Симфония веков (№5) - Элегия погибшей звезды

И это возмутило Энвин до самых глубин ее истерзанного, кровоточащего существа.

Стальные диски все увеличивались в размерах под действием жара ее тела, и она сама ощущала, как они растут. Каждый новый вдох приводил к разрыву мышц и сухожилий, дюйм за дюймом диски перемещались к трехкамерному сердцу. Драконица заставила свое дыхание замедлиться, попыталась затормозить все процессы в теле, но не смогла остановить биение сердца, циркуляцию крови.

Ей хотелось закричать, обратить свою ярость в огонь и кровь, но диски неуклонно поднимались вверх, угрожая оборвать ее жизнь после каждого движения.

Наконец она решила, что у нее нет другого выхода, как медленно и осторожно погрузиться обратно в замерзшую землю и вернуться в свое логово изо льда и камня, находившееся далеко на севере. Она надеялась, что холод поможет ей остановить движение дисков, а потом и вырвать их из своей плоти, но даже если это будет невозможно Энвин хотела умереть в своем логове, а не в этом чужом лесу, который она должна была помнить, но где нашла лишь пустоту и не сумела довести до конца месть.

Теперь здесь нашел Завершение дракон.

Уже одно это вызвало у нее ужас. В ее сознании звучали темные шепоты, голоса созданий других стихий, радующихся, что Земля лишилась одного из своих сынов. Она больше не могла здесь оставаться, потому что огромная каменная статуя дракона с поднятыми крыльями, защитившего ценой своей жизни людей, рождала в сердце Энвин холодный страх, от которого ее пробирала дрожь. А спустя совсем немного времени, когда драконица перебралась на другой берег Тарафеля, она поняла, что дрожит не только от страха, но и от неотвратимой близости собственной смерти.

Король фирболгов слышал, как в темноте рыдает Рапсодия. Он ненавидел ее плач с того самого момента, как впервые его услышал, — дисгармоничные звуки и резкие вибрации, совсем не похожие на естественную музыку, которая обычно окутывала Рапсодию и успокаивающе действовала на него самого. Эти глухие сдавленные всхлипывания вгрызались в нервные окончания на его коже, которые отзывались ответными вибрациями, причинявшими Акмеду мучительную боль. Он стиснул зубы, стараясь не обращать на нее внимания, и сохранял молчание, давая Рапсодии возможность выплакать горе. Акмед понимал, что после тяжелых родов и изнурительного бегства у нее просто не оставалось сил на долгий плач.

Он посмотрел на ребенка, а потом положил мальчика на пол, который внутри каменного тела дракона был значительно теплее, чем земля в зимнем лесу. Похоже, ребенку нравилось здесь лежать, и он размахивал крохотными ручками, вдыхая прохладный сладковатый воздух.

Рапсодия прислонилась к каменной стене, силы ее оставили. Она не обладала способностью Акмеда видеть в темноте, поэтому обнажила свой меч, чтобы разогнать мрак и холод, и положила его рядом с собой. Внутри дракона стало светло.

— Какая жестокая ирония, и как это все несправедливо, — глухо проговорила она, глядя на короля болгов, который, в свою очередь, не спускал глаз с ребенка.

— О чем ты?

— Ллаурон лишь хотел познакомиться со своим внуком, хотел, чтобы малыш его узнал. Он принес в жертву себя, чтобы спасти нас, такое и представить себе невозможно, ведь своим Завершением он не только оборвал свое земное существование, но и вообще перестал быть, ибо у драконов нет души, а значит, нет и Загробной жизни. А привело это к тому, что теперь мы вместе с Меридионом оказались заперты в теле его деда, которого мальчик уже никогда не узнает.

Акмед удрученно вздохнул.

— А разве у вас, Дающих Имя, нет подходящего ритуала, который следует проводить в таких случаях? — язвительно поинтересовался он. — Например, спеть Песню Ухода или еще что-нибудь в таком роде, вместо того чтобы лить слезы? Меня утомляют твои рассуждения. Ллаурон был сложным человеком, в нем было слишком много от дракона даже в те времена, когда он сохранял человеческое обличье. Он не останавливался ни перед какими преградами, когда шел к поставленной цели, никогда не думал о благополучии своей семьи или безопасности союзников, — короче, его не волновали подобные мелочи. Я думаю, сегодняшний поступок первое по-настоящему благородное деяние в его жизни. Почему бы тебе не воспеть его подвиг и не оставить свою скорбь, ведь вместе с тобой страдает и ребенок. Возможно, Меридион не будет о нем вспоминать.

Рапсодия вздохнула и попыталась расправить плечи.

— Относительно элегии ты прав, — согласилась она. — Как Дающая Имя я просто обязана это сделать. Но я не хочу петь для него лиринскую Песнь Ухода, поскольку однажды я уже прощалась с ним таким образом — в тот раз когда он обманул меня, заставив уничтожить его тело при помощи моего меча, чтобы он мог превратиться в дракона стихий. Я не смогу сделать это во второй раз.

— Хорошо, — отозвался Акмед, поудобнее устраиваясь в темноте. — Спой непристойную песню или какой-нибудь марш Грунтора. Могу спорить, что Ллаурону они понравились бы.

Рапсодия кивнула, но сил на улыбку у нее не осталось.

— Наверное, ты прав. Хотя Ллаурон всегда старался соблюдать приличия, он обладал своеобразным чувством юмора. Когда он начал заниматься со мной, он охотно пел матросские песни, от некоторых из них у его последователей волосы вставали дыбом. — Она поднялась, подошла к Акмеду и присела на корточки возле ребенка, который сразу же воззрился на нее своими удивительными драконьими глазами. — Естественно, мой дед пел те же самые песни.

Некоторое время она напевала какую-то мелодию, улыбаясь Меридиону, а потом начала морскую балладу, одну из тех, что особенно любил Ллаурон. Она пела о моряке, который без конца скитался по миру, пытаясь найти в море покой.

Морская тематика никогда не интересовала Акмеда, но он очень давно не слышал, как поет Рапсодия. Он тихо сидел и в холодном, каком-то тусклом свечении Звездного Горна, связанного с Рапсодией магическими узами, а потому отражавшего любое ее настроение, вспоминал, как они втроем с Грунтором путешествовали по Корню, а затем по новому континенту. Он вдруг понял, насколько сильно тоскует по тем временам.

Неожиданно он услышал новый необычный звук и, прислушавшись, обнаружил, что ребенок воркует, вторя мелодии песни. Рапсодия тоже это заметила. Ее голос стал более ясным, и она продолжала напевать даже после того, как песня закончилась, пока ребенок не захныкал.

— Получается, что он все-таки узнал своего деда, — задумчиво проговорила она, взяв мальчика на руки и поглаживая его по спине.

Однако это не помогло, Меридион продолжал выражать недовольство и вскоре расплакался.

— Наверное, он вдохнул частицу его сущности, это облако тяжелого воздуха висело прямо над твоим сыном. Видимо, Ллаурон хотел, чтобы ребенок принял его в свое тело, — предположил Акмед, нахмурившись, когда Рапсодия высвободила грудь и приложила к ней ребенка.

К удивлению Рапсодии, Акмед издал какой-то неодобрительный звук и демонстративно повернулся к ней спиной.

— Тебе не нужно отворачиваться, — сказала она, накрываясь одеяльцем. — Теперь все в порядке, и я прошу прощения, если смутила тебя. — Акмед пожал плечами, но остался сидеть к ней спиной. — В конце концов, мы тысячу лет провели бок о бок под землей, да и после этого много путешествовали вместе. Как мы можем друг друга стесняться?

Акмед смотрел вверх, туда, где была голова дракона.

— А тебе не приходило в голову, что я не хочу видеть, как ты кормишь ребенка, рожденного от другого мужчины? — с горечью спросил он.

Наступило долгое тягостное молчание.

Акмед продолжал изучать стены темницы, в которую превратилось тело Ллаурона, до тех пор, пока не услышал, что Рапсодия завернула ребенка и запела колыбельную. Только после этого он повернулся и посмотрел на нее. Их взгляды встретились.

— Боги, в некотором смысле мы вновь оказались на Корне, — пробормотала она. — В ловушке, из которой нет выхода, далеко от всех, кто мог бы нас найти. Здесь так темно и тесно.

Она провела тыльной стороной ладони по лбу и бессознательно прижала ребенка к груди.

— Да, но сейчас с нами нет Грунтора, который делал это заключение терпимым.

— Да, верно, его нет с нами. — Глаза Рапсодии сверкнули. — Акмед, ты так сильно изменился всего за несколько коротких лет… — с печалью в голосе призналась она, продолжая укачивать ребенка. — Даже в столь привычном нам сумраке я с трудом тебя узнаю.

Король болгов фыркнул, словно с трудом подавил смех. Почесав ногу, он закинул руки за голову.

— В самом деле? — осведомился он. — Быть может, тебе только так кажется, Рапсодия, поскольку ты никогда не понимала, что для меня действительно важно. Ты всегда приписывала мне благородные мотивы, когда на самом деле их не существовало, поскольку тебе хотелось верить, что у нас одинаковые системы приоритетов. Одно время я тоже так думал. Так что кто из нас изменился — вот вопрос?

Ребенок сладко вздохнул во сне, а Рапсодия пристально посмотрела на Акмеда.

Он наклонился вперед, чтобы говорили не только его уста, но и глаза.

— Ты рискуешь своей жизнью, жизнью своего ребенка, чья судьба еще никому не известна, и жизнями всех людей, которые по недомыслию разделяют твои взгляды, ради собственных прихотей. Я не припоминаю, чтобы ты поступала так раньше. А я, который никогда не имел никаких других обязательств, кроме как сохранить свою шкуру, теперь защищаю Дитя Земли, а также народ, который больше не мыкается в холодных каменных руинах намерьенского королевства, вынужденный поедать своих врагов… О да, и еще одну глупую королеву, чей муж, похоже, не в силах сам справиться с этой задачей. Так кто из нас изменился? Полагаю, мы оба.

Рапсодия продолжала смотреть на Акмеда, и он с удовлетворением отметил, что ее зеленые глаза стали такими же, как прежде, — зрачки больше не имели драконьего разреза. Ребенок зачмокал во сне, но почти сразу же улыбнулся и затих. Наконец Рапсодия заговорила:

— Когда мы вместе оказались в новом мире, Акмед, ты и Грунтор постоянно пеняли мне, что я никак не могу расстаться с прошлым. Вы покинули Серендаир, поскольку вас там ничего не держало, лишь смерть гналась за вами по пятам, и она бы вас настигла, если бы вы там остались. Однако я отправилась с вами по своей воле и потеряла в результате все. Вы лишь недовольно ворчали, когда я начинала скорбеть о прошлом. «Серендаира больше нет, — сказал мне ты. — Теперь твоя жизнь принадлежит этому миру». Ты настаивал, чтобы я приняла новую жизнь, отбросила Прошлое и жила в Настоящем.

— Верно, — не стал возражать Акмед. — И я предложил тебе цель, вызвавшую у тебя восторг, — прекратить зверства, которые Роланд чинил против болгов, помочь им построить собственное государство. Я подарил тебе герцогство в своем новом королевстве, платил за бесполезные побрякушки — в Элизиуме до сих пор гниет около двух дюжин роскошных платьев. — Он прислонился спиной к стене и вздохнул. — Наверное, мне следует раздать их женщинам болгам, чтобы они надевали их, когда будут свежевать дичь и топить жир.

— Так и сделай, — буркнула Рапсодия, поглаживая щечку ребенка. — Они смогут носить юбки на шее, ведь используют же твои подданные рога несчастных быков, которых ты планировал разводить в своем королевстве, в качестве гульфиков. Но давай не будем отклоняться в сторону — ты радовался, что я живу в Настоящем, до тех пор, пока я делала то, что соответствовало твоим целям. Но как только я занялась другими проблемами, которые тебя интересовали куда меньше, — такими, как Союз Намерьенов, или королевство Тириана, или создание семьи, тебя это сразу же перестало устраивать. В твоем извращенном сознании я, конечно же, изменилась, поскольку мои поступки перестали согласовываться с твоими желаниями. Возможно, это огромная дерзость с моей стороны, но я хочу прожить свою жизнь так, как я считаю нужным, а не исполняя твои приказы.

Король болгов хмыкнул.

— Вот уж спасибо, — проворчал он. — Ты бы все испортила.

Впервые после Завершения Рапсодия едва заметно улыбнулась.

— Несомненно, — согласилась она. — Но это, Акмед, мое право — все самой испортить. Разве не ты призывал меня быть именно такой? Ты постоянно повторял, что я могу, я должна сделать все, что необходимо, и идти вперед, когда уже не остается сил, и никогда не сдаваться. Но ты никогда не объяснял мне мотивов своих поступков, поэтому я далеко не всегда их понимала. Ты поддерживал меня, не задавая никаких вопросов, и чувствовал себя обманутым и преданным, когда я не поступала так же.

— Нечто в этом роде.

— Тогда объясни мне, — настаивала Рапсодия. — Расскажи, почему ты полон решимости построить эту проклятую штуку, почему готов рисковать. Быть может, если ты откроешь мне, что заставляет тебя идти на опасные эксперименты с первородной магией, я смогу тебе помочь.

Акмед долго молчал, продолжая изучать удивительную пещеру. Наконец он принял какое-то решение.

— Я тебе когда-нибудь рассказывал, от чего мы с Грунтором убегали в тот день, когда имели несчастье встретиться с тобой в Истоне и прихватили с собой?

Рапсодия кивнула.

— Насколько мне известно, вас поработил верховный жрец, в которого вселился ф'дор, — ответила она, осторожно поглаживая ребенка по спинке. — Мне казалось, что вы убегаете от него.

— Так и было, — тихим голосом подтвердил Акмед. — А ты помнишь ключ, которым я открыл Сагию, чтобы войти в Корень?

— Да, он был из Живого Камня, как если бы он был ребром Дитя Земли.

— А тебе не показалось странным, что этот ключ оказался у меня? Ты никогда не спрашивала, откуда он взялся?

Рапсодия задумалась.

— Нет. Мне столько всего казалось странным, ты так часто отказывался отвечать на мои вопросы, что я решила больше ни о чем тебя не спрашивать. Я считала, что ты сам мне расскажешь, если захочешь. — Она посмотрела в темноту у себя над головой и вздохнула. — Впрочем, за тысячу четыреста лет я успела привыкнуть к мысли, что ты предпочитаешь помалкивать о своих делах.

Акмед сидел совершенно неподвижно, прислушиваясь к шепоту эха, блуждавшего внутри каменной пещеры. Он видел неизбывное страдание в глазах Рапсодии, смотревшей на окаменевшее тело своего тестя, которого она продолжала любить, несмотря на его бесконечные интриги, грязный обман и предательство. Он уже видел у нее такое выражение лица — они тогда только выбрались из Корня после бесконечных скитаний и узнали, как далеко от дома оказались и какой огромный промежуток времени прошел.

II что все, кого они любили, давно умерли.

— Именно демон, вселившийся в жреца, дал мне ключ, — вздохнув, продолжил Акмед, и его скрипучий голос стал сухим, как опавшая листва. — Он отправил меня на северное побережье Серендаира, где через проливы к островам Балатрон, Бриал и Кверел когда-то был построен мост. Ключ должен был открыть дверь у основания моста, чтобы я привел с другой стороны его сообщника. — Он посмотрел в глаза Рапсодии. — Ты знала, что ф'дор находился в теле Тсолтана?

— Да.

— Значит, тебе понятно, куда он меня послал и что я должен был сделать?

Она немного подумала, затем ее глаза широко раскрылись.

— Ты ходил к Подземным Палатам ф'доров?

Акмед кивнул.

— Настоящим Подземным Палатам? Они существуют в материальном мире?

Казалось, король болгов собирается с силами.

— Во всяком случае, врата существуют. Ткань мира там истончилась — так сказал Тсолтан, когда давал мне указания.

Глаза Рапсодии засверкали, Акмед понимал, что она нервничает.

— И ты открыл дверь?

Он кивнул.

— Да. И заглянул в Подземные Палаты ф'доров. И то, что я там увидел, не поддается описанию, да я никогда и не стал бы пытаться. Но этого оказалось достаточно, чтобы бросить все, чем я владел и чем я был, и обратиться в бегство, поскольку есть предел даже для хладнокровного убийцы вроде меня, к которому не проявит сочувствия ни Бог, ни человек, который идет на убийство без малейших колебаний, а чужая жизнь стоит ровно столько, сколько за нее заплатили. Этим пределом и стало то, что я там увидел.

— Могу в это поверить, — прошептала Рапсодия.

— Тогда ты можешь поверить мне и сейчас, когда я использую все возможности, которые у меня есть, чтобы защитить мир от повторения моей ошибки. Рапсодия, ты считаешь, что я понапрасну рискую, на самом же деле я лишь пытаюсь сделать все, чтобы никто не смог открыть врата. Но эта задача бесконечно сложна, с тем же успехом можно оберегать песчинку от морского прилива. Да, количество ф'доров, оставшихся в живых с начала времен, не так велико, кое-кто из них сумел сбежать из Подземных Палат во время первого катаклизма, и все они не прекращают попыток найти ключ, подобный тому, что был у меня, чтобы освободить своих собратьев. Я не хотел тебя оскорбить, когда сказал, что даже ты, лиринка, Дающая Имя, не ведаешь, какому беспримерному ужасу я пытаюсь противостоять. Я сам нес людям смерть, иногда страшную смерть, но даже я не смог бы это себе представить, если бы не видел собственными глазами. Ты упомянула, когда сдирала с меня шкуру — в переносном смысле, конечно, — что наины возражают против строительства устройства, описание которого ты перевела. Но есть причина, по которой я не передал тебе весь разговор с их послом. Ты хочешь узнать, как он догадался, что мы потерпели неудачу, восстанавливая Светолов Гвиллиама? Просто они сами такой уже создали.

Он удовлетворенно фыркнул, когда услышал, как ахнула Рапсодия.

— И я бы хотел, чтобы ты перестала читать мне нотации относительно первородной магии, — продолжал Акмед. — Мне известны о ней вещи, которые до сих пор остаются тайной для тебя. Она хрупка и может умереть. Гибель Сагии оставила огромную брешь в возможностях первородной магии. Магические инструменты и оружие, которые есть в нашем распоряжении, лишились прежнего могущества. Вместе с Серендаиром на дно погрузилась большая часть нашей созидательной силы. Я всячески стараюсь расширить наш арсенал перед последней, самой грандиозной битвой.

— Но если ты боишься, что ф'дор найдет Дитя Земли и заберет ее ребро, чтобы заполучить ключ для освобождения своих сородичей, которые, в свою очередь, разбудят вирма, какая польза будет от Светолова, если ты его построишь и он сам разбудит чудовище? — спросила Рапсодия, еще крепче прижимая к груди Меридиона.

Акмед расправил плечи, стряхнул песчинку с шеи и посмотрел Рапсодии в глаза.

— На самом высоком пике Серендаира, где воздух был так разрежен, что крылатые львы, его охраняющие, не могли летать, а люди разговаривали лишь шепотом, находился Светолов. Я видел его, Рапсодия. Я видел, как его использовали, во всяком случае, имел возможность ознакомиться с результатами его работы. И я беседовал с его стражами. Его построили на вершине самого высокого пика потому, что он черпал энергию от звезды, а не от земли. Всякий раз, когда Фейдрит шпионил за мной, он щекотал Вирма. Король наинов построил передвижную Огненную Кузницу, в нужный момент перемещал ее к энергетической артерии и сотрясал мир. Морские маги занимались исследованием стихии воды и постоянно шли на риск, вот почему течения возле их острова вышли из-под контроля.

Он говорил с такой страстностью, что стены пещеры завибрировали.

— Но я знаю; знаю , что, если абстрагироваться от деятельности Фейдрита и Гвиллиама, которых интересовало лишь собственное могущество, я смогу направить Светолову энергию Солнца. И тогда ему не нужна будет магическая сила стихии земли, а значит, своей работой он не потревожит Дитя, спящее в сердце нашего мира. Мне необходимы сведения, заключенные в этих свитках, для того чтобы создать не просто Огненную Кузницу, но Светолов. Мне нужно понять, каким образом можно брать силу не у земли, а из других источников. От звезды, от Солнца, то есть от тех стихий, которые созданы прежде Огня. И тогда я смогу использовать это устройство для того, чтобы увидеть тайные происки наших врагов, защитить свою страну, да и весь многострадальный Союз, сделать стены мира более прочными. Быть может, тогда — кто знает? — мы сумеем держать Подземные Палаты закрытыми, если никто другой, столь могущественный, не потревожит Землю.

Он бросил еще один быстрый взгляд вверх.

— Кстати, изнутри они выглядят очень похоже.

— На то есть причина, — печально ответила Рапсодия.

И пока ребенок спал, она поведала ему историю о первом Завершении, которую рассказала ей Элинсинос, и о том, как были построены Подземные Палаты.

— Меня мучает мысль об Элинсинос, — тихо проговорила Рапсодия, закончив свой рассказ. — Я не знаю, жива ли она или жестоко ранена и вернулась в свою пещеру. В противном случае она бы попыталась освободить нас.

Акмед вздохнул. Он никогда не умел утешать.

— Возможно, она жива-здорова и находится снаружи, но ничего не может сделать, чтобы нам помочь, — вполне логично предположил он. — Субстанция, которая возникает в результате воздействия стихий на плоть дракона в процессе Завершения, не поддается даже магии демонов в Подземных Палатах. Не могу себе представить, чтобы дракон сумел ее разрушить. Полагаю, здесь может помочь лишь ключ вроде того, что открыл Сагию. А он спрятан в Илорке.

— Даже если Элинсинос жива, я уверена, что она находится в страшном смятении — лишь дракон способен это понять. И я беспокоюсь из-за Эши. Рано или поздно он вернется, чтобы забрать нас с ребенком, и увидит своего отца. И это будет ужасно, ведь в его жилах течет кровь драконов.

— Это очень печально, но сейчас нам нужно беспокоиться совсем о другом, — усмехнулся Акмед. — К тому времени, когда он окажется возле нашей каменной тюрьмы, которая прежде была его отцом, мы задохнемся из-за нехватки воздуха.

44

Джерна'Сид, Сорболд

Средний день недели в Джерна'Сид назывался рыночным. В этот день улицы, вымощенные красным камнем, обычно заполняли толпы людей. Повсюду продавали соленую рыбу, обувь, кожу и одежду, пряности и веревки, ножи и соль и множество других самых разных товаров. Почти все население города выходило на улицы, чтобы воспользоваться изобилием и пополнить свои запасы. Такая возможность имелась только у жителей столицы и крупнейших городов, всем остальным гражданам Сорболда приходилось делать запасы заранее, поскольку для них торговля в зимнее время оживала лишь на период оттепели.

Среди торговцев и горожан сновали стайки детей, всегда жадные до любых развлечений и зрелищ. Карманные воры не теряли времени, хотя за ними и следила императорская стража. Нищие, калеки и всевозможные попрошайки теснились на обочинах, рассчитывая хоть чем-нибудь поживиться. И как во всех других двадцати семи провинциях Сорболда, здесь было полно солдат, число которых увеличивалось с каждым днем.

В рыночные дни на улицах появлялось множество самых разных подозрительных личностей. Иногда это были просто бродяги, иногда бывшие солдаты имперской армии; так или иначе, но в Сорболде их тоже становилось все больше. Казалось, у этой категории человеческих отбросов одна задача — увеличить страдания и неприятности остальных людей. Часто безобидные, но всегда вызывающие раздражение, эти наглые бездельники болтались по улицам Джерна'Сид от Площади Весов до самых дальних купеческих районов, ловко избегая встреч со стражниками, но всячески задирая прохожих, приставая к хорошо одетым людям, оскорбляя женщин и угрожая детям.

В этот рыночный день один из таких бродяг случайно набрел на группу спящих нищих, укрывшихся от яркого утреннего солнца в узком переулке. Они громко храпели, от них несло дешевым элем.

«Какая удача», — подумал бродяга, довольный своей находкой.

Он неторопливо подошел к спящему седоволосому мужчине и пнул его ногой. Когда тот не пошевелился, бродяга ударил его ногой изо всех сил.

— Просыпайся, вонючий пьянчуга! Проваливай отсюда, чтобы глаза мои больше тебя не видели. Таким, как ты, не должно быть места во владениях императора. Уноси ноги, иначе тебе будет больно.

Несчастный проснулся и, дрожа от ужаса, обратил незрячие глаза, в которых отразился утренний свет, к своему мучителю.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин, — пробормотал он в приступе безумия. — Пожалуйста, не забирайте меня в армию. Однажды я уже потерял там зрение. Не хочу, чтобы это повторилось.

Бродяга громко рассмеялся и присмотрелся к двум другим нищим: оба были калеками, один из них все еще спал, а другой только проснулся. Бродяга поднял ногу, чтобы его лягнуть.

— Я же сказал, жалк…

Рука нищего молниеносно схватила его за щиколотку и резко дернула. Бродяга задохнулся, так и не закончив свою речь, потерял равновесие и упал, ударившись головой о каменную мостовую.

Ошеломленный подонок попытался подняться, но в горло ему вцепилась сильная рука калеки.

Прежде чем бродяга успел понять, что происходит, он оказался лицом к лицу с нищим. Ему еще никогда не приходилось видеть таких глаз, поскольку жители Сорболда имели смуглую кожу и почти у всех были темные глаза, но эти глаза сияли пугающе яркой голубизной.

Нищий плюнул ему в лицо, обдав ароматами кислого вина и грязных зубов.

— Неужели тебе больше нечем заняться? Зачем ты обижаешь несчастных, мерзкий негодяй? — презрительно спросил оборванец.

Он ударил молодого бродягу головой о стену, возле которой устроилась компания нищих. Затем взял посудину с остатками кислого эля, вылил его прямо на штаны обидчика и наклонился к его уху.

— А теперь в твоей жизни наступил момент, когда ты должен решить: стать ли тебе приличным человеком, достойным дышать, или подписать себе смертный приговор, оставшись — ненадолго — неуживчивым придурком, который должен принести своей матери извинения за собственное появление на свет. Ты можешь уйти отсюда, вернуться домой, переодеться и раз и навсегда прекратить обижать стариков, которые не сделали тебе ничего плохого, или вновь присоединиться к своим дружкам негодяям. Но если ты выберешь последний вариант, запомни: во-первых, тебе придется объяснить им, почему ты обмочился. Во-вторых, меня ты здесь не найдешь, но можешь не сомневаться, я тебя отыщу. И если ты не хочешь, чтобы на тебя вновь обрушился гнев нищего с голубыми глазами, выбери честного человека.

Он еще несколько раз стукнул молодого негодяя головой о стену, а потом отбросил его в сторону.

— Пошел вон! — приказал он звонким голосом опытного командира.

Бродяга с трудом поднялся на ноги и побрел прочь, на углу его приветствовал взрыв смеха.

Анборн подождал, пока веселье за углом стихнет, а потом взялся за костыли.

— Найдите другую тихую улицу, друзья мои, — сказал он слепому нищему и его хромому спутнику.

Когда они, поддерживая друг друга, заковыляли прочь, он нашел новое место для наблюдения.

Он потратил несколько часов, чтобы незаметно перебраться поближе к дворцу Джерна-Тал, гордо вздымавшемуся ввысь напротив массивных Весов, темнеющих на фоне зимнего неба. Анборн видел Весы множество раз, но сейчас они каким-то образом изменились, в них появилось нечто зловещее. Вполне возможно, тому виной был прихотливо падающий на них свет, а может, направление длинных теней, ложащихся на мостовую. Впрочем, взгляд лорда-маршала на Сорболд мог быть пристрастен из-за многих других неприятных моментов, которые бросались ему в глаза на протяжении всего пути в столицу.

Как Анборн и опасался, все указывало на спешную подготовку к войне. Гарнизоны, прежде располагавшиеся на ответственных участках границ и главных дорог — в основном на перевалах, — теперь растянулись вдоль охраняемых объектов цепью, да и в столице было полным-полно солдат — через каждые несколько кварталов стояли заставы. Однако все было сделано очень аккуратно, и человек, впервые попавший в Сорболд, ничего не заметил бы. Но Анборн прекрасно разбирался в подобных вещах и понимал, что происходит.

Его охватил ужас.

Наконец ему удалось найти удобное укрытие в подвале находившейся напротив дворца кожевенной мастерской, куда стражники вряд ли захотят спуститься — уж слишком сильно тут воняло. Отсюда ему было прекрасно видно, как солдаты приносят в починку доспехи, и Анборн решил, что здесь ему удастся многое узнать о перемещениях армии. Но для начала ему пришлось дождаться наступления темноты, когда мастерская прекратит работу, а потом он быстро забрался в крошечный подвальчик, где и постарался устроиться со всеми возможными удобствами, как он уже не раз делал в Джерна'Сиде и Ганте, чтобы наблюдать и собирать информацию.

Найлэш Моуса молча смотрел на руины сгоревшего монастыря и своего особняка.

Оттепель уже заканчивалась: ветер уносил прочь редкие снежинки, поднимая в воздух пепел над обожженными камнями.

Талквист стоял у него за спиной, почтительно склонив голову.

— Ужасная трагедия, ваша милость, — тихо промолвил он, сочувственно сжимая плечо Благословенного.

— Да, вы правы, — отозвался Моуса, переводя покрасневшие от слез и пепла глаза на лужу расплавленного металла, оставшуюся от монастырского колокола. Благословенный вспомнил чистый звук, разносившийся над холмами и созывавший монахов на службу в Терреанфор.

Он старался стоять неподвижно, противясь желанию стряхнуть руку регента с плеча. И еще он понимал, что необходимо сохранять скорбное выражение и скрыть ярость и презрение, пылавшие в его душе и грозившие спалить дотла все его внутренности, подобно Пулису, легендарному озеру кислоты в подземном Склепе, где грешники вечно подвергаются мучениям.

«И пусть легенды окажутся правдивыми хотя бы для тебя, Талквист», — с горечью подумал он.

Казалось, регент прочитал его мысли, поскольку сжал плечо Моусы сильнее.

— Я знаю, какой это ужасный удар для вас, ваша милость, поэтому сделал кое-какие приготовления, чтобы смягчить вашу боль. Мы немедленно начнем восстанавливать монастырь и орден.

Моуса повернулся и встретил взгляд регента. За сочувственным выражением в темных глазах Талквиста он увидел желание оценить искренность реакции священника — и понимание, что обмануть Моусу ему не удалось.

— Какого рода приготовления? — уточнил Найлэш Моуса.

Талквист едва заметно улыбнулся.

— Всякого рода, ваша милость, — проговорил он с прежним почтением, но теперь Моуса уловил в голосе лед. — Вам потребуется жилье, пока не будет отстроен особняк, поэтому я позволил себе найти для вас подходящие покои в Джерна-Тал, где мои слуги и стражники смогут исполнить любую вашу просьбу.

— Как вы добры, — сухо ответил Благословенный.