Заколдованная рубашка

      - Что же, Мечников, удалось вам подобрать себе товарищей для вашей коммуны? - обратился к гостю Михаил Дремин. - Смотрите выбирайте с осторожностью. А то наберете неженок да белоручек, так потом хлопот не оберетесь, - прибавил он с усмешкой.
      Александру, мнительному, как все очень молодые люди, показалось, что Михаил именно его имел в виду, говоря о белоручках. Он вспыхнул, но промолчал.
      - Кое-кого я присмотрел, - отвечал Мечников. - Да, кроме людей, нужен еще капитал, хотя бы небольшой, для начала. Я собираюсь съездить на Харьковщину, к родственникам, насбирать там немного денег.
      - На такое дело надо общественные средства собирать, - подхватил с воодушевлением Сергей Тривратский. - Мы, хоть и голь перекатная, а тоже на что-то сгодимся.
      - Еще бы! - кивнул Мечников. - Но до чего же полезно бывает иногда отсутствовать, господа! - продолжал он своим бархатистым южным говорком. Вот я вернулся в Россию, и глаз мой как будто освежился. Могу сравнивать, могу делать заключения. И теперь вижу ясно, что мы, северяне, с нашей любовью к мечтаниям и философствованию, ничего не достигнем. Перемен никаких, одни прожекты. А вот в Италии народ захотел свободы - и тотчас взялся за оружие.
      - Удалось ли вам, по крайней мере, повидать знаменитого итальянского героя - Джузеппе Гарибальди? Помните, как высоко ставит его Герцен, как восторженно о нем пишет? - обратился к Мечникову один из медиков.
      - Герцена я, разумеется, читал, как читал почти все относящееся до Гарибальди, однако самого его видеть мне, к сожалению, не привелось. Я был в нескольких схватках с австрийцами, и вместе со мной дрались товарищи Гарибальди, но он в это время находился в Пьемонте. А я так мечтал встретиться с Гарибальди! На мой взгляд, это самый значительный человек нашего времени, - прибавил Мечников.
      Он порылся во внутреннем кармане сюртука и бережно вынул что-то завернутое в шелковый платок.
      - Вот, взгляните, - сказал он, разворачивая платок, - это портрет Гарибальди, который мне удалось тайно, за большие деньги, купить в Венеции.
      Все увидели грубо отпечатанное изображение бородатого и длинноволосого человека средних лет, в венгерской шапочке и полосатом плаще, накинутом на одно плечо. Лицо человека выражало спокойную энергию.
      6. ПОВОРОТ СУДЬБЫ
      Александр с особенным чувством всматривался в Гарибальди: такой же портрет был у месье Эвиана, и швейцарец с восторгом рассказывал воспитаннику о герое Италии: он был уверен что именно Гарибальди освободит Италию от австрийцев и папистов и объединит разрозненные итальянские герцогства в единую страну.
      - Те, кому выпало счастье знать Гарибальди, - продолжал между тем Мечников, - уверяют, что у него прекрасное, выразительное, женственно нежное лицо. Я видел сам, - Мечников все более воодушевлялся, - я сам видел, как его обожает народ. Ему отказывают состояния, ему жертвуют жизнью, тысячи людей встают под его знамена, потому что он - национальный герой и на него вся надежда народа. Да, итальянский народ достигнет того, чего хочет, не то что русский, - прибавил он с горечью.
      - Неправда! - крикнул вдруг Александр. Кровь бросилась ему в лицо. Неправда это! У меня... У меня сегодня был человек из деревни. Русский человек, бурмистр. Слышали бы вы, как он говорил, что говорил... Какая сила у нашего народа!
      Все обернулись на этот задыхающийся, взволнованный голос. Александр увидел студеные глаза девушки и удивленно-доброжелательное лицо Мечникова.
      - Вот было бы замечательно, если бы у нас в России явился свой Гарибальди! - сказал Лев, приветливо глядя на Александра. - Пожалуйста, расскажите же нам, что говорил ваш бурмистр.
      Александр сразу сделался центром общего внимания. Михаил коротко представил его гостям. Девушка-монашек не спешила подавать ему руку.
      - Генерал Есипов, каратель солдат, вам не родственник? - сурово спросила она, осматривая его с головы до ног.
      Александр залился краской.
      - Отец, - пробормотал он еле слышно.
      - Кажется, мой батюшка знаком с вашим, - сказал своим приятным голосом Мечников. - Во всяком случае, я от него слышал не однажды вашу фамилию.
      - Ну, на этот раз яблоко от яблоньки далеко упало, - вмешался Михаил, подмигивая Есипову. - Можете не беспокоиться, Лев, и вы, Наталья Андреевна, - обратился он к девушке. - Есипов - наш, совершенно наш. - Он кивнул Александру: - Рассказывай, рассказывай, брат, не мешкай.
      Александр, донельзя смущенный тем, что приходится говорить при этой удивительной девушке (Мечникова он уже нисколько не стеснялся, наоборот ему было приятно при нем рассказывать), передал свой разговор с Никифором. Слова Никифора о том, что "народ ждет, ждет, да и устанет ждать", вызвали шумный восторг. Сергей Тривратский и Павел Дремин закричали "ура" и полезли обнимать Александра. Мечников весело потер руки, и даже Михаил проворчал: "Ага, вот это уже на дело похоже". Одна только девушка-монашек оставалась молчаливой и как будто безучастной.
      - А вы что же, Натали, никак не откликаетесь? - наклонился к ней Мечников. - Неужто вас не радует такое пробуждение народа? А ведь недавно только говорили, что дали бы себя сжечь на костре, лишь бы добиться раскрепощения для крестьянства.
      Девушка угрюмо отстранилась:
      - "Говорила, говорила"! Мало ли что я говорила. Это все глупости, детские мечты! А дойдет до настоящего дела, так нам, женщинам, и сунуться не дадут! Наше дело - вязать, салфеточки вышивать...
      Она метнула горький и сердитый взгляд на тех, кто стоял кругом, как будто все были виноваты.
      Мечников покровительственно похлопал по ее сжатому кулачку.
      - Ну полно, полно, не огорчайтесь слишком. К тому времени, как у нас произойдет революция, русские женщины добьются многих прав.
      Он обратился к Александру:
      - Моя родственница Наталья Андреевна Осмоловская принимает очень близко к сердцу все, что происходит сейчас у нас в России. Быть простой зрительницей ей невыносимо. Она мечтала изучать медицину, чтоб помогать народу, но тут вмешался ее отец. Он, видите ли, и слышать не желает о женской эмансипации. Когда Натали остригла косу, это вызвало целый взрыв в семье. До сей поры отец с ней не разговаривает.
      Александр с еще большей симпатией посмотрел на склоненную темную головку в пышной шапочке волос: так и ее отец - деспот? О, как он понимал Натали!
      Мечников между тем горячо толковал о чем-то с Михаилом. Михаил хмурился, но кивал.
      - Теперь вы видите, господа, как нам необходима серьезная подготовка, - обратился Мечников к остальным. - Моя идея коммуны вовсе уж не такая утопия, поверьте.
      - Да кто говорит про утопию! - еще больше нахмурился Михаил. - Были бы мы свободны, тотчас отправились бы с вами. За себя, например, ручаюсь. И за брата тоже.
      - Эге, на таком, как ты, вся коммуна могла бы пахать, - засмеялся Тривратский. - Стало быть, Лев, дело только за охотниками?
      Сердце вдруг забилось, затрепыхалось в Александре где-то возле самого горла. Он облизнул вмиг высохшие губы. Вот когда можно сделать что-то настоящее! Если он упустит минуту - грош ему цена.
      - Я... я поехал бы. Если, конечно, вы сочли бы возможным... Если бы сочли, что я вам пригожусь, - сказал он задохнувшись. - Я... я мог бы вложить все, что имею, что получу после покойной моей матери. Правда, это очень мало, сущие пустяки, но я мог бы... хотел бы работать...
      Александр страшно волновался, почти не слышал самого себя. Ему казалось, что он несет какую-то чушь.
      - Ага, вот уже и волонтер нашелся! - закричал Сергей Тривратский. Ай да молодчина, Александр!
      Мечников, улыбаясь, смотрел на "волонтера". Принимать ли всерьез слова этого юнца? Совсем еще зеленый мальчишка. Но взгляд упорный, и чувствуется в нем огонь. А мальчишка, торопясь, задыхаясь, боясь, что ему не поверят, перечислял, что он может вложить в общий "котел". Через два года у него будут собственные деньги - наследство от матери, на них можно приобрести инвентарь и скот, да и сейчас у него уже есть немного денег. А потом, у него здоровые мышцы, он фехтует, он ездит верхом, не побоится и тяжелой работы...
      - Это правда. Александр вовсе не белоручка, - подал голос Павел Дремин. - Третьего дня на пожаре он один целые балки носил. Мы даже удивлялись, какой он силач... И товарищ он хороший, вот хоть их спросите, - указал он на Тривратского и Михаила.
      - Постой, а как же папенька-генерал? - перебил брата Михаил. - Ведь он небось, как узнает, что сынок вошел за границей в коммуну, все Третье отделение пошлет на розыски, ничего не пожалеет.
      - Не беспокойтесь, - сказал вдруг Мечников. - На господина Есипова мы моего отца напустим. Уж он сумеет его уговорить. Пускай на первый случай скажет, что мы просто хотим вместе путешествовать по Италии. Так? - Теперь он уже ласково и серьезно смотрел на Александра.
      - Да он порвал с отцом. Больше не вернется домой, - снова вмешался Павел Дремин. - Александр будет жить у нас, Михаил, - повернулся он к брату.
      - Вот чудачина! - засмеялся тот. - Ты что, оглох? Ведь слышишь же: он собирается жить не у нас, а в настоящей, итальянской коммуне. Это будет получше, чем наша общая кухарка!
      Александр еще не мог поверить нежданному счастью. Он оглядывался на всех ошалелыми и восторженными глазами. И вдруг увидел Наташу Осмоловскую. Она смотрела с такой безмерной любовью, так скорбно! "А я? Неужто ты не возьмешь меня с собой?" - спрашивал-молил этот взгляд, обращенный к Мечникову.
      Но Мечников либо не замечал этой мольбы, либо не хотел ее заметить. Он обратился к Александру:
      - Гарибальди всегда говорит своим новичкам-волонтерам: "Я не могу обещать тебе ни почестей, ни богатой добычи. Тебя ждут голод и жажда, холод и зной". Те же слова я могу повторить и вам. Не испугаетесь?
      - Не испугаюсь, - твердо отвечал Александр.
      - Не отступите перед трудностями? - Мечников уже не шутил, смотрел серьезно.
      - Не отступлю. Вот вам моя рука, Мечников! - И Александр протянул свою узкую мальчишескую руку.
      - Ура! Да здравствует русская коммуна - форпост свободы! оглушительно завопил Тривратский. - Выпьем братцы, скрепим договор!
      - Выпьем! За свободу! - подхватили "мухи". - Ура членам коммуны!
      - За Новый год! За новые свершения! - надрывался Тривратский.
      - За свободу в России! - перекрыл всех бас Михаила Дремина.
      Он вытащил откуда-то бутылку, выбил пробку. Пенистое вино плеснулось в стаканы. "Мухи" стучали изо всей силы стаканами по столу и выкрикивали тосты. Все чокались, все беспорядочно и весело галдели. Александр целовался то с братьями Дремиными, то с "мухами". Его заставили выпить с Мечниковым на "наменшафт", и теперь он уже называл его Львом, а тот его Александром. В низенькие окна смотрела морозная седая петербургская ночь. А в углу "студии" стояла позабытая хрупкая фигурка в черном - девушка, похожая на послушника.
      РИМ
      7. РИМСКИЙ ПАСТУШОК
      Уже несколько дней, как перестал дуть ледяной ветер, словно перерезающий людей пополам. С моря потянуло теплом, ленивые облака поплыли по разомлевшему небу, и жаворонки высоко завели свои песни. И сразу в мертвых до того лесах выскочили из шоколадной земли мохнатые лиловые анемоны и асфодели, похожие на канделябры розовых свечей.
      На холме у каменной изгороди виноградника удобно расположились Александр и Лев, уже успевшие загореть и потерять петербургскую чопорность манер. Александр улегся на клочок свежей травы, даже не подстелив пледа. Шла уже третья неделя с тех пор, как юноши приехали в Италию, а молодой Есипов все еще ходил, как в тумане, все еще не мог привыкнуть к мысли, что он на римской земле и видит воочию пробуждение удивительной итальянской весны.
      А весна и впрямь была удивительна! В еще голых розоватых каштановых лесах просыпались птицы и цветы, сухие прошлогодние стебли шелестели среди острых язычков новой травы. Начинали серебриться оливковые деревья, а вода в ручьях и в Тибре была рыжей и мутной по-весеннему. В лилово-голубых горах пятнами лежал снег. И в легкой дымке вдали проступал огромный даже на расстоянии купол собора Святого Петра.
      Итальянская весна несла Александра Есипова, как несет бурный весенний поток легкое деревце, вырванное с корнем из родной почвы. Новые впечатления, новые чувства обступали его со всех сторон, и он захлебывался в этом потоке.
      Коммуна, долгие ночные споры с Мечниковым об уставе коммуны, о выборе наиболее пригодного места, сидение над географической картой Италии, новые знакомые, великие произведения искусства...
      Но среди всего нового, что увидел и почувствовал Александр в Италии, одно было самым важным: он полюбил.
      Это случилось здесь, в Риме. Когда именно и как это началось, Александр не мог бы объяснить. С первой же минуты он знал это - любовь поглотила его всего. Отныне все, что окружало его, - памятники архитектуры, великолепие солнца, цветов, ароматов - сделалось как бы фоном, на котором то отчетливее, то бледнее сияло женское лицо с гордой золотой головой, с умными, смелыми, единственными в мире глазами.
      Для Александра Рим стал городом его любимой, весна - ее весной, птицы, краски, смеющиеся люди - все-все принадлежало только ей и было особенно дорого. Она была его тезкой, и как же он шептал теперь каждую минуту "Сашенька", как содрогался при одной мысли, что когда-нибудь, во сне, проговорится и выдаст Льву свою великую, дорогую тайну!
      Вот и сейчас, лежа на холме и глядя на голые виноградные лозы за каменной изгородью, он повторял про себя: "Сашенька". Острый запах примятой травы наполнял его невыразимым счастьем. Весна! Весна! Узкая тропинка вела в селение - десяток белых домишек с зелеными ставнями и розовой черепицей крыш. Зеленое, розовое, шоколадно-коричневое, и надо всем этим - масляный блеск солнца!
      Мимо шло стадо грязно-белых овец. Несколько пастухов то и дело останавливались, чтобы поставить на слабые ножки новорожденных ягнят.
      - Эй, рагаццо, поди-ка сюда! - окликнул Лев одного из пастушат. Присядь-ка вон на тот камень и посиди спокойно несколько минут - получишь целую лиру. - Он повернулся к Александру: - Взгляните на этого плутишку. Едва он взял на руки ягненка, как тотчас стал как две капли воды похож на сладкие изображения Иоанна Крестителя. И ведь понимает, мошенник, что художник непременно соблазнится подобным сюжетом. Недаром он здесь остановился и принимал живописные позы... Вот я возьму да и сделаю нарочно из него не Крестителя, а простого овечьего пастуха.
      И Лев стал раскладывать походный этюдник, вынимать холст, уголь, краски, между тем как пастушонок, не выражая ни удивления, ни интереса, уселся на камень и стал гладить своего белоснежного ягненка.
      - Как тебя зовут? - спросил Александр, который за последние недели научился уже кое-как объясняться по-итальянски.
      - Лука, - сказал пастушонок.
      Чумазый, одетый в козью безрукавку и заплатанные штаны, он держался очень непринужденно. У него было смышленое и живое лицо уличного римского мальчишки, и для Крестителя он явно не подходил.
      - Ага, Лукашка, значит, - засмеялся Александр. - Ты из этого села, Лукашка?
      - Si, signor.
      - Где твои родители?
      - Мать умерла, а отец пасет скот, как и я, синьор.
      Пока Александр разговаривал с пастушонком и с некоторым усилием разбирался в его римском диалекте, Лев Мечников успел уже набросать его портрет почти в натуральную величину, с мордочкой ягненка, выглядывающего из-под руки мальчика. Фоном пастушонку служили голубые тающие горы. Весь рисунок был так легок, так естественно передавал живую прелесть оригинала, что Александр невольно ахнул.
      - Какие удивительные успехи вы сделали, Лев!
      Мечников покраснел от удовольствия.
      - Так, значит, не худо нарисовано? - Он прищурился, рассматривая набросок сквозь кулак. - Вот тебе, бамбино мио, даже не одна лира, а две, - поманил он мальчугана. - Позировал ты на славу.
      Лукашка солидно взял деньги, прикусил одну монетку блестящими белыми зубами, но не торопился уходить. Внимательно и серьезно он рассматривал свое изображение.
      - Ну как? Нравится? - не выдержал Мечников.
      Мальчик кивнул, не отводя глаз от портрета:
      - Очень красиво, синьор. Только это не я.
      - Не ты? Как - не ты? Что же, ты не узнаешь самого себя?
      Пастушонок упрямо стоял на своем.
      - Не я, синьор. Я Лука Скабиони, простой парень из Романьи, а у вас на картине показан сам святой Джованни, как он сидит в нашей церкви. Весной мы носим ему цветы, чтобы наши овцы ягнились.
      Лев захохотал так, что чуть не опрокинул этюдник.
      - Нет, вы только послушайте этого мошенника, Александр! - закричал он, хохоча. - И ведь он правду говорит, сущую правду! Мне так и не удалось вырваться из здешних традиций - святой Джованни меня взял-таки в плен!
      Миг - он схватил нож и крест-накрест перерезал холст.
      Лука вскрикнул, да и Александр не мог удержаться от восклицания, хотя за время путешествия он успел уже привыкнуть к неожиданным поступкам Мечникова.
      - Зачем, зачем вы уничтожили такую прелестную работу? - закричал он с упреком.
      Лев беспечно махнул рукой.
      - Э, к черту эту сладкую мазню! Напишу что-нибудь получше, что-нибудь стоящее... - Он погладил мальчика по плечу. - Лука Скабиони, я нарисую твой настоящий портрет. Будешь мне позировать еще?
      - А кто же будет пасти овец, синьор? - солидно спросил пастушок.
      - А мы вот кого заставим. - Лев шутливо ткнул кистью в Александра. Мой товарищ, Лука, клялся мне еще в России, что не боится никакой работы и готов взяться за любую.
      Александр покраснел. Ему почудился в шутке Льва скрытый упрек. Но где же было ему приложить свои силы? До сих пор они путешествовали, осматривали вместе памятники архитектуры, и Лев как будто вовсе охладел к своему проекту коммуны. Между тем Лука серьезно оглядывал Есипова.
      - Синьор, наверное, очень сильный, - сказал он наконец. - Наверное, почти такой же сильный, как мой отец. Но пасти овец надо умеючи. Кто учил синьора? Его отец?
      Александру был почему-то неприятен этот разговор. Невольно он вспомнил отца. Несчастные овцы - солдаты, попавшие в руки такого страшного пастуха!
      Мечников чутьем угадал настроение товарища и поспешил переменить тему. К тому же из деревни вдруг потянуло запахами свежего хлеба и оливкового масла.
      - Ух, как славно пахнет, и до чего же я проголодался! - воскликнул он, принюхиваясь. - Александр, а что, если нам спуститься в селение и поискать там какую ни на есть тратторию?
      Александр тоже признался, что голоден. Лукашка, уловив слово "траттория", вызвался проводить их к "дяде Пьетро", который держал в деревне нечто вроде гостиницы с кабачком.
      8. ГАРИБАЛЬДИЕЦ ПУЧЕГЛАЗ
      Все трое спустились с холма на деревенскую улицу. В этот утренний час люди были в поле или на виноградниках, и на улице рылись в песке только смуглые голые ребятишки, свиньи да козы. Впрочем, у заведения "дяди Пьетро" - полулавчонки, полухарчевни - какой-то крестьянин в грубой синей одежде, с золотой серьгой в ухе сыпал проклятиями на всю улицу и нещадно колотил палкой невозмутимого белоухого осла.
      - Я тебе покажу, как упрямиться, porco Madonna! Я из тебя выбью навеки твою проклятую лень! - вопил он изо всей мочи, аккомпанируя себе ударами палки.
      Александр не вытерпел и кинулся на выручку белоухому.
      - Не смей его бить! Сей же час брось палку! Перестань, как тебе не стыдно! - закричал он крестьянину.
      Тот не спеша оглянулся.
      - А я и не знал, что у моего осла здесь родственники, - хладнокровно промолвил он и опять принялся тузить осла, приговаривая: - Кланяйся родственнику, скотина! Благодари родственника за то, что он заступается, проклятый осел!
      Лука зафыркал. Однако Александру было не до смеха: он уже собирался вырвать у крестьянина палку и поколотить его самого, как вдруг Лев удивленно и радостно воскликнул:
      - Ба! Кого я вижу! Лоренцо! Сам Лоренцо Пучеглаз! Да как ты сюда попал, дружище? Ведь в последний раз мы с тобой виделись как будто у Комо? Помню, помню, как ты чистил у костра свой карабин и клялся продырявить сотню австрийцев... Вот, Александр, рекомендую - Лоренцо, по прозванию Пучеглаз, один из самых преданных бойцов Гарибальди, - наскоро объяснил он товарищу. - Мы с ним очень подружились в Ломбардии, при осаде Комо.
      Между тем крестьянин, в свою очередь, вгляделся в Мечникова и просиял:
      - Дева Мария! Святые ангелы! Синьор Леоне! Сам синьор Леоне, неустрашимый и непобедимый! Вот это праздник!
      Он подбежал и обнялся с Мечниковым, продолжая повторять:
      - Какой чудесный день! Какая встреча!.. Ну и повезло тебе, проклятая скотина! - обратился он к ослу. - Счастье твое, что я встретил своего товарища по дракам, а то пошла бы твоя шкура на барабан для Галубардо!
      Лоренцо бросил палку, пинком подтолкнул осла к лужку позади траттории и повернулся к обоим друзьям:
      - Вот и встретились, синьор Леоне, и встретились-то в нужную минутку!
      Александр жадно вглядывался в первого увиденного гарибальдийца. Чуть ли не с первых часов пребывания в Италии он беспрестанно слышал кругом разговоры о Гарибальди и его бойцах. Одни называли гарибальдийцев горячими патриотами и беззаветными героями, другие с негодованием честили их бандитами и разбойниками. Но, как бы то ни было, почти всякий итальянец понимал, что свобода и независимость Италии во многом зависит от Гарибальди и его бойцов.
      И вот теперь перед Александром стоял боец Гарибальди. Лицо, высушенное солнцем и ветром, резкие черты, курчавая черная бородка с золотистым отливом. Из-под черного вязаного берета смотрят ярко-черные, очень выпуклые глаза, благодаря которым Лоренцо и получил свое прозвище. Одежда бедная, грубая, на ногах - подбитые гвоздями тяжелые башмаки. Зато в движениях живость, легкость, даже неуловимое изящество. Когда Лоренцо улыбнулся, точно солнце блеснуло - такая это была ослепительная, белозубая, открытая улыбка. Лев познакомил его с Александром как со своим ближайшим другом. Гарибальдиец сжал в своих темных ручищах руки Есипова и сказал полушутливо, полусмущенно:
      - Уж вы, синьорино, не обижайтесь, что я породнил вас с моим ослом, только я терпеть не могу, когда вмешиваются в мои делишки. - Он кивнул на тратторию дяди Пьетро: - Зайдем? Надо же отметить такую чудесную встречу!
      Три ступеньки, сложенные из дикого камня, вели в низкую и темную комнату с земляным полом. Несмотря на то что жаркое время года было еще далеко, вся комната была полна мух и мушиного жужжанья. Пахло кислым вином и прогорклым маслом. За прилавком в глубине дядя Пьетро, сутулый и рыжеусый, лущил головки чеснока и мурлыкал что-то себе под нос. В распахнутую дверь позади стойки были видны руины античного водопровода полуразрушенная арка, сквозь которую просвечивали небо и четкий силуэт зонтичной пинии - единственного дерева в этих местах.
      Два монаха сидели за грубо сколоченным столом в углу и пили мутноватое кьянти. Один был толстый, грузный, с неряшливой тонзурой, которую он то и дело отирал большим клетчатым платком. У другого, совсем еще молодого, широкие брови нависали над тонким горбатым носом. Он быстро, пронзительно, как дикая птица, глянул на вошедших и стал левой рукой наливать вино из оплетенной соломой бутылки.
      - Где я видел этого левшу? - пробормотал Лоренцо, приглядываясь к молодому монаху. - Очень он мне знаком...
      Он велел хозяину принести тоже кьянти, и все уселись поближе к двери, чтобы не так досаждали мухи.
      На столе появились пузатая бутылка и четыре стакана.
      Да, стаканов было четыре, потому что дядя Пьетро поставил стакан и для Луки: ведь пастушонок пришел вместе с синьорами и теперь находился в траттории на правах гостя. Однако он не выпил ни капли - не до того ему было. С той минуты, как мальчик услышал, что перед ним - гарибальдийский солдат, что Лоренцо хорошо знаком с самим легендарным генералом Галубардо, он так же, как Александр, не сводил с него глаз, ни на шаг не отходил и боялся пропустить слово.
      9. В ТРАТТОРИИ ДЯДИ ПЬЕТРО
      - Вы знаете, синьор Леоне, как наши бойцы верят Галубардо, как ему преданны, - приглушенным голосом начал Лоренцо, когда все присутствующие, кроме Луки, выпили за удивительную встречу старых друзей. - Если народ и надеется, что кто-то наконец освободит Италию от чужаков, объединит всех итальянцев, то этот "кто-то" только один - генерал Галубардо. Он написал в воззвании: "Кто не возьмется за оружие, тот либо изменник, либо трус", и он прав, тысячу раз прав! - Лоренцо крепко пристукнул кулаком по столу. Я сказал вам, синьор Леоне, что вы и ваш друг встретились мне в нужную минуту. Я не зря так сказал. И не случайно вы меня встретили, синьоры, здесь, под Римом. Никогда нога моя не ступила бы на землю пап и попов, если бы не было у меня здесь важного и срочного дела. А какое это дело, вы, синьор Леоне, догадайтесь сами. Ведь недаром у нас в роте не было никого ученее и умнее вас. - И Лоренцо шлепнул себя по лбу и хитро подмигнул Льву.
      У того вдруг заиграли и заблестели глаза.
      - Как! Неужто опять в поход? Опять военные дела? Снова Гарибальди собирается показать миру свою силу?
      - Тсс!.. Синьор, не надо так громко. Шпионы-церковники так и кишат... - Лоренцо покосился на монахов.
      Но те, казалось, совсем захмелели и что-то гнусаво рассказывали друг другу. Пучеглаз успокоился, сложил крестом большие пальцы обеих рук и с жаром их поцеловал.
      - Клянусь этим святым знаком, вы догадались, синьор. Это так. Генерал, да благословит его святой Джузеппе, его покровитель, опять собирает людей, опять посылает нас, своих старых боевых товарищей, сзывать всех, кому дорога Италия. Вот почему вы встретили меня здесь, синьоры, торжественно закончил свою речь Лоренцо.
      Мечников спросил с интересом:
      - Но с кем же на этот раз собирается сражаться Гарибальди - снова с австрийцами, Бурбоном или папскими войсками?
      Лоренцо яростно затеребил свою серьгу.
      - У Галубардо чистая душа, простая душа, синьоры. Он уверен: стоит ему разделаться с Бурбоном, с австрияками и папой, как Италия будет едина и свободна. Но мы-то с вами, синьор Леоне, - он нагнулся к Мечникову, - мы с вами знаем, что не все так просто. Помните, синьор, какую ловушку подстроили генералу у Лонато?
      Мечников удивленно поднял брови:
      - Ловушку? Я слышал, будто король Виктор-Эммануил послал Гарибальди с полутора тысячами бойцов на Лонато, а там вдруг оказался главный штаб двухсоттысячной австрийской армии и Гарибальди со своими бойцами очутился в тисках. Но я полагал, это была стратегическая ошибка или разведка у короля Виктора-Эммануила никуда не годна.
      - Ошибка? Ого-го! Разведка?! - Лоренцо с негодованием прищелкнул пальцами, а дядя Пьетро вышел из-за стойки и подошел к их столу, чтобы лучше слышать. - Как бы не так! Это была западня, синьоры, ловушка, самая настоящая ловушка, чтобы уничтожить всех наших, а может, и самого генерала...
      - Постой, постой Лоренцо, почему же... - начал было Мечников.
      - А потому, - раздраженно сказал Лоренцо, - потому, что наш Галубардо и все мы - как бельмо на глазу у больших итальянских господ! Да вот, спросите хоть Пьетро, - он пальцем ткнул трактирщика в живот, - он тоже вам скажет, что господа нас боятся.
      Дядя Пьетро кивнул и задумчиво почесал живот под грязным фартуком.
      - Галубардо - для нас, для простых людей, а не для знати. Знатные да богатые его не очень-то любят.
      - Вот-вот. Они боятся, что мы приведем с собой за руку революцию, подхватил Лоренцо. - Генерал наш - великий полководец. Когда им плохо, они зовут его на помощь, но, едва только он расправится с врагами, они не прочь с ним покончить.
      - Ого, этот вчерашний крестьянин, оказывается, отменно тонко разбирается в политике! - сказал по-русски Александру Мечников. - Он прав: здешние нобили терпят Гарибальди, пока он им нужен, но генерал для них опасен. С ним народ, и втайне они были бы рады от него избавиться.
      - Лев, спросите, бога ради, вашего знакомого, с кем и где будет драться Гарибальди, - нетерпеливо перебил друга Александр.
      Он с трудом сдерживался. Новые мысли, новые планы начинали в нем кипеть, волноваться. Еще месье Эвиан рассказывал своему воспитаннику о Гарибальди, с увлечением читал о его победах, и Александр давно заочно восторгался великим итальянцем. И та, которая с недавних пор владела сердцем Александра, называла себя верной гарибальдийкой, она тоже мечтала служить Гарибальди. В словах Лоренцо, простого солдата, ослепительным светом засиял образ героя - борца за свободу, легендарного храбреца. И в этом свете как-то сразу померкла, потускнела скромная идея коммуны, побледнели мечты о труде на земле, о простой жизни на природе, о мозолях, набитых плугом. Нет, Александр не был ни легкомысленным мотыльком, ни искателем приключений. Просто его, как всех юношей, манили к себе благородные дела во имя свободы, высокие идеи, подвиги... И потому он так нетерпеливо ждал ответа Лоренцо.
      10. ПУЧЕГЛАЗ ВЕРБУЕТ ОХОТНИКОВ
      - Так объясни мне, amico mio, с кем нынче намерен сражаться наш Гарибальди? - снова перейдя на итальянский, спросил Мечников. - Ходили слухи, будто он уехал к себе, на остров Капреру, и решил навсегда покончить с походами и сражениями.
      Лоренцо, который расплылся в улыбке при словах "наш Гарибальди", энергично стукнул кулаком по столу:
      - Santo diavolone! Что придумали! Да разве генерал усидит на Капрере, если он узнает, что где-то его народ бедствует, что бурбонские шпионы и жандармы выслеживают и пытают патриотов, что народу уже и дышать невозможно! А где хуже всего живется народу? - со страстью спросил Лоренцо и сам тотчас же ответил: - Хуже всего ему живется на моей родине - в Сицилии, вот где! Народ там дошел до крайности. Верные люди дали знать генералу, что достаточно одного его знака, чтобы поднялась вся Сицилия...
      - Ага, значит, поход в Сицилию? Правильно я тебя понял, друг Лоренцо?
      Лев спрашивал небрежно, даже чуточку насмешливо, но Александр, уже начавший разбираться в настроениях своего нового друга и попутчика, видел, что и Мечников всерьез заинтересован рассказом гарибальдийца.
      - Так, синьор, так, - закивал Лоренцо.
      - Но когда, когда же это будет? Quando? Quando? - не вытерпел Александр.