Джин Грин - Неприкасаемый

Наши люди из международного подпольного синдиката покупают его в десять раз дешевле, чем он стоит на черном рынке, и прячут в изумительном тайнике — пустотелых рогах коров и другого крупного рогатого скота и перегоняют этот скот через границу! Из Гонконга наш человек привез тридцать килограммов героина. Из Бирмы наши люди должны прибыть со дня на день. В Сингапуре при таинственных обстоятельствах утонул тот строптивый малаец, который не хотел, чтобы его синдикат работал с нами.

Лот усмехнулся и отпил из стакана. Сильные руки китайца творили чудеса. Он чувствовал, как в его большое и сильное, но уставшее во время дневного боя тело вливается новая энергия.

— Вообще говоря, после прошлогодней кампании полиции тринадцати стран Юго-Восточной Азии против торговли наркотиками дела у нас всюду на подъеме. Цена опиума на черном рынке в десять раз выше государственной цены.

— Что сообщает Чарли Чинк из Нью-Йорка?

— Мой высокоуважаемый соотечественник мистер Чинк сообщает, что новый комиссар США по наркотикам Генри Л. Джиордано усилил гонения на контрабандистов. На него сильно жмет генеральный прокурор Роберт Кеннеди.

— Опять это клан Кеннеди! — глухо проворчал Лот. — Передайте Чинку, чтобы он вовремя уплатил ежемесячные взносы нашим людям в полиции и судебном аппарате Нью-Йорка и других городов, особенно в отделе по борьбе с продажей наркотиков. Обещайте щедро заплатить им за передачу в наши руки наркотиков, конфискованных у наших конкурентов, — у Красавчика Пирелли, например. Пусть Чинк продолжает подбирать ключик к самому начальнику полиции Нью-Йорка Говарду Лери.

— Будет сделано, сэр! Несмотря на потуги властей, люди мистера Чинка легко сбывают товар среди все растущего числа молодежи и даже школьников. За последние три месяца мистер Чинк выручил почти полмиллиона долларов, продавая опиум в среднем по тридцать пять долларов за унцию.

— Хорошие новости, Чжоу! — сказал Лот. — Полмиллиона за голубой дым опиумных трубок — это совсем неплохо. А теперь выкладывай плохие — ты всегда их оставляешь на десерт, и я по твоему тону чувствую, что сегодня не будет никакого исключения из твоего правила.

— Да, хозяин, вы не ошиблись. Наши люди, пробиравшиеся из Таиланда, вновь были ограблены «зелеными беретами» капитана Битюка. Кроме того, этот Чак Битюк обложил тяжелым налогом крестьян в своем районе, которые продавали опиум нам.

— Я уже принял меры. Мне жаль этого Битюка. Мне жаль любого, кто дерзнет пойти против меня, обмануть меня…

Повернувшись на спину, Лот испытующе заглянул в полуоткрытые веками, непроницаемые глаза Чжоу.

С Чжоу Лот познакомился еще более десяти лет назад, когда ЦРУ командировало его в Северную Бирму для связи с бежавшими туда и осевшими там чанкайшистскими войсками. Там он без особого удивления увидел, что офицеры разложившейся армии генералиссимуса Чан Кай-ши не столько воевали с китайскими коммунистами, сколько богатели, выращивая опиум на захваченной бирманской земле. Тогда-то Лот и сделал первые шаги в своей тайной карьере крупного торговца наркотиками. В Бирме Чжоу долго оставался главным представителем Лота, пока тот использовал свои командировки от ЦРУ по странам Юго-Восточной Азии. Обеспечив производственную базу и хитроумные подпольные конвейеры по пересылке опиума, Лот вовлек целый ряд ключевых работников ЦРУ в это прибыльное дело, а затем не без их помощи вошел анонимным компаньоном в «Коза Ностру» в Соединенных Штатах, стал одним из воротил подпольного синдиката по продаже наркотиков, и влияние его как в США, так и в Азии быстро росло. По его заданию Чжоу нащупывал теперь через Гонконг связи с торговцами опиумом в Китае. Лот был уверен, что сможет заработать миллионы на китайском опиумном рынке.[102]

Постепенно Лот надеялся проникнуть во все двадцать четыре «семейства» «Коза Ностры», занять достойное его место в верховном органе Мафии — «комиссии», быть может, чем черт не шутит, стать даже ее боссом — в последние годы «комиссия» придерживалась принципа коллективного руководства. Для этого он не столько развивал свои нелегальные предприятия (торговлю наркотиками, букмекерство, ростовщичество, игорные дома в «вольном городе» Лас-Вегасе), сколько расширял свой легальный сектор — производство ЭВМ в фирме «Поджер и Кo », скупал акции ракетных заводов и заводов техники особой секретности, перекачивал капитал, поступающий от темных дел, в респектабельный бизнес. Он видел перед собой ослепительные перспективы. Но сначала надо было любой ценой обезопасить свой тыл, покончить с тем делом в России..

— Повернитесь, сэр, на спину, пожалуйста!

В эту минуту зазвонил телефон. Китаец поднял трубку. Дежурный телефонист на коммутаторе Баткэта попросил передать трубку майору Лоту. Срочный звонок от мистера Мерчэнта из Сайгона.

— Мистер Мерчэнт! — весело сказал Лот, хватая трубку с блоком шифровки-дешифровки. — Хэлло! Добро пожаловать, сэр! Каким ветром вас занесло в этот последний оплот свободы в Азии?!

— Хэлло, майор! Я утром прилетел с Формозы. Небольшое турне по заданию наших друзей. Слушайте меня внимательно. Только что узнал, что во время боевой операции погиб капитан Битюк.

— Какая потеря! — сокрушенно покачал головой Лот. — Чак всегда был слишком горяч.

— В связи с этим вам придется принять весь его район. Таким образом, вы становитесь нашим полномочным представителем во всей этой стране.

— Благодарю за доверие, сэр!

— Это еще не все. Готовьте себе замену. Человек вашего калибра нам нужен в Штатах. Кстати, вопрос о вашем вояже в Россию почти решен. В этом нам помогла Ширли, которая хочет во что бы то ни стало перевести известное вам лицо в более цивилизованное и безопасное место на планете. Отныне он будет прикомандирован к «фирме».

— Вы волшебник, сэр!

— Кстати, я говорю с вами со второго этажа нашего посольства. Улавливаете?

— Еще бы, сэр! Привет ребятам! — На втором этаже посольства США в Сайгоне размещался штаб ЦРУ во Вьетнаме, который через «Группу совместных исследований» руководил специальными войсками.

— Я узнал здесь, что ваша фамилия, майор, занесена в очередной список производства офицеров. В этом помог генерал Трой Мидлборо. Так что скоро я поздравлю вас с «серебряными листьями» подполковника.

— Сэр, я… я не знаю, как вас благодарить!

— А я вам подскажу. Капитан Битюк погиб, так и не выполнив важную операцию, которую мы ему поручили. Эту операцию должны теперь выполнить вы. Детали я сообщу вам при личной встрече, как только вы сможете прилететь в Сайгон, отель «Каравелла».

— Сэр, я вылечу в Сайгон завтра утром.

— Итак, до завтра, майор!

Мерчэнт бросил трубку.

Лот встал и потянулся, играя гипертрофированными мускулами, улыбаясь торжествующей улыбкой. Медленно, со смаком допил виски «На скалах». Его загорелая кожа, умащенная маслами, лоснилась. Усталость после массажа как рукой сняло.

— А все-таки, Чжоу, — сказал он, — жизнь хорошая штука, когда умеешь жить. Я недаром прожил этот день. Так давай же выпьем, Чжоу! Выпьем за того, кто останется здесь за меня моим верным помощником, — за тебя, Чжоу!

— Вы так добры ко мне, хозяин! — кланяясь, произнес китаец. — Я буду и впредь служить вам верой и правдой.

Лот так и не выпил эту порцию виски. Зазвонил телефон.

— Майор Лот слушает! — сказал в трубку Лот, одной рукой завязывая пояс халата, который накинул на него китаец.

— Майор Лот, сэр! Докладывает дежурный офицер капитан Лермонт-Маклеллан. Только что наш радио узел получил шифрограмму от команды А—234. По-видимому, команда вновь контактировала с Ви-Си. Командир команды А—234 первый лейтенант Грин и поспешивший к нему на выручку командир команды А—215 капитан Битюк были тяжело ранены. Капитан Битюк умер, не приходя в сознание. Лейтенант Грин находится, по-видимому, в безнадежном состоянии — у него тяжелое ранение позвоночника, полный паралич. Он все равно что мертвый, сэр. Команда А—234 просит немедленно выслать за лейтенантом вертолет или У—10.

— Капитан! — перебил Лот дежурного офицера. — Сейчас же распорядитесь: мне нужен вертолет «хьюи» и эскорт из звена «фантомов». Вылетаю через двадцать минут.

— Я бы полетел с вами, если бы не дежурство, сэр. Мы с Джином были на одном курсе в Брагге.

— Оставьте при себе ваши розовые сопли! — прорычал Лот.

Он бросил трубку, швырнул в угол комнаты стакан с виски так, что тот разлетелся дождем осколков.

— Чжоу! Тигровый комбинезон, боевую сбрую, оружие — быстро! Мне этот парень позарез нужен живым!

Пятый раунд.

Русская школа бокса

Qualis pater talis filius.[103]

Глава двадцать четвертая.

Молодые гости

Жаркое лето 1965 года Москва проводила в интенсивной международной деятельности, и любознательная московская девушка Инга Николаева каждое утро просыпалась в тревоге: куда же рвануть после завтрака, как бы не прошляпить после обеда и каким бы образом просочиться куда-нибудь вечером?

Традиционный международный кинофестиваль… Джина Лоллобриджида, Лиз Тэйлор и Лиз Сазерленд, все трое в одинаковых платьях, шепча проклятья в адрес коварного Диора, разгуливают по Дворцу съездов, Микеланджело Антониони под руку с Сергеем Бондарчуком бродят по Тверскому бульвару, делясь творческими планами… Уже от этого одного начинала задыхаться чрезвычайно любознательная молодая москвичка Инга Николаева.

А кроме этого: югославская эстрада, выставка Леже, мемориал братьев Знаменских, теннисный цирк Крамера, джаз Бенни Гудмена, чехословацкая полиграфия, итальянские моды, американское медоборудование, венский балет на льду, венгерское станкостроение все это и многое другое «со страшной силой» интересовало любознательную Ингу, а потому она после весенней сессии осталась вариться в этом асфальтово-бензинно-ннкотинно-коньячно-лимонадно-парфюмерно-потном котле и даже думать забыла о пляжах, о волнах, о синих горах.

И вот мы видим Ингу Николаеву в жаркий июльский полдень, идущую в густой толпе по Манежной площади. Рядом с ней тащится Арсений Горинян, студент-дипломник института кинематографии. Инга делает три деловых четких шажка. Горинян — один обреченный. Глаза Инги блестят огоньками немыслимого любопытства. Горинян воздевает свои армянские очи к небу в немом проклятье.

С утра они уже осмотрели выставку Леже (реплики Инги: «Сила, какая сила!»), выставку японских декоративных тканей (реплики Инги: «Фантастика, ну просто фантастика!») и сейчас идут к гостинице «Москва» наблюдать выход кинозвезд (реплики Гориняна: «Зола, лажа, муть»).

Гориняна, который собирается в ближайшие годы потрясти человечество новым, небывалым кино, особенно возмущает совершенно обывательский интерес Инги к кинозвездам, к их туалетам, взглядам, словечкам. Для него кинозвезды лишь материал, глина, пластическая масса. Кроме того, его вообще возмущает образ жизни Инги, ее нестерпимое любопытство и общительность, желание дружить с парнями всей земли.

Вот уже две недели, как отец этой ужасной девушки академик Николаев находился в какой-то таинственной командировке, и прекрасная прохладная квартира в Брюсовском переулке пустует, но вместо того чтобы сидеть в этой квартире с каким-нибудь неглупым человеком, беседовать на отвлеченные философские и морально-этические темы, Инга гоняет все дни по жаре, а к ночи так выматывается, что смотрит на тебя в подъезде совершенно белыми, пустыми глазами.

У входа в гостиницу «Москва» под сморщившимися от жары разноцветными флагами колыхалась густая толпа. Когда Инга и Арсений подошли, в толпе вспыхнули аплодисменты, раздались приветственные возгласы. Инга запрыгала на месте от возбуждения.

— Кто вышел? Лола? Лиз Сазерленд? Касаткина?

Горинян посмотрел поверх голов.

— Да нет. Это буфетчица с седьмого этажа.

— Ах-ах-ах, как остроумно! — язвительно сказала Инга. — Подними-ка меня, товарищ Эйзенштейн.

Это Арсений Горинян сделал с удовольствием.

— Действительно, буфетчица, — обескураженно пробормотала Инга. — Можешь опустить. Ты слышишь? Опусти меня немедленно.

— Вон приближается твоя подруга, — сказал Горинян. — Чем не кинозвезда?

Инга обернулась. По тротуару к ним своей чуть танцующей походкой медленно шла ее однокурсница Тоня Покровская короткая юбка покачивалась на стройных бедрах, на лице блуждала смутная улыбка Девушка шла так, словно была одна в этот час в Охот ном ряду. Лишь иногда она быстро исподлобья взглядывала на своего спутника, высокого молодого мужчину в светло-синем легком костюме, а он-то как раз не отрывал от нее глаз.

— Что это за парень с Тонькой? — удивилась Инга.

— Ты что, не помнишь? — сказал Горинян. — Неделю назад на пляже в Серебряном бору он клеился сначала к тебе, а потом пришла Тоня, и он переключился судовой врач, что ли, Марком, кажется, зовут.

— Ничего он не переключился, — сердито сказала Инга. — Я сама его переключила. Мало мне будущих киногениев…

Тоня подошла к Инге, нежно обняла ее за плечи, поцеловала в щеку и сказала:

— Поздравляю тебя, лапочка.

— С чем? — округлила глаза Инга

— Как это с чем? С днем рождения.

— О господи! — воскликнула Инга. — Держи меня, Арсений! Вот бестолочь, про собственный день рождения забыла.

— Это все любознательность твоя, — ухмыльнулся Арсений.

— А ты о чем думал? — напустилась на него Инга. — Тоже мне кавалер!

— А я откуда знал! — крикнул Арсений. Инга, руки в боки, уставилась на него, он вылупился на нее. Секунду спустя Инга расхохоталась.

— В самом деле, откуда тебе знать? Ведь мы знакомы три недели.

Тоня засмеялась и показала ладошкой на своего спутника, как бы демонстрируя его.

— А вот он уже знает мой день рождения.

— Не самый удачный день вы выбрали, дарлинг! — оправдывался тот. — Подумать только, двадцать девятого февраля.

— Наоборот, — сказала Тоня. — У меня было всего пять дней рождения, значит, мне всего лишь шестой год, а Инге уже двадцать два.

— Терпеть не могу дней рождения! — воскликнула Инга.

— Тем не менее зажимать не полагается, — строго сказал Горинян.

— Можно мне пригласить вас всех в ресторан? — спросил Рубинчик. — Ведь вы бедные студенты, а я богатый врач-путешественник. Идет, ребята?

— Схвачено! — радостно воскликнул будущий Феллини.

— Нет, уж извините, — решительно возразила Инга. — В ресторан мы не пойдем. Горючее ваше, квартира и закуска мои.

— Схвачено! — еще более радостно закричал будущий Эйзенштейн.

В это время в толпе возник шум, аплодисменты, послышались крики «Козаков!», «Табаков!», «Козаков с Табаковым идут», и Инга мгновенно штопором ввинтилась в толпу, а за ней бросилась и Тоня. Парни же с высоты своего роста спокойно могли наблюдать за прохождением выдающихся артистов.

— Мда-а, — протянул Рубинчик, когда артисты скрылись в подземном переходе, — признаться, я разочарован.

— В чем же? — спросил Горинян, глянув на него через плечо. Он не очень-то был ему по душе, этот самоуверенный денди, так ловко втершийся в их компанию на пляже.

— Да в этих артистах, — сказал Рубинчик. — Не совсем в моем вкусе.

— Интеллекта, что ли, маловато на ваш вкус? — с ехидцей спросил Горинян.

— Да нет, я не об этом, — сказал Рубинчик. Девушки тем временем отошли в сторонку и присели на барьер, отделяющий тротуар от проезжей части улицы.

— Инга, тебе он нравится? — спросила Тоня.

— Оба прелесть, — ответила Инга — Козаков — лапа, а Табаков — само совершенство.

— Да я не о них. Скажи, по душе тебе мой новый хвост?

Она показала глазами на Рубинчика, который уже беспокойно озирался по сторонам, разыскивая ее.

Инга внимательно осмотрела Рубинчика.

— А что, звучит, — сказала она. — Сколько ему лет?

— Двадцать восемь, — ответила Тоня. — Он уже четыре года плавает, видел весь мир…

Инга вдруг расхохоталась.

— Тонька, помнишь, как они в Серебряном бору выпендривались, этот Марик и этот… как его… Вася, что ли… Ну, Снежный Человек? Этот все о море, о загранке, а тот все про горы, про ледники. Ну, я просто умирала… А тебе он нравится, да? Только честно.

— Он немного странный, — медленно проговорила Тоня. — Ты знаешь, он сказал мне, что ему пришлось много пережить… Он сказал, что прежде совсем иначе смотрел на мир и…

— Тоня! — крикнул Рубинчик в толпу. — Тоня, где вы?!

— Эй, я здесь! — крикнула Тоня, откинула упавшие на лоб темные волосы и улыбнулась так, что Инга и без слов поняла — Рубинчик ей нравится.

Магнитофон «Сони» крутил диски, исторгая из себя невероятную стереофоническую музыкальную мешанину, свидетельствующую о разносторонних вкусах его хозяйки. За бешеным ритмом «рок-раунд-зи-клок» следовала грустная песенка «На Смоленской дороге», за ней в хриплом фарсовом исполнении «Баллада о сентиментальном боксере»; Жильбер Беко и чемпион романтики Иосиф Кобзон, Армстронг и Эдита Пьеха, Элла и Муслим, и твисты, твисты…

Любопытна, между прочим, история проникновения твиста в советское общество. Если буйный Рок, хамюга парень в кожаной куртке и вытертых джинсах, сразу же был отвергнут и высмеян публично, то бестия Твист оказался более изворотливым. Появившись вначале в полосатом сногсшибательном пиджаке, с толстым слоем порочной парфюмерии на хитром личике, покрутив для разведки чахлыми бедрами, ловчила быстро мимикрировался, расцвел жизнерадостным румянцем, засучил рукава, повел плечами туриста, спортсмена, геолога и, глядишь, отплясывает теперь повсюду, крутит ловким задом, напевая «Трутся спиной медведи о земную ось», «Королеву красоты» и тому подобные невинные песенки.

Гостей в квартире академика Николаева набралось чуть ли не сорок человек. Откуда только набежали? Публика была такая же разношерстная, как и музыка в магнитофоне: университетские девочки и мальчики-интеллектуалы, спортивные ребята из Серебряного бора, были здесь Ингины соседи, три брата, известные уже пианисты, дети знаменитого виолончелиста, был мастер альпинизма душа общества Вася Снежный Человек, был корабельный врач Марк Рубинчик, были также и какие-то совершенно незнакомые Инге люди.

Ежеминутно хлопали входные двери, кто-то исчезал, появлялись новые компании с «горючим», торопливо поздравляли хозяйку и бросались танцевать. Гости сидели в креслах, на подоконниках, кое-кто прямо на полу. Обсуждались кинематографические, литературные и спортивные новости, вспыхивали споры, все говорили разом, и говоруны вроде Васи Снежного Человека приходили в отчаяние — невозможно было овладеть общим вниманием, хоть на минуту «захватить площадку».

Для Инги такие сборища были делом привычным, в такой обстановке она чувствовала себя как рыба в воде, крутилась, вертела юбкой, то лихо танцевала с разными парнями, «заводя» мрачнеющего Гориняна, то шумно и бездарно хозяйничала за столом.

Тоня и Марк Рубинчик между тем стояли у открытого окна и смотрели на зеленое послезакатное небо, разлившееся за ломаным контуром московских крыш.

— Такое освещение, что кажется, будто Москва — приморский город, — проговорил Рубинчик.

— А за Химками начинается океан, — усмехнулась Тоня. — Вас тянет в океан, Марк?

Губы девушки были полуоткрыты, она словно тянулась к этому неведомому океану, а в глазах была грусть.

— До лампочки мне все океаны, когда вы стоите рядом, — сказал Рубинчик, заглядывая ей в лицо.

Девушка снова усмехнулась и не повернулась к нему.

— Где сейчас ваш корабль? — спросила она.

— Сейчас, должно быть, он снялся с Калькутты на Порт-Саид, — сказал Рубинчик.

Тоня усмехнулась, провела ладонью по лбу и прочитала с легким подвывом:

— «Послушай, далеко у озера Чад изысканный бродит жираф…»

— Гумилев? — спросил Рубинчик

— Ого! — сказала она. — Вы, я вижу, и стихи знаете. А в нашей компании посчитали вас за эдакого примитивного модернягу-силовика. Все эти ваши «железки» и «потряски»…

Рубинчик смущенно засмеялся.

— Да нет, я и стихи люблю. Вот, например: «Мы — двух теней скорбящая чета над мрамором божественного гроба, где древняя почиет Красота…»

— Кто это? — удивилась Тоня и повернула наконец к нему свое лицо.

— Это Вячеслав Иванов, — сказал Рубинчик и поднял с подоконника стакан, наполненный темным и прозрачным коньяком «Двин». — Давайте выпьем, Тоня.

— Все как по нотам, — засмеялась Тоня, — сначала стишок, потом коньячок… Специально готовились к сегодняшнему вечеру?

— Напрасно вы считаете меня пошлым, — сказал Рубинчик. — Я действительно, как это говорится, врезался в вас. Может быть, я влюблен в вас, Тоня.

— Вы решительный человек, Марк, — сказала Тоня и вдруг положила свою ладонь на его щеку.

Рубинчик от неожиданности вздрогнул и расплескал коньяк. В это время к парочке подскочила Инга и зашептала, как заговорщик:

— Тонька, приперся Герка. Мрачный как туча. Ищет тебя.

— Кто это Герка? — спросил Рубинчик. — Ваш бывший приятель, Тоня?

— Почему же бывший? — лукаво улыбнулась Тоня.

— Марик, он сумасшедший, — забормотала Инга. — Не связывайся с ним. Кроме того, он самбист.

— Тогда это страшно, — сказал Рубинчик, сужая глаза.

Из толпы танцующих к ним пробрались Герка, широкоплечий мрачноватый парень в белом свитере, и голубоглазый, русоволосый красавец Вася Снежный Человек.

Знакомясь, мрачный Гера очень сильно сжал руку Рубинчику и даже попытался ее слегка подвернуть, но, встретив улыбчивое сопротивление, отпустил руку.

— Привет, Марик, что-то давно тебя не видно, — сказал Вася Снежный Человек.

— Как же давно? — удивился Рубинчик. — Вчера мы с Тоней сидели в «Славянском базаре», а ты был рядом с какой-то девушкой.

— Верно, — хлопнул себя по лбу Снежный Человек. — У меня, старики, все уже перемешалось в этом Содоме. Я, старики, только с высоты три тысячи метров начинаю себя чувствовать человеком. А здесь я просто задыхаюсь. Слушай, Марк, хочешь, я тебя в горы вытащу? Давай плюнем на все и рванем на Али-Бек, а?

— Это вот от Тони зависит, — сказал Рубинчик. — Если она захочет, то и я поеду.

— Тоня, едешь? — взвился Снежный Человек. — Я вас, ребята, обучу глиссировать по леднику. Нет в мире большего наслаждения, чем глиссирование по леднику. Так едем или нет?

Тоня промолчала.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал мрачный Гера и взял ее за руку.

— Вряд ли это получится, — сказал Рубинчик и, улыбнувшись, притронулся к его плечу.

— Что, что? — сощурил глаза мрачный Гера. Возникла напряженная пауза. Инга покусывала губы и шныряла глазами. Вася Снежный Человек недоумевающим взором обводил компанию.

— Ой, посмотрите, кто там идет! — вдруг радостно закричала Инга и свесилась из окна так резко, что подскочивший Горинян схватил ее за ноги.

— Вы только посмотрите, кто там идет внизу! — кричала Инга. — Лева! Лева! Сюда!

Все непроизвольно повернулись к окну и с высоты третьего этажа увидели совершенно непринужденно шествующего кумира молодежи Льва Малахитова[104] со свитой.

Услышав крик Инги, Лева задрал голову, распростер руки и радостно воскликнул:

— Марина! Старушка! Как я рад!

— Я Инга! — крикнула Инга. — Инга, а не Марина. Помните, буфет в Политехническом?

— Еще бы не помнить! Инга! Старушка! — крикнул кумир.

— Лева, поднимайтесь сюда! У нас весело!

— Вот они, женщины моей родной страны! — закричал Малахитов. — Какой номер квартиры?

— Один момент, — сказал Вася Снежный Человек, — сейчас я провожу поэта.

— Вот они, девушки Москвы и Подмосковья! Вот они, истинные ценители поэзии! Вот для кого мы работаем! — разорялся внизу поэт. — Эдик, старикашечка, веди нас. Рон, Пегги, Андрюша, Мила, за мной!

Через минуту знаменитость уже на правах старого друга целовался с Ингой, потрясая сомкнутыми над головой руками, торжественно представляя свою свиту, среди которой были Рон Шуц, одетый в пеструю, до колен, хламиду с огромным жетоном на груди, на котором было крупными буквами написано сверху: «Peace — Мир», пониже «Ron Shutz sparkles in the darkness» («Рон Шуц сверкает во мгле»), а еще ниже мелкими: «I`m an alcocholis, buy me a beer» («Я алкоголик, купи мне пива»); чопорная аспирантка из Норт-Хемптона (графство Сассекс) Пегги Пинчук, автор нашумевшей монографии «От Сумарокова до Малахитова»; известнейший мотогонщик по вертикальной стене и поэт престарелый Андрюша Выстрел; физик-теоретик, Людмила Бруни, популярная в теоретических кругах под именем «Мисс Марьина Роща».

— Что нового, Лева? — спрашивали поэта молодые люди, которые давно уже знали его и любили.

— Ну, что нового, — сказал Лева, — хвастаться особенно нечем, друзья. Вознесенский провалился в Японии, Евтушенко синим пламенем горит на Таити, один лишь я в Париже, как всегда, на «ура». Картина печальная.

Молниеносно сверкнув лукавым зеленым огоньком, глаза его потускнели: видно было, что переживает поэт неудачи своих товарищей.

— А как с Бриджит Бардо? Контакт был? — спросил Вася Снежный Человек.

— Нет, Эдди, — ответил ему Лева. — Звонила мне она в последний день, но у меня уже времени не было.

Молодые гости невежливо расхохотались. Поэт нахмурился.

— Ну, братцы, если уж вы даже этому не верите, то о чем же нам с вами разговаривать!

Гордо подняв вихрастую голову, шепча «нет пророка в своем отечестве», он направился к пиршественному столу.

Веселье продолжалось с новой силой. Присутствие знаменитости словно подлило масла в огонь.

К двенадцати часам ночи случилось то, чего больше всего боялся Арсений Горинян: вернулся хозяин квартиры академик Николаев. Он открыл дверь своим ключом, поставил в прихожей чемодан и вошел в полутемную гостиную, где оглушительно гремела музыка и мелькали незнакомые ему юные тени.

Академик отличался моложавым спортивным складом, седина его в полутьме была не видна, и поэтому на него никто не обратил внимания. Некоторое время он слонялся среди гостей, пытаясь обнаружить свою дочь и вручить ей букет горных тюльпанов, привезенных издалека, а потом остановился возле группы парней и девушек, в центре которой разглагольствовал Арсений Горинян.

Горинян как раз заканчивал разгром нового фильма Антониони, когда Инга вдруг заметила среди слушателей знакомую фигуру, курящую по-матросски — в кулак.

— Папка! — крякнула она, ринулась и зарылась головой в душистые прохладные тюльпаны.

— Отец! Отец приехал! Конь прискакал! — пронеслось по комнатам, и по меньшей мере половину гостей как ветром сдуло, хотя никаких, собственно говоря, оснований для бегства у них не было, просто сработал естественный рефлекс.

Впрочем, и у оставшихся был довольно смущенный вид, когда Инга зажгла свет и все увидели загорелого рослого мужчину с букетом в руках. Горинян стоял с открытым ртом, мрачный Гера смотрел, как медведь из берлоги, Вася Снежный Человек тренькал на одной струне, Лева Малахитов сдувал пылинки с плеч Людмилы Бруни и Пегги Пинчук, а Марк Рубинчик растерянно чиркал своей шикарной зажигалкой «ронсон», словно забыв о сигарете, торчащей у него в зубах.

— Что за паника? — молодо воскликнул академик. — Немедленно налить бокалы!

Жарким июльским утром по Сокольническому кругу плелись два американца в серых переливающихся «тропикалях» с эмблемой выставки медоборудования США: маленький пузатый Джек Цадкин, заведующий пресс-центром, и жилистый, похожий на вышедшего в отставку скакового жеребца доктор Лестер Бивер, консультант отдела анестезиологии.

— Стыд для вы, господин Цадкин, — мямлил по-русски доктор Бивер. — Почему вы не взять я на гостиница восемь часов утро остро?

— Потому что я был уверен, что вы еще дрыхнете. господин Бивер, — щеголяя своим идеальным русским, ответил Джек Цадкин.

— Стыд для вы, — обливаясь потом, канючил доктор Бивер. — Я никогда спать длинно…

Американцы остановились, посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Но все-таки признайтесь, Джек, что я делаю успех, — сказал доктор Бивер.

— Определенно, Лестер! — весело воскликнул Цадкин. — Вам уже пора читать Достоевского в оригинале.

Они вошли в стеклянный павильон, настолько прогретый солнцем, что казалось, будто воздух в нем уплотнился и его можно резать на куски, как какое-нибудь желе. Цадкин сел к пластмассовому столику и сказал Биверу:

— Попробуйте-ка сами заказать пиво.

— Вы меня унижаете, Джек, — сказал Бивер. — Вчера в вашем присутствии я заказал целый обед и поговорил с официантом о баскетболе.

Он бодро подошел к буфетчице и сказал:

— Шу-уотч-ка, дать сейчас два пиво, плиз.

Шурочка несколько мгновений остекленело смотрела на него, а потом сказала очень отчетливо и старательно:

— With pleasure, old fellow.[105]

Цадкин за столиком хохотал как безумный.

Американцы подняли пузатые пол-литровые кружки, к которым они уже привыкли за две недели жизни в лесопарке Сокольники.

— Пиво они умеют делать. — чмокнув, сказал Джек Цадкин.

— Делать умеют, но не умеют консервировать, — сказал Бивер. — Русское пиво можно пить только в свежем виде, тогда как датское, например, чем старше, тем лучше.

— Ну, а что о водке, Лестер?

— Видите ли, Джек, о водке у меня есть собственная теория… — оживившись, начал Бивер, но прервался, увидев за стеклом атлетическую фигуру молодого американца, деловито идущего в сторону выставки.

— Что это за парень, Джек? — спросил он, мотнув головой в сторону атлета. — Какой-то он странный. За все две недели нашей работы я видел его раза три, не больше.

Цадкин сдержанно улыбнулся.

— Это Евгений Гринев. Он приписан к нашему пресс-центру.

— Я вам говорю, что видел его на выставке раза три, не больше, — повторил Бивер.

Цадкин осторожно осмотрелся: кафе было пусто. Шурочка, шевеля губами, читала толстый роман.

— Неужели вы не понимаете, Лестер, что это за птица? — тихо сказал Цадкин. — Когда в Штатах его зачислили в мой персонал, я попытался выяснить его медицинскую квалификацию, узнать, где он работал прежде, и тогда мне позвонили из одного правительственного учреждения и посоветовали быть не слишком любопытным. «Этот славный парень окончил медицинский факультет Колумбийского университета, служил в армии, вот все, что вам нужно знать о нем, мистер Цадкин», — сказали мне.