Я сказала голосом настолько спокойным, насколько мне это удалось:
– Вы бьете меня по тому месту, которое, по-видимому, считаете наиболее уязвимым.
Обтянутый кожей стул показался мне горячим и липким, и я пожалела, что мои стулья не обтянуты тканью. Он с невинным вином поднял руки ладонями вверх.
– Почему вы расцениваете это как нападение, а не как дружеский совет человека, который набрался смелости быть с вами честным?
– Вы знаете, что вы меня оскорбляете. Я бы сказала, что находиться рядом со мной вам страшно, а так вы чувствуете себя в большей безопасности. Ваш дружеский совет направлен на то, чтобы подавить меня, подчинить себе.
– Вы не правы. Но не стоит обращать на это внимания.
Он отвернулся, положил правую ногу на левую и стал покачивать ею.
– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. У меня новое трудное дело о разводе. Муж завел связь на стороне, женщина забеременела, теперь он уходит от моей клиентки к этой женщине. Мы хотим подвесить его за одно место, чтобы он подсушился.
– Возможно, вы хотите «расторгнуть отношения и с психотерапией»?
Он засмеялся.
– Может быть, вы и правы. Мне кажется, я получаю от этих сеансов не слишком много пользы.
– Думаю, что сейчас вы на меня сердиты.
– Я? Абсолютно нет.
Он потянулся к стоявшей рядом с ним пальме и оторвал веточку.
Я нарушила свое собственное правило и выступила в свою защиту. И что еще хуже, я поставила свои психологические познания на службу собственному гневу. Я могла потерять его.
Он открыл портфель и достал чековую книжку, из нагрудного кармана он вытащил ручку «Монблан», точно такую, как была у меня.
Я произнесла в удивлении:
– Ваша ручка…
Он посмотрел на меня в упор.
– Я только что ее купил. Отличные ручки, не правда ли?
Мое лицо покраснело. Действительно ли это его ручка, или он украл мою и теперь меня дразнит?
– Да, ручки отличные.
Он вышел стремительно, я даже не успела встать и проводить его до двери. Я не знала, что больше меня расстроило: подозрение, что он украл у меня ручку, или мысль о том, что я провалила сегодняшний сеанс. Я думала о том, придет ли он когда-нибудь еще, а если не придет, как это отразится на мне. Все это дело мне уже начинало здорово надоедать.
Между сеансами я привела прическу в порядок и выслушала сообщения, которые записал автоответчик: две отмены, сообщение матери о дате свадьбы двоюродного брата, краткий вопрос Кевина Атли о видеооборудовании и напоминание Валери о встрече на занятиях по аэробике.
Я внимательно рассмотрела свое лицо, припудрилась и подкрасила губы. С левой стороны носа у меня появилась вмятина от очков, поэтому я покрутила оправу, чтобы убрать лишнее давление на это место. У меня не было времени, чтобы забежать в «Оптику», кроме того, мне нужно было бы посетить дерматолога, но я решила, что все это можно отложить.
Прежде чем покинуть кабинет, я позвонила матери и сказала ей, что, скорее всего, не смогу приехать домой на свадьбу. Она прищелкнула языком и сказала:
– Вот цена, которую я плачу за то, что моя дочь сверхработоспособна.
– Но ведь ты же хочешь, чтобы это было так, не правда ли?
Мы обе знали, что чем более независимой и материально обеспеченной я буду, тем меньше шансов, что мне придется вынести то же, что и ей.
– Конечно, милая. Я все время хвастаюсь тобой. Это мне было приятно слышать.
– Спасибо, ма. Я тебя люблю.
Этот разговор немного задержал меня, и мне пришлось проехать на желтый свет светофора, чтобы успеть в спортивный клуб. Вэл я застала за попытками натянуть свое спортивное трико.
– Ужасно, когда тебе за тридцать, – проворчала она.
Она перестала затягивать ремешок, чтобы обнять меня. В лицо мне ткнулась куча темных кудрявых волос.
– Посмотри только на этих женщин, – сказала я тихим голосом.
Вся комната была переполнена пышнотелыми красотками, все были в трико с ремешками на талии. Присев, мы оказались на одном уровне с яркими, почти полностью обнаженными ягодицами. Это зрелище напомнило мне колонию кривляющихся обезьян, которые вихляют своими красными толстыми задами перед мордами самцов.
После занятия аэробикой мы немного поплавали, приняли душ и сели в баре выпить сока и поболтать минут двадцать.
– Я устала, – сказала Вэл.
Ее непослушные волосы были стянуты на затылке.
– Мне ни на что не хватает времени, я сплю около пяти часов в сутки.
Она несколько раз провела пальцем по столу, как будто эти равномерные движения могли организовать ее жизнь.
– Мне тоже не хватает времени. Но что можно выкинуть?
– Поездки через весь город на две ночи в неделю, чтобы встретиться с Ричардом в мотеле.
Опять дела с женатым мужчиной, на этот раз с известным всей стране психиатром.
– Он великолепен. Это стоит того, – добавила она.
– Ты знаешь мое мнение.
– Да, да. А как у тебя дела с Умберто? Я улыбнулась.
– Мы встречаемся с ним по крайней мере два раза в неделю, и он начал звонить мне каждый вечер в одиннадцать часов. Но я не забыла ту женщину, с которой он был в ресторане. И его старая подружка все еще не выходит из головы.
– Почему бы тебе просто не подождать и не посмотреть, что из этого выйдет?
– Я так и сделаю. Послушай, я хочу с тобой кое-что обсудить. Я думаю, один из пациентов украл у меня одну вещь. И, мне кажется, он пытается пробраться в мою жизнь.
Когда я подробно поведала Вэл все детали, она меня успокоила.
– Кто угодно может купить такую ручку. И ты столкнулась с ним только два раза, причем один раз около своей работы. Я все время встречаю около работы своих пациентов. Они ходят по магазинам после сеансов. Ха! Они, наверное, чувствуют, что отдают мне слишком много, и потом нуждаются в компенсации.
Мы засмеялись, а когда обнялись на прощание, я почувствовала себя так, как я всегда себя чувствовала после встреч с Вэл: острые углы опять становились круглыми, а масштабы проблем уменьшались настолько, что само воспоминание о них казалось смешным.
11
Хотя мы начали регулярно встречаться с Умберто, выкраивая время между его рестораном и моей работой, мы все-таки не могли видеться часто. Вечерами по будням мы заходили в престижные рестораны, где подавали фирменные блюда из мяса и овощей. А в выходные посещали тихие местечки: крохотный вьетнамский ресторанчик в Хантингтонском парке, кубинское бистро в восточном Голливуде, китайско-французское кафе на Редондо-бич. Там он разговаривал с поварами и их владельцами, объяснял мне, как и для чего сочетаются определенные продукты. Иногда, когда он, низко склоняясь над своей тарелкой, разбирал какое-то блюдо, передо мной вставал образ моей матери, когда она вечерами с озабоченным лицом стояла у плиты с книгой праздничных рецептов в руках.
Однажды вечером по дороге домой мы зашли в «Парадиз». Умберто хотел проверить, все ли в порядке. Я ждала в баре «Топаз», потягивала водку с тоником и наблюдала за посетителями. Мимо меня прошла красивая женщина с серебристыми волосами. На ней были бархатные туфли-лодочки и строгий черный жакет, под которым не было рубашки. Ее обнаженную грудь украшали два белых банта, а третий был повязан вокруг шеи. Рядом со мной стоял бородатый мужчина, он держал в руке рюмку и громко смеялся. Вместо галстука у него на шее висела плоская пластиковая коробка с водой и живой золотой рыбкой. У сидевшей рядом со мной женщины волосы были выкрашены в белый и черный цвет, как у индейца.
Зазвонил радиотелефон, и я пошла в кабинет Умберто. Он был там, заканчивал работу с бумагами. Я поговорила по телефону с пациентом, а потом Умберто сказал:
– Не знаю, как только ты терпишь все это безумие. Я в изумлении посмотрела на него.
– Здесь в баре не меньше безумия, чем в моем кабинете, поверь мне.
Он засмеялся.
– Я верю, что это так.
Мы сели на диван и стали целоваться. Это было так приятно, так волнующе, что просто не было сил остановиться. Но когда я все-таки оторвалась от него, и он слегка отодвинулся, я ясно увидела, что он уже сильно возбужден. Я подумала, что он запросто мог счесть, будто я его дразню.
– Мне просто надо еще немного времени, – объяснила я.
– Послушай музыку, – сказал он и вскочил, чтобы включить стереосистему.
Он выключил весь свет, оставив гореть только лампу над столом, поднял меня на ноги и начал медленно танцевать. Мне нравилось ощущать его прижимающееся ко мне тело. Мы медленно двигались, и я чувствовала, как он переполняется энергией.
– Ты заставил меня радоваться тому, что я живу, – сказала я ему на ухо.
Он крепче прижал меня к себе, и я почувствовала, что меня тоже охватывает возбуждение.
Все напоминало мне об Умберто, даже то, на что раньше я не обращала внимания: птицы, статьи в газетах о Никарагуа и о ресторанах. Я старалась интереснее вести передачи по радио, зная, что он их слушает.
Однажды июньским вечером мы отправились на концерт мексиканской музыки в голливудский театр «Пентеджиз». Когда началось представление, он взял мою руку и положил ее себе на колени. Большим пальцем он гладил мою ладонь, и это меня сильно волновало. А когда он начал что-то шептать мне на ухо, я была просто загипнотизирована его голосом. Было почти не важно, что он говорил, голос его звучал для меня, как музыка.
Я остановила взгляд на женщинах, которые кружились на сцене в белых удлиненных платьях и бальных туфлях. Все были с блестящими черными волосами, стянутыми сзади, и в волосах у каждой был красный цветок. Они танцевали, подняв вверх руки и повернув приподнятое лицо в сторону.
Уже давно не была я близка с человеком, который бы настолько сильно меня волновал. Когда его язык касался моего рта, или когда он зажимал рукой Мои волосы на затылке, желание с такой силой охватывало меня, что мне трудно было сдержаться.
Меня очень притягивала к нему его жажда жизни, его любопытство и непосредственность. Я бывала близка с образованными людьми и раньше. Это были достойные во всех отношениях люди, преуспевающие в медицине, архитектуре, юриспруденции; они еще в одиннадцать лет спланировали свою жизнь и придерживались избранного курса. Но здесь передо мной был умный человек, который преподносил мне совершенно невероятные вещи. Он врывался в мой упорядоченный мирок, где время было расписано на месяц вперед, и вдруг спрашивал:
– Ты видела вчера частичное затмение луны? Или вручал мне длинные стебельки пампасской травы, которую собрал на горе возле своего дома.
На сцене была мексиканская деревушка, женщины чего-то ждали, вздыхали, мужчины расхаживали с важным видом, а потом умирали. Мужчины были немолодые, крепкие, с усами, в огромных белых шляпах, загибавшихся спереди и сзади. Они стояли лицом к залу, расставив крепкие ноги, и играли на гитарах, рожках и скрипках, причем с невероятной энергией.
– Из-за своей любви я не могу спать, и я весь охвачен страстью, – перевел мне Умберто.
Я вздрогнула от его теплого дыхания.
Мужчины образовали полукруг вокруг солистки, голос этой женщины разносился по залу, переходя от высокого фальцета к богатому контральто.
Задник сцены был обтянут черным бархатом, на котором были прикреплены красные и зеленые блестки и маленькие кусочки зеркала. Вероятно, при дневном свете это выглядело бы безвкусно, но в полумраке театра, где была освещена только сцена, это походило на море драгоценных камней.
Мне хотелось, чтобы мое отношение к Умберто сохранялось и при дневном свете, но было и кое-что, что мне в нем не нравилось: безрассудное лихачество на дороге, поведение с официантом, который случайно поставил его перед посетителем в неудобное положение, мимолетный взгляд мимо меня на красивую женщину.
Потом, дома, мы сидели на диване в полутемной гостиной, он гладил мои волосы, мы молчали.
– Я хотел бы сказать тебе то, о чем я думаю, – проговорил он.
– Что?
Свет падал только от уличных фонарей, я могла видеть лишь его темный профиль.
– Я хочу заниматься с тобой любовью очень медленно, чтобы ты прочувствовала каждую минуту.
Я впитывала эти слова, словно умирающая от жажды. Почувствовав это, он вскочил на ноги, притянул меня к себе и прижался ко мне губами. Я не могла открыть глаза, не могла оторваться от него.
Он настоял на том, чтобы запереть Франка на кухне, и повел меня в спальню. Я стояла посреди комнаты, дрожа от возбуждения, а Умберто включил свет в ванной и оставил дверь слегка приоткрытой, теперь в спальне было достаточно света, чтобы можно было разглядеть друг друга.
На мне было красное шерстяное трикотажное платье, впереди оно до пояса застегивалось на пуговицы, он был в пиджаке, галстуке, рубашке и брюках на кожаном поясе.
Мне хотелось упасть на кровать и отдаться ему, но Умберто был медлителен и нетороплив. Он взял меня за голову и поцеловал, крепко, как тогда в гостиной, потом немного отодвинулся и расстегнул две верхние пуговицы на моем платье.
Обычно дальше я уже сама раздевалась и раздевала мужчину. Так было и в первый раз с Палленом. Но теперь, словно загипнотизированная, я позволила ему делать все, что он хотел.
Он взял меня за плечи и провел языком у основания моего правого уха, потом медленно передвинулся к впадине на груди.
– Я слышу, как бьется твое сердце, – прошептал он. Я скинула платье на пол и прижалась к нему.
Я чувствовала его возбуждение. Обхватив его за шею руками, я так крепко обняла его, что его член уперся мне в живот.
Он осторожно снял с меня лифчик и приник губами к груди. Я почувствовала, что слабею, и пробормотала:
– Давай ляжем.
– Еще рано, – сказал он и опять прикоснулся к моим губам. – Я хочу, чтобы ты посмотрела на нас обоих в зеркало.
Он опять обнял меня и погладил мои волосы.
– Ты такая замечательная.
Он разделся. Волос на груди и на спине у него не было, соски были темные и маленькие. У него были длинные стройные ноги и плотные округлые ягодицы, его восставший член доходил почти до пупка. У него была родинка на левой лопатке и еще несколько на спине. Я нашла, что у него великолепное тело.
Он сзади обнял меня и всем телом прижался к моей спине. Меня поразила теплота, исходившая от его груди.
Стоя перед большим зеркалом, я смотрела, как он руками ласкает меня, потом он опустился на колени и дотронулся языком до моих коленей. Когда он поднял руку и коснулся пальцами укромного места между моих бедер, которое уже стало влажным, я судорожно вздохнула. Он повел меня к кровати.
Вытянувшись рядом со мной, он задал мне так много вопросов, что это меня удивило. Его руки блуждали по моему телу, в некоторых местах он останавливался и спрашивал:
– Тебе нравится, когда я делаю вот так?
Я спокойно отвечала: «да, здесь», «нет, там», «полегче у бедер», «посильнее у сосков».
Когда его пальцы скользнули между моих ног, он спросил:
– А здесь?
Я взяла его руку и показала ему, как мне нравится больше всего.
Паллену потребовалось восемь месяцев, чтобы узнать то, что Умберто выяснил за полчаса.
Он очень умело действовал языком и руками, но я не могла кончить, хотя пребывала на высшей степени возбуждения, часто дышала и жаждала разрешения.
Через некоторое время он остановился, приподнялся на локтях и оказался надо мной. Но эрекции уже не было, в тусклом свете я могла различить, что он покраснел, дрожал, но не от возбуждения, а от того, что слишком все затянул.
– Никаких сложностей, – сказал он. – Все просто замечательно. Расслабься. Наслаждайся своими ощущениями. Я буду делать то, что тебе нравится, как угодно долго.
Он все целовал и целовал меня, мое лицо, шею, живот. Постепенно я расслабилась.
Но через некоторое время язык его опять начал стремительно двигаться, и уже через несколько минут моя голова металась по подушке из стороны в сторону – настолько силен был оргазм.
Потом он опять оказался сверху, я обхватила его ногами, чтобы он проник в меня. Двигался он медленно, заставляя меня, как и обещал, прочувствовать каждое мгновение. Из глаз моих катились слезы. Мои руки скользили по его спине. Я стонала и впивалась в его губы. Это была невероятно сладкая мука.
Он двигался все сильнее и быстрее, я снова ощутила оргазм и засмеялась. Я была довольна, что все произошло так быстро. Когда он наконец опустился на меня, мне показалось, что мы слились в одно существо, я стонала вместе с ним, как будто его оргазм был моим.
Потом мы выпили несколько стаканов воды, выпустили из заточения Франка и выключили свет в ванной. Я лежала на боку, а он прижимался к моей спине, обхватив меня за талию.
Умберто убрал с моего лица прядь волос и легко поцеловал меня в ухо.
– Спокойной ночи, – сказал он.
– Все было великолепно, – прошептала я.
И подумала: «Как же хорошо ты знаешь женщин». Он задышал глубоко и спокойно, а я еще долго не могла уснуть.
12
Как какая-нибудь школьница, я рассказала Валери все подробности происшедшего. Я начала каждое утро брить волосы на ногах, на случай, если Умберто останется на ночь. Иногда во время работы с пациентом я вдруг вспоминала, как он всем телом прижимался ко мне.
Я призналась Умберто, что во время работы все время боюсь совершить какую-нибудь ошибку, а он рассказал, что в его ресторане никак не могут справиться с проблемой тараканов. Я начала привыкать к тому, что рядом со мной человек из другой страны.
За короткое время он стал центром моей жизни.
Ну а Ник создавал все больше проблем.
– После нашего последнего сеанса вы приснились мне, – сказал он при нашей очередной встречи.
Он был возбужден. Сначала, перекинув ногу через поручень кресла, покачивал ею, потом начал ходить по кабинету, потом встал у стены и стал раскачиваться.
– На вас было только белое платьице с лифом на бретельках. Вы заговорили со мной, но вдруг превратились в сидящую на камне русалку. Эти русалки, как сирены, заманивают и соблазняют рыбаков, а потом те гибнут. Я попытался бежать, но понял, что я – в воде. И как я ни старался бежать, я понял, что не могу двинуться с места. Меня охватила паника, и я начал тонуть. Проснулся я от собственного крика.
Я подождала.
– Думаю, что мне становится хуже. Я к вам пришел, чтобы избавиться от этих кошмаров, а вместо этого теперь и вы присутствуете в них.
– Думаю, что вы чувствуете это по отношению к любой женщине, которая вам нужна.
Он подошел к окну и отколупнул кусочек краски с подоконника.
– Уже давно я узнал, – сказал он, глядя в окно, – что я никому не могу доверять.
– Какие у вас ассоциации с таким платьем?
– Мама обычно ходила в таком по дому. Я мог видеть треугольничек ее груди.
– Что вы думаете об этом сновидении? Он вернулся на диван.
– Что вы меня интересуете.
– Думаю, что сексуальный элемент в этом сновидении вторичен, – быстро сказала я. – Это просто прикрытие. На самом деле вы чувствуете страх, что не можете доверять мне, что я, как проститутка, иду на все ради денег, или что я сирена.
– Я хочу вам доверять, – сказал он более мягким голосом. – Но при вас у меня нет никаких мыслей. Потом, дома, я думаю о вещах, которые следовало бы рассказать вам.
– Ваше подсознание защищает вас от контакта со мной тем, что лишает мыслей в моем присутствии.
Он опять задвигался, он размахивал руками и шагал по комнате. Он напомнил мне моего отца: атлетического сложения, мускулистый, рукава белой рубашки завернуты и обнажают загорелую кожу. У него был неправильный прикус, поэтому он плохо произносил звук «с»; почему-то это было приятно.
– Но какой смысл в том, чтобы устанавливать с вами более тесный контакт? – сердито спросил он. – Не могу же я на вас рассчитывать? Когда вы действительно мне понадобитесь, вас не будет. Конечно, я могу видеть вас в течение часа в любой день, если только у меня есть сто пятьдесят долларов, но это не означает, что я могу на вас рассчитывать.
– Ник, те самые ограничения, которые существуют в наших отношениях, и позволяют осуществлять лечение. Здесь вы можете говорить все, потому что за этим ничего не последует. Если бы мы встретились за пределами этого кабинета, мы бы не смогли продолжать лечение.
Он встал, засунул руки в карманы и повернулся, чтобы уходить.
– Как вы можете говорить о том, чтобы стать более близкими за два часа в неделю? Это смешно! Это бессмысленно. Кроме того, я считаю, что я вам нравлюсь гораздо больше, чем вы показываете, хотя вы и не допускаете этой мысли.
Он был почти прав: когда я была с ним, мне иногда приходили в голову сексуальные мысли о нем, хотя я была влюблена в Умберто. В Нике была притягательная энергия, и это очень возбуждало. Его дерзость, его вызывающее поведение имели сексуальную подоплеку.
Но сама мысль о том, чтобы перешагнуть границы психотерапевтического лечения претила мне. У большинства пациентов бывают сексуальные фантазии об их психотерапевтах, и у самих психотерапевтов бывают мимолетные сексуальные фантазии об их пациентах. Их надо анализировать и сдерживать, а использовать желания пациентов значило совершить профессиональное преступление, причем безрассудное.
На следующие два сеанса Ник приходил поздно, а потом пытался задержаться на десять минут, чтобы компенсировать свое опоздание. Я отказалась продлевать сеансы, и по этому поводу мы спорили как-то почти час.
Я сказала:
– Есть причина того, что вы не смогли добраться вовремя?
– Транспорт! Разве вы не знаете, какой транспорт в Лос-Анджелесе?
– А может, и кое-что посерьезней? Возможно, это ваше беспокойство по поводу встречи со мной?
Лицо его потемнело, и он резко произнес:
– Почему вы так самоуверенны? У вас есть ответ на все, что я говорю. Ваше мышление напоминает религию фундаменталистов. Вы непробиваемы.
Я попыталась не реагировать на его нападки. Конечно, он боролся за право управления мною и поэтому бросал мне вызов нарушением временных границ. Но, возможно, он также боялся, что мои ответы будут не такими, как он ожидал. А я, может быть, действительно проявляла в своих действиях излишнюю самоуверенность. Больше, чем обычно, я придерживалась формальных правил психотерапии, потому что он изо всех сил пытался их нарушить. Но так ли уж важно, если я уступлю ему эти пять минут?
Я откинула со щеки волосы.
– Конечно, у меня есть недостатки, и у меня своя система работы, но давайте лучше поговорим о том, почему это вас так сердит.
– Вы так сильны и могущественны…
– И даю вам понять, что вы слабый и бессильный?
– Вот видите? Об этом я и говорю. Что бы я ни сказал, на все у вас есть своя теория, везде вы ищите скрытый смысл. И это не более, чем голая теория.
– Итак, по отношению к вам я не проявила никакого творческого мышления? Просто поставила под вас книжные законы и выдала готовые ответы?
Он встал, снял пиджак и бросил его на диван рядом с собой, потом опять сел.
– Может быть, нет. Но почему вы так уверены, что ваш способ психотерапии для меня подходит? Откуда вы знаете, что мне от этого не станет хуже?
Он был испуган. Мне следовало сразу это разглядеть, но я была слишком поглощена своими личными делами.
– Я не могу предсказать результата, – сказала я. – Он зависит от того, сможете ли вы мне доверять, и смогу ли я вас понять. Я не могу гарантировать, что вам не будет хуже, хотя и считаю, что понимать самого себя – это только на пользу. Это часть моей так называемой непробиваемой системы.
Я мило улыбнулась, чтобы показать, что я на самом деле желаю ему только добра.
Его плечи опустились, он опустил руки.
– Я для вас только случай из практики?
– Разве что-то позволило вам сделать такой вывод? Он выглядел как подросток, которого мать застала за чтением порнографической литературы.
– Я видел текст ваших лекций в Калифорнийском университете. «Расстройства пищеварительного тракта как следствие «нарциссизма». Там описывались случаи из практики.
О Боже! У пациентов бывают превратные представления о некоторых вещах. Почему он в самом начале не сказал мне об этом?
– Вы это увидели и сделали вывод, что я вижу в своих пациентах только случаи из практики, а не реальных людей, о которых забочусь?
– Да.
– Еще что-нибудь в моем поведении вызвало у вас такие чувства?
– Иногда я вижу, как предыдущий пациент уходит, и лампочка на стене сигнализирует, что вы ждете следующего. Это все равно, что быть на ленте конвейера.
– Вы имеете в виду, что ничем не выделяетесь среди остальных?
– Верно.
– Вы и в семье ведь ничем не выделялись. Такое у вас было ощущение?
– Да.
– Поэтому вы и сделали вывод, что ничего не представляете для меня?
Вот в чем состоит комплекс страдающего нарциссизмом: ощущение своей собственной никчемности, а отсюда постоянный поиск специального лечения, направленного на преодоление этих чувств.
– Вероятно… Он замолчал.
Я надеялась, что он увидел, насколько сильно прошлое определяло его теперешние реакции. Мой страх и разочарование сменились сочувствием.
Через несколько минут, которые мы провели в молчании, я спросила, было ли желание выделиться главным вопросом в его жизни? Медленно и неохотно он стал приводить примеры: он требовал, чтобы женщины встречались только с ним, он уволил служащего, который наводил справки в другой фирме, он ненавидел стоять в очереди, в театре он занимал только лучшие места.
Я была довольна, что получила так много материала в подтверждение своих предположений. Сеанс был довольно неприятным, но в конце концов оказался продуктивным, а это главное.
Глубоко вздохнув и расслабившись, я пригласила следующую пациентку. Это была Лунесс. Она села на диван, плечи у нее были круглые, грудь впалая.
– Вчера все было хорошо, – сказала она. – Я съела тарелку томатного супа и три кренделька.
Мир ее был очень узок. Она сводила всю свою жизнь только к одному: что было съедено, и как выглядит ее тело.
– Сколько раз за эту неделю у вас была рвота?
– Наверное, раз десять. Не волнуйтесь так. Если у меня что-то и получается хорошо, так это рвота.
У людей, страдающих повышенным аппетитом, рвота довольно часто создает ощущение господства над своим телом. Но она высказала это слишком уж открыто.
– Если бы проводили соревнования среди тех, кто умеет блевать в любом месте и в любое время, то я бы приняла в них участие.
– Почему бы не поговорить о том, что еще вам нравится делать? Может быть, мы бы расширили вашу программу?
Лунесс захихикала.
– Я начала встречаться с новым мужчиной. Очень красивый. Толковый. Но слишком быстро водит машину.
Она замолчала, продолжая покачивать ногой.
– А что не в порядке? Она прикрыла глаза.
– Боюсь вам говорить об этом.
– А что может случиться, если вы мне скажете? Чего вы боитесь?
– Вы сойдете с ума или скажете, чтобы я с ним не встречалась.
– Почему я сойду с ума? Последовало напряженное молчание.
– Потому что он – ваш пациент.
Я сразу поняла, что это Ник. По описанию. Из-за того, что его сеансы были как раз перед ее сеансами. И только полчаса назад он сказал, что обращает внимание на других пациентов.
Я спросила:
– Как это случилось?
– Обычно после сеансов с вами я хожу в туалет, а когда я приношу ключ в приемную, он уже ждет там. Мы просто разговорились.
Я могла бы поспорить, что разговорились они о психотерапии, сравнивали свои ощущения.
– Вы рассердились?
– Нет, но вы должны понимать, что я не могу давать вам информацию о нем, так же, как и ему – о вас.
– Он мне очень нравится. Он просто великолепен, правда?
Я изо всех сил старалась обсуждать Ника с Лунесс так, как будто он был мне совершенно незнакомым человеком, но это было трудно. Он неосознанно вовлек ее в какой-то процесс, но все это было предназначено для меня, и я боялась, что он причинит ей боль.
И все же я не могла вмешиваться. Прошло то время, когда психотерапевт мог что-то разрешать или запрещать пациенту. Мне придется сидеть в сторонке и вытирать слезы.
Когда Лунесс ушла, я поняла, что мне надо проконсультироваться с кем-то по поводу Ника. Он с ней встречался, и что-то в этом было такое, что я почувствовала тошноту.
ЧАСТЬ II
13
Вэл последовала моему совету и разорвала свои отношения с психиатром, но теперь ей приходилось проводить все субботние вечера в одиночестве, посасывая леденцы и просматривая старые фильмы.
– А почему бы нам не устроить вечеринку? – предложила я. – Пригласим всех неженатых знакомых.
Мне очень хотелось сделать что-то для нее, да и сама я в последний раз была на вечеринке уж не помню когда.
Идея ей понравилась.
– Вот славно! Давай через неделю. Ты не возражаешь, если это будет пикник?
Мы порылись в записных книжках и составили список приглашенных. Умберто предложил свои услуги, но ничего особенного нам не требовалось, и я просто попросила его не опаздывать.
Мы разослали письменные приглашения и, судя по ответам, прийти должно было около сорока человек. Я испытала большое облегчение, узнав, что Морри не придет: все-таки с Умберто я познакомилась через него.
Я заказала салаты из капусты и картофеля, печеные бобы, маисовые лепешки, а Вэл решила приготовить свое фирменное блюдо – жареную индейку.
День начался с морковки. Не успела я втащить на кухню тяжеленные сумки, как Франк с лаем набросился на них, по-видимому подозревая, что все они набиты его любимым лакомством – морковкой. Получив свою долю, он церемонно прошествовал в угол.
