Ничего, кроме настоящего

      Сейчас всё это нужно было повторить здесь, перед ними. Я постарался войти в тот атмосферик. Прикрыл глаза, стал перебирать струны. Тихонько, очень тихонько.
      Ты поставишь цветы в тишину и они рассмеются,
      Это будет ответом на непрозвучавший вопрос,
      Ты поймёшь, что стеклянные письма не бьются
      В Стране Виниловых Грёз.
 
      У нас с ней хорошо, с самого начала хорошо. Странно… У меня так в первый раз в жизни. Ни с кем из девушек я не был настолько близок. Потому и пишется такое…
      И поющие травы в ритме мелодий молчанья
      И мягкие волны упавших на плечи волос,
      Мы из-за холмов тайком подсмотрим венчанье
      Двух сумасшедших в Стране Виниловых Грёз.
 
      Откуда это берётся? А кто его знает? Странно вот так петь им то, что написано только для неё. Что за народ музыканты – эксгибиционисты чёртовы! Или, и того хуже – ведь я украл, не успев подарить. Она этого ещё не слышала…
      А в небе, небрежно латаном облаками,
      Не видно и следа давно отбуянивших гроз,
      Ты станешь моей мелодией под ветвями
      Уснувших деревьев в Стране Виниловых Грёз.
 
      Я допел вокальное соло фальцетом и взял последний аккорд. Только после этого открыл глаза. Они сидели молча, и говорить никому не хотелось. Я нарушил молчание первым:
      – Ну что? Подходит?
      Ответом мне было молчание, которое нарушил Палыч, выразив общую мысль одним словом:
      – Пиздец!
      – И мне так показалось! – обрадовался я. – Ну так что, делаем её?
      – Спрашиваешь! Это же охренительная вещь! Это ты для Наташки расстарался?
      – Угу!
      – Молоток! Клёво тебя протащило!
      И мы ринулись ваять вещицу. Всё строилось само собой, находились необходимые ходы в аранжировке, вырисовывалась структура. Через пару дней баллада была готова. Мы проиграли её от начала до конца.
      Батькович высказался:
      – Лед Зеппелин, да и только!
      – А почему виниловые грёзы? – поинтересовался Палыч.
      – Ну, понимаешь… Винил – это материал, из которого изготавливают пластинки. Музыка и всё такое… По ассоциации. А мы с
      Наткой в этой музыке существуем. Понятно? По-другому сложно объяснить…
      На следующий день я принёс текст для антинаркоманской песни.
      Тогда, не будучи знакомым ни с одним наркоманом, не столкнувшись с этим явлением ни разу в жизни, я просто твёрдо следовал книжным и газетным штампам на тему: "Наркотики – это зло!". Поэтому и текст получился несколько прокламационным.
      Паша сочинил забойный рифф а-ля Deep Purple, и песня была готова.
      Нельзя сказать, чтобы это было сильное произведение, но тогда мы были в восторге. Мы цокали языками, восторженно трясли патлами, я в пиковые моменты исполнения выгибался в мостик. Вскоре это прошло.
      Как детский насморк. Слабые вещи у нас вообще долго не приживались.
      А поскольку сильных было очень мало, мы получали дополнительный стимул к экспериментам и поиску.
      В условленный день заявился папик. Мы должны были похвастаться своими успехами и показать, что он не зря разорился на аренду
      "клавишей". Папик приняв значительный вид, устроился в "красном углу" и приготовился внимать. Палыч дал счёт и мы попёрли. На протяжении всего времени прослушивания Анатолий помахивал в воздухе пальцами, важно надувал щёки – изо всех сил "давал из себя главного". А кроме того, старался поучаствовать в творческом процессе:
      – Ребята, а можно слова "глоток свободы или глоток вина" поменять на слова "глоток свободы и ни глотка вина"? Акция-то против алкоголя!
      Я упорно старался спасти свои тексты от кастрации:
      – Так ведь здесь и показано противостояние двух понятий: или – или. Или свобода, или вино. Кто свободен, тому пить не нужно! (Пусть простят меня наши фаны. Я вкладывал совершенно другой смысл в эту вещь. Но нужно же спасаться от дураков!)
      – А-а-а-а! Вон ты с какой стороны заходишь? Ну-ну…
      Антинаркоманская тема ему понравилась, судя по всему, тем, что там было всё просто и ясно:
      Пьяный звездочёт тупо ловит хвост кометы
      Ночи напролёт от заката до рассвета
      В мареве хмельном соло на "баяне"
      А под рукавом – колотые раны.
 
      Всё просто и доступно. Не ширяйтесь граждане! Наркотики – это бяка! Говно это, товарищи!
      Уйти вслед за болью…
 
      Будьте сознательными! Ни "кубика", ни "дорожки", ни "косячка"!
      Папик был очень доволен. Аж светился!
      После "Виниловых Грёз" он недоверчиво спросил:
      – Это тоже ваше?
      – Наше. Свежачок. Пару дней назад сваяли.
      – Круто, ребята! Это уже уровень! Вот такого побольше!
      – К сожалению, "такого побольше" не бывает. Такое на заказ не пишется. Это – то, что приходит без спроса, но не откликается, даже если звать, исходя криком.
      Анатолий недоверчиво посмотрел на меня:
      – Нужно подходить к этому с профессиональной точки зрения.
      – Согласен. Только, по-настоящему этого никому не удавалось сделать. К сожалению. Посему, профессионализм без таланта и вдохновения – ремесленичество. Так же, как талант и вдохновение без профессионализма – дилетантство. И то, и другое – плохо.
      Палыч на протяжении всего разговора строил за спиной папика ужасающие рожи, иллюстрирующие разговор. Ему осточертели
      "умствования" и он демонстрировал это, используя все возможности своей резиновой физиономии. Батькович жевал в беззвучном хохоте занавеску и по этой простой причине не имел физической возможности участвовать в разговоре. А Паша многозначительно кивал головой, соглашаясь попеременно и со мной и с Анатолием.
      – А кто из местных групп примет участие в концерте? – перевёл
      Паша разговор на другие рельсы.
      – Кроме вас, "Гады", – стал загибать пальцы Анатолий, -
      "Липтон-Клуб", "Пятихатки", "Отряд Особого Назначения", "Живая Вода" и "Индюки". Это из тех, кто будет точно. А ещё куча народу в резерве. На всякий случай.
      Паша собрался, было, перемыть косточки каждому из кандидатов, и я внутренне приготовился к часу-другому "философических" безумств, но
      Палыч, учуяв это и предвидя продолжение "умняка" ещё на час-другой, ринулся спасать положение. Картинно взглянув на часы, он изобразил на лице дикий испуг, и с воплем: "Бляха! Я же опоздал на стрелу!" он принялся сам себя вытаскивать за волосы из-за барабанов. После чего надавал сам себе пощёчин, оттаскал себя за волосы и даже попытался надавать себе пинков, каковая затея потерпела крах ввиду того, что выше колена пнуть себя не получалось. Паша и Батькович следили за его действиями с молчаливым восторгом. Выражение лица Анатолия в тот момент трудно поддаётся описанию. Но Палыч не собирался щадить чувства папика. Исполнив до конца свой варварский танец, он заорал мне в лицо:
      – Брат! Что ж ты стоишь и сопли жуёшь? Собирайся! Тебя ведь тоже просили быть!
      – А, точно! – прозрел я, сообразив, что нарисовалась уважительная причина эвакуироваться, и мы с космической скоростью покинули помещение, наспех попрощавшись. Паша и Батькович остались на растерзание Анатолию.
      – Хух! – с облегчением вздохнул на улице этот аферист. – У меня сейчас мозги расплавятся. Анатолий умеет присесть на уши. Идём пивка накатим.
      – Надают тебе когда-нибудь по шее за твои проделки, – сплюнул я и потащился за ним к трамвайной остановке.
      День мы закончили в "Баварии"10, набравшись до бровей и до хрипоты наспорившись на темы, перечень которых я здесь приводить не буду, поскольку он займёт несколько страниц. Скажу только, что там фигурировали и Seks, и Girls, и Alkohol.
      И многое другое…
 

ГЛАВА 5

 
      Я чинно сидел за празднично накрытым столом и вдохновенно пялился на запотевший графин с водкой. Рядом со мной, хитро поблёскивая очками, нервно потирал ладони Толстый, не замечая неодобрительных взглядов Светки. Напротив нас хмуро и величественно восседал
      Полковник. Он сегодня был ущемлён в правах и страдал по этой причине гордо и напоказ, как умеют страдать люди, гонимые за правду.
      Все вышеуказанные личности собрались, дабы достойно отметить знаменательное событие – день рождения Малюшки. Вообще-то, по паспорту она именовалась Лена Малютина, но к ней намертво приклеилось прозвище Малюшка, и по-другому её никто не звал. Эта барышня училась в одной группе со Светкой. В колхоз она не ездила по причине слабого здоровья и познакомилась с нами уже после начала занятий в институте. Особо тесной нашу дружбу назвать нельзя, но общались мы достаточно часто и близко для того, чтобы дать Ленке повод пригласить нас к себе на день рождения и предоставить нам возможность лишний раз оттянуться. Сегодня – в её честь.
      Человек, которого мы звали Полковником, являлся официальным
      Малюшкиным кавалером. Пышная блондинка с длинными золотистыми волосами и вызывающими формами, Ленка привлекала к себе взгляды многих особей мужчинского полу. Посему все были несколько удивлены, когда она из всего многообразия самцов нашего вуза выбрала именно
      Полковника. Они не подходили друг другу как смокинг и сандали, как самогон и суп из омаров, как стёганый ватник и атласные перчатки.
      Это было сочетание несочетаемого. Малюшка была начитанной интеллигентной русской барышней, воспитанной на Лермонтове и
      Достоевском. Она любила театр, обожала литературу, пописывала стихи.
      Полковник же, в миру – Богдан, являлся типичным представителем галицкой селянской философии. Он был воплощением основательности, фундаментализма и консерватизма. Единственной книгой, которую он прочёл в своей жизни, был журнал "Малятко", а театр он считал никому не нужным пережитком прошлого, бабским развлечением. Полковником его прозвали за патологическую любовь ко всему военному. Он преклонялся перед армией за то, что там: а) порядок; б) дисциплина; в) всё просто, понятно и доступно; г) за всё отвечает командир; д) ответы на все вопросы есть в Уставе.
      Единственная реформа, которую Полковник предлагал ввести в армии
      – бесплатное снабжение всего личного состава спиртным и свободное его потребление в любых позволяемых организмом количествах. Ещё одной чертой, вызывавшей наше искреннее беспредельное восхищение, была его твёрдая селянская прижимистость. Причём, у кого-нибудь другого я назвал бы это жадностью, но у Полковника это выглядело настолько естественным и стратегически обоснованным явлением, что назвать иначе не поворачивался язык.
      – Товарищ Полковник, может, покурим? – подкалывали мы его во время наших частых вылазок "на шашлыки".
      – Пойимо, потим покурымо, – важно гудел Полковник, пряча пачку сигарет, приковывавшую к себе наши вожделенные взгляды.
      – Товарищ Полковник, а может "покурымо, пойимо, и знов покурымо"?
      – не отставали мы.
      – Ни, так нэ можна – значительно ответствовал Полковник, и каждое его слово имело такой вес, что мы всем своим несознательным сознанием чувствовали – таки, "нэ можна".
      Глыба, а не человек! Памятник сам себе! Во, с какими личностями доводилось общаться.
      Сегодня Полковник был наказан. Пару дней назад во время какого-то сабантуя его угораздило в Малюшкином присутствии напиться "до зелёных слоников". Это выразилось в бессвязном громогласном мате, наездах на Малюшку и хватании всех находящихся в пределах досягаемости дам за "места сахарные". На впечатлительную возлюбленную это подействовало настолько глубоко, что она наложила табу на потребление Полковником спиртного в течение двух месяцев.
      Полковник, услышав приговор, взвыл от предвкушения трезвых двух месяцев, считая кару слишком строгой. Мы с Толстым тоже возроптали, намекая, что бывает и хуже. Но Ленка была твёрже гранита. И пришлось бедному Полковнику удовольствоваться кока-колой, которую он презрительно именовал "ситром".
      Итак, действие происходит в Малюшкиной квартире. Хозяйка совершает возвратно-поступательное движение, амплитуда которого равна расстоянию между кухней и гостинной. Мы с Толстым настраиваемся на предмет "отттопыриться". Светка пытается заранее урезонить Толстого. Но Толстый упорно не урезонивается. Меня урезонивать некому, поскольку Татка готовится к экзамену. Такая моя бесконтрольность смущает даже меня самого. Полковник грустит, роняя в сухую рюмку скупые мужские слёзы.
      На столе появляются ёмкости со всяческими "ништячками", хозяйка
      "маппет-шоу" суетится изо всех сил. Полковник смурнеет на глазах – ему не даёт покоя мысль, что всё это великолерие придётся поглощать
      "всухую".
      Наконец, Малюшка водрузила на стол последний хрустальный тазик с салатом и уселась за стол. Толстый на правах самого красноречивого толкнул первый тост, и всё началось. У-у-у, как это описать! В прозе сие невозможно! О таком кишкоблудии следует слагать саги! Мы с
      Толстым паковали за обе щеки, не забывая увеселять собравшееся общество тостами, анекдотами, смешными историями и прочей дребеденью, предназначенной для того, чтобы светлый праздник не превращался в тривиальную обжираловку. Светка церемонно орудовала ножом и вилкой, периодически наступая Толстому на ногу под столом.
      Этим она давала понять, что не следует злоупотреблять спиртным.
      Толстый делал вид, что не замечает её маневров, а когда сие становилось невозможным, ласково гладил возлюбленную по коленке, не прерывая своего участия в общей беседе.
      Полковник под шумок попытался, было, вымолить у Малюшки прощение с немедленным разрешением потребления спиртного. Вредная Ленка заявила ему, что он был прощён накануне, но епитимью она отменять не собирается ни за какие коврижки. Подавленный Полковник водил над каждым блюдом своим подвижным носом, встревая в разговор с неизменной фразой:
      – А з чого цэ?
      После того, как ему давались детальные пояснения, из чего изготовлен данный деликатес, он накладывал его себе в тарелку и принимался хмуро потреблять. Наступил торжественный момент, когда подали курицу. Я, обнаглев до немыслимых пределов, заявил, что люблю только куриные ножки. И под аплодисменты всей компании специально для меня была вынесена тарелка, полная куриных ножек, прожаренных, с золотистой хрустящей корочкой, эх!!! Мало есть в мире радостей, достойных сравниться с ощущениями индивидуума, смакующего эту прелесть под бокальчик приятнейшего хереса! Описываю я всё это, и даже сейчас, спустя много лет, у меня слюнки текут! Нельзя писать такие вещи на голодный желудок. Хотя, с другой стороны, в сытом состоянии трудно передать всю гамму ощущений во время такого обеда.
      М-да!
      В общем, всё было душевно. Где-то ближе к вечеру Малюшка решила выскочить позвонить кому-то из знакомых. Дома телефона не было, и ей пришлось выйти к автомату. Светка предложила составить ей компанию, а Толстый увязался вслед за ними купить сигарет. За столом остались мы вдвоём с Полковником. Тут-то я и оценил всю мощь его соображалки.
      Как только за возлюбленной захлопнулась дверь, человечище проявил невиданную активность. Он быстрым движением налил две рюмки водки и произнёс свой дежурный тост:
      – Ну, за воинов-чекистов!
      – Поехали!
      Мы опрокинули ёмкости, и не успел я протянуть руку к закуске, как
      Полковник налил по второй и произнёс:
      – Ну, за воинов-чекистов!
      – Поехали!
      Мы снова опрокинули, и не успел я глазом моргнуть, как у меня в руке снова оказалась полная рюмка и послышалось роковое:
      – Ну, за воинов-чекистов!
      – Да ты не гони так! Дай закусить!
      – Андрюха, давай! Потом закусишь! Щас Ленка придёт и тогда – кранты! Пей!
      Мы продолжили. К приходу Ленки диспозиция была такова – Полковник чувствовал себя приблизительно так, как чувствовал себя я перед тем, как захлопнулась дверь. А я был в состоянии глубокого бэйта, но старался делать умное лицо и трезвые глаза.
      В первый момент никто ничего не заметил. Поступило предложение попеть песен под гитару, и мне сунули в руки инструмент. Я честно попытался взять аккорд, но пальцы плохо слушались, а мозг слабо реагировал на происходящее. Я решил взять тайм-аут и из последних сил вышел на балкон, якобы покурить. Там силы оставили меня.
      Толстый, смутно догадываясь о том, что произошло, вышел вслед за мной.
      – Андрюха, ты чего?
      – Д-да т-т-так… В-в-сё нормалё-о-о-ок… Ч-чё-то я подустал.
      Полковник – провокатор хренов… – я медленно сползал на пол, цепляясь пальцами за стену. – У-у меня резкость п-про-пала и-и-и шторы опускаются.
      – Так, – Толстый мгновенно оценил ситуацию, – а ну, пошли со мной, – и поволок меня к ванной.
      Там мне был устроен холодный душ. Он сунул меня головой в ведро с ледяной водой, подержал несколько секунд, после чего извлёк оттуда.
      Операция была повторена пятикратно. Резкость восстановилась.
      Толстый заботливо вытер мне волосы полотенцем и спросил:
      – Разговаривать можешь?
      – Могу. С горем пополам. Идём за стол. Ты придерживай меня на всякий случай.
      Он вёл меня к столу, как заботливая мамаша ведёт великовозрастного сынка-дебила. А я разве что пузыри не пускал и не гугукал. Когда мы добрели до гостинной, Толстый выпустил меня из рук и отправил в самостоятельное плаванье. Я послушно добрёл до стула и аккуратно угнездился на нём.
      – Андрюша, тебе плохо? – участливо спросила Малюшка, – Ты бледный какой-то?
      – Объелся – констатировал подлый Полковник, дыша в сторону от возлюбленной. – Ножки на печень давят.
      – Ты аж зелёный, – рассматривала меня Светка, – тебе действительно плохо?
      – Мне хорошо, – икнул я. – Слишком хорошо.
      Девчонки понятливо замолчали. Толстый пытался отвлечь от меня всеобщее внимание методом рассказывания анекдотов. Полковник не к месту начинал смеяться, вызывая сильнейшие подозрения Малюшки. А я тихо тух на своём стульчике, и тарелка с салатом была предусмотрительно отодвинута Толстым в сторону.
      – Это уже лишнее, – подумал я из последних сил, – не так уж я накирялся…
      Потом мне рассказывали, что я пел каких-то песен, плясал, рассказывал ненаучную фантастику – ничего этого я не помню, и по причине слабости своей памяти на тот отрезок времени я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти сведения.
      После окончания торжества, влекомый Толстым и Светкой к троллейбусу, я отстранённо размышлял о том, что завтра у меня будет бодун, и с ним я пойду на репетицию. От этой мысли становилось грустно, и ноги мои печально волочились по земле вслед за туловищем.
      Толстый просил хоть немножко их переставлять, но я не обращал внимания на его просьбы. А вслед за нами плёлся разоблачённый в момент прощального поцелуя Полковник и возмущённо бубнил:
      – Та шо ж это такое? Я ж весь день одно ситро пил! А она, стерва, не верит?
      – Он – ситро… А она – стерва… – отзывался я, и слёзы сочуствия закипали у меня на глазах.
      – А я ей, подлюке, цветов на десять рублей купил, и духи, тоже, импортные, – продолжал изливать душу Полковник.
      – И цветы импортные, – жалостно вторил я.
      Итог подвела Светка. Она посмотрела на нас оценивающе и спросила:
      – Ну почему вы, мужики, такие свиньи?
      И никто из нас не нашёлся, что ей ответить.
 

ГЛАВА 6

 
      Трамвай дёргало на поворотах, и каждый толчок отзывался в моём желудке мучительными спазмами. Хотелось прилечь тут же под ноги пассажиров и не вставать, как минимум, на протяжении трёх часов. Но, как вы понимаете, я держался. В мозгу ржавым гвоздём торчала одна-единственная мысль "НО ЗАЧЕМ ЖЕ?!?!"
      Зачем я вчера так напился? Писклявый противный голосок внутри меня злорадно зудел:
      – Потому, что ты дятел!
      Возразить ему было нечего. Я был совершенно не в состоянии собраться с мыслями. Более того, я абсолютно не представлял, как смогу взять на репетиции хоть одну чистую ноту.
      Я сполз с трамвая на нужной мне остановке и побрёл по направлению к общаге, где располагалась наша "точка". Рядом с общагой на скамеечке сидело нечто длинноволосое, увешанное "фенечками", в громадных шузах, не соответствующих скромному росточку. Определить пол со спины не представлялось возможным. Я подкрался и произнёс над ухом:
      – Барышня, разрешите с Вами познакомиться.
      "Барышня" не оборачиваясь показала мне средний палец в популярном жесте и хрипло произнесла:
      – Фак ю!
      После чего она обернулась и оказалась Палычем.
      – Брат, мне так херово, что ты себе даже представить не можешь! – проскулил я, утирая со лба холодный похмельный пот.
      Впрочем, "брат" выглядел не лучше – красные глаза, дрожащие пальцы и прочие признаки сумеречного состояния организма вследствие чрезмерного приёма вовнутрь горячительных напитков.
      – А ты где умудрился? – заинтересовался я.
      – На свадьбе вчера был, – пожаловался Палыч, – на сельской. Они, суки, самогон вместо водки выставили.
      – Молодец! Тебе что клизмы насильно ставили?
      – Зачем клизмы? Я сам.
      – Тогда не жалуйся.
      – А кто первый начал? – озлился Палыч. – Ты же первый скулил:
      "Херово!"
      – Я пострадал от руки провокатора, а ты тривиально напился.
      Чувствуешь разницу?
      – Нет. Результат один и тот же.
      Палыч коротко затянулся сигаретой и сплюнул. Вдруг он спохватился:
      – Погоди, чё ты говоришь? Какие провокаторы? У Малюшки? А ну опиши!
      Я коротко описал ему праздник, не пожалев для нашего с
      Полковником алкогольного марафона трагических красок. В описание сцены доставки моего тела под родную крышу я вложил все свои актёрские способности. Рассказ доставил Палычу неописуемое удовольствие. Он позабыл о неприятных ощущениях в собственном организме и без зазрения совести ржал над моими вчерашними похождениями.
      – А Полковник-то..! Полковник! Ой, не могу! А я ей подлюке цветов
      – на десять рублей! Ха-ха-ха!
      – Чё ты ржёшь? – возмутился я, – я же чуть не умер!
      Нашу беседу прервал Батькович, выглянувший из дверей и всем своим видом давший понять, что пора бы и "рыпнуть". Мы покорно поплелись
      "делать искусство".
      Репа продвигалась с переменным успехом. Я мобилизовал все силы своего отравленного алкоголем организма и вовсю старался
      "соответствовать". Палыч изнемогал под бременем тяжкой необходимости
      "давать кач". Батькович, полузакрыв глаза, стоял прислонившись к шкафу, автоматически извлекая звуки из своего инструмента и витая в иных сферах. Паша важно расхаживал в шлёпанцах вокруг примочек и принимал рок-позы.
      Через какое-то время послышался стук в дверь – пришёл клавишник
      Женя, которому было назначено "на позже". Он вежливо поздоровался, разложил свои ноты и включил клавишу. Палыч дал счёт, пошёл вступительный рифф, Женя нажал на клавиши, и…
      И ничего не произошло. Мы остановились, Женя бегал пальцами по кнопкам, и не получал в ответ ни звука. Инструмент молчал. Мы суетились, пробуя коммутацию, меняя шнуры, терзая пульт, но всё безрезультатно. Стало ясно, что произошла поломка. Каждый старался представить, во что обойдётся ремонт, и в мозгу вспыхивали совершенно фантастические цифры.
      Мы суетились вокруг инструмента до прихода Анатолия. Папик нашей бедой абсолютно не проникся. Равнодушно скользнув взглядом по инструменту, он заявил:
      – Это ваша проблема. Вы её и решайте.
      – А деньги на ремонт? – горестно прошептал Паша, – это же хрен знает, какие деньги!
      – Ты считаешь, что я их тебе должен дать? – жёстко поинтересовался Анатолий.
      – Нет. Но, концерт…
      – С концертом – всё, – выдал папик "сюрприз". – Нас похерили.
      – В смысле?
      И папик толкнул нам душещипательную историю на тему: "я так старался, а меня кинули". По его словам, его партнёр Лена Муратова, трезво поразмыслив, пришла к выводу: "Зачем нам кузнец? Нам кузнец не нужен", и выперла Анатолия из организаторов концерта. И остался папик не у дел. Естественно, что вся эта петрушка отразилась и на нас. Как протеже опального Анатолия, мы тоже отстранены от участия в действе. Короче, труба!
      Но оказалось, что папик пришёл не пустой – он пришёл с очередным предложением. Предложение заключалось в том, что он жаждал стать нашим продюссером. Он, папик, берёт на себя все организационные проблемы, а мы играем музыку и раскладываем по карманам "бабки". Ах, да! Чуть не забыл – ещё раздаём автографы и прячемся от назойливых поклонниц. Кр-р-р-расота!
      Естественно, у нас не было другого выхода, как упасть в папиковы объятия и принять его предложение. Мы уселись обсуждать условия сотрудничества, и разговор получился долгим, скучным и почти безрезультатным. У Анатолия было своё видение схемы "раскрутки", и оно не совпадало с нашими представлениями о ней, родимой. Короче, всё это вылилось в длительную болтологию, и мы так и не пришли к одному мнению. По концовке было решено собраться через пару дней для окончательного обсуждения условий сотрудничества.
      Анатолий ушёл, а мы остались решать проблему ремонта "убитой" нами клавиши. Я позвонил человеку, который нам её сосватал, и сообщил о происшедшем. Чувак, конечно, схватился за голову. Через полчаса он приехал, забрал инструмент и повёз его к мастеру. Нам было сказано, чтобы мы копили деньги и помалкивали. Хозяин инструмента ничего не должен знать. Вечером человечек перезвонил и сообщил, что ремонт потребуется не особо серьёзный, но мастеру нужно забашлять ещё за срочность и за то, что он будет держать рот на замке. Была названа астрономическая, как для нас, цифра. Теперь за головы схватились мы. Человечек предложил свой вариант. Поскольку, это был тот же хозяин фирмы, где мы брали "аппарат" для выступлений и отрабатывали его "натурой", нам было предложено вместо наличных снова заплатить натурой. Так мы попали в рабство. Долго ещё после этого происшествия по первому же звонку хозяина мы ехали в назначенное место и в поте лица отрабатывали так и не пригодившийся нам инструмент.
 

ГЛАВА 7

 
      Сентябрь догорал. Стоял один из последних тёплых дней бабьего лета. Это накладывало свой отпечаток на настроение. Тихо беседовали между собой старые буки, ловя еле слышные порывы ветра. Оранжевые лучи гаснущего солнца, прорываясь сквозь листву, ложились косыми штрихами на лиловатую мглу под деревьями. Старый парк был безлюден и особенно уютен. В эту пору приятно было ощущать себя частичкой этого спокойствия угасания.
      Сидя на покосившейся скамейке, я обсуждал с Пашей свою новую задумку. Мы в то время часто работали вдвоём, принося на репетиции уже вполне оформившиеся идеи новых песен. В данный момент я напевал вступление, перебирая струны гитары, а Паша импровизировал, сопровождая мой речитатив короткими напевными гитарными фразами.
      Мои глаза упали в ил речной,
      Мои глаза смешались с рыбьей кровью,
      Мои глаза…
 
      То было время, когда я, стараясь вырваться из-под гнёта подражания чужим авторитетам, вовсю экспериментировал с поэзией. Не всегда эксперименты оказывались удачными, но иногда мне удавалось смоделировать интересные настроения. Окружающим оставалось дивиться причудам моей фантазии и пытаться "расшифровать" тот или иной образ.
      Я не особо приветствовал, когда ко мне обращались за разъяснениями – иногда самому было сложно разобраться в собственных причудах.
      На этот раз я представил Паше композицию под названием "Глаза", и судя по его реакции, на этот раз переплюнул сам себя по части запутывания мозгов. Но идея ему понравилась, и мы ринулись в поиски, стараясь облечь мои безумства в более-менее приемлемую форму.
      Ресницы укроют пустые глазницы,
      А глаза выклюют птицы,
      Сверху откроются им пространства,
      Где нет постоянства,
      Где волны гармоний мгновенно сменяясь,
      Сплетаются в хаос.
 
      Весь этот бред следовало подчеркнуть музыкально. Я положил всё это на музыку, прикинув приблизительно "гармошку". Остальным теперь предстояло в этой каше выловить себя.
      Погода, настроение, обстановка – всё способствовало работе. Паше удалось нащупать интересные созвучия, подчёркивающие нужные мне акценты. Эдакие сюрреалистические штришки. Эффект получался занимательный. Особо проникновенно зазвучал финал. Мягкие фразы гитары сплетались с канто и придавали ему какую-то отстранённость:
      Клочки наслаждений и бездны привычек,
      Открытые окна и связки отмычек,
      Скрипичный смычок и вязальные спицы –
      Всё это – в нас, но невидимо снизу.
      Паша подул на уставшие пальцы и откинулся на спинку скамейки:
      – Хор-р-рошо! Затягивает. Если Батькович с Палычем не подкачают, то выйдет весьма недурная вещица.
      – Не подкачают. Куда они денутся – сделают всё в лучшем виде.
      – Клёвый сюр получается…
      Мы помолчали, думая каждый о своём. Потом Паша спросил осторожно:
      – Что ты думаешь по поводу Анатолия?
      – А что тут думать? Даже самый дерьмовый папик – это лучше, чем его отсутствие. Пусть суетится, может, что и выйдет…
      – Не напортил бы…
      – А как он сможет напортить? В более глубокой жопе, чем мы сейчас обретаемся, сложно оказаться. Хватит играть для самих себя. Пора выползать.
      – Так-то оно так, только сомневаюсь я. Скользкий он какой-то…
      – Чего тут сомневаться? Если будет делать говно – турнём к
      Евгении Марковне11, и всех делов.
      – Ну-ну… Слушай, я тут на днях Ганса встретил. Он предлагает одну тему интересную – выступить на "Вывихе". В отборочной комиссии заправляет Сэм, басист "Липтон-Клуба" – его знакомец. Ганс может с этим самым Сэмом покарнать, чтобы нас включили в программу.
      – А что? Идейка хорошая. Звони Гансу и скажи, что мы подойдём, когда там потребуется.
      Фестиваль "Вывих" ежегодно проводился в нашем городе Студенческим братством. Клёвый безбашенный праздничек, дающий возможность самовыразиться всем интеллектуальным балбесам и шкодникам. В его программу входили концерты, шоу, шествия клоунов, уличные представления. В общем, город на несколько дней превращался в милый, добрый и весёлый дурдом. Дурдомик. Дурдомишко. Всё ходило ходуном, становилось с ног на голову, ну и ваще… Размалёванные до самой крыши дома в центре, ряженые на каждом шагу и всякое такое. Сами понимаете, на что способна молодёжь, дай только волю.