Ничего, кроме настоящего

      "Гады", "Лос Кастанедос".
      – Погоди, ведь "Лос Кастанедос" – участники.
      – Они ничего не заняли – не хватило репертуара. Но жюри они понравились, и их пригласили в качестве гостей. Кстати, этот проект замутила мамзель, которая пела вместе со Старым. Если не ошибаюсь, её зовут Олеся Остапчук. Интересная девица, я с ней вчера общался.
      Я мысленно представил, ка выглядело это общение, прикинул количество "вопросцев", которыми Паша, скорее всего, бомбанул эту
      Олесю, и содрогнулся. Бедная!
      А Палыч всё это время обсуждал с Батьковичем внешние достоинства
      Роксоланы. До меня доносились всякие "ножки", "глазки", "нимфы" и тому подобное. Батькович согласно поддакивал ему, успевая в то же время думать о чём-то своём.
      – Эх, одним бы глазком на неё взглянуть! Без неглижа-то! – сокрушался брат.
      Возможности осуществить эту важную операцию не представилось – в двери отсутствовала элементарная замочная скважина. Это маленькое архитектурное упущение очень расстраивало Палыча, доводило его до белого каления. Судя по всему, он "запал" на Роксолану всерьёз.
      Захрипел подвешенный неподалёку "матюкальник". Всех участников гала-концерта просили собраться возле выхода на сцену. Сейчас начнётся награждение победителей. Раздача слонов. Мы подошли к назначенному месту, и стали наблюдать за происходящим на сцене. Зал был до отказа набит народом. В проходах на монументальных штативах стояли телекамеры. Это был наш первый выход "пред очи" телевидения.
      Эх, не облажаться бы!
      На сцену вышел Роман Плуженко, ведущий телепрограмм, пользующийся бешеной популярностью у дамочек "за сорок". От своей "звёздности" у чувака совершенно поехал чердак, и выносить его присутствие в обыденной обстановке, по словам коллег, было весьма затруднительно.
      Вот и сейчас он подошёл к микрофону, истекая от сладострастной истомы по себе, любимому. Улыбнулся залу и произнёс: "Добрый вечер".
      Очаровашка! Зал в ответ зааплодировал, и концерт можно было считать начавшимся.
      Сначала толстые дядьки и увешанные драгоценностями тётки нудно трепались о возрождении украинской культуры, о молодых талантах, о творческом наследии и всяком таком. Слушать это было невозможно. Я ничего не имею против культурного возрождения, но к чему этот официоз? Собрался народ послушать музыку – так давайте музыку! А этот пафос выросших при социализме номенклатурщиков, старательно прикидывающихся "отцами украинской культуры", уже все печёнки проел.
      Пипл в зале спал, музыканты потихоньку матерились.
      После вступительного трёпа стали награждать достойных. В числе оных ваш покорный слуга вышел на сцену и получил из рук грудастой девки в вышитой сорочке букет цветов, коробку конфет и безвкусный горшок неизвестного назначения. После чего ему был вручён диплом и было доверено пожать пухлую ладошку незнакомого деятеля из городской администации. Наконец со всей этой бодягой было покончено и
      "запустили музыкантов".
      Для затравки объявили "Живую воду". Приятный групешник, с которого началось моё "украинское созревание". Услышав в своё время их тексты, я понял, что украинская рок-поэзия – не пустой звук.
      Правда, их тексты нельзя было назвать рок-поэзией в прямом смысле этого слова. Лидер "Живой воды" Тарас Чупринка очень удачно положил на музыку стихи своего покойного отца, известного поэта-дессидента.
      А тот в своё время, наверное, и не догадывался, что его изысканные вирши будут скандировать толпы неухоженных фанов "Живой воды". Как бы там ни было, я любил их музыку, даже несмотря на то, что на дух не переносил Чупринку, крыша которого здорово текла от прогрессирующей звёздной болезни.
      Я устроился поудобнее в кресле и стал наслаждаться. Я – благодарный потребитель хорошего музона. Следя за фронтменом, вдохновенно атакующим публику образами из отцовских поэм, я невольно останавливался взглядом на размытой фигуре, раскачивающейся на заднем плане. Апрель… Трагический росчерк местного андерграунда.
      Талантливый гитарист, имеющий стопроцентную чуйку, маг гитарных звуков, блюзовый волшебник. Торчок, сжигающий себя на медленном огне
      "системы". Тонкий силуэт, колеблющийся в мареве переплетающихся звуков, остранённо живущий в этом пространстве. Я наблюдал его расслабленные движения – его руки живут отдельно. Пальцы бродят по грифу, скользит по своей бесконечной дороге слайд6, вынимая из меня душу своими протяжными нотами. Апрель… Мы все знали, чем закончится твой блюз.
      Дальше пели какие-то бесцветные эстрадники. Стандартный джентльменский набор – мамина избушка, журавли, отчий дом, Украина.
      Меня передёрнуло. Собрался, было, уйти, но объявили Роксолану, и я остался послушать сенсацию.
      Что вам сказать? Выглядело это, действительно, знатно. Эдакая миниатюрная леди, макияж а-ля "девушки Гарлема", стройная фигурка, вокальчик на пять баллов. И обаяние, затягивающее обаяние, обволакивающая аура! Я был покорён.
      После объявили "Индюков". Я остался слушать. Команда, вылупившаяся из одного яйца с "Живой водой", и идущая с ними в одной упряжке. Совместные проекты, общая тусня, песни на стихи одних и тех же поэтов. И всё это весьма приятно выглядит. "Индюки" появились в своё время, как "акустическая формация". Полубардовский проект, усиленный скрипкой и флейтой. Симпатичная студенческая "контора".
      Позже "Индюки" поняли, что не акустикой единой жив человек, пригласили ритм-секцию и утяжелились в гитарном плане. Непоющий, зато шибко пьющий и артистичный фронтмен богемного пошиба, полуиграющий лидер-гитарист и едва различаемый на общем плане второй гитарист с акустикой. Ритм-секция держалась особняком и смотрелась более профессионально, чем основной состав. Добавьте к этому вечно импровизирующего скрипача и девушку с неясной функцией в группе – тамбурин, вокалы, подтанцовки. В этом плане они напоминали скорее молодую бесшабашную компанию, чем рок-группу со своими дрязгами, амбициями, проблемами. "Индюки" мне импонировали своей любовью к музыкальным экспериментам и склонностью постоянно "шляться" из стиля в стиль. Люблю музыкантов, не зажатых рамками стилевых направлений и шорами имиджа.
      Ребятишки отскакали весьма резво. Я про себя сострил: не зря, мол, лидер-гитарист "Индюков" Ромка Горобец, работая на радио, взял себе nomme de guerre7 Ди Джей Скачок. По-моему, в кассу. Зал в полный рост оттягивался под весёлые искромётные вещички "Индюков".
      Это их позже накроет музой декадентского смура. А сейчас они вовсю отрывались на рутовской сцене. Я поднялся с кресла и побрёл в гримёрку – скоро наш выход.
      Там я наткнулся на сцену "Палыч на охоте". Маленький Казанова старательно приручал нашу незваную гостью. Рассказывая ей какие-то байки, он без зазрения совести скармливал ей наши конфеты!
      Представляете, каков подлец? Я заглянул в коробку, и от возмущения лишился дара речи – там оставалось не больше трети того, что было сначала! Это при том, что кроме брата и его "шоколадной" феи никто и не притронулся к коробке! Нет, не подумайте, я человек не жадный, но разве ж можно в такую маленькую мамзель паковать столько сладкого? У неё же зубы выпадут или аллергия случится! Женщина – существо нежное! А коллеги по группе останутся без конфет.
      – Собирайся, терминатор, наш выход, – я решил не устраивать сцен.
      – Уже иду! Солнце, посмотри на нас из зала, – Палыч послал ей нежнейшую улыбку.
      – Обязательно! – она улыбнулась в ответ и зацокала каблучками по ступенькам.
      – Чуваки, нас объявили, – в гримёрку заглянул Паша.
      – Мы уже в пути.
      Как передать моё состояние, когда я в первый раз в жизни вышел на
      "большую" сцену и подошёл к микрофону, фиксируемый фотовспышками, выхватывавшими мои движения из сценической коловерти. Я чувствовал волну нетерпения исходящую от зала, некую сладкую угрозу, заставлявшую моё тело дрожать струной. Я прикрыл глаза и шепнул в микрофон:
      Скляні вірші сплітаються в дощ,
      Що розтинає тіло тиші…
 
      Я звал их за собой и они отзывались на мой призыв. Что-то подсказало мне, что не следует давать из себя мэтра. Пусть всё будет так, как оно есть. Я постарался забыть о том, что меня "пасут" телекамеры, я постарался забыть о том, что в нескольких шагах от меня зоной отчуждения дышит зал, жадное до зрелищ враждебное мохнатое существо. Я постарался забыть о том, что нужно "играть" под них. Пусть всё идёт по-настоящему. Я стоял, закрыв глаза, обхватив до боли в пальцах металлическое горло микрофона и тихонько рассказывал им обо всём, что им хотелось узнать:
      Люблю дивитись, як дзеркало п'є вогонь,
      І божевілля тихесенько ллє в сон.
 
      Соло захлёстывает их внимание тугой петлёй, сжимающейся всё туже и туже. Им некуда деваться от давящего напряжения. Я постепенно отклоняюсь назад всё ниже и ниже. Согнутое дугой тело звенит от напряжения. Виток, ещё виток, ещё и ещё виток. Паша ведёт их по бесконечной спирали, пронзающей сознание, подсознание и все
      "заточки" из этой оперы. Он нанизывает их на эту спираль и отпускает серпантином. Я касаюсь волосами сцены, Паша взбирается на немыслимую высоту звука.
      Дальше идти некуда.
      Отпускай.
      Отпустил…
      Выдох облегчения.
      Куплет.
      Кода.
      Зал взрывается. Я открываю глаза и привыкаю к обстановке.
      Незнакомая девушка легко вспрыгивает на сцену и дарит мне цветы.
      Щурясь от яркого света софитов, я кланяюсь "почтеннейшей публике" и ухожу за кулисы. Несколько минут музыки, а я выжат, как лимон.
      Улыбаясь подбегает Роксолана:
      – А ты классно смотришься на сцене, – она лукаво улыбается.
      – Мерси, – я возвращаю комплимент, – а ты – вообще потрясно!
      К нам подходят ребята из "Долины снов", команды, взявшей второе место.
      – Саша, – представляется их лидер, чернявый парень с жёстким татарским прищуром глаз.
      – Тарас, Вадим, Андрей, Серёга, Малютка, – подтягиваются остальные музыканты.
      Мы в ответ называем себя.
      – Чуваки, оставьте нам свои координаты, пожалуйста. Мы хотели бы встретиться и обсудить идею совместного концерта.
      – Ради Бога, – мы пишем на клочках бумаги свои телефоны, отдаём им, получая взамен такие же обрывочки с их координатами.
      Разговаривать нет времени. "Долине" пора на сцену, а мы с Палычем спешим к Татке.
      – Ни пуха, чуваки, – я хлопаю Сашу по спине и бегу в гримёрку.
      – Палыч, алярм! Вытри фейс, забираем цветы и линяем по быстрячку!
      – Шесть секунд! – Палыч готов и мы мчимся изо всех сил.
      Уже довольно поздно. Мы бежим по дождливым улицам, перепрыгивая через лужи, заскакиваем в вовремя подкативший троллейбус и через некоторое время мы уже на месте.
      Нас встречают с помпой. Мы вручаем Татке громадный букет цветов, подаренный нам на сцене несколько часов назад. От нас требуют подробностей, и мы целый вечер гордо повествуем о наших подвигах.
      Безбожно привирая и приукрашивая действительность. Но кто осмелится осудить за это нас, двух юнцов, впервые попробовавших приторных ягодок "официального" успеха и документально подтверждённого признания? А телевидение? Это вам не шуточки! Нет, не смейте нас винить!
 

ГЛАВА 6

 
      Следующая неделя началась с сюрпризов. Батькович привёл на репетицию незнакомого молодого человека и возвестил:
      – Чуваки-музыканты! Этот товарищ – Валентин. Он имеет к нам важный разговор, – после чего представил гостю нас всех поимённо и скромно уселся в уголке.
      – Ребята, я хотел бы послушать ваш музыкальный материал, если вы ничего не имеете против. После этого мы с вами поговорим, – гость, видимо, стеснялся и, обращаясь к нам, слегка заикался.
      – А какого рода разговор, разрешите полюбопытствовать? – Паша в первых рядах интересующихся.
      – Сначала я всё-таки хотел бы услышать вашу музыку, – посетитель проявил настойчивость.
      – Ну что ж, тогда давайте лабать,- я поднялся с табурета и перекинул через плечо ремень гитары.
      Валентин расположился в "красном углу" и приготовился "постигать великое". Палыч дал счёт, и пошла жара. Мы катали всю программу, без исключения. Русское, украинское, блюзы, арт-рок, и даже панкуху. Мы не прерывались на пояснения, не отвлекались на датировку каждой вещи отдельно. Гость внимательно слушал.
      Доиграв коду последней вещи, я повесил гитару в шкаф и вытер лоб полотенцем. "Ковбойцы" вновь расселись по своим закуткам, надев на фейсы "усиленное внимание".
      – Ну, ребята, вы меня удивили, – Валентин повертел головой, – я не ожидал, что в нашем городе существуют такие группы.
      – В нашем городе существует одна такая группа – наша, – уточнил я.
      – Да, я это и имел в виду. В общем, я предлагаю, чтобы фирма
      "Минотавр", директором которой я являюсь, стала вашим спонсором. Я не обещаю вам колоссальных денег, но посильную финансовую поддержку мы вам обеспечим. Если, конечно, вы согласитесь на моё предложение,
      – добавил он.
      – А каким образом вы вышли на нашу команду? – поинтересовался Палыч.
      – Дело в том, что я веду с Юриным отцом кое-какие дела. В приватной беседе он обмолвился, что Юра занимается музыкой. Ну а я, как завзятый меломан, заинтересовался этим и решил, если ваша музыка стоит того, поучаствовать в становлении коллектива.
      Валентин говорил складно, но все его байки были шиты белыми нитками. Ясно, как компот, что ему для каких-то своих целей необходимо завязать более близкие отношения с Косточкой-старшим, занимающим видное положение в Торгово-промышленной палате. Изучив все подходы, Валентин сделал вывод, что проще всего это можно осуществить, проспонсировав музыкальный проект, в котором занят
      Косточка-сын. А все сказки о добром меценате – это лапша на наши неокрепшие юношеские уши. Впрочем, для меня неважны мотивы. Неплохо поиметь денег с этого папика, не вдаваясь в подробности. А уши выдержат и эту порцию лапши.
      "Ковбойцы", судя по всему, считали так же. Посему, не долго думая, мы благословили новоявленного благодетеля на "подогрев" нас, несчастных, и принялись за обсуждение конкретных точек, требующих срочного финансового вливания.
      Для начала было решено записаться. Оч-ч-чень правильное решение!
      Валентин башляет, а мы увековечиваем свои шедевры!
      – Запишемся у Серого, – предложил Батькович.
      – Почему же именно у Серого? – полюбопытствовал Паша.
      – Соотношение цены и качества, – Батькович посмотрел на него, как на младенца. – Мы с Палычем заходили к нему недельку назад. Он показывал свои работы – очень мило.
      – Сколько он берёт за запись? – спросил Валентин.
      – Нужно будет зайти к нему и выяснить точно. Но я точно знаю, что из подходящих по качеству – это самый дешёвый вариант.
      – А может записаться на студии Лэва? – задумчиво протянул Паша.
      – Эй, чувак, очнись! – я толкнул его в плечо. – Фирма "Минотавр" тогда вылетит в трубу сразу же после того, как пробашляет нам запись одной песни! С их ценами-то!
      – Да, – вмешался Валентин, – я интересовался ценами на студии
      Лэва. Пока что мы попробуем вариант подешевле.
      – Во, видишь! – вмешался Палыч, – Я всегда говорил, что за неимением горничной ебут уборщицу!
      Столь выпуклый образ, как я заметил, малость смутил нашего нового папика. Он покраснел как рак и опустил глаза. Я сердито пнул Палыча в коленку – фильтруй базар, кретин!
      На следующий день мы все вместе подъехали к Серому на студию
      "перетереть" насчёт записи.
      В этом месте следует дать маленькую справочку о личности Серого.
      Он являлся вдохновителем, фронтменом и основным автором культовой местной команды "Отряд Особого Назначения", исполняющей качественный мелодичный трэш а-ля "Металлика". Серый выглядел так, как в представлении большинства тинэйджеров должен выглядеть настоящий,
      "кондовый" рокер. Длинный ухоженный хаерюга, узкие джинсы, чёрная фирменная косуха и мотоцикл, марку которого назвать не берусь по причине полной моей безграмотности в этом вопросе. Молоденькие фанатки, увидев на сцене импозантную фигуру Серого с гитарой в области гениталий, изламывающуюся в смене тщательно выверенных
      "рок-поз", писали от восторга кипятком и вопили так, что у непривычного человека волосы дыбом становились.
      Следует признать, что Серый был отличным гитаристом и весьма успешным клоном Хэтфилда в плане вокала. Кроме того, он жил напряжённой рок-жизнью. Рок-тусовки, Ассоциация тяжёлого рока
      "Рокмэн", концерты, интервью, общение с фан-клубом – он старательно лепил образ заядлой звезды.
      В свободное от вышеперечисленных занятий время Серый зарабатывал
      "на хлеб и пиво", записывая в своей студии юнцов вроде нас. Качество выдаваемой им работы, действительно, способно было впечатлить тех, кто не пробовал ничего лучше "подвальных" записей. А нас смело можно было отнести к этой категории, ведь свой первый альбом мы писали в
      "полевых условиях" на концертном, а не на студийном аппарате.
      Чайники, короче говоря.
      Валентин утряс с Серым финансовую сторону вопроса и предложил нам выяснить организационные моменты.
      – Короче так, чуваки-музыканты, – Серый перекатывал во рту "бубле гум", "фирменно" работая челюстями, – приступаем к работе через недельку, скажем, с понедельника. Мне тут ещё нужно свои "хвосты" подтянуть.
      – Что с барабанами? – спросил Палыч.
      – Барабаны ваши.
      – Сроки? – поинтересовался я.
      – Не мандражируй, за неделю запишем. Сколько материала?
      – Час с небольшим.
      – О'кей! Всё сделаем в лучшем виде.
      – Тогда, до понедельника.
      – Гуд бай. Жду вас в понедельник в десять тридцать.
      Мы вышли на улицу и направились к себе на точку.
      – Клёво ему, – вздохнул Палыч, – команда раскручена, концерты стабильные, тёлки прямо в зале кончают, когда Серый соляки гоняет, и ещё студия своя в придачу!
      – Не завидуй, – одёрнул его я, – думаю, у него своих менингитов хватает. А в чужих руках хуй всегда кажется толще.
 

ГЛАВА 7

 
      – Ты что, предлагаешь идти прямо по воде? – в голосе Палыча сквозило сомнение в моей умственной полноценности.
      – Другим макаром туда не попасть. В том-то и фишка, что идти нужно по реке. Зато есть гарантия, что там не окажется неприятных рыл. Отдохнём на лоне дикой природы.
      Мы вчетвером стояли на берегу бурной карпатской речушки – я,
      Татка, Палыч и Марина. Вокруг расстилался пейзаж а-ля натюрель – горы, хмурые сизые ели, скользкие тропинки. Мы выбрались сюда, чтобы деньков пять "поиграть в индейцев". Я знал одно шикарное местечко, куда и вёл всю компашку. Но когда дело дошло до того, чтобы брести по скользким мокрым камням по колено в студёной воде, Палыч воспротивился.
      – Я тебе не Чингачгук, и балансировать на камешках с рюкзаком на горбу при таком течении не приучен. Это ж членовредительство какое-то!
      – Не боись, брат, твоему члену это не повредит, – я похабно заржал.
      – Что вы делаете из мухи слона? Идём! – Марина подала пример, взяв в руки кроссовки и ступив в речку.
      – Ну, бляха, амазонки какие-то! – Палыч тоскливо наблюдал, как барышни двинулись в реку,- э-э-эх, где наша не пропадала!
      Он разулся и опасливо попробовал воду пальцем ноги:
      – А-а-а! Хол-л-л-лодная-а-а зар-р-раза-а-а-а! – его тоскующий вопль разнёсся по окрестностям.
      – Давай, брат! Не тревожься! Если с твоим членом что случится, мы его торжественно похороним под самой высокой ёлкой! Она будет олицетворять утерянную тобой мужскую силу!
      – Типун тебе на язык! – ужаснулся Палыч, и, зажмурив глаза, ступил в воду.
      Через час мы поднялись по склону горы от реки и оказались на маленькой, укрытой со всех сторон полянке. Она была доступна только со стороны реки. Со всех сторон поляну окружал густой, абсолютно непроходимый ельник. Другой берег реки взмывал вверх высоченным отвесным обрывом. Короче, во всех отношениях удобное местечко.
      Прошло немного времени, и местный ландшафт украшала моя палатка-серебрянка. Весело потрескивал костёр, на котором многообещающе ворчал котелок с кипящим "хавчиком". На брёвнышке неподалёку восседал Палыч и домовито тюкал топориком.
      – Ты чем там занят? – поинтересовалась Марина.
      – Ложку себе ваяю. Деревянную, – пыхтя, отозвался умелец.
      – Так, ведь, ложку ножом положено вырезать, – удивился я.
      – Я и вырежу. Топор – это для начального этапа.
      Обстановка была самой, что ни на есть, душевной. Барышни шуршали в смысле кулинарных изысков, брат готовил себе "орудие труда", а я, намаявшись с палаткой, костром и устройством лагеря, заслуженно лежал пузом кверху и восторженно размышлял на тему "человек и природа".
      – Мальчишки, прошу всех к столу, – позвала Татка, – кушать подано.
      – Уже идём, несёмся на всех парах, – заторопился Палыч.
      Он первым уселся перед импровизированным "столом", держа наизготовку творение рук своих, некое подобие экскаваторного ковша в миниатюре с элементами народного творчества.
      – Ты собираешься этим кушать? – изумился я.
      – А что? Вполне пригодная для употребления ложка!
      – Ну-ну.
      – Сейчас мы её испробуем, – брателло погрузил своё изделие в миску с рыбным салатом, и, зачерпнув половину содержимого, бойко поволок ко рту.
      – Эгей! Ты так сдохнешь от обжорства! – завозмущалась Татка.
      – Скорее от голода! – захохотал я, наблюдая, как Палыч тщетно пытается поместить свой ковш с салатом во рту. – Возьми нормальную ложку и не мучайся.
      – Нет уж, это дело принципа, – упёрся Палыч, – я сейчас её малость урежу.
      – Режь, режь, а мы пока пообедаем.
      – Ладно, уговорили, – испугался умелец. – Сожрёте тут всё, пока я буду работать.
      – А ты как думал? В порядочном обществе рылом не щёлкают.
      Я разлил водку по стаканчикам, и провозгласил тост:
      – За наш начинающийся отдых!
      Мы выплеснули водку в свои молодые пасти, вкусно закусили солёными огурчиками и дружно потянулись за поджаренным на костре мясом. Отдых начался!
      Как всё-таки было классно! Мы загорали, дурачились, просто дрыхли, врастали в "индейский быт". Мы вдвоём с Палычем плескались голышом в речке, Маринка прыгала вокруг нас с фотоаппаратом! Здорово было! Офигенно!
      Вечером мы сидели возле огня, беседовали о всякой всячине, пили вино. Где-то внизу река бормотала древние языческие заклинания.
      Прямо над головой висели огромные, словно яблоки, звёзды. Казалось, что стоит протянуть к ним руку, и ощутишь неверное тело от их мерцающих тел. Ели гладили нас мохнатыми колючими лапами, убаюкивая, успокаивая, выметая из наших мозгов пыль городских впечатлений.
      Когда от костра остались лишь головёшки, стало ясно, что пора баинькать. Усталость брала своё. Мы запаковались в палатку, плотно закупорили её от змей и приготовились спать. Палыч какое-то время бузил, плёл какие-то байки с эротическим подтекстом, прижимаясь к
      Марине поплотнее. Потом я провалился в сон без сновидений.
      Проснулся я под утро от дикого холода. От реки тянуло сыростью, и горный климат ощущался очень явственно. Поёрзав на своём месте, я понял, что больше заснуть не удастся. Ладно, срочно примем меры. В таких ситуациях я не любитель страдать в одиночку.
      – Палыч… Палыч, – я потряс его за плечо, – ты спишь?
      Он в ответ пробормотал нечто невразумительное и перевернулся на другой бок.
      – Ды проснись же ты, сволочь, – я ткнул его кулаком в бок.
      – К хуям собачьим, – послышалось в ответ. И тишина.
      Я нащупал его нос и плотно зажал пальцами. Палыч поперхнулся и проснулся вмомент.
      – Что ж это ты, скотина, вытворяешь! – плачущим голосом возопил он. – Чего тебе, мучитель?
      – Не спится мне, – как ни в чём не бывало пожаловался я.
      – И что мне теперь всю ночь колыбельные тебе петь, что-ли?
      – Давай побеседуем.
      – Ты, наверное, на солнце перегрелся, – констатировал Палыч.
      – Нет, просто мне скучно и холодно.
      – Да, действительно, дубак собачий. У-у-у-у, зачем ты мне сказал?
      Я ж теперь тоже мёрзну! – спохватился он.
      – Вместе мёрзнуть веселей, – я пошарил рукой в поисках фонарика и наткнулся на знакомую ёмкость. – О, спирт!
      – Наливай, – вздохнул глубоко несчастный Палыч, – чёрт с тобой!
      – О, голос не мальчика, но мужа!
      – Кто это там спозаранку бухать собрался? – спросила темнота
      Таткиным голосом.
      – Любимая, холодно ведь!
      – Тогда не будьте жлобами – пригласите и бедных замёрзших девушек.
      – Маринка, ведь, спит.
      – Не сплю я, – на этот раз темнота отозвалась голосом Марины.
      – Тогда, да будет свет! Поехали!
      Представьте себе картинку "с утра пораньше". Ещё не рассвело. На колышке висит фонарь, освещая всё тусклым жёлтым светом. Четыре особи не различимого в полумраке пола хлещут спирт, закусывая солёными огурцами и хлебом с малиновым вареньем. Больше ничего под руками не оказалось. Мужская половина компании восседает на вёдрах снаружи, а дамы занимают почётные места в палатке. Произносятся немыслимые тосты, рассказываются невероятные истории. Мы с Палычем на ужин объелись гороховым супом, поэтому по очереди мы вскакиваем и с криками: "Ой, щас вдарю!" бегаем за палатку. Оттуда доносятся подозрительные по тембровой окраске рокочущие звуки. Простите, господа читатели, за такие подробности в стиле "панк", но мы были в той степени алкогольного веселья, когда сдерживающие центры самоликвидируются. Вся эта коловерть продолжалась часов до одиннадцати утра.
      Допив спирт из бутыли, мы дружно сходили умыться и почистить зубы, после чего всем составом пали смертью храбрых. Полностью проигнорировав такие святые вещи, как завтрак и обед, мы продрыхли до второй половины дня. Благо дело, холод нам не докучал.
      Проснуться мы умудрились тоже как по команде. Ни у кого из нас не наблюдалось ни малейших признаков бодуна, что радовало. Солнце уже клонилось к вечеру и дул лёгкий ветерок, гнавший по небу клочковатые облака. Мы с Таткой решили сходить вверх по реке, осмотреть окрестности и погулять, в конце концов.
      Выше по течению река была совсем мелкой и не такой каменистой.
      Приятно было брести по мелким камешкам по щиколотку в воде, разглядывать разноцветные скалы с прожилками неизвестных пород. Мы набрели на спокойную заводь, где было относительно глубоко, и решили искупаться. Сбросив с себя всю одежду, мы резвились как дети в струях небольшого водопада, брызгались, смеялись, играли в догонялки. Я нырял в абсолютно прозрачную глубину и плыл, раздвигая ладонями тёплые солнечные лучи, пронзающие воду.
      Потом как-то вдруг потемнело, небо вмиг заволокло тучами, и ударил гром. В мягких наощупь предгрозовых сумерках засновали юркие молнии. Крупные капли дождя вспороли блестящую поверхность воды.
      Началась гроза.
      А мы… Что мы? Мы наблюдали все эти пиротехнические игры, подняв лица к небу. Когда вокруг забушевало, завертелось, загремело, я коснулся пальцами её кожи, ещё хранящей тепло июльского солнца. Я провёл по ней пальцами и почувствовал, как её тело отозвалось на мой призыв.
      Зачем я рассказываю всё это? Возможно ли передать простыми общепринятыми словами слепое бешенство ласк, соленоватые бездны поцелуев, звенящую ярость наслаждения? Какие литературные приёмы можно использовать для того, чтобы нарисовать это химерное сплетение тел, волос, дыханий, вскриков, шума ветра, косых лезвий дождя? Когда всё смешивается в одну пёструю круговерть, и ничто не в состоянии разделить две слитых воедино половинки. Законы арифметики бессильны
      – здесь два равно одному. На двоих одна жизнь, одно дыхание, одни слова, одно наслаждение.
      Потом тихое воскрешение, медленное и нерешительное.
      Расслабленные, размытые движения. Жажда. Непреодолимая жажда.
      Мы бежали к лагерю изо всех сил. Собственно, в этом не было никакой необходимости – наши шмотки и так промокли до нитки.
      Бурлящая река, скользкий склон, палатка. Там тихая идиллия – Палыч с
      Мариной играют в карты, мирно переругиваясь и понемножку мухлюя. Мы с Таткой обтираемся полотенцами и переодеваемся в сухое. А потом тоже садимся за карты. Вечерок скоротать…
      Дождь всю ночь барабанил по палатке, а под утро всё стихло.
      Проснувшись, я выглянул наружу и возрадовался – распогодилось.
      Стояло офигенное летнее утречко. Запузыривало солнышко, вокруг было влажно и свежо.
      – Подъём! – заорал я. – Всем приготовить личные вещи для просушки.
      Вся наша кодла выползала из палатки, улыбаясь утреннему солнышку и радуясь теплу.
      После завтрака наш лагерь являл собой живописное зрелище. На ветвях деревьев белоснежным серпантином сохла туалетная бумага.
      Возле неё хозяйственно расхаживал Палыч, подыскивая местечко, где можно было бы приладить табличку с надписью: "Осторожно, пипифакс!"
      На блестящую поверхность палатки были наклеены размокшие финансовые средства, в просторечии именуемые деньгами. Имелся повод для беспокойства – вся наша наличность пребывала в крайне плачевном состоянии после дождя и требовала просушки.
      Ещё один день, наполненный хозяйственными заботами, щенячьим весельем, приятными посиделками, песнями "под кастрик". А ночью снова началась гроза. Осатанело лупил гром, злодейски сверкали молнии, шквальный ветрюган срывался какими-то бешеными всхлипами. К утру вся эта петруха не прекратилась, дождь зарядил сильнее. Костёр по такой погоде мы разводить не стали и питались исключительно
      "сухим пайком". К вечеру палатку стало заливать потоками воды, устремившимися с гор. Мы поняли, что утром придётся паковать манели и рвать отсюда когти.
      Ночь прошла в постоянной борьбе с влагой. Выспаться не удалось.
      Сразу же после рассвета мы принялись собираться. Малоприятное местечко – Карпаты во время дождя! Это выглядит оч-ч-чень паскудно, скажу я вам! Мы по быстрячку свернули лагерь, собрали вещи и стали спускаться к реке.
      Ёшкин кот! Нас ждал ещё один сюрприз – река от дождя разбухла, течение сделалось слишком быстрым и опасным для того, чтобы идти по воде. Мы оказались отрезанными от "большой земли".
      Впрочем, иного выхода, как идти по воде, у нас не было. Поэтому, попререкавшись для приличия, мы вошли в реку. Она напоминала злобного разъярённого монстра, жадно накинулась на нас, пытаясь сбить с ног, завертеть, закружить, унести к чёрту на кулички. Нужно было идти, не глядя в мутную коричневую воду. Иначе кружилась голова. Как мы прошли по реке – для меня до сих пор загадка! Это необъяснимо! В особо трудных местах я тащил девчонок и Палыча на плечах, по очереди перенося их на маленькие пятачки суши, встречающиеся иногда.