Ничего, кроме настоящего

      В последнее время я работал с Юркой Челеком, гитаристом
      "Индюков". Я познакомился с ним на каком-то сейшене и предложил поиграть вместе. Юрка послушал материал и неожиданно согласился. Мы щупали гармонии, искали интересные ходы, характерные штрихи. А потом
      Челек сказал:
      – Я знаю, что здесь нужно – виолончель. У меня есть на примете один интересный человечек. Думаю, он придётся ко двору. Тем более, что он давно рвётся играть в группе.
      Я в то время был жутким жадиной – тянул к себе всех людей, способных отвязно мыслить и талантливо излагать придуманное.
      Предложение Юры меня заинтересовало. Я записал телефон "интересного человечка", созвонился с ним и договорился о встрече. И вот теперь я сижу в парке на скамеечке и жду его.
      Я задумался и не заметил, как возле меня кто-то остановился.
      Вежливый голос спрашивает:
      – Андрей Поляк? "Клан Тишины"?
      Я поднимаю глаза. Вот это персонаж! Коротенькие шортики, здоровенный пояс-кенгурятник, тёмные очки. Под мышкой виолончель в потрёпанном чехле.
      – Васыль?
      Он утвердительно кивает головой. Тогда я приглашающе хлопаю ладонью по скамейке:
      – Падай.
      Он располагается рядом. И я полчаса ему рассказываю о своих идеях относительно группы. Сначала он терпеливо слушает, а потом перебивает меня:
      – Я всё понял. Есть предложение начать сейчас же. Я живу здесь недалеко. Поедем ко мне, ты покажешь свои песни, а я попробую подыграть. Лады?
      – Лады!
      Мы садимся в старый дребезжащий трамвай и едем две остановки.
      Походим к стандартного вида пятиэтажке и поднимаемся на четвёртый этаж. Небольшая чистенькая квартирка.
      – Проходи. Вот моя комната.
      Захожу. С интересом оглядываюсь. Разбросанные ноты, две виолончели, пластинки с классической музыкой. Смотрю на названия -
      Бах, Чайковский, Паганини…
      Васыль приносит две чашки с дымящимся кофе. Пока мы его пьём, он расспрашивает о "Клане Тишины", о моих репетициях с другими музыкантами, о планах на будущее. Потом я расчехляю гитару. Он скептически смотрит, как я её настраиваю. Свой постоянный инструмент я не успел забрать от Старого, и пришлось взять походную
      "балалайку". Звучит она отвратительно и фальшиво. Васыль прерывает мои мучения:
      – Чёрт с ней! Всё равно эти дрова толком не настроишь. Играй. Я пойму и так.
      Я показываю ему то, что "настрогал" за время своих поисков. Он слушает, изредка кивая головой. Потом выдаёт вердикт:
      – Если честно, мне не нравится ни музыка, ни слова, ни то, как ты поёшь. Но мне всё равно будет интересно попробоваться – может быть, первое впечатление обманчиво.
      Откровенно говоря, я тоже не испытываю особой симпатии к этому субьекту, но… "Первым делом самолёты". Вдруг он гений?
      – Давай ноты, – он привинчивает шпиль к инструменту.
      Я недоумённо смотрю на него:
      – Какие ноты?
      – С моей партией.
      – Нет у меня никаких нот.
      – А что же мне играть? – чувак явно не может въехать в ситуацию.
      Чёрт бы побрал этих перцев с консерваторским образованием!
      – То, что подберёшь, то и будешь играть.
      – Погоди! Кто из нас композитор?
      – Никто из нас не композитор! Я принёс написанные песни, а каждый свои партии делает сам, в результате – музыка группы. Понял?
      Чувак повозмущался для приличия, а потом покорно взял инструмент в руки. Я продиктовал ему гармонию, и репа началась.
      Не скажу, чтобы я пришёл в жуткий восторг от Васылёвой игры.
      Песни превратились в одно сплошное соло на виолончели. Причём, даже это соло было сумбурным и не выражающим ничего, кроме попыток Васыля самовыразиться. Все мои потуги обуздать его исполнительский кач успеха не имели – он смотрел на меня со снисходительной улыбкой.
      Кто, мол, здесь образованный перец? Ты или я?
      Короче, первая репа закончилась полным крахом. Я вышел оттуда с горячим желанием никогда больше с этим человеком не видеться и не слышать о нём более ни слова. Редко кто вызывал у меня с первого взгляда такую антипатию.
      Последующие репетиции с ним и с Юркой тоже ничего не дали. Васыль играл сплошной бред, и слушать наших замечаний относительно аранжировок не желал. Сама по себе виолончель звучала изумительно, но когда наш Казальс начинал "поливать", мне хотелось подойти к нему сзади и задушить струной. В общем, всё шло паршиво. Хуже некуда.
      Юрка потерял интерес к репетициям, и стал "динамить", отговариваясь занятостью в "Индюках". Мы остались вдвоём.
      Почему я не плюнул на всё это и не распрощался с этим диверсантом? Наверное, потому что я подсознательно чувствовал, что при помощи виолончели можно слепить интересный саунд. Приходилось терпеть виолончелиста и надеяться на лучшее.
      Спасение пришло оттуда, откуда я его меньше всего ожидал. Оно явилось в образе Оли, девушки Васыля. Однажды он привёл её к нам на репетицию. Я только скрежетнул зубами – не перевариваю, когда на репетициях присутствуют посторонние. Но пришлось молчать. В то время мы репетировали в подвале Васыля, и он был волен приводить всех, кого считал нужным пригласить.
      Барышня послушала наши опусы и прямо в лоб заявила:
      – Васыль, ты играешь отвратительно! Вместо того, чтобы создать настроение и подчеркнуть характер произведения, ты выпендриваешься и стараешься показать, какой ты классный виолончелист. Но вместо того, чтобы восторгаться тобой, слушатели к концу концерта возненавидят тебя – ты не подчёркиваешь, а зачёркиваешь настроение.
      После этих её слов мне захотелось грохнуться ей в ноги. Пароксизм благодарности, знаете ли. Причём, что удивительно, Васыль принял её слова к сведению, и концу репетиции мы сваяли вступление и первый куплет к одной пьесе.
      А дальше всё пошло как по маслу. Правда, имелся один большой минус – Васыль абсолютно не умел импровизировать. Недостаток консерваторского образования. Путём длительных лаб мы вытравили из него это. Через какое-то время он научился схватывать на лету гармонию и "валять в кассу".
      Мы кропотливо пахали на протяжении полугода. Вдвоём. Мы не приглашали никого, а старательно искали свой звук, подачу, настрой.
      По капельке, по зёрнышку. Если за репетицию находился один удачный ход – мы были счастливы.
      Как вам передать атмосферу тех репетиций? Наверное, это невозможно. Обшитый деревом подвал, неверный свет тусклой лампочки.
      Тихие заклинания моих песен. Виолончель, то вкрадчивая, то настойчивая, то плачущая.
      Часто, чтобы поймать настроение, мы играли в абсолютной темноте.
      Когда всё воображение работает на слух, не отвлекаясь ни на какие зрительные образы. Стиснутое в рамках слышимого сознание бунтует, и прорывается в область подсознательного.
      Однажды Васыль сказал мне:
      – Знаешь, я был неправ относительно твоих произведений. Может быть, я никогда не смогу до конца понять твои песни, но я их чувствую. Наощупь. И мне очень интересно с тобой работать.
      Васыль оказался очень талантливым импровизатором. Через какое-то время я понял: "Вот оно! То, что я так долго искал!". Шаманство, язычество, древние заклинания волхвов. Главное найдено. Остальное – дело техники и терпения. Тем более, что у меня появился единомышленник. Вместе прорвёмся.
 

ГЛАВА 11

 
      – Андрюха, ну какая тебе разница? Придёшь, поиграешь, получишь башли и свалишь. А впридачу ещё и вкусно пожрёшь.
      Женя был терпелив и настойчив. Он пытался подписать меня на
      "халтуру", а я сопротивлялся изо всех сил. В последнее время мне приходилось пахать изо всех сил, чтоб не пропасть с голоду. В основном, я работал на фирме у Эдика и Серёги Григорьевых.
      Обеспечивал звук и свет на концертах, дискотеках, презентациях и так далее. Сегодня же передо мной разворачивалась завораживающая перспектива ощутить себя в роли кабацкого лабуха. Я активно упирался, но собеседник мой не сдавался. В результате, разговор зашёл в тупик.
      Мы учились в одной группе в Политехе. Женя был достопримечательностью нашего коллектива. Мы гордились им, как очень редким ценным человеческим экземпляром. Примером того, насколько может быть капризна мать-природа.
      С первого взгляда Женя казался обыкновенным интеллигентным мальчиком из хорошей семьи. Но это лишь с первого взгляда. После непродолжительного знакомства он мог "порадовать" таким глюком, что волосы дыбом становились. Дело было в том, что Женя обожал эпатировать. Он мог на спор пытаться съесть швабру. Мог пить одеколон "Русский Лес" только для того, чтобы произвести неизгладимое впечатление при знакомстве. Мы не раз были свидетелями невообразимых историй, в которые он очень талантливо влипал, и не менее талантливо из них выпутывался.
      Недавно он потряс наши юношеские сердца своей женитьбой. С первого взгляда оно неплохо – человек решил остепениться и обзавестись семьёй. Но если учесть то, что Женя решил жениться только лишь для того, чтобы досадить своим родителям, и что семья узнала о его браке только в день свершения сего славного события, то это всё начинает выглядеть не столь мирно.
      Аргунов, который знал Женю по школьным годам, рассказал мне, как новоиспечённый жених обратился к нему с просьбой предоставить жилплощадь для проведения столь важного мероприятия, как первая брачная ночь. Андрюха не вошёл в тяжёлое положение современных Ромео и Джульетты и отказал. Где они сорвали свой первый законный цветок страсти неизвестно. Да, наверное, и неважно. Важно другое – кто-то дезинформировал Жениного папеньку. Андрюха возмущённо повествовал мне о том, как в двери его квартиры в два часа ночи ломился разъярённый родитель новобрачного и хрипло орал:
      – Открывай, падла! Я всё равно двери выломаю и убью этого подонка и его блядь!
      Если учесть, что в обычных обстоятельствах Женин отец отличался крайней скромностью и интеллигентностью, то можно понять, насколько он был выведен из равновесия сумасбродной выходкой сына.
      Здесь же отмечу, что помотав родственникам нервы и добившись таким образом желаемого результата, Женя поспешил разрушить ячейку общества, скоропостижно подав на развод. Приобретя вновь холостой статус, блудный сын вернулся в лоно семьи. Резал ли отец тельца в честь его возвращения, или же попросту надрал строптивому потомку задницу – сие тайна великая есть. Пусть это останется их маленьким семейным секретом.
      В данный момент Женя влез в очередную афёру – он решил вкупе с приятелями открыть кафе. Сказано – сделано. Они достали где-то денег, выкупили старую водонапорную башню, отремонтировали её, наняли песонал и всякое такое.
      Через два дня должно было состояться открытие кабака, и Женя приглашал меня помузицировать на этом торжественном событии. Вместо дискотеки дирекция хотела сделать уютный душевный вечер при свечах.
      От меня требовалось спеть под гитару всё, что я знаю. Высоцкого,
      Розенбаума, цыганщину и тому подобное.
      Перспектива играть в кабаке меня абсолютно не воодушевила. Не играл я в кабаках никогда, и не тянуло меня в ту степь. Женя же соблазнял меня высоким гонораром и вкусной жратвой с выпивкой. В конце концов, была названа такая цифра, что я не смог отказаться. Я и так скатывался в финансовую бездну, поэтому приработок не помешал бы. Пришлось согласиться.
      В назначенный день я подошёл в нужное место в нужное время. Возле дверей заведения меня встретила симпатичная барышня-менеджерица и провела "увовнутрь". В банкетном зале всё блестело глянцем последних приготовлений. Столики-салфеточки, бокальчики-виньеточки. Ожидание первого парада. Готовность "номер раз". Никого из гостей ещё не было.
      Мне был выделен отдельный столик. Я настроил гитару и стал дожидаться начала представления. Халдеи шуршали, наводя окончательный шик. Я наблюдал за ними, потягивая из большого бокала коньяк.
      Вскоре появился и Женя. В роскошном двубортном пиджаке и сверкающих мештах11 он был неотразим. Общее впечатление не портил даже подобранный не в тон галстук. С ним была молоденькая стройная блондинка в вечернем платье.
      – Познакомься, это – Марина. Марина, это – Андрей, – он представил нас друг другу.
      – Будешь сегодня здесь петь? – она рассматривала меня с откровенным интересом.
      – Попытаюсь.
      – Ты ведь музыкант, да? Женя мне что-то говорил… У тебя, кажется, какая-то группа? – её глаза старательно изучали мою небритую физиономию.
      – Не то, чтобы группа… Так, эксперименты всякие, – у меня не было настроения обсуждать здесь свои творческие заморочки.
      – А Женя говорил, что группа. Клан чего-то там…
      – Я раньше играл в "Клане Тишины". Потом группа перестала существовать. Я сейчас в свободном поиске.
      – И что же мы ищем? – её настойчивость сбивала с толку и раздражала.
      – Марина, идём к нашему столику. Скоро начнётся, – Женя пришёл мне на помощь.
      – Идём. Посмотрим, что ты нам споёшь, – она вызывающе мне улыбнулась и пошла за Женей.
      Народ понемножку подтягивался. Я с неудовольствием отметил, что оделся малость не в тему. Я рассчитывал на простецкий сабантуй и отнёсся к этому соответственно. Теперь же, разглядывая фигуры в вечерних туалетах, я в своих вытертых джинсах и вытянутом до колен свитере чувствовал себя неловко. А впрочем, какая разница? Я же здесь работаю, значит всем по фигу то, как я одет. Имидж у меня такой, и всё тут!
      Зал быстро заполнялся гостями. Все столики были уже заняты. Ко мне подбежала менеджерица и зашептала:
      – Сделаем так – сначала речь шефа, потом выступают почётные гости. После этого дадим им всем выпить и закусить. То есть, ты выходишь через полчаса после выступлений. Представлять тебя не будем, здесь это будет не к месту. Просто выйдешь и споёшь четыре-пять вещей. А потом садишься за свой столик и спокойно отдыхаешь. Перед следующим выходом я к тебе подойду.
      Так оно и было. Сначала тип в блестящем пиджаке трепался о всяком-разном, потом лощёные субъекты нанизывали гроздья пустых речевых оборотов, потом все дружно аплодировали. А после этого начался банкет. Пипл накинулся на жратву, как дети Поволжья на колоски. Между столов засновали халдеи, затрепыхали ресничками барышни-распорядительницы. Я честно засёк по своим часам тридцать минут, после чего взял гитару и пошёл на сцену. Там я уселся поудобней и обвёл глазами зал. На моё появление, похоже, никто не обратил внимания. Только Марина озорно подмигнула: "Давай, мол…" Я взял первый аккорд и запел свой старый истасканный блюз раннеклановских времён:
      Пусть свет от лампы
      Во тьме струится…
      Наблюдать за реакцией публики было очень смешно. Как только я стал играть, все как по команде подняли головы и стали слушать. Я допел, народ покочумал несколько секунд, потом все вежливо поаплодировали. Я дождался тишины и продолжил ещё одним опусом.
      Странно было ощущать себя в качестве кабацкого лабуха – ни тебе сценического кача, ни тебе энергетических взлётов… Сплошной холодный расчёт.
      Я спел четыре пьесы и спустился в зал. За своим столиком я обнаружил Марину. Она усмехнулась:
      – Хорошо поёшь. Искренне. Мне понравилось…
      – Я польщён, – я упал за столик и плеснул себе коньяку. – Женя не обидится, что ты его оставила?
      – Женя, как видишь, занят, – она кивнула головой на своего возлюбленного, увлечённо беседующего с высокой фигуристой брюнеткой.
      – Насколько мне известно, эта мамзель из администрации данного заведения, – осторожно заметил я.
      – А насколько мне известно, эту мамзель зовут Линой, и Женя трахает её по средам и субботам, – продолжила мне в тон Марина. – Но меня это очень мало трогает.
      – Поверь мне, меня ещё меньше, – не хватало мне ещё быть судьёй в их разборках. – Я хочу отработать здесь без лишних достач и менингитов.
      – А меня куда ты отнесёшь – к достачам или к менингитам?
      – И к тому, и к другому.
      – Не груби, тебе это не идёт… Хотя ты и похож на беглого каторжника, – она засмеялась. – Образ романтический до охренения.
      Своего она добилась – вогнала меня в краску. Не умею я флиртовать с молоденькими светскими кошечками, оттачивающими на мне свои коготки. Потому я молча сунул нос в бокал с коньяком. Какого чёрта ей от меня нужно?
      Веселье набирало размах. Смех, тосты, звон посуды. Мне пора было на сцену. Я взял гитару и поднялся:
      – Прости, мне пора работать.
      – Работай, я тебя подожду, – "успокоила" она меня.
      После второй песни ко мне подошло пьяное тело. Оно сунулось ко мне носом в ухо и бормотнуло:
      – Братан, а "Утки" можешь? – и высыпало мне на колени горсть купюр. Я прикинул – это раза в два превышало мой гонорар за целый вечер работы. Я молча сгрёб "парнас"12 в карман и кивнул головой.
      Тело побрело к столику, а я запел:
      В плавнях шорох, и легавая застыла чутко…13
      Половины слов я не помнил, и заменил их по ходу жутчайшей отсебятиной. Впрочем, никто этого не заметил – народ был в кондиции.
      На "Уток" отреагировали живо – хлопали, топали, орали: "Давай ещё чё-нибудь!" Тогда я пошёл по Розенбауму – "Белым полем дым",
      "Гоп-стоп", "Вальс-бостон"… И снова ко мне подползло тело и, сунув мне в руку горсть мятых кредиток, потребовало:
      – "Утки" давай!
      "Утки", так "Утки". Я снова спел "Уток". И пошёл в зал. Идти за столик, где меня ждала Марина, не хотелось. Я вышел на улицу в густой осенний туман. С наслаждением втянув в себя сырую прохладу, я закурил. Приятно было вот так стоять, подрагивая, и чувствовать на лице холодные капельки дождя. Осень брала своё.
      – Убегаешь? Боишься? – мне на плечо легла узкая ладонь.
      Я обернулся и посмотрел Марине в глаза:
      – Боюсь. Ни к чему мне эти игры. Найди себе противника поинтересней.
      – А-а-а! Понимаю! – она взяла мою руку и постучала ногтем по обручальному кольцу, – мы приверженцы патриархальных семейных радостей.
      Я отнял руку и пошёл в зал. Ко мне подбежала дама бальзаковского возраста, увешанная драгоценностями, и зачастила:
      – Хороший мой, а спойте что-нибудь лирическое, чтобы за душу брало. Романсик, или что-то в этом роде. А?
      – Сделаем, – я взял гитару и направился к сцене.
      – Нет, пожалуйста, за наш столик. Так сказать, в узком кругу, – она потянула меня за рукав к столику, откуда призывно скалилась целая кодла расфуфыренных мадамей.
      Я покорно расположился возле них, и принялся пронзать их истосковавшиеся по романтике сердца суровыми сердцещипательными романсами. "Девочка из Нагасаки", "Устал я жить в родном краю", белогвардейщина разная… Слёзы вперемешку с соплями. Оказалось, это то, что нужно.
      Отпустили меня не скоро. Я вдрызг изрезал себе пальцы струнами – инструмент был чужой и непривычный. Когда я, наконец, сбежал от этого дамского кружка и расположился у себя за столом, ко мне снова подсела Марина. Она молча положила передо мной купюру. Я недоумённо воззрился на неё:
      – Это ещё что?
      – Хочу заказать песню. Спой для меня что-нибудь. Только для меня.
      – А если я откажусь?
      – Ты не можешь отказаться. Я такой же гость, как и все остальные, и петь для меня – твоя работа.
      – Ладно, – я смёл деньги со стола и бросил себе в карман. – Чего хочешь?
      – Мне всё равно. Спой то, что тебе самому хочется спеть. Хотелось бы услышать что-нибудь твоё.
      – Мои песни не предназначены для исполнения в кабаках.
      – Какие мы гордые, – специально, что ли она выводит меня из себя?
      – Какие есть.
      – Тогда пой, что хочешь.
      Я спел ей "Мусорный ветер"14. Просто потому что устал орать и хотелось передышки. Она слушала, положив подбородок на кулаки, и глядела на меня, не отрываясь. Когда я закончил, она поднялась:
      – Спасибо, – и ушла.
      Я облегчённо вздохнул. Будем надеяться, она оставит меня в покое.
      Ни к чему мне эти игры в загадки. Тем временем, веселье вступило в решающую фазу. Мне уже не давали передышек, и я пел, и пел, и пел, и пел. Когда руки меня уже не слушались, менеджерица попросила:
      – Давай пять самых лучших песен, и на сегодня всё.
      О, матка бозка!15 Дай мне дожить до конца этих пяти песен! Я надулся и выдал им эти пять песен. После чего демонстративно зачехлил гитару и уселся отдыхать. Было довольно поздно и нужно было ждать, пока меня отвезут домой. Я потихоньку налегал на всякие вкусности, потягивал коньячок и приходил в себя. Общаться ни с кем не хотелось. Волнами общего оттяга ко мне прибивало каких-то надоедливых баб, виснущих на плечах, пьяных настырных мужиков, желающих потрепаться о музыке… Я старательно отфутболивал их – хотелось отдохнуть. Тяжёлая хрустящая усталость навалилась как-то вдруг. Неожиданно. Срочно нужно было ехать домой. Хватит праздничных фейерверков! Несмотря на внушительный "парнас", меня тошнило от самого себя. Верх стремлений – просирать себя в кабаках.
      Подошла ответственная девица, выплатила мне гонорар и сказала, что машина ждёт меня внизу, возле входа. Я взял гитару, оделся в гардеробе и пошёл к выходу. Возле дверей меня поджидала Марина.
      – У тебя есть телефон?
      – Нет, – нагло соврал я.
      – Не хочешь, значит, чтобы я звонила. А я, ведь, могу у Жени узнать. Но не буду этого делать – не в моих привычках навязываться.
      Вот номер моего телефона, – она протянула мне листочек из блокнота,
      – позвонишь, когда захочешь.
      – Хорошо, – я сунул бумажку в карман.
      – Удачи, музыкант, – она быстро провела ладонью по моей щеке.
      – Счастливо, – я повернулся и быстро пошёл к дверям.
      Перед тем, как сесть в машину, я вынул из кармана листок с номером телефона, скомкал его и выбросил. Потом я закинул гитару в салон и плюхнулся на заднее сиденье. Машина тронулась, а я уголком глаза заметил, что в дверях стоит Марина и наблюдает за мной. Но меня это не волновало – я просто хотел поскорей попасть домой.
      Потом мне не раз приходилось зарабатывать деньги таким макаром и я перестал стыдиться этого. Я стал относиться к такой работе проще – как к работе грузчика, например. Но этот первый опыт мне почему-то запомнился, и я вспоминаю о нём всякий раз, когда встают в памяти времена ломки больших надежд и знакомства с реальной жизнью.
 

ГЛАВА 12

 
      Время катилось старым потрескавшимся раздолбанным колесом. Я как-то потерялся в своих лабиринтах и на действительность реагировал слабо. После того, как произошёл перелом в репетициях с Васылём и наши упорные "искания" стали давать первые результаты, я ожил. С наркотиками и алкоголем было покончено – я не собирался себя хоронить после того, как нашёл выход из вонючего тупика, в котором прозябал столько времени. В меня будто влили новую кровь. Я чувствовал, как она шурует по моим венам, гонит в мозг новые задумки, новые образы, новую энергетику. Я снова стал дышать. Я стал по-другому ощущать время.
      Это было время мистики, время ощущений, найденных наощупь, время заклинаний произнесённых вслух. Мы пытались добиться того, чего добивались шаманы – методом иррациональных воздействий, найденных эмпирически, ввести человека в транс, провести его по тропинкам подсознания, расщепить его воображение. В нашем случае слушатель становился необходимым звеном энергетической цепи, воссоздающей требуемый атмосферик. Это было время поиска и экспериментов.
      Васыль отбросил свои консерваторские заморочки и с головой окунулся в наши экзерсисы. Оказалось, что он обладает тонкой чуйкой, мощной подачей и неисчерпаемыми запасами энтузиазма. Он умел заставить свою виолончель рассказать то, что требовалось. И в её рассказах слышались и ведьмины рыдания, и змеиные шёпоты, и рёв водопадов, и лирика сумерек… Там было всё.
      А потом нашёлся Димка. Именно нашёлся, материализовался из толп пипла, шляющегося по "подземке". Я привёл его на репетицию и предложил попробовать себя в качестве гитариста. Играл он довольно коряво, но в тему въехал моментально. Его своеобразная манера была спрятана именно в его корявости, в его непрофессионализме. Мы услышали его в нашей музыке и сказали хором: "Это самое ТО!"
      И теперь уже три фанатика вылавливали по крупицам то, что удавалось расслышать в хаосе музыкальных нагромождений. Было много работы, много ссор, много всего. Мы притирались друг к другу, учились сосуществовать в цепкой паутине созданных нами же музыкальных образов. Ежедневные изматывающие репетиции с утра до вечера, радости находок, депрессняки разочарований – мы прошли через всё это.
      Позже Васыль привёл Божену. В наш круг вошла молоденькая девушка, не отличающаяся, на первый взгляд, ничем от тех барышень, которых каждый день встречаешь на улице. Но только на первый взгляд.
      Дело в том, что Божена сама по себе была звездой. С детства оттачивавшая мастерство игры на деревянных духовых инструментах, она каталась по всему миру с концертами, и я до сих пор не знаю, чем могла её заинтересовать наша тусовка. Мы были чрезвычайно далеки от строгой атмосферы академической музыки, соприкасаясь с ней сугубо формально. Но факт остаётся фактом – Божена стала с нами работать.
      Она принесла в наши изыски женственную утончённость, лёгкий налёт печали, мягкую лирику.
      Теперь на репетициях было очень оживлённо. Васыль с Боженой сражались, отвоёвывая для себя музыкальное пространство и подтрунивая над партиями друг друга. После долгих споров, подначек и полусерьёзных наездов они умудрялись так согласовать свои линии, что у меня просто слюнки текли. Мы же с Димкой "рвали тельняшки" в поисках гитарных фишек и достойного обрамления находок наших академистов. В общем, скучать было некогда.
      В такой напряжёнке промелькнул год. Васыль стал всё чаще заикаться, что пора выходить из подполья. Я же, помня своё последнее выступление на "Червоной Руте" с сырым проектом, яростно противился преждевременной засветке. На мой взгляд, требовалась ритм-секция, без которой мы звучали недостаточно выразительно. Закончилось всё это ультиматумом.
      – Чуваки! Так существовать дальше нельзя! Нефиг прятаться в подвале и тихонько плесневеть! Нужно идти в народ!
      Так начал Васыль своё выступление на одной из репетиций. Дальше он выразился в таком духе, что есть один интересный фестиваль, и если мы в нём не примем участия, то он, Васыль, умывает руки и посылает нас всех в одно известное место. Нет смысла играть для самих себя – каждый мало-мальски нормальный музыкант заинтересован в аудитории, которая будет слушать его музыку.
      Дальше разразился очередной скандал. Говорили все и говорили много. В результате, было решено в фестивале участие принять.
      Особенно после того, как Высыль подробно о нём рассказал.
      Оказывается, он имел в виду Всеукраинский фестиваль акустической музыки "Подкова". Наш формат, наша фишка. Неделя на подготовку.
      Ещё немного ора по поводу названия группы – мы ещё не удосужились назваться. Через каких-нибудь двух часов криков, угроз и оскорблений останавливаемся на названии "Отдельная Территория". Всё, запускайте праздничные фейерверки и пойте радостные песни! В этот, и ни в какой другой, момент родилась новая группа!
      На следующий день мы с Васылём отправились подавать заявку. В офисе фестиваля нас впечатлила деловая атмосфера и простота процедуры. Васыль же, в свою очередь, поразил дирекцию фестиваля своей словоохотливостью, любознательностью и рок-безграмотностью. О, его беседы с администрацией – это было незабываемое шоу. Я уже заполнил все анкеты, получил все пропуска, и расположился в уголочке насладиться этим зрелищем. Васыль дотошно вникал в мельчайшие нюансы фестивальной практики, интересовался такими мелочами, что его собеседники только руками разводили. Удивляюсь, почему они попросту не выгнали нас оттуда к бениной маме…
      На сам фестиваль я явился в состоянии, близком к обморочному. Про себя я уже жалел о том, что повёлся на провокацию Васыля, но отступать было поздно – все мосты были сожжены.
      Я стоял в вестибюле Дома культуры им. Гагарина и рассматривал толпу, вливающуюся в дверь широким потоком.
      – Андрюха! Какой сюрприз! – меня хлопнули по плечу ладонью.
      Я обернулся и увидел расплывшуюся в улыбке физиономию Серёги
      Головина, гитариста "Долины Снов". Он явно рад меня видеть.
      – Как жизнь? Ты пропал куда-то… Что делаешь после "Клана Тишины"?
      – У меня новая группа. Что-то типа этнической психоделии. Сам услышишь – мы здесь играем.
      – Гостями?
      – Нет, конкурсантами.
      Серёгу это рассмешило – он хохочет, хлопая себя по коленям:
      – Ну, чувак, кто же это такой умный, что вас в конкурс пускает?
      – Мы сами так решили. Для интересу.
      Ещё бы, Серёге не веселиться – большинство коллег по цеху здесь играет в качестве гостей. Ничего, как-нибудь прорвёмся. Я направился в зал. Мы шли пятыми по списку, и мне было интересно посмотреть на тех, кто будет играть перед нами.
      В зале я наткнулся на Сашку Качумова.
      – Упс! Смотрите, какие люди – Поляк собственной персоной! – Саня радуется и жмёт мне руку.
      – А ты какими судьбами? – интересуюсь я, – Акустику послушать захотелось?
      – Да нет, я сегодня представляю здесь свой новый проект "Теорема
      Ферма".
      – Ну и названьице! Долго думал?
      – Не-а! В шесть секунд! Никак не мог отдуплиться с названием, взял энциклопедию и ткнул пальцем наугад. Делов-то!
      Сашка взбудоражен. Оно и понятно – я наблюдал его метания, которые по времени совпали с моими смурами. На последней "Червоной
      Руте" "Долина Снов" играла и с ним, и отдельно с Олесей Остапчук.
      Леськины вещи были отмечены жюрями, и группа получила хороший толчок. Интересные предложения, гастроли, записи. Сашка остался как-бы не у дел. Начались косяки, скулы, интриги и прочая хрень.
      Закончилось тем, что Качумов ушёл из "Долины". Через какое-то время он собрал новую группу, и сегодня собирался дебютировать.
      – Погоди, Саня, у тебя разве акустический музон?
      – Мы имеем две программы – в акустике и в электричестве. А что у тебя? До меня доходили какие-то интригующие слухи, но никто ничего толком не знает. Ты как пропал полгода назад, так о тебе ничего не было слышно.
      – Да чего там рассказывать? Сегодня сам всё услышишь.
      В толпе народа я увидел лица своих "бывшеньких". Батькович радостно заулыбался и потянул к нам Пашу.