Во имя Ленинграда

      - Случилось то, что уже случалось дважды. Обе культи покрылись краснотой, пухнут. Как он ходит и терпит, ума не приложу.
      - Ну, это он умеет. Но почему я узнаю об этом только сейчас, дорогой доктор? - строго спросил я Званцова.
      - Виноват, - понуро сказал он. - Не говорил по просьбе Леонида Георгиевича.
      - Покаяние сейчас делу не поможет! Скажите как врач, что ему в данный момент может облегчить состояние? Как предотвратить беду?
      - Только срочная госпитализация. Отправка в Ленинградскую военно-медицинскую академию. И вообще прекратить летную службу. Нагрузку с его культями больше выдерживать нельзя.
      - Вы с ним об этом говорили?
      - Говорил, а что толку? И слушать не хочет.
      - Хорошо, давайте поговорим в присутствии его боевых друзей, сослуживцев. Пригласите в кабинет майора Ганжу, инженеров Николаева и Мельникова, техника звена Попова - ведь он когда-то обслуживал его самолет на Ханко и Ладоге. И сейчас, как за ребенком, ухаживает за его машиной и за ним самим. Вот при всех и поговорим. Мне тоже хочется, чтобы до края войны мы дошли вместе. Но, видимо, не суждено Леониду Георгиевичу совершить последний боевой вылет в день Победы.
      Через полчаса собрались все, последним вошел мрачный Леонид Георгиевич. Он щелкнул замком правого протеза, сел на поставленный Поповым стул.
      - Простите, что малость запоздал, - обращаясь ко всем, процедил он сквозь сжатые зубы.
      Хорошо зная характер Леонида Георгиевича, именно сейчас я был обязан найти какие-то решительные слова. Причина сбора, кроме врача, никому не была известна, все ждали, смотрели на меня, а я - в глаза Белоусову.
      - Вот что, - сказал я. - Все, кто собрались, давние боевые друзья Леонида Георгиевича. Не было ни дня, ни часа, чтобы мы не переживали за его судьбу. И чем ему было тяжелее, тем ближе мы становились к нему. Опять ему грозит беда - новая ампутация ног, а что там отрезать? Жаль, узнали мы об этом поздно и, к сожалению, не от него. Если вы не верите мне и врачу полка, то попросите Леню снять протезы, а мы ему простим обман.
      Лицо Леонида Георгиевича побледнело. Он хотел встать, но лишь положил руки на колени. Сказал совсем тихо:
      - Простите, дорогие друзья. Уж очень хотелось дотянуть до Победы. Видать, не суждено! Снимать протезы нет надобности, на врача я не в обиде он делал все, что мог. Видимо, снова придется в госпиталь, может, помогут. Пишите, Василий Федорович, предписание, завтра же подамся в Ленинград.
      Утром следующего дня полк тепло попрощался с человеком, чьи боевые дела остались золотой страницей в истории, и в истории не только полка... К счастью, хотя пути наши и разошлись, жизнь, судьба оказалась к нам благосклонна и не раз нас сводила, давая возможность вновь вспомнить пережитое...
      День войны - последний
      Полк перелетел на промежуточный аэродром под Таллин. А наземные наши службы со всей аэродромной "мебелью" пока еще совершают свой путь в Литву. К концу третьих суток, когда они прибыли на место и новый аэродром был подготовлен, разразилось февральское ненастье. Вьюга с мокрым снегопадом стерла грани между коротким днем и ночью, закрыв все просветы в небе. Хочешь не хочешь, нужно ждать, когда обширный циклон уйдет за пределы Прибалтики.
      Хуже всего томиться без дела. Не скучал, по-моему, один Кира Столярский. Он часами просиживал в техническом отделе авиационно-технической базы, где работала повзрослевшая Биана, с которой вот-вот собирался вступить в брак.
      Летчики молча и вслух проклинали скандинавские циклоны, а они, как назло, шли "под ручку", словно молодые пары, один за другим. Больше недели сидели мы как на горячей сковородке, выскакивая на улицу при каждом появлении синевы в разрывах облаков.
      Как всегда, в "мирные" часы вспоминалась семья, прилетавшая в Липово, маленькая Галочка, которая так привыкла ко мне за три недели, что всегда искала меня, бегая меж палаток, и, чуть картавя, спрашивала у всех, кого встречала: "Где мой папуля?" Часто кто-нибудь приводил ее на командный пункт или на стоянку самолетов, и она, увидев меня, бежала навстречу и громко кричала: "А вот и нашла тебя, пойдем искать красные грибки".
      Тяжело расставаться было с малышкой, еще тяжелее было смотреть на Сашеньку: в который раз расставались, а война продолжалась. Перед отлетом она отвела меня в сторону и тихо спросила: "Вася, почему ты отказываешься лечь в госпиталь? Раны дают себя знать, надо подлечиться, ведь в перегрузках может случиться непоправимое!" И, не договорив, заплакала.
      Нет, что ни говори, а сидеть без дела плохо, черт знает, что лезет в голову. В настоящей работе обо всем этом забываешь. Конечно, неплохо полечиться, но сейчас оставлять полк на перепутье нельзя.
      Полк благополучно перелетел на полевой аэродром Аглонен. Наконец погода установилась. Теперь в районе Паланги и Мемеля собралась вся 1-я гвардейская истребительная дивизия. На огромном аэродромном узле сосредоточилась почти вся авиация Балтики, которой была определена задача уничтожить противника на всем театре Балтийского моря - от Моонзундских островов до Померанской бухты. Кроме того, морские летчики вместе с ВВС армий продолжали наносить удары по войскам в районе Кенигсберга, Земландского полуострова, обеспечивали высадку десантов флота и блокирование с моря вражеских портов Либава, Пиллау и Данциг.
      Торпедоносцы и бомбардировщики под прикрытием "яков" и "лавочкиных" буквально не пропускали ни одного фашистского корабля или транспорта, обнаруженных разведкой в любом районе моря.
      Полтора месяца мы ежедневно эскадрильями и полковой группой вылетаем на боевые задания, прикрывая торпедоносцы, бомбардировщики, штурмовики и лихие торпедные катера, которые в темное время суток, миновав занятое врагом курляндское побережье, появились в районе Паланги, создав в средней части Балтийского побережья мощное соединение.
      Все это время над конвоями в море, в районах Кенигсберга, Пиллау (ныне Балтийск) и Данцига, куда больше всего приходилось вылетать на боевые задания, хваленые "фокке-вульфы" и "мессершмитты" при встрече с "лавочкиными" и "Яковлевыми" лишь огрызались, подчас отходили в глубину своих войск или в море. И только над военно-морской базой Либава они дрались, можно сказать, насмерть. За уклонение от боя командование окруженной курляндской группировки карало их беспощадно.
      Мощную сухопутную группировку и порт Либаву, с воздуха прикрывала всем составом 54-я эскадра. Хотя ее боеспособность значительно снизилась, но все же при нанесении ударов по наземным объектам и порту Либаве летчики "Зеленого сердца" наносили нашей авиации чувствительные потери.
      Мы, гвардейцы 1-й гвардейской истребительной дивизии, понимали, что придется вновь скрестить мечи с "фокке-вульфами" на завершающем этапе войны.
      Силы фашистского люфтваффе слабели с каждым днем. Даже когда наши войска и силы флота в Восточной Пруссии рассекли фашистский фронт на три изолированные группировки - хельсбергскую, кенигсбергскую и зем ландскую - и приступили к разгрому вражеских соединений, фашистская авиация оказалась неспособной помочь обреченным войскам.
      Воздушные бои стали редкими. Летчики нашего полка за это время сбили всего три ФВ-190. Но война остается войной. Мы латали пробоины, меняли моторы на самолетах, получивших повреждения от зенитных снарядов. К счастью, в феврале и марте в воздухе потерь не было, зато на земле, отвоеванной у врага, нас подстерегали сотни различных мин, взрывных ловушек и других зловещих сюрпризов.
      Теперь мы стали более осторожными на земле, а летчиков вновь и очень настойчиво стали обучать противозенитным маневрам и подавлению зенитных средств противника. Для этого в каждом задании выделялись специальные ударные группы.
      С первых дней апреля наши войска громили разобщенные вражеские группировки в Восточной Пруссии. Кенигсбергом занялись войска 3-го Белорусского фронта. Особо важная роль отводилась тяжелой артиллерии и авиации фронта и флота, предназначенных для разрушения мощных фортов, располагавшихся несколькими поясами вокруг города. Враг рассчитывал на длительную оборону в условиях полной изоляции.
      1 апреля наш полк вновь перебазировался на аэроузел восточнее и южнее Кенигсберга, чтобы вместе с истребителями авиакорпуса фронта прикрывать войска и ударную авиацию.
      Летчики здесь воевали на американских самолетах "кобра", и наш прилет на лучших советских машинах Ла-5 и Ла-7 оказался для них хорошим подспорьем. Правда, погода вначале подвела. Несколько дней дождь со снегом приковывали авиацию к аэродромам, большинство из которых размокли до предела. И только 6 апреля авиация смогла подняться в воздух и поддержать артиллерийский удар. Около двух тысяч самолетов непрерывным потоком с различных высот и направлений обрушились на укрепления врага. Истребители, заняв самый верхний эшелон, создали плотный "зонтик", под которым бомбардировщики, штурмовики и разведчики могли работать спокойно.
      Трое суток, день и ночь, войска штурмовали старинное осиное гнездо прусской военщины. Огромный город в огне пожарища. Сплошное облако черного дыма поднялось до высоты трех тысяч метров над крепостью, которую Гитлер считал неодолимой.
      С каждым днем накал штурма возрастал, авиация наносила массированные удары. Только 7 апреля было совершено около 4800 боевых вылетов, а 9 апреля - в последний день штурма - участвовало 1500 бомбардировщиков и штурмовиков. Вечером поверженный гарнизон капитулировал. Пала вековая цитадель прусского милитаризма.
      Не делая передышки, войска 3-го Белорусского фронта и силы Балтийского флота приступили к ликвидации земландской группировки врага. Гитлеровское командование прилагало все усилия, чтобы задержать продвижение наших войск к порту Пиллау, через который на боевых и транспортных кораблях фашисты спешили вывезти войска и боевую технику в западные порты Балтийского побережья. Ожесточенные сражения на узком участке фронта продолжались до 25 апреля. Авиаторы Балтики оказали фронту существенную помощь. В порту Пиллау они потопили и повредили большое количество кораблей и судов, закупорив фарватер выхода в море, и эвакуация фашистских войск была сорвана. В захваченном затем порту было обнаружено 115 потопленных судов, в том числе десять крупных транспортов, танкер, две подводные лодки и плавучий док.
      С разгромом земландской группировки и взятием Пиллау полк вместе с другими авиачастями перебазировался на аэродромы померанского побережья. 1 и 3 мая балтийские торпедоносцы, бомбардировщики и штурмовики под прикрытием истребителей разгромили основные силы боевых кораблей и транспортов на коммуникациях южной Балтики. Были объяты пожаром фашистские пираты линкор "Шлезен", крейсеры "Орион" и "Принц Ойген", десятки миноносцев, сторожевых кораблей, тральщиков и быстроходных барж. Они были потоплены или сильно повреждены. Гитлеровцы, по существу, лишились огневой поддержки с моря, и 5 мая военно-морская база Свинемюнде пала. Только небольшая группа войск и кораблей, бежавшая на остров Рюген, сопротивлялась еще пять дней, но также была разбита силами Балтийского флота и 10 мая капитулировала.
      В день падения Свинемюнде наш полк получил приказ - срочно вернуться на восток, в район Паланги, где враг, зажатый между Тукумсом и Либавой, имея более двухсот тысяч войск - остатков армий "Север", - упорно оборонялся, не соглашаясь сдаться.
      К вечеру 6 мая полк второй раз за весну собрался на полевом аэродроме Аглонен восточнее Паланги. Чуть свет на правом фланге полкового строя уже колыхалось бархатное полотнище гвардейского знамени. Позади строя в два ряда стояли 57 боевых самолетов Ла-5 и Ла-7. Мне, прошедшему с полком всю войну, было радостно видеть и самолеты, стоявшие теперь без всяких укрытий и маскировки, и летчиков, готовых ринуться в бой.
      Мы с начальником штаба и замполитом обошли строй. Сколько раз в беде и в радости смотрели в глаза своих питомцев, были минуты, когда после такой встречи приходилось кое-что менять в составе боевых групп. Но сейчас я чувствовал одно - каждый летчик хотел, чтобы ему первому доверили подняться на задание.
      Вот и настал долгожданный день - началась последняя крупная операция по разгрому остатков некогда могущественного вермахта, грозившего поработить мир. Полк разделен на три боевые группы: первая - для блокировки аэродрома восточнее Либавы, вторая и третья - для перехвата вражеских самолетов западнее курляндского побережья.
      Подана команда: "По самолетам!"
      8 мая наши войска с востока и юга до предела сжали кольцо окружения. В середине дня начался решительный штурм. Полку вновь предстояло блокировать аэродром, где еще находилось до 80 самолетов, которые немцы прикрывали усиленным огнем зениток и истребителями.
      Перед вылетом ко мне подошел командир 3-й эскадрильи капитан Федорин.
      - Разрешите обратиться, товарищ командир!
      - Что, Анатолий Ильич, есть неясность в задании твоей группы? - спросил я этого отважного и решительного в бою комэска.
      - Нет, задание ясно. Я по другому вопросу. - Федорин немного помялся и вдруг выпалил: - Разрешите мне возглавить все три группы, задание выполню точно, не беспокойтесь. - Покраснел и, вконец смутившись, добавил: - Вы же знаете, какой там зенитный огонь. А вчера и в вашем самолете оказалось пять дырок...
      - Ах, вот оно что! - Я не мог сдержать улыбки, а в горле предательски запершило, никак не мог вымолвить слова. - Значит, тревожишься за жизнь командира?
      - Не только я, - ответил Федорин. - Все так думают. Надо ведь поберечься. Один вы остались от сорок первого, да и семья... А мы молодежь... - Он опустил голову и смолк.
      Я уже справился с волнением и сказал как можно спокойнее:
      - Задание трудное, а старших я менять не привык, и чему быть, того не миновать. Задача блокирования, повторяю, тяжелая. Немцы будут огрызаться до последнего. И уж раз так заботишься обо мне, поставлю твою восьмерку вместо капитана Бегуна в верхний ярус - против их патрулей. Там у тебя и твоего боевого зама Столярского будет возможность показать себя, да и нам внизу спокойнее ловить этих гадов на взлете. А теперь иди, удачи тебе, а капитана Бегуна пошли ко мне. Ему тоже нужно внести кое-какие поправки...
      В 11 часов 30 минут три группы "лавочкиных" на предельно малой высоте внезапно выскочили с двух сторон аэродрома. Мы с Бегуном заняли боевой порядок на высотах 800-1500 метров, не допуская взлета вражеских истребителей, а Федорин с двумя четверками круто пошел вверх на восьмерку патрулей - "фокке-вульфов". Там "лавочкины" на высоте четырех тысяч метров завязали воздушный бой.
      Спокойные команды Федорина давали понять, что помощь его группе не нужна. Через две-три минуты боя из "свалки" ревущих истребителей вывалились две горящие машины - это были "фокке-вульфы". А мы, энергично маневрируя в сплошном зенитном огне, продолжали караулить тех, кто еще попытается улизнуть.
      Минут через пять я услышал голос Федорина:
      - "Тридцать третий"! Наверху чисто, работайте спокойно. Я мельком взглянул на часы. Оставалось еще минут десять
      блокады, но как они долго тянулись в этом огненном аду! Учитывая обстановку, я подал команду:
      - "Соколы", поднять эшелон до двух пятьсот! Я - "Тридцать третий"!
      Это был не страх за себя. Рисковать летчиками в сплошном зенитном огне не было смысла. Тем более что наши ударные силы уже подлетали к порту и взлет какой-то пары "фокке-вульфов" уже ничего не мог изменить. Но "фокке-вульфы" и не пытались взлетать. А когда наши бомбардировщики и штурмовики, нанеся удар, начали отходить, из одного большого ангара вырулил четырехмоторный самолет и начал разбег для взлета.
      "Ну, ловкач! Видимо, под шумок решил проскочить на бреющем южнее Либавы", - подумал я, наблюдая за взлетающим "кондором".
      - "Ноль шестнадцатый"! (Позывной Шестопалова.) Видишь, взлетает большой?
      - Вижу. Я - "Ноль шестнадцатый", атаковать?
      - Только за зоной огня, над озером.
      - Вас понял, - зазвенел в наушниках голос Шестопалова. Четверка Ла-5, теряя высоту, погналась за удирающим
      "кондором", видимо до предела набитым офицерскими чинами. Через три минуты последовал короткий доклад Шестопалова:
      - "Тридцать третий"! Я - "Ноль шестнадцатый", большой горит на земле, пятьсот метров от берега. Возвращаюсь.
      - Молодец, Коля! - ответил я без позывных.
      Вскоре все наши самолеты приземлились на своем аэродроме. Техники начали осмотр и подготовку к повторному вылету, а мы, летчики, сели в большой курилке передохнуть и накоротке разобрать ход боевого задания.
      То, что фашистские летчики после нашего ухода начнут перелеты на запад, меня мало беспокоило. Их ожидали несколько патрулирующих над морем групп нашей истребительной дивизии.
      Закончив разбор, я поблагодарил летчиков за успешные действия, а капитану Федорину сказал:
      - Предстоит еще один вылет на блокирование аэродрома, подберите группу в составе двадцати четырех самолетов. Поведете ее вместо меня, а я восьмеркой слетаю на перехват в море.
      Перед вылетом группы Федорина на блокирование аэродрома в Либаве, штаб полка получил срочное сообщение штаба ВВС флота - "8 мая на рассвете несколько групп ФВ-190 на малой высоте с аэродромов Курляндского полуострова улетели на запад и взяли курс на Гамбург. Многие летчики из-за навигационных ошибок и тумана совершили посадки в Дании и Швеции. Все пилоты арестованы и будут переданы советской стороне".
      Прочитав сообщение, я дал дополнительное указание капитану Федорину:
      - При подлете к аэродрому противника набрать высоту 2750 метров. Если в воздухе прикрытия аэродрома не будет, то взлетевшие самолеты атаковать за зоной зенитного огня.
      - Спасибо, товарищ командир, за информацию, - четко сказал Федорин и добавил: - А я думал, что мы сегодня дадим им прикурить.
      - Я думаю, Толя, мы за эти годы эту задачу все время хорошо выполняли. Вылетайте, но смотрите в оба глаза, понял?
      Более десяти боевых групп вылетали на перехват удирающих на запад воздушных пиратов. Девять машин сбили. Все они, до предела загруженные фашистским офицерьем, пытались уйти в Швецию, а оказались на дне Балтийского моря.
      Последних в войне стервятников, как и в прежних боях, уничтожили самые отважные "старики" и молодые гвардейцы: Федорин, Бычков, Потемкин, Горюнов, Шестопалов, Макеев, Столярский, Павлюков и Абрамов.
      Едва заходящее солнце окрасило морскую даль, я вылетел патрулировать к либавскому побережью. Взору открылась небывалая картина. Из портов Либава, Виндава и просто от берега и от устьев различных рек и речушек, впадающих в море, двинулось бесчисленное множество различных мелких судов и плавсредств, вплоть до моторных лодок и рыболовецких шхун. Видимо, расползавшиеся, как тараканы, фашисты надеялись напоследок спасти свои шкуры - уйти в нейтральную Швецию. Пришлось срочно по рации сообщить на КП дивизии и КП ВВС флота. Сигнал был своевременным. Через несколько минут в воздух поднялись дежурные эскадрильи от двух дивизий штурмовиков Ил-2 и пяти полков истребителей, а с наступлением темноты вышли наперехват торпедные катера, "морские охотники", тральщики. Часть "флотилии" пошла ко дну, остальные сдались и на буксирах были приведены к берегу.
      Так закончился мой четвертый вылет, он же оказался последним за войну 589-м. Сообщая по телефону результаты дня командиру дивизии Корешкову, который в это время уже находился на КП авиации флота, я получил необычный ответ:
      - Дорогой Василий Федорович, пусть начальник штаба доложит оперативную сводку, а я тебя и всех гвардейцев поздравляю - война кончилась, курляндская группировка капитулировала .
      Выполняя последнюю штурмовку почти в полной темноте, я прекрасно понимал, что война кончается, но когда в телефонной трубке услышал слова "война кончилась", спазм подступил к горлу и стало тяжело дышать. Казалось, вот-вот расплачусь, как мальчишка. Положил трубку, несколько минут сидел молча, не зная, что же сейчас делать. Потом вслух сказал сам себе: "Ну вот и пришел ты на край войны - один, без довоенных боевых друзей. Будь она проклята, война!"
      Отворилась дверь, и вошли подполковник Панфилов, майоры Ганжа и Николаев, капитан Татаренко. Они так же, как и я, сегодня не ели, наверное, решили поужинать вместе. Я продолжал сидеть, опустив голову, думал: "Объявлять полку сейчас или обождать сообщение Совинформбюро? Им скажу, а остальные пусть лучше узнают из уст Левитана", - и незаметно смахнул слезу со щеки.
      - Что, Василий Федорович, умотал тебя денек? - спросил Андреи Фомич Ганжа. - Еще день-два, и враг поднимет лапы кверху.
      Я улыбнулся и сказал:
      - Уже поднял. - Должно быть, они не сразу поняли, и я громко повторил, глядя в их растерянные лица: - Официально! Капитуляция! Война кончилась.
      Какое-то время они стояли молча, ошеломленные, потом, не сговариваясь, бросились обнимать друг друга, а напоследок так меня стиснули, что перехватило дух.
      Ганжа сказал:
      - Не знаю... Ужинать или к людям идти... Ведь в горло ничего не полезет. Но и радио ждать невозможно.
      - Ты замполит, - сказал я, - решай сам.
      И он кинулся наружу, бегом, едва не выбив дверь... Напряженный боевой день, усталость и, наконец, последний военный ужин свалили меня с ног. Так я и не услышал голос Левитана. В середине ночи ошалело вскочил от автоматной пальбы и трескотни малокалиберных зенитных пушек, охранявших аэродром. И тут же понял: это был салют измученных войной советских воинов - полк салютовал победе и миру.
      В эту ночь никто не лег, все готовились к торжественному построению и митингу. 3-я эскадрилья, всю войну бессменно державшая боевое первенство в полку и среди всех эскадрилий флота, должна была пронести знамя перед строем.
      10 часов утра 9 мая. Колонны полка проходят торжественным маршем, повернув головы в сторону гвардейского орденоносного знамени. Четкий шаг, перезвон орденов и медалей - шли гвардейцы полка, которые бессменно защищали Родину с 1918 года, а в Великой Отечественной воевали все 1418 дней.
      Была в полку традиция - в дни ожесточенных боев или особо тяжелых и ответственных заданий мы выносили знамя на стоянку полка или эскадрильи, и оно реяло на ветру до полного выполнения боевой задачи. В этот день, открывая митинг, мы поставили его на трибуну.
      Начальник штаба зачитал приказы командования, в которых давалась оценка боевым действиям авиации флота, в том числе и нашего полка, в тяжелой и длительной войне, объявлялась благодарность личному составу. Предстояло и мне сказать свое слово. Я видел, как счастливы люди, которые не просто пережили войну, но выиграли ее ценой страшных усилий и тяжелых жертв. Еще тогда, в сорок первом и сорок втором, на устаревших самолетах вырывали победу из лап до зубов вооруженного врага, когда он скопом наваливался на одного и гонялся за беженцами: стариками, женщинами, детьми, бомбил ленинградцев. Ненависть к нему, сознание того, что выбор один - жизнь или смерть, рождали героев. Вот почему в коротком своем выступлении вспомнил я первых наших героев - Антоненко, Бринько и многих других, чьи величественные образы навсегда останутся в сердце народа. Из первого состава летчиков полка, вступившего в бой в июне сорок первого, остались четыре человека, а из тех, кто способен летать, мне одному выпали счастье и честь стоять в День Победы у знамени. 434 уничтоженных вражеских самолета и около пяти тысяч солдат и офицеров, огромное количество боевой техники, легких и боевых кораблей - вот наш боевой итог и отчет перед Родиной.
      - Давайте почтим погибших минутой молчания! - сказал я. Митинг застыл в скорбной тишине...
      - А теперь, - прервал я молчание, - чтобы не повторилось горе народное, дадим слово крепить оборонную мощь Родины на страх недобитым врагам в любой точке мира. Ура, товарищи гвардейцы!
      Грозное троекратное "Ура-а-а-а!", перекатываясь, разнеслось по превращенной в пепел литовской деревне, где вчера закончилась война.
      Эпилог
      ...Отгремели бои Великой Отечественной. Полк отважных и неутомимых, как именовали в авиации флота личный состав нашего гвардейского авиаполка, в полной боевой готовности охраняет с воздуха море и рубежи Родины.
      По-разному сложились судьбы гвардейцев после войны. Меня болезни и ранения почти на год свалили в палаты различных госпиталей. Лечиться, как и воевать, нужно с упорством и желанием. Поэтому через восемь месяцев я вновь встал в строй. Люди нашего гвардейского остались в моей душе и памяти. Я буду следить за их судьбой, где помогать, когда нужно в житейских делах. Многих однополчан, даже самых молодых, я встречу на северных и Черном морях, в необъятной Сибири, в различных учебных заведениях.
      Сейчас, в зимнее ненастье 1999 года, я сижу за столом, освещенным настольной лампой, рассматриваю пожелтевшие фронтовые и чистые, яркие послевоенные фотографии однополчан, а рядом кипы рукописей увидевших свет книг и статей и тех, что еще не готовы. Здесь кусочки наших биографий, нашей боевой молодости и послевоенных лет. Так же, как и в войну, победы и потери, радости и печали живут рядом. Жаль, что нет возможности описать послевоенный путь многих, даже самых близких боевых друзей. Скажу лишь несколько слов.
      Прославленный авиатор, Герой Советского Союза И. Г. Романенко уезжает с Балтики весной 1942 года на Тихоокеанский флот, командует авиационной дивизией, передает боевой опыт балтийцев, а в 1945 году заканчивает войну на Дальнем Востоке. Затем, после академии, в звании генерал-лейтенанта авиации командует крупными объединениями и военными учреждениями ВМФ и ВВС Советской Армии.
      Неутомимый боец всегда при деле. Выйдя в отставку, многие годы руководит многотысячным коллективом ветеранов морской авиации. Совет ветеранов сделал многое, чтобы увековечить память об авиаторах всех флотов, и особенно Балтийского, отдавших свои жизни за спасение Родины, за Победу.
      Вот уже много лет я бываю в Ленинграде в 188-й средней школе, где создан замечательный музей боевой славы 4-го ГИАП, а пионерская дружина носит имя Героя Советского Союза Л. Г. Белоусова. Часто приезжаю на встречи морских авиаторов, проводимые ежегодно в Ленинграде 7-9 мая.
      Но время летит и берет свое. На 86-м году жизни Иван Георгиевич Романенко, Леонид Георгиевич Белоусов на 89-м ушли от нас навсегда. Не дожили до наших дней политработники высокого ранга генералы И. И. Сербин, А. Г. Соловьев, контрадмирал А. Г. Ганжа, безвременно оборвалась жизнь генералов В. С. Корешкова, Е. Т. Цыганова, М. И. Бурцева, А. М. Селютина, Д. М. Татаренко, полковников П. Л. Ройтберга, М. С. Панфилова, А. В. Тарараксина, И. П. Бискупа, В. А. Звонцова, М. П. Цаплина, А. И. Абанина, инженер-полковников Н. А. Николаева, С. Ф. Мельникова, М. С. Бородина и многих других боевых друзей.
      Характерно, что все ветераны, бывшие гвардейцы нашего полка, придя на трудовой фронт сумели за короткое время врасти в рабочие коллективы, успешно освоили гражданские профессии, успели внести большой вклад в трудовые победы. У большинства из них к боевым наградам прибавились медали и ордена за доблестный труд.
      Встречаясь с однополчанами, я узнавал и узнаю об их подвигах в мирное время, видел и вижу их хотя и постаревших, но устремленных и упорных. Как хорошо, что они как были, так и остались гвардейцами. Недаром в народе говорят и в песне поется: "Солдат всегда солдат".
      Еще осенью 1946 года до нас, военных, на особо высокой ноте долетели слова разъяренного представителя мирового империализма Черчилля. Он призывал к новому крестовому походу против СССР. Ну что же, от некоторых бывших союзников в войне против Гитлера это можно было ожидать, тут они действовали оперативнее, чем при открытии второго фронта.
      Вывод был один - пока не поздно, надо учиться. Меняется техника, а за этим и способы ее применения, изменяют тактика, оперативное искусство и стратегия. Тут же подаю рапорт о приеме в Военно-морскую академию и заранее начинаю готовиться по всем предметам, а их более двадцати пяти.
      Зачисление в академию произошло только в 1948 году. Ленинград. Васильевский остров, живу на Петроградской стороне. Часто хожу на занятия пешком. Смотрю на многоводную своенравную Неву, монолитные мосты, на Петропавловскую крепость с ее высоченным шпилем, на красавец Зимний дворец, и память воскрешает былое... Война. 900 дней блокады, битва за Ленинград, разгром врага в Прибалтике, в средней и южной части Балтийского моря, в Восточной Пруссии и в Померании. Для меня - огромные испытания и часть жизни, для большинства боевых друзей и однополчан - вся жизнь. Нет, господа империалисты! Народ восстановит разрушенную страну, а мы, военные, освоим высшую науку побеждать и защитим Родину от любой новой агрессии.
      Три года учебы. Каждый день с девяти часов утра до девяти вечера. Только так можно по-настоящему подготовить себя, чтобы умело командовать дивизиями и армиями.
      В 1951 году, успешно окончив академию, продолжаю службу на Северном флоте командиром авиадивизии. Получен приказ - до середины 1952 года переучить все полки дивизии на реактивные самолеты-истребители, не снижая боевой готовности. Период сложный. Можно и без войны наломать дров, оставить сирот и вдов. Теперь вновь, как и в войну, учусь сам и учу своих подчиненных. Как помог опыт прожитых лет, опыт войны, академические знания! Шесть месяцев днем и ночью, с самолета на самолет, с аэродрома на аэродром, сновал как ткацкий челнок. И не зря. Все летчики днем, а часть ночью освоили новую реактивную технику. Дивизия без единого происшествия закончила учебный год, заняла первое место в ВВС ВМФ. Не успели решить эту задачу, как поступил следующий тип сверхзвукового самолета - всепогодного перехватчика, а срок на его освоение еще короче. Но авиаторам, привыкшим летать в самых тяжелых метеорологических условиях, теперь все по плечу. Да и сам я вырос в звании - стал генерал-майором авиации.
      Какую бы должность ни давали военному человеку, сколько бы текущих дел, решений и других служебных вопросов ни набегало, руководитель должен быть одним из лучших летчиков. Это хорошо понимала моя спутница Сашенька и понемножку взрослевшая школьница Галочка. И им нужно уделить время и внимание. Как бы ни делил сутки на часы и минуты, все равно нужно везде успеть, все увидеть, все сделать, тогда ты летчик, командир и семьянин.