Кубинский зал

Пришлось нам выйти на холод.

– Это мой адвокат Билл Уайет, – назвал меня Джей.

Старая негритянка кивнула мне, но лицо ее выражало настороженность и отвращение.

– Ладно, пусть будет адвокат. Только зачем он тебе понадобился? Разве ты ждал меня?

– Нет, конечно, – ответил Джей. – А в чем дело? Миссис Джоунз покачала головой:

– Странно, что у тебя под рукой оказался адвокат.

– Мы просто осматривали здание, – объяснил я.

– Ты знал, что я приеду? – требовательно спросила миссис Джоунз. – Небось этот Поппи тебя предупредил!

Джей наморщил лоб.

– Чем могу быть вам полезен, миссис Джоунз? Поверьте, мне очень жаль, что с Хершелом случилась такая беда. Утром я послал…

Она с горечью помахала пальцем перед его носом.

– Со мной эти штучки не пройдут, Джей Рейни, – заявила она. – Я приехала, чтобы сказать тебе – ты должен что-то сделать.

– Что, например?

– Ты должен что-то сделать для его семьи. – Ее глаза, желтые от старости, не мигая, смотрели на Джея. – Хершел сорок лет работал на твоих родных.

– Я знаю, – сказал Джей.

– Когда у твоих родителей возникли проблемы, он один тянул вашу ферму на своем горбу. И продолжал работать, когда твой отец заболел. И когда он умер – тоже. Ты ведь почти не жил там и не знаешь, каково это было!

– Да.

– Значит, теперь ты должен что-то сделать.

– Вы имеете в виду деньги.

– Их я и имею в виду. Деньги! Хершел был нашим единственным кормильцем. – Она с неодобрением покосилась на меня – постороннего белого, который узнал что-то, не предназначенное для его ушей. – Ты ведь знаешь моих мальчиков, Роберта и Тайри; у них теперь свои семьи. Они когда-то работали с Хершелом. Но ты не знаешь Томми и его двоюродного брата Гарольда.

Джей молчал.

– Они очень расстроены.

– О'кей. – Джей быстро взглянул на меня, стараясь, чтобы его голос звучал здраво.

– Я сказала – они очень расстроены, а это нехорошо! – Миссис Джоунз топнула ногой. – Они позвонили мне утром и сказали, что узнали новости от жены Тайри, которая наболтала им всяких глупостей, будто ее свекра бросили на улице замерзать, и все такое. Не удивительно, что мальчики ужас как разозлились! Особенно им не понравилось, что врачам со «скорой» пришлось обдувать Хершела горячим воздухом, чтобы оторвать от трактора. – Она с вызовом вздернула подбородок. – Это неуважение, Джей. Это значит, что Хершел умирал и никто, никто не пришел к нему на помощь. Он сидел на морозе один и взывал к Небесам, но ни единая живая душа не знала, что происходит. Никому не было дела, что старый негр умирает в одиночестве и не слышит ни слова утешения. У него было плохое сердце, у Хершела, и от этого он умер, не успев даже пошевелиться. Жена Тайри все рассказала. Она сама очень расстроилась и плакала, и еще она ужас до чего разозлилась! Да-да, она разозлилась, и мальчики разозлились тоже, вот как! Я не собираюсь ничего скрывать, Джей Рейни, – только не в таких делах. Я все скажу как есть. А эти мальчики опасны, и теперь у них есть причина, чтобы сердиться, – вот что я хочу сказать. Никто не подумал о нем, никому не было дела до старого больного негра! Все знали только одно: Хершел всегда делает, что ему велят, хотя бы на улице мороз трещал. А твой отец, Джей Рейни, он никогда не платил ему за социальное страхование, вот почему Хершел до сих пор работал. И вот почему он в конце концов умер. Семидесятитрехлетнему старику нельзя было работать на таком холоде; вот почему его родные – все мы – очень расстроены. Ты слышишь меня, Джей Рейни? Мы все ужасно расстроены. Взять хотя бы Гарольда – он всегда так уважал Хершела! Теперь Гарольд стал важным человеком, у него тут в городе свой клуб или что-то такое, и у него у самого есть деньги и работники, так что на твоем месте я бы не стала слишком сердить этого мальчика. Он слышал обо всем, что случилось, и я уверена, что теперь он просто кипит. У него всегда был характер – что твой порох; из-за него он может всяких дел наделать – уже наделал. Нет, я не буду всего рассказывать, скажу только, что он вышел из тюрьмы пять лет назад, и я подозреваю, что он все-таки был немножко виноват, да… Страшно подумать, что еще может взбрести ему в башку. Не-ет, этот мальчик взаправду опасный, я всегда это говорила.

Она поджала губы, отчего наивная театральность ее монолога сразу стала и очевидной, и странно убедительной.

– Так вот, Джей Рейни, – продолжила миссис Джоунз, чувствуя, что сумела произвести впечатление, – ты всегда был добр к Хершелу, поэтому я подумала, что должна тебя предупредить. – Миссис Джоунз выдержала небольшую паузу, желая убедиться, что Джей все понял правильно, потом повернулась в мою сторону, словно все сказанное относилось и ко мне. – Я хочу сказать – я не смогу удержать мальчиков, если они что-то задумают. К тому же они давно не мальчики. Они начали жить своим умом лет с четырнадцати – пятнадцати, а теперь они уже взрослые мужчины и живут здесь, в городе. – Она на мгновение отвернулась, и я подумал, уж не высматривает ли она одного из своих «мальчиков» в конце улицы. – Мне говорили – Гарольду очень повезло, что он отделался таким маленьким сроком. Он так сильно избил того мужчину, что…

– Пожалуйста, передайте, гм-м… своим «мальчикам», что мы решим этот вопрос по справедливости, – сказал Джей.

– По справедливости?… Они хотят сто тысяч долларов.

– Это большие деньги, миссис Джоунз.

Она посмотрела на меня, и ее глаза потемнели.

– Скажите ему, мистер Уайет.

– Что я должен ему сказать?

– Скажите ему, что никакие это не большие деньги. Даже старая черная женщина это понимает. Есть много всяких вещей, которые обходятся гораздо дороже. Самые пустяковые проблемы – и то обходятся дороже.

– Послушайте, миссис Джоунз, – заговорил Джей, – у Хершела было очень больное сердце. Сколько приступов у него уже было? Четыре? Пять? Один раз я сам отвозил его в больницу. А сколько раз я платил за него врачам?…

Миссис Джоунз еще крепче сжала губы и покачала головой:

– Но ведь это ты послал его работать на твоей земле в такую холодину!

– Я просил его об этом на прошлой неделе, пока было достаточно тепло, – упрямо возразил Джей. – Там и работы-то было максимум часа на четыре. Хершел сам откладывал ее до последнего, пока не ударили холода.

Он еще не договорил, а миссис Джоунз уже качала головой.

– Нет. Я помню – Хершел ходил работать на твой участок пять или шесть дней назад. И он все закончил, потому что в тот день он готовил яблочное пюре. В ноябре Хершел всегда собирал падалицу и складывал в погреб, а в начале зимы, когда полевые работы заканчиваются, готовил яблочное пюре. Он всегда так делал – уж я-то знаю; как-никак, я прожила с ним всю свою жизнь. Мой муж никогда не изменял своим привычкам. Раз он готовит яблочное пюре, значит – работа на земле закончилась до весны. В то утро он притащил на кухню пять бушелей яблок, приготовил нож для чистки кожуры и разделочную доску и включил по телевизору спортивный канал. Нет, Джей Рейни, он больше не собирался сгребать никакую землю, да еще в снежный буран, – это я точно говорю.

Джей покачал головой, не соглашаясь с ней.

– Хершел не закончил работу, иначе бы он не оказался там вместе с трактором. Я не был на своем участке почти неделю и…

– Да он сам мне сказал!… – взвизгнула миссис Джоунз. – Хершел несколько раз говорил, что ты постоянно ему звонишь и напоминаешь, как важно закончить все работы к такому-то и такому-то числу, а ему как раз нездоровилось. Я говорила, что раз он болен, ему нельзя работать, но он все равно пошел. Но это было больше недели назад, Джей Рейни! Мой Хершел сделал все, что он тебе обещал. Вчера он перемыл все яблоки, потом спустился в погреб и сказал, что ему нужны еще банки. А потом уехал и не вернулся. Становилось все темнее, и мы ужасно беспокоились, но Хершел так и не вернулся домой, а в четыре утра нам позвонили и сказали, что он умер! Примерз к трактору! Я не знаю, что он там делал, Джей Рейни, но я считаю: раз он взял твой трактор, значит, он делал что-то для тебя!

– Но если, как вы говорите, Хершел уже закончил… – начал Джей и осекся, сообразив, что спорит с памятью мертвеца. – Что ж, хорошо. Я думаю, мы сумеем выработать соглашение, которое всех устроит.

Но я в этом сомневался. Ситуация казалась тупиковой.

– Позвольте задать вам один вопрос, миссис Джоунз, – сказал я. – Просто из любопытства… Вы, случайно, не помните, какую игру смотрел по телевизору ваш муж, когда собирался чистить яблоки? Может быть, «Никсов», или что-то другое?…

Старая негритянка посмотрела на Джея:

– Мне кажется. Джей Рейни, тебе нужно завести другого адвоката.

– Почему?

– Потому что этот пытается говорить вместо меня – вот почему. И делает это неправильно.

– Почему же неправильно?

– Потому что Хершел всегда смотрел, как тог парень. Тайгер Вудз, выбивает мячик далеко-далеко.

Один из зимних турниров по гольфу, сообразил я. Самое начало игры.

– Признаю свою ошибку, – быстро сказал я.

– Признаешь?

– Я думал, это происходило вечером, – сказал я.

– Хершел не стал бы работать вечером. Вы думаете, он совсем спятил? Это было после второго завтрака. – Миссис Джоунз переводила разочарованный взгляд с меня на Джея и обратно. – Почему вы об этом спрашиваете? Лучше я скажу своим мальчикам, что ты готов заплатить эти деньги, Джей Рейни. Я скажу им – ты будешь рад заплатить им сто тысяч. Я скажу им – ты сказал, что это хорошая сумма, справедливая сумма, потому что тебе тоже неприятно, что с Хершелом стряслась такая беда. Вот что я им скажу. Они ждут моего звонка, Джей Рейни. А пока… пока они наблюдают за тобой. Они знают, что это твой дом, Джей Рейни; Поппи дал мне этот адрес, а я сказала им. Понимаешь?… Я скажу им, что ты согласен заплатить, Джей Рейни. Надеюсь, они согласятся взять эти деньги, но я не уверена. Мальчики уже давно меня не слушаются. Теперь они сами по себе – гуляют со своими девочками, катаются в своих автомобилях и занимаются всякими другими делами, а я им больше не указ. – Она застегнула верхнюю пуговицу пальто и подтянула перчатки. – Ну вот, сказала, что хотела. Теперь я, пожалуй, пойду.

И, ничего больше не прибавив, она круто развернулась и зашагала прочь по заснеженному тротуару.

Я повернулся к Джею.

– Это обыкновенное вымогательство, – сказал я. Джей все еще смотрел вслед миссис Джоунз.

– Я обязан что-то сделать, но… Не могу же я расплачиваться за все их несчастья. В конце концов, Хершел должен был только починить дорогу и засыпать ямы и рвы. Я заплатил ему вперед и велел сделать все необходимое, пока стоит теплая погода, потому что выравнивать землю лучше до морозов. Я был уверен, что Хершел все давно закончил. Это ведь была совсем небольшая работа.

– Что он делал так близко к обрыву?

– Понятия не имею. Я вообще не знаю, что он там делал, потому что все следы запорошило снегом. И почему, черт возьми, у трактора была включена задняя передача? Но пусть тебя это не беспокоит, Билл. Это мои проблемы.

Честно говоря, я был рад это слышать.

– Как тебе показался Коулз? – спросил Джей.

– По-моему, неплохой мужик.

– Ты видел его семейные фотографии? Его первая жена – она была настоящая красавица, – сказал Джей. – Мне кажется, он ее очень любил.

Странно было слышать от него эти слова, исполненные глубокого и искреннего сочувствия, и некоторое время мы стояли на крыльце, погрузившись в молчание, в котором, впрочем, не было ни неловкости, ни натянутости. Порой мужчины становятся друзьями буквально за считанные минуты.

Джей посмотрел зачем-то на свои руки и отвернулся. В эти краткие мгновения он казался очень незащищенным и ранимым, и я воспользовался моментом, чтобы присмотреться к нему повнимательнее. При обычных условиях человек напоминает моллюска в раковине – не стоит лицемерить и отрицать это. Каждый из нас носит непроницаемую маску, обращенную ко всему миру; это наш фасад, наша защита, наша броня. Суровое выражение лица, уверенная речь, неприступная манера держаться – вот основные элементы этого фасада, но они отнюдь не всегда отражают подлинный характер существа из плоти и крови, прячущегося внутри крепкой раковины, которая нужна нам, чтобы внушать опасение окружающим противостоять внешним нападениям. Наличие вокруг нас твердой брони не исключает, однако, способности меняться, приспосабливаться к окружающим условиям. Скорее даже наоборот. И все же этот фасад, эта скорлупа никогда не исчезает. Слой за слоем она продолжает нарастать изнутри, слой за слоем отмирает и отшелушивается снаружи, но подрагивающее, студнеобразное существо внутри почти никогда не остается без защиты. Внешность, таким образом, оказывается не столько обманчива, сколько неполна. Что видишь, то и получишь; что не видишь – тоже получишь. Но сейчас Джей сам сбросил свой панцирь, словно ему было все равно, что я увижу и что подумаю.

– Мне кажется, он был без ума от нее, – повторил он. – С тобой было такое? У тебя была женщина, о которой ты постоянно думаешь?

– Я был женат.

– И что?

– Она от меня ушла.

– Ты сказал, что у тебя есть сын.

– Она забрала его с собой. Я не видел его уже… – Я не смог закончить предложение, но не потому, что не знал, сколько времени прошло с того дня, когда я видел Тимоти в последний раз.

Джей открыл рот, но ничего не сказал. По сравнению с тем, каким он был всего полчаса назад, Джей выглядел усталым и обескураженным, словно из него, как из воздушного шарика, вышел весь воздух, и мне вдруг пришло в голову, что я наблюдаю подобную метаморфозу уже в третий раз за сутки. Не далее как вчера вечером в Кубинском зале он выглядел бодрым и энергичным, потом на улице он показался мне подавленным; когда мы вытаскивали трактор, Джей опять излучал энергию, а затем отключился на заднем сиденье джипа.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Нормально. Вот, возьми… – Он протянул мне сложенный листок бумаги, вырванный из блокнота. – Это адрес.

– Какой адрес?

– Адрес ресторана, в котором ты должен встретиться с этим чилийским виноделом. Сегодня в шесть часов.

– Как его имя?

– Марсено или что-то в этом роде.

– Почему бы тебе не встретиться с ним самому? – спросил я. – Мне кажется, эта встреча может оказаться важной.

– Вечером у меня другие дела.

– Более важные чем это?

– Да, более важные, – подтвердил Джей, не глядя на меня.

Возможно, я бы сделал это, возможно – нет. Возможно, было бы разумнее сначала поговорить с Элисон. А возможно, я хотел поговорить с ней в любом случае. В конце концов я остановил такси, двигавшееся в направление городского центра, и назвал водителю адрес стейкхауса, не без труда перекричав настроенное на канал новостей радио. Крякнув, таксист тронул машину с места. Начался дождь, вода потоками стекала по окнам, а небо сделалось по-зимнему пустым и темным. Откинувшись на спинку сиденья, я смотрел, как за стеклами проносятся размытые очертания Нижнего Манхэттена. Казалось, будто я плыву в мутных волнах бессмысленной информации, захлестывающих меня со всех сторон, и хотя мне по силам разглядеть каждую отдельную каплю, их общее значение ускользает от меня.

Эта мысль заставила меня повнимательнее взглянуть на листок бумаги, который дал мне Джей. Адрес ресторана был написан сильно наклоненными печатными буквами, но гораздо больше заинтересовала меня сама бумага. Как я уже заметил раньше, это был лист из отрывного бизнес-блокнота. Перевернув его, я окончательно убедился в этом, увидев на обратной стороне напечатанные типографским способом слова: «Сохранность – надежность – своевременная до…». Интересно, что это было? Чем таким особенным пользовался Джей, что требовало сохранности, надежности и своевременной доставки?

Через пятнадцать минут я уже сидел за столиком № 17 и листал дежурное меню.

Элисон появилась после того, как меня обслужили. Как и всегда, у нее в руке была планшетка с пружинным зажимом.

– Привет, мистер адвокат для особых случаев! – Встав рядом со мной, она легко коснулась моего плеча кончиком пальца. – И чем вы, мальчики, занимались всю ночь?

– Разве Джей тебе не сказал?

– Он мне даже не звонил. – Он слегка пожала плечами. – Ну так как?…

– Я, право, не знаю… – начал я. – Это его дела, и…

– Но мне-то ты можешь сказать!

– Мы ездили смотреть его землю.

– И все?!

Я поднял руки:

– Именно так.

Похоже, мой ответ не особенно понравился Элисон.

– И во сколько ты вернулся домой? – спросила она.

– Джей высадил меня у моего дома около пяти, – честно ответил я. – Послушай, Элисон, ты обещала включить меня в список посетителей Кубинского зала, или как там это у вас делается. Я хочу побывать на вашем шоу.

Она огляделась по сторонам, не подслушивает ли кто нас.

– Я помню. Я все сделаю, Билл, как и обещала.

– И когда это будет?

– Не могу сказать. Ты и сам, наверное, уже заметил, что у нас нет твердого расписания.

– Я заметил, что вы устраиваете представление не реже одного раза в месяц.

– Все зависит от Ха – когда он будет готов.

– Но почему все зависит от Ха?

– Потому что Ха – наш главный артист, наша суперзвезда. Впрочем, непосвященные об этом не знают.

– Артист? Но что он делает?

– В свое время узнаешь.

Я вспомнил, как он разворачивал белую ткань, вспомнил блеск спрятанных внутри инструментов.

– Кстати, Фрэнк Синатра никогда не владел этим рестораном.

– О, я знаю. Липпер говорит это… просто так. Значит, ты проверил?…

– Да, я проверил.

– Старина Липпер – известный выдумщик.

– Между прочим, старина Липпер тоже не является владельцем ресторана.

– Не может быть! – воскликнула Элисон.

– Как ни странно, но это так.

– Но он владеет этим зданием, Билл, я знаю!

– Зданием по этому адресу владеет какое-то открытое акционерное общество. Скорее всего, Липпер арендует его на основе какого-то долгосрочного договора.

– Значит, Липпер не собственник, а арендатор?

– Похоже на то. Элисон вздохнула.

– Однажды я просила его дать мне процент в прибыли, но он мне отказал. И знаешь что?… – Она наклонилась ниже, и я увидел, как крепко она прикусила нижнюю губу. – Ведь это мой ресторан, Билл. Я им управляю, я принимаю решения, благодаря мне он не просто работает, но и приносит деньги. Липпер ничего не делает – он только каждый месяц получает бухгалтерские отчеты и приезжает сюда со своей сиделкой, чтобы выпить на дармовщинку. А я тут за него надрываюсь/…

Одна из официанток сделала Элисон какой-то знак.

– Я сейчас вернусь, – сказала она. – Похоже, у нас опять проблемы с рыбными блюдами.

Я проводил ее взглядом. Вопрос о том, кто является владельцем собственности, всегда бывает довольно сложным. А в случае со стейкхаусом ситуация была и вовсе запутанной. У здания был законный собственник – публичная компания; официальный владелец (таковым, во всяком случае, провозглашал себя Липпер) и фактический хозяин – Элисон, на стороне которой было моральное право. Подобные вещи, впрочем, случаются достаточно часто; каждый, кто занимается недвижимостью, рано или поздно оказывается вовлечен в мир межличностных отношений, где за каждым решением скрывается весьма сложная подоплека, включающая смерть, развод, болезнь, глупость, жадность, горе, неверность – словом, все, что угодно. Все, что только есть в человеческой душе, может быть выражено через самую обыкновенную кучу уложенных в определенном порядке кирпичей и раствора. Или, если посмотреть на дело с другой стороны, за каждым домом всегда стоит своя история. Я хорошо помню, как в первый год моей практической работы ко мне явился грязноватый коротышка-пуэрториканец, который для такого случая раздобыл где-то приличную рубашку, хотя и без галстука. Собственно говоря, он пришел не ко мне – он пришел в фирму, потому что ему был нужен совет, а старшие коллеги и партнеры просто «скинули» его мне как нечто не стоящее их драгоценного времени и усилий. Поначалу и я пришел к аналогичному заключению, однако уже через несколько минут мне стало ясно, что я ошибся. Пуэрториканец сказал, что пришел сюда, а не к местному адвокату в Квинсе, потому что хотел, чтобы его дела были урегулированы без шума и в точном соответствии с законом. Иными словами (хотя это и не было произнесено вслух), мой клиент нуждался в своего рода «культурной протекции» уважаемой и солидной фирмы, где работают евреи и «белая кость» [18]. Пуэрториканец умирал от рака простаты и вынужден был торопиться. Как выяснилось, он владел тремя многоквартирными домами, мастерской по покраске автомобилей, гаражом, фирмой по чистке водоотстойников на Лонг-Айленде, половиной акций заправочной станции и еще кое-каким имуществом. В США он приехал в 1962 году и, вступив в профсоюз, некоторое время работал маляром. «Я прожил здесь три года, – рассказывал он, – и однажды спросил своего приятеля, владевшего небольшой закусочной, что он делает с деньгами, которые зарабатывает. Он ответил – покупаю кирпичи. Зачем, удивился я. Затем, ответил он, что кирпичи всегда растут лучше, чем капитал. Как так? А так: кирпичи приносят гораздо больший процент, чем деньги».

И вот теперь он умирал, и ему нужно было избавиться от собственности до того, как его семья начнет ссориться из-за наследства, что могло существенно обесценить его имущество. Положение осложнялось тем, что, кроме жены и двух сыновей, у него было еще четверо незаконнорожденных детей от внебрачных связей с тремя разными женщинами. Законная жена ничего не знала о его похождениях; точно так же все три любовницы не подозревали о существовании друг друга. Одной из них, как он признался в перерыве между двумя приступами кашля, была девчонка из кордебалета «Рокеттс», с которой он познакомился лет тридцать назад, когда был совсем молодым guapo [19] «с красивой шевелюрой». С тех пор его любовница дважды побывала замужем и дважды развелась и жила теперь в крошечной квартирке в Бруклине. «Ах, если б ты только знал, – сказал он, и его глаза заблестели от воспоминаний, – как эта девчонка умела трахаться! Я чуть член себе не сломал!»

Его отношения с другой женщиной были несколько более продолжительными. Их ребенок появился на свет с врожденным пороком сердца и должен был всю жизнь избегать сколько-нибудь существенных физических нагрузок. Пятнадцать лет, сказал мой клиент, его любовница самоотверженно заботилась о нем и никогда не жаловалась. Потом он вдруг заплакал. «Мой сын ни разу не играл в бейсбол, ни разу не плавал в море». В конце концов ему удалось устроить так, чтобы его двоюродный брат женился на этой женщине и стал его сыну приемным отцом. И как ни странно, все получилось на редкость удачно. «Это самое лучшее, что я сделал в жизни», – сказал он.

Как я понял из дальнейшего, мой клиент хотел продать собственность, чтобы обеспечить своих незаконнорожденных детей. Стоимость его движимого и недвижимого имущества приближалась, по его оценке, к двенадцати миллионам, и я, самодовольный юнец, который все еще полагал, что закон именно таков, каким его преподают в юридическом колледже, пообещал разобраться в деле и подготовить необходимые бумаги. Что я и сделал. Как оказалось, имущество стоило не двенадцать, а все девятнадцать миллионов. Мой клиент умер через две недели после того, как были готовы документы. Подписывал он их уже в больнице – с трубками аппарата искусственного дыхания в носу – в промежутке между двумя уколами морфина.

Или еще один случай, когда ворочавший миллиардами застройщик и владелец недвижимости приобрел изысканный старый отель неподалеку от Публичной библиотеки. Он истратил сто шестнадцать миллионов на его перестройку и переоборудование, и все только для того, чтобы – вкатив в вестибюль по специальному пандусу свою прикованную к инвалидной коляске мать – объявить ей, что этот отель принадлежит ему. Вся его головокружительная карьера была лишь средством доказать матери, что он что-то собой представляет, – так сказала мне его жена, прекрасно сложенная молодая женщина с безупречной, подозрительно похожей на настоящую грудью, с которой я разговорился на прогулочном теплоходе, курсировавшем по проливу Лонг-Айленд-Саунд. У миллионера она была уже третьей, и до «смены караула» ей оставалось еще года два. Мне она показалась славным, но слабым человеком; вся ее красота не могла ей помочь, ибо привлекала только мужчин, желавших уложить ее в постель. Допив коктейль, она внезапно выбросила в океан оставшийся на дне лед и ломтик лимона, потом швырнула в волны бокал и, повернув ко мне свое красивое лицо, сказала с ожесточением и горечью: «Он все делает ради матери, хотя на самом деле он ее ненавидит». Я только кивнул. «Почему он не хочет завести детей? – спросила она. – Я только этого и хочу».

Через год ее место заняла другая женщина. Когда переоборудование отеля было завершено, меня пригласили на церемонию открытия, и я заметил – не мог не заметить, – что, пока перерезали красную ленточку, мать нового владельца безмятежно спала в своем мягком инвалидном кресле, зажав между костлявыми коленями трость и открыв рот, так что всем присутствующим и корреспондентам были хороши видны ее вставные челюсти.

Слегка покачивая бедрами, к моему столику снова подошла Элисон.

– Все думают, что рыба – это просто, – сказала она. – Никто не хочет подумать о том, что ловят ее одни, покупают другие, готовят третьи… – Она устало опустилась на стул. – Может, поручить Ха присмотреть за рыбой вместо меня?

– Почему именно Ха?

– Он в ней отлично разбирается.

Но рыбная тема меня не привлекала. Куда больше меня интересовали события прошлого вечера и ночи.

– Скажи, Элисон, что еще ты знаешь о Джее? Где его офис, чем он занимается?

Элисон перевела дух:

– Я не знаю, где его офис.

– Он никогда тебе не рассказывал?

– Кажется, он говорил что-то насчет строительного бизнеса.

– Куда ты звонишь, если он нужен тебе днем? По какому номеру?

Она подавленно улыбнулась:

– Я ему не звоню.

– Не звонишь?

– Нет. Разве это не странно?

– Значит, Джей звонит тебе?

– Да.

– Ты была когда-нибудь у него дома?

– Нет.

– Ты знаешь, где он живет?

– Нет.

– Есть у тебя хоть один его телефонный номер?

– Нет.

– Нет?

– Стыдно признаться, но он так и не дал мне свой номер.

– То есть домашнего телефона у тебя нет?

– Нет.

– А служебный? Мобильный? Я абсолютной уверен, что у него есть мобильный телефон.

Элисон машинально чертила на своей планшетке какие-то каракули.

– Иногда мне кажется, что я вовсе ему не нравлюсь.

– Почему тебе это кажется? Потому что Джей ничего о себе не рассказывает? А ты пробовала поискать в Интернете?

– Разумеется, пробовала, но ничего не нашла.

– То есть он сам звонит тебе и предлагает встретиться?

– Как правило – да.

– Хотел бы я знать, что сталось с кодексом выживания крутой нью-йоркской девчонки!

– Ох, Билл, я обо всем забыла.

– И чем вы занимаетесь вдвоем? Прости, что я спрашиваю, но мне очень хочется разобраться, что он собой представляет, этот парень.

– Он звонит мне сюда, в ресторан. Потом мы встречаемся – здесь или у меня на квартире.

– А потом?

– Ты сам знаешь, что бывает потом.

– И все-таки?

– Обычно мы… развлекаемся, потом я готовлю ему что-нибудь перекусить.

– Значит, это происходит не ночью?

По лицу Элисон я видел, что она не ожидала такого вопроса.

– Обычно нет…

– А когда?

– Часа в три, в четыре, когда в ресторане почти не бывает посетителей.

– Вы никогда не ужинали вместе?

– Очень редко, – призналась она. – Джей говорит – ему нравится встречаться со мной в моей квартире.

– И ты миришься с этим, потому что…

Элисон снова прикусила губу и опустила взгляд, потом порылась в сумочке и достала сигарету. Я понимал ее состояние – своими вопросами я загонял ее в угол, но отступать я не собирался.

– Эти… визиты, они ведь продолжаются недолго, да? Час, полтора – сколько?…

– Да, – сказала она тихо. – Ну и что?

– Это немного. Особенно для настоящего романтического свидания.

– Ты мне говоришь?…

– Скажи, Элисон, не было ли так, что Джей сначала действует энергично, а потом вдруг… скисает?

– Да! Именно так и было в последний раз, когда… – Элисон не договорила. Подняв голову, она смотрела на ворвавшегося в зал полного мужчину в белом халате и фартуке. Я узнал его – это был ресторанный шеф-повар.

– Я этого не вынесу! – выкрикнул он. – Опять эта чертова рыба!

– Хочешь, чтобы я сама посмотрела? – спросила Элисон.

– Это не рыба, а дрянь! Самое настоящее оскорбление! Твой оптовик мошенник, Элисон. Он поставляет настоящее дерьмо – мол, нате, жуйте мое драгоценное дерьмо! – И, круто развернувшись, повар исчез в кухне.

Элисон встала:

– Хочешь посмотреть, с чем мне приходится возиться чуть не каждый день?

Я прошел за ней сквозь открывающуюся в обе стороны дверь с маленьким окошком, мимо длинных разделочных столов и транспортера. Маленький мексиканец окатывал пол водой из шланга. Шеф-повар уже поджидал нас. Перед ним на длинном мокром лотке лежала обезглавленная рыбина трех футов длиной; мне показалось, что это – желтоперый тунец. Кто-то уже пытался его чистить.

– Я не собираюсь есть всякую дрянь! – с жаром воскликнул повар. – Вот, смотрите!

Рыба была разрезана вдоль, и он приподнял верхнюю половину. Обнажилось розовое мясо. В толще его мы увидели молочно-белую червеобразную трубку с карандаш толщиной не меньше полутора футов длиной. Повар тронул ее ножом, и трубка начала сокращаться и корчиться.

– О'кей, я вижу, – сказала Элисон. – Я сегодня же позвоню… – Она повернулась ко мне. – Вот с чем приходится иметь дело!