Пьянчуга миновал бабкину калитку и свалился возле забора.

Через час появились Желток и Хмырь. Желток тащил огромный узел, в котором, наверно, не только иконки — все мало-мальски ценное. Хмырь шел налегке, если не считать древнего чемоданчика.

— Почему не предупредил, дерьмо собачье? — прошипел Желток при виде спящего под забором алкаша. — Гляди, фрайер, дождешься!

— Не штормуй, дружан, — успокоил вожака Хмырь. — Доходяга сделал, как надо. Лягавые подумают, что хату ограбил пьяный. Пока раскрутят — сколько пройдет времени!

Желток подумал, подвигал густыми бровями и… расхохотался.

К четырем утра тройка грабителей так же осторожно пролезла в лаз…

Райка не спала — беспокойно бродила по подвалу, втихомолку материлась. Увидев целого и невредимого Доходягу, обрадовалась, принялась дрожащими руками ощупывать его.

— Ну, гляди, падло, — не глядя на Желтка, зашипела она Хмырю. — еще раз омманешь — ноги повыдергиваю. Чего удумали, паскуда, мальчонку подставлять!… Пойдем баиньки, котеночек, — замурлыкала она, не выпуская Марка из объятий. — Я тамочки все постелила, сготовила. Попьешь тепленькое молочко и — на боковую. Притомился, небось, мальчонок, измучили тебя енти нелюди…

Марк пытался отбиться, вырваться из крепких, неженских объятий, но Вездеход не выпускала. Продолжая сюсюкать и тискать, повела его в каморку.

— Получай свою драгоценность, лярва, — покривился Желток. — Пользуйся. Нам с Хмырем не до отдыха — Заяц ожидает.

— Проваливайте хоть к Зайцу, хоть в преисподнюю. Еще раз уведете дитятю — так отделаю, что с месяц не сможете ни лежать, ни сидеть.

Посмеявшись над угрозами влюбленной уродины, налетчики снова полезли в лаз…

Каморка — в полутьме, догорает последняя свеча. На краю топчана — кружка с полоком, ломоть черняшки. Есть Марку не хочется, он все еще вспоминает первое в своей жизни «дело», но Райка чуть ли не силком заставила его выпить молоко и поесть хлебца.

— Мало кушаешь, мужичок, оттого и худенький, — приговаривала она. — Откудова силушка возьмется? Погоди, завтра сварю кислых щец, пожарю свининку… Теперича, скидавай кофтенку и портки — пора поспать.

Обычно нищие спят на раздеваясь, сама Вездеход тоже укладывается в одежде. Марк удивился неожиданной прихоти воспитательницы.

— Зачем раздеваться? — заикнулся он. — Никогда раньше…

— Так то было раньше, а теперича ты устал, телу надобен отдых… Кому говорено?

Не дожидаясь, когда «сынок» начнет раздеваться, дунула на почти догоревшую свечу, стащила с него кофточку. Брюки Марк стащил сам. Когда он забрался под одеяло, Райка улеглась рядом. Крепко обняла, прижала к тощей груди. Жар, исходящий от ее тела, быстро согрел парнишку.

— Теперича расскажи куда тебя водили енти нелюди, что ты там делал?

Почти не заикаясь, он не торопясь передал подробности ночного рейда. Не забыл упомянуть о пьяном мужике, храпевшем под забором, о роли, которую ему отвел находчивый Хмырь. О своем позорном страхе — ни слова.

Грабеж не удивил женщину — все обитатели подвала промышляют воровством. Ее интересовала опасность, которой «сынок» подвергался. Вдруг появились бы лягавые, связали Марка, отвезли в тюрьму?

Когда, наконец, Доходяга завершил повествование, она принялась хвалить его, обещать, что больше на шаг от себя не отпустит. И ласкала, ласкала, оглаживая тщедушное тельце.

Неожиданно Марк ощутил возбуждение. От ласкающих ладоней женщины исходило не только желанное тепло, они таили в себе нечто другое, еще незнакомое мальчишке. Дыхание его участилось, трусы стали тесными. Застыдившись, он попытался повернуться к Райке спиной, согнуть в коленях подрагивающие ноги.

— Чегой ты? — удивилась она. — Рази неприятно?

— Не надо, — взмолился, вырываясь из женских объятий, Марк. — Прошу, не надо!

— Ну, ежели противно, — с обидой прошептала Вездеход. — Тады спи.

В последний раз провела ладонью по мальчишескому тельцу — от груди до коленей. Неожиданно натолкнулась на выпирающие трусы. Отдернула руку, будто прикоснулась к раскаленной сковороде.

— Ого! Кажись, в прошлый раз я не попутала ромсы, ты уже не малолеток

— взрослый мужик.

В каморке — тишина, нарушаемая только частым дыханием Доходяги и невнятным бормотанием его воспитательницы. Прошло минут пятнадцать.

— Для мужиков терпеть такое очинно вредно, — раздумчиво шептала Райка.

— Все болячки — от воздержания. Надо бы найти тебе девку, которая поядренней, дак кто ж польстится на больного пацаненка? Нанять проститутку? А вдруг она заразит стыдной болезнью?

Нельзя сказать, что Марк был полностью несведущ в половых проблемах, он с интересом наблюдал за совокупляющимися собаками, однажды даже рискнул спросить у матери. Мальчишки-одноклассники на его глазах тискали девчонок. Однажды, ему довелось быть свидетелем не собачьей, человеческой «случки», когда вечером в темном скверике сосед по коммуналке подмял под себя немолодую женщину.

Но все это было с другими, а теперь и к нему пришло мужское желание. Сладкое и горькое, одновременно.

Райка прекратила бессвязно бормотать, заговорила четко и внятно.

— Конечное дело, девку я тебе подберу. Нынче, после войны, таких, охочих до мужиков хватает… А пока придется, не дожидаясь свежатинки, испробовать черствую черняшку. Не ради удовольствия — для здоровья. Повернись-ка ко мне, младешенек! Сичас покажу тебе настоящую бабу.

Не дожидаясь согласия или отказа, Вездеход насильно повернула парня к себе лицом, осторожно провела ладонью по вздыбленным трусам и вдруг с силой дернула их.

— Ложись на меня, милок… Да поскорей, пока не передумала, — шептала женщина. — Неужто еще бабу не пробовал, не знаешь куда пристроиться? — удивилась она. — Дай твою ручонку, неумеха… Вот так, чуешь мои ноженьки? Ага, чуешь… Теперича они разойдутся… Накося, пошшупай… Вот сюды и ложись.

Все остальное подсказала природа. Когда Марк, наконец, вошел в воспитательницу, она тихо ойкнула и смолкла. Больше — ни звука. А он будто взбесился. Все исчезло — и вонючий подвал, и темная каморка, и стонущие во сне нищие. Под ним послушное женское тело, его обцеловывают мягкие губы, женские руки обхватили за бедра — направляют, подсказывают…

— Прости, — прошептал он, неловко переваливаясь на свою половину топчана. — Ради Бога, прости…

— За што прощать-то? — удивилась женщина. — Енто я должна просить прощения — не сдогадалась раньше. Ты ж, бедный, мучился, а я, тупоголовая, не сообразила… Теперича, тебе полегче? — неожиданно поинтересовалась она.

— Полегче, — автоматически согласлся Марк.

— Тады спи, набирайся силенок. Сладкий ты ло невозможности, давно я так не тешилась…


С Марком произошла разительная перемена. Он перестал покачиваться, ходил уверенно, высоко подняв голову, заикается меньше, на обитателей подвала смотрит свысока. Вездеход уверяет — поправился, округлился. Однажды, когда Желток принялся в очередной раз ехидничать и подначивать, с такой яростью выбросил перед собой руку с ножом, что тот испуганно отшатнулся.

Сидя рядом с Хмырем на церковной паперти, Доходяга не сводил влюбленного взгляда с сидящей неподалеку Райки. Будто спрашивал ее о неведомом. Вездеход, привычно покачивая орущего младенца, понимающе улыбалась, согласно кивала. Соскучился, охальник?

Теперь вторая мамаша, казалась влюбленному парню самой настоящей красавицей. Уродливый шрам поблек, уменьшился в размерах, едва видные груди округлились, бедра превратились в приятные полуокружности, всегда растрепанные волосы напоминали изящную прическу.

Когда Хмырь исчезал на всю ночь по своим воровским делам, Доходяга, уже не стыдясь и не спрашивая разрешения наваливался на женщину.

— Испробовал женское мясцо, охальник. — смеялась Вездеход, охотно принимая на себя любовника. — В азарт вошел, антиллигент. Ишь, как стараешься… Токо не шибко усердничай — для здоровья вредно, вдруг какая болесть приключится?

Марк не отвечал — не до ответов, до боли сжимал женские груди, впивался затяжным поцелуем в искривленную шею, не входил в Райку — врывался. Она не сопротивлялась, не казалась холодной и равнодушной — тихо ойкала.

Как на грех, Хмырь покидал каморку не так часто, как хотелось. К тому же, не предупреждал на сколько времени уходит. Как то раз появился в самый разгар любовных упражнений. Хорошо еще, что настороженная Вездеход услышала шорох шагов и успела сбросить с себя Марка.

Дни шли за днями, недели цеплялись за недели. Марк не успокаивался, попрежнему использовал каждую минуту отсутствия Хмыря. Счастливая Райка уже не упоминала о необходимости подыскать ему девку «поядренней», считала себя единственной повелительницей «сынка».

В один из холодных зимних вечеров, устроив голову удовлетворенного любовника на своей груди, разговорилась.

— Ну што за разнесчастная житуха у бабы! Мужик потешил тело и душу и — в сторону. А она стережется как бы не затяжелеть, не родить младенчика. Какая уж тут сладость? А с таким азартным как ты, попасться — плевое дело… Гляди-ка, сызнова наготове, — удивилась она, бесстыдно ощупав Марка. — Когда токо угомонишься?

Продолжение непонятного разговора — через десять минут, когда Доходяга, вторично за ночь, перевалился с Вездехода на топчан.

— О чем ты? — утихомирив дыхание, спросил он. — Так уж устроено природой…

— О чем, спрашиваешь? — подняла голову и прошептала на ухо парню.

— Неужто не понял? Затяжелела я…

Марк растерялся. Посочувствовать или порадоваться? Главное, не обидеть, не оскорбить. Но ничего этого от парня не потребовалось — женщина как бы просто поставила его в известность о предстоящей перемене в ее жизни.

— Ничего страшного, — успокорительно отреагировал он. — Родишь — вырастим, воспитаем. Попрошу батю, он вытащит нас из этого вертепа, устроит на жительство в какую-нибудь деревушку. Зарегистрируемся, пойдем работать, жизнь наладится.

Полузакрыв глаза, ласково поглаживая лежащую на ее груди голову паренька, Вездеход слушала его и насмешливо улыбалась. Наивный интеллигент, еще — малыш, не понимает, что отец не позволит ему жениться на уродливой немолодой бабе, бывшей проститутке. Ни за что не разрешит.

На следующий день произошло то страшное, чего так боялась Райка.

Сразу после обеда, когда поток богомольцев иссяк, Хмырь перестал кривляться. растолкал по карманам подаяния. Повернулся к «ученику».

— Все, Доходяга, линяем. Желток велел привести тебя.

Под удивленными взглядами старух, пораженных неожиданным выздоровлением несчастного мальчика, он, не церемонясь, схватил ничего не понимающего Марка за рукав и потащил за собой.

— Гляньте, люди добрые, это ж вовсе не больные!

— Вымогатели!

— Притворы!

Кой у кого из мужиков зачесались кулаки, женщины навострили отточенные в схватках с соперницами коготки. Пришлось Марку не сопротивляться и не отказываться — спасаться. Краем глаза он видел, как заметалась Вездеход, Но с дорогостоящим младенца на руках за резвыми пацанятами не поспеть.

Волоча за собой Доходягу, Хмырь нырнул в подворотню, пробежал по малолюдному двору и выбрался на другую улицу. Подростки остановились, перевели дух.

— Что за срочность? — недовольно спросил Марк, пфтаясь освободиться из цепких рук наставника. — Никуда не пойду!

— Захотел — под молотки? Так мы с Желтком быстро организуем. Спрашиваешь куда? Желток прислал с пацаном маляву — наклюнулось выгодное дельце. Как в прошлый раз постоишь на стреме — две косые в кармане. Иди плохо, а?

— Почему днем?

— Вечером тебя Вездеход пасет. Хай поднимет — лягавые оглохнут. А так посидим на одной хате, почифирим до вечера. Не штормуй, парняга, не гони волну — все в цвете будет.

В конце концов, Доходяга покорился судьбе, перестал думать о побеге и обреченно поплелся рядом с Хмырем. Ничего страшного не произойдет, уговаривал он себя, Райка поворчит, поскрипит и уймется. А когда он принесет купленные на заработанные деньги колечко и бусы — бросится на шею, обцелует, заласкает.

Представил себе заманчивую картиночку и на душе полегчало.

Добрались они до окраинной избушки только около шести чесов вечера. Хозяин — угрюмый вдовец, который за все время знакомства ограничился двумя-тремя словами, кивнул на дверь и продолжил отесывать сучковатое бревно.

Изба подстать старику — вонючее медвежье логово.

В горнице шестерок уже ожидал Желток.

— Думал, лягавые повязали, — недовольно пробурчал он. — Садитесь на трамвай, — кивнул он на давно немытую скамью. — Побазарим. Ништяк, времени навалом… Прогуливались, фрайера?

— Не, — замотал Хмырь кудлатой головой. — Не гуляли. Вездеход пасла своего хахаля, вот и пришлось рвать когти прямо от церкви. В рванных лепенях, — продемонстрированы дырявые пиджачишки, под которыми — голое, разукрашенное нарисованными язвами тело. — Что делать?

— Так и знал, что тощая лярва не пустит полюбовника, — засмеялся Желток. — Захватил с собой приличные прохаря и целые лепеня… Переоденетесь, почифирим, перекинемся в стиры. Выход — в одинадцать. Ништяк, успеем.

— Что за дело? — осторожно поинтересовался Хмырь. — Опять иконки?

— Кое-что подороже. Заяц дал наводку на одну старуху. Не то бывшая балерина, не то певичка. Короче — шкура. Сидит дома, будто курица на яйцах, стережется. Пищу ей правнучка таскает. Через день. Вчера доставила. У старухи золотишко водится, камушки, облигации. Вот мы и наведем шмон.

— Так она ж стережется?

— До чего же ты ушатый, Хмырь. А для чего мы тащим с собой ходячего мертвяка, — пренебрежительный кивок в сторону молчащего Доходяги. — Какая баба устоит, чтоб не пожалеть?

Желток отвернулся от непонятливого кореша, принялся инструктировать Доходягу. При этом больно тыкал острым пальцем ему под ребра…

В половине двенадцатого ночи налетчики стояли на лестничной площадке перед оббитой дермантином дверью. Желток и Хмырь прижались к стене, Доходяга по сигналу вожака нерешительно нажал на кнопку звонка. Молчание. Вторичное нажатие, более продолжительное. За дверью — шарканье тапочек.

— Кто там?

— Извините, тетенька, — пропищал Марк. — Маманя — в обмороке, задыхается. Можно позвонить — вызвать Скорую?

Минутное молчание. Старуха не знает, как быть, открывать, помочь несчастному мальчику или не открывать. В конце концов, милосердие оказалось сильней осторожности. Дверь открылась.

— Проходи, позвони. Только недол…

Договорить не успела — сильный толчок отбросил ее вглубь прихожей. Желток принялся связывать полотенцем руки, Хмырь пытался заткнуть рот старухи заранее подгоовленным кляпом. Та вертела головой, неожиданно пронзительным голосом кричала.

— Помогите, убивают! Караул! Люди добрые!

— Ах ты, старая шлюха! Получай!

Разьяренный Желток ударил ножом. Брызнула кровь. Старуха захрипела и осела на пол. Марк тоже сполз по стене, его вырвало. В беспамятстве растянулся на полу рялом с мертвой старухой.

Он не чувствовал, как Желток аккуратно протер рукоять окровавленного ножа, вложил в его руку.

— Рвем когти, кореш, — прохрипел он Хмырю. — Дерьмовая артистка весь дом подняла — вот-вот лягавые заявятся.

— А как же он?

— Антилигент? Пусть потрет бока на нарах, похавает тюремную баланду…

Примчавшийся по телефонному звонку соседей милицейский наряд увидел труп женщины и лежащего в обмороке щуплого подростка. В его руке крепко зажат окровавленный нож. Все ясно, никаких проблем — убийца рядом со своей жертвой. Почему в обмороке — никого не интересует.

Следствие длилось сравнительно недолго — чуть больше полугода. Учитывая возраст подсудимого суд определил — десять лет на ушах.

Это и была первая ходка сына фронтового старшины на зону…

А через три месяца после суда, во время очередной встречи с хозяином Заяц собщил ему потрясающую новость. Сын Сидякина отбывает срок на Севере, его шлюха неожиданно родила, во время родов скончалась.

— Невесть-что приключилось с бабой, — недоуменно пожимал узкими плечами старший надсмотрщик. — В одночасье опрокинулась. Токо и сказала

— сынок Доходяги, передайте его деду… Вот я и выполняю.

На следующий же день Сидякин отправился в роддом. С трудом, позвякивая медалями, потрясая ветеранским удостоверением, добился своего.

Внука нарек Ефимом…

Романов закрыл тетрадь, потянулся до хруста в суставах. Потер уставшие глаза. Теперь понятно упорное нежелание Ефима Марковича открыть адрес деда, тем более знакомить его с частными детективами. Вдруг бывший старшина разоткровеничается, откроет тайну рождения внука?

Роман, улыбаясь и негодуя, походил по комнате. До чего же переплетаются человеческие судьбы! Возбужденный прочитанным мозг не желал успокаиваться. Спать не хотелось.

Частный детектив снова уселся за стол, покопался в бумагах Видовой. Извлек заклеенный конверт с адресом деда. Наверно, Клавдия раздумала отправлять его, но, на всякий случай, сохранила…

Глава 23

«… я долго колебалась, снова и снова перечитывая коротенький список подозреваемых. Вычеркнут разведчик Фоменко, поставлены два вопросительных знака рядом с фамилией рядового Кочерыгина, округлен черным фломастером ездовой Хомяков. Нетронутой осталась одна единственная фамилия — телефонист Яковлев. Если и он с»умеет доказать свою невиновность, круг замкнется. Останется Прошка Сидякин…"

Из неотправленного письма Клавдии Терещенко.

Поездка к бывшему батальонному телефонисту была отложена. Сначала — на месяц: свадьба — далеко не простое мероприяие, она требует серьезной подготовки. Потом — на полгода: молодые жили то у родителей Натальи, то у Клавдии, долго и нудно решался вопрос об их постоянном местожительстве. Наконец — на неопределенный срок. Беременность новобрачной из догадки превратилась в реальность — живот рос с удивительной быстротой.

Нельзя сказать, что Клавдия перестала надеяться отыскать убийцу мужа — она жила этой надеждой, дышала ею. Случайная встреча в кафе с Прошкой, совместное чаепитие на кухне — все это позволило ей проверить главную версию, убедиться в ее состоятельности либо абсурдности.

Не получилось. То, что Сидякин, услышав тихий, острый, как лезвие бритвы, вопрос: «За что ты убил Семенку?», отшатнулся и побледнел, еще ни о чем не говорит. Это может быть и реакция ни в чем неповинного человека на чудовищное обвинение, и признание.

Окончательную точку ставить рано. Предстоит не менее напряженная беседа с Яковлевым. Она может либо подтвердить подозрения вдовы либо опровергнуть их.

А Карп, похоже, начисто позабыл о задуманной поездке в Коломну — он не мог надышаться на беременную жену. По утрам носил ей в постель поднос с завтраком. Бережно поддерживая под локоть, выводил на непременную прогулку. Вечерами читал легкие рассказы, говорил только на приятные темы.

Наконец, Наталья родила. Легко и безболезненно, будто не рожала — освобождалсь от груза. Появилась девочка — крошечная, пухленькая. По настоянию матери ее назвали Ольгой.

Казалось бы, наступило время для задуманной поездки к Яковлеву. Но Карп слышать ни о чем не хотел — как оставить жену и дочь? Клавдия не настаивала, делала вид — понимает сына. На самом деле, про себя, возмущалась. По ее мнению, мужик всегда должен оставаться мужиком, а не подстилкой под ножками женщины. Как бы она не была любимой и желанной.

Прошло еще полгода.

В июне Карп, наконец, вспомнил о запланированной поездке. Наталья с Оленькой — на родительской даче, особо срочных дел не предвидится.

— Как у тебя с работой, мама? — спросил он вечером, отрываясь от газеты. — Можешь выкроить денек?

— Зачем? — Клавдия вопросительно вздернула стрельчатые брови. — У тебя

— проблемы? Чем могу помочь?

— Проблемы у нас общие, — рассмеялся Карп. — Если не ошибаюсь, мы хотели навестить твоего бывшего фронтового сослуживца… Забыл его фамилию…

— Яковлев, — тоже рассмеялась Клавдия. — Не умеешь притворяться — весь в отца. Завтра поедем — сейчас позвоню главврачу, он не откажет.

Главврач действительно не отказал, даже предложил недельный отпуск. Опытную и знающую медсестру в поликлинике уважали, всегда шли навстречу. Клавдия отказалась от отпуска, ограничилась тонким намеком на возможное отсутствии на работе и послезавтра.

— Все, сын, разрешение — в кармане, — со вздохом облегчения, весело проинформировала она. — Два дня гуляем. Что оденешь? Костюм с галстуком? Сейчас поглажу, почищу, приготовлю.

До чего же ей хотелось, чтобы Карп выглядел солидным человеком, чтобы бывший телефонист позавидовал убитому отцу и вырастившей такого сына матери!

— Ничего не нужно, мама, — спортивный костюм, кеды.

Спорить, доказывать — бесполезно, характер у Карпа отцовский, два раза не повторяет.

Утром поднялись в половине шестого. Поездка дальняя, не стоит терять дорогое время. Пока Карп на балконе делал обычную пятнадцатиминутную зарядку, Клавдия быстренько организовала сытный завтрак, приготовила в дорогу несколько бутербродов…

Вагон поезда — полупустой. Утром основной поток пассажиров — в Москву, на работу, вечером — в обратном направлении. Возле дверей устроилась веселая компания — шесть уже поддатых парней играют в карты. Вернее, играют четверо, двое подсказывают, подсмеиваются, под прикрытием столика разливают по стаканам вонючий самогон. По вагону плывет густой, грязный мат.

В противоположном конце, подальше от веселой компании, устроились две бабуси с корзинками, закрытыми марлей. По другую сторону прохода — немолодая женщина с шаловливым пацаном на руках. Рядом с ней — бородатый старик. Тихо разговаривают. Посредине вагона — крепкий седоголовый мужчина с развернутой газетой. Внимательно читает, при особенно вычурных матерках выпивох досадливо морщится. Но не пытается усовестить матерщиников, видимо, знает — бесполезно.

— Карпуша, может быть, перейдем в другой вагон?

Сказано не с испугом — просто интересно, как отреагирует сын. Семенко, конечно бы, воспротивился, он был такой — бесстрашный.

— Ничего ужасного, мама. Ребята решили порезвиться, каждый волен отдыхать по своему.

Клавдия удовлетворенно кивнула и первая пошла по проходу. Устроились Видовы неподалеку от картежников. Будто бросили им вызов. Между ними и теплой компанией — один только седоголовый. Карпу показалось, что тот бросил на новых соседей оценивающий взгляд, скупо улыбнулся и снова загородился газетным листом.

Паровоз несколько раз прогудел и тронул с места короткий состав пригородного поезда. В окне побежали, быстро меняя друг лруга, красочные картинки полей, перелесков, речек, деревушек. Будто включили кинопроектор.

Парням надоели карты, запас самогона, прихваченный в дорогу, иссяк. Захотелось более интересного времяпровождения, одолела скука.

Широкоплечий верзила оглядел вагон, безразличным взглядом прошелся по бабусям, старику с женщиной, осмотрел седоголового. Наверно, ни один из них не привлек особого внимания. А вот пожилая женщина и подросток почему-то явно его заинтересовали.

Пошептавшись с друзьями, он поднялся и, прокачиваясь, направился к Видовым. Придерживаясь за спинку скамьи, остановился в проходе, скривил мокрый, губастый рот.

— Кореш, позычь филки на пузырь, — неожиданно тонким голосом попросил он. — Понимаешь, водка закончилась, а выпить еще охота. Не сумлевайся, завтра возверну должок, за мной не пропадет.

Дружный хриплый хохот наглядно продемонстрировал, что никакого возврата долга ожидать не приходится.

Карп скупым не был. Мог отдать нищему попрошайке последнюю рублевку, стипендию вручал матери, оставляя себя только на проезд в институт. Но издевательский гогот выпивох и наглое выражение лица верзилы обозлили его.

— Работать нужно, а не бездельничать. Тогда и милостыню просить не будете.

Упоминание о милостыне взбесило «просителя». Большой, мозолистый кулак с силой ударил в лицо подростку, но в лицо не попал — прошел в нескольких сантиметрах. Карп никогда не учился на курсах восточных единоборств, не учавствовал в драках сверстников — завидная реакция пришла к нему невесть откуда, скорей всего — от отца.

Нападающий не удержался на ногах — навалился на Клавдию. Та непроизвольно охнула, попыталась оттолкнуть парня, но разве под силу слабой женщине справиться с таким верзилой?

Помог Карп. Резкий удар в подбородок отбросил пьянчугу в проход, второй

— ребром ладони по шее — заставил захлебнуться.

— Гляди-кось, наших бьют! — заорали друзья верзилы. — Лупи фрайера, братва!

Толкаясь в проходе, мешая друг другу, пьяная орава двинулась на Карпа, размахивая кулаками и поливая его злым матом. Поверженный главарь, наконец, поднялся с пола, потирая шею, отодвинулся в сторону, освобождая дорогу «свежим силам». Похоже, он не испытывал особого желания вторично нарываться на болезненные удары Видова.

Седоголовый отложил газету, но со скамьи не поднялся — с интересом следил за развитием событий. А вот обе бабки, старик и женщина с ребенком поспешно выбрались в тамбур.

Оберегая мать, Карп выскочил в проход. Подпрыгнул и встретил первого противника ударом ногой в грудь. Падая, тот свалил узкоплечего приятеля. Третий не успел прийти на помощь опозоренным корешам — седоголовый резко ударил концом ботинка ему по колену. От резкой боли тот вскрикнул и рухнул на скамью.

Мужчина выбрался в проход и встал рялом с Карпом.

— Молодец, парень! Таких мордоворотов словами учить — зряшный труд. Кулаками нужно… Правильно, молодец! — одобрил он, когда Карп припечатал ожившему первому парню под вздох. — Толково действуешь, с умом!

Трудно сказать, кто одержал бы победу в вагонной схватке. У обозленных выпивох в руках появились ножи и кастеты. Немного отрезвев они изменили тактику — двое продолжила наседать в проходе, трое, прыгая через спинки скамей, пытались зайти с тыла. Положение спасли два милиционера. Скорей всего их вызвал догадливый старикан.

— Линяй, братва — лягавые!

Прихрамывая, держась руками за ушибленные места, толкая друг друга, пьяная компания убралась через тамбур в соседний вагон. Один милиционер побежал за ними, второй подошел к победителям.

— На лицо нарушение общественного порядка, — козырнув, сухим голосом пред"явил он обвинение. — Прошу — документы.

Карп хотел было достать из кармана пиджака паспорт, но седоголовый повелительным жестом остановил его. Показал стражу порядка краснокожую книжку. Тот внимательно прочитал, сверил наклеенную фотокарточку с оригиналом. Почтительно взял под козырек.

— Извините, товарищ капитан. Порядок есть порядок.

— Понимаю. Ничего страшного. Вы правильно поступили.

Ободренный похвалой сержант расплылся в довольной улыбке.

— Хулиганствует молодежь, вот и приходится… Хорошо, мы во время подоспели…

— Не обольщайтесь, сержант, мы и без вашей помощи справились бы. Тем более, с таким помощником.

Капитан поощрительно потрепал Карпа по плечу. Тот отодвинулся терпеть не мог фамильярности. Даже от матери. А тут — посторонний человек.

— Свободны, сержант. Спасибо за помощь.

Милиционер, еще раз откозыряв, поспешил вслед за товарищем.

Седоголовый перебрался на скамью Видовых. Вежливо поздоровался с Клавдией, посчитав долг культурного человека выполненным и повернулся к Карпу.

— Работаешь? Учишься?

— Студент. Юрист. В этом году защищаю диплом.

Выдал все, чем может поинтересоваться капитана. Полуофициальным тоном. — Превосходно! — почему-то обрадовался тот. — Получается — коллега?

После диплома — сразу к нам, в уголовку. Работа интересная, а к опасностям, судя по стычке с пьяными мордоворотами, тебе не привыкать. Так или ошибаюсь?

Карп пожал широченными плечами. Дескать, думайте, что хотите.

— Понятно. Где учился единоборству?

— Нигде. С детства терпеть не могу драк. Здесь — так получилось.

— Только не думай, что приглашаю в уголовку из-за крепких кулаков и мгновенной реакции. Придешь к нам — проверим, как мозги шевелятся: со скрипом или нормально. Вот такие-то дела, ладушки, полны кадушки!

Капитан вырвал из записной книжки листок бумаги, что-то написал. Протянул студенту.

— Возьми на всякий случай номера телефонов: служебный и домашний. Надумаешь пообщаться — буду рад… Хороший сынок у вас, мамаша, нынче таких немного… Ох ты, черт, забыл представиться! Кашлов Тимофей Иванович. Сыскарь или как сейчас любят именовать милиционеров — лягавый… Моя остановка. До встречи.

Сильно сжал широкую руку Карпа, неуклюже поклонлся Клавдии и ушел.

Мать и сын помолчали. Таясь Клавдия положила под язык таблетку валидола. Недавняя схватка не прошла для нее безболезненно. Карп сделал вид — не заметил. Стареет мать, как же быстро она стареет!

— Неужели пойдешь работать в уголовный розыск? — в голосе — плохо скрытая тревога. — Учти, это очень и очень опасно.

— О чем говоришь, мама? В нашей житухе — сплошные опасности. Забраться под одеяло и щелкать зубами? Уволь… Что касается уголовки — подумаю, торопиться не буду.

Но по лицу сына женщина поняла — решение уже принято: получит диплом и в тот же день позвонит Кашлову.


По сведениям, полученным от Нечитайло, бывший телефонист жил в центре города. Улица Коммунистическая. Видовы нашли ее без подсказок. Нужная квартира — на шестом этажа. Оббитая темнокоричневым дермантином дверь, металлическая табличка с выгравированной надписью — «Яковлев Н.П». Сколько же ему лет? Василий обмолвился — во время разгрома вражескими истребителями батальонной колонны было восемнадцать. Значит сейчас — за тридцать. Возраст не пенсионный, зрелый мужик.

Дверь открыла полная женщина в домашнем халате, с накрученными бигудями, прикрытыми цветастой косынкой. Не спросила кто и по какому поводу, только удивленно вздернула выщипанные брови.

— А я думала сын пожаловал, — не приглашая войти в прихожую, разочарованно проговорила она. — Сбежал с лекции и нацелился на любимый диван… По какой нужде пришли?

— К Николаю Павловичу.

— У него, между прочим, приемные дни в понедельник и четверг. И посетителей он принимает не дома — в райкоме.

Явное пожелание убираться по добру, по здорову! Хозяйка даже взялась за ручку открытой двери — вот-вот захлопнет перед носом. И это называется культура поведения? Будь на ее месте Клавдия, пригласила бы в гостиную, распросила.

На щеках вспухли красные пятна. Карп шагнул вперед, собираяь « защитить» мать, но Клавдия жестом остановила его.

— Спасибо за информацию, — поблагодарила она, вложив в благодарность солидную порцию сарказма. — Будьте добры, подскажите, как найти райком партии? Мы в Коломне впервые.

— Как везде, в центре города. Но, повторяю, сегодня — не приемные день, зря потеряете время.

Дверь захлопнуась.

Действительно, отыскать райком не составило труда. Технический секретарь, дама бальзаковского возраста, почти слово в слово повторила то, что сказала жена второго секретаря: приходите завтра, желательно, во второй половине дня, сегодня Николай Павлович занят другими делами

— готовится к заседанию бюро.

— Не могу завтра — мы приехали из Москвы, пришлось взять отгул, — не отступила Клавдия. — Передайте Николаю Павловичу, что его хочет повидать товарищ по фронту.

Магическое слово «фронт» мигом вызвало на сухом лице секретарши приветливую улыбку. Встречи фронтовиков — нечто святое, откажешь настырной женщине — узнает Яковлев, устроит грандиозный разнос.

— Присядьте, попробую доложить.

Взяв с пустого стола красную папку с бумагами, она прошла в кабинет.

Через несколько минут из кабинета поспешно вышел Яковлев. Клавдия, конечно не узнала его — мыслимое ли дело запомнить шестьсот красноармейцев и командиров! А вот бывший связист сразу узнал батальонную фельдшерицу, расплылся в радостной улыбке.

— Ба, Клавдия Ивановна! Дорогая! Нисколько не постарела, все такая же молодая и красивая! Не зря вечный комбат тогда положил на тебя глаз! Проходите, присаживайтесь… Лида, сообрази кофейку!

Усадив дорогих гостей за приставной столик, покаянно развел руками.

— Не мешало бы принять по сотне фронтовых граммулек, да вот незадача

— мы боремся за абсолютную трезвость. Не гоже секретарю райокома нарушать директивы ЦК. Вот вечерком дома, под прикрытием жены, обязательно примем… Как живешь, дорогая фронтовичка?

— Нормально… Скажи, Николай Павлович…

— Какой еще Николай Павлович? — возмущенно воскликнул секретарь. —

Для тебя я — телефонист Колька… Кто этот молодой человек можешь не объяснять. По внешности видно — сынок Видова… Будем знакомы, — протянул он Карпу пухлую потную руку. — Я с твоим отцом рядышком сражался до самой его гибели. Помню, перебьет снарялом кабель — капитан кричит, матерится. Колька, туда тебя и сюда, бегом на линию, связь нужна! А я что — простой красноармеец, сказано — сделано…

Привыкший к докладам и выступлениям перед публикой партийный босс говорил не останавливаясь. Воспоминания о фронтовых буднях изливались из него прямо-таки полноводным потоком. Попытки Клавдии вставить хотя бы одно слово напоминали наспех насыпанную плотину, которую мгновенно размывает бурлящая вода.

Наконец, она воспользовалась секундным перерывом, когда рассказчик пригубил пятую по счету чашку кофе.

— Скажи, Коля, ты помнишь в сорок третьем мессеры разгромили батальонную колонну?

— Конечно, помню. Тогда и погиб мой командир, твой муж. Страшный день. Сколько ребят полегло. А все почему — не продумали высшие командиры воздушного прикрытия… Вообще-то, судить сейчас легко, тем более, с позиций рядовых участников происшедшей трагедии.

— Кто мог выстрелить в капитана? Ведь расследование показало, что погиб он от очереди из нашего автомата.

Клавдия напряженно следила за лицом Яковлева. Как он отреагирует на подспудно пред"явленное обвинение — виновато отведет узкие глаза или недоверчиво поморщится? Ничего подобного — секретарь удивленно вздернул густые брови.

— Разве? Слышал, конечно, от солдат ничего не скроешь, но не поверил. На грубого комбата многие точили зубы, но чтобы убивать — не верю. Что-то смершевцы тогда перемудрили.

— Не перемудрили, — не отступала Клавдия. — Кто-то пустил очередь в Семена — это неоспоримо. Как думаешь, кто?

Яковлев поставил на блюдечко опорожненную чашку. Задумался.

Заботливая секретарша принесла полный и тарелку с печеньем. На цыпочках покинула кабинет.

— Тогда было не до разглядываний — спрятал голову за бугорок, зад, извини, — под кустик и дышал через раз. Смерть-то свистела, визжала над головой. Спрашиваешь, кто? Хрен его знает.

Он отодвинул чашку, грузно поднялся, походил по комнате. Видовы следили за ним, затаив дыхание.

— Вот что, Клава, перестань валять дурака. Думаешь, я застрелил комбата, да? Зря так думаешь. Прежде всего, у меня был не автомат — винтовка. Потом — какой смысл убивать командира, который мне ничего плохого не сделал. Понимаешь — ни-че-го! Впрочем, более подробно обсудим этот вопрос дома.

Рывком придвинул белый телефон, быстро набрал номер.

— Надя? Ко мне пожаловала фронтовая подруга. Накрой стол, приготовь хорошую закуску. Остальное — за мной.

Не дожидаясь согласия либо возражения, бросил трубку.

Еще раз встречаться с неприветливой особой не было ни малейшего желания.

— Прости, Коля, но мы с Карпом прямо сейчас уедем в Москву. Дела.

Яковлев хотел возразить, настоять на своем, но неожиданно ожил второй телефон — красного цвета. Не орал взбаламошно — таинственно мурлыкал. Яковлев извинительно пожал полными плечами, поспешно снял трубку.

— Слушаю… Да-да, непременно буду… В восемь вечера… Спасибо за приглашение, — осторожно положил трубку, извинительно развел руками.

— Видишь, Клавдия, какая жизнь у партийных работников? Начальство приказало быть на общезаводском торжественном собрании. Если хотите остаться в городе — устрою бесплатный номер в нашей гостинице…

— Спасибо. Но ты еще не ответил на еще один вопрос. Кого подозреваешь? Фоменко не захотел брать грех на душу, Яковлев выразился более интеллигентно.

— По-моему, комбата застрелил старшина Сидякин. Почему так думаю?

Во первых, старшине больше доводилось общаться с грубым капитаном, значит, зародилось чувство недоброжелательности. Второе — Сидякин лежал на поле почти рядом с Видовым. И, наконец, третее: его чаще других вызывали особисты…

— Еще раз спасибо. Будешь в Москве — заглядывай… Приветливаясекретарша проводила гостей до выхода из здания райкома. Яковлев, судя по его поведению, непричастен к убийству Видова. Значит, из перечисленных бывшим начштаба батальона людей остается одна фамилия. Прошка. Старый друг и… недруг. Резоные доводы бывшего телефониста усилили смутную интуицию, наполнили ее реальным содержимым…


Карп не забыл случайного знакомства с капитаном уголовного розыска. Через неделю после защиты диплома он набрал номер телефона уголовки. Конечно, значительно лучше позвонить капитану домой, но это смахивает на поиски покровительства. Поэтому он выбрал официальный путь.

— Вас слушают?

Если судить по голосу, девчонке никак не больше семнадцати лет.

Неужели в таком серьезном и опасном учреждении работают дети? Представил себе длиноногую девчонку с пистолетом в руке преследующую матерого бандюгу и невольно улыбнулся.

— Мне капитана Кашлова.

— Тимофей Иванович — у руководства. По какому вопросу он понадобился? Может быть, я смогу вам помочь?

— Не сможете, — с раздражением выпалил Карп. — Мне нужен капитан.

— Тогда что ему передать?

— Спасибо, я перезвоню.

Выждав два часа, Видов снова подсел к телефонному аппарату. На этот раз ему повезло.

— Кашлов, слушаю вас.

Заранее заготовленные солидные фразы рассыпались на подобии неумело построеннного сооружения из костяшек домино.

— Наверно, вы забыли меня, столько прошло времени…

— Почему забыл? Мне по профессии забывать ничего не положено. Драка в вагоне между подвыпившими парнями и молоденьким студентиком. Не ошибся?

— Нет, не ошиблись. Меня зовут Карп Семенович.

— Даже Семенович, — рассмеялся Кашлов. — Значит, диплом — позади, можно готовить вам рабочее место? Все, времени на пустую болтовню у меня нет, завтра ожидаю к десяти утра… Нет, в десять не получится — приходите к обеду. Пропуск закажу. До встречи.

Ровно в час дня Видов вошел в указанный ему подъезд. На оформление пропуска ушло не больше десяти минут. Поднялся по лестнице на второй этаж, медленно, читая таблички на дверях, пошел по длинному коридору.

Он ожидал увидеть серьезных, озабоченных сотрудников с наплечными кобурами, некоторые — с перевязанными головами, подвешенными к шее раненными руками. Ничего подобного! Обычные парни в костюмах, при галстуках, смеются, перебрасываются шуточками, на новичка не обращают внимания. Много голоногих девчонок, перебегающих из кабинета в кабинет с папками в руках.

Обычный контора!

Перед указанной ему дверью остановился, оглядев пустующий коридор, поправил дурацкий, повязанный матерью, галстук, расправил плечи, придал лицу «самостоятельное» выражение.

— Разрешите?

— Проходи, дорогой, присаживайся.

Кашлов обедал. Если бутылку кефира и две булочки можно назвать обедом. Кивком предложил гостю разделить с ним трапезу, Карп отричательно покачал головой. Капитан не обиделся, не стал настаивать, быстренько прикончил последнюю булку, вытер носовым платком рот и пересел к письменому столу.

— Заявление принес?

— Нет…

— Вот малолетка на мою голову, — развел руками Кашлов. — Ладно, напишешь сейчас. Потом заполнишь парочку дурацких анкет, пройдешь собеседование у кадровиков, у руководства. Надеюсь, фото захватил?

Карп молча выложил парочку фотокарточек. Мать настояла. Недавний студент по неопытности обязательно не подумал бы.

— Вот и ладушки, полны кадушки, — весело продекламировал Кашлов. — Пошли к кадровикам.

Заявлением, автобиографией и анкетами не обошлось, кадровики потребовали направление из института, характеристики из деканата, от партиной и комсомольской организации, какие-то справки из милиции и домоуправления. Целых три дня Карп бегал по учреждениям, просил, доказывал.

Наконец, все формальности позади, новый сотрудник уголовного розыска занял указанное ему рабочее место. Как изящно выразился начальник отдела, новичка «пристегнули» к опытному сыщику.

Кашлов в иерархии угооловки не был ни старшим, ни младшим, никем не командовал, но и никому, кроме начальника отдела, не подчинялся. Работал по особому плану, о котором в Управлении мало кто знал. Так сказать, вольный охотник на особо опасных зверей.

Карп ожидал серьезных заданий, но вместо них — поручения найти в архиве уголовное дело, подшить бумаги, позвонить в отделение милиции или — в следственный изолятор, получить заключение экспертизы. Будто свежеиспеченный юрист вовсе и не сыщик — обычный, занюханный писарь, чиновник на побегушках. Даже сверхехидная девчонка, секретарша начальника отдела, пыталась командовать бесправным новичком.

— Карпуша, рыбонька, — напевала она, с"узив намазанные глазки. —

Слетай в экспедицию за почтой, сделай милость.

— А ты что станешь делать? — рычал Карп на подобии дворового пса, которому наступили на лапу. — Подпиливать когти или краситься?

— Хотя бы и так, — продолжала экзекуцию садистка. — Тебе полезно размяться, не то наживещь какой-нибудь остеохондроз… Кстати, хочу спросить: чем карп отличается от сазана? Слышала — количеством костей.

Ну, ладно, девчонка она и есть девчонка, глупо обижаться, а вот однажды в коридоре мимо Видова пробежал начальник отдела, веселый толстяк, совсем не похожий на сыщика.

— Как дела? — остановился он. — Подшиваем, регистрируем? Кашлов не обижает?

Пришлось Карпу изобразить такую же веселость. Будто он услышал смешной анекдот.

— Нормально. Регистрирую, подшиваю. Никто не обижает.

Или развеселый парнишка из другого отдела одних лет с Карпом. В курилке, с трудом удерживаясь от смеха, участливо спросил:

— Пистолет почистил? Говорят, сегодня намечена проверка личного оружия. Нарушителей ожидает отстранение от оперативной работы с переключением на… подшивку бумаг.

Расхохотался. Его поддержали прислушающиеся к беседе дружки. Карп выбросил в урну недокуренную сигарету, резко повернулся и ушел. Копаться в «уголовных» папках.

— Когда я займусь настоящим делом? — однажды, не выдержав, спросил он наставника. — Надоело — неваляшкой.

— Как это «неваляшкой»? — не понял Кашлов. — Ах, вот что ты имеешь в виду! Захотелось слежки, погонь, перестрелок, да? Рановато, милок, начинать нужно с малого. Вот освоишь «бумажную» науку, переключу на более серьезные задания. Усек или повторить?

— Усек, — все так же угрюмо признался парень. — И долго осваивать это самое… малое?

— Погляжу на твою активность… Кстати, заключение почерководческой экспертизы по делу Баяна получил?

— Да…

— Оформил, как положено? Подшил?

— Оформил… подшил…

— Вот и ладушки, полны кадушки, — удовлетворенно пропел Кашлов любимую «песенку». — Двигай дальше тем же макаром.

От ярости у Карпа кружилась голова, руки сжимались в кулаки. Кажется, все в уголовке издеваются над ним, и, в первую очередь, капитан, человек, который, по мнению Видова, обязан не просто учить, но и защищать от нападок сослуживцев своего ученика.

Видимо, Кашлов все же не забыл разговора с подопечным. Через три дня, в пятницу остановился перед рабочим столом Видова. Говорил без привычных «ладушек-кадушек», серьезно и веско.

— Завтра вечером поедем с тобой в одно место. Тамошняя милиция обнаружила малину блатных. Нечто вроде бандитского общежития. Подозреваю, что там могут оказаться наши «клиенты». Готовься.

В субботу Карп вместе с матерью собирался пройтись по магазинам. После обеда поехать на дачу, побыть с женой и дочкой до утра понедельника. Но не станешь же качать права, нажимать на всевозможные свободы, дарованные советскому гражданину конституцией. Если даже этот гражданин — сотрудник уголовного розыска.

Кажется, Кашлов ожидает взрыва возмущения или слезливых просьб освободить от намеченной операции — вон как смотрит из-под густых бровей. Набось, уже заготовил парочку воспитательных фраз. Не дождался, разочарованно что-то промычал и вышел из комнаты.

Выехали в половине одинадцатого вечера. Кашлов был на удивление многословен и весел. Будто едут они не на серьезную операцию — на шашлыки. Повторяя через каждую фразу любимое присловье о «ладушках-кадушках», ввел Видова в некоторые подробности предстоящего «дела».

Оказывается, в доме, стоящем напротив подвальной малины, проживает один собачник. Ни жены, ни детей — их заменял породистый пес со странной кличкой Чингиз. Обычно хозяин выводил на прогулку собачьего аристократа не позднее девяти вечера, но в этот день — то ли Чингиз съел что-нибудь несвежее, то ли приключилась желудочная болячка, — пес, вернувшись с прогулки, вторично принялся выть и царапать дверь.

Ничего не сделаешь, пришлось подчиниться.

Несмотря на строгие распоряжения районных властей, под выгул домашней живности использовался скудный скверик между домами. Пока Чингиз ставил собачьи метки возле каждого дерева, тщательно изучал другие, оставленные «коллегами», его хозяин сидел на пне и безучастно оглядывал знакомую картину отходящего ко сну жилого массива.

Вдруг к фасаду противоположного дома вышли двое. Подросток и женщина. Огляделись, посидели на лавочке. Потом подросток нырнул в приямок. Женщина, помедлив, последовала за ним.

Казалось бы, ничего удивительного, можно брать на поводок пса и двигать на покой. Но возле приямка появилмись еще две тени. Судя по росту — либо пацаны, либо низкорослые парни. Тоже осмотрелись, пошептались и нырнули в приямок.

Невольный свидетель таинственных исчезновений теней, как и положено законнопослушному гражданину, снял трубку и позвонил в местное отделение милиции. На всякий случай, оговорился, что имеет право на ошибку.

В милиции заинтересовались. Соответствено, провели предварительное расследование. С помощью дружинников и переодетых сотрудников. Все подтвердилось: в подвале — преступная малина.

— Мы с тобой, Карпуша, как бы на втором плане. Выпячиваться до поры до врвмени не будем. Поглядим на морды нищих, вдруг опознаем кого из них.

— Как опознаем? — удивился новичок. — Значит, вы знаете, кого искать?

— А как же, конечно, знаю. Вот гляди на фото и запоминай.

Широкоплечий парняга с лицом дегенерата. Щуплый пацаненок с острой, лисьей мордашкой. Хилый подросток, из тех, которых, как говорится, ветром качает…

— Это — рецидивист, грабитель, подозревается в нескольких убийствах. Кликуха — Желток, — отложил он фото низкорослого парня, перевернул вторую карточку. — Профессиональный попрошайка, подозревается в грабежах, хитрый, увертливый. Кликуха — Хмырь. А вот это — загадочная личность. Отсидел по подозрению в убийстве старухи четыре года, освободили по здоровью — последняя стадия туберкулеза. Кликуха — Доходяга. Вот такие ладушки, полны кадушки!

Операция прошла на высоком уровне. Милиционеры и дружинники окружили дом со всех сторон. Возможно, кроме подпольного лаза в приямке, существуют еще какие-нибудь ходы. Ворвались в подвал с главного, накрепко забитого, входа. Что тут поднялось! Лягавые! Женский визг, мужская матерщина, детский плач.

Милиционеры выводили из подвала оборванных нищих. Одни шли, покорно съежившись, другие упирались, изрыгали черные сгустки мата.

— Ага, вот и наши с тобой клиенты!

Кашлов незаметно показал майору, руководившему операцией на низкорослого парня и вьюноша, идущего за ним. В стороне качался худющий подросток.

— Желток и Хмырь — в розыске, а вот с туберкулезником я просто хочу побеседовать. Он многое знает.

— Кто?

— Доходяга. Настоящая фамилия — Сидякин…

Глава 24

«… случайно познакомился со следователем, ведущим уголовное дело по факту убийства Федора Семенчука. Обвинение пред»явлено деревенской самогонщице Фекле Надежиной. Она осуждена на десять лет, но следователь до сих пор сомневается. По его мнению удар ножом нанесен мужчиной незаурядной силы…"

Устранение «конкурента» откладывалось со дня на день, потом — с недели на неделю. В конце концов, счет пошел на месяцы. Основная причина не свойственной Сидякину нерешительности — постоянное пополнение спрятанного в подполье клада.

Теперь Заяц приносил драгоценные узелки не время от времени — постоянно. Конвейер, запущенный хитроумным Семенчуком, набирал обороты. Нищие оборвыши шныряли по Москве, высматривали богатые квартиры, следили за их владельцами. Добытые сведения тут же передавались более взрослым грабителям.

В свою очередь «надсмотрщики», число которых Федор довел до пятнадцати, следили за теми и другими, жестко пресекали своеволие, попытки утаить часть добычи. Самые злостные нарушители бесследно исчезали, остальные подвергались зверским избиениям и пыткам.

Ну, как тут нарушишь сложившуюся систему? Ведь устранив главное звено

— Федьку, волей неволей заставишь механизм работать на холостых оборотах.

Себе в убыток. Именно из-за боязни лишиться прибылей, а не из чувства жалости и боязни, откладывал Сидякин задуманное.

Потом — страшное известие, принесенное Зайцем. Сын — за решеткой!

— Почему раньше не цынканул? — сурово прохрипел Семенчук, фиксируя взглядом реакцию Сидякина. — Мы бы откупились.

— Дак, мне самому Желток трекнул после суда, — на всякий случай поднявшись с пня, стал оправдываться Заяц. — Рази я когда омманывал?

Врешь, паскуда, беззлобно ухмыльнулся Прохор, все обманывают и воруют — так уж построена житуха. На обмане и предательстве. Разве он, задумав отправить на тот свет единственного друга, не кривит душой?

— Все же сын… — заикнулся Федор.

— Сын, только — чей? Неизвестно от кого Галилея понесла, — знал, что возводит напраслину на бывшую жену, но нужно же чем-то оправдать равнодушие к судьбе сына! — Кто там только не побывал. Говорили, Нечитайло, начальник штаба батальона отметился, комбат тоже прыгал, а уж о красноармейцах и говорить нечего…

— Неужто была такой уж злой на любовь? — засомневался Федька. — Худющая, костлявая, а — гляди-ка, азартная. Ладно, друг, не штормуй, спасать или не спасать Доходягу — твои проблемы.

Идея, выданная Семенчуком, о «выкупе» зека не взволновала Прохора, наоборот, вызвала негодование. Ополовинить горшки с драгоценностями и ради чего — спасения хилого, больного пацана, которого только по недоразумению можно назвать сыном крепкого, подтянутого старшины? Нет, на это Сидякин ни за что не согласится.

Новое, еще более непонятное и нежданное известие заставило снова отложить визит к самогонщице. Последний для Семенчука.

Оказывается, старшина обзавелся… внуком. Вытирая сопливый нос и кривя тонкие губы в ехидной ухмылке, Заяц сообщил о том, что подстилка Доходяги разродилась, сама после трудных родов отдала Богу душу.

Эта новость взволновала Сидякина намного больше, нежели осуждение сына.

— В каком роддоме находится младенец? — погасив неожиданное волнение, спросил он. — Когда народился?

Заяц подробно описал месторасположение больницы, мало того, сообщил на каком виде транспорта добираться. Прохор аккуратно записал все это в записную книжку, с которой не расставался ни днем, ни ночью.

Дома, поймав за развеваюшийся подол бегающую по кухне Настьку, ввел ее в курс еще одних обязанностей. Кормить и беречь от болезней и других бедствий его внука.

Семенчук внимательно слушал, постукивая под столом деревянным протезом. Кажется, ему нравилась забота друга о наследнике.

— За уход за Ефимкой станешь получать больше. Намного больше. Но ежели не доглядишь и с пацаненком что-нибудь случится — на одну ногу наступлю, за вторую дерну. Вместо одной девки станет две.

Настька привыкла к вечным угрозам хозяев, поэтому ответила понимающей улыбочкой. Утвердительно кивнула — все будет в полном ажуре, и побежала в погреб за дополнительной бутылкой самогона. Радостное событие необходимо отметить…

Поздно вечером на последнем автобусе Прохор возвратился домой. С орущим свертком на руках…


Настька, будто бегун на дальние дистанции, получивший второе дыхание, моталась по дому и двору, стирала, победоносно поглядывая на любопытных соседок, развешивала пеленки. В солнечную погоду баюкала на крылечке розовощекого, пухлого младенца, поила молоком из бутылочки с натянутой соской.

Деревенские порешили — ни стыда у девки, ни совести. Другая бы хоронила свой грех, а эта выставляет его на показ. Со временем сплетницы успокоились, переключились на другие деревенские события.

Лето сменилось холодной тягучей осенью, пришла морозная зима, потом — бурливая весна. Отметили годовщину рождения Ефимки. Румяный пухлый малыш, радуя мужиков, бодро топотал по двору, со смехом гонял перепуганных кур, сражался с воробьями.

Сидякин все не мог решиться совершить задуманное убийство. При виде Семенчука, баюкающего пацаненка, в нем возникало нечто похожее на раскаяние и жалость. Он давил в себе эти чувства, про себя твердил, что убрать компаньона заставляет не жажда обрести богатство — зачем оно ему? — а желание обеспечить будущее Ефимки.

Между тем, Федька, не таясь от друга, начал заполнять уже седьмой горшок. В захоронке стало тесно, пришлось соорудить более просторный тайник. Целую неделю трудились компаньоны, оборудуя в погребе более вмнстительную нишу.

Заяц по прежнему приезжал два раза в неделю. Семенчук посчитал опасными встречи на озере — пацаны-рыболовы, не боящиеся ни Бога, ни дьявола, могут присмотреться и трекнуть отцам и матерям. Далеко ли до греха? Поэтому компаньоны виделись с главным надсмотрщиком в хате местного лесника. Под видом родственников. Лесник не интересовался причинами визитов, его больше увлекала сумма, обещанная за кратковременное предоставление горницы.

На этот раз Заяц встретил хозяев хмурый, чем-то озабоченный. Бережно выложил на стол тяжелый сверток.

— Взяли хату одного барыги. Пришлось замочить. Желток расстарался. Золотишко, колечки, камушки, — коротко пояснил он. — Все сделано чисто.

— Лягавые не сели на хвост?

— Говорю же — чисто.

— Почему тогда такой угрюмый?

Заяц помолчал, поковырял в мокром носу.

— Знающий человек с зоны трекнул: Доходягу освободили.

— Как это освободили? — не понял Сидякин. — У него же срок — червонец, а прошло всего полтора года.

— По болезни. Последняя стадия туберкулеза, вот-вот сдохнет.

Нельзя сказать, что Прохор обрадовался либо загоревал — судьба сына давно уже не интересовала его. Но вдруг Марк заявится в деревню, потребует свою долю богатства — что делать, как поступить? Отказать, выгнать? Нет, на это он не пойдет, остатки совести потом замучают.

— В подвале не появлялся? — понимающе глядя на компаньона, спросил Зайца Семенчук. — Где живет?

— Хрен его знает где, — не полнимая глаз, досадливо ответил Заяц. — Только Желток боится — Доходяга станет мстить. Ведь он вместе с Хмырем подставили его лягавым.

— А ты чего струсил?

— Вовсе не струсил. Но кому охота получить перышко под ребро. Вдруг Доходяга решит, что я тоже повинен. Не только в аресте, но и в смерти Райки Вездехода. Ведь именно я отвозил брюхатую в больницу.

Наверно, трусливая мыслишка родилась не на пустом месте, подумал

Прохор. Заяц вполне мог по дороге в роддом подсунуть беременной бабе отравленное питье. Причин — множество. Надоумил мстительный Желток, подсказал хитроумный Хмырь.

Скорей всего нужно со дня на день ожидать появления в деревне сына. Задуманная ликвидация компаньона-соперника оступила на второй план.

А влюбленные бабы не унимались. Теперь прогуливались по улице в непосредственной близости к избе хахалей. Демонстрировали потасканные свои прелести, смеясь, трясли вислыми грудями, поддергивали распирающими юбки бедрами.

Однажды остановились возле плетня.

— Чей же ентот расчудесный малыш? — медовым голоском спросила Фекла Настьку. — Уж не твой ли?

— Внук хозяина, — коротко ответила девка. — Я еще не замужем.

— Детишки нарождаются не только у замужних, — рассмеялась Симка. — Хозяева-то дома?

— Прохор Назарович бреется, а Федор Проклович пошел за куревом.

— Покличь старшину, — попросила Симка, одергивая на бедрах юбку и охорашиваясь. — На два словечка.

Настька, подшлепнув смеющегося малыша, вошла в избу. Фекла поспешила в центр деревни к лавке. Перехватить колченогого, потребовать ответа — когда заявится для исполнения главной мужской обязанности?

На крыльцо вышел старшина. Из-под расстегнутой рубашки выглядывает мускулистая, поросшая черными кудрявыми волосами, грудь, видна верхняя часть корсета. Армейские галифе, домашние тапки, непокрытая голова — человек отдыхает.

Все же подошел к калитке.

— Добрый день, Прохор Назарович, — призывно пропела баба.

— Привет, Симка, — сухо поздоровался старшина. — По какой надобности?

— Известно какой, — заколыхала грудями баба. — Позабыла уж ваш голосок. Скоко не виделись — поневоле забудешь. Или я не по вкусу пришлась, или друга зазноба появилась?

— Никаких зазноб. Днями заглянем.

— Чего там днями, — наседала разгоряченная баба. — В субботу — день рождения подружки, посидим, покалякаем. Сговорились?

Пришлось согласиться. Все равно Симка не отстанет.

Воодушевленная согласием Прохора баба поплыла к центру деревни. Там возле входа в лавку Фекла обрабатывала своего возлюбленного. На подобии Симки выпячивала груди, переступала с ноги на ногу. Федька ковырял протезом землю, понимающе кивал, корявой ладонью примерялся к бабьему подолу.

— Все, подружка, пошли в магазею, прикупим городской закусочки. Старшина пообещал наведаться в субботу, — сообщила Симка радостную новость. — Не угощать же мужичков одной картохой?

— Значится, придешь? — Фекла расправила плечи, грудью прижала тощего Федьку к плетню. — Не омманешь?

Воровато оглядевшись, Семенчук все же исхитрился запустить пятерню под подол. Сжал с такой силой, что Фекла охнула и отшатнулась.

— Бешеный, как есть бешеный… Рази можно на людях?

— Без людей я бы не так пошшупал.

От мужской ласки самогонщица обессилила. Пришлось Симке подхватить ее под руку и силком оторвать от прилипшего, будто муха к меду, кавалера.

— Ну, как, отметимся? — спросил Федька, закрыв за собой калитку. — Бабы разгорячились до полного накала, прикоснешься — ожог. Сами не придем — сюда пожалуют. Сдерут с нас одежонку, изнасилуют. Неужто допустим такое? Фекла сказала, что в субботу — день рождения Симки. Подходящая причина для разговления.

Не договорились курвы, с неожиданной злостью подумал Сидякин, брешут не в унисон. Но главное не в бабьей болтовне. Вот и решение измучавшей его проблемы, Федьке остется жить чуть меньше недели.

— Придется пойти.

— Точно, придется. Ежели признаться, у меня уже из ушей течет, до того оголодал — ужасть! Дорвусь до Феклы — живой не выпущу.

Игриво похлопал Прошку по спине, подхватил на руки Ефимку и покостылял в избу.

Хороший все же мужик, неожиданно подумал Сидякин. Веселый, неунывающий, добрый. Позавчера, возвратившись от лесника, потащил компаньона в подвал. Поднатужась, отвалил бетонную плиту, вскрыл последний, еще незаполненный горщок, принялся медленно, со значением, перекладывать в него золотые слитки и бабские украшения. Перекладывает, любуется и приговаривает.

— Вот это тебе на дом. Это — мне на новый протез. А это — Ефимке на пеленки. Бусы подарим Настьке, пусть хороводит парней, нынче одним телом их не заманить. Золотой крестик с бриллиантами подарим Марку.

Распределив достояние барыги, Федька крутнулся на протезе ударился головой о низкий потолок погреба, смачно выматерился и вдруг расхохотался.

— Всех одарил, а о наших лярвах начисто забыл. Гляди-ка, получилось в рифму, — сам себе удивился он. — Что же им преподнести? Рвзве заказать ювелиру золотой член с алмазными яйцами? Вот будет потеха! Фекла с Симкой как увидят подарочек — мигом окосеют.

Федьке до того понравилась придумка — весь следующий день приговаривал: вот потеха будет, с ума сойти можно!

И такого веселого добряка — под нож? Как вскормленного кабанчика?

Сидякин маялся, до боли тер выпирающий подбородок, отчаянно моргал.

Средство от мучающей его маяты — воспоминание о семи горшках. Как вспомнит про золото и бриллианты, сразу исчезают жалость и неуверенность.

Наступила пятница, день встречи с Зайцем и последний день жизни Семенчука. Утром, до завтрака, Сидякин с внуком на руках погулял по участку. На полном серьезе разговаривал с малышом, тот отвечал деду веселым смехом. Прохору казалось — ребенок согласен с ним, радуется будущей свободе и богатству.

— Прохор Назарович, давайте сюды Ефимку, кормить его пора! — в открытое окно кухни прокричала Настька. — До чего же шалун ваш внук беда, ни минуты спокоя, так и рвется на травку.

Сидякин подкинул малыша, поймал, еще раз подкинул, подшлепнув по голой попке, подал няньке в окно. Ефимке игра понравилась, поэтому он принялся вертеться у Настьки на коленях, рвался в деду. Но не плакал — попрежнему улыбался.

Удивительный ребенок, слезу из него никакими побоями и обидами не вышибить. Щелкнет Настька его по лбу — улыбается, за очередную шалость приложится дед солдатским ремнем к голой попке — не сильно, больше для острастки — смеется. Настоящий христосик!

Прохор минут пятнадцать погулял, лениво размышляя о превратностях судьбы, превратившей его из боевого старшины в одного из владельцев подпольного сообщества нищих грабителей и убийц. Как бы она, хитроумная судьба, не вильнула павлиньим хвотом и не загнала ветерана и инвалида войны в тюремную камеру?

— Прохор Назарович, завтрак — на столе, — громко позвала хозяина Настька. — Избавьте меня от ентого шалуна, все руки вывернул, к вам рвется!

— Иду.

Но подняться на крыльцо старшина не успел.

— Ба…тя…ня!

Ступенька скрипнула, хилые перильца, показалось, прогнулись. Не оборачиваясь, Сидякин невольно вздрогнул, узнав заикающийся голос. Марк!

— Ба…тя…ня, — повторил сын. Уже не просяще — требовательно.

— Проходи, поговорим, — не здороваясь, прогудел Прохор, присаживаясь на лавку. Похлопал по ней широкой ладонью. — Садись.

Марк доковылял до лавки, сел на указанное место.

Из окна выглянула Настька. Наверно, собралась еще раз пригласить к столу. Увидев незнакомого парнишку, скрылась. Вместо нее показался Семенчук. Тоже убрался. Предусмотрительно задернул занавеску.

— Значит, освободили, — полувопросительно, полуутвердительно проговорил Сидякин. — Сколько же ты отсидел за колючкой?

— Пол…тора го…да.

С неожиданной жалостью Прохор оглядел сына. Еще более похудел — кости распирают желтозеленую кожу, грудь запала, кашель раздирает остатки легких, глаза в темносиней окаемке лихорадочно поблескивают

Прав Заяц — освободили для того, чтобы помер зек в человеческих условиях. Гуманизм, ядрена вошь! Сначала толкнули человека на преступление, осудили, отправили на зону, а после, когда осужденный подхватил страшную болезнь, добросердечно отпустили. Иди, дорогой, дыши свободой, наслаждайся ею в последние годы — или месяцы? — непутевой своей жизни!

Но и на том — спасибочко. Запросто могли похоронить и на зоне.

— Лечиться собираешься? Какие-нибудь лекарства врачи прописали?

Вместо ответа Марк покосился на занавеску кухонного окна. Из-за нее слышны веселые голоса, детский смех, постукивание вилок и ножей. До чего же он голоден, с острым чувством жалости подумал Прохор. Сейчас бы выпарить его в баньке, переодеть в чистое, посадить за стол, накормить.

— Ска…за…ли: неиз…ле…чимо.

Брешут дерьмовые эскулапы, яростно подумал Сидякин! Перетопленное сальце, свежий деревенский воздух, парное молочко, настоящпее, а не сурогатное, сливочное маслице кого угодно спасут. Никакая болячка не устоит против этих «лекарств». Сводить бы больного к местной знахарке, вдруг исправятся покареженные легкие, придут в норму.

Он уже поднялся, собираясь пригласить сына в дом, но на крыльцо выбрался Ефимка. Отбиваясь пухлыми ручонками от преследующей его няньки, заливисто хохотал.

— Мой… сын?

Желание приголубить туберкулезника исчезло.

— Нет, мой внук! — жестко, с угрозой в голосе, прогудел Сидякин. — Забудь про отцовство! — приказал он.

Помолчали.

Доходяга закашлялся, прикрыл рот носовым платком. Когда отнял его, стали видны пятна крови. Наверно, врачи все же правы, решил Сидякин. Последняя стадия, вряд ли больной зек протянет еще пару месяцев.

Настька, наконец, поймала шалуна, унесла его в избу.

— Где живешь? — дождавшись окончания кашля и немного успокоившись, спросил Прохор.

Марк потер впалую грудь, невесело усмехнулся.

— При…ехал в Моск…ву и сра…зу к тебе. Боль…ше неку…да.

Прохору припомнилась библейская притча об отце, принявшем преступного своего сына. А ведь Марк ни в чем перед ним не провинился, скорее он провинился перед сыном, когда, с подачи Семенчука, толкнул его на скользкую дорожку попрошайничества и грабежей.

Кто перед кем должен виниться?

Эх, ежели бы между отцом и сыном не стоял розовощекий малыш!

Позволь туберкулезнику жить вместе с Ефимкой — заразит мальчишку, преждевременно сведет его в могилу. Разве можно допустить такое?

— Хотел спросить, где жить собираешься?

В обыденном вопросе — ответ на возможную фразу Марка: у тебя. Доходяга отлично понял это. Тяжело поднялся, вскинул на плечо невесомую котомку и, привычно пошатываясь, двинулся к калитке. Видимо, он все еще надеялся на отцовское чувство Сидякина — шел медленно, часто оглядываясь.

— Подожди!

Марк остановился. Радостная улыбка искривила тонкие губы, скупая слеза пробежала по впалой щеке.

Прохор подошел, протянул сыну тонкую стопку червонцев.

— Это тебе на первое время. Не вздумай возвращаться в подвал — живи у матери. Сюда не приезжай, понадобишься — найду.

— Спа…сибо, ба…тяня, — разочарованно проскрипел Марк. — Все сде…лаю, как ве…лишь.

Пока он ожидал на остановке автобус, Сидякин не уходил в избу — опершись на плетень, не сводил с покачивающегося сына жалеющего взгляда.

Ничего страшного не произошло, уговаривал он сам себя, Галилея охотно приютит больного сына, сделает все для его выздоровления. А отец время от времени будет подбрасывать денежки. Все образуется, все войдет в норму.

Когда Прохор, проводив автобус, наконец, вошел на кухню и расположился за столом, Ефимка забрался к нему на колени, что-то засюсюкал, запел.

— Проводил сынка? — без привычной веселости спросил Семенчук. — Хотя бы накормил страдальца.

— Мать накормит и обогреет, — жестко ответил Сидякин, целуя розовые щечки внука. — На то она и мать.

— Душа у тебя, кореш, из танковой брони изготовлена, — осуждающе покачал патлатой головой артиллерист. — Страшный ты человек…

Сам не представляешь, какой я страшный, подумал старшина. И никогда не узнаешь…


Субботнее утро — светлое, солнечное. Семенчук поднялся рано, постукивая протезом, забегал по избе. Сидякин грузно ворочался на постели, громко охал, изображал недомогание.

— Что с тобой, дружан? — заглянул в боковушку Федор. — Корсет расклеился или голова разболелась?

— Скверно себя чувствую. Суставы ломит — спасу нет.

— Ништяк, кореш, попаришься в баньке, попрыгаешь на жирной Симке — все болячки пройдут… Настька, жрать охота, а ты отсыпаешься! — заорал Семенчук, заглядывая в «девичий теремок». — Поджарь картоху, ленивица! Потом сготовь баньку, днем попаримся, вечером пойдем гостевать.

Невыспавшаяся девка в ответ что-то пробурчала, подватила Ефимку и подалась к рукомойнику, висящему во дворе. Малыш болтал ножками, что-то лепетал.

Наверно, просится к дедуле, умиленно подумал Прохор, тоже выходя из избы с полотенцем, перекинутом через плечо. Кроха еще неразумная, а понимает что к чему, сознает, кто его любит, а кто равнодушен.

Как всегда, завтрак прошел весело. Ефимка сидит на коленях деда, болтает ножками, тычет пальцем в ноздрю Сидякина, заливисто смеется. Федор тоже улыбается, сыпет шутками-прибаутками.

— Все люди как люди, — ворчит Настька. За общим столом сидеть бабе не положено — устроилась возле печи. — Парятся вечером, перед ужином, а вы что удумали — днем! Все не по людски.

— Кому сказано — перед обедом, — увещевал Федька ворчливую хозяйку. — Опосля малость подремлем и подадимся жарить баб. Ну чего скривилась? Мужики мы аль не мужики?

— Постыдились бы такое говорить при ребеночке! Стыдобушка!

Настька быстро перемыла посуду, прошлась веником по полу, смахнула со стола крошки и побежала на край огорода к вросшей в землю древней бане.

— А мы с тобой, герой-старшина, в погреб, — таинственно прошептал Федька, косясь на приоткрытую дверь. — Оглядим наше богатство.

— Зачем? — удивился Прохор. — Только вчера проверяли.

— Проверяли да не так… Сичас выберем подарунчики для шлюшонок. Глядишь, крепче станут обнимать.

Знакомый процесс вскрытия захоронки. При виде семерых горшков у Прохора зачесались руки — удавить проклятого компаньона, самому перещупать золотые безделушки, погладить камушки… Нельзя, никак нельзя, не то вместо богатства отвалят лягавые годков пятнадцать за решеткой. Заставил себя успокоиться.

— Лучше бы, конечное дело, презентовать бабам по золотому члену с алмазными яйцами, — веселился Федька, то и дело повторяя излюбленное присловье. — Да вот беда — нету таких украшений. Придется енти сережки, — покачал на мозолистой ладони золотые серьги с вкрапленными в них бриллиантами. — Или бусы? Разные ожерелья да камеи — не для деревни, засмеют… Как думаешь, кореш?

Прохор безразлично пожал плечами.

— Значится, Фекле — сережки, Симке — бусы. Все, дружан, пошли отседова, как бы Настька не засекла.

Привалив плиту, для большей надежности прикатили к ней кадушки с соленьями, на них взвалили разную хурду-мурду. Выбрались на волю. Во время — по огородной тропке спешила Настька, за ней, переваливаясь с боку на бок — Ефимка.

— Все, мужики, берите бельишко и бегите в баньку. Знатно мы с малышом натопили ее!

В крохотной раздевалке Семенчук, по прежнему балагуря, скинул исподнее, затолкал его в специально поставленную корзину. Придерживаясь за стены, запрыгал на одной ноге в парилку.

— Молоток наша девка, знает, как угодить мужикам. Оженился бы, дак ведь не согласится — стар для нее… Пошли, Прошка, разоблачу тебя.

Слава Богу, не так давно врачи сняли с паралитика гипсовый корсет, заменили его на новое свое изобетение — матерчатый, жесткий, на пуговичках. Сидякин вспомнил сколько неприятностей доставил ему гипс — толком не помыться, даже на унитаз так просто не сядешь, приходится примащиваться.

В жаркой парилке он улегся на полок. Федька сноровисто расстегнул пуговицы, осторожно выташил из-под старшины корсет. Плеснул на каменку кружку кваса, натянул специальные рукавички, схватил два веника и, угрожающе ощерясь, принялся охлестывать Прохора. Прыгал возле полка и хлестал, хлестал.

В заключении окатил компаньона из шайки и принялся за себя. Хлестался и болтал, болтал и хлестался. В основном на тему будущего житья, когда он оженится на сисястой бабе и примется изготавливать наследников.

Посчитав мытье завершенным, притащил корсет и застегнул его на безвольно лежащем дружане. В раздевалке натянули чистое исподнее и весело болтая направились к избе.

— Полегчало после парилки?

— Малость полегчало, — болезненно поморщился Сидякин, ощупывая низ корсета. — Но не до конца… Знаешь, что, Федька, к бабам пойдешь один, я — в поликлинику к докторам.

— В город?

— Нет, больному в город ехать несподручно, вдруг в дороге что-нибудь сместится. Лучше подамся в Натальино. Там, говорят, новый неврапатолог, знающий мужик. А ты отметься у баб, мало будет Феклы разрешаю потребить Симку. Ох и зла же баба на любовь — двоих осидит, в пот вгонит.

— Одному как-то несподручно, — заколебался Семенчук. — Может, в поликлинику наведаешься в другой раз?

— Честно признаюсь — боюсь. В госпитале предупредили: с позвоночником лучше не шутить. Выйдет себе дороже.

— Ну, ежели так, двигай. Постараюсь один справиться…

После сытного обеда Сидякин натянул новые брюки, светлозеленую рубашку, поверх — легкую куртку. И зашагал по обочине дороги. Автобуса дожидаться — не резон, скорее пехом доберешься.

Натальино — большая деревня, раскинувшаяся по обоим берегам бойкой речушки. С собственной больницей и поликлиникой, даже с Домом колхозника — одноэтажным приземистым зданием с выцветшим флагом над крыльцом. Именно больничка и «гостиница» больше всего интересовала Прохора.

И еще одно достоинство — прошагать десяток верст в одну сторону и столько же — в обратную даже паралитику под силу.

Проверился по полной программе: терапевт, хирург, неврапатолог. Каждый из врачей не только осмотрел пациента — выслушал многословную исповедь о ранениях, полученных при защите Родины, о госпиталях, в которых пришлось лежать, о наградах и поощрениях.

После осмотров Прохор долго беседовал с сестрой в регистратуре. Отвешивал неуклюжие комплименты, смеялся, шутил. Короче, всячески отмечался. Если лягавые что-либо заподозрят, обязательно выйдут на медицину.

К вечеру зашел в Дом колхозника.

— Тут такая проблема, — извинительно начал он, позвякивая орденами и медалями. — Приболел малость, врачи приписали постельный режим, а добираться домой, глядя на ночь, побаиваюсь. Ежели есть свободная комната, переночую, утром уеду на автобусе.

Отказать ветерану, инвалиду войны, дежурной администраторше даже в голову не пришло. В захудалом общежитии нашлась отдельная угловая комната.

С аппетитом поуинав стаканом сметаны и двумя яйцами в смятку, Прохор улегся на скрипучую кровать, мысленно приказал себе подняться ровно в половине двенадцатого и безмятежно захрапел.

В половине двенадцатого проснулся. Осторожно открыв окно, вылез наружу и, таясь в зарослях кустарников, зашагал в Горелково. От недавних сомнений не осталось следа — старшина напоминал туго натянутую пружину.

Около часа ночи он остановился возле избы самогонщицы. Оглядел темные окна, прикрытую, но, кажется, незапертую, входную дверь. Проверил небольшой электрический фонарик с приклеенной нашлепкой, оставляющей узкую щель. Все в порядке, работает. Ощупал за поясом острую финку, сохранившуюся еще с войны. Наточена на славу, не подведет. Натянул перчатки, на башмаки — матерчатые тапки.

Подсвечивая фонариком, Прохор заглянул в боковушку. Симка храпела во все завертки, голые груди свисают двумя полупустыми мешками, богатырские ноги разбросаны. Интересно, сама уснула или Федька «убаюкал»?

В горнице — разворошенный праздничный стол. На полу валяется пустая бутылка, из горлышка еще капают остатки ядовитого самогона.

Наверно, недавно пошабашили, с опаской подумал Прохор, вдруг еще не спят? Тогда придется вносить в разработанный план изменения — вместе с Федькой приколоть и его сопостельницу. А это создаст некоторые трудности — может направить сыскарей на верный путь.

Опасения оказались напрасными — уставшие любовники крепко спали. Бесстыдно раскинув ноги, голая Фекла все еще держалась за полюбившийся ей «протезик». Такой же голый Федька во сне подрагивал культей.

Под Варшавой командиру разведвзвода довелось снимать часового возле немецкого склада боеприпасов. Натренированным движением зажал солдату рот, финка вошла точно в сердце. Часовой не ойкнул.

Но там был враг, фашист, проклятый оккупант, а здесь…

Вспомнилось, как Семенчук встречал его при выписке из госпиталя, с какой добротой и заботой смотрел на фронтового побратима. А банька? Федька бережно, стараясь не причинить другу боль, освобождал его от корсета, потом, нахлестывая веничками, осторожно переворачивал с боку на бок.

Испугавшись необычной размягченности, Прохор торопливо зажал ладонью открытый рот Федьки, ударил ножом. Семенчук не охнул, не вздрогнул — отошел. Окровавленный нож Сидякин осторожно вложил в руку спящей Феклы.

На улице убийца освободился от перчаток и тапок, положил их в карман и неспешным шагом пошел полем в сторону Натальино. На окраине деревни аккуратно закопал под неприметным кустом «вещдоки». Ровно через два часа влез в приоткрытое окно своего номера, разделся и улегся в постель…

Глава 25

Утро преподнесло частному детективу очередную порцию загадок. Впрочем, легкоразгадываемых.

За завтраком Дашка разговорилась. Особым молчанием она не отличалась, но на этот раз, взволнованная непонятным происшествием, безостановочно болтала.

— Только ты ушел на работу — звонок в дверь. Посмотрела в глазок. Стоят два мужика. Один с чемоданчиком, второй с пустыми руками. Не открывая, спрашиваю: кто нужен? Отвечают на полном серьезе: слесаря, мол, из домоуправления. Короче, вешают лапшу на уши — слесарей всех знаю, не раз доводилось вызывать. Говорю: не берите на понт, вонючие козлы… Ну, и добавляю, естественно, парочку таких же крепких словечек.

— Значит, без подзаборной ругани не обошлась? — Роман прищурился, хотел было припечатать по лбу матерщинице солидный щелчок, но во время удержался: Дашка не ребенок — взрослая девушка. — Сколько раз говорено, чтобы говорила по человечески!

— А я что, по звериному? — обиделась девчонка. — Ну, мужики залепетали: они подменяют, дескать, заболевших, у них — наряд, не выполнят его — достанется. Могут даже премии лишить.

— Представляю, что ты им сказала в ответ, — невольно рассмеялся Роман.

— Вообще-то, молодец, без меня в квартиру никого не пускай.

Казалось бы, ничего ужасного не произошло, но в сочетании со второй загадкой заставляет задуматься.

Обычно глава фирмы появляется в своем офисе после появления там секретарши. Все правильно, на то он и глава! На этот раз он вылез из машины в тот момент, когда Манька бежала от остановки автобуса. Необычно хмурая, чем-то недовольная. Испуганно оглядывается по сторонам.

Что-то произошло.

— Не торопись — не опоздаешь, — остановил Роман секретаршу. — у тебя вид, будто собаки гонятся.

— Ой, Роман Борисович, слава Богу — вы! Какие там собаки — злющие тигры-людоеды! Понимаете, вот уже третий день звонят по телефону. Возьмет трубку маманя — просят меня, отвечу я — молчат. Дышат и молчат. Вот так дышат, — Манька изобразила частое дыхание. С таким старанием, что Роман рассмеялся. — Через час-полтора — новый звонок. У мамани даже сердце разболелось, у меня — голова.

— Просто ошибаются номером, а извиняться не хотят. Все это — женские страхи.

Проверяют дома ли секретарша сыскной фирмы или все еще на работе. В сочетании с лжеслесарями домоуправления «женские страхи» Маньки заставляют сделать определенные выводы.

Офис сыскной фирмы располагается на втором этаже жилого дома. Обычная трехкомнатная квартира защищена решетками на окнах и металлической дверью, способной выдержать взрывной устройство средней мощности.

Романов остановился на лестничной площадке, внимательно оглядел личинки замков. Возле личинок он сразу заметил легкие царапины. Кто-то пытался открыть дверь, орудовал отмычками.

Когда глава фирмы в сопровождении секретарши вошел в офис, он не поверил своим глазам. Все перевернуто, мебель взломана, бумаги разбросаны, монитор компьютера раскурочен.

Девица испугано ойкнула, прижалась к стене и сползла на пол.

Что же искали налетчики?

Ответ один — искали архивы Романова-деда. Деньги и ценности — отпадают, самые жадные грабители должны понимать, что у полунищего частного детектива особо не поживишься. Не тот уровень, не те богаства. Ради некольких сотен баксов рисковать не станут.

— Давай малость приберемся и начнем работать. О компьютере не горюй — купим новый, более современный.

Манька, вытирая слезы и сопли, согласно кивнула и, не переставая всхлипывать, принялась убираться в приемной. Романов взял на себя две остальные комнаты. Собирал бумаги в папки, расталкивал их по полкам шкафа и ящикам письменного стола, отбрасывал ломанные стулья, расставлял чудом оставшиеся невредимыми.

Одновременно мысленно оглядывал со всех сторон, на первый взгляд, нелепую версию.

Вдруг за дедовым архивом и перепиской Видовой охотятся две заинтересованных группы? Тогда многое становится до прозрачности ясным.

Скажем, шмон в офисе устроен людьми бравого старшины. Он случайно узнал о том, что бывший командир роты видовского батальона собирает некий компромат, в котором главное место занимает фигура Сидякина. Конечно, за давностью совершенных им преступлений бояться многолетнего пребывания на зоне нечего. Но как отразятся сведения, собранные дотошным капитаном, на судьбе любимого внука?

Вот и прорисовывается первая группа «охотников».

Теперь — вторая.

Зафиксированные дедом сыщика признания туберкулезника, в случае их документального подтверждения и публикации в прессе, солидно подмочат репутацию депутата Госдумы. Нынче журналисты не особо стесняются ковыряться в грязном белье, скорее, наоборот, попади им в руки подобный материал, захлебнутся от восторга.

Разложат шестерки Валуяна перед ошеломленным депутатом копии материалов из добытого архива, пригрозят опубликовать в прессе. В уплату за гробовое молчание потребуют лоббировать в Думе их интересы.

Пойдет на это Сидякин или не пойдет — вопрос второстепенный.

Постепенно Романов уверился в существовании двух групп охотников за дедовым баулом. Туманная версия окрепла, ее размытые границы получили более четкие очертания.

На этом фоне понятно похищение Видовой. Контрманевр хитроумного Прохора, заставивший Ванваныча всполошиться. Если Валуян действительно так уж сильно любит жену, ее покража — удар под вздох. Дескать, попробуй только использовать против моего внука романовский архив — получишь расчлененку в розовой упаковке.

Однако, «подверсия» об исчезнувшей жене бизнесмена не такая уж гладкая — с несколькими зазубринами.

Первая — почему Видова, когда ее втаскивали в машину, не сопротивлялась, не звала на помощь? Ответ — единственный: сговор с похитителями, парни — хорошо знакомые ей люди.

Вторая — почему женщину увезли на "каблучке, неужели у похитителей не было примитивного «жигуленка» или престижного «мерса»? Ответ может быть только одним: приказ на похищение дан неожиданно, вот и пришлось ограничиться «москвичком».

Третяя — почему Видова безбоязненно разгуливает по Москве в обществе одного единственного охранника? Вот на эту «задирину» ответа не нашлось. Скорей всего, сыщик найдет его во время визита к Сидякину-деду.

Вдруг Романов застыл на месте. С удивлением поглядел на розовую папку, которую трижды перекладывал из одного ящика в другой. Как же он не подумал? Дашка! Вдруг налетчики еще раз воспользовались его отсутствием и проникли в квартиру?

Полуразбитый телефонный аппарат валяется на полу. Сыщик схватил его, перенес на стол, снял трубку. Слава Богу, дышит! После третьего гудка квартира ответила дашкиным голоском.

— Вас слушают, говорите.

— Дашенька, у тебя все в норме?

Насмешливое покашливание, в которое подмешано чувство гордости и удовлетворения. «Папашенька» даже на работе не забывает о ней, значит — неравнодушен.

— Поставила тесто, хочу побаловать тебя пирожками с рисом и яйцами.

Как относишься к рулету с корицей? Любишь?

Слово «любишь» относится, конечно, не к рулету, в него заложен совсем другой смысл.

— Люблю, — тихо признался Роман. — Брось свои глупости! — неожиданно ожесточился он. — «Слесаря» не появлялись?

— Пусть только появятся — такое выдам, что сразу оглохнут! Не мужики — кастрированные самцы! Я их…

— Перестань ругаться! — прикрикнул сыщик. — Внимательно выслушай меня. На антресолях стенки, справа, лежит в коробке еще один пистолет. Вальтер. Там же — пачка патронов к нему. Ежели «слесаря» или «электрики» все же силой ворвутся в квартиру — стреляй.

Совет применить оружие адресован не столько девушке, сколько бандитам. Романов не сомневается в том, что телефон прослушивается. Авось, узнав о вооруженном отпоре, ожидающем их в квартире, налетчики призадумаются.

— Сделаю, папашенька, не сомневайся. Когда нарисуешься?

— Не знаю. Слишком много работы. Скорей всего, к вечеру.

Успокоенный детектив продолжил разборку бумажных завалов.

К обеду в офисе наведен более или менее сносный порядок. Манька водрузилась на привычное полумягкое кресло, жалостливо поглядела на выпотрошенный монитор компьютера, пару раз всхлипнула. Раскрыла макияжную сумочку и принялась накрашиваться.

— Не мешает подбросить в топку уголек, — выразительно погладил

Романов впалый живот. — Как смотришь на прогулку в ближайший магазин?

Секретарша замахала пухлыми ручками, заколыхала бюстом. На лице — самый настоящий ужас.

— Ни за что! Не представляю, как пойду одна после работы домой. На каждом шагу мерещатся насильники и убийцы… А вы — в магазин?

Убеждать телку в абсолютной безопасности все равно, что продираться через заросли колючего кустарника — кроме болезненных царапин, ничего не добьешься.

— Придется самому. А ты, трусиха, запрись на все замки и полезай под стол.

Перспектива остаться одной в разгромленном офисе оказалсь не менее страшной, чем прогулка в магазин. На этот раз Манька не ограничилась размахиванием руками — подбежала к двери и, растопырив руки, наглухо заслонила ее.

— Не надо никуда уходить, — взмолилась она. — Я захватила из дому парочку бутербродиков. Чаек вскипячу, если пожелаете, изготовлю кофе с молочком. Перекусим, а появится Петька — сбегает.

— Откуда взяла, что появится? Он — на задании.

— Предчувствие.

«Бутербродики» оказались разрезанными вдоль батонами, оснащенными сыром и колбасой. В дополнению к ароматному кофе они исчезли через несколько минут.

Наверно, предчувствие Маньки передалось хозяину офиса. Он с нетерпением поглядывал на часы, прислушивался — вдруг в приемной появится развеселый компаньон.

Три часа дня — Петьки нет. Четыре, пять, шесть — тот же результат. В семь вечера Романов не выдержал. Что-то произошло! Он вспомнил — его неугомонный помощник собирался посетить квартиру Картоков.

— Давай отвезу тебя домой и отправлюсь по делам, — нарочито веселым голосом предложил глава фирмы. — Не придется мучиться в транспорте. Манька охотно согласилась. Она все еще боялась бандитов, а под защитой Романова эта боязнь казалась несерьезной, призрачной…


Остановив машину возле подъезда пятиэтажки, сыщик пытливо огляделся. Ничего особенного, ничего подозрительного. Обычная вечерняя обстановка. Он перегнал своего «жигуля» на детскую площадку, поставил его между двумя иномарками, носом к внутриквартальной дороге. Запер двери и, нарочито сгорбившись, поплелся к подъезду. Впечатление — уставший автолюбитель желает отдохнуть в семейном окружении.

Предчувствие неведомой опасности не угасло, наоборот, разрослось. Единственная надежда — на профессиональный опыт да еще на спрятанный подмышкой пистолет.

На лестничной площадке пахнет кошачьим дерьмом, прокисшими щами, водочным перегаром. Пол усеян рекламными листовками, рыбьими костями, обычным бытовым мусором. Давно некрашенные панели исписаны похабными афоризмами.

Ну, помогай Бог!

Сыщик осторожно нажал на грязно-белую кнопку. В квартире прозвучал нерешительный звонок. Не дожидаясь ответа, несколько раз повторил. Получилось нечто похожее на мелодию Чижика.

— Кого Бог послал?

В дверном проеме появилась здоровенная бабища в цветастом халатике, который под напором могучей груди и богатырских бедер вот-вот лопнет.

— Мне нужен Ян Янович.

— Проходьте в комнату.

Незаметно переложив «макарыч» из наплечной кобуры в карман куртки, Роман перешагнул порог. За его спиной захлопнулась дверь, со скрежетом повернулся в замке ключ. В спину уперся ствол пистолета.

— Лапы на затылок, фрайер!

Харя? Вот это встреча! Впору облобызаться. Вместо этого пришлось подчиниться — положить руки на затылок. Бандит, не переставая давить в стволом в спину, ловко прошелся по карманам задержанного. «Макарыч» сыщика перекочевал к новому хозяину.

Все понятно. Опытного профессионала сыска поймали на примитивного живца, то-бишь на Петьку. Карток оповестил хозяев о предстоящем появлении в его квартире младшего сыскаря фирмы, те мигом с"ориентировались. Вот и результат. Что потребужт бандиты за освобождение частных детективов?

— А теперь, падла вонючая, шевели ходулями, — насморочно прогундосил Харя. — Ждали тебя с нетерпением — наконец, дождались.

В гостиной — обстановка семейного торжества. Возле накрытого обеденного стола развалился на стуле Ванваныч. Напротив, под охраной мордоворота с залысинами, восседает Петька. На диване устроились ехидно улыбающийся Карток и еще один бандит.

Мысленно сыщик окрестил первого Лысым, второго — Блондином. На первый взгляд — теплая компания обсуждает результаты футбольного матча. Запивая обсуждение водкой, заедая хозяйскими огурчиками.

Петька не кажется испуганным или подавленным, наоборот, весело смеется, многозначительно мигает. Обычный гость, посетивший квартиру старого приятеля. Но отлично изучивший друга и компаньона Роман заметил, как легонько подрагивает голова и нервно шевелятся пальцы рук. Волнуется баламут, понимает — легко для него «гостевание» не закончится.

— Какая встреча! — широко улыбнулся, Ванваныч. — Сколько времени не виделись и вдруг — на тебе. Присаживайтесь, дружище, к столу, отметим счастливый случай, приведший вас под этот гостеприимный кров.

— Я как будто знал, что попаду на пиршество, — сыщик тоже улыбнулся и достал из внутреннего кармана плоскую фляжку с коньяком. — Мой вклад в общую копилку.

— Обижаете, — покривился Ванваныч. — Впрочем, ничего постыдного — обычный заграничный обычай… Но прежде чем мы поднимем первый тост за дружбу и любовь, придется кой о чем сговориться… Харя, выглянь на улицу, все ли там ладно?

Романов бегло оглядел собравшихся, примерился. Картока в расчет можно не брать — несмотря на могучую внешность, по заячьи труслив. Ванваныч — тоже не боец, хлипкий мужик. Остаются двое шестерок. Расправиться с ними, забрать оружие и встретить единственного достойного противника — Харю для двух сыщиков-самбистов не проблема. Но еще не проверена кухня, в которой может находиться «засадный полк». Лучше не рисковать.

Вернулся Харя, кивнул боссу и расположился на диване по другую сторону от Картока.

— Итак, о чем мы говорили? — Ванваныч потер указательным пальцем узкий лоб. — Ах, да! Понимаете, Роман Борисович, нам понадобился архив вашего уважаемого деда. Так понадобился, что пришлось применить нестандартные меры. Надеюсь, вы не в претензии?

— О чем вы говорите? — обидчиво вскинулся сыщик. — Никаких обид! Но бумаги деда для меня — реликвия, расстаться с ними что наплевать на надгробье покойного…

В голове раскручивается очередная загадка — откуда бандит узнал об архиве? От Дашки? Смешно даже подумать! Выдавить из Петьки трудней, чем подоить козла… Остается единственный кандидат в стукачи — Манька, жирная, сластолюбивая и до предела любопытная секретарша сыскной фирмы.

Странно звучит, но мысль о предательстве секретарши не вызвала ни гнева, ни раздражения. Каждый человек зарабатывает свой кусок хлеба по своему: один — честным трудом, другой — предательством. Ну, получила жирная девка за подслушанную информацию пару сотен баксов, ну, подсластила ими тусклую свою житуху — стоит ли судить и наказывать?

— Понимаю, все понимаю, — прервал размышления собеседника бандит. — Уважаю ваши чувства. Поэтому нас вполне устроят ксерокопии, подлиники тут же возвратим.

За кого его держит этот вонючий ублюдок, подумал Роман, не снимая с физиономии сожалеющей улыбочки? В принципе, какую цель преследует хитроумный преступный босс частному детективу все равно. Скорей всего, хочет прижать конкурента, того же бравого старшину. Ну и пусть прижимает!

— Зачем же вам трудиться? Мы с компаньоном сами все сделаем.

Только бы выбраться из западни живыми, а там сыскари отыщут пути рассчитаться с бандитским охвостьем!

Наверно, такая же мысль посетила и Ванваныча. Куда девалась показная приветливость — лоб перерезали глубокие морщины, губы приоткрылись, показывая звериный оскал.

— Не гони волну, дерьмовый психолог, — прошипел он. — Не бери на понт

— не выйдет. Подлиники послезавтра передашь мне. Где и как — тебе позвонят. Залог — твой компаньон. Погостит пока у нас. Не выполнишь — замочим. И тебя тоже… Харя, верни пушку и проводи!

— Подождите! — Роман продолжал сидеть за столом, выложив на него сжатые в кулаки руки. — Без Дружинина отсюда не уйду. Нужные вам документы обещаю передать. Неужели недостаточно моего честного слова?

— Слово мента? — покривился Ванваныч. — Недостаточно. Из детских пеленок я уже выбрался. Меня еще никто никогда не кинул… Значит, порешил сидеть у нас вместе с другом? Похвально. Гостюй на здоровье. А пока-что Харя с парочкой пехотинцев наведается к твоей шлюшке, по мужски потолкует с ней. Уверен, ключи от квартиры у тебя в кармане.

Положение безвыходное. Если бандиты ворвутся в квартиру, «вальтером» в руках неопытной девчонки их не остановить. Возьмут дедов баул и вволю поиздеваются над Дашкой. Ничего не поделаешь, придется соглашаться!

Сыщик изобразил обиду, пожал плечами.

— Я никогда не обманывал. Ну, если вы не верите, будь по вашему.

Только предупреждаю: если тронете друга или девчонку, под землей найду, выпотрошу как рыбину.

— Испугал девку мудями, — отмахнулся Ванваныч, но Романов заметил, как дрогнула его правая бровь и сжались губы. — Послезавтра тебе позвонят, готовь бумажки. Желаю приятного сна в объятиях малолетки… Уезжай, не трави мне душу, могу передумать… Харя, проводи!

— Все ясно, босс. Сделаю, — угодливо прохрипел телохранитель. — Пошли, пижонистый фрайеришка!

Цена бандитских обещаний давно известна. И все же Романов настаивать на своем не стал — послушно поднялся, благожелательно улыбнулся Ванванычу и в сопровождении Хари вышел из квартиры.

Исполнительный мордоворот проводил «гостя» до его машины, вручил отобранный ствол, постоял возле детской площадки до тех пор, пока «жигуль» не выбрался на улицу.

Уезжать Романов не собирался — совершил круг почета вокруг квартала, возвратился к дому с другой стороны. Спрятал машину возле железобетонной ограды бывшего детсада. Курил не переставая, прикуривая сигарету об дымящийся окурок предыдущей.

Прошел час, другой. Окончательно стемнело. Ползущие от горизонта тучи безжалостно глотали звезды. Время подкатило к двенадцати. Неужели бандиты заночуют в нищей хрущебе?

Нет, не заночевали! Из подъезда вышли трое: Харя, Блондин и Лысый. Шестерки огляделись, прогулялись вдоль фасада, заглянули за угол. «Жигуля» не заметили.

Блондин уселся на водительское место, Харя вывел важно шагающего Ванваныча, бережно усадил его на заднее сидение, заботливо подсунул под спину упругую подушечку. Рядом стоит Лысый, настороженно оглядывается. Карток отбивает подхалимские поклоны, что-то бормочет.

— Дерьмовый мент умотал? — не обращая внимание на Картока, спросил Ванваныч Харю. — Дотошливый фрайер, не мешает пасти его и дальше.

— Уехал. Вон там стоял его задрипанный «жигуль», — Харя ткнул пальцем в пустое место между двумя иномарками. — Завтра утром пошлю к его хате

Жука. От него еще ни один фрайер не линял.

— Останешься с ментовским помощником, — повернулся к Лысому бандитский босс — Упустишь — башку оторву и пришью к заднице.

— Не штормуй, босс, не упущу. Латыш поможет.

Карток часто закивал.

— А сейчас он один? В окно не выпрыгнет?

— Его моя жинка стережет. Баба понятливая и послушная.

Когда «мерс» свернул с внутриквартальной дороги на улицу, Лысый и

Карток минут десять покурили, потом не торопясь пошли к подъезду.

Романову в очередной раз повезло. Дай Бог, не в последний. Вместо двух противников — один. Кажется, не очень сильный и не слишком ловкий. Картока малость припугнуть, засунуть головой в унитаз — до утра не сдвинется с места. Что до его массивной половины — при виде направленного на нее «макарыча» немедленно обмочится.

О будущем лучше не думать, сейчас главное — освободить Петьку, все остальное — потом.

Звонок исправно прокричал призыв. Романов представил себе тихую панику в квартире, прижавшегося к стене прихожей с оружием в руках бандитского прихвостня. Жестко улыбнулся. Сейчас он устроит ему варфоломеевскую ночь на российский манер.

— Кто там?

Голос у Полины подрагивает, как заячий хвост.

— Босс позабыл любимую зажигалку, — подражая Харе, простуженно прохрипел сыщик. — Пришлось возвратиться. Велено принести.

Незаурядные артистические способности не подвели — объяснение прозвучало естественно. К тому же, насмерть перепуганная женщина не особенно вслушивала в интонации, а у бандита от напряжения башка вообще не работала.

Схватка с Лысым не состоялась — нетерпеливый противник отодвинулся от стены. Не дожидаясь, когда откроется тяжелая металлическая дверь, Романов с такой силой толкнул ее, что стоящий за ней пехотинец получил удар по голове и рухнул на пол. Осталось только застегнуть на его лапах наручники. Полина завизжала поросенком, увидевшим обух топора.

— Цыц! — не оборачиваясь, приказал сыщик. — Марш в ванную.

Прижав ладонь к сердцу, дама поплелась в указанном направлении.

Из гостиной с обрезком стальной трубы выскочил Карток. Увидев ствол пистолета, урониле «холодное оружие», прислонился к стене.

— Я… не виноват… Это — они…

— В сортир! Сидеть там пока не позову.

Заперев хозяев квартиры в ванную и туалет, Романов без лишних слов и угроз поднес к глазам очнувшегося Лысого «макарыч». Тот сразу все понял, послушно закивал. На всякий случай пришлось связать бандиту ноги, перетащить его в гостиную.

Дружинин, невесело улыбаясь, сидел на полу. Ноги связаны, наручники пристегнуты к трубе отопления.

— Спасибо, потомок императора, — поблагодарил он спасителя. — Считай, должок за мной, при случае верну — не сомневайся.

Не отвечая, Роман освободил друга. Лысого приковал на освободившееся место. С корнем вырвал телефонный шнур, обмотал им шею пленника, другой конец привязал к радиатору. На прощание выразительно показал кулак — нечто среднее между молотком жестянщика и кувалдой кузнеца.

Не прошло и десяти минут, как друзья отчалили от хрущебы. Часы показывали половину третьего ночи.

— Завезу тебя к жене, утром вместе с ней на время уедешь из Москвы. Понял?

— А ты?

— Мои проблемы. Скорей всего, тоже слиняю. Вместе с Дашкой. Ванваныч подобных фокусов не прощает.

— Как и где встретимся?

— Понадобишься — найду.


Дашка сидела в прихожей возле тумбочки с лежащим на ней «вальтером». Глаза сухие, измученные, губы крепко сжаты.

— Сейчас собираем самое необходимое и уезжаеи. Куда и на какое время тебе, по малости лет, знать необязательно.

— Что брать? — тихо спросила догадливая девчонка.

— Смену белья, туалетные принадлежности, кое-что из нарядов.

Сборы заняли не больше получаса. Самое ценное — дедов баул, в который добавлены бумаги Клавдии. Из тайника в стенке извлечены деньги — рубли и баксы. Когда Роман вытащил свой багаж в прихожую, Дашка была в полной боевой готовности. Тесные темнокоричневые джинсы, такая же кофтенка, легкая куртка, в руке небольшая хозяйственная сумка.

Первым на улицу вышел Романов. Оляделся, походил, убедился в отсутствии пастухов, потом уже позволил выйти девушке.

Все складывалось хорошо. Даже мерзкая холодная погода, мелкий нудный дождик — на руку беглецам. Задержали их только на выезде из Москвы. Зевающий до ломоты в скулах гаишник бегло оглядел салон «жигуля», проверил документы. Его товарищ насторожено водил рыльцем короткоствольного автомата.

— И чего людям не спится? — проворчал он. — Лично я с удовольствием прижал бы ухом подушку. Минут на стодвадцать, не меньше.

— Да, службишка у вас — не позавидуешь, — посочувствовал сыщик, фиксируя взглядом белую «ауди», без приказания причалившую к бордюру. — Того и гляди напорешься на пулю.

Гаишники не ответили, посчитали «жигуль» уже отработанным, направились к подозрительной иномарке. Воспользовавшись паузой, Романов на всякий случай не выскочил на кольцевую — свернул направо, потом еще раз, потом — еще, выскочил на параллельную улочку и — налево. В результате этих сложных маневров они вкоре оказались за пределами Москвы.

— Завезу тебя в безопасное место, устрою у старого дружка. Сам на часок загляну к другому. Тоже старому.

Представил себе «другого старого дружка» в инвалидной коляске и усмехнулся.

— Чему радуешься, папанька? Тому, что избавляешься от меня? — обижено вздернула курносый носик девчонка. — Могу сама освободить…

— Не говори глупости, — не отрывая глаз от ночной дороги, Романов на мгновение прижал девичий носик указательным пальцем. — Мне — по делам. К вечеру вернусь.

Он не знал вернется ли вообще. Освобождение Петьки, пленение Лысого, фактический отказ отдать так желанный Ванванычем архив — все это походило на вызов, брошенный мощной криминальной группировке и грозило немалой кровью. Но отказаться от назначенного старшиной свидания не хотелось.

В семь утра «жигуль» свернул на проселок и через пятнадцать минут в"ехал в небольшой поселок местного лесника. Когда-то, еще во время службы в уголовке, инспектор Романов с"умел доказать следователю прокуратуры невиновность обвиняемого в убийстве. Так убедительно, что тот освободил задержанного. Такие услуги не забываются.

Панас Григорьевич, кликуха — Бирюк, жил одиноко: ни семьи, ни родичей. Сам управлялся по немалому хозяйству, сам готовил пишу. По этой причине изба напомнала свинарник. Пол усеян какими-то тряпками, бумажками, шелухой, грязные чоботы соседствуют с даным-давно немытой кастрюлей, полотенце напоминает портянку.

Увидела подобное безобразие чистоплотная Дашка — охнула. Бесцеремонно оттеснила мужиков, вытащила лохань, налила в нее воду, бросила более или менее чистую тряпку. Веник — не помощник, мусор сгребала щваброй.

— Бойкая, — скупо улыбнулся лесник. — Молоток девка.

— Молоток, — охотно согласился Роман. — Приютишь на недельку?

— Чего ж не приютить. Нет базара.

— И еще одна просьбишка. Припрячь баул и забудь куда спрятал.

— Есть одна захоронка… Могут наехать?

— Ежели умудрились выследить меня — обязательно.

Наспех позавтракав, сыщик попрощался с Дашкой. Намеренно сухо. Неожиданно гордая, презирающая любое проявление сентиментальности, девица всхлипнула и повисла на шее «папаньки», осыпая его лицо мелкими поцелуями.

— Пожалуйста, будь осторожен… Возвращайся поскорей…

Романов освободился от объятий, отстранил девушку, насмешливо поднял за подбородок залитое слезами лицо.

— Вздумала хоронить? Рановато. Вечером встречай…

— Встречу…


В особняке гостя ожидали. Охранник, не спрашивая о причинах визита, распахнул ворота. Под портиком подъезда, приветливо улыбаясь, сыщика встретил узколобый дегенерат. В холле к ним присоединился волосатик. Получилось нечто похожее на почетный караул. Не хватает знамени и оркестра.

— Кофе, коньяк? — заботливо осведомился узколобый, когда Романов устроился в кресле. — Или водочки?

Бессоная ночь, нервное напряжение — не самое лучшее для предстоящей беседы. До появления Сидякина не мешает успокоиться, снять стресс.

— Если можно, рюмку водки. И — кофейку.

Услужливый парень подкатил к креслу столик на колесиках, оснастил его бутылкой «мартини», рюмкой водки, крохотной чашкой кофе на таком же маленьком блюдце. В центре — ваза с фруктами и сладостями.

Выпить сыщик не успел — открылась дверь и в гостиную вкатилась инвалидная коляска с улыбающимся старшиной. Куда девалась прежняя его угрюмость и молчаливость!

— Спасибо за визит, — наклонил он плешивую голову. — С нетерпением ожидал вашего появления. Пейте, пейте, не обращайте внимание на больного старика.

Романов выпил рюмку, сразу же налил вторую. Отхлебнул крепкий, горячий. напиток. Вытер губы накрахмаленной салфеткой и откинулся на спинку кресла.

— Слушаю вас.

Сидякин пожевал тонкими, сморщенными губами. Проводил взглядом вышедшего из комнаты узколобого. Наверно, нелегко дается ему решение откровенно поговорить с частным детективом.

— На фронте я знал вашего деда, но никогда не думал, что судьба сведет меня с его внуком. Дело не в этом, — досадливо поморщился. — Мне стало известно о расследовании, которое затеял старый друг. Поймите меня правильно — не боюсь ни суда, ни приговора, не тот возраст. Просто интересно взглянуть на собранные Николаем документы. Так сказать, вспомнить прожитое и… забытое.

Хитрит старый лис, заметает следы хвостом, брезгливо подумал сыщик.

Если бы не боялся, ни за что не решился бы на откровения.

— Вчера вечером с аналогичной просьбой ко мне обратился другой человек. Я пообещал ксерокопии.

— И зря пообещали! Догадываюсь кому… Грач?

Удивительно подходящая кликуха для черного носатого Валуяна! Но подтверждать знакомство с армянином Романов не стал, ограничился пожатием плечами, которое можно расценить как угодно: и как признание, и как недоумение.

— Видите ли, мы с Николаем, можно сказать, родственники. Нас сроднила война. Поэтому не стоит ковыряться в наших отношениях чужакам, — пояснил Сидякин. — Особенно, таким вредным и злым, как ваш знакомец.

Наметившийся переговорный процесс устраивает частного детектива. И не только из сображений личной безопасности — в доме лесника находится беззащитная девчонка, за судьбу которой Роман в ответе.

— Обещания положено выполнять, — назидательно выдал он приевшийся афоризм. — Вне зависимости от того, кому они даны. Кстати, мне не составит труда и для вас снять копии.

— Дело не в копиях. Хотя, я от них не отказываюсь, наоборот, приму с благодарностью…. Прошу вас не предавать огласке некоторые факты моей биографии. Особенно, связанные с моим сыном и… компаньоном.

— Обещаю.

— Спасибо, — помолчал, бросил в рот одну за другой две таблетки, запил водой. Пожевал сухими губами, будто смакуя выпитое лекарство. — Нынче за любую услугу нужно платить, тем более за такую ценную, как ваша… Оплата будет особая… Ольга!

В комнату вошла женщина с грустными глазами. Села рядом с коляской, положила руку на плечо паралитика. Вопросительно посмотрела на незнакомого мужчину.

— Любой человек грешен. Один согрешил много раз, второй — мало. Я отношусь к первым. К концу жизни приходит раскаяние, желание чем-то искупить противные Богу поступки. Вот я и решил… Оленька, будь добра, исповедуйся перед внуком моего фронтового товарища. И никаких запретных тем, слышишь, никаких! Чтобы не смущать вас, я поеду в спаленку, почитаю, отдохну, — как-то жалко улыбнулся. — Устал — возраст сказывается.

Оставшись с Романовым наедине, Ольга обреченно вздохнула. Наверно, раскрываться перед незнакомым мужиком ей не хотелось, но и не выполнять просьбу-приказания Сидякина либо опасно, либо невежливо.

— Что вас интересует?

— Все, — коротко ответил Роман, извлекая из внутреннего кармана пиджака новый блокнот. — И желательно поподробней.

— А записывать зачем?

— Память ослабела, вот и приходится.

Внучка вечного комбата говорила медленно, разделяя фразы короткими паузами…

Глава 26

«… я с детства любила и уважала отца. К матери относилась прохладно. Рыхлая, ко всему равнодушная женщина — не пример для подражания. Неожидано отец резко изменился… Весть о моем замужестве родители встретили равнодушно…».

Из исповеди Видовой.

Когда Ольга перешла в седьмой класс, произошла трагедия. Во время схватки с преступниками отец получил серьезное ранение — пуля прошла рядом с сердцем.

— Нечто подобное я ожидала, — спокойно проговорила Наталья, когда вместе с дочерью дежурила у закрытой двери реанимации. — Говорила же ему — иди работать юристконсультом, адвокатом, ведущим гражданские дела, преподавателем. Короче, подальше от преступного мира. Так нет, потащила его нелегкая в самое пекло

Девочка молчала. Она не была согласна с матерью, но спорить с ней — зряшный труд. Наталья при всей своей рыхлости на редкость упряма. К тому же, площадка перед реанимацией, где сейчас мучается отец — не самое подходящее место для споров.

После выписки лейтенант Видов уехал из госпиталя, не заезжая домой, в подмосковный санаторий. Долечиваться. В один из теплых осенних дней жена и дочь навестили его.

Увидела Ольга совсем другого человека — опустившегося, рыхлого, нервного, с испуганными глазами. Он вздрагивал при появлении рядом с ним другого отдыхающего, шарахался от неожиданно подощедшей медсестры.

Ну, ладно, набрякшие под глазами мешки, землистый цвет лица, подрагивание пальцев рук — понятно и объяснимо. Серьезное ранение, сложная операция, нелегкий послеоперационный период — все это не могло не сказаться на психику. А вот непонятный страх…

Сразу же после возвращения из отпуска сыщик подал рапорт с просьбой об увольнении. По болезни.

— Ну, ежели по болезни, — понимающе поглядев на помощника, пробурчал Кашлов. — Кажется, я малость ошибся — слаб ты, Карпуша, в коленках. Ладушки, полны кадушки, — невесело пошутил он. — Наверно, уголовка тебе не по зубам.

Карп испуганно переступил с ноги на ногу. Казалось бы, чего ему бояться в уголовном розыске, а он откровенно трусил. И не мог скрыть этого.

Кашлов несколько минут не сводил взгляда с лейтенанта. Наверно, ожидал, что тот передумает, заберет свой рапорт.

— Может быть, перевести тебя из оперативников в аналитики?

— Спасибо… Не надо…

— Понятно, — разочаровано промолвил капитан. — Вот тебе и ладушки, полны кадушки!

Под рапортом полявилась витиеватая, с добрым десятком черточек и загогулин, согласовательная подпись. Карп взял бумагу и направился к выходу из кабинета, но Кашлов неожиданно остановил его.

— Кстати, ты помнишь, как шмонали подвальное общежитие нищих?

— Какое «общежитие»? — равнодушно спросил Видов. Сейчас его не интересовали прежние уголовные дела, он старался забыть о них. — Не помню.

— Ну, даешь, бывший лейтенант! Тогда повязали Желтка и Хмыря. Потом вышли на Доходягу. Состоялся у меня с ним душещипательный разговор… Вспомнил?

— Да.

— Так вот, этого самого Доходягу еще раньше отпустили с зоны с последней стадией туберкулеза. Умирать. Живуч оказался зек, снова взялся за старое. Попался на грабеже, осудили. Вчера был суд. Такие вот делишки, ладушки, полны кадушки, — снова выдал капитан дурацкое присловье.

— Да?

Конечно, Ольга не знала о рапорте и разговоре, состоявшимся у отца с Кашловым. Но догадывалась. По тоскливым взглядам, исчезнувшей с письменного стола фотокарточки бравого лейтенанта милиции, по безвольно сгорбившейся отцовской спине.

После увольнения Видов устроился в юридическую консультацию. Потом перешел на один из заводов юристконсультом. Дома требовал плотно закрывать окна, перед сном проверял на входной двери замки, даже поставил еще один

— заграничный. В автобусе и метро старался стоять в стороне от остальных пассажиров, подозрительно оглядывал их руки и карманы.

Да и внешне он все больше и больше менялся. Куда девалась стройная подтянутая фигура, высоко поднятая голова, развернутые плечи? Появился животик, вместо накачанных постояными тренировками бицепсов — вялые мешки. Регулярно через день он посещал поликлинику, обходил все кабинеты, начиная от неврапатолога и кончая терапевтом.

Со временем Ольга смирилась с отцовским несчастьем. Все равно ничем помочь она не могла — просьбы и увещевания отлетали от недавнего сыщика. Ответ один: все нормально, дочка, все — как и должно быть.

После получения аттестата зрелости Ольга пошла работать на оборонное предприятие. Мать сидела дома, зарплаты отца с трудом хватало на пропитание, поэтому ни о каком продолжении учебы и речи не может быть.

И все же упрямая девушка решила добиться своего — получить профессию инженера-электронщика в вечернем институте при НИИ. Вместо отдыха и прогулок, приходилось до полуночи сидеть над книгами, конспектами и чертежами. Глуша усталость крепким кофе, она мысленно твердила: все равно добьюсь своего, все равно добьюсь!

Похоже, в Ольге работали гены деда-фронтовика, волевого, дерзкого, трудолюбивого капитана Видова, вечного комбата.

Неожиданно девушка познакомилась с инженером из соседнего отделения.

Возможно, она не обратила бы на него внимания. Ничего особенного — носатый, низкого роста, чернявый парень, таких в институте — пруд пруди. Но однажды Валуян увидел на торжественном собрании изящную девушку с копной белокурых волос и влюбился с первого взгляда.

Влюбился — мягко сказано. Для темпераментного южанина многодневные ухаживания, букетики цветов, сентиментальные признания — младенческое занятие, недостойное для настоящего горского мужчины.

— Послушайте, девушка, меня звать Абрек. А вас как?

— Ольга, — растерявшись ответила Видова.

— Вот мы и познакомились, — удовлетворенно прокомментировал армянин и, будто невзначай, прикрыл широкой ладонью узкую девичью руку. — Вы — из соседнего отделения, да? Можете не отвечать — все равно узнаю. Зачем слушать всю эту болтовню, — перенебрежительно пахнул он рукой в сторону трибуны, с которой вот уже добрый час вещал секретарь парткома. — Лучше пойдем погуляем, подышим свежим воздухом. Конечно, московский воздух — не кавказский, у нас — будто духами обрызган, цветами осыпан.

Отец, когда служил в уголовке, не раз твердил об опасностях, подстерегающих девушку. Обходя слишком откровенные понятия, заменяя их прозрачными намеками, он все же добился своего — Ольга относилась к мужским ухаживаниям с опаской.

А тут, по неизвестной причине, вдруг согласилась на вечернюю прогулку с незнакомым парнем.

Не успели они покинуть ярко освещенный подъезд Дома Культуры, как Валуян взял ее под руку. И не просто взял — прижал к себе. Через десяток шагов рука его переместилась на талию. При этом ухажер говорил не переставая — о красотах кавказских гор, о своих братьях и сестрах, о двухэтажном родительском доме посредине цветущего сада, короче, обо всем. Изо всех сил старался отвлечь внимание девущки от наглеющей своей руки.

— Прекратите! — отстранилась Ольга. — Иначе уйду!

— Почему прекратить? — тяжело дыша, удивился парень. — Неужели неприятно? Послушай, Оленька, давай перейдем на ты, а? Пока без брудершафта.

Горячие губы Абрека впились в девичьи, рука больно сжала тугую грудь. Опомнился парень на земле — отцовским приемчиком Ольга освободилась от откровенных мужских объятий.

— Я ведь сказала — перестаньте хамить!

— Послушай, ты — кто: самбист или мент? — поднимаясь с травы, растеряно проговорил опозоренный горский мужчина. — Все равно моей будешь, зачем же зря терять дорогое время?

Все же под руку не взял — шагал рядом и убеждал покориться судьбе. Ведь он не отстанет и никому не отдаст понравившуюся девчонку. Потому-что — джигит, кавказец.

Возле подъезда жестом остановил попутчицу.

— Послушай, девочка, при встречах и прощаниях положено целоваться. Такой у нас закон. Забудь о своих приемчиках, подставь, пожалуйста, губки.

— Обойдешься! И вот еще что — ничьей я быть не собираюсь, поищи другую дуру!

Упрямый южанин не отстал. Он встречал Ольгу, когда она выходила в магазин, сопровождал ее на работу, провожал домой после занятий в институте, по нескольку раз в день заглядывал в комнату лаборатории, где она работала. И — говорил, говорил!

Прошел месяц, второй, потом — полгода. Абрек не успокаивался. Во время экзаменов стоял возле двери, переживал, пытался подсказать. Когда хоронили бубусю, поддерижвал под локоток, нашептывал на ушко успокоительные слова.

Постепенно Ольга привыкла к его постоянному присутствию, он даже казался ей симпатичным. Будто огромный нос уменьшился в размерах, а оседлавшая переносицу бородавка поблекла. Да и зачем мужчине эта самая «симпатичность»? Главное — верность, трудолюбие, ум.

Выходя из подъезда дома или института, она машинально искала взглядом приземистую фигуру армянина. И всегда Абрек был на посту — появлялся из-за угла соседнего дома или поднимался с лавочки, широко улыбаясь, шел навстречу.

В один из прохладных весенних вечеров, провожая девушку домой, он завел разговор, который во многом предопределил дальнейшие отношения молодых людей.

— Послушай, Оленька, не пора ли мне познакомиться с твоими родителями? Клянусь стану любить тестя и тещу, как своих маму с папой! Пригласи домой, а?

Еще чего не хватает, мысленно возмутилась Ольга, но вслух ничего не сказала — побоялась обидеть. Просто пропустила просьбу Абрека мимо ушей. Вдруг он забудет о своей дурацкой идее?

Валучн не забыл. На другой день — такая же просьба, на третий — более настойчивая.

Пришлось согласиться. Ничего зазорного — пришел товарищ по работе, вместе с которым она трудится.

Приблизительно так объяснила девушка отцу и матери предстояшее появление Абрека. Мать понимающе усмехнулась и продолжила косметическую операцию — втирание крема в начинающую морщиться кожу шеи. Дочкины проблемы ее не интересовали. Отец, не менее равнодушно, пожал плечами. Когда-то это должно произойти, дочь — взрослый человек, пора ей обзаводиться семьей.

Обиженная подобным отношением к важному событию в ее жизни, Ольга ушла в свою комнату. Закрыла дверь на замок и вволю поплакала.

Визит Валуяна намечен на субботний вечер. В пятницу утром девушка отпросилась с работы. Сослалась на неожиданное недомогание, пообещала компенсировать однодневный отпуск. Начальник легко согласился — к Видовой в институте относились хорошо, ценили лаборантку, будущего инженера, за трудолюбие и покладистый характер.

В первую очередь — закупить все необходимые продукты и напитки.

Когда она с двумя пустыми сумками выбежала из подъезда, Валуян сидел на лавочке. Рядом — два больших туго набитых портфеля. При появлении Ольги, как всегда, подошел к ней с радостной улыбкой.

— Послушай, Оленька, куда собралась?

— На рынок за покупками.

— Зачем тратить дорогое время для покупок? Все готово, все купил. Даже коньяк «Арарат» достал, представляешь? Никуда, пожалуйста, не ходи, дорогая, не надо.

Абрек подвел девушку к скамейке, раскрыл портфели, принялся со вкусом перечислять покупки. О ценах — ни слова, не подобает настоящему мужчине хвастаться потраченными деньгами.

Неожиданно Ольга чмокнула кавалера в чисто выбритую щеку. Посчитав невинный поцелуй разрешением, Абрек впился в девичьи губы. Возражений не последжовало. Горячий армянин позабыл о наблюдающих за молодой парой старушках, о смеющейся детворе — рука машинально опустилась ниже талии.

Ольга отпрянула.

— Люди же смотрят, — покраснев, с притворной строгостью объяснила она.

— А ты рад стараться. Лучше помоги дотащить до квартиры твои портфели.

— Зачем только до квартиры? — тяжело дыша, проговорил Валуян. — До кухни могу.

— До субботы никаких кухонь и гостиных, — отрезала девушка. — Кстати, сколько я тебе должна?

Открыла кошелек и достала тощую пачку денег.

— Зачем обижаешь, а? Что я тебе сделал плохого?

Настоящая, не придуманная, обида захлестнула Валуяна. Глаза повлажнели, нос поник, руки разведены. Ольга поняла — продолжение денежной темы приведет к разрыву. А она уже успела свыкнуться с мыслью о неизбежности создания семьи.

— Ладно, рассчитаемся позже, — пряча кошелек, проговорила она. — Еще раз большое тебе спасибо.

Новые объятья, еще более продолжительный поцелуй примирения. Абрек дотащил тяжеленные портфели на лестничную площадку к дверям квартиры Видовых и послушно удалился.

— Быстро ты обернулась? — удивилась мать. — Я рассчитывала — возвратишься не раньше обеда.

— Так получилось, — туманно объяснила девушка. — Встретила подругу, она помогла закупить все необходимое.

— А портфели тоже от подруги? — скупо улыбнулся Видов, с трудом поднимая один из них. — Как же ты не надорвалась?

— Подружка помогла…

Валуян появился в точно назначенное время: половина восьмого вечера. К его приходу все было готово: квартира буквально сияла — ни пылинки. Стол сервирован получше ресторанного, даже розы, поставленные посредине между бутылками и изысканными закусками, радуют глаз. Ольга успела посетить парикмахерскую, отгладить любимое платье.

Гость тоже принарядился. Обычно зимой носил затрапезную куртку, летом — поношенную рубашку, на этот раз — черный костюм, скромный галстук, надраенные до сияния модные туфли.

Представился обычно: Абрек Валуян, инженер, работает вместе с их дочкой. Ольга боялась другого — признания в любви, просьбы дать согласие на брак. Слава Богу, у Абрека хватило ума сообразить: первое знакомство — не для сватовства.

Как водится, мать поинтересовалась матерью гостя, отец — его отцом. Для Валуяна — самая приятная тема. Многокрасочно описывая достоинства своих родителей, он даже со стула вскочил, забегал по комнате. По его словам весь Кавказ знает и уважает Рустама Валуяна, а все кавказские женщины стараются подражать матери.

— Послушайте, давайте выпьем за родителей, а? — предложил он в. — И за моих, и за Оленькиных. Стоя выпьем, до дна выпьем!

Выпили. Второй тост неугомонный южанин предложил за всех женщин вообще и Оленьку — в частности. Потом последовало предложение выпить за настоящих мужчин.

Охмелевший Карп Семенович нерешительно улыбался. Раскрасневшаяся Наталья заботливо подкладывала тамаде все новые и новые порции закусок.

Валуян согласно кивал. Хорошая у вас дочка, можно даже сказать — прекрасная. Что внешностью, что умом, что хозяйственным умением — всем взяла. Счастлив будет ее будущий муж!

Развивая последнюю тему, Абрек не выдержал. Поднялся из-за стола, заставил Ольгу встать рядом.

— Послушайте, уважаемые родители, мы с Оленькой любим друг друга и решили пожениться. Благословите нас.

По русскому обычаю положено опуститься на колени, подставить головы под благословляющую икону. Но это — по русскому, а жених — сын Кавказа. Он горделиво выпрямился, подбоченился. Ольга покраснела и спряталась за спину будущего мужа.

Возражений не последовало…


Абрек оказался умелым и неутомимым любовником, заботливым супругом. В его объятиях молодая жена забывала обо всем. Не успевали улечься в постель

— Валуян откидывал одеяло и перебирался на половину жены. Утром — непременное повторение, Нередко он будил Ольгу ночью.

Позже признался, что был уже женат, в горском ауле живут первая его супруга и сын. Утаил только о многочисленных московских любовницах.

Шалости предприимчивого южанина вскрылись случайно.

Тогда Валуян уволился из института и перешел работать в комбинат бытового обслуживания. Инженер-электронщик ремонтировал электроплитки, электрочайники, обогреватели, короче говоря, все, что было мало-мальски связано с его профессией. Зарабатывал неплохо — основной доход получал не от мизерной зарплаты, которую едко именовал «подачкой», а от благодарностей клиентов. Не отмеченных в квитанциях.

А Ольга вечерами не знала, чем себя занять. В квартире — стерильная чистота, белье выстирано, переглажено и сложено в шкаф, полы подтерты, еды наготовлено на неделю.

— Скучно так жить, Абрек, — как-то призналась она, дождавшись прихода мужа. — Дела, деньги — разве только в этом жизнь?

— Послушай, без денег ничего нет, понимаешь? А что скучаешь — понятно, народится пискун — некогда будет вздыхать… Кстати, хочу спросить: почему не беременешь, а? Или плохо тебя ласкаю? Прошу — сходи в консультацию, пусть проверят.

Ольга не призналась в том, что уже посетила консультацию и ей назначен длительный курс лечения. Есть вещи, о которых мужчине знать необязательно.

— Хорошо, схожу.

И так — день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем.

Только через пять лет совместной жизни Ольга прозрела. Конечно, не полностью, муж ей открылся как-бы с края. Но и этого было достаточно для отчаяния.

Однажды теплым весенним вечером, когда вокруг все зелено, когда душа требует невесть какого веселья, Ольга решилась на прогулку по ярко освещенному проспекту. Посмотреть на людей, полюбоваться красочными витринами — избавиться от постылого одиночества.

Не успела пройти до угловой многоэтажки — остановили. Парень в расцвеченной рубашке с локонами русфх волос, упавшими на высокий лоб.

— Девушка, вам не скучно одной? Могу составить компанию.

Несмотря на пятилетнее замужество, ее продолжают называть девушкой? Приятное открытие.

— Поищите подружку помоложе, — рассмеялась она. — Для вас я уже старуха.

Обескураженный парень что-то недовольно проворчал.

На перекрестке — очередное предложение. На этот раз оно исходило от мужчины средних лет с округлым брюшком и отвислыми щеками.

— Приглашаю вас в ресторан. Посидим, поговорим…

— Спасибо за приглашение. Боюсь вашей супруги, — с откровенным издевательством проговорила Ольга. — Да и я тоже для вас небезопасна — могу поцарапать.

Не обращая внимания на сладкие посулы мужика, пошла дальше. Несмотря на мужские приставания, настроение отличное.

Интересно, как развлекаются в ресторанах? Ольге еще не приходилось бывать в них. Отец с матерью — домоседы, если и прогуливаются, то только по близлежащему скверику, молодые люди из института тоже не поклонники ресторанных посиделок. Что до мужа, то он днюет и ночует в своей мастерской, зарабатывает деньги для семьи, ему не до развлечений.

Ресторан «Отдых» — в двух шагах от многоэтажки. Ольга подошла широкому окну, с любопытством заглянула и… окаменела. Возле окна за столиком сидел Абрек в обществе хрупкой девчонки. Валуян что-то нашептывал ей в розовое ушко, под прикрытием скатерти оглаживал пухлые коленки.

Что же делать? Ворваться в зал, устроить скандал с битьем посуды, с бабьими завываниями и угрозами выцарапать глаза? Ну, нет, на это она не способна!

Вцепившись похолодевшими пальцами в решетку, ограждающую окно, Ольга не отрывала глаз от влюбленной парочки, отслеживала каждый их жест, по шевелению губ угадывала каждое слово.

— На нашего бычка любуешься? — рядом с Видовой остановилась пожилая женщина. — Кто он тебе — возлюбленный, муж?

Признаться — стыдно, отмалчиваться — неудобно.

— Знакомый. Сосед.

— Сластолюб, ни стыда, ни совести. Сколько замужних женщин и сопливых девчонок покрыл в нашем районе — не счесть. Бабы-дуры верят ему, а он пользуется. Слыхала — женатый. Не позавидуешь его супруге.

Выговорилась и пошла в сторону многоэтажки.

Странно, но сочувствие незнакомой женщины немного сняло напряжение. Нет, Ольга не ревновала, просто физически чувствовала липкую грязь, будто ее обдали помоями. Возвратившись с прогулки, присела к столу и задумалась. Развод? Возвратиться в родительский дом оплеваной, изгаженой, подставиться под понимающие взгляды соседок?

Так ничего и не решив, разделась и легла под одеяло.

В половине третьего ночи заскрипел замок. Валуян вошел в квартиру на цыпочках, сбросил обувь, заглянул в спальню.

— Спишь, дорогая? — шепотом спросил он. — Вижу — не спишь. Почему? Сердишься? Зачем? Понимаешь, заработался, электрочайник попался с фокусом. А завтра утром появится заказчик. Вот и завозился…

— С чем завозился? — открыла глаза Ольга. — С чайником или с девкой, колени которой оглаживал в ресторане?

Абрек прикрыл веками черные миндалевидные глаза, минуту подумал.

— Ах, вот ты о чем! Понимаешь, деловая встреча. Чисто деловая, без глупостей. А ты вообразила невесть что! Заказчица попалась неуступчивая, пришлось размягчить ее, побаловать. Зато, гляди, — муж рассыпал по одеялу червонцы. Много червонцев. — Завтра пойдем покупать тебе шубку.

Явное вранье! Но Ольге вдруг захотелось поверить районному «бычку». Вдруг, действительно, встреча в ресторане — чисто деловая? Ну, пощупал заказчице коленки, ну, угостил ее ресторанными лакомствами и напитками, стоит ли из-за такой малости портить себе жизнь?

Валуян быстро разделся, лег на свою половину, призывно откинул край одеяла. Обычно он сразу же обнимал жену, на этот раз ограничился приглашением.

— Спи, Абрек. Я устала.

За пять лет семейной жизни Ольга впервые отказалась от ежевечерней близости…


Возвращение капитализма Валуян воспринял с восторгом. Наконец-то, появилась возможность зарабатывать не гроши, а настоящие деньги! Он приватизировал свою мастерскую, организовал ремонт бытовой техники, телевизоров, радиоаппаратуры. Соответственно резко повысился уровень доходов.

— Теперь мы с тобой развернемся, да? Особняк прибомбим, на Канары слетаем, — вещал он, размахивая руками и задирая к потолку знаменитый нос.

— Разукрашу тебя бриллиантами, будешь еще желанней. Мужики станут облизываться и глотать голодные слюнки. А я… Послушай, пошли в постельку, а?

— Ложись, Абрек, спи, у меня дел невпроворот: белье погладить, посуду перемыть.

Валуян отлично понимал — дело не в посуде, просто жена не верит ему. Конечно, без вечерних сеансов любви не обходится, но они потеряли остроту, превратились в некую обязанность.

Однажды Ольга возвратилась из института, в котором продолжала работать, во внеурочное время — заболел конструктор и инженеров, занятых испытаниями приборов, распустили по домам. Абрек был дома — грипповал. В прихожей слышно, как он разговаривал по телефону с приятелем.

— Все понимаю, Ваха, сам бы — с удовольствием, да вот сука пасет. Следит, понимаешь, за каждым шагом… Послать ее к той самой матери? Конечно, пошлю, только не сейчас. Кто будет стирать белье, готовить еду, убираться в квартире? Понял, друг? К тому же, не стану скрывать, сладкая она баба, сладкая до невозможности! Нырнешь в нее и выбираться на поверхность не хочется… Хочешь попробовать? Не получится, двое из одной тарелки не кушают…

Значит, она нужна Валуяну в качестве служанки и «сладкой бабы»? Ну, что ж, с первым можно примириться — такова уж женская доля, а вот о втором страстному мужу придется забыть.

На следующий день, возвратившись из мастерской, Абрек с удивлением увидел в маленькой комнате разложенный диван, застеленный пледом. В дверь врезан замок.

— Гостей ожидаешь, да? Отлично — выпьем, попоем, да? Решила оставить их на ночь, чтобы утром продолжить веселье? Какая же ты умница, дорогая женушка!

Изобретательный южанин изо всех сил старался заглушить назревающий тихий скандал.

— По твоему меткому определению я — обычная служанка и сладкая баба. Именно так ты сказал по телефону Вахе… Все кончено, Абрек, любовь посверкала и погасла.

— Зачем служанка? Почему кончено? Я люблю тебя, никому не отдам!

Попытался обнять Ольгу, прижать к себе — она кулачками уперлась в его грудь, отвернула голову. Поцелуй пришелся в пустоту.

— Перестань притворяться! Не перестанешь — придется мне уйти к родителям.

Последняя угроза подействовала — Валуян торопливо обулся, схватил с вешалки плащ и выскочил из квартиры.

Все, ушел, равнодушно, с облегчением подумала Ольга. Но Валуян вернулся. С огромным букетом роз, коробкой конфет, бутылкой любимого им сухого вина.

— Послушай, давай мириться, а? Обещаю никогда не ходить на сторону, понимаешь, никогда! Прими, дорогая, подарок и забудь о размолвке.

В красной коробочке на такого же цвета бархатной подушечке — сережки с вкрапленными в них бриллиантами. Красота неописуемая. Ольга хотела было оттолкнуть драгоценность, но руки не подчинились — приняли ее. Губы автоматически ответили на примирительный поцелуй мужа…


С полгода Валуян держался. Приходил домой во время, когда звонили друзья и приглашали на «мужские» шашлыки, отвечал: только вместе с женой, без нее ни шагу. Но Ольга знала — изменяет. Фактов не было, работала женская интуиция.

Как-то Абрек возвратился с работы после обеда. Радостный, веселый. Жестом отверг предложенную солянку, залпом выпил два фужера минералки.

— Послушай, дорогая, наряжайся, развешивай разные бусы-колье. На прием идем, понимаешь? Хочу, чтобы моя женушка была краше всех дам.

— Что еще за прием? — равнодушно осведомилась Ольга.

— Она не знает, что такое прием? — горестно развел руки Валуян. — Собираются видные бизнесмены, политики, ученые, выпивают, танцуют. Засиделась ты дома, дорогая, потеряла вкус к настоящей жизни достойных людей.

Действительно, засиделась, с раскаянием подумала женщина. Сплошные домашние хлопоты: уборки, постирушки, осточертевшая кухня. Прав Абрек, побыть на людях, пообщаться, развеяться — настоящее счастье.

Прием назначен в том же ресторане «Отдых» на девять вечера. Собираться Ольга начала с четырех. Приняла душ, накрутилась, изобрела черт ее знает какую прическу, надушилась. Потом придирчиво перебрала наряды, разложила на покрывале украшения. Целый час разглядывала себя в зеркало, прикладывая разные платья и костюмы.

Несмотря на беды, обрущившиеся на ее голову, она не потеряла привлекательности. Друзья Абрека просто обязаны потерять голову. А она будет горделиво, опираясь на руку мужа и таинственно улыбаясь, плыть под оркестровую мелодию по ресторанному залу.

Представила себе красочную картинку и горестно улыбнулась. Красавица называется — муж меняет любовниц чаще, чем белье! А сколько сил понадобилось, сколько пролито слез, чтобы сохранить семью, не сбежать к родителям!

В конце концов, она выбрала никак не подходящий для торжественного мероприятия брючной костюм и белую кофточку. Вместо туфель на шпильках — обычные лодочки. Из украшений — обручальное кольцо и подаренные сережки.

Увидел муж и ужаснулся.

— Послушай, Оленька, ты куда собралась, а? На собрание акционеров, деловую встречу или на рыбалку? Понимаешь, богатые люди соберутся, станут оглядывать дам. Скажут — бедняга Валуян не может купить жене бальное платье… Позор!

— Не причитай, Абрек, мне видней, что одевать. Пошли, опаздывать неудобно.

Она ожидала многолюдного зала, украшенного гирляндами лампочек, веселых, раскованных участников торжества. Вместо этого — небольшой кабинет, человек десять мужчин в черных костюмах и три женщины в длинных дорогих платьях. Никакого веселья, никаких танцев.

Валуян церемнно представил жену. Мужчины так же церемонно раскланялись, дамы окинули ее оценивающими взглядами. Как же — конкурентка!

— Видишь, возле окна стоит полный господин? Богатющий владелец самого большого московского рынка… А в торце стола наливает в бокал минералку мужик из Администрации Президента… Но я хочу тебя познакомить не с ними

— со своим партнером по бизнесу, черт бы его побрал, Ефимом Сидякиным.

Торгует, понимаешь, разными женскими трусиками-бюстгалтерами да еще задумал пролезть в Госдуму.

— Не понимаю, ты ремонтируешь бытовую технику, он торгует женским бельем — что вас связывает?

— Послушай, зачем тебе понимать, а? Главное — я понимаю. Твои дела — кормить и холить муженька, любить его.

Снова намек на женские обязанности — служанки и «сладкой бабы»! А она, между прочим, инженер-электронщик, все еще работает, не сидит на шее мужа-бинесмена! Ольга молча проглотила обиду, повинуясь Абреку подошла к округлому толстяку.

— Ефим Маркович, дорогой, познакомься, пожалуйста с моей супругой. Очень уж ты ей понравился.

Бизнесмен равнодушно кивнул, что-то пробормотал. Повинуясь мужу, Ольга выдала несколько примитивных комплиментов. Типа — симпатичный и несомненно умный мужчина.

Так судьба свела внучку вечного комбата с будущим «любовником»…


С некоторых пор Видова почувствовала ненавязчивую слежку. Просто возникло какое-то неудобство, появился зуд в спине, легкое покалывание в затылке. Почему, спрашивается, узколобый детина вот уже третий раз за день идет за ней? Руки заложены в карманы, в зубах — сигарета. Типичный бандюга.

Слишком часто возле булочной ее встречает разбитная девчонка в джинсах и грязно-серой кофтенке. С насмешкой заглядывает в лицо, будто хочет что-то сказать. На автобусной остановке возле института «дежурит» волосатый парень. Едет Видова на работу — стоит, возвращается домой — идет следом. Потом передает ее узколобому.

В конце концов, Ольга просто выбросила из головы дурацкие мысли. Нет никакой слежки, она придумана излишне эмоциональной бабой. Узколобый, наверное, работает неподалеку от ее дома, вот и пересекаются их пути-дорожки. А волосатик, наверняка, живет в хрущебе напротив института. Что до дерзкой девки — разве сейчас мало таких гуляют по московским улицам и паркам?

Но однажды опасения Видовой подтвердились.

Ее вызвали на работу вечером. Обычно предупреждают с утра, но на этот раз заказчик неожиданно потребовал срочно проверить на стенде забарахливший прибор. Прищлось бросить домашние дела, предупредить по телефону мужа и мчаться в инстутут.

Как на грех, автобус будто сквозь землю провалился. В прежние времена не было проблем — остановить такси или снять частника, но сейчас стоимость проезда подскочила так, что никаких денег не хватит. Просить у Валуяна не хочется, а в институте зарплату выдают раз в полгода — не разгонишься.

— Ольга Карповна? — позвал старческий голос. — Не согласитесь ли выслушать меня?

В пяти шагах от остановки автобуса — солидный «линкольн». За рулем

— волосатик. Тот самый, который встречает и провожает ее возле института.

На заднем сидении — улыбающийся старичок. Лысый, немощный, но глаза не выцветшие — умные, зоркие.

Пришлось подойти — не обижать же дедушку?

— Разговор предстоит долгий, но он — в ваших интересах. Бояться не нужно, ничего плохого вам не сделают. Отвезу куда скажете и по дороге поговорим.

Предупреждения отца-сыщика приучили Ольгу к осмотрительности, но сейчас, неизвестно почему, она согласилась. Стоит ли бояться этого доброго старичка? К тому же, обещание поведать что-то интересующее ее заинтриговало женщину.

Рядом с волосатым водителем уселся узколобый дегенерат. Вежливо поздоровался, изобразил нечто вроде приветливой улыбки. «Линкольн» медленно поехал по Ленинградскому проспекту.

— О чем же вы хотите мне рассказать?

— Прежде всего разрешите представиться. Сидякин Прохор Назарович, бывший старшина, теперь — несчастный пенсионер. На фронте сражался вместе с вашим дедом, капитаном Видовымм… Семка был моим другом детства. Так же, как и ваша бабушка Клавдия Ивановна, мир ее праху… Достаточно?

— Вполне.

Услышав о «несчастном пенсионере», который разъезжает на «линкольне» и которого охраняют накачанные парни, женщина улыбнулась, но возражать не стала.

— Тогда слушайте дальше. Верить или не верить — ваше дело. Ваш муж Валуян, кликуха — Грач, мерзкий предатель. Ради достижения своих низменных целей он подставляет жену. Мало того, фактически приговаривает ее к смерти.

— Вы представляете о чем говорите? — возмутилась Ольга. — Валуян — мой муж. Потом — что за «низменные» цели, почему они оплачиваются такой дорогой ценой? И откуда все это вам известно?

Сидякин скупо улыбнулся. Кажется, он ожидал подобной реакции и заготовил впрок несколько вариантов ответа.

— Начну с последнего вопроса. В близком окружении Грача — мой человек, которому я вполне доверяю. Его имя ничего вам не скажет… Какие цели преследует Грач? Во-первых, патологическая ненависть к Ефимке… Бизнесмен Ефим Маркович Сидякмн — мой внук. Любимый внук, — старик несколько минут помолчал. Достал из бара бутылку минеральной воды, предложил собеседнице — та отказалась. — Во вторых, — продолжил он, сделав несколько глотков, — скорей всего вы не знаете об этом: Валуян тоже баллотировался в Думу, но не прошел. Для таких людей месть к более удачливому сопернику превращается в навязчивую идею.

— Какое я имею отношение к этой грязной истории?

— Вот мы и подошли к самой сути. Грач разработал два варианта. Первый

— скомпроментировать моего внука. Квартира, в которой вы должны всретиться с Ефимом буквально нашпигована всяческой аппаратурой. Если сексуальный ролик снять не удастся, вступит в силу второй вриант: убить вас. Обвинив в убийстве конкурента.

— Неужели Валуян…

— Можете не сомневаться — сведения верные, мы их не раз проверили по другим каналам… Сегодняшний откровенный разговор с вами, не скрою, преследует свои цели. Спасти Ефимку и защитить внучку моего друга юности и фронтового командира… За свою долгую жизнь я много нагрешил, пора спасать душу, вымолить у Бога прощение. Это — третяя моя цель… Почему на роль жертвы избрана вы? Не стану говорить о множестве любовниц, ваш муж имеет еще две семьи: в Ногинске и в Зеленограде. В обоих семьях растут дети. Вас он не любит, но по неизвестным пока причинам боится. Ликвидация слишком много знающей супругм для него — единственный выход.

— Что я должна делать? — не веря ни одному слову Сидякина, на всякий случай спросила женщина. — Пойти в уголовный розыск…

— Ни в коем случае. Сейчас я для вас уголовка, госбезопасность, прокуратура и Омон в одном лице… Просто позвоните, когда муж отправит вас на встречу с Ефимкой. Желательно, заблаговременно…


Целую неделю Ольга не могла успокоиться. Провожая мужа на работу и встречая вечером, не сводила с него вопрошающего взгляда. Неужели этот человек — подлый предатель, кровавый подонок? Как же быть с десятком совместно прожитых лет, их ведь нельзя забыть? Вдруг друг деда и бабушки просто посмеялся над доверчивой бабой?

— Что ты так смотришь, дорогая? — обнимая и целуя жену, как-то спросил Абрек. — Будто боишься, что я ударю тебя. Успокойся, милая, ты для меня — самая любимая.

Размягченная ласковыми словами и нежными объятиями женщина мысленно ругала себя за доверчивость, изобретала в адрес Сидякина самые ругательные выражения. И отвечала на ласки мужу такими же ласками.

В конце второй недели рано утром Валуян задумчиво промолвил.

— Неприятность случилась, дорогая, какая неприятность! Понимаешь, друг заболел. Ты с ним знакома — Ефим Сидякин, бизнесмен и депутат Думы. Помнишь?

— Конечно, помню. Что с ним произошло? — осторожно снимая мужскую руку с обнаженной груди, спросила женщина.

— Врачи говорят — сердце. А он — одинокий, ни жена ни детей, некому покормить, поухаживать. Бедняга! Поехала бы к нему, а? Я конечно езжу, но какой толк с мужика?

Странная просьба, но расчет верный. Не даром бабушка прозвала внучку «скорой помощью»: заболеет кто-нибудь из подруг — обращаются к Видовой, она не откажется посидеть, вызвать врачей, сбегать в аптеку. Нужно помочь убрать квартиру, проводить к поезду, вместе посетить вещевой рынок — опять же Ольга.

Но навещать лежащего в постели можно сказать незнакомого сравнительно молодого мужика…

— Поехали вместе? — осторожно предложила она. — Одной неудобно…

— Обижаешь, дорогая? — возмущенно замахал руками супруг. — Я бы с превеликим удовольствием, но — деловые встречи, новые контракты, то да се. Уважь, поезжай одна! По дороге купи фруктов, колбаски…

— К постороннему мужчине?

— А я тебе, понимаешь, верю. Жаль Ефима, до слез жаль! Лежит один, некому даже воды подать… Пожалуйста, запиши адрес.

Ольга приготовила чистый листок бумаги, вопросительно поглядела на мужа, который торопливо перелистывал записную книжку. Еще одна странность

— лучший друг, близкий человек, а адреса не знает.

— Ага, вот! Пиши: Гольяново… Зачем тебе писать — и так запомнишь. Сегодня не получится, поедешь завтра утром…

И тут Ольга вспомнила странный разговор в салоне «линкольна». Неужели старик прав и Валуян спокойно посылает на смерть самого близкого после матери человека — жену?

Нет, этого просто не может быть — у любого подонка, мерзавца имеется хотя бы капля совести, а Абрек, при всех его недостатках, далеко не мерзавец… Но, с другой стороны, старик в «линкольне» почти слово в слово описал только-что состоявшуюся между супругами беседу. Даже о мнимой болезни депутата упомянул.

Позвонила Ольга Сидякину только ранним утром, когда Абрек еще спал. Из дому — не решилась, спустилась к телефону-автомату.

— Почему так поздно? — недовольно упрекнул Сидякин. — Впрочем, ничего уже не исправишь. Спокойно проводите на работу мужа и идите по улице к входу в метро. Ничему не удивляйтесь. Вас просто… похитят…

— Зачем? Скажите адрес — сама приеду.

— Опасно. За вами будут следить не только мои люди…

Глава 27

Видова-Валуян замолчала и сразу же в гостиную вкатилась инвалидная коляска. Сидякин, наверняка, подслушивал. Роман оглядел комнату, но разве возможно без тщательного изучения отыскать «булавки» с чуткими головками на концах?

— Иди в свою комнату, Оленька, отдохни. А мы с внуком Николая еще поговорим.

Ольга послушно кивнула и ушла. Несколько минут паралитик изучающе смотрел на собеседника. Будто определял его реакцию на исповедь женщины. Романов отвечал безмятежными взглядами и благодарными улыбками.

Обескураженно вздохнув, Прохор Назарович извлек из бара две бутылки: коньяк для гостя, минералку для себя. Горестно улыбнувшись, постучал полусогнутым пальцем по левой стороне впалой груди. Сердце, дескать, барахлит, организм спиртного не принимает.

— Надеюсь, исповедь Видовой ответила на все ваши вопросы? — внешне равнодушно спросил он, после того, как Роман выпил рюмку удивительно вкусного коньяка и зажевал ее ломтиком лимона. — Если остались невыясненные, готов прояснить. Слишком долго я молчал, таился, хочется, наконец, исповедаться.

— Пожалуй, с непонятным похищением женщины более или менее ясно… Скажите, зачем она посещала ювелирный магазин?

— По моей просьбе. Захотелось сделать подарок внучке фронтового побратима.

Романов вспомнил горшки Семенчука, но ничего не сказал. Наверняка не по возрасту резвый старикашка реализовывал драгоценности через магазина.

— Остается самый главный вопрос. Тот самый, ради которого проводил расследование мой дед, из-за которого никак не могла успокоиться Клавдия Ивановна…

— Можете не продолжать! — гулким, далеко не старческим голосом остановил сыщика Сидякин. — Гибель Семена, да? — он прикрыл глаза ладонью. Будто стеснялся слез. Но Роману показалось, что бывший старшина вовсе не плачет, что его жест — фальшивка. — Можете поверить — не знаю, кто тогда выстрелил, меня по сей день тоже мучают сомнения… Может быть, в азарте схватки с мессерами и я, не желая этого, повел стволом автомата. Может быть кто другой. Один Бог ведает, — он помолчал. — Действительно, я завидовал удачливому Семке, но не до такой степени, чтобы убить его… Разве я похож на убийцу?

Роману захотелось припомнить немощному инвалиду его расправу с другом, с человеком, который помог ему выкарабкаться из неминуемой нищеты. С Федькой Семенчуком. Заставить Сидякина вспомнить Феклу-самогонщицу, которую бывший командир разведвзвода подставил следователям в качестве убийцы. Так ловко и умело, что баба получила десять лет строгача.

Но кто дал право частному детективу копаться в чужой душе и выносить приговор?

— Вы продолжаете бизнес Федора Семенчука? Попрежнему эксплуатируете нищую братию?

— Что вы, что вы? — отмахнулся старик. — Давно завязал. Живу на пенсию.

Лукавит бывший ротный старшина! Не на пенсию он живет — на богатства, спрятанные в семи горшках Семенчука. На пенсию не построишь престижный коттедж, не наймешь персональную охрану, не будешь разъезжать на «линкольне».

— Бывает…

— Надежда на милость суда мизерная, больно уж не хочется умирать на тюремных нарах. Это еще одна причина просьбы передать мне записи Николая. Ежели не лукавить — главная. Кажется, я заслужил Божье прощение спасением внучки вечного комбата, теперь остается заслужить ваше…

Банда Ванваныча действует угрозами и насилием, паралитик — слезными просьбами, фальшивым раскаянием. По опыту общения с преступным миром бывший сотрудник уголовки знает — закоренелые убийцы и насильники каются в кровавых своих делах очень и очень редко.

— Мне не хотелось бы расставаться с бумагами деда, — точно так же, как и при беседе с Ванванычем, завилял Романов. — Единствнная о нем память. Вот разве отдать вам ксерокопии? — нерешительно повторил он.

Как и предполагал сыщик слащавая маска Сидякина исчезла, вместо нее показалась ежели не волчья морда, то нечто на нее похожее.

— Где гарантия, что вы не передадите в прокуратуру подлиники?

— Только мое честное слово.

Убийца Семенчука, фактический убийца родного сына, главарь банды в раздумьи покатался по комнате. Доверительная беседа постепенно превращалась в рыночный торг.

— Признаться, меня ваше предложение не греет, честное слово не успокаивает. Но я понимаю ваши чувства и поэтому вынужден согласиться на копии. Пока согласиться, — многозначительно уточнил он. — Очень уж не хочется применять иные методы воздействия — стар стал для этого. Если вы сдержите данное слово — все будет мирно и гладко.

Старый бандюга прекратил слюнтяйничать, поминутно поминать Бога, каяться во множестве грехов. Угроза применить иные «метода» прозвучала более искренне. Небось, в холле сидят шестерки, ожидают сигнала босса.

— Слово — кремень, не собираюсь нарушать его. Что касается ваших угроз — на сволочной своей работе оттучился бояться.

— Так-то оно так, но все же… Когда получу бумаги?

— На следующей неделе, — для вида поколебавшись, Романов назвал туманный срок. — Вот только разделаюсь с более срочными делами.

— Имеете в виду Грача?

— И его тоже…


Романов избегал оживленных трасс, больше пользовался пустынными дорогами. И все время контролировал пространство впереди и, особенно, позади. Одновременно размышлял по поводу откровенных признаний старого бандита.

Есть над чем поломать голову.

В первую очередь, кто пустил автоматную очередь в вечного комбата?

Во-вторых, в желании Сидякина замолить многочисленные грехи Роман не очень верил. Тогда зачем он спас внучку своего фронтового командира?

В третьих, непонятный интерес бывшего старшины к бумагам деда. Срок давности давно истек, прокуратура не станет терять дорогое время на расследование давних преступлений. Что же тогда подталкивает хитреца?

Сыщик отлично понимал, что ответов на все эти вопросы он не получит. Поэтому постарался «освободить» и без того перегруженную голову от зряшных мыслей. Переключился на Дашку. Наверно, волнуется девчонка, глаз не сводит с лесной дороги, не пьет и не ест. Ведь «папанька» пообещал возвратиться к вечеру, а приедет он, если только приедет, не раньше полуночи.

Через полчаса после того, как Романов покинул гостепримный особняк, он заметил слежку. Неприкрытую, наглую. «Жигуль-шестерка», черной окраски. Висит на хвосте, будто Роман буксирует его. Одно из двух: либо пасут шестерки недоверчивого Сидякина, либо выследил Ванваныч. Первое

— малоприятно, но не таит особой опасности, а вот второе, учитывая неприкрытые угрозы в квартире Картока, очень и очень серьезно.

Впереди — съезд на узкую бетонную дорогу ведущую в одно из отделений бывшего колхоза. Теперь — акционерного общества сельхозпроизводителей. Не сбрасывая скорости, Роман резко свернул. Так резко, что завизжали шины. Он знал, что на выезде из деревни есть малозаметный проселок. Ухабистый и пыльный — то, что надо.

Черный «жигуль» повторил маневр преследуемого и снова повис на его хвосте. Обогнув многоэтажку, потом — свиноферму, Романов углубился в лес. Загнал машину в кусты, вылез и огляделся.

Вообще, останавливаться в безлюдном месте небезопасно, можно запросто проглотить пулю. Но сыщик надеялся на никогда еще не подводившее его везение плюс надежный «макарыч».

Из-за поворота выбрался черный «жигуль». Остановился в двухстах метрах. Но водитель, не в пример Романову, не покинул машину. Попытка разглядеть преследователя сыщику не удалась — слишком далеко.

Пришлось прекратить детскую игру в кошки-мышки. Недовольно пофыркивая, легковушка выбралась из кустов и снова запрыгала на ухабах. Черномазый преследователь двинулся следом.

Вторая попытка, если не избавиться от пастуха, то хотя бы зафиксировать его внешность, тоже окончилась неудачей. Когда Романов свернул к автозаправке, черный дьявол остановился, не доезжая до нее.

В конце концов, сыщик решил больше не таиться — погнал машину к повороту в хутор лесника. Пусть отслеживают, глотают пыль — слава Богу, не стреляют и не обгоняют.

Удивительно, но за два километра до поворота на лесную дорогу черный «жигуль» исчез. Вот это уже пострашней наглого преследования!

Романов остановился, выключил фары, подождал. Пастух не появлялся. Время — одинадцать. Вдруг слежка почудилась? Глупое предположение — черномазая легковушка не приснилась, сыщика явно пасли. Кто? И снова он подумал о хитроумном владельце особняка, старом разведчике.

Окна в избе лесника — черные провалы, только одно светится. Романов загнал машину под навес, выключил зажигание, выбрался из салона.

— С приездом, фрайер!

Ответить Роман не успел — сильный удар по голове бросил его в беспамятство.

Очнулся он в горнице. Но не поднял склоненную на грудь голову, не открыл глаза. В начале — определиться, прояснить ситуацию. Тонкая струйка крови добралась до закрытых век, защекотала, вытереть бы ее ладонью — нельзя. Зато слух работает в полную силу.

— Послушай, Бирюк, мы вместе парились, хавали тюремную баланду. Нам ли притворяться, кореш? Цынкани где бумаги мента — возьму в долю. За них столько отвалят капусты — до конца жизни хватит и еще останется.

Ванваныч. Его голос с характерным придыханием. Интересно, что ответит Панас Григорьевич, не соблазнится ли предложенной «долей».

— Не знаю никаких бумажек. Не штормуй, Мерин, не гони волну.

Молодец лесник, в душе порадовался Романов, знатно выдал Ванванычу. Вернее, Мерину. Многозначительную кликуху приклеили мужику — именно старый, изъезженный мерин.

— Да что с ним базарить! Разогрею жопу паяльником — все скажет!

Гундосый, насморочный голос Хари. А кто еще находится на лесном хуторе? Неужели Ванваныч решил наехать на старого кореша с одним только Харей? Не похоже на старого лиса.

— Заткнись, сявка! — прикрикнул босс. — Лучше пошевели ходулями, погляди во дворе. Вдруг дерьмовый Хавало снова задремал.

Третее действующее лицо — какой-то Хавало. Если только трое — можно выкрутиться. Романов незаметно пошевелил руками, скованными браслетами.

Стукнула дверь, потянуло сквознячком. Харя отправился выполнять приказ босса.

— Ладно, Бирюк, подумай пока. Разберусь со шлюшкой. Ну, ты, давалка дерьмовая, шкура вокзальная, поверни морду ко мне. Не строй из себя героиню — загоню в бабскую щель бутылку из-под шампанского — взвоешь. Куда твой хахаль спрятал дедовы бумажки?

Если бы Ванваныч знал характер дерзкой девчонки, не стал бы говорить с ней на бандитском жаргоне. Сейчас она ему выдаст!

Выдала.

— Ах, ты козел вонючий, ублюдок смердящий, еще и обзывается! Небось, носишь в штанах вместо мужского члена окурок, вот и храбришься. Ни одна баба не польстится на такого недоноска! Погоди, Романчик с тобой за все рассчитается, овца шебутная, жертва аборта! Что вы с ним сделали, сявки подзаборные!

Ванваныч засмеялся. Не весело — натужно. Пытался за смехом скрыть гнев и растерянность. Злые оскорбления, похоже, достали его, пробили щит напускного равнодушия.

— Центровая шкура, фуфелистая, — с оттенком уважительности, проговорил авторитет. — По фене ботаешь, лярва.

Наверно, Ванваныч, отвесив тяжеловесный «комплимент», решил подкрепить его поглаживанием по вздернутой головке. Или — по пухлому плечику.

Ответ последовал немедленно — звучный плевок.

— Перестань лапать, старый козел, от тебя сортиром несет!

Стукнула дверь — возвратился Харя.

— Все в цвете, босс, Хавало бдит… Что, не поддается девка? Давай перетащу ее в боковушку, малость пощекочу своим инструментом? Он у меня — с шариками, попробует — взвоет, все выложит.

Минутное молчание. Видимо, Ванваныч размышляет, прикидывает. Почему-то ему не хочется применять силовые приемчики, до чего же не хочется!

Дашка не смолчала.

— Кусок дерьма называешь «инструментом»? Чем похваляешься, падла?

Бандит захлебнулся от неожиданности, что-то забормотал. Шагнул к дерзкой телке, замахнулся. Ударить не успел — его остановил босс.

— Погоди, Харя, не гони волну. Вот побазарим с ментом, потом уж… Что-то никак он не оклемается — уж не сдох ли?

— Не должен. Я его легко погладил.

Подошел к пленнику, приподнял за волосы голову. Романов сделал вид — очнулся. Со стоном замотал головой, пытаясь сбросить с глаз кровавую пелену. Конечно, ничего не получилось.

— Дайте промыть глаза — не вижу.

Харя принес из сеней полведра воды, с хриплым смехом окатил Романа. Тот скованными руками провел по лицу. Прозрел.

Обстановка в горнице — не для слабонервных.

В центре комнаты сидит Ванваныч. По обыкновению ехидно ухмыляется. На скамье — лесник. Руки связаны, но ноги свободны. По другую сторону на стуле — связанная по рукам и ногам Дашенька. Видимо, ее считают более опасной, нежели бывший дружан авторитета. Харя устроился за спиной босса.

— Я вам уже говорил, Роман Борисович — не штормовать. А вы что делаете? Ворвались в квартиру Картоков, перепугали хозяев, зверски избили моего боевика выкрали заложника. Вот и пришлось применить нестандартные меры.

Многозначительный кивок на гудящую от боли голову пленника. За спиной босса захрипел Харя. Это у него смех такой. Возмущенно заворочалась привязанная к стулу Дашка. Но промолчала.

— Я не мог допустить, чтобы компаньон ночь просидел, прикованным к радиатору. Сделал то, что обязан был сделать.

— Предположим, — подумав, легко согласился Ванваныч. — А почему не отдали мне бумаги деда? Или, на крайний случай, ксерокопии?

— Не успел.

Конечно, версия ответа — на уровне детяслей, но более толковой больная голова не выработала.

— Ладно, — ухмыльнулся Ванваныч. — Не будем ворошить прошлое. Итак, где находится архив?

— Не знаю, — угрюмо ответил Романов. — Забыл. Ваш вонючий Харя выбил из головы.

Босс обреченно вздохнул.

— Не хотелось бы воздействовать на вашу память силовыми методами, но, похоже, без них не обойтись. Харя, — не оборачиваясь, приказал он. — Приступай. И не в соседней комнате — прямо здесь. Полюбуюсь на сексуальную картинку. Не в Плейбое — в натуре.

Харя, облизывая языком губы и демонстративно расстегивая ширинку, медленно направился к Дашке. На лице девушки — ужас, побледнела, сжалась.

Романов рванулся и вместе со стулом грохнулся на пол.

— Погоди, дружан, — обратился к Ванванычу лесник. — Может, обойдемся без насильничанья? Телка ни в чем не виновата.

— Обойдемся. Ежели я получу бумаги, — Палач выждал несколько минут и снова приказал. — Не медли, Харя, внедряй свой хваленный инструмент!

— Ладно, — торопливо заговорил лежащий на полу детектив. — Получишь. Только оставь девушку.

— Говори! — подался вперед Ванваныч. — Где?

— Здесь, неподалеку. Развяжи — отведу.

Наивная надежда скрутить бандюг, как следует отполировать им зверские морды закончилась ничем. Слишком умным противником оказался Ванваныч — мигом расшифровал намерения пленника.

— Не получится. Скажи где — сами откопаем.

Романов растерянно что-то забормотал.

Поняв, что от детектива ничего путного не получит, босс кивнул Харе.

— Руки на затылок, морды — на пол!

В дверях — ангел-спаситель. В переводе — Петька Дружинин. Вместо крылышек — пистолет. Немая сцена, будто позаимствованная из гоголевского «Ревизора».

Неожиданно Харя взревел раненным зверем и прыгнул на Петьку. Не достал

— лесник извернулся и ударил его ногой по колену. С такой силой, что боевик рухнул на пол.Ударился головой об угол печи. Роман с наслаждением врезал ему скованными руками по затылку.

Опомнившись, Ванваныч выхватил пистолет, но Петька опередил его — выстрелил. Бандит выронил оружие и свалился рядом с шестеркой.

Освобожденный от наручников и веревки, Романов развязал девушку. Дружинин — лесника. Не стесняясь окружающих мужиков, Дашка повисла на шее папаньки, принялась обцеловывать его. Тот невежливо отстранился — не до телячьих нежностей.

Связывать Харю Бирюк не разрешил.

— А где Хавало, — поинтересовался он. — Замочил?

— Нет, просто оглушил и запер в погребе.

— Освободи. Пусть оба убираются — не надо брать на себя лишней крови.

А эту падаль, — лесник презрительно толкнул ногой труп Ванваныча, — я сам закопаю. Так, что ни один сыскарь не найдет…

— Не опасно отпускать?

— Знают — под землей найду. И — закопаю.

Не ожидая согласия либо запрета, он легко поднял с пола злоровенного амбала, придал ему вертикальное положение. Привычно, будто давно занимался этим, охлопал по карманам. Кастет, нож и два пистолета передал Романову.

— Двигай ходулями, сявка, — почти дружелюбно приказал он. — Сейчас вместе с вонючим дружаном пойдешь домой.

— Далеко… Разреши — на машине.

— Ништяк, доберешься пехом.

Харя не осмелился настаивать, прихрамывая, глядя в пол, пошел вслед за грозным хозяином.

Возвратился Бирюк минут через пятнадцать. Удерживаясь от необычного для нелюдима смеха, поведал о том, как освобожденные бандюги поплелись по проселку, один прихрамывая, второй потирая поврежденную Дружинином шею.

— Я на прощание цынканул: еще одна такая встреча — зубы выдерну через задницу. Кажется, усекли… Баул возьмешь?

Романов несколько минут размышлял. С одной стороны, спокойней, когда бумаги деда — под боком, но, с другой, предстоит объяснение со старшиной. С непредсказуемыми последствиями.

— Лучше пусть полежат в твоей захоронке. Так надежней.

— Сговорились, — мотнул кудлатой головой лесник и принялся сноровисто очищать карманы убитого босса. — Ксивы тебе нужны? — протянул он паспорт и водительское удостоверение.

— Оставь себе, — брезгливо помрщился детектив. — А лучше — сожги…


В ста метрах от хутора в кустах спрятан… черный «жигуль».

— Так это ты меня пас?

— Не пас, ваше императорское высочество — охранял. Учитывая Ваш скверный характер, объявиться не решился.

— Где взял машину?

Дружинин покаянно наклонил голову, Заодно спрятал насмешливую улыбку.

— Не вели казнить, потомок императора. Одолжил на время у соседа. Естественно, без его согласия. Утром возвращу.

Компаньон неисправим, на одно нормальное слово — десяток завихренных. Но Романов не обиделся — привык к вздорному характеру Петьки.

Выезд — торжественный: впереди — «жигуль» Романова, за ним, не обгоняя, но и не отставая, следует компаньон. Выбрались на асфальтированную дорогу, прибавили скорость.

— Испугалась? — не глядя на девушку, спросил Роман. — Глупый вопрос — конечно, испугалась.

Дашка презрительно фыркнула.

— Бояться всяких фрайеров с прокисшими мозгами? Смеешься, папашенька? Если бы не появление твоего дружана, я бы их сделала! Особо, вонючего Харю.

Она уже успела отойти от пережитого ужаса — порозовели щеки, кудрявая головка привычно вздернута, на пухлых губах расцвела улыбка. Говорит, храбрится, а сама зашпиливает порванную во время пленения кофтенку, поправляет смятые джинсы.

— Конечно, сделала бы, — улыбаясь, согласился Романов. — Ты у меня смелая.

Очередное фырканье подтвердило, что приятный комплимент оценен. На большее девица не решилась. Наверно, вспомнила безуспешные попытки перевести отношение с Романом в более близкие.

Куда ехать — не обсуждалось, конечно, домой. Главный враг сыскной фирмы Ванваныч убит, его шестерки напуганы — на нападение не решатся. Поэтому две машины мчались к Москве…


Квартира буквально разгромлена. Повсюду валяются бумаги, дверцы шкафов и письменного стола зверски сломаны, паркет искарежен. Искали долго и упорно. Кто искал — ясно без перевода: шестерки Сидякина. Подтверждением — приколотая к обоям записка. Естественно, без подписи. «Не сдашь документы — пожалеешь!»

— Хмыри недоделанные! Грязные сявки! Несчастные щипачи! — во всю ругалась Дашка, пытаясь навести в комнатах мало-мальский порядок. — Найду — моргалы выбью, руки с ногами перевяжу!

Дружинин невольно засмеялся. За время общения с криминальным миром он тоже научился ботать по фене, но так, как это делает сопливая девчонка, не мог.

— Хватит употреблять грязные выражения! — строго прикрикнул он. — Завтра приберемся.

— А как же мне спать? — показала Дашка на выпотрошенный диван. — На полу, что ли?

— Я лягу на пол, ты — на мою кровать! Петька, отгони украденную машину и поскорей возвращайся. Малость полечимся. Нервы, небось, так натянуты — вот-вот лопнут.

Уговаривать «алкаша» не пришлось. Вообще-то, Дружинин — трезвенник, если и принимает — не больше двух рюмок, на третьей начинает мучительно кашлять. Но изображает этакого крутого мужика, которому стоит только добраться до бутылки — мигом идет в разнос.

Возврат украденного «жигуленка» займет не больше получаса. Это время Роман и Дарья использовали для подготовки спальных мест. Надо бы, конечно, спать в разных комнатах, но гостиная завалена ломанной мебелью.

Несмотря на возражения девушки, детектив постелил в углу спальни коврик, на него положил меховую куртку, потом — изрезанный матрац и смятую простынь. Бросил в изголовье подушку, приготовил плед.

— Вот и все. Царское ложе. Себе сама постелишь или — помочь?

— Сама! — сердито буркнула Дашка.

Не глядя на приготовленную Романовым постель, ушла на кухню. Все, обиделась! До чего же гордая девчонка, слова поперек не скажи.

Стараясь не слышать сердитое позвякивание кастрюль и сковородок, Романов бродил по разгромленной квартире. Отнес в переднюю два сломанных стула — утром выбросить на помойку, уселся на третий, чудом оставшийся невредимым, и принялся разбирать разбросанные бумаги.

Прошло полчаса, потом — час. Дружинин не появлялся. Значит, что-то произошло, обычно Петька демонстрирует джентльменскую обязательность. Если не может приехать, обязательно позвонит.

Через полтора часа захрипел разбитый телефон.

Наконец!

— Слушаю.

— Тут такое дело, — таинственно заговорила трубка. — Устал я зверски и порешил отложить «лечение» нервов на завтра. Понимаешь? Поэтому ложитесь спать.

— Звонишь из дому или из милиции?

Секундное замешательство. Значит, все же повязали менты дерзкого похитителя чужой машины.

— Не бери в голову, потомок императора. Все в норме…

Чей-то грубый голос, выплюнувший в задержанного и в его абонента сгусток раздраженного мата. Частые гудки отбоя.

Романов положил трубку. Надо бы, конечно, узнать в каком обезьянике сидит компаньон, но, во первых, обозленные менты не выдадут адреса, во вторых, еще и некостыляют Дружинину по шее и по почкам. Знакомая картинка!

— Не трудись, Дашка, Петька не приедет. А пить одному — скверная привычка, ведущая к алкоголизму.

— Жена не пустила?

объяснять что именно не позволило Дружинину приехать — бесполезно. Даже вредно. Забеспокоится девчонка, заставит немедленно мчаться на выручку, а у частного детектива ни голова не работает, ни руки.

— Вроде того, — туманно подтвердил он Дашкину версию. — Ложись. А я пока подберу бумажки. Заберешься под одеяло — покличь.

Минут через десять его позвали. Стараясь не смотреть на девушку, Романов торопливо сбросил рубашку и джинсы, улегся, поворочался — жестковато на полу! — и уснул.

Несмотря на усталость, на вконец истрепанные нервы, спал детектив, как говорится, в полглаза. Поэтому откинутый край пледа мигом прогнал сон.

— Кто это?

— Я, дурачек. Холодно одной на такой огромной кровати… Подвинься, согрей… Чувствуешь, как дрожу.

Говорит, запинаясь, видимо, прогоняет страх перед предстоящим. Не дожидаясь приглашения, сбросила ночнушку, забралась под плед, прижалась.

Прикосновение женского тела сродни разряду электрического тока. Романов забыл о возврасте девушки, о трагедии в избе лесника, об исчезнувшем друге, вообще обо всем. Губы безошибочно нашли приоткрытые губешки, ладонь прижала упругую грудь. Он подмял девчонку под себя. Она негромко вскрикнула и застонала…

Наконец, Роман неловко сполз на свою сторону постели. Дашка стыдливо загородила ладонями обнаженные груди и убежала в ванную.

Сыщика охватило запоздалое раскаяние. Отважная девчонка, с острого язычка которой легко слетали самые опасные выражения, не потеряла невинности. А он, грязная скотина, сексуальный маньяк, порушил ее.

Возвратившись из ванной, Дашка нырнула под одеяло на богатырскую кровать.

— Не рассчитывай на повторение, развратник, — посмеиваясь, проинформировала она Романа. — Во первых, больно, во вторых, тебе нужно как следует выспаться, — помолчала и неожиданно тихим, ласковым голоском спросила. — Тебе было хорошо?

— Да… Завтра же — регистрироваться! И — венчаться!

— Сразу и — замужество? Забыл, что мне еще не исполнилось семнадцати? В ЗАГСе мигом откажут. Одна моя подружка уже пыталась…

— А мы скажем — забеременела, проверять не — будут!

— Наивен ты, мальчишечка, не по возрасту. Еще как проверят — потребуют справку из женской консультации. Нет уж, мужичок, никакого венчания сейчас не будет, придется потерпеть полгодика, а там поглядим. Вдруг не сойдемся?

— Ты имеешь в виду характеры?

Пренебрежительный смешок.

— Несходство характеров — выдумка. На самом деле — совсем другое. Секс, — бесстыдно промурлыкала Дашка. — Сначала все — гладко и… сладко, потом наступает отрезвление. И мужик косится на грудастых давалок, а баба — на симпатичных козлов.

— Нам это не грозит…

— А ты откуда знаешь? Как говорит мой батька-пропойца, житуха такие фокусы выкомаривает — ни в одном романе не прочитаешь… Все ясно, Романчик? Тогда спи — утром заявится Петька, ты должен быть в форме.

Утром крепко спящего сыщика разбудило легкое пошлепывание по щекам. Над ним стояла смеющаяся Дашка с подносом в руках.

— Совратил невинную малолетку и спокойно спит. Самый настоящий развратник! Просыпайся, засоня, будешь завтракать.

— Только вместе с тобой!

— Кому сказано подниматься, — строго прикрикнула хозяйка. — Женщине много не требуется — там попробовала, там откусила и сыта, а вот мужики — народ серьезный, их кормить нужно. Не зря говорят: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. А мне страшно хочется забраться в твое сердечко и поселиться в нем. Навсегда.

— Я тоже не против!

И все же завтракать лежа Романов не согласился. Под пледом натянул плавки, вскочил, подхватил Дашку на руки, закружил по комнате. Она, сердито что-то выговаривая, недовольно морщась, обхватила руками крепкую мужскую шею, прижалась раскрасневшимся личиком к его щеке.

— Ладно, так и быть, уговорил. Марш в ванную! А я пока накрою в кухне на стол.

Едва уселись и Дашка положила на тарелку Романа творог со сметаной — появился Дружинин. Не один — вместе с Видовой-Валуян…

Глава 28

У Петьки никогда ничего гладко не получалось. Если он пас какую-нибудь сексуальную бабенку, та непременно уходила от пастуха. Или ее прикрывали телохранители любовника. Когда развеселый младший детектив принимал участие в дружеском застолье, обязателььно спивался и проводил ночь в обнимку с унитазом.

Вот и этой ночью Дружинин пригнал черный «жигуль» к соседнему дому. Казалось бы, ничего опасного — все спят, фары предусмотрительно погашены. Откуда не возьмись — милицейский патруль.

— Документы?

Естественно, документов на машину у незадачливого водителя не было. Мало того, впопыхах он забыл взять из дому не только права, но даже паспорт. Наспех придуманная причина — обокрали, стащили все документы плюс дипломат с баксами — не сыграла. Опытные менты не зааплодировали — скептически ухмыльнулись. Нарушитель отрекомендовался частным детективом, проводящим расследование — такая же ухмылка.

Автовора доставили в отделение. К счастью, машина не была в розыске — владелец еше не успел обнаружить ее исчезновение. Но — подозрительно: мужик без документов разъезжает ночью по городу.

Время позднее, оперативники и следователи еще спят, до их появления Дружинина заперли в обезьяник. В компании с двумя алкашами и одной проституткой, очистившей карманы клиента.

— Имею право на один телефонный звонок, — заупрямился Дружинин. — Жена привезет документы.

— Имеешь, — равнодушно подтвердил дежурный, отпирая обезьяник. — Звони, — подал он задержанному трубку.

Квартира долго не отвечала. Лейтенант хотел было нажать на рычаги аппарата — не к чему бесполезно тратить время, и без того все ясно. Но продолжительные гудки прекратились, вместо них — женский голос.

— Вас слушают.

— Марийка, я — из милиции. Пожалуйста, срочно привези мой паспорт, удостоверение частного детектива и водительские права.

— Все же доигрался — посадили? — прокомментировала женщина. — Небось, ночевал у какой-нибудь потаскухи… Так и быть, по дороге на работу привезу. Когда высплюсь, — со злостью закончила она.

— Садистка!

— Грязный развратник!

Странно, но после обмена привычными любезностями, сделалось легче. Ничего страшного не произошло, Машка утром привезет документы, его отпустят. Единственная неприятность — несостоявшееся застолье у Романова, но и это поправимо — пирушка состоится днем позже.

— Посиди, парень, подумай, — доброжелательно посоветовал пожилой сержант, затолкав Дружинина за решетку. — Утром разберемся.

— Хотя бы угости сигаретой…

— Всех угощать — себе в убыток. Отвыкай от вредной привычки.

Хрипло засмеялся, будто выдал очередной анекдот.

В восемь утра появилась Мария. Не глядя на сидящего за решеткой мужа, положила перед дежурным паспорт, водительские права, удостоверение частного детектива. Выразительно покачивая могучими бедрами, вышла из отделения.

— Твоя? — кивнула вслед ей проститутка. — Хороша бабенка, пятерым мужикам хватит и еще останется. Справляешься или позоришься?

— Не жалуется, — туманно ответил Дружинин.

Более подробно высказаться не успел — сержант открыл дверь обезьянника, проводил задержанного в кабинет следователя.

Дружинин думал увидеть солидного, пожилого человека, а за письменным столом — самый настоящий пацан.

— Личность установлена. Осталась одна невыясненная деталь — угон машины.

— Оперативная необходимость, — таинственно улыбнулся детектив. — Не нашел такси, преступник уходил из-под наблюдения, пришлось применить крайние меры.

После недолгой воспитательной беседы, насыщенной упоминаниями многочисленных статей уголовного кодекса, Дружинина все же отпустили.

Домой Петька не пошел — Машка на работе, жрать дома, как всегда, нечего. Лучше нанести визит потомку императора.

Возле дома, в котором живет Романов, младший компаньон столкнулся с Видовой. Бледная, покачивающаяся женщина шла, придерживаясь за стволы деревьев. От одного к другому. Испуганно оглядывала прохожих, припаркованные легковушки.

— Вы?

— Я… Мне — к Роману Борисовичу, — беспомощно проговорила Ольга Карповна, уцепившись за рукав Петьки. — Вы — его помощник? Помогите…

— Что случилось?

— Дедушку Прохора убили…


В последние дни Сидякин был необычайно раздражен. Мотался на своей коляске по особняку, гонял слуг и шестерок. Все не по нему: и блюда переперчены, и пыль с мебели не стерта, и комнаты не проветриваются, и постельное белье плохо выглажено. Словами не ограничивался — нередко пускал в ход узловатую самшитовую палку.

Единственные обитатели дома, к которым хозяин относился более или менее сносно — узколобый, прозванный старшиной Дегенератом, и волосатик, именуемый Обезьяной. С ними Сидякин подолгу шептался за закрытыми дверьми.

Однажды, Ольга Карповна случайно услышала обрывки беседы. Она сидела в комнате рядом с гостиной, по недосмотру участников совещания дверь приоткрыта. Не только почти все слышно, но и видно.

— Грач набивается на стрелку. Говорит, что очень нужно. Понимая мое безножное состояние, предложил встретиться в коттедже… Как думаете, не опасно?

Дегенерат поглядел на потолок, потом на портрет бравого фронтового старшины. Будто искал достойный ответ на поставленный хозяином сложный вопрос. Подтвердишь — опасно, получишь обвинение в трусости, посоветуешь встретиться с конкурентом — упрек в предательстве. И так колко, и так жестко.

— Думать надо, — вдумчиво проговорил он. — Хорошо думать.

— Думать — не для тебя, остатки мозгов заржавели… А ты что скажешь, Обезьяна?

— Пусть приезжает. Только в коттедж войдет один и без оружия. Обшмонаем. Для гарантии посадим за оконные портьеры пехотинцев с автоматами. Мы с Дегенератом станем за дверью гостиной… Все дела.

— Больно уж легко у тебя получается. Обшмонаем, посадим в захоронке пехотинцев, — передразнил Прохор. — Грач, небось, просчитал все варианты стрелки. Он, не в пример вам — хитроумная животина, его так просто не взять.

Недолгое молчание. Волосатик обиженно хлюпает заложенным носом, узколобый изучает узор на ковре.

— Когда стрелка? — интересуется он. — Не сегодня же?

— Через три дня.

— Успеем подготовиться…

С этих пор в многокомнатном особняке — тихая беготня. Перевешивали гардины, колдовали над запасной инвалидной коляской хозяина, передвигали мебель, перешептывались.

Через два дня, утром волосатик позвал женшину к хозяину.

— Завтра пожалует твой муж… Бывший муж, — скривив сухие губы, уточнил Сидякин. — Ничего хорошего от этого посещения не ожидаю. Отказаться не могу. Ты будешь находиться в комнате за кухней — проводят. По монитору увидишь и услышишь все происходяшее в гостиной. Если — спокойно, вернешься в свою комнату, если — нет, Обезьяна отвезет тебя на «каблучке» в город. Верный, не раз проверенный человек.

Комнаты особняка нашпигованы датчиками, провода от них сходятся в особое помещение, доступ в которое всем, кроме двух осободоверенных шестерок, запрещен. Однажды, Прохор Назарович посвятил женщину в свою тайну, показал ей как пользоваться хитроумными приборами.

— Можно один вопрос? — по ученически подняла руку Видова. Сидякин кивнул. — Почему вы так заботитесь обо мне?

В ответ — пятиминутное нерешительное молчание. Мнвалид даже закрыл глаза, опустил голову.

— Любой человек грешен. Есть грехи, от которых можно освободить совесть покаянием, есть — непростительные. У меня таких — два. Теперь могу признаться. Первый — в годы войны застрелил своего комбата. Не просто командира — друга детства. Второй — убил хорошего человека, можно сказать, побратима. Людского суда не боюсь — а вот Божьего… Может быть, спасение внучки комбата станет искупление совершенных мной преступлений? Как думаешь?

Наконец-то открылся! Ольга отлично помнила бабушкины рассказы о вечном комбате, странной его гибели. Упоминалась и фамилия старшины Сидякина. Главного подозреваемого. Кажется, внучка капитана Видова случайно разгадала тайну его смерти.

— За что вы убили моего дедушку?

— Можно сказать, ни за что. Приказали…

— Кто приказал?

Сидякин пуглмво огляделся, согнутым пальцем поманил к себе женщину. Прошептал.

— Органы. Прознали, что я торговал красноармейским бельем и обмундированием, пригрозили. Пришлось дать подписку. Поначалу стукачествовал, после приказали убрать капитана…

— Чем он им так насолил? Если провинился — арестовали бы, судили…

— Лучшего в армии комбата судить? Ну, нет, на это не пошли.

— Вы бы отказались…

Бывший старшина огорченно вздохнул, положил под язык белую таблетку.

— Тогда убрали бы меня… Органы работают четко, у них — все по плану. Вот и пришлось мне… Подстрелить Семку на марше или на отдыхе не решился. В бою он завсегда впереди, а мне подставлять голову — не резон. Помог случай. Мессеры разбомбили батальонную колонну… Многие стреляли по самолетам. Неподалеку от меня стоя палил капитан… Вот я и прошил его очередью…

— А почему так долго молчали? Признались бы бабушке — легче стало.

— А об органах забыла? Мигом бы повязали, а то и — в распыл! А у меня — жена, сын… Вообще-то, не буду темнить — жить хотелось

— Так ведь давно уже тех органов нет!

— Наивная овечка! Какая разница — НКВД, КГБ, ФСБ? Все они из одного теста слеплены, одним маслицем политы.

— А почему сейчас признались?

— Чую, девонька, за спиной — старуха с косой. Вот и повинился… Как думаешь, Боженька простит?

— Может быть, — уклончиво ответила внучка вечного комбата…


Грач появился в половине третьего. Вошел в гостиную с широкой улыбкой на смуглом лице. Усаживаясь на мягкий стул напротив инвалидной коляски хозяина, пожаловался.

— Знатно обшмонали меня твои шестерки. Даже перочинный ножик отобрали, вонючие козлы.

— Такой здесь порядок, — безулыбчиво ответил калека. — Если бы я пришел к тебе — тоже самое. Со своим уставом в чужой монастырь не ходят… Зачем приехал?

— Сразу и за дело? Угостил бы коньячком, побазарили бы за житуху.

Белесые веки инвалида опустились, оставив щелки. Сморщенные пальцы перебирают края наброшенного на колени пледа.

— Базарить по пустому нет времени. Занят.

— Ну, ну, ладно. Тогда слушай. Закон рынка тебе известен: баш на баш. Ты — мне, я — тебе. Сейчас, — Валуян артистически взмахнул рукой, поглядел на швейцарские часы, — мои парни взяли архив твоего фронтового дружка. Стоит он немало — два десятка миллионов баксов. Хочешь получить его — плати.

Сидякин не удивился и не испугался. Закрыл глаза, подумал. Потом посмотрел на полузакрытое тяжелой портьерой окно, перевел взгляд на дверь. Будто предупредил прятавшихся там телохранителей.

— Увижу товар — сторгуемся. Мерзавцам на слово не верят.

Ольга похолодела, вцепилась руками в край стола. Она знала вспыльчивый характер мужа, который при меньших оскорблениях мгновенно теряет голову.

В голосе Валуяна — шипящие звуки, Будто наступили на хвост змее.

— Значит, не веришь?

— Не верю.

— Тогда получай, падла!

Грач наклонился, будто решил поправить штанину. Выхватил спрятанный за носок нож, метнул его в бывшего старшину. Не промахнулся — лезкие вонзилось в горло Сидякина. Тот захрипел, изо рта хлынула кровь.

Из-за портьеры выскочил Дегенерат. Автоматная очередь перерезала убийцу. Во дворе — стрельба. Пехотинцы Грача схватились с охранниками коттеджа.

Вбежавший в комнату Обезьяна схватил женщину за руку, потащил к черному выходу…


— Что требуется от меня? — внешне спокойно спросил детектив.

Ольга Карповна откинулась на спинку стула.

— Если муж жив — не успокоится пока не найдет меня. Если его убили, этим займутся шестерки. Помогите уехать из Москвы…

— Куда? Возвращайтесь к родителям…

— Ни за что! Родители не защитят, они сами нуждаются в защите… В Ярославле живет подруга — поеду к ней…

Романов несколько минут думал. Нет, он не искал подходящих слов для отказа, понимал, что решение Видовой — единственно правильное. Но как его выполнить? Если она права, и на вокзале, и в аэропорту дежурят люди покойного Грача. Конечно, лучше всего отвезти бедную женщину на машине, но вконец изношенный «жигуль» такой нагрузки не выдержит.

Придется рисковать.

Дашка смотрела на мужа повлажневшими глазами. Дружинин ехидно улыбался.

— Петька, возьми деньги и проводи Ольгу Карповну в Ярославль. Только осторожно и с гарантией. Сядете в один вагон, но по разным местам… Не забудь прихватить парочку запасных обойм к «макарычу».

Компаньон удовлетворенно кивнул.

— Сделаю.

Когда Дружинин и Видова покинули офис сыскной фирмы, Дашка обняла мужа, прижалась к нему.

— Какая же ты умница, Романчик! Как же я люблю тебя!

Целуя подругу, сыщик думал о другом. Завершилась эпопея, начавшаяся с расстрела вражескими истребителями батальонной колонны… Нет, не это — получила завершение история жизни трех односельчан: сыновей учителя и скотника, дочери лавочной продавщицы… Опять не то! Наконец, возмездие настигло кровавого нелюдя!

Что же теперь делать с содержимым дедова баула? Подарить какому-нибудь писателю, который создаст роман? Не годится. Узнал бы дед — обиделся. Лучше всего сохранить письма и тетради для своего наследника. Если он, конечно, образуется.

— Пошли спать, — отвернув от Романа покрасневшее личико, тихо прошептала девушка. — Не знаю, как ты, а я устала…

Сразу, будто по волшебству, из головы Романа исчезли мысли о прошедшем и будущем времени, все это заслонило девичье личико, лукавый взгляд из-за длинных ресниц…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29