– Больше я об этом говорить не могу. Не заставляйте меня. Я с ума сойду.
После его ухода я почувствовала страшное раздражение против его родителей.
При встрече с Захарией, я сказала, что, по моему мнению, мне удалось понять, почему Ник домогается меня, и передала ему наш последний разговор.
– Это частично объясняет его внутреннюю раздвоенность, – сказал Захария. – В таком ребенке часто развивается второе «я», которое навсегда остается юным, одиноким, обиженным и весьма агрессивным.
– Я никогда не понимала, как может отец или мать так относиться к маленькому, беззащитному человечку, но думаю, что такие родители обычно сами подвергались оскорблениям. В своем ребенке они видят того самого ненавистного ребенка, который запрятан в них самих.
– А как вы относитесь к тому, что он с ума сойдет, если будет говорить об этом?
– Он и так уже наполовину сумасшедший, и именно потому, что молчал. Ему необходимо как бы реанимировать свои чувства – чувство ярости, обиды – это были здоровые чувства.
– Но он ясно дал понять, что не может этого сделать.
– Тогда дайте ему время. Достижением можно считать уже то, что он вам доверился и рассказал все это. Возможно, сейчас он затаится на некоторое время, но потом, если он сам этого не сделает, вы должны вернуться к этому вопросу.
19
В субботу я на своей шкуре почувствовала, что такое тяжесть домашних забот, которую всегда безропотно тащила на своих плечах мама. Я вымыла пол, зажгла ароматизированные свечи, повесила в ванной чистые полотенца для гостей, а на стол водрузила вазу с орхидеями. Единственное, о чем мне не надо было беспокоиться, так это о самом обеде.
Умберто приготовил потрясающий грибной суп, салат из ранней зелени и крабов, вареного морского окуня с гарниром. В который раз я была поражена его кулинарными талантами. В шесть тридцать я сказала, что собираюсь накрывать на стол. Он показал на мамин фарфор.
– А почему ты никогда не пользуешься ими?
– Нет, лучше не надо.
– Такой фарфор придаст столу изысканный вид.
– А я и не хочу никакой изысканности, – огрызнулась я. – Пусть все будет просто. Мои простые тарелки тоже неплохо выглядят.
У Умберто брови полезли наверх от удивления.
– Ну что ж, может быть, в другой раз.
Я схватила керамические тарелки, столовые приборы, салфетки и отправилась в столовую накрывать на стол. Я расставляла посуду очень медленно, чтобы восстановить душевное равновесие. Он же не виноват, что у меня свои проблемы с этим фарфором.
Я услышала, как рядом с домом притормозила машина. Выглянув из чистого любопытства, я увидела, как от дома на большой скорости отъехал черный «феррари». Потрясенная, я задернула шторы.
Положение могло оказаться гораздо серьезнее, чем я думала! Сколько уже Ник выслеживает меня? Насколько он опасен? Может быть, я обманывала сама себя, когда считала, что справлюсь с его лечением. Может быть, чем сильнее он ко мне привязывался, тем для него было хуже?
Я попыталась успокоиться. Он же не псих, не маньяк. Но, с другой стороны, у него в машине заряженный пистолет. Господи, может, рассказать обо всем Умберто? Нет, подумала я. Он не сможет остаться объективным. Расскажу Вэл.
Чтобы как-то отвлечься, я уселась на кухонный стол и стала наблюдать за Умберто. Он чистил крабов, как фокусник.
– А моя мама тоже любит стряпать, – сказала я. Он еще раз помешал суп.
– Самое главное здесь – взаимно дополняющие друг друга цвета и ароматы. Сейчас шеф-повара стали, пожалуй, слишком изощренными.
Меня вывело из равновесия появление Ника, да еще спор о фарфоре, так что я завелась с полуоборота.
– Шеф-повара! Надоело уже! Большинство из них мужчины, и у них, видите ли, талант, а у женщин его нет, они просто готовят еду!
Он обернулся ко мне с половником в руке.
– Но среди них есть и множество женщин! – огрызнулся Умберто и шагнул ко мне. – И если под талантом ты подразумеваешь способность разговаривать с избалованными, глупыми женщинами и заносчивыми, требовательными мужчинами, то да, я обладаю таким талантом. И моя работа не самая легкая!
Я еле сдерживала слезы.
– Милый, я вовсе не хотела сказать, что не ценю твою работу. У меня сейчас просто с нервами что-то не в порядке.
Он взглянул на половник у себя в руке, как будто не осознавал, что все это время сжимает его в кулаке.
– А что тебя беспокоит?
– Не знаю. Просто весь день сегодня я на нервах.
– Это, наверное, из-за того проклятого пациента. Я же вижу, сколько ты работаешь все последнее время.
– Нет, это совсем не то. – Я очень боялась, что Умберто неправильно поймет мою настойчивость с Ником, и в то же время я была убеждена, что результат близок, и стоит мне преодолеть еще одно препятствие, как лечение сдвинется с мертвой точки.
Умберто положил наконец половник в раковину.
– Тогда не скрывай от меня. Скажи, что тебя так беспокоит.
– Может, это покажется тебе глупым, но я всегда нервничаю, когда приглашаю гостей. Мне все кажется, что что-нибудь будет не так. Один раз я попыталась сделать мясной рулет, но когда я достала его из духовки, вместо него получилась какая-то липкая, расплывшаяся жидкость.
Он тут же успокоился.
– У некоторых бывает к этому сноровка, у других – нет, но научиться можно всегда.
– Может, ты меня научишь?
Он протянул бумажное полотенце, чтобы я вытерла нос.
– Любящие люди должны заботиться друг о друге.
– Я так хочу заботиться о тебе. – В моем голосе звучало раскаяние, и поскольку я все еще сидела на столе, то смогла всем телом прижаться к нему, обвив его руками и ногами.
Любопытно было наблюдать за Вэл рядом с мужчиной. Обычно она скрывала свои романы и приходила в гости одна, а теперь – вот, рука об руку со своим обожаемым Гордоном, исподтишка целуется с ним, чтобы мы не видели, и выглядит абсолютно счастливой.
У Гордона были темные вьющиеся волосы, он носил очки в круглой оправе и держался с очаровательной мягкостью. Но самым важным для меня было то, с какой любовью он смотрел на Вэл. Мне так хотелось, чтобы она была счастлива.
Перед тем как сесть за стол, я затащила Вэл на минутку в спальню.
– Помнишь того пациента, о котором я тебе говорила? Сегодня я видела его машину у своего дома и знаю, что в машине он держит заряженный пистолет.
– А зачем он ему? – Вэл вцепилась мне в плечи.
– Говорит, что для самозащиты. Мне кажется, это правда. Думаю, его тянет ко мне, но он не может этого выразить, вот и ездит вокруг, чтобы быть поближе, как это делают подростки. С тобой такое было!
– Да, но ему ведь не двенадцать, и ты прекрасно знаешь, что произошло с Паулой.
Это меня насторожило. Паула, наша университетская подруга, чуть не погибла при пожаре в собственном доме, а поджег его один из ее пациентов.
– Точно, – согласилась я. – Так что мне нужно все рассчитать, чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля.
– Ты должна поговорить с ним откровенно и убедительно. Не относись к этому так легко! Может, он и не опасен, но ты же в этом не уверена.
– Ты права. Я ему все скажу. Спасибо, милая. Теперь нам лучше вернуться к столу.
После того, как мы расправились с супом, и Вэл выразила свой восторг, она обратилась к Умберто.
– Расскажи нам о Никарагуа.
– Природа там не то, что здесь. США пахнут как упаковка кукурузных хлопьев. А моя страна полна животными запахами: кровь, коровы, гниющая плоть, запах пищи на улицах. – Умберто пожал плечами. – Мне бы хотелось запомнить ее такой, какой она была раньше. Моя бабушка… Если бы она была жива, я бы вернулся. Может быть, когда-нибудь я поеду навестить ее могилу.
Мы с Вэл находили особое удовольствие в том, что были вместе со своими мужчинами, иногда мы посматривали друг на друга и загадочно улыбались. Мы уже прощались в дверях, и она не смогла сдержать своих чувств.
– Ты только представь! Нас четверо! – прошептала она мне на ухо.
Потом мы занимались любовью, и за нами внимательно наблюдал мой бассет. Умберто приподнялся на локте.
– С ним нужно что-то делать. Лежать! – обратился он к Франку громким сердитым голосом, и собака повиновалась. Умберто снова вернулся ко мне.
– Тебе хотелось бы иметь ребенка?
Во мне вдруг проснулось страстное желание иметь ребенка с такими же угольно-черными глазами, какие сейчас смотрели прямо в мои.
– Когда-нибудь, – ответила я.
– Хорошо. Только, конечно, он будет лучше воспитан, чем сама знаешь кто.
Я мысленно порадовалась, что принимала противозачаточные таблетки, которые позволяли совершенно безопасно фантазировать.
20
При следующей встрече я набросилась на Ника, и он признал, что действительно подъезжал к моему дому, а потом извинился, что побеспокоил меня.
– Мне просто захотелось посмотреть, в каком доме вы живете.
– Но я же уже объясняла, насколько важно, чтобы наши отношения ограничивались только встречами в кабинете.
– Вы считаете, что, если я подъехал к вашему дому и в течение двух секунд смотрел на него, это может помешать?
– Да. Я действительно не хочу, чтобы вы ездили около моего дома. Если вы хотите что-то узнать обо мне, задавайте мне вопросы здесь.
– Прекрасно. Как это вам удается сохранять такую непреклонность? Ведь я же не какой-нибудь сексуально озабоченный? Вы что, думаете, я на вас нападу?
– Не знаю.
Работая в больнице, одну вещь я усвоила твердо – больные часто прекращают угрожать, если осознают, что доверяют тем людям, которых запугивали.
– О Господи! – произнес он, глядя в окно. Через несколько минут на его лице вновь появилась знакомая мне самодовольная ухмылка.
– Думаю, что это все ваши фантазии, док. Просто вы хотите, чтобы я оставался с вами. Дело в том, что на вашей улице недалеко от вас живет одна моя подружка.
Трудно понять, когда он говорит правду, а когда лжет.
Конференция по больным с пограничным состоянием оказалась полезной. Много говорилось о способности этих пациентов бесцеремонно навязывать себя, и я поняла, насколько точно это описывает наши отношения с Ником.
В течение нескольких недель я старалась побороть в себе ощущение, что он постоянно где-то рядом. Я знала его распорядок дня. Утром в субботу – баскетбол; утром в воскресенье – женщина; вечером по вторникам и четвергам – теннис.
Я вспоминала его рассказы, обдумывала вновь всю его историю и не пропускала ни одной черной спортивной машины на улице. Меня несколько успокоило то, что такое поведение у пациентов отмечалось и другими врачами.
На конференции обсуждалось раздвоение сознания и сдвиги в статусе «я», типичные для больных с пограничным состоянием. Я поняла после конференции, что в случае с Ником делаю все так, как надо, и даже почувствовала гордость, что так стойко переношу все трудности. Больные с пограничным состоянием поддаются лечению. Просто с ними требуется больше терпения и времени.
Как и предсказывал Захария, на несколько недель Ник от меня отдалился. Как только я заводила речь о его ранних детских переживаниях, он становился угрюмым и молчаливым. Уважая его и полагая, что следует терпимо относиться к его переменчивости, я позволила ему говорить о женщинах.
Он например был уверен, что секретарша набросится на него, если он подаст хоть малейший повод; соседка по дому вовсю флиртовала с ним; судья приставала к нему прямо в кабинете.
Я подозревала, что ощущение себя таким желанным было тоже формой защиты, и выжидала удобного момента, чтобы уличить его. И такой момент наконец наступил.
– У меня сейчас новое дело о разводе, – сказал он однажды. – Она – этакий цыпленок с надутыми губками, а он – руководитель студии. Мы встретились у нее дома, чтобы обсудить ее финансовое положение. Как она была одета! Прозрачная блузочка, коротенькая юбка. Я мог бы ее взять прямо на обеденном столе.
– В последнее время перед вами открывались прямо-таки удивительные перспективы, вот только никак не пойму, от чего вы всеми этими разговорами защищаетесь.
– Что это у вас на уме?
– Беседуя о ваших женщинах, мы перестали обсуждать более серьезные вещи. Вас, по-видимому, сильно встревожили мои расспросы об отце.
Его лицо потемнело от гнева, и он так быстро вскочил с дивана, что я испугалась, что он меня ударит. Я старалась выглядеть спокойной, хотя сердце бешено колотилось.
– Не провоцируйте меня, – сказал он яростно. Потом отвернулся и стал вышагивать перед окнами.
– Возможно, разговоры об отце возродили в вас чувство, что вас используют.
– А вы не можете угомониться и не возвращаться больше к этому?
– Нет, потому что, в конечном счете, именно это и не оставляет вас в покое.
Он еще некоторое время шагал по комнате, а потом сел, согнулся, спрятал лицо в ладонях.
– Сколько раз я пытался сбежать из дому! Хотел разыскать маму. Я не верил, что она умерла. Тогда он стал запирать меня в чулане. Он издевался надо мной. И это было хуже битья. Я должен был потакать всем его прихотям. Он не помнил, когда у меня день рождения, забывал свои обещания, вел себя так, как будто я – бесчувственная скотина, он считал, что единственной моей целью должно быть угождение ему.
– Можете привести пример?
Ник выпрямился, откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул, как бы снимая этим напряжение.
– Каждое воскресное утро у него начиналось с ритуала. Я должен был наполнить теплой мыльной водой пластмассовую миску и ждать его у кухонного стола. После того, как он кончал читать газету, он подходил к столу и опускал руки в чашку. Он держал их какое-то время в воде, а потом я должен был чистить ему ногти зубной щеткой. Он считал, что его руки вызывают у матери отвращение, и таким образом приводил их в порядок. Он стыдился, что он слесарь. Если у него под ногтями оставалось хоть чуть-чуть грязи, он отпускал мне оплеуху мокрой рукой. Я подпиливал ему ногти и массировал руки специальным кремом. Если он был мной доволен, то позволял мне поиграть часок во дворе. Если же нет, то заставлял меня обрабатывать и ноги. Я до сих пор помню запах его ног и его пятки – грубые в трещинах. У него были шишковатые, отвратительные большие пальцы. Меня всегда тошнило, когда я смотрел на них. Когда я подрос, он меня уже не бил, потому что я пообещал убить его во сне, если он еще раз ко мне притронется. После того, как нас бросила мачеха, он стал запираться в спальне на ночь.
– Представьте, что он сидит сейчас на этом стуле. Что бы вы ему сказали?
Ник уставился на пустой стул напротив дивана. Потом в нем заговорил страдающий маленький мальчик.
– Как ты со мной обращался! Эгоист несчастный! Ублюдок! Я был твоей плотью и кровью, а ты относился ко мне, как… к рабу. Проклятому рабу!
Долгое время после этого он сидел сгорбившись, опустив голову на руки.
– Я больше не могу, – произнес он.
Уже после его ухода я вспомнила его склонность к «рабыням любви» и подумала, не является ли это попыткой отыграться за прошлое.
Другие мои пациенты были не менее несчастны. У одного шея была в корсете: он получил грыжу позвонка в затылочной области в результате дорожного происшествия. Лунесс все еще страдала из-за ухода Пика, а Джой Ромей так переживала случавшиеся время от времени исчезновения Мей, что подумывала о том, не нанять ли ей детектива.
У Уильяма сердце разрывалось при малейших признаках супружеской неверности со стороны Элизабет. Однажды утром он выносил мусор и обнаружил там «Энциклопедию садовых цветов Запада», которую он подарил Элизабет на день рождения в прошлом году. В другой раз, думая ей угодить, он принялся за стирку. Открыв стиральную машину, он сунул руку в мокрое белье и вынул черную кружевную деталь дамского туалета, которую раньше никогда не видел.
Эта история напомнила мне другую картину – плачущую мать, склонившуюся над корзиной с грязным бельем и держащую в руке розовый дамский пояс, обнаруженный в кармане у отца.
Воспоминание было мучительным, и в душе у меня осталось чувство неприязни к Элизабет, а также страх за Умберто.
21
Жизнь моя теперь представляла какую-то пеструю смесь секса, лекций и терапевтических сеансов. Несколько раз Умберто забегал ко мне в получасовой обеденный перерыв, и мы занимались любовью прямо у меня в кабинете.
Однажды я испугалась, что Ник заметит использованную бумажную салфетку в корзине для мусора, или что прическа у меня от жары и пота совсем потеряла форму. Если он так хорошо чувствовал, когда меня нужно было хорошенько трахнуть, то, может быть, он мог и определить, что это уже произошло? Но Ник на этот раз выглядел таким мрачным, что вряд ли был способен заметить хоть что-нибудь. Кожа вокруг его глаз была морщинистой и темной, рукава рубашки подвернуты, а подмышки были темными от пота.
Он растянулся на диване и, глядя в потолок, сказал мне, что наши два часа, кажется, становятся для него самыми важными в неделе. Часто он задавался вопросом, чем я была занята в какой-то конкретный момент. Где была? С кем? Как бы я выглядела обнаженной? Какая я, если посмотреть на меня сзади, когда я нагибаюсь? Какие звуки я издаю, когда испытываю оргазм?
Хотя все эти вопросы были слишком откровенными, для пациента в них не было ничего необычного, и если бы я всего три часа назад не лежала обнаженной на ковре, я бы не воспринимала это так остро.
– Расскажите, что вы себе представляете, – сказала я.
Его особенно интересовали мои груди и гениталии, ему бы хотелось увидеть меня на четвереньках.
– Мне очень нравится, как это бывает у животных. Вы наблюдали когда-нибудь за лошадьми? Эти жеребцы наверху! Хотелось бы мне так же властвовать над женщиной – подмять ее под себя, сжать, овладеть.
– Мне кажется, все эти фантазии объясняются одним – желанием владеть мной. То, что я начинаю играть в вашей жизни такую важную роль, пугает вас, и если бы вам удалось овладеть мной, то это не было бы так мучительно.
– Возможно, этим объясняются сны, которые мне приснились прошлой ночью. В одном из них я был куском плексигласа – холодным и твердым. Во втором я был капитаном нефтяного танкера, севшего на мель. Нефть вытекала и заполняла собой все вокруг.
– Мне кажется, эти сны – результат вашего лечения, – сказала я. – Вы начинали его как кусок плексигласа – ровный, лишенный эмоций. Теперь, пройдя определенный курс, вы осознали, сколько всего у вас скопилось внутри, но вы в то же время боитесь, что все это прорвется и разрушит все вокруг.
Ник тут же подтвердил правильность моих догадок. Он действительно боялся тех чувств, которые возникали у него при виде меня. Когда он раньше чувствовал нечто подобное с женщинами, то бросал их, но сейчас он устал бегать. Ник сел и повернулся ко мне, брови его сошлись у переносицы.
– Как это все угнетает!
Я посочувствовала ему, но другого выхода не было, он должен пройти свой путь.
– Выбор в вас самих, – сказала я.
К концу сеанса он смог развеселиться, когда заговорили о Дне Всех Святых.
– Я собираюсь надеть на вечеринку белый докторский халат, а моя подружка оденется как проститутка. Мы будем Обманом и Наслаждением.
– Очень здорово! – рассмеялась я.
– Возможно, вы будете на этой вечеринке. Она будет в доме профессора не так далеко от вас.
Мне стало не по себе. Он что, уже знакомится с моими друзьями? Моими коллегами?
– А у кого будет эта вечеринка?
– У Тома Бреннана. Декана юридического колледжа.
У меня отлегло от сердца.
– Нет, меня там не будет.
– Так сколько же продлится эта моя депрессия? – спросил он в конце сеанса.
– Не знаю. Но судя по всему есть сдвиги.
Он ушел, а я подошла к окну и долго смотрела, как он шел к машине, засунув руки в карманы, опустив голову. Я порадовалась, что он не отказывается от лечения сейчас, когда оно стало для него таким мучительным. Он уселся в свой черный «феррари», закурил сигарету – я знала, что с марихуаной – и машина отъехала.
Я была рада, что на следующий день у меня была радиопередача, можно было сменить темп. Я прибежала за две минуты до эфира и начала с записанной трехминутной лекции по расстройствам. Едва успев перевести дыхание, я стала отвечать на телефонные звонки.
Мне очень нравились радиопередачи, потому что здесь я могла применить свою излюбленную камикадзе-терапию – вломиться и разгромить все линии защиты. За последнее время была масса удивительных и интересных историй. В этот день женщина рассказала, что ее отец убил сестру-младенца и закопал на заднем дворе. Чем больше я ее расспрашивала, тем менее сумасшедшей она казалась, так что я порекомендовала ей обратиться не только в психиатрическую клинику, но и в полицию.
Перед выходом из студии я позвонила домой узнать, нет ли сообщений на автоответчике, и получила их целую кучу. Одно из них было от мамы, она приглашала меня приехать на Рождество. Я чувствовала себя виноватой, потому что не хотела ехать, а вместо этого воображала, как чудесно можно провести праздники где-нибудь с Умберто.
В этот день мы с группой врачей в больнице обсуждали, как провести приближающийся День Всех Святых. Некоторые из наших пациентов были настолько возбуждены, их фантазии настолько ужасны, что никому из них не дали отпуска в эту ночь.
На следующий вечер я поспешила домой пораньше, чтобы успеть открыть дверь детям и посмотреть на их костюмы. Стояла ясная холодная ночь, и многие из них дрожали от холода в своих креповых шапочках и простынях.
Умберто заглянул ко мне, и пока никто не пришел, мы лежали на кровати и целовались. Вдруг мне показалось, что раздался стук, но было по-прежнему тихо, и мы продолжали целоваться и ласкать друг друга. Минут через десять я осознала, что в гостиной стояла подозрительная тишина, и я пошла на разведку. Франк сбил корзиночку с плитками шоколада, стоявшую у входной двери. Разорванные и разжеванные конфеты были разбросаны повсюду, а в центре восседал Франк с самодовольной шоколадной мордой. Когда он услышал, что я зову его, он бросился бежать, а я побежала вслед за ним, чтобы дать ему хороший нагоняй.
– Эта собака просто невозможна, – сказал Умберто и отправился в ресторан обслуживать вечеринку.
Я убрала в комнате, а дарить мне пришлось теперь монетки, потому что конфет больше не осталось. В восемь тридцать я выключила свет у входной двери и осталась сидеть в темноте, размышляя о своей матери. Почему-то День всех святых всегда наводил меня на мысли о ней.
Мне еще не исполнилось шести лет, когда идеальный мамин образ дал первую трещину.
Было это в вечер Дня Всех Святых. Мама сама сшила нам костюмы – я была королевой в короне из фальшивых бриллиантов, а она – балериной. Ее костюм был хрупкий, как леденец, тюлевая юбка была собрана в складки у талии и свободно спускалась до середины икр. На ногах у нее были старые бальные туфельки, которые она сама покрасила в розовый цвет.
Сначала мы обошли ряд домов на нашей улице. Было прохладно, шел мелкий дождь. Мне было тепло и удобно в моей королевской одежде, я старательно обходила лужи. Мама, не обращая внимания на холод и сырость, весело вела меня от одного дома к другому.
В одном из домов мама дала представление. Она изящно подняла руки над головой, встала на носочки и медленно сделала один оборот. Всем была видна ее фигура под тонкой тканью, которой играл ветерок. У меня не было слов, чтобы выразить свое восхищение.
Мы прошли много кварталов, я устала, а рот слипся от шоколада. Мешок со сластями стал тяжелым, и я потащила его за собой по земле.
– Не тащи мешок по земле! – закричала мама. – Хочешь, я понесу?
Она обернулась ко мне, и в этот момент я увидела колдобину в тротуаре. Не успела я ничего сказать, как ее туфелька попала в эту колдобину, и она упала лицом в лужу. Ее юбка испачкалась, шелковистые волосы выбились из прически и тоже были в грязи. Она повернулась ко мне, и я увидела красное пятно, расплывшееся по колготкам.
– Ой, мамочка! – воскликнула я. – Там была такая яма!
Ее лицо выразило гнев.
– Тебе нужно было меня предупредить! – закричала она. – Остановить меня!
Я быстро и часто задышала, но слезы никак не могли пролиться. Я протянула к ней руку, но она резко отдернула голову. У меня живот свело от спазм. Я стояла и беспомощно смотрела на ее окровавленные колени, а она лежала на тротуаре, как поломанная кукла, и рыдала, придерживая правую руку.
Постепенно она успокоилась и смогла сесть. Болезненная гримаса на ее лице сменилась слабой улыбкой.
– Какая же я глупая, тыковка моя! Это же просто случайность. Прости меня, пожалуйста. Мама тебя очень любит, – и она протянула ко мне руки.
Я опустила голову, моя корона со стуком упала на тротуар, и фальшивые бриллианты рассыпались в разные стороны. Слезы, которые я долго сдерживала, наконец прорвались. Отвернувшись от нее, я стала с преувеличенным усердием разыскивать в тусклом свете свои драгоценности. Я попыталась водрузить корону на место, но она никак не хотела держаться у меня на голове. В конце концов я сдалась, уселась маме на колени и выплакалась.
Передо мной будто промелькнули картины моего будущего, сердце мое ныло.
В одиннадцать часов я включила свет на улице для Умберто. В это время мимо проехала машина, и хотя я видела ее только мельком, я была уверена, что это спортивная машина.
Черт побери, может, это был Ник?
Я прождала Умберто до часа ночи. Он принес полбутылки легкого французского вина, которое мы выпили перед сном.
Я чувствовала себя уставшей, от вина в голове у меня шумело, поэтому, когда Умберто оказался у меня между ног, я закрыла глаза, и голова у меня закружилась. Я ритмически задвигалась в такт ему, сливаясь с ним, и запустила пальцы в его шевелюру. И вдруг я ощутила под пальцами густые волосы Ника, прямо перед собой увидела его радужные глаза. Я с трудом перевела дыхание и постаралась вырваться.
– Что-нибудь случилось? – спросил Умберто. – Я тебе сделал больно?
Я открыла глаза и в тусклом свете посмотрела прямо на него.
– Мне вдруг стало очень больно, но сейчас уже все прошло.
Мне удалось освободиться от образа Ника и вновь слиться с Умберто. Но потом я долго не могла заснуть, думая о том, что я испытываю к Нику. Я чувствовала, что рано или поздно наши пути сойдутся.
22
На следующее после праздника утро магнолия у меня во дворе оказалась обвешанной туалетной бумагой. Я не смогла сдержать смех, увидев это, потому что вспомнила, что то же самое мы проделывали много лет тому назад в Бендоне.
Я прошлась по двору, чтобы проверить, все ли в порядке, и одна вещь меня неприятно поразила: все мои красные розы – и только красные – были срезаны под самый корень и исчезли. Я задумалась, было ли это праздничной проказой или это работа Ника, но поскольку у меня не было прямых оснований подозревать его, я сделала вид, что это выходка подростков.
При встрече с Захарией я ему обо всем рассказала.
– Ник снова приезжал к моему дому, и я очень обеспокоена. Он не контролирует себя. Что, если он попытается вломиться ко мне?
Захария серьезно взглянул на меня.
– Давайте еще раз вспомним всю его историю.
Я еще раз припомнила те симптомы, которые приводили к насилию – прежние нападения на людей, параноидальная бессонница, несдержанность, используемое в драках оружие, жестокость по отношению к животным. За Ником ничего такого замечено не было.
Пока я говорила, Захария молча покусывал карандаш, а когда я закончила, бросил его на стол.
– Да, никаких обычных тревожных симптомов у него не наблюдается, но это не значит, что он не может потерять контроль над собой.
– Кое-что все-таки было, хотя я не вполне уверена, что это сделал именно он. – Я описала, как кто-то располосовал обои у меня в гостиной.
Захария вынужден был прерваться, так как ему позвонили из больницы. Он дал какие-то указания, и мы вернулись к нашему разговору.
– У меня бывали пациенты, которые уничтожали растения в моей приемной, присылали письма с угрозами и даже прибегали к колдовству. Этот парень, как мне кажется, труслив, но если вы испытываете беспокойство, то сейчас самое время разорвать отношения с ним, пока он еще больше не привязался к вам.
– Но мне не хочется прекращать лечение! И я не верю, что он сможет причинить мне зло.
– Думаю, он страдает алексией – не может выразить свои мысли словами. Поэтому он выражает их действиями, стараясь передать вам те чувства, которые живут в нем, но не находят выражения: страх, стремление вторгнуться в вашу жизнь, какую-то извращенную любовь. Ваша задача – облечь это для него в слова, чтобы он не отрицал, а принял их.
– Что же вы предлагаете?
– Навяжите ему свои условия. Скажите, что не будете его лечить, если он не прекратит поездки к вашему дому. Он тайком ищет встреч с вами, а как только он открыто признает свои чувства, ему этого делать не придется.
Я помолчала, не переставая дергать заусеницу.
– Мне неудобно признаться, но меня все еще преследуют сексуальные фантазии, связанные с ним.
Захария посмотрел на меня своими добрыми глазами.
– Каждый психотерапевт, который достаточно долго занимается своим делом, проходил через подобное. Важно то, как вы контролируете свои чувства, владеете ли вы ситуацией. У вас есть какие-нибудь теории, почему именно он?
– Это связано с моим отцом, – кивнула я. – Ник – карикатура на него: спортивный болельщик, любимец женщин. Папа не был со мной откровенно грубым, но часто допускал неуместные выходки. Например, если мы проезжали мимо девушки в обтягивающих брюках, он мог сказать: «Посмотри-ка, какие окорочка у этой цыпочки. Любой мужчина голову потеряет». А мне очень хотелось его любви.
Захария изучающе посмотрел на меня.
– А не объясняется ли ваше беспокойство о Нике тем, что вы и сами боитесь потерять контроль над собой?
– Я абсолютно уверена в себе! – Я старалась быть убедительной. – Я никогда не позволю себе вступить в сексуальную связь с пациентом! Но я хочу понять, как мне лучше справиться с теми чувствами, которые возбуждает во мне Ник.
