Заколдованная рубашка

      А теперь вместо отдыха и писания он плетется по неведомым горным тропам, карабкается на кручи и скалы, до крови обдирает руки и рвет платье о проклятые колючки. И все это по милости Александра и двух приятелей Пучеглаза и Монти, которым вздумалось поверить россказням мальчишки-денщика! Этот парень и впрямь вообразил себя каким-то детективом. По-настоящему надо бы взгреть его хорошенько за то, что он нарушил приказ - оставил без присмотра лошадей у Вито и явился в самое пекло, махая во все стороны своей дурацкой саблей. Да как его накажешь, этого плута! Глядит на всех честнейшими вишневыми глазами, божится, что оставил лошадей на попечении своего пса, клянется, что сам святой Джованни послал его в бой, чтоб отвести удар от Александра, и что сам святой Джованни повел его сюда, в эти горы, по следам капитана Датто. Хитрит мальчишка, лгун он или только наивный фантазер - кто может это сказать наверное?
      Пока можно утверждать только одно: капитан-левша - личность действительно таинственная, за которой следует неустанно наблюдать. Установить, что его поступки - поступки изменника, и доказать это как можно убедительнее Гарибальди? Но как это сделать? Ведь генерал так предан своему делу, так слепо убежден в преданности всех своих соратников... Понадобятся прямые улики, подкрепленные вескими доказательствами, чтоб он поверил в измену Датто.
      Но сигналы в море, но поведение Датто на телеграфе, наконец, все эти якобы случайные происшествия с Александром - разве все это не достаточные улики? "Нет, - отвечал сам себе Мечников честно и строго, - все это шаткие доказательства и не до конца проверенные. Нельзя обвинять человека в самом страшном преступлении на свете - измене народу - только на основании наших домыслов и догадок мальчишки-денщика".
      - Ну-ка, расскажи еще раз, что ты такое заметил и где видел в последний раз капитана Датто? - нахмурившись, обратился он к Луке. Попробуем разобраться сообща.
      Лука понурился.
      - Вы не верите мне, синьор капитан, я знаю, вы мне ничуть не верите, - сказал он жалобно. - А я видел его вот так, как вижу сейчас вас. Это было на последнем, седьмом, уступе, когда наши дрались за батарею. Синьор Алессандро рвался к пушке и ничего кругом не замечал. А я - хотите верьте, хотите нет, синьор капитан, - я все-все замечал, что кругом делается, и ни капельки не боялся, - с гордостью вставил Лука. - И вот я заметил, что за синьором Алессандро кто-то ползет по земле, как шакал, и голову нагибает, чтоб его не увидели. Я тут же признал левшу, потому что он держал в левой руке револьвер и целился в спину синьора Алессандро. И он выстрелил бы и убил бы, наверное убил бы синьора, и даже я не смог бы помешать, потому что не поспел бы. Тут, откуда ни возьмись, выскочила эта бешеная девка Лючия и кинулась к синьору Алессандро и стала так, что, выстрели левша, он попал бы в Лючию. Ну, он, как увидел ее, сразу поднялся и побежал за нею. Догнал уж на самой батарее, когда мы все там были. Лючия схватилась с офицером-бурбонцем, а он, левша то есть, подкрался сзади, схватил ее на руки и потащил назад, вниз. Он тащил синьорину, а она, да пребудет с ней вечное блаженство, так дубасила его кулаками, что левша наконец не вытерпел и выпустил ее. Вот она напоследок дала ему хорошую оплеуху, крикнула что-то и удрала опять к нашим. Тогда и левша поворотил на батарею. Я - за ним. И вдруг вижу: он знаки подает какому-то бурбонскому верзиле. Бурбонец помахал ему рукой и побежал вот сюда, на эту тропку, а левша за ним. Я не вытерпел, побежал тоже. Оба они свернули в ущелье и вдруг пропали, точно провалились.
      Я лазил, лазил, обнюхивал здесь каждую щель, каждую ямку и говорю вам, синьоры, - ему нечистая сила помогает, этому левше, клянусь моим покровителем святым Джованни! Здесь, куда не погляди, - голые скалы, спрятаться негде. Нечистая сила помогла ему, синьоры! - И Лукашка сложил пальцы рожками, чтоб отогнать нечистую силу.
      - Не клянись, - сказал Марко Монти, озираясь кругом печальными, запавшими глазами, - здесь и без нечистой силы можно спрятаться. Ты не гляди, что всюду голые скалы. Когда я был таким же мальчишкой, как ты, мы, бывало, бегали сюда с ребятами играть в пещеру Францисканца. Здесь каждый знает эту пещеру. Там есть большой подземный зал, который называют часовней. По преданию, в этой пещере жил когда-то, в незапамятные времена, один святой монах-отшельник.
      - Я тоже слышал в детстве об этой пещере, - кивнул Лоренцо Пучеглаз. - Только не бывал в ней.
      Пятеро друзей стояли на узком карнизе под нависшим, как бараний лоб, скалистым уступом. Бараний лоб порос серо-зеленым кактусом и колючим держи-деревом. Внизу в легкой дымке тонула долина, прошитая белыми нитками тропинок, белые домики, редкие купы зелени и высохшие русла горных ручьев, которые издали были похожи на дороги.
      Уже начинало смеркаться, и Лев, поглядывая вниз, опасливо думал, как же они спустятся к своему лагерю, когда совсем стемнеет. Нога его болела все сильнее, но сейчас, услышав рассказ Монти о пещере Францисканца, он ощутил чисто мальчишеский азарт. Ни за что на свете не вернется он в лагерь, покуда не отыщет эту пещеру. Если правда то, что говорит Лука, выследить и разоблачить Датто - задача первейшей важности: капитану, как доверенному офицеру Гарибальди, наверняка известны многие военные планы и он легко может передавать их врагу.
      Наверное, то, о чем думал Лев Мечников, одновременно пришло в голову и остальным, потому что Александр сказал нетерпеливо по-итальянски:
      - Скорее, скорее, Монти, ищи свою знаменитую пещеру. Если Лука не врет, эти двое могли спрятаться, по-видимому, только там.
      - Я - вру? - возмущенно завопил Лука. - Да пусть я не увижу вовек своего родимого дома, пусть мой отец проклянет меня, пусть я провалюсь прямехонько в ад, если вру, синьор!
      Мальчик задыхался от незаслуженной обиды, и Александру стало стыдно.
      - Ну-ну, не плачь, я ведь не хотел тебя обидеть, - сказал он ласково, наклонясь к Лукашке. - И я и все другие верим тебе.
      Между тем Марко Монти внимательно исследовал скалу. Гладко, все гладко и твердо, неизвестно даже, за что цепляются здесь корни кактусов.
      - Помнится, мы лазили куда-то вниз под землю... - бормотал он себе под нос.
      - Под землю? - подхватил Лукашка. - Вот здесь, глядите, лежат какие-то камни. Только они тяжелые, мне их не сдвинуть.
      Лев подошел взглянуть: камни казались нетронутыми, песок их затянул. Однако Марко и Пучеглаз уже взялись за них и раскачивали, стараясь сдвинуть с места. И вдруг самый большой камень подался и тихонечко пошел в сторону, точно на шарнирах, открывая в земле очень узкое черное отверстие.
      - Она! Это она! Пещера Францисканца! - возбужденно зашептал Монти. Я узнал вход.
      - Да, но ни один из нас не сможет пролезть в ту дыру, - пожал плечами Лев. - И никакой Датто здесь не спрячется, друзья мои. Что доступно двенадцатилетнему мальчугану, то недоступно нам, взрослым мужчинам.
      Лука уже стоял перед отверстием на четвереньках и всматривался в его черную глубину.
      - А я на что, синьор капитан? Я пролезу, я тощий, - сказал он, приготовляясь прыгать.
      - Погоди, не спеши, amico mio, - остановил его Монти. - Помнится, тут бывали и взрослые люди. И потом, жил же здесь когда-то святой отшельник.
      И, говоря так, Монти выбирал один за другим куски плитняка, загораживающие вход в пещеру. В конце концов отверстие расширилось настолько, что в него мог пролезть взрослый человек.
      - Эх, если б хоть у одного из нас был фонарь или свечка, словом, какой-нибудь огонек! - сказал Монти. - Ведь если мы хотим найти того, кто нам нужен, как же мы его найдем в темноте? Помню, мы всегда приносили с собой огарки церковных свечек, - продолжал он, - а иногда тряпки, намоченные в бараньем жире. Мы зажигали их и начинали кричать со страху, потому что от наших факелов плясали огромные тени и нам казалось, что за нами гонится привидение.
      - Гм!.. Вот о свете-то мы не подумали, - проворчал Мечников. - Неужто возвращаться ни с чем?
      - Как бы не так! - сказал Пучеглаз. - Факелов у нас нет, а парочка свечей, кажется, найдется. - Он порылся в своих необъятных карманах и вытащил две куцые свечки. - Спички тоже есть, я их завернул, чтоб не подмокли. Вот тебе, Монти, свеча и спички. Раз ты здесь бывал, тебе и быть нашим проводником и первому лезть в пещеру.
      Монти послушно кивнул, сел на землю и спустил в черную дыру ноги. Постепенно, движение за движением, он протиснул туловище, потом плечи. Несколько секунд перед друзьями маячила его голова. Потом исчезла и она. Откуда-то издалека послышался голос Монти:
      - Спускайтесь! Здесь сухо. Я жду.
      - Можно, я пойду, синьоры? - торопливо спросил Лука и, не дожидаясь ответа, быстро, как ящерица, юркнул в отверстие.
      - Мадонна! Здесь узко, как в овечьей кишке! - донеслось из темноты. Кажется, я наступил на голову дяде Марко.
      - Ну, теперь ваша очередь, синьоры, - обратился к обоим друзьям Пучеглаз. - А я уж буду, как бедный родственник на свадьбе, тащиться в самом конце процессии, с запасной свечкой.
      Он тихонько засмеялся, и Александр со Львом поняли, что и Пучеглаз чувствует себя мальчишкой, участником интереснейшего приключения.
      Александр и Лев предпочли лезть головой вперед. Кое-как пролезли они в черную дыру и очутились и вправду в пространстве, немногим шире овечьей кишки. Александр плечами чувствовал острые камни этой "кишки", которые царапали его при каждом движении и "сдирали шкуру вместе с рубахой", как сказал, чертыхаясь по-итальянски, и по-русски и проклиная все на свете, Мечников.
      - Не понимаю, как это ползают по камням и колючкам разные пресмыкающиеся, - засмеялся Александр. - Наверное, им, бедным, так же плохо приходится, как нам сейчас.
      Ему хотелось хоть такой нехитрой шуткой немного подбодрить друга. Над своей головой он слышал тяжкое, с хрипом дыхание Льва. Видимо, больная нога сильно мешала Мечникову, потому что несколько раз, наверное задев ею о камень, он простонал. Александру пот заливал глаза, он задыхался в этой каменной трубе. Раз или два он попытался позвать Монти, но голос его пропал, будто тоже стиснутый, задушенный камнем.
      - Крысиная нора какая-то! - донесся до него брюзгливый возглас Мечникова. - Уж не ошибся ли Монти?
      Александр и сам начинал этого опасаться. Но, когда он прополз еще метров десять, в глаза ему ударил свет, чьи-то дружеские руки схватили его за плечи и вытянули из "кишки". После полного мрака огонь свечи ослепил Александра, и он зажмурился. А когда открыл глаза, то невольно ахнул. Перед ним был причудливейший в мире зал, похожий одновременно и на готическую церковь, и на индийскую пагоду. Каменные наросты - ноздреватые, кружевные, стрельчатые, узорные, обточенные или вытесанные самой природой - то высились, как колонны, то низко нависали, как своды, то перекидывались, как воздушные легкие арки. Короткий язычок пламени, такой жалкий в этом подземном храме, выхватывал из тьмы то красноватую капитель, то страшную каменную фигуру без головы, то лежащее животное, похожее на дракона. Фантазия невольно подстегивалась этой безудержной игрой природы и населяла пещеру толпой странных и ужасных существ. Верилось, что какой-то неведомый гений создал этот подземный зал. Для довершения сходства под ногами был хоть и неровный, но как будто обтесанный плитняковый пол. Журчал невидимый источник, и откуда-то доносилось свежее дуновение воздуха. Разбросанные там и сям большие камни служили обстановкой: некоторые из них напоминали скамьи и кресла, а один большой камень в глубине пещеры возвышался, как стол или, скорее, как алтарь, а когда Лука прилепил к нему свечу, сходство это увеличилось.
      - Здесь так и называют его алтарем, - прошептал Монти, расслышав замечание Александра.
      Невольно и он и остальные говорили приглушенными голосами, будто и впрямь попали в храм, и все вздрогнули, когда Пучеглаз, выбравшийся из "кишки", спросил очень громко:
      - Ну, где же ваш капитан-левша? Нашли его?
      Вместо ответа Монти и Лука указали на то, что лежало на камне, под свечой.
      И сразу исчезло всякое сходство с алтарем.
      На камне лежали отнюдь не молитвенные книги, кресты и дарохранительницы, а были как попало разбросаны военные карты, какие-то чертежи, списки, брошенные, видно, впопыхах. Кроме того, здесь же стояли две оплетенные соломой фляжки и котелок с недоеденным мясом.
      - Ого, да тут сразу и канцелярия и траттория! - сказал Пучеглаз, кинув взгляд на все, что находилось на алтаре. - Ну-ка, синьоры, вы ведь у нас ученые. Посмотрите-ка, что здесь такое, в этих бумажках, а главное кто здесь хозяйничал и для кого вел это хозяйство. - Он зажег вторую свечу. - Эге, да здесь, видно, побывало немало всякого люда! - прибавил он, поднося к огню несколько грубых глиняных чашек и мисок.
      - И я кое-что нашел, - подал голос Монти.
      Он притащил из дальнего угла пещеры целый узел какого-то тряпья. В узле, когда его развязали, оказалась сутана священника, полный мундир полковника королевской армии и красная рубаха гарибальдийца. Увидев священническое одеяние, знакомое ему еще по бегству из тюрьмы, Монти пришел в неописуемое волнение.
      - Но кто же, кто же здесь был?! - повторял он, разглядывая вещи.
      - Кажется, брат Марко, мессу в твоей часовне служили шпионы, объявил Лоренцо.
      Мечников и Александр переглянулись. Впервые Пучеглаз громко произнес слово "шпион", которое ни один из них не решался еще сказать даже про себя. Уж слишком невероятным казалось им обоим: доверенный офицер Гарибальди, близкий знакомый профессора Претори, поклонник Лючии - и вдруг шпион! Нет, нет, это невозможно!
      Между тем Пучеглаз не без удовольствия понюхал, а затем и попробовал то, что находилось во флягах и предложил вина Марко Монти. Тот не отказался. Зато Лука, которому Лоренцо пододвинул котелок с мясом, даже не поглядел на еду, хотя был очень голоден: все внимание его было устремлено на обоих офицеров.
      Мальчик старался по выражению лица Александра и Льва угадать, о чем они думают и что именно говорят на незнакомом ему языке русских. Нагнувшись к свече (вторую Пучеглаз из экономии погасил), оба друга перебирали то, что находилось на "алтаре". Здесь было три карты: одна географическая карта всего острова, вторая, рисованная от руки, по-видимому, представляла собой карту военных укреплений королевских войск в Сицилии, на третьей был нанесен район Палермо и прилегающих к нему селений и городов, в том числе Калатафими. Рядом с картами лежали чертежи каких-то укреплений с условными обозначениями. Лев и Александр долго рассматривали эти чертежи, но, так и не разобравшись в них, положили в сумку Льва, чтобы передать после Сиртори или самому генералу.
      - А вот здесь, кажется, кое-что интересное, - сказал Мечников, приближая к свечке четвертушку бумаги. - Адресовано Манискалько, прибавил он, наклоняясь над своей находкой.
      - Читайте вслух, - попросил Пучеглаз. - Нам ведь тоже важно знать, что за компания была здесь, в этой пещере.
      Лука с благодарностью взглянул на него.
      - "Бумаги, которые вам посланы, - начал негромко Мечников, - содержат списки тех сицилийцев, которые связаны родственными или иными узами с бунтовщиками, вошедшими в банды Гарибальди. Вам предоставляется возможность по этим спискам арестовать всех родных и близких мятежников и, если таково будет ваше желание, подвергнуть их казни. Возможно, это заставит многих мятежников задуматься и даже уйти из преступной шайки гарибальдийцев. Во всяком случае, мера эта весьма своевременна, потому что вооруженные крестьяне со всех сторон стекаются к Гарибальди. В настоящее время у него, как мне стало известно, уже около восьми тысяч человек вместе с бунтовщиками. Правда, боеспособны из них не больше половины, однако..." Записка не дописана. Видно, что-то помешало тому, кто ее писал. - Лев поднял глаза.
      - О, негодяи! Значит, они теперь уже арестовали всю нашу родню в Сицилии! - простонал Марко Монти. - У меня здесь брат живет. Значит, они и его схватили?!
      Он был вне себя. Бормотал что-то, беспокойно двигался по "часовне". Между тем Александр изучал у огня какую-то смятую бумажонку.
      - А у вас что? - спросил его Мечников.
      - Прелюбопытный черновик, - отвечал Есипов. - И кажется, можно будет сделать кое-какие заключения о самом авторе.
      - Да читайте же, читайте, синьор Алессандро! - не выдержал Лукашка. Эх, был бы я грамотный! - жалобно вздохнул он.
      - "Милостивый государь, - читал Александр, - еще в Риме я имел честь передать вам мнение его святейшества об известном вам пирате и его действиях в Италии. В настоящее время необходимо более чем всегда помнить о тактике Г. Он дьявольски хитер и часто в своей борьбе использует притворные отступления. Эти отступления - излюбленный его маневр. Теперь, когда его пиратские отряды продвигаются к Палермо..." Тут что-то перечеркнуто и вымарано, - заметил Александр. - А вот многозначительное обещание: "Разумеется, вы, как и раньше, можете рассчитывать на мои сообщения, хотя П. Ф. находится уже на территории, занятой Г.".
      - "П. Ф." - это, конечно, пещера Францисканца, - вставил Мечников. Ну-ну, что же дальше?
      - Дальше какая-то закорючка стоит вместо подписи.
      Пучеглаз подошел поближе к свету, ему хотелось тоже взглянуть на "закорючку".
      - Почерк один и тот же и на вашей и на моей записке. - Мечников сличил обе бумаги. - Жаль, что мы не видели почерка Датто.
      - Как левша, он и пишет, конечно, левой рукой, - заметил Александр.
      - В вашей записке, Александр, по-моему, содержатся два важных указания, - сказал Мечников, - во-первых, автор ее был в Риме, а во-вторых, выполнял поручения самого папы.
      - А коли так, это человек не простой, - подхватил Пучеглаз. - Это важная птица! Что ж, мы-то знаем: Датто был в Риме, и мы видели его в монашеском обличье в компании с чернохвостым.
      - Как будто все сходится, - кивнул Мечников. - Неясно только одно: что помешало Датто (если только это и вправду он!) дописать и отослать свои донесения. И куда он и его спутник девались, если Лука стерег их у единственного выхода.
      Лука тихонько ахнул, однако никто не обратил на него внимания.
      - И мясо не доели, а к вину и вовсе не притронулись, - прибавил Пучеглаз. - Видно, услышали что-то, что их вспугнуло, решили удрать поскорее, покуда их не сцапали.
      - Но здесь же ничего не слышно, тихо, как в могиле, - с беспокойством сказал Монти. - Они могли услышать и испугаться только одного: выстрелов. Но мы уже давно не стреляем, ведь так?
      Лука подскочил к Марко:
      - Что? Вы говорите, дядя Марко, их могли вспугнуть только выстрелы?
      Он был так взволнован, что сам не замечал, как вцепился в рукав Монти.
      - Ну да, - отвечал тот, тихонько освобождая свой рукав. - Помню, однажды мы здесь застряли надолго, и родители хотели нас вызвать. Кричали, звали - мы не слышали. Тогда попросили одного охотника выстрелить из ружья, и только по выстрелу мы поняли, что нас ищут, и вылезли наружу.
      - Святой Джованни! Значит, это я, я своими руками все натворил! Это я спугнул этих шпионов, синьоры! Накажите меня, я вас прошу! Накажите сильнее, я опять упустил их! Я всему, всему виной! - запричитал, завопил несчастный Лукашка.
      Сквозь этот поток причитаний, слез, самообвинений четверо взрослых с трудом разобрали, что Лукашка подобрал где-то бурбонский пистолет и присоединил его к своей сабле. Пока он преследовал Датто и неприятельского офицера, ему некогда было подумать о своем трофее, но, когда оба беглеца исчезли и Лука рыскал вокруг, осматривая все выемки горы, он не устоял перед соблазном попробовать свою добычу и несколько раз выстрелил в воздух и в пролетающую птицу.
      - Я попал в нее, синьоры, клянусь святым Джованни, я попал прямо в нее, и она упала в обрыв, - бессмысленно повторял Лука, как будто то, что он попал в птицу, могло как-то возместить его промах в другом деле.
      - Одну маленькую птичку подстрелил, а многих больших упустил, безжалостно подвел итог Пучеглаз.
      - Да, парень, здорово ты промахнулся, - кивнул и Монти.
      Мечников и Александр ничего не сказали, но маленький денщик видел их красноречивые взгляды.
      Лукашка не выдержал и заревел. В первый раз с тех пор, как стал гарибальдийцем. Но уж слишком жгучей была его обида на самого себя.
      Так под его рыдания четверо взрослых забрали узел, бумаги и все, что нашли на "алтаре". Пучеглаз снова зажег свою запасную свечу, подтолкнул к "кишке" Луку, и все благополучно выбрались из пещеры Францисканца в темь и теплоту сицилийской ночи.
      34. НОЧЬ ПОЛКОВОДЦА
      Молодой генуэзец-часовой вполголоса, но сердито перекорялся с кем-то в темноте спящего лагеря.
      - Я сказал - не пущу, и не пущу! Откуда я знаю, кто вы такие и правду ли вы говорите? И дежурного офицера не стану звать, и не просите! Вы говорите, что сердцем с нами, что Галубардо для вас все равно что отец, но у вас, как видно, нет сердца! Людям надо дать покой после такого дня, как этот, а вы хотите, чтоб я всех перебудил! Наверное, генерал только что заснул, я недавно видел у него в палатке свет, а вы его не жалеете.
      - Мы понимаем, друг, мы все понимаем, - возражал ему взволнованный голос мужчины, - но и ты пойми нас... Сегодня, в день великой победы, у меня родилась дочь. А раз она родилась именно сегодня, то и я и все наши родичи решили: нельзя, чтоб это прошло, как обыкновенное рождение... Вот мы и пришли просить милости у генерала и у той девушки-героини, про которую у нас рассказывают чудеса... Ведь ты знаешь: если мы не увидим ее и Галубардо нынче ночью, то завтра будет уже поздно, вы все уйдете дальше... И в нашей семье рождение дочери не будет ничем отмечено...
      Молодой часовой не сдавался.
      - Девушка эта - дочь старого друга Галубардо, почти его воспитанница, и теперь тоже спит в его палатке. У нее убили дружка, и она очень горюет, и подымать ее сейчас жестоко. Не стану я ее будить, родись у тебя хоть тройня!
      - Нехорошо говоришь, парень! Постыдился бы! Вот здесь со мной моя старшая сестра, и старшая сестра моей жены, и сам синьор священник, а ты так некрасиво говоришь...
      Генуэзцу стало неловко. Он посветил фонарем и увидел женщин, закутанных до глаз в черные шали, и старика священника. Не послать ли и вправду за дежурным офицером, справиться, как быть в таком необычном деле?
      Но в ту минуту, когда часовой уже решился вызвать дежурного, из палатки Гарибальди, которую бойцы смастерили из седел и собственных плащей, выскочила взъерошенная такса и неожиданным басом залаяла на ночных гостей.
      - Герелло, назад! Молчать, Герелло! - приказали одновременно два голоса - негра Агюйяра и Гарибальди.
      В палатке вспыхнула свеча, и Гарибальди появился перед часовым. По-видимому, он еще не ложился. Во всяком случае, на нем была его обычная одежда и даже круглая шапочка надвинута на брови.
      - С кем это ты разговариваешь? В чем дело? - спросил он молодого генуэзца.
      Тот почтительно ему отсалютовал.
      - Генерал, вот люди пришли к тебе снизу, из селения. Они непременно хотят тебя видеть. Я не пускал их, чтоб ты мог спокойно отдохнуть, но они не уходят и все повторяют, что им нужен ты.
      Он поднял фонарь и осветил всю группу. Бородатый и мускулистый мужчина в бархатных штанах с кожаными наколенниками выступил вперед и низко поклонился.
      - Мы пришли попросить об одной милости, - сказал он с сильным сицилийским акцентом, - тебя, Галубардо, и ту девушку-бойца, что зовут Лючией. Наши люди вернулись сегодня в селение и рассказали всем, что сделала эта девушка. А у меня как раз сегодня в полдень родилась дочь. И я хочу, чтоб ее назвали Лючией - в честь твоей воспитанницы и в память этого великого дня нашего освобождения. И я, и синьор священник Эджисто, который пришел со мной, и моя сестра, и сестра моей жены - все мы просим тебя и ее оказать нам эту милость.
      И, говоря так, человек в бархатных штанах потихоньку вытолкнул вперед двух пожилых женщин в национальных одеждах и темных шалях и хилого старика в сутане, который от старости все тряс головой, будто отнекивался от всего, что слышал.
      Гарибальди всмотрелся во взволнованные, полные ожидания лица всех четырех. Слова отца новорожденной означали, что Лючию просят быть крестной матерью девочки, а Гарибальди - почетным свидетелем.
      - Но сейчас ведь ночь, - вымолвил он нерешительно.
      - А рано утром вы уже уйдете, - поспешно перебил его мужчина. - И я тоже уйду вместе с вами, потому что хочу свободы для Сицилии и для всей Италии. Но, перед тем как уйти, я хочу окрестить мою девочку и в память победы назвать ее именем храброй Лючии.
      Гарибальди думал: уже глубокая ночь, а он еще и не прилег. С минуты на минуту должны приехать посланные от Розалино Пило, большого сицилийского патриота, который уже занял со своими людьми несколько селений у Палермо. Перед рассветом придут Сиртори, Биксио, Орсини и другие командиры, чтоб обсудить план похода на Палермо. Если он сейчас поедет с этими людьми в селение, на сон уже не останется времени и посланные Пяло будут тревожиться, что не застали его на месте. Но отказать невозможно. Глаза этих людей сильнее всяких слов. Это сама Сицилия.
      Он спросил ласково:
      - Как тебя зовут, друг?
      - Тресини Луиджи, - отвечал бородатый силач. - Возьмешь меня к себе, Галубардо?
      - Возьму, - кивнул генерал. - С таким, как ты, мы непременно добьемся победы. - Он позвал: - Агюйяр! Разбуди Лючию и приведи лошадей. Мы едем в селение.
      Тресини на лету схватил руку Гарибальди, горячо поцеловал.
      - Благодарю тебя! Век не забуду этой милости!
      Агюйяр привел не только лошадей, но и самого Биксио с тремя младшими офицерами, которые намеревались сопровождать Гарибальди в селение.
      - Ты не знаешь, что это за люди, - шептал Биксио Гарибальди. - Кругом много врагов. Пускаться ночью неизвестно куда, одному...
      - Кругом множество друзей, - громко отвечал ему Гарибальди. - Мне не нужна охрана в Сицилии. Со мной будут Лючия и Агюйяр. Больше мне никого не нужно.
      И, как ни настаивал Биксио, генерал остался непреклонен.
      Не сразу удалось объяснить насилу разбуженной Лючии, чего хотят от нее Гарибальди и кучка молчаливых крестьян. Наплакавшись, девушка в конце концов так крепко заснула рядом с Агюйяром в палатке генерала, что теперь никак не могла взять в толк, куда и зачем они едут среди ночи верхами. Окончательно она пришла в себя только в битком набитом людьми и животными крестьянском доме. Там, посреди выбеленной комнаты, стояла деревянная кровать роженицы, худенькой и бледной, и рядом - тростниковая корзинка, из которой выглядывало крошечное личико новорожденной.
      Связки чеснока, перца и лавра висели над очагом, и две начищенные медные кастрюли блестели, как золотые, в свете нескольких свечей, зажженных ради торжества. По земляному полу, между ногами людей, ходили куры, кошки и собаки. Затесался было и поросенок, но его быстро убрали.
      Приехавших встретили гулом приветствий и благословений. Роженица порозовела, увидев Гарибальди, и непременно хотела поцеловать руки ему и Лючии. Девушка смутилась чуть не до слез. Она случайно взглянула на себя и увидела, что одета в рубаху и штаны гарибальдийца. - "Вот так крестная мать!" - растерянно подумала она. Однако вокруг Лючии никто, казалось, не придавал значения ее костюму, и она мало-помалу оправилась.
      Тресини зажег еще свечи, и священник почти тотчас начал обряд крещения.
      Гарибальди вынул из корзинки новорожденную и поразился легкости и худобе крохотного тельца. "Наверное, мать никогда досыта не ела", мелькнула у него мысль. И такая жалость, такая любовь к этим людям, ко всей прекрасной, истерзанной чужаками, обнищалой и раздробленной Италии затопила его, что он на миг задохнулся и на глазах его выступили слезы. Он так хотел счастья своему народу, так хотел служить ему!
      А за ним пристально следили глаза молодой матери и еще десятки глаз крестьян, пастухов, виноградарей. Он любил их, и они любили его, своего Галубардо, - крестьянина, моряка, рабочего, а теперь их военачальника, и они возлагали на него все свои надежды.
      По земляному полу пробежал мышонок, пестрая курица что-то клевала у самых ног Гарибальди. Раскрасневшаяся Лючия, чуть дыша от волнения, взяла у него Лючию-младшую, - он ничего не замечал, ничего не видел из-за жгучих, сладостных, из самой души бьющих слез.
      Священник служил, шамкая, бормоча латинские слова. Ему помогал мальчик-служка в накидке из вязаных домашних кружев. На всем лежала печать бедности, постоянных лишений. Но для Гарибальди и Лючии весь этот обряд ночью, в крестьянском доме, был полон особого, высокого смысла. После, когда Лючия вспоминала об этой ночи, она представлялась ей удивительным, на всю жизнь запечатлевшимся сном.
      - ...нарекается Лючией, - раздались заключительные слова священника.
      Тресини поднес Гарибальди церковную книгу, и при благоговейном молчании присутствующих генерал поставил свою подпись под актом о крещении. Расписалась и Лючия, и церковная книга пошла ходить из рук в руки. Каждый рассматривал подписи, и каждый считал своим долгом что-то сказать или же просто перекреститься. Теперь все наконец заговорили в полный голос, зашевелились. Кто теснился к Гарибальди, чтобы перемолвиться с ним словом или хоть дотронуться до его плаща, кто хотел поздравить роженицу и молодую крестную мать в необычном наряде.
      - И не страшно тебе было в бою? - спрашивала Лючию какая-то старуха.
      - А что сказал твой отец, когда ты пошла за Галубардо? - спрашивала другая.
      Девушка, ровесница Лючии, смотрела на нее с благоговением, трогала ее пояс, просила позволения примерить шапочку.
      - Знаешь, я тоже, может быть, сбегу, - шепнула она Лючии.
      Лючии непременно хотелось что-нибудь подарить своей крестнице "на зубок". Она пошарила в карманах, но, кроме платка и походной складной ложки, там ничего не было. Что ж, неужели на ней нет ни одной женской вещи? И тут она вспомнила о колечке с синим камешком, подарке отца. Она всегда, с двенадцати лет, носила его на безымянном пальце левой руки и не снимала, даже когда мылась. Ей было немножко жаль отдавать отцовский подарок, но именно поэтому она, не медля ни минуты, сняла колечко с пальца и отдала матери маленькой Лючии. Женщины столпились у кровати и рассматривали подарок. Раздались восторженные восклицания. Тресини предложил гостям чашку кофе "на дорогу". Он, как сказал, и сам собирался уйти с Гарибальди, и сестра в сторонке укладывала его мешок.