Алая мантия

      Пилар начала протестовать, но капитан рассмеялся и покачал головой:
      – Нет, девочка, пока что эта жизнь слишком опасна для тебя.
      – Я не боюсь!
      – Я знаю, что моя малышка Пилер ничего не боится. Она не боится даже меня!
      – Пожалуйста, капитан, – взмолилась Пилар, – возьми меня с собой!
      – Надеешься упросить меня, хитрая девчонка? Если Богу будет угодно, ты еще отправишься со мной в плавание, Пиллер, но не сейчас. Не огорчайся. Время летит быстро. Скоро я вернусь, а ты жди меня.
      – Это Петрок подговорил тебя не брать меня с собой?
      – Он прав, малышка Пиллер. Я пытался этого не замечать, но он меня убедил.
      – Я его ненавижу! – воскликнула Пилар.
      – Не стоит так уж сильно его ненавидеть, – загадочно улыбнулся капитан.
      – А я все равно его ненавижу! И всегда буду ненавидеть!
      Капитан разразился хохотом.
      – Пожалуй, ты права, – сказал он. – Петрок – дерзкий парень. Его нужно держать в строгости, и думаю, тебе это удастся, разрази меня гром!
      Он снова рассмеялся, радуясь своей шутке. Но Пилар была сердита и не хотела даже смотреть на Петрока, что забавляло и его и капитана.
      «Я покажу им, как смеяться надо мной!» – думала Пилар. И она начала строить план.
      Темнело.
      С наступлением отлива корабль должен был отплыть.
      В трюме под грудой мешков лежала Пилар. Она смеялась про себя, думая о том, что они скажут, обнаружив ее присутствие. Но это должно произойти, когда корабль будет находиться уже далеко от берега. Капитан захохочет, хлопнет себя по бедру и скажет, что сам так поступил в детстве и того же ждал от нее, так как она дочь корсара и будет таким же корсаром, как он.
      Пилар докажет Петроку, что он не может распоряжаться ее жизнью. Возможно, в его глазах она всего лишь маленькая девочка, но он увидит, что эта девочка привыкла поступать по-своему.
      Пилар была убеждена, что проделала все очень ловко. Она явилась на корабль проститься с отцом, плакала и сердилась, что он не берет ее с собой, потом отправилась к нему в каюту, где все выпили на прощанье. Пилар попрощалась и сказала, будто ее отвезет на берег старый Джо, хотя раньше предупредила его, что это сделают другие.
      Хорошо, что ее отец к тому времени был уже здорово пьян.
      Пилар считала, что он напился с горя из-за их разлуки, и радовалась, что ему не придется горевать.
      Внезапно послышались шаги и голоса. Кто-то спускался в трюм.
      Пилар съежилась под мешками.
      – Она должна быть где-то здесь, – сказал какой-то мужчина, и Пилар задрожала, узнав голос Петрока.
      – Маленькая чертовка где-нибудь спряталась, – отозвался другой голос.
      – Девчонка нуждается в хорошей порке, – заметил Петрок. – Но мы найдем ее, прежде чем поднимем якорь.
      Пилар ощутила горькое разочарование. Она думала, что они уже в море.
      В этот момент Петрок поднял мешок, под которым она пряталась, и рассмеялся:
      – Вот и конец поискам.
      – Черт возьми, сэр, вы оказались правы!
      – Конечно. Последние дни я по ее глазам видел, что она задумала. Ну-ка вставай! – приказал он Пилар.
      – Нет!
      В ответ две сильных руки подняли ее и поставили на ноги.
      – Я велю заковать тебя в кандалы! – крикнула Пилар.
      – Ты пока еще не капитан, – ответил Петрок, и оба моряка захохотали.
      Не в силах сдержать слезы, Пилар бросилась на Петрока и стала молотить его кулаками, но он зажал ее под мышкой.
      – Что будем делать, сэр? – спросил матрос.
      – Как что? Отвезем ее на берег.
      – Отведите меня к капитану! – закричала Пилар. – Я хочу видеть капитана! Где он? Капитан прикажет, что бы меня оставили на борту!
      Двое мужчин посмотрели друг на друга.
      – Отойди в сторону, – сказал Петрок, – и я вынесу ее отсюда.
      – Отпусти меня, ты, деревенщина! Как ты смеешь? Я скажу отцу, чтобы он заковал тебя в кандалы!
      Он расхохотался, и она решила, что никогда в жизни не простит ему этот смех.
      – Я тебя убью! – пригрозила Пилар.
      – Она еще ребенок, – сказал Петрок матросу, весело подмигнув, – иначе мы бы наказали ее так, как обычно наказываем «зайцев».
      Пилар внезапно обуяло любопытство.
      – А как вы их наказываете? – осведомилась она.
      – Пятьюдесятью ударами плетью и месяцем на хлебе и воде. Все еще хотите остаться, мадам Пиллер?
      Петрок выволок ее из трюма. Пилар отбивалась рука ми и ногами, но он только смеялся. Внезапно она вы рвалась и побежала к капитанской каюте с криком: «Отведите меня к капитану!»
      Петрок помчался следом.
      В каюте Пилар увидела отца, полусонного и с остекленевшим взглядом. Он был мертвецки пьян.
      Она схватила его за руку.
      – Я здесь, капитан!
      Но отец не узнал Пилар, а Петрок снова схватил ее и вытащил из каюты.
      – Когда капитан недееспособен, мадам Пиллер, – сказал он, – кораблем командую я.
      Всхлипывающая Пилар смогла только крикнуть:
      – Я тебя ненавижу! Когда-нибудь… я убью тебя! Но в ее голосе отсутствовала уверенность, и, прежде чем Петрок доставил ее на берег в шлюпке, она поняла, что потерпела поражение.

Часть четвертая
ИСПАНИЯ

Глава 1

       1585 год
      Когда Бласко прибыл в дом своего отца и ему сообщили новости, он сначала был полностью ошеломлен и ограничился тем, что просил повторить всю историю, задавал вопросы родителям, спрашивал, почему это сделано, а то не сделано.
      Потом он повернулся к дрожащему Матиасу:
      – Выходит, ты мне солгал! Ты сказал мне, что Бьянка сбежала!
      – Да, сеньор… Ведь цыганки всегда убегают. Они не могут жить в доме, как мы…
      Не будь Бласко настолько убит горем, он избил бы беднягу до полусмерти.
      – Ты не смог бы сделать ничего, как и мы, – сказала ему мать. – Сеньор де Арис лишился жизни, потому, что действовал необдуманно, а в результате сеньора де Арис потеряла не только мужа, но и дочь.
      – Что-то наверняка можно было предпринять! – упорствовал Бласко.
      Но родители только качали головой.
      – Убирайся прочь, – сказал Бласко Матиасу. – Что бы я больше никогда не видел твоей рожи. Иначе в один прекрасный день меня может обуять такой гнев, что я тебя прикончу.
      Понурив голову, Матиас удалился.
      Теперь с Бласко была Жюли – его жена. Они об венчались в одной из гугенотских крепостей, мимо ко торой проезжали. Только после брачной церемонии Жюли снова смогла высоко держать голову.
      Когда они пересекли границу Испании, Бласко осознал, что Жюли станет для него самой большой из проблем, с какими ему приходилось сталкиваться. Жюли никогда не освоится в Испании, она всегда будет чувствовать себя чужестранкой. Парижанке куда легче было бы жить в семье Каррамадино, чем простой девушке из Беарна.
      Им овладело глубокое уныние. Он понимал, что, каким бы храбрым и благородным поступком ни был проход по залитым кровью парижским улицам со спрятанной в мешке девушкой-гугеноткой, теперь ему потребуется куда больше мужества, опыта и терпения.
      Бласко и Жюли не были влюблены друг в друга. Их соединил случай, связал их до конца дней. После приезда в Севилью у него состоялся серьезный разговор с Жюли.
      Никогда еще город, который Бласко считал родным хоть и провел детство в доме, находящемся в нескольких милях к югу от Севильи, не казался ему таким прекрасным.
      Проезжая по узким мавританским улицам, мимо домов, напоминавших ему, что Испания стала свободной после стольких лет рабства, мимо перечных и апельсиновых деревьев, Бласко ощущал прилив бодрости. Радость от возвращения домой словно вновь превратила его из взрослого мужчины в легкомысленного мальчишку, для которого жизнь была полна удовольствий.
      Но рядом находилась Жюли, и для нее не существовало красот Севильи. Она не ощущала прелести яркого солнца и аромата апельсинов, так как ее чувства были закрыты для радостей.
      – Очень скоро ты войдешь в дом моего отца, Жюли, – сказал ей Бласко. – Мои родители не должны знать, что ты не нашей веры. Ты сможешь сохранить это втайне от них?
      – Это мой крест, – ответила она, – и я должна его нести.
      – Не забывай того, что мы видели в Париже.
      Жюли содрогнулась.
      – Думаешь, я когда-нибудь смогу это забыть?
      – Такое может произойти и здесь, и где угодно. Настоящего мира нет нигде. Ты можешь представить себе что-нибудь более ужасное, чем парижская бойня?
      – Нет. Мне кажется, что те несколько дней и ночей мы провели в аду.
      – Но этот ад скоро кончился, а мучения могут быть долгими. Ты, очевидно, считаешь, что здесь царят мир и покой. Но не заблуждайся. В этой стране, как и везде, творятся страшные дела. Умоляю, Жюли, не говори ни кому, что ты не католичка.
      – Мой отец не хотел, чтобы я сопровождала его и Пьера в Париж, – ответила Жюли. – Но я была глупа. Мне хотелось увидеть новые незнакомые места. Я жаждала веселья и получила его – на улицах, где убивали моих единоверцев.
      – Прошу тебя, не думай об этом. С этой частью нашей жизни покончено.
      – Нет. Нам предстоит жить с этим до последнего вздоха. Иначе мы бы сейчас не были здесь.
      – Пожалуйста, Жюли, забудем об ужасах. Давай жить в мире.
      Они направились на юг, к дому Каррамадино. Отец и мать тепло приветствовали сына. Бласко произнес слова, которые повторял про себя много дней:
      – Отец, матушка, я привез не только самого себя, но и свою жену.
      Родители были ошеломлены, но так рады встрече с сыном, что тепло приняли Жюли. Разумеется, казалось странным, что отпрыск благородного семейства женился без родительского согласия, но странные вещи творились теперь повсюду, и так или иначе дело было сделано. Бласко вернулся домой с женой, а сеньор и сеньора Каррамадино уже давно говорили, что снова будут счастливы, только когда Бласко женится и наполнит дом детьми.
      Бласко спросил об Исабелье, но его глаза искали Бьянку.
      Ему рассказали о происшедшем, и это повергло Бласко в ужас и глубокую печаль, так как он знал, что тоска по Бьянке будет преследовать его до конца дней.
      Теперь Бласко радовался, что на нем лежит ответственность за Жюли. Он посвятит ей свою жизнь. Он должен забыть Бьянку, памятуя об укоре в глазах умирающего Пьера.
      Оставив позади Херес, Бласко приближался к виноградникам семьи де Арис. Они были так же великолепны, как и при жизни сеньора де Ариса.
      Глазам Бласко предстал новый дом, воздвигнутый на руинах старого. Он въехал во двор, где подбежавший конюх увел его лошадь. Бласко направился в приемный зал.
      Мать Исабельи видела прибытие Бласко и вышла ему навстречу. Члены семьи Каррамадино всегда были здесь желанными гостями. Донья Марина хорошо помнила, как они поддержали ее, когда она лишилась всего и хо тела только умереть.
      – Пойдем ко мне в комнату, Бласко, – предложила донья Марина. – Выпьем по бокалу вина, и ты расскажешь мне новости о твоей семье.
      – Новостей не так уж много. Я приехал главным образом повидаться с вами.
      – Милый Бласко, что бы я делала все эти долгие годы без тебя и твоей семьи! А как поживает маленький Луис?
      – Хорошо, хвала всем святым. Я хотел взять его с собой, но его мать считает, что ему не следует слишком много развлекаться.
      Донья Марина хлопнула в ладоши, и в комнате бесшумно появилась служанка. При виде хорошенькой девушки глаза у Бласко блеснули. Покачивание женских бедер напомнило ему Бьянку. Что за нелепая мысль! Бьянка теперь – женщина средних лет. Что с ней стало? Неужели он умрет, так и не узнав этого?
      – Луис очень хотел поехать, – продолжал Бласко. Донья Марина весело рассмеялась. Как же старики любят малышей, подумал Бласко, и как малышам, должно быть, досаждает их любовь! Все мысли его матери были сосредоточены на маленьком Луисе. Она не могла вынести, если мальчик хоть недолго находился вне поля ее зрения. Ведь Луис был тем внуком, о котором она так мечтала. Бласко сожалел, что другие внуки вряд ли у нее появятся. Он хорошо помнил момент зачатия мальчика: вялую, бесстрастную Жюли и себя, выпившего немного больше хереса, чем обычно. Бласко не сомневался, что ребенок был зачат именно тогда, так как между ним и женой редко случалась близость. Это было желанием Жюли, а теперь стало и его желанием.
      – Оставь меня в покое, – говорила ему Жюли. – Я должна нести мой крест.
      Вся жизнь Жюли состояла из крестов – едва она переставала нести один из них, судьба тут же взваливала на ее плечи другой. Бласко часто подмывало сказать, что кресты, очевидно, доставляют ей немалое удовольствие, но ему не хотелось затевать ссору.
      Бласко продолжал говорить о Луисе:
      – Бабушка не отпускает его от себя.
      – Сколько ему лет? – Донья Марина отлично это знала, но ей нужно было занять чем-то время, пока служанка разливает вино.
      – Пять. Видели бы вы, как мальчик сидит на лошади! Когда он скачет среди виноградников, крестьяне приветствуют юного дона Луиса.
      Служанка вышла, оставив их вдвоем. Донья Марина облокотилась на стол и посмотрела на Бласко.
      – Каждый раз, когда ты приезжаешь, – медленно проговорила она, – я вижу, что ты все помнишь. Читаю это в твоих глазах. Я знаю, что ты любил Исабелью. Я и раньше это знала. Ты был бы ей хорошим мужем, если бы ее не похитили.
      – Не говорите об этом, – сказал Бласко. – Это слишком мучительно даже теперь.
      – Я не говорю об этом ни с кем, кроме тебя, Бласко. Мы считали тебя легкомысленным и думали, что Доминго будет лучшим мужем для Исабельи. Но он утешился куда быстрее тебя.
      Бласко уставился в свой бокал. Он не мог сказать ей, что любовь, которую она видела в его глазах, принадлежала не Исабелье.
      – Ну, – беспечным тоном отозвался он, – у меня есть мой дом, моя семья…
      – Это хорошее возмещение, – кивнула донья Марина. – У тебя есть твой Луис. Дети дают нам столько радости. Они растут, как виноград – нежный и пре красный.
      – Вы очень смелая женщина, донья Марина. Я потому так часто приезжаю сюда, что хочу научиться смелости у вас. На развалинах вашего старого дома вы построили новый. Вы потеряли дочь и мужа, и все же вы не одиноки.
      – У меня есть Габриель и Сабина. Они мне как дети. Я старалась смотреть на племянника Алонсо, как на своего сына, а на его жену Сабину – как на дочь. Они изо всех сил стремились заменить мне тех, кого я лишилась.
      – Но никто не в состоянии этого сделать. Я вижу это по вашим глазам.
      – Я так думала, Бласко, но сейчас Сабина ждет ребенка. Я молю всех святых, чтобы все прошло хорошо. Когда я возьму малыша на руки, то буду любить его как родного внука, которого могла принести мне Исабелья. Буду наблюдать, как он растет, как раньше наблюдала за своей дочерью.
      – Очень рад за вас…
      – Сабина молода и здорова. Они женаты всего года ребенок уже скоро родится. Уверена, что у них будет много детей. Я стану возиться с ними, и у меня не будет времени для печальных мыслей. Если бы я знала, что Исабелья мертва, как Алонсо, то, наверное, могла бы успокоиться. Но меня мучает то, что могло с ней произойти.
      – С Исабельей была Бьянка. Она должна была о ней позаботиться.
      – Ах да, молодая цыганка. Я хорошо помню день, когда она появилась у нас. Странная девушка… такая дерзкая и непочтительная. Я тогда не хотела, чтобы она осталась в доме и стала постоянной компаньонкой моей дочери. Но теперь я рада, что она оказалась здесь. Бьянка была храброй девушкой и по-настоящему любила Исабелью.
      – Думаю, – промолвил Бласко, – они вряд ли смог ли бы прожить долго в Англии. Я слыхал, что там нет ничего, кроме дождей и туманов, а сырость проникает до костей, убивая тех, кто к ней не привык.
      – Но я хотела бы точно знать это, Бласко. Я не обрету покоя, пока снова не обниму дочь или не буду уверена, что ее страдания кончены.
      – С тех пор прошло много времени.
      – Очень много, – согласилась донья Марина. – Сабина сказала, что, если родится девочка, она назовет ее Исабельей, а если мальчик – Алонсо. Но я слишком много болтаю о своих детях. Я очень рада, Бласко, что ты приехал сегодня, так как хочу сказать тебе кое-что предназначенное только для твоих ушей. Подойди к двери и проверь, не подслушивают ли нас.
      Бласко повиновался. В приемной никого не оказалось.
      Донья Марина посмотрела на него и произнесла шепотом:
      – Я слышала разговоры, касающиеся Жюли и того… как она молится.
      Сердце у Бласко забилось сильнее.
      – Где вы это слышали?
      – Ваши слуги говорили нашим.
      – Слуги – наши друзья. Мы всегда хорошо с ними обращались.
      – И они будут преданы вам во всем за исключением одного, о чем они станут распространяться, если их начнут расспрашивать.
      – Возможно, – сказал Бласко.
      – Твоя жена все эти годы жила в вашем доме, но до сих пор я не слышала сплетен на этот счет.
      – Мы тщательно хранили эту тайну.
      – Бласко, может произойти нечто ужасное.
      – Никто не знает этого лучше меня. Надеюсь больше никогда не видеть того, что мне довелось увидеть в Париже.
      – Сейчас Жюли в Испании, – напомнила донья Марина. – Все это время она жила среди нас. Ее ребенок – испанец. Он Каррамадино и не может быть еретиком.
      – Боюсь, что нас ожидают большие неприятности. Моя мать не позволит, чтобы ее внук был воспитан еретиком, а Жюли – чтобы ее сын стал католиком. Скоро он достигнет возраста, когда придется думать о его религиозном обучении. А теперь пошли разговоры о Жюли! Что, если они достигнут ушей тех, кого это может заинтересовать?
      – Тебе не следовало жениться на гугенотке, Бласко.
      – Не следовало, – кивнул Бласко. – Но теперь я должен защищать Жюли, даже если это будет стоить мне жизни.
      – Ты лучше всего защитишь жену, если будешь следить за ее поведением. В Париже ты видел страшные вещи на улицах. Здесь происходят точно такие ужасы в подземных тюрьмах. Помни об этом, Бласко. Помни и будь настороже.
      Вскоре после этого Бласко вышел вместе с доньей Мариной взглянуть на виноградники и поговорить с Габриелем. Он пообедал с ними и остался отдохнуть, а когда сиеста кончилась, поскакал назад в сторону Севильи.
      Это был счастливый день, если не считать предупреждения относительно Жюли, а Бласко нуждался в подобных днях. Но подъезжая к дому, он становился все более мрачным.
      Между его женой и матерью существовала постоянная неприязнь, и поэтому он не должен передавать матери предупреждение доньи Марины. Не следует предоставлять ей лишний повод унижать бедную Жюли.
      Нужно поговорить с Жюли и попросить ее соблюдать осторожность. Они много лет хранили ее тайну. Она никогда не посещала мессу в их часовне, Отец Гарсия знал, что они приютили в доме еретичку. От него это невозможно было утаить, но если он когда-нибудь их покинет, они не будут чувствовать себя в безопасности.
      Жюли молилась в своей комнате. Она часто заявляла, что не нуждается в атрибутах католической церкви. Ее религия была простой. Гугеноты не верили в необходимость пения молитв по-латыни, священников, служащих мессу, церемониальных одежд, изображений святых. «Мы обращаемся прямо к Богу», – утверждали они.
      Жюли исповедовала свою веру в католическом доме, слуги приписывали ее необычные молитвы иностранному происхождению и не догадывались, как надеялись Бласко и Жюли, что она из тех еретиков, которых испанский король и сановники Церкви вознамерились истребить огнем и пытками.
      Положение было чревато сотней опасностей не только для Жюли, но и для всех обитателей дома.
      И в этом был повинен Бласко. Он навлек эти опасности на свою семью, хотя всю молодость хотел только греться на солнце и получать удовольствия.
      По дороге домой Бласко думал о Жюли, несущей свои кресты и становящейся с годами все более суровой. Он думал о матери, которая обожала внука, но так и не смогла полюбить свою невестку, и чья неприязнь к ней с рождением мальчика стала усиливаться, приближаясь к ненависти.
      Подъезжая к дому, Бласко заметил впереди фигуру в темном облачении верхом на муле.
      Священник! И судя по одеянию, иезуит! Бласко не стал догонять его, так как ему в таком случае пришлось бы пригласить путника домой поесть и отдохнуть. Времена изменились, и теперь он не осмеливался приглашать в дом священников. Предупреждение доньи Марины было своевременным. Их дом скрывал тайну, которую священник мог раскрыть.
      Поэтому Бласко придержал коня, надеясь, что иезуит свернет, а он потом сможет проскакать остаток пути галопом. Но священник продолжал ехать вперед, и вскоре стало ясно, что он направляется в дом Каррамадино.
      Почему? Что означал этот визит? Неужели сплетни слуг достигли чужих ушей? Неужели этот человек стремится проникнуть в дом с определенной целью?
      Если так, то нужно торопиться. Он должен предупредить Жюли о том, что может произойти, если она не будет соблюдать осторожность, должен заставить ее понять, что она подвергает опасности всю семью.
      Вонзив шпоры коню в бока, Бласко поскакал вперед и нагнал священника у ворот дома.
      – Добрый вечер, святой отец.
      Священник обернулся и посмотрел на него. Весь страх Бласко мигом улетучился.
      – Доминго! – воскликнул он.
      Они сидели за столом. Слуги сновали взад-вперед, стараясь как следует угостить отца Доминго.
      Он сидел между отцом и матерью. Уже давно они не видели за столом обоих сыновей.
      Доминго сказал, что проведет у них несколько дней, а потом поедет дальше.
      Он выглядел похудевшим и побледневшим с тех пор, как они видели его в последний раз, и это огорчало донью Тересу: она думала, что Доминго пришлось перенести самые тяжкие испытания. В некотором роде она этим гордилась, но ей хотелось, чтобы ее мальчик хотя бы немного пожил дома и позволил матери поухаживать за ним. Сыновья разочаровали ее – Доминго стал священником и дал обет безбрачия, а Бласко женился на француженке. Единственная польза от этого брака – их сын, ее любимый внук Луис.
      Луис рассматривал дядю с величайшим интересом, задавая вопросы высоким писклявым голосом. Домин го вполне серьезно отвечал ему. Он рассказывал о го родах, где ему довелось жить. Доминго учился в Париже и Риме, а недавно вернулся из Реймса.
      – Скоро я отправлюсь за море, – сообщил он. – Поэтому я и хотел повидать вас перед отъездом.
      – Ты поплывешь на большом корабле? – спросил Луис.
      – Возможно, – ответил Доминго.
      – Я бы хотел поплыть с тобой, – сказал мальчик. Жюли попросила его помолчать.
      – Твой дядя хочет поговорить с родителями, а не с маленьким мальчиком, – сказала она ему. – Кончай есть и отправляйся спать.
      – Пожалуйста, дай ребенку спокойно поесть, – вмешалась донья Тереса. – Ему вредно торопиться во время еды.
      – Думаю, я знаю, что вредно, а что полезно моему сыну, – отозвалась Жюли.
      – Есть нужно медленно. Не заглатывай куски целиком, малыш. Не забывай жевать как следует – помнишь, как учил тебя дедушка?
      Луис переводил взгляд с матери на бабушку. Он привык к стычкам между ними и гордился, что является их причиной. Теперь он стал есть медленно, так как хотел остаться и послушать, что будет говорить его новый дядя.
      Жюли взяла его за руку и сказала:
      – Пойдем, Луис.
      Ребенок посмотрел на бабушку. «Чего доброго, начнется очередная сцена, – подумал Бласко. – Они сцепятся из-за мальчика, как две голодные собаки из-за кости».
      Но его матери, очевидно, хотелось побыть наедине с сыновьями, так как она не стала протестовать, и хотя Луис с надеждой смотрел на нее, Жюли увела его из-за стола.
      Доминго рассказывал об учении в различных колледжах, не только в Испании, но и во Франции, и сообщил, что принял духовный сан и присоединился к обществу Иисуса.
      Бласко понимал, что это означает. Коль скоро Доминго вступил в это общество миссионеров, его постоянно будут посылать за границу распространять истинную веру в тех странах, где она не процветает так, как в Испании.
      Бласко не сомневался, что визит Доминго имел некую скрытую причину. Его занимало, что означает страдальческий взгляд брата. Неужели Доминго не смог обрести покой, последовав своему призванию?
      По окончании обеда Бласко предложил Доминго прогуляться с ним в саду. Там многое изменилось, и ему хотелось бы показать все брату.
      Доминго охотно согласился, и вскоре братья шагали по саду, наполненному ароматом цветов.
      – По-моему, я пришелся не по душе твоей жене, – сказал Доминго. – Что я сделал, чтобы ей не понравиться?
      – Дело не в тебе, а в твоей одежде. Должен сказать тебе всю правду как члену семьи. Жюли – гугенотка. За все годы, проведенные в нашем доме, она так и не приняла нашу веру.
      – Но это очень серьезное дело. Гугенотка живет в нашем доме!
      – А что, по-твоему, я должен был сделать, Доминго? Выдать ее инквизиции? Она вела себя очень осмотрительно – и мы все тоже. Мы никогда не ходим в часовню вместе – значит, никто не может утверждать, что она туда не ходит. Конечно, приходится вести себя осторожно.
      – Ты говоришь об этом как о каком-то пустячном не удобстве. Эта женщина – еретичка! А с теми, кто укрывает под своей крышей еретиков, могут произойти ужасные вещи.
      – А с теми, кто на них женится?
      – Почему ты женился на этой женщине, Бласко?
      – Потому что у нее не осталось ни дома, ни друзей, а на моих глазах погиб ее брат.
      – Странная причина для брака.
      – Не такая уж странная. Ее брат упрекал меня перед смертью. Эту сцену я никогда не забуду.
      – Значит, из-за упреков иностранца на смертном одре…
      – Да, именно из-за этого. Только смертным одром был пол в доме его отца, а смерть пришла от шпаг его врагов. Это произошло в канун Дня святого Варфоломея. Я понял, что должен спасти Жюли, глядя в глаза ее умирающему брату.
      – Но она еретичка, Бласко.
      – Я стараюсь забыть об этом.
      – Стараешься забыть! Как это похоже на тебя, Бласко. Ты всегда отворачивался от того, на что было неприятно смотреть. А как же твой сын?
      – О нем позаботится наша мать.
      – Да, она добрая католичка. Но я не в силах понять, как наши родители могли приютить в доме еретичку.
      – Теперь она их дочь и мать их внука.
      – Укрывая еретичку, брат, ты взваливаешь тяжкое бремя на мою совесть.
      – Ты имеешь в виду, что твой долг – выдать ее?
      – Да, это долг сына Святой Церкви.
      Бласко стиснул кулаки.
      – Нет, Доминго! – крикнул он. – Ты не можешь так поступить!
      – Иногда исполнение долга бывает мучительным, – заметил Доминго.
      Бласко остановился и недоверчиво посмотрел на брата:
      – Никогда не думал, что подобная мысль может прийти тебе в голову.
      – Я священник и обязан исполнять свой долг.
      – Ты же знаешь, Доминго, что делают с еретиками!
      – Их убеждают обратиться к истинной вере.
      – Убеждают! – воскликнул Бласко. – В Париже я видел избиение гугенотов в Варфоломеевскую ночь, но я знаю, что испанское убеждение еще более жестоко, чем французская бойня.
      – Что с тобой стало, Бласко? Ты не тот брат, которого я знал раньше.
      – Да, я изменился. Рассказать, что меня изменило? Та страшная ночь в Париже и следующий день. Иногда я думаю, что мне следовало пожертвовать жизнью, защищая еретиков – не только Жюли, а всех, дабы смыть с католиков их ужасный грех.
      – Ты безумен, Бласко!
      – Я говорю странные вещи. Никогда не говорил их раньше и даже не думал о них, пока не увидел тебя в твоем одеянии священника, с холодным и аскетичным лицом. Святая Дева, ну почему мы не можем жить в мире друг с другом? Почему моя мать должна враждовать с моей женой из-за нашего сына? Почему наши альгвасилы уводят по ночам еретиков… я даже не осмеливаюсь думать куда? Почему французские католики убивали на парижских улицах невинных детей? Я спрашиваю тебя: почему?
      – Ты лишился рассудка, Бласко.
      – Прости, брат. Не знаю, что на меня нашло. Я выдал себя. Если в этом доме есть человек, на которого ты обязан донести, так это твой брат Бласко.
      – Твой долг – отвратить жену от ереси, – сурово произнес Доминго.
      – Я позабочусь о ее спасении, брат, – ответил Бласко.
      Доминго кивнул, по-своему расценив слова брата. Но Бласко понимал, что ему нужно быть крайне осторожным. Он давно не видел своего брата, а со временем люди меняются. «Я не позволю им забрать у меня Жюли, – думал он. – Скорее я убью ее и себя, чем она попадет им в лапы. Каждую ночь я буду рядом с ней – ибо они всегда приходят ночью – и при первых же признаках опасности собственноручно задушу ее подушкой, а потом воткну себе в сердце нож. Они ее никогда не получат!»
      Бласко и Доминго направился к часовне.
      – Я останусь здесь и помолюсь, – сказал Доминго. Бласко кивнул и двинулся к дому.
      Он был напуган. Вместо брата домой вернулся чужой человек.
      – Я должен поговорить с тобой, – сказал Бласко Жюли.
      Она обернулась и посмотрела на него. Он подумал, что время было к ней жестоко. Очарование молодости исчезло, и жизнь ничего не дала ей взамен. Бедная Жюли! Она потеряла отца и брата, а теперь у нее не осталось ничего, кроме мужа, которого она не любила, ребенка, которого свекровь пыталась у нее отобрать, и верований, которые грозили ей пытками и мучительной смертью.
      – Жюли, – мягко произнес Бласко, – теперь тебе придется быть особенно осторожной. Уже пошли разговоры.
      – Какие разговоры?
      – Сплетни среди слуг. Сегодня, как тебе известно, я ездил навестить донью Марину. Она слышала эти разговоры и предупредила меня.
      – Понимаю, – сказала Жюли. – Думаешь, кто-то меня выдал?
      – Пока что нет. Но ты должна быть более осмотри тельной.
      – Я никогда не отрекусь от моей веры. Если меня схватят, то я готова нести и этот крест.
      – Тебя никогда не должны схватить, Жюли!
      – Если бы такое случилось, это было бы лучше для тебя. Меня убьют, и ты, наконец, освободишься от чувства ответственности.
      – Да, но если заберут тебя, опасности подвергнется вся семья.
      Жюли горько усмехнулась. В душе у нее скопилось много горечи. Она не любила Бласко, но следила ревнивыми глазами за его связями с другими женщинами. «Я делаю для тебя, что могу, – пытался объяснить он, – но я не в состоянии стать другим человеком».