Во имя Ленинграда

      Цыганов своевременно обнаружил над кораблями воздушный патруль, но и "фокке-вульфы" тоже не дремали. Три пары вражеских истребителей одновременно повернули навстречу нашему звену. "Лавочкины" уклонились от лобовой атаки, не выгодной для нас, завязали бой на вертикальном маневре, сковали прикрытие врага, не дав ему возможность атаковать наши "илы" при ударе по кораблям.
      Пятиминутный воздушный бой, несмотря на численное преимущество фашистов, принес победу звену "лавочкиных". Виктор Голубев со своим ведомым Бычковым сбили ФВ-190. Тем временем штурмовики Ил-2 под прикрытием "яков" атаковали корабли и потопили два сторожевых корабля (СКР) и быстроходную десантную баржу (БДБ), вооруженную дополнительными счетверенными зенитными пушками "эрликон".
      К этому времени враг успел подтянуть в район боя две группы "фокке-вульфов" и группу "мессеров" общей численностью до 16-18 самолетов. Завязалась жестокая схватка на отходе наших самолетов от цели. "Яки" с трудом защищались от наседавшего с разных сторон врага. Им к тому же необходимо было одновременно прикрывать штурмовики. Нужна была помощь со стороны Цыганова. Он уже дважды слышал команду старшего группы непосредственного прикрытия о помощи и, улучив удобный момент, с трудом оторвался от преследования "фокке-вульфов ".
      Выжимая все из моторов, звено Ла-5 только в районе Копорского залива сумело догнать огромный крутящийся, как осиный рой, клубок самолетов, в котором трудно было разобраться, где свои, где чужие. Радиокоманды с самолетов Ил-2, Як-7, Ла-5 и с наземных раций аэродромов сливались в один разноголосый гул, мешая командирам групп управлять боем.
      Над низко летящими "илами" и до высоты 2000 метров в разных направлениях не менее 40 самолетов атаковали друг друга. Десятки пулеметных и пушечных трасс перечеркивали воздух. Шел ожесточенный воздушный бой. Евгений увидел два падающих, охваченных пламенем самолета. Одновременно опознал самолеты Ла-5, атакующие верхнюю часть "клубка", - это было звено командира эскадрильи Васильева. Но он тут же заметил и самолеты "фиат". Значит, к месту боя успели подтянуться и финны. Видимо, это была та группа, с которой недавно звено Цыганова вело бой.
      Нужно быстрее врезаться в эту кашу, помочь, хотя боезапаса почти нет, а горючего - только-только дотянуть до аэродрома.
      Цыганов нажал на кнопку передатчика, повторил для гарантии два раза команду:
      - Идет большой бой в Копорском заливе, помогайте, я - "Ноль-ноль два"!
      И устремился всем звеном в атаку на четверку "мессеров", намеревавшихся атаковать два "яка", выходящих вверх после атаки. Ме-109Ф проглядели угрозу и немедленно поплатились за это. Евгений очередью последних снарядов сбил ведущего второй пары.
      На какое-то короткое время в верхнем ярусе боя оказалась теперь восьмерка "лавочкиных". Это сразу же создало резкий перелом в нашу пользу.
      В залив, покрытый темно-серым непрочным льдом, упали еще три самолета. Чьи - в этой круговерти разобрать было трудно. Но враг из боя не выходил. "Илы" были вынуждены встать в оборонительный круг, чтобы облегчить ведение боя истребителям прикрытия.
      Упорство противника имело существенную причину: он тоже наращивал силы и к месту боя подлетала эскадрилья в составе 14 финских истребителей "фиат".
      Вместо вышедшего из боя звена Цыганова, на минуту раньше финских истребителей, я успел подвести свое звено. Мы с ходу на встречно-пересекающемся курсе атаковали вражеское подкрепление. Два "фиата" были сбиты, из одного летчик успел выброситься с парашютом. Не дав опомниться врагу, мы всем звеном повторили атаку, и в этой атаке мне удалось сбить еще один "фиат". Последующими атаками мы полностью отсекли вражеское подкрепление, а ведомый Костылева, лейтенант Федорин, следуя примеру своего командира, сбил четвертый самолет из этой группы. Финское подкрепление, потеряв почти треть самолетов, начало с боем отходить в свою северную сторону, а мы, имея запас горючего и боеприпасов, помогли разогнать вражеские истребители, продолжавшие бой с основной группой наших самолетов.
      Бой, продолжавшийся 45 минут, закончился нашей победой. Противник потерял 19 самолетов, а мы всего шесть: два Ил-2, три Як-7 и один Ла-5 из звена Васильева.
      Всего в этом бою летчики нашего полка сбили одиннадцать вражеских истребителей. Эта первая крупная победа гвардейцев, летавших на новых скоростных самолетах, показала, что не только опытные, но и молодые летчики овладели боевой техникой и тактическими приемами ведения воздушного боя.
      Несмотря на успех, ужинали летчики молча. На столе перед пустым стулом, где всегда сидел сержант Ильин, стоял постепенно остывающий ужин и граненый стакан с положенной по норме водкой.
      В столовой давно сложился порядок: если в этот день кто-то погиб или не вернулся с задания по неизвестной причине, официантки - Клава и Таня - молча накрывали на столы до прихода летчиков и со слезами на глазах уходили на кухню. Столовые приборы в такой день ставили всем - живым и погибшим.
      Сегодня настроение у всех было плохое. Каждый чувствовал какую-то свою вину за гибель товарища.
      "Просмотрели, недоучили, если в горячке боя летчик не смог вывести самолет из пикирования, когда не хватало запаса высоты", - так, наверное, думали про себя многие, а Егор Костылев, единственный летчик в матросской фланелевке и тельняшке, сидевший у края стола на подставленной табуретке, эти мысли высказал вслух:
      - Ильина просмотрели на земле, недоучили технике пилотирования. Разрешите мне сесть на стул погибшего. У нас не должно быть пробелов ни в учебе, ни в бою, ни за столом. - Он подошел к пустующему стулу, приподнял до уровня сердца свою кружку: - Давайте помянем боевого друга и поклянемся отомстить за него врагу.
      Все встали и, не чокаясь, молча помянули товарища.
      После ужина на командном пункте в комнатке командира полка я заканчивал писать представление к боевым наградам на капитанов Цыганова и Васильева, сбивших сегодня лично по два самолета. Тихонько приоткрылась дверь.
      - Василий, к тебе можно? - негромко спросил Костылев.
      - Заходи, заходи, Егор, кстати, покажу тебе два представления - впервые в жизни пишу такие документы.
      Костылев не торопясь, молча начал их читать. Его лицо светилось радостью, видимо, не только от прочтенного, но и от собственного успеха: в первом же бою сбил самолет врага. Это 38-я победа Егора. Закончив читать, он положил документы, посмотрел мне в глаза.
      - Это хорошо, что ты дружбу и службу ценишь одинаково.
      - Беда наша в том, что долго "ходят" такие вот наградные листы по высшим инстанциям. Часто бывает, что боевой орден не находит своего хозяина-героя. И говорим мы тогда перед строем громкие, оправдывающие "хождение" слова: "Летчик Петров... посмертно награжден боевым орденом... Его имя и подвиг мы будем хранить в своих сердцах..." Но я думаю, Егор, это все же не главное. Сбивали же летчики по десятку и более самолетов врага в сорок первом без наград и погибали, не теряя моральных сил. Раз ты зашел, то давай уточним один момент боя нашего звена. Я об этом умышленно не говорил на проведенных сегодня разборах.
      Костылев широко раскрыл глаза и ждал.
      - Помнишь, в четвертой атаке правее тебя оказались два "фиата". Ты дал команду ближнего к нам атаковать Федорину, и ведомый сбил его. А ведь можно было тебе, парой, сразу атаковать обоих...
      На лице Егора появилась смущенная улыбка.
      - Момент был подходящий... Конечно, я мог бы сбить и второй самолет в этом бою - дело заманчивое, но понимаешь, Василий, не уверен был в твоем ведомом - Селютине. Летчик молодой, всего третий раз в бою, вдруг недосмотрит, проглядит атаку по тебе, а я окажусь далеко в стороне. А так мне хорошо были видны действия Федорина и твоя пара. Пусть стервятник поживет до следующего боя, - с иронией закончил Костылев.
      - Я в этом тебя не упрекаю, действовал ты правильно. В тот момент я тоже понял, что постоянное стремление к взаимной выручке в бою - лучшее качество летчика - ты прекрасно сохраняешь. Поэтому я и приказал командиру третьей и начальнику штаба с завтрашнего дня допустить тебя водить звено. С этим звеном будешь нести и боевое дежурство.
      Егор поднялся с табуретки, потер левой ладонью лоб - это его привычка, когда он хочет открыть душу товарищу.
      - Спасибо, дорогой друг. А не рановато ли ты поднимаешь меня в должности? Поймут ли вышестоящие начальники? Ведь я же штрафник, не положено командирские должности занимать.
      - Ничего, Егорушка, отвечать будем вдвоем, совместными боевыми вылетами на самые трудные задания. Согласен?
      - Согласен, еще бы не согласен... - ответил Костылев.
      - Ну, а теперь бери вот этот лист бумаги, конверт, пиши мамочке во дворец письмо. Сообщи: "Скоро не только пролечу над крышей, но и сам заявлюсь, обниму родную, выдержавшую все тяжкие испытания".
      Мы крепко пожали друг другу руки. Егор остался здесь же писать письмо родным...
      ...А вскоре настал день, когда я написал в адрес командования авиацией Балтийского флота официальный документ о Егоре Костылеве. В нем было краткое перечисление его боев, побед и, конечно, оценка поведения, а также представление к восстановлению в офицерском звании, и, понятно, речь шла о возвращении всех наград, в том числе и Золотой Звезды...
      Плохо закончился отпуск
      27 апреля весь полк тепло встретил своего командира подполковника Борисова. Выписался он из госпиталя, не закончив лечение. Правая рука висела на повязке, пальцы едва шевелились.
      - Что вы мне, калеке, такую встречу закатили? - улыбаясь, сказал Борисов после моего короткого рапорта о состоянии полка. Потом он поздоровался со всеми, а меня поздравил с присвоением звания майора и всех с большими успехами.
      Вечером, после возвращения от командира бригады, Борисов, грустный и озабоченный, детально заслушал меня, начштаба, своего заместителя по политчасти, старшего инженера, командиров и замполитов эскадрилий. Он понимал, что еще долгое время не сможет принимать непосредственное участие в боевых вылетах. Поэтому старался вникнуть во все, что могло влиять на поддержание высокого боевого и морального уровня личного состава.
      29 апреля на своем "старичке" И-16 с номером 33 на борту я заступил на ночное дежурство. Ночь оказалась беспокойной. Все три летчика-ночника, в том числе и Петр Кожанов, вновь приступивший к полетам после излечения от ожогов, сделали по два вылета на штурмовку немецких прожекторов, расположенных вдоль берега от Стрельны до Петергофа, освещавших наши легкие ночные бомбардировщики У-2, которые наносили "беспокоящие" удары по фашистским войскам на переднем крае.
      Наблюдая за вражеским зенитным огнем и скользящими по небу лучами прожекторов, мы отдавали должное мужеству и героизму пилотов, летавших на беззащитных тихоходах. Они, как мотыльки в свете фар автомашины, медленно плыли в разные стороны. У-2 даже и не пытались уходить из луча прожектора. Знали, конечно, что сделать это при скорости 100-120 километров и на высоте 1000-1500 метров почти невозможно.
      Желая спасти как можно больше У-2, мы в это время одиночными "ишачками" на высоте 700-800 метров носились над позициями врага и довольно успешно штурмовали прожекторные установки. Но были случаи, когда поврежденные зенитным огнем "мотыльки" садились к нам на аэродром. И с какой душевностью они благодарили нас за боевую выручку...
      Так произошло и в эту ночь. Из севшего на вынужденную посадку самолета вылезли два летчика. Оба удивительно маленького роста. Их У-2 был изрешечен десятками пробоин, куски перкаля, которым обтянут весь самолет, болтались большими и малыми лоскутами. Услышав голоса и увидев сосредоточенные лица, наши пилоты и техники поняли, что это девушки. Совсем юные, лет двадцать двадцать два. Они представились, и гвардейцы-истребители узнали, что по соседству базируется недавно сформированная эскадрилья ночных бомбардировщиков, полностью состоящая из женщин - инструкторов аэроклубов.
      - Что-то многовато дырочек привезли, - сказал после осмотра самолета инженер Бороздин. Он был холостяком, и полушуточный разговор с симпатичными героинями неба для него был особенно приятен.
      - А вы кто будете? - серьезно спросила одна из них.
      - Инженер третьей эскадрильи капитан технической службы Михаил Бороздин.
      Узнав должность и звание, девушка приложила руку к шлему и четко отдала рапорт:
      - Старший сержант Николаева - командир экипажа, штурман - сержант Крылова, боевое задание выполнили, на ваш аэродром сели вынужденно, мотор начал давать перебои. Нам нужно найти кого-нибудь из полкового начальства, понижая голос, продолжала летчица.
      Ей было жарко, щеки и лоб покрылись испариной, она сняла меховой шлем. У нее были коротко подстриженные светлые волосы, по-мальчишески взлохмаченные.
      - Мы просим, чтобы о нас сообщили в часть и к утру подремонтировали мотор, а остальное выдержит, перелетим на свою полевую площадку, там все исправят.
      Вокруг девушек-пилотов собиралось все больше людей. Каждый хотел посмотреть на истерзанный У-2 и, конечно, на его экипаж, спросить, как произошло, что они даже не ранены.
      Бороздин указал на лучи двух посадочных прожекторов и сказал:
      - Один из начальников сейчас будет здесь. Вон заходит на посадку заместитель командира полка майор Голубев. Он вылетал вас выручать штурмовал прожектора. На это задание наши летчики летают уже несколько ночей и сегодня с наступлением темноты сделали семь боевых вылетов. Вот ему и выскажите свои просьбы. Но могу заранее сказать, что самолет требует большого ремонта. Так что Первое мая праздновать вам придется с гвардейцами Балтийского флота. - И шутя добавил: - А может, и совсем оставят вас в нашем полку. У нас не хватает одного экипажа на связной самолет.
      Девушки переглянулись, быстро пошли к своему самолету и начали, подсвечивая фонариком, осматривать повреждения самолета. Они хотели сами убедиться, можно ли быстро отремонтировать их израненную машину.
      Минут через тридцать после посадки на КП эскадрильи передо мной стояли девочки-пилоты, чудом не сбитые вражескими зенитками.
      Они были потрясены повреждениями самолета, которые увидели при его осмотре. Теперь их лица были бледны, а пальцы рук мелко дрожали.
      Я предложил им посидеть на диване, успокоиться, подождать прихода инженера полка по ремонту. Нежданные гостьи молча и внимательно прислушивались к моему телефонному докладу начальнику штаба бригады о выполнении штурмовых ударов по средствам ПВО врага в районе действия фронтовых "тихоходов". Потом их внимание переключилось на красочные, хорошо оформленные схемы. Но больше всего их заинтересовала большая схема: "Противозенитный маневр истребителей на различных высотах и скоростях полета при нанесении бомбовых и штурмовых ударов по наземным объектам противника и по кораблям в море". Заметив сосредоточенность притихших летчиц, я спросил:
      - Понимаете, чему учат эти настенные плакаты? Вот уже несколько раз я наблюдаю, что ваши У-2, попавшие в лучи прожекторов, совершенно не делают противозенитного маневра. Хотя У-2 самолет тихоходный, но все равно правильный противозенитный маневр в два-три раза снижает вероятность поражения. Вас этому учат в эскадрилье?
      Девушки молчали.
      - Ну, если не учат, то возьмите один комплект таких плакатов на память от моряков, они могут вам пригодиться.
      - Спасибо, товарищ майор! Наша эскадрилья всего два месяца как воюет. Летаем с полевой площадки и живем в зимних палатках. Учебной базы пока нет. Все время меняют место базирования. Будем очень рады, если дадите схемы, ответила сержант-штурман.
      Распахнулась дверь на КП, и с веселым шумом буквально влетели Кожанов, Бороздин и здоровый детина, прозванный почему-то Нехай, майор технической службы Сергей Федорович Мельников - старший инженер полка по ремонту.
      Кожанов сиял, как месяц в морозную ночь. Он, не видя окружающих, принял стойку смирно и весело, громко доложил:
      - Товарищ майор! Гвардии капитан Кожанов боевое задание выполнил! Расстрелял два прожектора и два спаренных "эрликона", а остаток боезапаса наобум выпустил по траншеям на берегу залива. Одновременно докладываю: прилетевший сейчас "почтарь" привез мне самую большую радость - письмо, которое я ждал почти два года. Жена и дочь живы!
      Охваченный порывом радости, Петя размахивал маленьким конвертом.
      Радость Кожанова передалась и нам, знавшим, что его семья осталась на курской земле, захваченной фашистами. Даже девушки-пилоты, впервые видевшие капитана, встали с дивана и смотрели на счастливца, нежно улыбаясь, забыв о своем потрясении.
      - Ну вот, Петро, и пришло твое долгожданное счастье, благодари "бога войны" - артиллерию и "царицу полей" - нашу пехоту за освобождение районов Курской области.
      Я крепко обнял боевого друга.
      - Кончились сегодня твои боевые вылеты, Петр Павлович. Дам в твое распоряжение двух героинь, сведешь их в столовую, накормишь, проводишь до "женской часовни" (такое наименование носил большой склеп с изящным крестом на Петровском кладбище, переоборудованный в общежитие девушек, работавших в столовой и на узле связи). Они должны успокоиться, поспать, да и тебе тоже неплохо часок вздремнуть. Утром пойдешь к командиру полка, представишь рапорт с просьбой выехать на неделю на побывку к жене и дочери, - сказал я.
      - Рад, Василий Федорович, составить компанию милым ночным ласточкам, ответил Кожанов.
      - Ну, а что скажут технические боги, как ветеран авиации У-2 себя чувствует? - спросил я инженеров.
      Мельников покачал головой, ответил:
      - В рубашках девушки родились - счастливицы. Только в передней кабине восемь пробоин да три во второй. Центроплан и оба нижние крыла буквально изуродованы. В моторе повреждены два цилиндра, маслопровод и карбюратор. Удивляюсь, как самолет не рассыпался и не сгорел в воздухе. Ремонт требуется большой - наверное, легче новый сделать, чем отремонтировать этот. Я думаю, Василий Федорович, нужно раздеть и хорошо осмотреть пилота и штурмана, они, наверное, ранены, да нам, мужчинам, не хотят признаться... - улыбаясь всем широким лицом, закончил доклад инженер.
      Осмотрев летную одежду девушек, мы убедились, что они действительно родились в рубашках. Реглан командира экипажа Николаевой был порван осколками в трех местах, а штурмана Крыловой - в двух. Крылова сказала:
      - Мы в эскадрилье самые маленькие ростом и тоненькие, нам даже регланы первого размера велики, поэтому осколки и пролетали мимо...
      Когда с командного пункта эскадрильи, кроме дежурного, все разошлись, я подумал: "Какая радостная ночь сегодня: экипаж У-2 чудом остался жив и письмо от семьи Кожанову. Но я знаю, он отпуска просить не будет, сейчас эскадрилья в непрерывных боях - он ее не оставит. Придется мне утром, при докладе командиру, просить о его отпуске. Пусть передохнет недельку, порадуется своему счастью. Такое на войне бывает редко..."
      ...Вторая половина ночи 1 мая выдалась с неустойчивой погодой, похолодало, дул сильный северо-восточный ветер. Рваные слоисто-кучевые облака то и дело окутывают самолет. Его кидает то вверх, то вниз, то почему-то на правое крыло. Давно ночью не летал на ветеране авиации У-2. Хотя за моими плечами на нем более 1500 часов налета, в том числе более 450 - ночью, но чувствую себя напряженно. Все внимание сосредоточено на светящихся циферблатах немногочисленных приборов, по которым веду самолет. Нужно удержать расчетный курс, а он отклоняется при каждом броске, особенно когда машину бросает на правое крыло. Но вот и первый контрольный пункт светомаяк южнее военно-морской базы Осиновец, второй светомаяк будет севернее Кобоны, когда пролечу озеро. Знакомые до деталей места, связанные с семимесячным прикрытием Дороги жизни в 1942 году. Все в памяти свежо, особенно успешное отражение массированных ударов по Кобоно-Кореджскому порту и перевалочным базам на берегу 28 и 29 мая.
      За эти два дня гвардейцы отразили три налета. Фашисты бросили более 280 самолетов с задачей потопить основные силы Ладожской военной флотилии и транспортные средства Северо-Западного пароходства. В этих трех боях мне удалось лично сбить четыре самолета - три бомбардировщика и истребитель. Из этого периода хочется вспомнить самое заветное, незабываемое: победы, друзей, весь дружный коллектив 3-й эскадрильи, в которой за успешное выполнение боевых заданий получили звание Героя Советского Союза сразу, одним Указом, три летчика: командир, комиссар и заместитель по летной части.
      Сильный встречно-боковой ветер снижает путевую скорость до 80 километров в час. До Новой Ладоги, конечного пункта маршрута, лететь еще около часа. Но вот над озером болтанка уменьшилась, пилотировать самолет стало легче. Наступило утро. Все лучше просматриваются огромные льдины, разделенные темными водными полосами различной величины. Озеро в эту весну вскрылось на месяц раньше.
      Пролетел второй контрольный пункт - Кобону. Через 40-45 минут приземлюсь в Новой Ладоге. А еще через такое же время, захватив с собой нераспечатанную увесистую посылку, посланную на мое имя семьей колхозника из Казахстана, и чемоданчик с десятидневным запасом сухого пайка, на автостартере или на полуторке подкачу к родному гнезду, где, не подозревая о радостной встрече, воркуют у самовара родители и Сашенька, а дочь Галочка, наверное, спит. Но почему на сердце тяжесть, преследует какое-то обидное чувство? Мысли все время возвращаются к вчерашнему дню...
      ...30 апреля, закончив ночную боевую работу и подытожив результаты штурмовых ударов, я доложил командиру полка. Одновременно сообщил, что Кожанов получил письмо - нашлась его семья, за судьбу ее он все время тяжело переживал.
      - Я считаю целесообразным капитану Кожанову предоставить на несколько дней отпуск. В эскадрилье дела будут идти нормально. Заместитель, капитан Цыганов, человек волевой, опытный, вполне справится с обязанностями комэска, - сказал я в заключение.
      Подполковник Борисов посмотрел на меня, встал из-за стола, прошел по комнатке, именуемой кабинетом, до двери и обратно, вздохнул, медленно проговорил:
      - Не могу сразу двоих отпускать... - Еще раз прошелся, добавил: Полковник Кондратьев приказал с первого по десятое мая предоставить отпуск тебе. Собирайся, возьми У-2 и ночью сегодня вылетай. Самолет пусть стоит в Новой Ладоге. Если будет нужда, вызову телеграммой через Ладожскую военно-морскую базу. А Кожанова отпущу после твоего возвращения.
      От слов Борисова меня бросило в жар, стало как-то не по себе. Ведь четыре часа назад я сам предложил Кожанову написать рапорт о предоставлении отпуска. У него в кармане долгожданное письмо, а в отпуск лечу я - какая нелепость...
      - Нет, товарищ командир, сейчас в отпуск не полечу, - возразил я твердо. - Мы одинаково воюем с первого дня войны, моя семья живет рядом, рукой подать, я ее видел три месяца назад. Письма получаю каждую неделю. Прошу отпустить Кожанова, а как он вернется, тогда могу отдохнуть и я.
      - Отдохнуть или полечиться? - глядя мне в глаза, спросил командир полка.
      - Можно то и другое, - ответил я, но мысленно задал себе вопрос: "Почему он спросил "полечиться"?"
      - Командир и начальник политотдела бригады сказали мне, что ты летаешь больной и об этом никому не говоришь. Это правда? Не скрывай, скажи! Я тоже за эти дни заметил, что ты здорово сдал. Вчера разговаривал с врачом полка, он мне сказал, что жалоб на здоровье от тебя не было, но и от детального обследования ты отказываешься. Я ведь тоже предлагал комбригу отпуск дать тебе немного позже. А он мне ответил: "Если не в отпуск, то положите на месяц-полтора в ленинградский морской госпиталь. Человека подлечить нужно". Так что, Василий Федорович, выписывай отпускные документы, получи продукты кстати, привезли из Казахстана посылки личному составу полка, там есть тебе и Кожанову персональные, возьми, полакомись, казахи все время сладости присылают.
      Придя в свою комнату, я долго не мог уснуть. Несколько раз поднимался с кровати, клал на стол сухарик любимцу мышонку, но и его веселая беготня не изменила мое настроение. Неужели о болезни комбригу сообщил Егор? Нет, не может быть, Егор этого не сделает. Но я же больше никому не говорил. Он сейчас в дежурном звене, надо поговорить с ним... Я быстро оделся, пошел на аэродром.
      Звено находилось в самой высокой степени готовности. Летчики сидели в кабинах, техники и механики рядом. У кабины самолета Костылева висел полевой телефон - прямая связь с КП полка. Увидев меня, Егор поднял руку, приветливо помахал. Я подошел к самолету, поднялся на плоскость, подал молча руку другу, крепко пожал и сказал:
      - Егор, ты сообщил полковнику Кондратьеву о моей болезни? Скажи, не криви душой...
      Костылев виновато улыбнулся:
      - Я, Василий, говорил, не скрою... Понимаешь, как получилось: дней пять назад он встретил меня на стоянке эскадрильи, спросил, как идут дела. Я ему все доложил, поблагодарил за чуткое отношение ко мне, а в конце разговора он сказал, что хочет дать тебе на десять дней отпуск, как только вернется из госпиталя командир полка. Ты прости меня, не выдержал я и сказал, что тебе не отпуск нужен, а подлечиться в госпитале месячишко. Больной ведь ты летаешь, а я знаю, что об этом не скажешь...
      - Ну, что же, дружок, спасибо за признание, но зря ты это сделал сейчас. Ты же знаешь, что у Кожанова семья нашлась. Ему бы нужно дать отпуск, а не мне...
      На этом кончился наш разговор. Я молча повернулся, соскочил с крыла и пошел на КП 3-й эскадрильи, где после ночных полетов отдыхал Кожанов. Он все эти часы продолжал радоваться, спал мало. Когда я вошел в землянку, он разговаривал по телефону с капитаном Васильевым, делился своим счастьем.
      Увидев меня, Кожанов положил трубку телефона и, не здороваясь, спросил:
      - Что с тобой, Василий Федорович? Ты чем-то озабочен. Не отдыхал еще, что ли?
      - Отдыхал столько, сколько и ты, а вот что озабочен и даже огорчен, то это верно, - ответил я другу и рассказал о решении командования бригады предоставить мне десятидневный отпуск.
      - Какой же повод для огорчения? Хорошо, Василий! Слетай на праздники домой, немножко отоспись, полови на Волхове щук да судаков, подправь нервишки, а я - если дадут отпуск - поеду сразу, как вернешься, - душевно убеждал меня Кожанов.
      Я смотрел в его добрые глаза и видел, что он говорит то, что думает, и радуется за себя и за меня.
      - Ну, что ж, видимо, решение старших не изменишь. Все мои настоятельные просьбы дать тебе первому отпуск были отвергнуты. Пиши, Петя, письмо. Я ведь полечу до Ладоги на У-2, там и сдам его на почте. Оно через четыре-пять дней дойдет. Сообщи, что в мае обязательно приедешь повидаться и немножко отдохнуть. Ну, пока, до ужина, - сказал я другу и направился в штаб полка оформлять отпуск.
      Вечером в столовой Кожанов вручил мне свое послание. Письмо было массивным, увесистым. Когда я покачал его на руке, Петя, улыбаясь, сказал:
      - Посылаю не письмо, а отчет за два года и три фотографии - на них я в разных званиях, а на последней с погонами. Пусть полюбуются на гвардейца...
      После возвращения командира полка на ужин теперь приходили все в одно время - в восемь часов. Когда сели за стол, Борисов объявил, что за май и июнь месяцы всем командирам эскадрилий и их заместителям будут предоставлены десятидневные отпуска на родину или в летный профилакторий, созданный тылом авиации флота под Ленинградом - в Бернгардовке. Первым отпуск получает майор Голубев, затем поедут друг за другом Кожанов и Васильев. Он тут же предложил начальнику штаба, замполиту и врачу составить план таких отпусков на три месяца с одновременным отдыхом двух-трех летчиков полка.
      Выслушав сообщение Борисова, капитан Васильев предложил с самым серьезным видом: "Дать всем присутствующим за счет первого отпускника еще по одной наркомовской... Ведь он все равно не пьет - сливает в неприкосновенный запас".
      Командир полка удивленно посмотрел на меня, он не знал, что я не пью положенную норму. Я, не дожидаясь его вопроса, попросил официантку Таню принести мой запас и разлить всем, кроме Васильева. Капитан нахмурился было, но я разъяснил:
      - Васильев сегодня ночью летает, поэтому вторую порцию принимать ему противопоказано по строевой и медицинской линиям...
      Все засмеялись, и Васильев веселее других - он оценил мой "ход конем", как сказал позже.
      Кожанова я проводил до домика, в одной из комнат которого он жил вместе с Васильевым. Мне очень не хотелось расставаться с боевым другом. Мы обнялись на прощание. Пожелали друг другу самых больших успехов и разошлись.
      Вылет намечался на 4 часа утра, но пришлось немного задержаться, подождать возвращения Васильева с боевого задания. После посадки, не заходя на КП эскадрильи, он пришел проводить меня. В момент выруливания и взлета Михаил махал мне зажженным карманным фонариком, я ответил трехкратным включением бортовых навигационных огней...
      ...Я уже подлетал к Новой Ладоге. Передо мной величавый Волхов, достигавший здесь километра в ширину. Берега реки заросли кустарником и лесом. Староладожский и Новоладожский каналы, идущие от Шлиссельбурга и подходящие к реке под прямым углом с запада и востока, разрезали город и большое село Иссад на правом берегу на несколько частей.
      В южной части города виднелись два ряда больших двухэтажных казарм и церковь. Здесь когда-то стоял Суздальский полк, которым командовал Суворов. Рядом находился временный аэродром - в прошлом большой плац для учений суворовцев.
      Сдав под охрану самолет, я без особого труда добился у дежурного по авиационно-технической службе разрешения доехать до дома родителей на дежурной полуторке.
      Путь до Старой Ладоги короткий - десять километров. Поэтому я поехал не в кабине, а залез в открытый кузов. Пожилой шофер, не видя знаков отличия на кожаном реглане, удивленно предложил:
      - Товарищ летчик, садись в кабину, дорога разбитая, меньше трясти будет.
      - Ничего, служивый, кого-нибудь по дороге посадишь. А я полюбуюсь знакомыми местами, вспомню детство и юность. Я ведь здешний.
      - На побывку отпустили... Это хорошо, увидите родных да знакомых... На войне такое счастье не каждому выпадает, - говорил как бы сам себе шофер, садясь в кабину.