Ничего, кроме настоящего

      – Если этот сбежит, следующего пусть Паша ищет. Бля буду! – думал я. -Просто патология какая-то. Может быть, эти вопросы для него – своеобразная форма сексуального удовлетворения?
      Почувствовав наконец, что поток вопросов иссяк, я по быстрячку выскочил из-за кулис и оценил обстановку. Палыч с почтительным изумлением взирал на Пашу, по-видимому, прикидывая, как в таком небольшом человеке может уместиться столько любознательности. А этот
      Фрейд недоделанный собирался с мыслями, намереваясь выдать следующую порцию своих вопросцев.
      – Паша, хватит! – с нажимом произнёс я.
      – Чего ты лезешь? – возмутился зануда. – Мы мило беседуем. Всем очень интересно.
      – Всем очень интересно, кроме меня и Палыча.
      – Скотина! – с негодованием произнёс Паша. Ты знаешь, что самое страшное преступление – убить мысль?
      – Если ты не прекратишь третировать человека, мы убьём тебя! И это будет благодеянием по отношению к мировой общественности. Мы тебя тихо задушим, а труп спрячем здесь под сценой.
      – Я разложусь и буду вонять, – гордо заявил Паша. – Ладно, я заканчиваю. Просто хочу кое-что уконкретить.
      – Если ты сейчас ещё хоть что-нибудь уконкретишь, мы тебя немедленно укокошим. Понял?
      Паша своим молчаливым сопением дал понять, что умывает руки.
      Палыч с благодарностью посмотрел на меня и спросил о начале совместных репетиций.
      – Да хоть завтра, – с готовностью заявил Паша.
      – Я завтра не могу. У меня завтра танцы, – ответил я.
      – Какие ещё танцы?
      – Бальные. Я записался на бальные танцы. Хочу научиться танцевать вальс и танго.
      – Совсем звезданулся! – с грустью констатировал Паша. – А ты не часом не записался на курсы домохозяек? А на курсы кройки и шитья? -
      Он постепенно выходил из себя.
      – А что тут такого, – вмешался Денис, – не вижу в этом ничего плохого.
      – Да, здесь нет ничего плохого, – Паша заводился всё сильнее. -
      Только первую репетицию можно назначать через год!
      – Не понял!
      – Если бы ты знал этого мудака столько же, сколько знаю его я, ты бы всё понял! На танцах он втрескается по уши в какую-нибудь прынцессу, и будет за ней бегать, высунув язык! Потом они будут бегать вместе, высунув языки от счастья! А потом они пересрутся между собой, и будут бегать, высунув языки, друг за дружкой! С чем-нибудь тяжёлым в руках!
      Паша постепенно входил в раж. Он мысленно видел на себе пурпурную тогу обличителя и вовсю бичевал мою порочную сладострастную натуру.
      – Потом он побухает сам с собой месячишко-другой! А там, глядишь, и вспомнит о том, что он в группе играет! На эту херню годика, я думаю, хватит. А на всё это время наши репетиции накрываются вонючей жопой!
      У меня не было никакого желания спорить с этим интриганом. Тем более, на глазах у Палыча. Поэтому я всего лишь ограничился кратким перечислением представителей фауны, с которыми в моих глазах ассоциировался Паша. Самым безобидным из них было выражение
      "грёбаный дятел".
      На этой радостной ноте диспут можно было считать законченным. Мне были предъявлены обвинения. Я с достоинством их опроверг. Оппоненты разошлись, исполненные уважения друг к другу. Репетиции было решено начать с понедельника.
      И всё-таки Паша не смог удержаться от пафоса.
      – Занесите этот исторический день в ваши календари, чуваки. Мы будем его праздновать, как день рождения "Клана Тишины".
      Мы с Палычем растроганно всплакнули, а я украдкой сплюнул в угол.
      Горбатого могила исправит.
 

ГЛАВА 5

 
      – Смотрите внимательно, показываю ещё раз, – высокий парень, явно гордясь своими плавными движениями, изобразил несколько танцевальных па. Вокруг стояло человек пятьдесят народу, и все демонстрировали живейший интерес к происходящему. В этой толпе находился и я, в двухсотый раз пытаясь понять, как меня занесло в этот дурдом и почему я до сих пор не сбежал. Когда думы становились совершенно грустными и самокритичными, я шёпотом высказывал своё недовольство стоящему рядом дядюшке.
      Последний пункт (в смысле, дядюшка) требует отдельного пояснения.
      Если ваше воображение уже нарисовало себе престарелого субъекта с густыми усами, обширной лысиной и сочным басом, немедленно выбросьте этот образ из головы. Он не имеет ничего общего с действительностью.
      В своё время моя бабуля по отцовской линии развелась с моим дедом и вышла замуж вторично. В результате этого брака на свет появился мальчик, которого назвали Игорем. Он всего на пять лет старше меня.
      Ну а поскольку он приходится братом моему отцу, то, соответственно, мне – дядюшкой. Это всегда являлось предметом дружеских шуточек со стороны наших общих знакомых.
      С самого детства мы с Игорем дружили, и наши отношения скорее напоминали отношения братьев, чем дядюшки и племянника. Его можно причислить к весьма немногочисленной группе людей, с которыми я ни разу в жизни не поссорился. Скажу больше – в отношении Игоря сама мысль об этом казалась нереальной. При абсолютной разнице в интересах нам всегда было приятно общаться друг с другом. Мы испытывали в этом потребность. Можно было не видеться месяц, а потом общаться каждый день на протяжении следующего месяца. При этом мы не надоедали друг другу.
      Так вот, этот самый дядюшка и втянул меня в авантюру с бальными танцами. Я подозреваю, что в последнее время он крепко маялся бездельем. И когда ему попалось на глаза объявление о наборе на курсы бального танца, он усмотрел в этом лазейку. И припёрся ко мне с весьма заманчивым предложением.
      – Представляешь, Терентий, научишься танцевать вальс, танго, всякую другую муру. Знаешь, как тёлки это любят? Тебе и в музыке пригодится! – уговаривал он меня.
      – Да у меня с детства обе ноги левые, – резонно возражал я. – Ты,
      Терентий, не обижайся, но, насколько я знаю, у тебя тоже.
      Обращение "Терентий" было у нас культовым. Мы с дядюшкой так называли друг друга давно, и затруднились бы объяснить происхождение этой привычки.
      – Там левость наших ног и выправят, – настаивал Игорь.
      – Левизну, – автоматически поправил его я.
      – Один хрен. Ну что, согласен?
      Видимо на меня нашло какое-то затмение, и я согласился. И теперь, наблюдая за отточенными движениями педиковатого преподавателя танцев, я клял себя последними словами за уступчивость и божился втихомолку, что ноги моей больше здесь не будет.
      При попытках повторить вальсирующий шаг я напоминал себе здорово подвыпившего бегемота. Сначала я ещё старался изо всех сил, и, наступая сам себе на ноги, тихонько матерился под нос. Потом я осознал, что танцора из меня не выйдет, и плюнул даже на попытки правильно сосчитать шаги. Дядька мой, что-то бурча, старался изо всех сил. Глядя на него, я почему-то представлял себе колобка, позабывшего о том, что он круглый.
      У окружающего народа, по моим наблюдениям, получалось не лучше.
      Это радовало и позволяло ощущать себя кретином в чуть меньшей степени. А в общем, картинка напоминала трагедию на Марсовом поле.
      Яростно крутились вокруг своей оси девицы всех размеров и мастей. На них время от времени натыкались молодые люди, которым, судя по всему, мешали спать лавры Барышникова. А я изумлялся, как это при такой интенсивности движений обходится без травматизма. На мой взгляд, парочка "скорых" возле служебного входа не помешала бы. Я мудро рассудил, что с парадного выносить пострадавших не стоит, дабы не спугнуть новых клиентов данного заведения.
      В конце концов наш учитель-мучитель решил, что мы двигаемся достаточно аккуратно, чтобы не калечить тех, кто находится в непосредственной близости, и предложил разбиться по парам.
      – Даю кавалерам три минуты на подбор партнёрши, – прокричал он и предусмотрительно отошёл в сторону.
      Дальше последовала немая сцена из "Ревизора". Барышни стыдливо потупили глазки, а юноши стояли на месте и ожидали хрен знает чего.
      Я заранее присмотрел для себя симпатичную девушку, но идти среди этих застывших соляных столбов мне тоже не улыбалось. Поэтому я переминался с ноги на ногу, ждал того же, чего и остальные. Хрен знает чего.
      Но вдруг кто-то пошевелился, и зал словно взорвался! Начался такой движняк, что тряслись стены. Последний день Помпеи! С ошеломляющей быстротой народ бросился расхватывать самых симпатичных мамзелей. Я увидел, как к моей избраннице, к цветку, который я мысленно уже держал в объятьях и кружился в вальсе, зловеще подкрадывается какое-то бородатое чудовище.
      Промедление смерти подобно!
      Я схватил ноги в руки и бросился к ней!
      Чудовище, узрев мои попытки придти первым, ускорило шаг!
      Ядрёна Матрёна, та шо ж это такое!
      Я перешёл на бег!
      Чудовище тоже припустило трусцой!
      И вот, оно уже стоит перед милым созданием и хамски ухмыляется!
      Но в последний момент я отталкиваю его корпусом в сторону и произношу изумлённой девушке волшебные слова:
      – Разрешите Вас пригласить!
      Она улыбается и произносит:
      – Разрешаю.
      Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!
      Чудовище, глухо ворча, уходит искать другую жертву и оставляет нас наедине. Да, я не ошибся, наедине. Мы одни в этом громадном зале. А они, те другие, в ином измерении. Я смотрю в эти чудные глаза и бормочу какие-то нелепости. Я наверное дико смешон. Я не слышу собственного голоса, не осознаю, что я говорю. А она смеётся, запрокинув голову.
      Наконец, я довожу до её сведения, что меня звать Андреем. Она отвечает, что ей очень приятно и сообщает, что она – Наташа. На мгновение я замираю. Ту, другую, тоже звали Наташей. Может это какой-то Фатум? Нет, не стоит об этом думать. Мы будем просто танцевать.
      Мы будем просто танцевать!
      Звучит музыка, нас заставляют выполнять какие-то глупые упражнения. Я, стараясь не наступать партнёрше на ноги, пытаюсь следить за ритмом, темпом, считать шаги. При этом я изо всех сил пытаюсь произвести благоприятное впечатление. Я несу какую-то чушь, травлю какие-то анекдоты – в общем, выгляжу как шут гороховый. Она смеётся. Я радуюсь изо всех сил.
      В какой-то момент я нашёл глазами своего дядюшку. Даже не пытаясь танцевать, он стоял в углу зала и вешал лапшу на уши высокой брюнетке. Я посвятил Наташу в суть наших родственных отношений с
      Игорем и показал на него пальцем.
      – У него неплохой вкус, – улыбнулась Наташа.
      – У меня лучше, – заявил я и вытаращился на неё взглядом заправского Казановы.
      По окончании занятия я поволок мою партнёршу по направлению к
      Игорю. Тот, не обращая внимания на проталкивавшуюся к выходу публику, что-то нежно ворковал на ухо своей брюнетке.
      – Терентий, познакомься, это – Наташа, – великосветским тоном произнёс я.
      – А ты говорил, что тебя Игорем звать, – вмешалась в разговор брюнетка.
      Дядька неодобрительно зыркнул на меня, и я тут же поспешил внести ясность.
      – Зовут его, конечно же, Игорем. Терентий он по состоянию души. А теперь, может, ты представишь свою даму?
      – Я думаю, что это лучше сделать мне, – сказала вдруг Наташа. -
      Познакомьтесь, это – моя подруга Галя.
      Такого поворота событий не ожидал никто. Не сговариваясь, выбрать в этом бедламе двух девушек, стоящих в разных углах зала, и чтобы они оказались близкими подругами – это надо уметь! Просто праздник какой-то!
      – Ты видишь, Терентий, какие вещи приключаются, – озадаченно произнёс дядька.
      – Так кто из вас Терентий, ты или Андрей? – удивилась Наташа.
      – Оба, – глубокомысленно произнёс дядюшка и состроил загадочную рожу.
 

ГЛАВА 6

 
      – Ну что, как танцы? Научился польку-бабочку танцевать? – ядовито поинтересовался Паша.
      Я был занят тем, что подключал колонку к боббинному магнитофону, который мы использовали в качестве усилителя, и старательно воздерживался от дискуссий с этим "Достаевским"1.
      – А как барышни? Клёвые есть? Ты себе присмотрел кого-нибудь?
      Я старательно крутил шнур, пытаясь найти потерянный контакт и игнорировал все его гнусные провокации.
      – А балетные тапочки ты себе уже купил? Мы тебе подарим пачку, будешь в ней на сцену выходить! – злорадно продолжал Паша.
      Я, сопя, продолжал свои попытки наладить аппарат.
      – А ты знаешь, что почти все танцоры – педики? К тебе там не пристают?
      На этой фразе моё терпение лопнуло. Позабыв обо всех клятвах, которые я сам себе давал, я вскочил на ноги и заорал:
      – Да ёб твою мать! Как ты меня уже достал! Если тебе не терпится кого-нибудь поподъёбывать, то иди к зеркалу и подъёбывай сам себя!
      Тебе ведь похер, кого! А от меня отъебись! Обмылок злоебучий!
      После этой речуги я моментально успокоился и снова засел за изнасилование магнитофона, который упорно не хотел превращаться в усилитель. Паша на какое-то время притих и молча наблюдал за моими манипуляциями.
      – Иди лучше гитару настрой. Вместо того, чтобы пить мою кровь, – посоветовал я ему.
      – Она у тебя невкусная, – огрызнулся Паша, но последовал моему совету.
      Открылась дверь и вошёл Палыч. Он сдержанно поздоровался с нами и вынул из сумки барабанные палочки. Потом, призвав Пашу на помощь, он принялся сооружать из стульев некую сложную конструкцию. То, что получилось, было громоздким, безобразным, и вызывало стойкие ассоциации с детской игрой в космонавтов. Мне почему-то показалось, что Палыч сейчас вынет из сумки мотоциклетный шлем, очки, наденет всё это, и предложит нам поиграть в межпланетный корабль.
      Но ничего этого не произошло. Палыч плотно уселся за своё сооружение и предложил начать репетицию. Мы с Пашей взыграли первую
      "пьесу", а Палыч борзо застучал палочками по сиденьям стульев.
      Всё это кино продолжалось около двух часов. Из первой нашей репетиции я вынес твёрдую уверенность, что без ударной установки – гаплык. Паша заявлял, что всё прекрасно, и Палыч – офигенный барабанщик. Мне было непонятно, как он умудрился это услышать, но уточнять не хотелось. Палыч о своих впечатлениях промолчал. Он вообще всё время молчал. Я подумывал о том, что неплохо было бы скрестить его с Пашей. Паша стал бы чуточку молчаливей, а Палыч – чуточку разговорчивей. Но сама физиология процесса показалась мне неосуществимой и пришлось отказаться от размышлений на эту тему.
      Через пару дней я увидел в магазине музыкальных инструментов барабанную установку. Стоила она вполне приемлемо – 500 рублей.
      Сумма, конечно, для нас большая, но можно попробовать одолжить.
      Полтинник я кинул свой, двести рублей взял взаймы у матери, полтинник кинул Паша, стольник – Палыч, а недостающую сумму мы насобирали методом интеллигентного нищенства.
      Нет, не подумайте, мы не сидели с простёртыми дланями на папертях костёлов и церквей. Мы не бродили с гармошками по электричкам. Мы даже не сидели с гитарами на "стриту"1. Всё было намного прозаичнее.
      Как я уже упоминал, у нас было великое множество сочувствующих. И каждый рвался внести посильную лепту в развитие отечественного андерграунда. Поэтому нам оставалось просто придти на одну из вечеринок, которые тогда устраивались в превеликом множестве, и бросить клич. На следующий день ко мне домой потянулась вереница малолетних меценатов с разбитыми копилками в руках. До вечера необходимая сумма была собрана.
      Оставалось решить проблему транспортировки барабанов из магазина на "точку". Это оказалось ещё проще, чем достать деньги. Мы пришли в школу, где учились многие из наших почитателей, и сорвали с урока целый класс. Потом всем кагалом припёрлись в магазин и купили вожделенную установку.
      О! Что это было за зрелище! Бродячий цирк! Балаган! Бешеные клоуны! Биг Бэнд имени Чердака, Который Протекает! Представьте себе сборище кретинов, которые несут в руках барабаны, тарелки и всякую другую ударную дребедень. Причём, каждый изо всех сил старается музицировать на том, что ему досталось. И таким образом мы шествовали от магазина до нашей "точки", издавая лязг, громыхание, скрежет и визги всех тембров и окрасок. Я удивляюсь только одному – как всю нашу "весёлую семейку" не забрали в ментовку.
      Опосля всё это было торжественно собрано в одно целое на сцене актового зала, где мы репетировали. Палыч воссел за установку, а толпа рассредоточилась по залу и все замерли в торжественном ожидании. Денис не обманул наших надежд. Он сыграл Нечто, что было самым громким и самым кривым, что я слышал в своей жизни. Зал взорвался аплодисментами. Виновник торжества раскланялся и, уже не обращая внимания ни на кого, стал терзать наши уши немыслимыми брейками и форшлагами1, услышав которые, любой профессиональный барабанщик повесился бы или, по крайней мере, запил на всю оставшуюся жизнь. Но нам это казалось райской музыкой. Всё идёт как надо. И скоро мы окажемся в списке самых популярных рок-групп нашего времени. Рок-н-ролл жив!
 

ГЛАВА 7

 
      В этом месте следует упомянуть об одном немаловажном обстоятельстве. Грянул октябрь. А октябрь по праву считался нами самым ударным месяцем в году, так как на него приходилось добрых две трети дней рождения всех наших приятелей, знакомых и полузнакомых.
      Сей праздник в нашем кругу было принято отмечать с помпой. В назначенный день в назначенное место стекались толпы народу, половина которого припиралась без приглашения, и дом именинника на вечер превращался в самое громкое место в нашей стране. Вся эта толпень бухала, плясала и оттягивалась в полный рост. К утру сборище рассасывалось, оставив после себя пустые бутылки, объедки, окурки, бесчувственное тело виновника торжества и его родителей в прединфарктном состоянии.
      Этот зловещий марафон открывался днём рождения Паши. Я решил, что предоставляется отличная возможность познакомиться поближе с
      Наташей, моей партнёршей по бальным танцам. Излишне упоминать о том, что я аккуратно посещал занятия и старался изо всех сил овладеть нелёгким умением танцевать вальс. Во время наших совместных блужданий по танцзалу я пытался подвести девушку к мысли, что я очень хороший, остроумный, воспитанный и приятный во всех отношениях молодой человек. Теперь я имел возможность убедиться, насколько я преуспел в своих охмуряниях.
      За несколько дней до мероприятия, позвонив своей пассии, я расписал в ярких красках всю привлекательность вечеринки, потом намёками обрисовал, как много потеряет несчастный, которому не удастся принять участие в кутеже (слово "кутёж" в разговоре, естественно, не употреблялось). Справившись с этой задачей, я в минорных тонах описал своё предстоящее одиночество на этом празднике жизни, если я пойду туда без спутницы. И в конечной части своей речи я сладким голосом попросил Наташу составить мне компанию, чтобы я не умер от тоски. Девушка без излишнего жеманства заявила, что готова спасти меня от ужасной пытки одиночеством, если компания будет приличной, и я гарантирую её доставку домой к часу, указанному строгими родителями. Дёрнув от восторга себя за ухо и прослезившись, я заверил, что всё будет пучком и все условия будут соблюдены.
      Теперь предстояла ответственная задача – правильно одеться. Я с негодованием отмёл джинсы, свитера и всякое другое легкомыслие. Если хочешь произвести неотразимое впечатление – надень строгий классический костюм. Он сразу подчеркнёт все твои имеющиеся достоинства и дорисует те, которыми ты и не мечтал обладать.
      Конечно, при условии, что костюм на тебе хорошо сидит.
      Итак, я предстал перед Наташей облачённый в свой белый костюм, с правильно подобранным галстуком и с тщательно уложенной шевелюрой. Я был строг как дипломатическая нота и академичен как студенческая зачётка. Наташа была в обтягивающих джинсах, выгодно подчёркивавших её замечательную фигуру и в тонком прелестном свитерке. Я облизнулся, увидев это чудо, но вовремя спохватился, что вести себя нужно соответственно костюму, и предложил спутнице опереться на мою руку. Про себя я отметил, что костюм сработал. Теперь главное, чтобы при нашем появлении у Паши никто не заорал что-нибудь типа:
      – Ну ты, чувак, даёшь! Ваще обмажорился в корень! Где костюмчик спёр, бродяга? Я думал, что ты кроме шортов ничо не носишь!
      К моменту нашего прихода гульбан бушевал в полную силу. По этой простой причине на мой необычный внешний вид никто не обратил особого внимания, что сыграло мне на руку. Правда, натыкаясь на меня в водоворотах веселья, некоторые личности меня упорно не узнавали в новом имидже. Но это можно было списать на алкогольную интоксикацию и праздничный ажиотаж.
      К счастью, веселье пока что находилось в рамках приличий. Под столами никто не валялся, на столах не танцевали и из окон не выпадали. Я, разумеется, знал, что всё ещё впереди, но надеялся, что к этому моменту я успею проводить свою спутницу домой.
      Ни к чему описывать застолье – это скучно и неинтересно. Водка, вино, закуски разные. Банальный трёп под "соточку". Это всем знакомо и особо останавливаться на этом не стоит.
      Я же ждал своего часа, то бишь момента, когда представится возможность продемонстрировать свои музыкальные таланты. Как ещё я мог пустить барышне пыль в глаза? Ведь музыка – это фишка, которая срабатывает в восьми из десяти случаев. А остальные два – это сигнальчик, что вы ещё не научились знакомиться с "правильными" девушками.
      Сначала пел я один, позже горланили песни все, кому не лень. В этой суматохе возникла идея организовать на следующей вечеринке, намечаемой на субботу, маленький "квартирник"1. "Мысля" была с восторгом поддержана всеми окружающими, и было решено реализовать её
      "в троечку": я, Паша и Палыч. С барабанщиком нашим были знакомы немногие, но трепались о нём основательно и по полной программе.
      Именинник, которому выпала сомнительная честь принимать у себя весь этот вертеп в следующую субботу и терпеть наши музицирования, передал через нас Палычу приглашение, и вопрос был улажен.
      После решения всех организационных вопросов оттяг вспыхнул с новой силой. Танцы – быстрые, медленные, рок-н-роллы, шейки, твисты, рок, диско. Короткая романтическая фаза подошла к концу, и веселье медленно, но неуклонно, продвигалось к своему пику. Взглянув на часы, я с облегчением отметил, что нам пора. И мы слиняли тихонько, по-английски, ни с кем не прощаясь.
      А дальше был сон. По дороге к Наташиному дому мы беседовали (о чём – не помню). Я, по-моему, читал стихи по-французски. Она слушала меня, улыбалась, и я тонул в её обаянии. Я тонул, и ничего не мог собой поделать. Мы были потеряны в этом большом вечернем городе и осень шептала нам что-то, что было таким же неотвратимым, как ночь, которая приходит на смену дню. Но эта ночь была близкой и родной, она – наша сестра, ведущая нас в лабиринтах пространства и времени.
      Мы вдыхали дым сказок о чьей-то несбывшейся любви и не чувствовали горьковатого вкуса, потому что знали – у нас всё будет по-другому.
      О, уверенность, что поселяется в сердце каждого из нас, когда приходит время Любви! Когда встречаешь на тропинках oктября Ту,
      Единственную.
      Я шёл от её дома, чувствуя терпковатый вкус нашего первого поцелуя. А троллейбусы, пробегающие мимо, пели мне предсказания о тайнах первых прикосновений. Тротуары подставляли ладони под мои шаги, и на этих ладонях лежали письма Осени. Письма, которые каждый человек читает хотя бы раз в жизни. В них надежды переплетены с сожалениями, поэзия с прозой, встречи с расставаниями, и всё это подёрнуто дымкой времени. И только тот, кто умер для Любви, чье сердце – просто мешок, перекачивающий кровь, только он считает эти письма всего лишь опавшей листвой.
      Иногда мне хочется быть за рулём,
      Управлять направлением ветра,
      Тонко чувствовать грань между тенью и светом,
      И быть осторожным, когда мы вдвоём.
      Возвращаться обратно на вечеринку не хотелось. На душе было умиротворение, которое обычно приходит после пережитого безграничного счастья или крайнего отчаяния. Я зашел в парк, присел на скамейку и закурил. Странная штука – курение в темноте. Многие говорят, что это не приносит удовольствия, так как мы не видим дым.
      Может быть и так. Но зато создаётся ощущение полёта, которое полностью компенсирует отсутствие удовольствия от самого курения.
      Тонко чувствовать грань между тенью и светом…
 
      Я чувствовал, что глупо и беспросветно счастлив.
 

ГЛАВА 8

 
      Мне было не по себе. Выражение довольно банальное, но по-другому это не назовёшь. Я давно заметил, что самые истасканные выражения оказываются самыми точными. В другое время я бы всласть поразмышлял на эту тему, но сейчас я был способен только на то, чтобы прислушиваться к дрожи в руках и стараться подавить неприятный холодок внизу живота.
      Вообще-то, я находил своё состояние довольно странным. Я не раз пел на людях, и никогда не замечал за собой склонности к излишнему мандражу. А сегодня всё было по-другому. Я посмотрел в сторону
      Палыча и отметил, что он нервно грызёт фильтр сигареты. Я подошёл к нему и шепнул:
      – Врежем по полтахе?
      Палыч одобрительно кивнул, и мы юркнули на кухню. Пока мы лечились от нервного напряжения методом сорокаградусной терапии, в квартире вовсю шли приготовления к предстоящему сабантую. Накрывался стол, охлаждалась водка, шипели и шкварчали на плите всяческие
      "ништяки".
      Вечеринка имела место в квартире моего бывшего однокласника, носившего погремуху "Кефир". Абсолютно безобидное живое существо, в последнее время старательно маскирующее свою внутреннюю застенчивость внешней развязностью. Сие получалось слишком наигранно и картинно.
      У Кефира была одна черта, не заметить которую было просто невозможно. Гипертрофированный интерес к женскому полу. В обычной форме это свойство присуще любой более-менее здоровой особи мужского пола. Но, наблюдая проявления этого интереса у Кефира, я, почему-то, сразу вспоминал о Чикатилло и Джеке-Потрошителе. При попытке завоевать расположение очередной жертвы, сделать ей парочку комплиментов, приобнять за талию, сей младой муж преображался. Глаза загорались зловещим блеском, на руках выростали когти, а во рту проростали эдакие премиленькие клычочки. Голос приобретал звериные интонации:
      – Вы слышите меня, бандерлоги?!
      И этим голосочком произносились комплиментики типа "цветочек мой лазоревый", "крошка", "солнышко моё ясное". Но интонированные таким образом, комплиментики, скажу откровенно, выглядели весьма зловеще.
      И несчастной "крошке", пробудившей интерес в душе этого ценителя женской красоты, начинал мерещиться её же труп, расчленённый или растворённый в ванне с соляной кислотой. Теряя на ходу туфли и предметы туалета, "солнышко" спешило укрыться от назойливого внимания галантного кавалера. Мне кажется, что именно поэтому бедный
      Кефир не имел успеха у женщин.
      А мужская половина наших знакомых относилась к Кефиру очень доброжелательно. Он был человеком, в принципе не способным на какую-нибудь подлянку. Он всегда старался помочь, если это было в его силах. И ещё – он очень любил устраивать у себя дома всевозможные сабантуи, а его родня их безропотно терпела. Последнее обстоятельство придавало ему большой вес в нашей среде.
      Сегодня Кефир праздновал свой день рождения. Я знал, что по этому поводу все девушки, приглашённые на праздник, сами себе пообещали постараться реагировать на ухаживания хозяина вечеринки не столь болезненно, как это было принято.
      Нам же, троим, проблемы хозяина и гостей сегодня были по цимбалам. На первом месте стояло удачное выступление. Народ ещё не слышал наших достижений, все были заинтригованы, и разочаровывать их мы просто не имели права.
      Когда хата была заполнена гостями, когда посетители заняли всё свободное пространство – комнаты, кухню, прихожую и даже ванную – всех пригласили за стол. Выпивон произошёл в темпе марш-броска. По быстрячку сказали парочку тостов, закусили – и всё. Такое поведение не было обычным – как правило, жрали и пили весьма основательно.
      Отсюда можно было сделать вывод – народ жаждет зрелищ.
      Граждане переместились в гостинную, где всё было приготовлено для выступления – подключены гитары и установлены бонги.1 Орда расселась просто на полу и кровожадно затихла. Я про себя пожалел, что подался в "звёзды". Оставалась надежда, что если не понравится, то по знакомству хотя бы не побьют. Над моими страхами можно смеяться, но те, кому в первый раз приходилось представлять свои творения на зрительский суд, меня поймут.
      Я обречённо вздохнул, беспомощно осмотрелся и взял первый аккорд:
 
      Мой дом пошёл на слом, сандали прохудились,
      В карманах, как в мозгах, гуляет пустота,
      Соседей не дал Бог, друзья мои все спились,
      Забыли рок-н-ролл, и ты уже не та.
      Паша вонзился блюзовым соло, Палыч подхватил ритм. Подельники мои старались изо всех сил. Я постепенно входил в кач. Всё казалось трын-травой. Нервное напряжение трансформировалось в какую-то полупьяную разухабистость.
      Глоток свободы или глоток вина,
      Меня никогда не привлекала война,
      Я всегда хотел быть тем, что я есть,
      Или, может, немножечко лучше.
      Да, курва мать, я всегда хотел быть тем, что я есть! И гори оно всё синим пламенем! В жопе я видел все ваши политехи, поучения, принуждения быть "как все"! Как достала вся эта хрень! Имеет значение только то, что сейчас, в эту секунду! Имеет значение то, что я пою, что меня прёт! То, что эти мальчики и девочки слушают весь этот бред, они пропускают его через себя и их тоже прёт! Я же вижу! Важно, что Она слушает меня и слышит меня! А на всё остальное насрать!
      Мы доиграли первую песню и народ яростно заорал, засвистел, затопал ногами. Им нравилось! Их вставляло! Мы играли дальше, и всё было клёво! Паша вылабывал "соляки", Палыч сыпал "восьмыми" и
      "шестнадцатыми". Мы чувствовали себя "звёздами". Пусть Пашины
      "соляки" корявы и несуразны, пусть Палыч криво играет! Ну и хер! Мы имели что сказать, и мы пытались сказать. А те, кто слушал нас, это чувствовали. Поэтому мы в этот момент были для них "звёздами" в большей степени, чем все "битлы" и "роллинги" вместе взятые!
      Братья и сёстры! О чём вам пели фонтаны на площадях?
      На затопленных улицах старого города, забытого в облаках?