Во имя Ленинграда

      Вторую группу - группу отвлечения истребителей противника - в составе десяти самолетов третьей эскадрильи поведу я. Она взлетит на тридцать минут позже. Ее задача - пролететь на высоте четырех - пяти тысяч метров над районами базирования главных сил фашистских истребителей и, не завязывая боя, оттянуть врага к востоку от аэродромов Гатчина, Сиверская и Луга. Это единственный наш шанс отвести вражеские истребители от штурмовиков и прикрытия, летящего на пределе горючего.
      Группа Костылева и штурмовики выполняют весь полет до пересечения линии фронта в полном радиомолчании. Моя группа ведет радиоинформацию с КП полка и между собой по обстановке без ограничения.
      До взлета первой группы осталось пятьдесят минут. Командирам эскадрилий продолжить подготовку у самолетов!..
      ...Перелетев линию фронта южнее Петергофа, я разделил группу. С первой шестеркой на высоте около четырех тысяч метров я летел прямо на Красногвардейск. Звено капитана Цыганова следовало левее и выше на 600-800 метров на дальности визуальной видимости. Мы умышленно держали скорость около 500 километров в час. Нужно дать противнику время на подъем максимального количества истребителей.
      Подлетая к Гатчине, мы издали увидели несколько пыльных полос на аэродроме - это начали взлет ФВ-190. Наша задача - оттянуть их на себя. Для этого я взял курс на Тосно, а через три минуты повернул на юг - на Вырицу. Пролетая ее на высоте около пяти тысяч метров, прямо под собой, на тысячу метров ниже, обнаружил три группы по шесть - восемь самолетов ФВ-190. Они летели с набором высоты, стараясь охватить нас с двух сторон. Видимо, здесь уже были и истребители, взлетевшие с аэродрома Сиверская.
      "Пора врагу показать зубы", - подумал я про себя и дал команду:
      - "Ноль тридцать первый"! (Позывной Цыганова.) Удерживай высоту! Атакую группу под собой.
      Сделав всей шестеркой переворот, мы атаковали ближайшую группу "фокке-вульфов". Они боя не приняли, начали уходить вниз. Но нам преследовать их нельзя - потеряем преимущество в высоте. Круто увожу группу на высоту и беру курс на Сиверскую. Аэродром Сиверская более пыльный, на нем отчетливо видны полосы от взлетающих истребителей. В это время КП полка, следивший локаторами за нами, передал:
      - "Тридцать третий", "Тридцать первый", наблюдаем рядом шесть групп противника.
      Зная, что нас подслушивает враг, я дал заранее подготовленный ответ:
      - "Сокол"! Через две минуты пройду Сиверскую, следую на Лугу, высылайте поддержку на озеро Вялье. Я - Тридцать третий.
      - Поддержка в районе Тосно, перенацеливаю. Я - "Сокол", - радировал КП полка.
      Чтобы противник уверенно перехватил наши команды, я переспросил КП:
      - "Сокол"! "Сокол"! Повторите, не понял.
      - "Тридцать третий"! Поддержка южнее Тосно, направляю к озеру Вялье.
      - "Ноль тридцать первый", курс двести, озеро Вялье. - Эту ложную команду КП повторил два раза.
      "Молодец, Тарараксин, понимает с полуслова", - подумал я и передал:
      - "Тридцать первый"! Держись выше, курс на Вялье! Озеро Вялье характерно своей конфигурацией: длина около
      15, ширина 3-4 километра. Расположено в 30 километрах северо-восточнее Луги. Оно использовалось как место сбора нашими штурмовиками и истребителями после нанесения ударов по объектам в районах Луга и Городец.
      - Понял! - одним словом ответил Цыганов и добавил: - Правее и левее противник.
      - Вижу, вижу. Я - "Тридцать третий".
      Настал решительный момент в реализации нашего замысла. Время - 5 часов 55 минут. Штурмовики, если не было помехи, нанесли удар и, прижавшись к кромке леса, несутся на повышенной скорости не к озеру Вялье, а на север и, по расчету времени, должны сейчас находиться западнее Луги в 60-70 километрах. Если мы сумеем в центре логова вражеских истребителей продержаться еще шесть - восемь минут, то задача будет решена.
      Меняя все время курс и удерживая высоту над противником, мы всей десяткой находимся восточнее железнодорожной станции Дивенская. Но "фокке-вульфы" со всех сторон лезут вверх, стремясь лишить нас преимущества в высоте. Постепенно в круговороте мы набрали высоту 6500 метров. Спасительная высота, на которой преимущество Ла-5 над "фокке-вульфами" и "мессерами" особо ощутимо. Взять нас в клещи даже несколькими десятками истребителей фашистам не удается.
      Как медленно тянется время, хотя бензочасы показывают быстрый расход горючего. "Дать короткий бой?" - подумал я и тут же от этого решительно отказался. Возникло новое решение, о котором мы не думали при подготовке: развить за счет постепенной потери высоты предельно допустимую скорость 700 километров в час и вновь пролететь над Сиверской и Гатчиной. Этот дерзкий пролет заставит противника отказаться от радиолокационного наблюдения за нашей группой, мы как-то затеряемся в гуще самолетов врага, за нами потянутся все, кто будет обнаруживать нас визуально.
      Разумный, на пределе риск много раз выручал меня в тяжелой обстановке. Попробую и сейчас...
      - "Ноль тридцать первый"! Скорость максимум! Без отрыва за мной!
      - Понял! - ответил Цыганов.
      Быстро нарастает скорость, свист в фонаре кабины и светло-голубые струи воздуха на консолях крыльев говорят, что предел скорости достигнут. Больше ее увеличивать нельзя. Самолет, сделанный из дельта-древесины, может разом разлететься в мелкие щепки. Мы гоним наши тупоносые Ла-5 вдоль железной дороги. Прямо на Сиверскую.
      Огромная скорость позволяет проскакивать между группами и отдельными парами ФВ-190 и Ме-109Ф. Они то слева, то справа разворачиваются в нашу сторону, но догнать им нас при этих мимолетных встречах не суждено. Вдруг на встречном курсе - шестерка "фокке-вульфов". Она явно идет в лобовую атаку. Но нам в этой обстановке нельзя вступать в бой. Да и встреча лоб в лоб с этими вражескими самолетами нам невыгодна. А главное - задержка даже на минутный бой может привести к роковому исходу.
      Не называя позывных, даю команду для всех:
      - "Соколы"! Расходимся в ложной лобовой! Скорость сохранять!
      Через восемь - десять секунд мелькнули силуэты вражеских самолетов, и сразу возникло десятка два белых, словно ватные, шариков - открыли заградительный огонь зенитчики аэродрома Сиверская. "Это еще не опасность", - подумал я. Через три минуты мы будем над главным осиным гнездом - аэродромом Гатчина. Там, наверное, "висит" на всех высотах истребительное прикрытие и зенитчики с нетерпением ждут, чтобы выплеснуть на нас огненный ливень всех калибров. Где же сейчас наши ударные силы? Неужели еще не пролетели последний контрольный пункт - Бегунцы? Там Костылев должен трижды передать мне сигнал: "Десятка".
      Только услышав это слово, мы можем уходить в любом направлении. Томительных минут я не выдержал, запросил:
      - "Ноль одиннадцатый", место!
      Егор, видимо, давно прослушивал мои команды с замиранием сердца и держал палец на кнопке передатчика. Он без промедления ответил:
      - Василий, уходи, уходи, через минуту Бегунцы, объект горит!
      - Понял, понял, спасибо, Егор. Через восемь - десять минут догоню, ответил я другу, нарушая все правила радиоинформации.
      Под нами извилистая река Оредеж. Впереди, в утренней дымке, вырисовывается Гатчина и большое круглое поле аэродрома. Там теперь нам делать нечего. Молча доворачиваю на 60 градусов влево - курс на Бегунцы. Ведомые следуют за мной, поняли. Рука поспешно дожала сектор газа вперед до упора и, увеличив угол снижения, выжимает скорость за семьсот. Теперь можно терять высоту до бреющего полета, а если все-таки нас перехватят "фоки", дадим короткий бой на предельно малой высоте. Они и здесь нам во многом уступают.
      Уходя от Гатчины, я заметил, что фашистские истребители прекратили преследование, видимо, боятся удара по этому аэродрому, хотя в воздух их поднято много, хватило бы и на прикрытие, и на преследование нашей десятки. Стало быть, только теперь дошло до гитлеровских генералов и полковников, какой ценой они расплатились, бросив десятки самолетов, чтобы перехватить и уничтожить всего одну группу "лавочкиных".
      Ну вот, остались позади и Бегунцы, обозначилась трассами пулеметных и пушечных очередей линия фронта Ораниенбаумского "пятачка". Сердце забилось радостно - "илы", "яки" кружат, заходя на посадку, группа Костылева чуть видна на горизонте. Она тоже на подходе к дому. Набираем высоту 600 метров, убавляем скорость до крейсерской и, не торопясь, следуем к аэродрому.
      На наших самолетах горючего еще на 10-12 минут полета, а вот в группе Костылева, наверное, стрелки бензочасов на нулях. Они, не делая круга, спешат на посадку. Слышу просьбу Костылева: "Сокол", обеспечьте посадку с ходу, горючего на второй заход нет..."
      Я посмотрел на часы: костылевцы в воздухе 1 час 37 минут. Горючего действительно осталось только приткнуться к посадочной. "Молодцы!" радостно подумал я о боевых друзьях, выполнивших казавшееся невыполнимым задание.
      Своей парой произвел посадку последним. Подруливая к стоянке, увидел, что нас ожидает все руководство дивизии. Рядом с полковником Корешковым, держа шлем в руке, стоит и капитан Костылев. По его высоко поднятой голове можно понять, что удар по самолетам врага на аэродроме был нанесен удачно и наших потерь нет.
      Выйдя из самолета, я принял доклад капитана Цыганова и ведущих пар своей шестерки. Их лица были бледными, но радостными.
      - Задание выполнено! - доложил каждый из них. Но я-то понимал больше других, что кроется за этой короткой фразой. У самого еще дрожали все мышцы...
      Поправив обмундирование, надев фуражку, я подошел к улыбающемуся комдиву.
      - Товарищ гвардии полковник! Группа отвлечения задание выполнила. Встреч с истребителями врага было много, а настоящих схваток нет. Первый раз за всю войну метались, как зайцы среди свор гончих. Теперь нас, гвардейцев, фашисты будут называть трусами...
      Владимир Степанович, смеясь, обнял меня, потом торжественно сказал:
      - Спасибо тебе, Василий Федорович, спасибо всем товарищам гвардейцам. То, что доложил Костылев, обернулось не "трусостью", а уничтожением нескольких десятков вражеских бомбардировщиков. Такого удара от балтийцев фашисты еще не получали за всю войну. - Корешков повернулся к Костылеву и добавил: - Доложи, гвардии капитан, командиру полка, ему это важнее, чем мне, - удался замысел, в который мы с трудом верили.
      - Такое рад повторить несколько раз устно и письменно, - сказал Костылев. - Только начинался рассвет, когда мы подлетали к аэродрому Городец. "Илы" с ходу набрали высоту триста пятьдесят метров и, разделившись на две части, пошли в атаку. Самолеты фашистов, как на параде, стояли в два ряда по обе стороны летного поля в шахматном порядке. Всего примерно семьдесят - семьдесят пять. Считать точно не было времени. Мы немного отвернули в стороны, на случай появления истребителей. Но их ни в воздухе, ни на земле не оказалось. Зенитчики тоже проспали, открыли огонь, когда на стоянках горели и взрывались десятки "юнкерсов" и "хейнкелей". "Яки", прикрывавшие Ил-2, атаковали зенитные батареи, а мы всем составом прошлись длинными пушечными очередями по самолетам, помогая штурмовикам.
      Обратно возвращались на бреющем. Маршрут над болотами и лесами оказался удачным, но длинноват. Из шестнадцати самолетов на пяти горючее кончилось в момент посадки и на рулении. На остальных осталось по три - пять литров, закончил короткий, но предельно ясный доклад новый комэск.
      - Ну, а теперь, товарищ командир полка, - по-строевому отдал распоряжение комдив, - сделайте хороший разбор с летным составом, подготовьте письменный отчет по этому заданию, а к вечеру представьте материал о награждении орденами всех летчиков. На вас наградной напишем в штабе дивизии.
      В этот знаменательный день не было сбитых самолетов врага, но успех выполнения утреннего боевого задания окрылял весь полк. Везде шли разговоры о крупной победе без потерь.
      Моя радость была двойной. Через час после посадки боевых самолетов приземлился наш связной У-2. На нем прилетел после десятимесячного отсутствия мой задушевный друг и боевой соратник капитан Алим Байсултанов. С ним мы воевали под Ленинградом и на неприступном героическом полуострове Ханко в 1941 году, насмерть бились в неравных боях над Дорогой жизни. Одним Указом получили в 1942 году звание Героя Советского Союза...
      Весь день мы не расставались. Алим рассказал, как после завершения учебы приказом командующего авиацией ВМФ его оставили работать на курсах в должности летчика-инспектора. Учебные полеты в глубоком тылу для горячего кавказского сердца были сплошной горечью. Он рвался на фронт, написал пять рапортов и добился своего - его откомандировали в распоряжение командира 1-й гвардейской истребительной авиационной дивизии.
      Байсултанов хотел служить только в своем полку. Поэтому категорически отказался от должности командира эскадрильи в 3-м авиаполку, попросил полковника Корешкова оставить в 4-м авиаполку на любой должности. А в полку, как назло, свободных должностей в это время не оказалось.
      - Алим, - сказал я старому другу по возвращении из штаба дивизии, чего же ты не приехал на месяц раньше? Были две должности комэсков. А теперь придется ждать, когда выдвинем одного из них на повышение.
      - А когда это будет? - улыбаясь, спросил Алим.
      - А вот когда, сам не знаю. Никто из полка уходить не желает. Предложил капитану Суворкину должность заместителя командира полка в другой дивизион он категорически отказался. А через неделю погиб без боя... Вот и попробуй на войне определить, когда появится нужная должность. Давай, Алим, по-дружески договоримся так... Через две недели на курсы уедет наш общий друг, Иван Творогов, ему нужно не столько поучиться, сколько душевно подлечиться. Пока назначим тебя на его место. В конце года по предварительному плану должен уйти на повышение майор Шмелев. Сделаем перестановку внутри полка и тогда найдем должность командира эскадрильи. А за эти две недели твоя задача - освоить "лавочкина", раз не пришлось это сделать в тылу.
      - Что ты, Василий?! Две недели... Да мне трех дней хватит, ты же знаешь, как я летаю, - удивленно возразил Байсултанов.
      - Нет, Алимушка, мы уже научены горьким опытом. Многим казалось, что "лавочкин" прост, особенно для тех, кто летал на "ишаке". А самолет Ла-5 это конь с норовом. Он сбросил многих... Так что давай готовь индивидуальный план освоения "лавочкина". Первые три-четыре боевых вылета выполнишь вместе со мной ведущим пары. И пойми главное - воздушный враг сейчас не тот, каким он был в сорок первом. Опыта и коварства у него стало больше, изменилась тактика, особенно у истребителей. Советую за эти две недели изучить все удачные и неудачные бои, проведенные в полку на Ла-5. Обязательно поговори с участниками боев - Цыгановым, Костылевым, Владимиром Дмитриевым, кстати, он штурман полка. Будет хорошо, если побеседуешь с молодежью, они будут рады встрече с ветераном...
      Байсултанов в упор смотрел на меня и молчал. Он не ожидал, что ему, опытному летчику и прославленному воздушному бойцу, которого я знаю, как себя, предложу такую программу ввода в боевой строй.
      - Нет, товарищ командир полка, - с обидой сказал Алим, - такой план мне не нужен. Зачем терять две недели? Молодежь смеяться будет... Скажут: вот так герой, как новичок к боевому вылету готовится...
      - Ну, раз назвал меня командиром полка, - ответил я обиженному другу, то слушай приказание. План освоения нового самолета стал непреложным законом, в том числе и для друзей. Приступай, Алим Юсупович, к его выполнению. Войны впереди еще очень много, а старых боевых друзей можно сосчитать по пальцам.
      Расставаясь, я крепко пожал Алиму руку и почувствовал, что он уходит с обидой. Ну, ничего, я хорошо знаю его характер - обида у него до первого боевого вылета.
      Судьба часто решает по-своему - первого совместного боевого вылета не произошло...
      Врач полка капитан Званцов, постоянно и заботливо следивший за здоровьем летчиков, в середине сентября доложил, что здоровье командира 3-й эскадрильи капитана Цыганова резко ухудшилось. Нужно профилакторное лечение или отпуск на две-три недели.
      Получив разрешение у командира дивизии, Цыганову предоставили на двадцать суток отпуск. А исполнение должности командира эскадрильи на этот период возложили на капитана Байсултанова.
      Утром 23 сентября перед выездом на совещание, проводимое командиром дивизии со всем руководящим составом полков и отдельных подразделений, я зашел на КП 3-й эскадрильи.
      - Эскадрилья всем составом, за исключением командира, несет дежурство в готовности номер один, - с оттенком иронии доложил капитан Байсултанов.
      - Ничего, Алим, этим не тяготись, через четыре-пять дней завершишь программу освоения "лавочкина", и полетим вместе на боевое задание. Не зря полковник Корешков собирает командиров полков, видимо, на конец сентября и на октябрь прибавят работы. Но я зашел не просто повидаться, есть небольшое, но ответственное дело. Около одиннадцати часов поступит команда с КП дивизии на прикрытие командира полка штурмовиков. Он парой на Ил-2 перелетит на остров Лавенсари. Там группа штурмовиков в сумерках атакует корабли противника в Нарвском заливе. "Илы" летят без бомб и "эрэсов", налегке. Поэтому большого прикрытия не требуют. Поставьте задачу одному из дежурных звеньев, пусть прикроют до острова. Полет туда выполнять на бреющем, на связь выходить только при обнаружении истребителей. Возвращение на высоте две с половиной - три тысячи метров.
      - Есть, товарищ майор! Задача будет выполнена, - четко отрапортовал Байсултанов и загадочно улыбнулся.
      - К концу дня слетаем на "учебное" бомбометание по финским тяжелым батареям. Они опять ожили, ведут огонь по Кронштадту и кораблям на западном фарватере. А пока до встречи.
      ...В разгар совещания в кабинет поспешно вошел оперативный дежурный. Он что-то шепнул полковнику Корешкову. Тот посмотрел на меня, сказал:
      - Товарищ Голубев, идите на КП, разберитесь - сбили Байсултанова, бой в районе острова Сескар.
      Меня как кувалдой ударили. Наскочив на рядом стоявший стул, молнией выскочил из кабинета.
      У прямого телефона меня ждал майор Шмелев.
      - Что случилось, Николай Михайлович? - спросил зама по летной части.
      - Пока не поймем. Вылетало звено Куликова, а его ведомый передал: "Сбит Байсултанов, веду бой с "фиатами" один". На запросы ответов нет. Направил в район островов еще звено. Запрашиваем КП третьего гвардейского. Ждем их докладов.
      - Находитесь на КП, пошлите Тарараксина в эскадрилью, я сейчас приеду.
      Получив разрешение, я на машине помчался на аэродром. В пути перед глазами стоял образ боевого друга, вспомнились слова, сказанные с иронией: "Эскадрилья всем составом, за исключением командира, несет дежурство в готовности номер один". И наконец, загадочная улыбка после слов: "Есть, товарищ майор! Задача будет выполнена". Неужели Алим пошел на такое нарушение?.. Вылететь самовольно, не закончив курс восстановления боеспособности на новом истребителе... Эх, Алим, Алим...
      Через несколько минут все прояснилось. В одиннадцать часов эскадрилья получила команду на вылет звена.
      Байсултанов, положив трубку, минуты две молча сидел, думал. Потом резко махнул рукой, как бы рассек сомнения ладонью, сказал адъютанту:
      - Товарищ капитан! Остаетесь на КП за меня. Я поставлю задачу командиру на вылет и буду у своего самолета готовиться к вечернему вылету.
      - Есть, товарищ капитан! - ответил адъютант. Байсултанов быстро подошел к самолету командира звена
      старшего лейтенанта Куликова и отдал распоряжение:
      - Вылезайте из кабины, давайте ваш парашют и спасательный жилет, на задание со звеном полечу я. Передайте остальным летчикам, что буду пользоваться вашими позывными.
      - Есть! - ответил Куликов.
      Через три минуты звено, взлетев парами, заняло боевой порядок над двумя Ил-2.
      Ведомый Байсултанова совершил посадку. Его самолет имел большие повреждения. Ведомый рассказал о короткой воздушной схватке. Вблизи острова Сескар появились десять истребителей противника. Они, заняв боевой порядок в два эшелона по высоте, спешили перехватить нашу группу. Для командира звена прикрытия создалась сложная, но небезвыходная ситуация. Нужно было принять решение на активный оборонительный бой методом "ножниц" двух пар, без отрыва от штурмовиков, тем более что до зоны зенитного огня острова Лавенсари оставалось лететь три - три с половиной минуты. Но Байсултанов, не раз пользовавшийся таким тактическим приемом раньше, сейчас принял другое решение. Он дал команду второй паре продолжать прикрытие, а сам с набором высоты пошел в лобовую атаку на нижнюю группу противника. "Тридцать девятый"! Следуй за мной. Атакую ведущего".
      Алим не мог не понимать рискованности своего решения. Оно ослабляло боеспособность звена прикрытия. Видимо, жгучее стремление сбить вражеский самолет и тем доказать, что зря заставляют его, прославленного воздушного бойца, учиться, взяло верх над разумом и дисциплиной еще на земле, до вылета...
      Лобовая атака скоротечна. Байсултанов, сбив один "фиат", вместо резкого ухода на скорости вниз развернул самолет и начал новую атаку по второму самолету.
      Такие атаки, когда рядом много вражеских машин, всегда коварны. Алима сверху атаковали сразу два "фиата". Ведомый, молодой, но опытный летчик младший лейтенант Алпатов, рискуя собой, сбил одного из атакующих, но второй успел дать губительную очередь по Байсултанову, и два самолета, беспорядочно переворачиваясь, упали в воду.
      Оставшись один, несмотря на повреждения самолета, выжав из мотора всю мощь, Алпатов сумел продержаться в непрерывном маневре две минуты и вышел из боя. Подошедшие на помощь дежурное звено и вторая пара сопровождения изменить исход боя уже не могли...
      Потрясенный тяжкой утратой, я все еще не мог понять одного: почему Алим обманул меня, боевого друга, командира? Обманул подчиненных и себя самого...
      Не хватило силы у Алима Байсултанова - "сына гор, сокола Балтики" сдержать порыв горячего сердца. Его могилой стало море, а памятником балтийское небо, защите которого он отдал всего себя...
      Девятисотый день
      Весь октябрь 1943 года был пасмурным, дожди часто сменялись метелями. Сильные западные ветры поднимали уровень воды Финского залива, и аэродром Бычье Поле, как самое низкое место на острове Котлин, не только раскисал, а иногда покрывался на 8-10 сантиметров водой.
      Взлетать и садиться в этих условиях было крайне опасно. Но боевая обстановка на фронте и на море обязывала поднимать пары, звенья и целые эскадрильи на прикрытие боевых кораблей, подводных лодок, прорывающихся в Балтийское море, взлетать по тревоге на перехват вражеских разведчиков и корректировщиков, а также самим вести систематическую воздушную разведку вражеских объектов.
      В начале октября, с трудом выбрав краткий период летной погоды, на аэродром перелетел 10-й гвардейский авиаполк на самолетах Ла-5. Теперь он наш сосед, и мы радушно поделились местами стоянок самолетов, служебными и жилыми помещениями.
      Наконец-то 1-я гвардейская авиадивизия собрала все силы на двух островах - Котлин и Лавенсари. Впервые авиация Балтики получила такой мощный щит воздушного прикрытия сил и средств флота. Вспомним: в апреле и мае мы всего двумя десятками "лавочкиных" уничтожили около сорока вражеских истребителей. Если бы осень по погодным условиям была схожа с весной, то, имея сотню прекрасных машин, гвардейцы получили бы возможность окончательно разгромить воздушного противника в западном и юго-восточном районах Ленинградского фронта и над Финским заливом на дальность боевого радиуса самолета Ла-5. Но погодные условия мешали выполнению боевых задач, стоящих перед дивизией.
      Хотя противник в районе Ленинграда и восточной части Финского залива и потерял с начала года более трехсот самолетов, из которых на долю 4-го ГИАП приходилось 87, все же он на отдельных участках пытался взять реванш. Поэтому воздушные схватки продолжали носить решительный и острый характер.
      Для нашего полка и 3-го гвардейского некоторая передышка в боях была даже полезной, а вот 10-му, недавно прибывшему на фронт, такая "сверхбалтийская" погода не давала возможности не только втянуться в боевую работу, но и облетать с новым пополнением район и присмотреться к расположению извилистой линии фронта.
      Меня, как командира полка и порядочно уставшего летчика, радовало стремление гвардейцев попасть в расчет боевых групп, которые приходилось каждый раз подбирать с учетом погодных условий. Но меня радовало также, что в это время стало возможно предоставить некоторый отдых переутомленному техническому составу и давно воюющим летчикам.
      В полку, как неоднократно уже было и раньше, начались усиленная учеба, тренировочные полеты на самолетах У-2 и Ут-2 по приборам, в закрытой колпаком кабине, а также полеты над аэродромом на "лавочкине" при ограниченной видимости и предельно низкой облачности.
      В один из таких ненастных дней в полк приехали командир и начальник политотдела дивизии. Я доложил, что полк частью сил несет боевое дежурство, а остальной личный состав занимается по плану боевой подготовки.
      - Это хорошо. А мы сегодня приехали не контролировать ваши занятия, а уточнить полку боевые задачи до конца года и на январь сорок четвертого. Соберите руководящий состав полка, командиров и замполитов эскадрилий. А пока, Василий Федорович, доложи, как работает секретарь комсомольской организации и каково состояние здоровья младшего Столярского. Я это спрашиваю потому, что в ближайшие дни генерал-полковник Рогов и генерал-майор авиации Столярский посетят полк.
      - Комсомольская организация - прекрасный боевой помощник, - начал я доклад, - воспитывает молодежь на боевых традициях, лучше стало с физической подготовкой, особенно среди летчиков - во всех подразделениях сделаны самодельные спортивные снаряды. Это большая заслуга лейтенанта Рогова. Но уходить ему из полка нужно: он болен туберкулезом. Просит врача об этом не докладывать по инстанциям...
      А лечение Столярского-младшего идет хорошо. Через неделю выпишут из госпиталя, дадим отпуск с выездом в Москву. Пусть еще немного подживут обожженные руки и лицо. Правда, он от отпуска отказывается и говорит, что никакие родительские уговоры не заставят его перейти в летное училище на инструкторскую работу. Видимо, у родителей больше разговора будет с сыновьями, чем с руководством полка.
      Собрались офицеры, и началось совещание. Оно было коротким, но радостным. На нем выступили командир дивизии и начальник политотдела.
      Корешков говорил, что близится час полного снятия блокады с родного Ленинграда, этого ждут все. Войска Ленинградского, Волховского фронтов и силы Балтийского флота начали подготовку к священной битве за полный разгром фашистов под Ленинградом. Подробные планы и точные сроки проведения операции нам пока неизвестны. Но боевую задачу на период ее подготовки дивизия получила. Она сводится к следующему. Первое: необходимо полностью закрыть для воздушной разведки гитлеровцев район Ленинград - Кронштадт Ораниенбаумский плацдарм. Ни один вражеский самолет-разведчик не должен выполнить свою задачу в указанном районе. Второе: вести решительную борьбу с самолетами - корректировщиками огня вражеской артиллерии, особенно той, которая ведет огонь по войскам и объектам Ораниенбаумского плацдарма, Кронштадту и кораблям на фарватерах между Ленинградом и островом Котлин. Эти две задачи имеют особую важность и возлагаются на наиболее опытный в дивизии наш полк. Остальные ранее поставленные боевые задачи будут выполняться в основном 3-м и 10-м гвардейскими полками. С завтрашнего дня начнем действовать и одновременно готовиться к главному - началу долгожданной битвы.
      Указания начальника политотдела полковника Сербина были совсем короткими:
      - Четвертый гвардейский полк принимал участие во всех проведенных флотом и фронтом оборонительных и наступательных операциях. Партийно-политическая работа у вас всегда была фундаментом победы. Надеемся, что и в этой операции личный состав полка выполнит любые поставленные задачи и останется правофланговым в дивизии.
      Я смотрел на присутствующих, слышал учащенный стук своего сердца и видел, как загораются глаза пилотов. Видимо, каждый из нас сейчас был горд тем, что выполнение первых боевых задач доверено нам.
      Закончив совещание, полковник Корешков достал из планшета бланк, на котором полосками был наклеен телеграфный текст, и с усмешкой сказал:
      - Еще совсем свеженькая, а смысл прежний: опять грабят тебя, Василий Федорович. Командующий всей морской авиацией требует направить в Москву гвардии капитана Костылева в его распоряжение, на должность главного инспектора по истребительной авиации. И одновременно представить на звание майора. Вот и решай, командир полка, что лучше: сопротивляться или молча, стиснув зубы, выполнить требование.
      Ошарашенный этим сообщением, я молча сидел. "Отдать Егора, лучшего комэска, которого уже видел своим заместителем, а в случае чего - и командиром полка!"
      Корешков и Сербин выжидающе смотрели на меня. Наверное, они читали мои мысли, понимали, что мне даже говорить тяжело. За меня ответил Абанин:
      - Наверное, нужно без сопротивления отпустить Костылева. Наши аргументы в верхах все равно не поймут...
      - Я тоже так думаю, - поддержал полковник Сербин.
      - Давайте позовем Костылева и посоветуем согласиться с новым назначением...
      Через двое суток полк распрощался с замечательным боевым летчиком, а его место занял капитан Карпунин.
      Узнав, что борьба с разведчиками и корректировщиками и усиление нашей разведки объектов врага стали для полка основными боевыми задачами, все поняли: настает час расплаты, приближается священный день, когда замолкнут разрывы бомб и снарядов в израненном Ленинграде. Очистить от оккупантов родную землю, разгромить врага, длительное время осаждавшего город Ленина, расплатиться с гитлеровскими убийцами за все их чудовищные преступления, за сотни тысяч умерших от голода и в результате обстрелов, за муки ленинградцев, за разрушение города - эта благородная задача вдохновляла гвардейцев, поднимала боевой дух.
      Активизировалась наша разведка по всему фронту, усилились ночные удары авиации по аэродромам, железнодорожным узлам, по артиллерийским позициям и пунктам управления противника. Все это, конечно, наводило фашистское командование на мысль, что советские войска готовятся к большому сражению. Поэтому, несмотря на неблагоприятные метеорологические условия, гитлеровцы начали проводить авиационную разведку всех видов и особенно аэрофотосъемку. Разведку вела и 1-я гвардейская авиационная истребительная дивизия.