Сезон бойни

      Чем старше камера, тем она больше и тем гуще содержащаяся в ней жидкость. Темная и вязкая, по внешнему виду и консистенции она, как правило, похожа на машинное масло, хотя в отдельных случаях обнаруживалась жидкость, напоминающая патоку или даже смолу. Несомненно, что эти камеры и их сиропообразное содержимое предназначены для отдыха гастропод, вырастающих до таких размеров, что они утрачивают способность передвигаться .
      Эти камеры-резервуары явно служат «усыпальницами» для старейших членов хторранской семьи. Когда масса червя достигает трех-четырех тонн, животное перестает двигаться и превращается в неподвижную глыбу голодного пудинга. Когда гастропода приближается к этому порогу, то обычное передвижение требует от нее таких энергетических затрат, что потребляемая пища их не покрывает. Поэтому животное уходит «на отдых» в свободную камеру-резервуар. Жидкость создает плавучесть и обеспечивает питательными веществами, позволяя гастроподе прожить еще некоторое время.
      Во время периода «отдыха» за старой гастроподой ухаживают более мелкие и молодые члены семьи. Старики издают неумолкаемую рокочущую мелодию, которая служит камертоном для всей семьи и, возможно, для всех остальных существ, живущих в гнезде.
      Хотя данные наших наблюдении ограничены, мы считаем, что, когда гастропода умирает, сироп в камере трансформируется, равно как и многие живущие в нем микроорганизмы. Различные мелкие существа, обитающие в нем, даже начинают роиться. А в результате происходит разложение тела мертвой гастроподы до соединений, которые могут быть снова использованы организмами, для которых мандала является организмом-хозяином.
      Вход в камеру на время закрывается, так как процесс разложения трупа, по всей видимости, довольно вреден и может заразить другие части гнезда.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19A)

44 ДУАЙН

      Почтальон может потерять что угодно, кроме работы.
Соломон Краткий

      Я провалялся без чувств, должно быть, весь день. К тому времени, когда я приплыл к состоянию, напоминающему сознание, заходящее солнце уже превратилось в горизонтальную решетку красных лучей, косо пробивающихся сквозь деревья. Вид был зловещий. Клубы пыли, стоявшие в воздухе, не давали дышать. Проносившиеся над головой вертушки ревели, как ураган. Я уже был не в своей палатке, а лежал на земле. Вокруг бегали незнакомые люди. В незнакомой форме. Я приподнялся на локтях. Мы находились на абсолютно круглой выжженной поляне, над которой стоял запах кордита, – импровизированном аэродроме, который выжгла скользящая бомба, сброшенная с вертушки. Поляна была забита всевозможным военным снаряжением, солдатами, пауками, машинами, тифами, ящиками с оборудованием, тюками с боеприпасами.
      – Что происходит? – попытался узнать я, но никто не остановился. Я схватил пробегавшую мимо фигуру.
      – Помогите мне! – закричал я. – Кто-нибудь, помогите.
      Но на меня не обращали внимания. Я начал визжать…
      – Мы эвакуируемся, – сказал кто-то. – Вы улетите на следующей вертушке, не беспокойтесь.
      Издали доносились выстрелы и приглушенный рев огнеметов. Над деревьями стелился едкий дым. А потом я услышал другой звук – многоголосый, пурпурный и красный, рокочущий от гнева. Сражение приближалось.
      – Нас атакуют! – крикнул я.
      – Все в порядке, – ответил кто-то. – Мы удерживаем линию обороны. Вы в абсолютной безопасности. Вас заберет следующая вертушка. Мы просто ждем, когда сбросят еще одну скользящую бомбу. Нужна вторая посадочная площадка.
      А затем я снова остался один, снова в ожидании. Каким-то образом я ухитрился сесть и огляделся. Я был привязан к носилкам. По обе стороны от меня выстроились другие носилки. Кое-кого из лежащих на них я не мог опознать – они уже были упакованы в мешки. Тем не менее недалеко от себя я увидел Шона – то ли мертвого, то ли без сознания. Выглядел он плохо. Что-то сильно его помяло.
      – Л-лягте назад, – раздался шепелявый голос за моей спиной.
      Я обернулся: – Дуайн!
      Она по-прежнему была обиженной и злобной.
      – 3-замолчите, м-мистер Шим Маккарти. 3-закройте рот и л-ложитесь. – От гнева ее заикание почти прошло.
      – Дуайн, послушай. Прости меня. Я идиот и негодяй. Я не знал, что говорил. Был зол на тебя, на себя и поэтому говорил разные жестокие и злые веши. Ты понимаешь, да? Ты же знаешь, что иногда люди делают совсем не то, потому… ну, потому, что они растерялись. Можешь ты это понять?
      Она моргнула, смутившись. Покачала головой.
      – Вы н-не очень п-приятный человек.
      – Как ты об этом догадалась? – спросился.
      Она озадаченно посмотрела на меня. Эта шутка находилась за пределами ее понимания.
      – Послушай, – сказал я. – Мне необходима твоя помощь. Твоя помощь необходима Лиз. Генералу Тирелли.
      – Я н-не хочу вам п-помогать, – заявила Дуайн. – Я в-вас не люблю.
      – Мне жаль, что ты меня не любишь. Думаю, через минуту ты будешь любить меня еще меньше, но я ничем не могу тебе помочь.
      – Я н-не п-понимаю вас.
      – Сейчас я разговариваю с объединенным разумом. – Я поглядел ей прямо в глаза. – Я знаю, что вы используете ее. Знаю, что вы подсматриваете через нее с самого первого дня. Вы ни за что не нарастили бы ей мозг, не всадив туда заодно жучков. Она об этом не знает, не так ли? Но я знаю.
      – Вы с-сумасшедший.
      Голос Дуайн резко изменился, и я понял: это говорит не она.
      – Дуайн назвала меня Джимбо. Только один человек на всей планете называл меня Джимбо. Теперь он – часть объединенного разума, и разум называет меня Джимбо. Тед, я знаю, что ты здесь. Перестань попусту терять время и помоги мне.
      Дуайн открыла рот, чтобы что-то сказать, но не произнесла ни слова. В течение какого-то мгновения она просто бессмысленно улыбалась. С ее толстых губ сбежала струйка слюны. Это была настоящая Дуайн – Дуайн без ниточек. А может быть, вовсе и не было никакой Дуайн – только безмозглая кукла из мяса, неспособная даже жить без посторонней помощи. О боже, какая мерзкая мысль! Надеюсь, что это неправда. Хотя не знаю, что лучше: быть достаточно умным, чтобы понимать свою неполноценность, или быть бесчувственным до такой степени, чтобы не знать об этом. Мне хотелось, чтобы Дуайн имела собственное сознание, тогда я мог бы вымолить у нее прошение. Это сняло бы с меня хоть чуточку кошмарного груза. Но я по-прежнему оставался эгоистом. О черт – даже пытаясь спасти Лиз, я оставался эгоистом. Ну и что? Есть ли в этом мире хоть что-нибудь неэгоистичное? По крайней мере, я заставил свой эгоизм служить человечеству, разве нет?
      Неожиданно Дуайн сказала: – Хорошо, Джимбо. Что тебе нужно?
      – Телефон. Свяжите меня снова с Рэнди Данненфел-зером.
      – Это невозможно, – прогнусавила Дуайн.
      – Чушь. Мы оба знаем, что возможно. Объединенный разум – самый крупный абонент мировых сетей. Соединись через синтезатор, если ты так печешься о своей проклятой секретности. Я хочу попытаться спасти Лиз.
      – Джим, она мертва.
      – У тебя есть доказательства?
      Я боялся задавать этот вопрос, но еще больше боялся ответа.
      – Нет, но…
      – Тогда соединяй, черт тебя возьми, и перестань тратить время, Дуайн. У нее не те силенки, ты сама знаешь.
      Лицо Дуайн снова стало пустым. Должно быть, там спорили. Хотел бы я знать, кто и с кем. С кем я вообще разговариваю?
      Внезапно на лице Дуайн появилось новое выражение. Удивительное дело, но я узнал его.
      – Данненфелзер слушает…
      О мой бог! Я вздрогнул от ужасного прозрения. Из тела Дуайн Гродин выглядывал сам Рэнди Данненфелзер. Видеть это было жутко.
      Я проглотил ком в горле и сказал: – Это Маккарти. Я достал терминал.
      – Поздно, – сказала Дуайн. – Мы потеряли слишком много тигров, одну треть. Я не могу снять ни одного.
      – Ты обещал… – начал было я, но тут же сообразил, насколько глупо это звучит. – Послушай, Рэнди. У меня нет времени спорить. Просто соедини одного тигра с сетью, прямо сейчас, и дай мне его шифр – я подключусь. Обещаю, я сделаю тебя героем. Соедини его через одного из своих операторов и предупреди, чтобы он убрал руки, – тебе поверят. Вот и все, что требуется.
      Дуайн покачала головой: – Нет, забудьте об этом. Я отключаюсь.
      – Рэнди, погоди! Если ты сделаешь это, я скажу одну вещь, о которой тебе просто жизненно необходимо знать.
      – Мне не надо ничего знать. И уж, во всяком случае, не от вас. Не льстите себе.
      – Ты имплантирован, – быстро сказал я. – Если ты мне не веришь, выключи телефон. Ну давай – ты по-прежнему слышишь мой голос в ушах, верно? Хотя связь прервана, не так ли? Это потому, что объединенный разум передает мои слова напрямую в твое сознание.
      Это была рискованная игра. Позволит ли ему Телепатический корпус услышать мои слова? Согласится ли помочь мне? Ведьу Т-корпусасвои планы…
      Дуайн страшно растерялась. Она почесала нос, потом начала ощупывать голову.
      Боже мой! Сработало! Интересно, что сейчас делает Т-корпус?
      – Ты чувствуешь, Рэнди? Сейчас ты трогаешь свой нос, щупаешь голову, я тебя вижу…
      – Ты шпионишь в моей голове!
      – Нет, я связан с тобой через Дуайн Гродин, говорящую картофелину. Прости, Дуайн. Связь осуществляет объединенный разум. Она воспроизводит твои эмоции, движения, все остальное. Мы можем пользоваться Дуайн как терминалом для тигра. А теперь дай мне его, пожалуйста…
      – Я не верю вам. – Дуайн заткнула уши руками. – Это удивительно. Это чертовщина. Я… я не знаю, что я сделаю.
      – Верь мне, Рэнди. И не отвлекайся. Мне немедленно нужен тигр.
      – Нет, уже слишком поздно, – сказала Дуайн/ Рэнди. – Раньше я мог что-то сделать, но вы исчезли.
      – Меня накачали наркотиком, Рэнди. Доктор Шрай-бер ответит за это, я тебе обещаю.
      Дуайн почесала левую грудь. В течение какого-то мгновения она выглядела озадаченной.
      – Какое странное чуство. – Я не разобрался, кто говорит – Дуайн или Рэнди. Она икнула. Потом сказала: – Похоже, у одного из тигров возникли проблемы – у номера четырнадцать. Я снимаю его с маршрута для диагностической проверки. Но если начнется атака, я немедленно верну его на передовую.
      – Спасибо, Рэнди. Я тебя крепко обниму и поцелую, когда вернусь…
      – Если вы это сделаете, я отдам вас под трибунал. Я не желаю даже прикасаться к вам.
      В устах Дуайн это звучало жутко.
      – Даю слово, – ответил я. – Все, что захочешь. Дуайн коротко кивнула – и Рэнди Данненфелзер исчез.

      Наши возможности для непосредственного наблюдения за жизнью мандалы крайне ограничены. Большинство данных, было получено после вынужденных ударов по гнездам, поэтому велика вероятность ошибочных выводов из-за недостаточной и неверной информации. Тем не менее имеющиеся на сегодня данные позволяют предполагать, что старые неподвижные гастроподы продолжают чувствовать себя хорошо и еще некоторое время растут.
      Это, в свою очередь, предполагает, что камеры-резервуары – не просто усыпальницы. Они могут выполнять какую-то дополнительную функцию в интересах выживания особи и/или мандалы в целом. Что это за функция, пока неясно.
      Хотя строгих доказательств этого нет, но согласно одной из гипотез ушедшие на отдых гастроподы не умирают, а претерпевают метаморфозу и превращаются в аналог муравьиной «царицы», единственное предназначение которой – производить яйца.
      Из этой теории вытекает естественное следствие: молодые гастроподы функционируют в основном как самцы, с готовностью спаривающиеся с любой изъявившей желание самкой, но, достигнув определенного критического размера, гастроподы становятся самками, командующими семьями, а позже – племенами подчиненных им самцов. Возможно, что, ведя активную жизнь – выжив, питаясь, вырастая, строя, общаясь и, конечно, спариваясь с другими гастроподами, – «царицы» накапливают и несут в себе достаточно спермиев, чтобы оплодотворить сотни и тысячи яиц.
      Такая стратегия воспроизводства гарантирует, что ни одна особь не может размножаться до тех пор, пока не заработает право на это. Успешно создав процветающую мандалу, данная конкретная особь демонстрирует не только свой личный успех, но и свое лидерство среди других особей. И наградой ей служит не только заслуженный отдых, но и право размножить себя в сотнях и тысячах, копий, гарантируя преобладание своей генетической линии.
      Если это так и хторранские гастроподы размножаются, лишь превратившись в огромных яйцекладущих «цариц», то возникает вопрос: как они размножаются до появления «цариц» в гнезде-мандале?
      И если гастроподы способны размножаться, не превращаясь в «цариц», почему они все же в них превращаются?
      Сторонники этой теории считают, что до появления «царицы» черви не размножаются и в начале хторранского заражения должен был иметься большой запас яиц, который гарантировал достаточное число отдельных особей, а среди них в конечном итоге появились «царицы».
      Оппоненты этой теории остаются при своем мнении и приводят пример непосредственного наблюдения живой новорожденной гастроподы в лагере ренегатов как доказательство того, что яйца можно получать и из другого источника. Сторонники теории не считают один пример доказательством. Вопрос остается открытым.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

45 СИРАНО НА ЗЕМЛЕ

      Жизнь – это не пакости, следующие одна за другой. Это одна и та же пакость, которая повторяется снова и снова.
Соломон Краткий

      Электронная картофелина снова стала самой собой – моргающей, почесывающейся. Выглядела она очень растерянной.
      – Дуайн, слушай меня. – Я с трудом сел. – Подойди. ко мне. – Я взял обе ее руки в свои. – Мне необходимо, чтобы ты вместе со мной притворилась одной штукой. Идет?
      – Вы д-делаете м-мне больно.
      – Это просто игра, – сказал я. – Очень интересная игра. Я хочу, чтобы ты представила себя тифом. Тигром номер четырнадцать. Представь, что едешь внутри него, видишь то, что видит он, слушаешь его ушами, чувствуешь то, что чувствует он. Я хочу, чтобы ты представила себе, будто можешь послать его туда, куда тебе хочется. Можешь это сделать? Закрой свои глазки, моя сладкая, вот так, и просто позволь себе оказаться внутри тигра номер четырнадцать. Вот так, моя девочка.
      На ее лице опять появилось растерянное выражение. Глаза Дуайн открылись и удивленно расширились. Она огляделась вокруг себя, ее голова повернулась в одну сторону, потом в другую – движения были одновременно и грациозными и механическими.
      – Где ты находишься? – спросил я.
      – Я д-вигаюсь среди д-деревьев. Под т-тентом. Эт-то оболочка д-дирижабля. Мне в-видно… – она взглянула вверх, – что его рама в-вся поломана и п– перекорежена. Ее к-куски висят на д-деревьях.
      – Где ты находишься?
      – П-под килем. Все д-днище разорвано.
      – Можешь залезть туда?
      – Н-не думаю…
      – Помни, Дуайн, что теперь ты тигр. – Я сжал ее руки. – Помни, что у тебя на ногах есть когти. Ты можешь залезть на дерево – так, как не могут люди. А теперь посмотри – где можно подняться?
      Голова Дуайн завертелась. Она посмотрела поверх меня оценивающим взглядом, нахмурилась, поморщилась, по ее лицу пробежали какие-то странные волны. Наконец она указала пальцем.
      – Вон т-там м-можно.
      – Давай лезь, – скомандовал я.
      – Я б-боюсь.
      – Не бойся, тебе ничто не грозит. Это только игра. И к тому же я все время рядом.
      – Я н-не хочу б-больше играть. Мне б-больно.
      – Это очень важно, Дуайн. Ты любишь Лиз?
      . – Г-генерал Т-тирелли очень хорошая. Я л-люблю ее.
      – Ты должна сделать это для нее.
      – Мне б-больно.
      – Лиз попала в беду. Ты единственная, кто может ее спасти.
      – Онаб-больна?
      – Возможно. Я знаю, ты испытываешь дискомфорт, но ты должна сделать это для нее.
      Дуайн сменила позу. Она как бы сжалась внутри своего тела. Я не мог понять, что она делает, как вдруг она объявила: – Я л-лезу сейчас по д-дереву. Я п-почти на самой в-верхушке. Здесь очень в-высоко.
      – Не смотри вниз.
      – Что я д-должна д-делать?
      – Ты должна залезть внутрь разбитого корабля. Сможешь?
      – Да. Я з-залезла, – сообщила она. – Здесь очень т-темно. К-кругом одни обломки. В-все накрыто об-бо-лочкой. Я п-плохо вижу.
      – Включи свет, Дуайн. У тебя-есть прожектора. Включи их.
      – Я н-не знаю – к-как.
      – Подумай о них. Представь прожектора в своей голове. Почувствуй их. Представь, где они находятся. Правильно. Хорошо. Теперь представь, что они горят. Ну как, горят они?
      Лицо Дуайн просветлело.
      – Я вижу л-лучше. Я н-настроила с-свои глаза. Т-те-перь я м-могу видеть разные цвета. Т-так красивее.
      – Хорошая девочка. – Я пожал ее руки. – Где ты сейчас?
      – В к-коридоре, н-наверное. Он п-похож на беговую д-дорожку. Оч-чень д– линный, н-но весь р-разбит.
      – По нему можно пройти?
      – Нет. Его сплющило. Д-даже не проползти.
      – Дуайн, помни, что сейчас ты тигр. Можешь проползти по нему, как тигр?
      Лицо Дуайн напряглось и расслабилось. Она с готовностью кивнула.
      – Да. М-могу. – Она согнула и разогнула пальцы, словно готовилась ползти. – М-могу я п-пользоваться руками?
      – Да! – почти выкрикнул я ей прямо в лицо. – Да, хорошая девочка! Ты очень умная.
      – Я ползу вперед.
      – Хорошо, но попробуй двигаться побыстрее. Нам нужно попасть в главный салон, поняла?
      – Хорошо, Шим.
      – Поищи главную лестницу.
      – К-коридор закончился, Шим. Можно, я вернусь назад?
      – Нет! – Я поймал себя на том, что снова кричу, и понизил голос. – Нет, не возвращайся. Можешь перелезть через завал? Или в обход?
      Дуайн нахмурилась, думая изо всех сил.
      – Посмотри внимательно, ДуаЙн.
      Она вспотела. Капельки заблестели на лбу. Ее лицо покраснело.
      – Я н-не могу пройти дальше, Шим. Там все завалено. На ее глаза навернулись слезы отчаяния.
      – Я н-не вижу никакого п-пути.
      Сейчас она не могла пользоваться наращенной памятью. Емкость ее искусственного мозга была нужна для создания виртуальной реальности. Ей требовалась помощь.
      – Что ты видишь, Дуайн?
      – В-ветку. Она п-проткнула все насквозь. Оч-чень б-большая ветка, изогнутая.
      – Ты можешь перелезть через нее?
      – Т-там слишком узко для м-меня.
      – Ты же тигр. У тебя вместо пальцев цепкие когти, ты не забыла?
      – О, да-да! – Ее лицо просветлело. Она немного поработала руками перед моим носом, делая хватательные движения, – Кажется, я смогу перелезть – д-да, Шим, смогу! Я п-перелезаю. Т-теперь я в другой части к-кораб-ля. Я снова в к– коридоре. Здесь он не т-так разбит. Я м-могу даже бежать. Как п-приятно! Ведь м– мне не разрешают б-бе гать.
      – Ты все делаешь отлично, ты хорошая девочка. Но будь осторожна.
      – Я осторожна.
      – Хорошо. Теперь пойди в носовой салон, Дуайн. Найдешь его?
      – В-все и вправду сильно разбито, оч-чень сильно – я не м-могу п-пройти дальше. Н-надо обойти к-кругом. О, я м-могу пролезть, да, п-получилось. Здесь д– дырка. Все сплющено, но м-можно пролезть. Я м-могу идти дальше. Ой!..
      – Что?
      – Я нашла тело.
      – Кто это?
      – Солдат. Она т-тоже б-была красивой. – Дуайн захныкала. – Он-на вся избита.
      – Дуайн, слушай меня. У нее есть медальон на шее?
      – Д-да.
      – Возьми его. Можешь его взять? Дуайн на секунду нахмурилась.
      – Я в-взяла.
      – Хорошая девочка. Кто она? Прочти имя на медальоне.
      – Л-лопец. Ее звали Л-лопец. М-маха Фернандес Л-лопец.
      Дерьмо! Я потерял дар речи, поняв, что произошло. Лопец искала генерала Тирелли и…
      – Ладно. – Я взял себя в руки. – Где ты сейчас?
      – Н-на главной палубе. Коридоры сплющились. Я н-не могу п-пройти дальше, Шим.
      – Нет, можешь. Ты очень сильная. Ты можешь раздвинуть стены, если нужно. Я хочу, чтобы ты раздвинула стены и шла дальше, о'кей?
      – О'кей, Шим… – Через минуту она добавила: – К-как интересно!
      – Будь внимательна, посмотри, может, кто-нибудь еще жив. Я хочу, чтобы ты осмотрела главный салон, хорошо?
      – Хорошо. Здесь сплошные д-джунгли. Все завалилось н-набок, и очень м-много деревьев и в-веток торчит из п-пола. Кажется… ой, здесь, внизу, б-большая д– дыра.
      – Глубокая?
      – Д-до самой земли. Н-но я в-вижу, как отсюда можно слезть. Когда п– понадобится, я м-могу спуститься.
      – Хорошо. Запомни эту дыру и пойдем дальше.
      – Т-ты хочешь, чтобы я п-пошла домой?
      – Нет, я хочу, чтобы ты продолжала искать Лиз. Надо найти главный салон.
      – Ладно. Я опять лезу н-наверх. Тут н-немного круто, но я з-залезу. Я использую свои когти. Как интересно. П-подожди минуту…
      – Что ты делаешь?
      – Я вырезаю д-дырку, сквозь к-которуго п-пролезу… – Примерно с минуту она молчала, ее лицевые мышцы яростно сокращались. – Отлично, я м-молодец… – Она замолкла. Нахмурилась. – Что это за пурпурный запах?
      – Осмотрись кругом, дорогая. Что ты видишь?
      – М-м, здесь м-много воды. Н-наверное, что-то п-про-текло. Я слышу з-звуки. Чавканье. В воздухе н-насекомые. М-много насекомых. По-моему, их н-называют жигалками. И… Ох! – Она рассердилась и шлепнула рукой, словно придавив кого– то. – Это т-тысяченожка. Я задавила ее.
      – Только не пользуйся… – Я оборвал себя на полуслове.
      – Не пользоваться чем?
      – Да так, ничем. Все прекрасно. Просто иди дальше.
      Я сомневался, стоит ли ей намекнуть на оружие, которое есть у тигра. Нет, пока не стоит. Возможно, даже лучше, что она не знает о нем, по крайней мере, у нее не возникнет желания им воспользоваться.
      – Ой, – отрывисто ойкнула Дуайн. – Что?
      – Я вижу то, что пахло пурпурным!
      – Ну и что это такое?
      – Ч-червь, – сказала она. – Тот, что съел лейтенанта Зигеля. Он смотрит на м-меня. Он очень б-большой. Я думаю, он голодный.
      И Дуайн заплакала.

      Родственная предыдущей гипотезе, теория воспроизводства гастропод утверждает также, что отдыхающие черви – матки, или «царицы», но, согласно этой теории, «царицы» не откладывают яйца, а хранят их в своем теле в виде опухолевидных наростов.
      По этой теории, в определенный момент срабатывает неизвестный пока механизм, яйца проклевываются все сразу, и новорожденные гастроподы начинают питаться материнской плотью и своими собратьями, когда натыкаются на них. Но, в отличие от медузосвиней, они не стремятся выбраться наружу как можно быстрее, а, наоборот, остаются под защитой материнского тела. По такому сценарию молодь гастропод лучше всего обеспечена пищей и условиями для роста именно внутри родителя и старается оставаться там как можно дольше, вырастая до максимально возможного размера и набираясь сил, пока родитель еще жив. Таким образом, они сталкиваются с необходимостью выживать самостоятельно, лишь когда он умирает.
      Главное преимущество такой стратегии воспроизводства заключается в том, что молодь в избытке обеспечена пищей и защищена в ранний, самый уязвимый, период своей жизни.
      А главный недостаток ее в том, что он исключает стадию выкармливания новорожденной гастроподы ее родителем. Если предположить, что по интеллекту эти существа находятся, по крайней мере, на уровне приматов, то им, соответственно, необходим импринтинг родителей, других родичей и племенных взаимоотношений. Это предполагает существование у гастропод иного механизма, с помощью которого они цивилизуют молодь, обучая ее соответствующему поведению в мандале.
      Критики этой теории считают ее неверной, поскольку она отрицает преимущества естественного материнского воспитания новорожденного. Сторонники же ссылаются на то, что этот разрыв объясняет большое количество диких особей, встречающихся вокруг любой мандалы. Кое-кто считает, что постоянное ухаживание других червей за «царицей», по сути, и есть общение младенцев с родителями, так как сопутствующие ухаживанию действия и пение более молодых членов семьи запечатлеваются у новорожденных гастропод, пока они еще находятся внутри родительского тела. К тому же предполагается, чтогастропо-ды и медузосвиньи – близкородственные формы, примерно как люди и шимпанзе, и поэтому у них должно быть сходное репродуктивное поведение.
      Единственным фактическим свидетельством в пользу этой теории служат сильно изгрызенные останки отдыхавшей гастроподы, обнаруженные в разрушенном гнезде. Правда, надо заметить, что до сих пор исследуются и другие возможные причины смерти этой особи.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

46 ПУРПУРНОЕ МАСЛО

      Собака – друг человека. Одни заводят бульдога, другие – дога, третьи – догму.
Соломон Краткий

      Неожиданно кто-то схватил меня за плечо и грубо оттолкнул от Дуайн. Доктор Шрайбер кричала мне в ухо: – Чем, черт возьми, вы тут занимаетесь?
      – Не мешайте мне, доктор…
      Она уже рылась в карманах в поисках универсального шприца. Эта женщина знала только один метод лечения – общую анестезию пациента.
      Я решил не терять время на объяснения. Схватил ее за ногу и дернул, а потом сильно ударил в висок… Но промахнулся. Лягнув меня, она откатилась в сторону. Дуайн в панике заверещала. У Шрайбер было преимущество – я не мог встать, зато на моей стороне была моя ярость. Я схватил ее за ногу и, рывком подтянув к себе, ударил ребром ладони по животу – и снова промахнулся. Эта женщина умела драться. Но пока она замахивалась, я все-таки сумел приподняться и подмял ее под себя.
      Моя позиция оставляла желать лучшего, но выбора не было. Я упал коленом на ее солнечное сплетение, прежде чем она успела ударить меня в пах. Боль в ноге была невозможной, казалось, внутри взорвалась бомба. Не в силах приподняться, я заполз на Шрайбер. Она могла выдавить мне глаза, порвать барабанные перепонки или еще что-нибудь. У меня не было никакого преимущества – ни внезапности, ни силы, ни ловкости. Я пережал ей гортань. Ее легко можно было вырвать вообще, но мне не хотелось убивать. Теперь я контролировал ее, но и сам не мог двинуться. Нельзя ни продолжить, ни остановиться. Вот дерьмо!
      – Доктор Шрайбер, – проговорил я, задыхаясь от боли, – мы спасаем генерала Тирелли. Дуайн действует как терминал. Дайте мне вытащить Лиз, и я сделаю все, что вы захотите. Согласен даже на лоботомию. Но если вы попытаетесь остановить меня, я вас убью. Скормлю вашим собственным червям. Вы меня поняли?
      Я сжал ей горло посильнее. Она что-то пробулькала в ответ.
      – Что? Я не понял.
      Я немного ослабил хватку.
      Она повторила то же самое. Я опять не понял, но чувства, стоявшие за этим, говорили сами за себя. Придется ее убить. Дерьмо!
      Дуайн по-прежнему визжала: – Черви! Ч-черви идут!
      Я забыл про доктора Шрайбер. Схватил Дуайн за руки и рванул к себе. Влепил ей пощечину.
      – Они не тронут тебя! Ты – тигр.
      Лицо Дуайн сморщилось, но она моргнула и поняла, что находится в безопасности рядом со мной.
      – Он н-не м-может съесть меня, д-да? Я снова схватил ее за руки.
      – Перестань, Дуайн. Все идет просто отлично. Но ты должна подойти к нему. Ты теперь очень сильная. Просто делай, что я говорю. Сможешь?
      Доктор Шрайбер хотела что-то сказать. Не глядя на нее, я одной рукой зажал ей рот.
      Дуайн выглядела испуганной. Страх, казалось, парализовал ее. Я знал, в чем дело. Виртуальная реальность пугала ее. Дуайн не понимала, где она и кто она. Все слишком реально. Чересчур реально. Сейчас переживания захлестнут ей мозг…
      Я сжал ее руки. Изо всех сил.
      – Это я, Джим. Помнишь меня? Я здесь. Он не тронет тебя.
      – Я б-боюсь, Шим.
      – Он не тронет тебя!
      – Я б-больше не могу.
      – Нет, можешь.
      – Нет, нет, н-не могу.
      – Дуайн! Ты можешь! Заверяю тебя, ты можешь. Лицо Дуайн исказилось. Она заплакала.
      – Пожалуйста, не заставляйте м-меня! Подо мной протестовала Шрайбер: – Перестаньте ее мучить!
      Моя рука помимо воли сжалась в кулак и обрушилась на голову Шрайбер. Сильно. Я поднес кулак к глазам Дуайн.
      Она неожиданно встрепенулась и напугалась.
      – Ты должна это сделать, Дуайн! – приказал я. – Это очень важно. Ты делаешь это для Лиз.
      Шмыгая носом, она покачала головой. Потом поперхнулась и стала хватать ртом воздух. Придуривается.
      Я снова влепил ей пошечину – не сильную, но чувствительную.
      – Если ты не пойдешь, Дуайн, то я сделаю тебе больно. Очень больно. Больнее, чем червь. Червь не может причинить тебе вреда, Дуайн. А я могу – Я намного злее червя, помни это!
      Неожиданно она перестала плакать и пристально посмотрела на меня.
      – Т-ты сукин с-сын, – шепеляво проговорила она.
      Я сделал вид, что не слышу, и требовательно спросил: – Где ты сейчас?
      – Я в к-коридоре. На меня смотрит ч-червь. Он рокочет. П-по-моему, он хочет. встать на дыбы, но н-не м-может – нет м-места.
      – Хорошо, отлично. А теперь слушай меня внимательно. Вот что ты должна сделать. Подумай о своих зубах. У тебя большие, острые и крепкие зубы, не так ли?
      – Э… да, у меня ч-ч… ч-ч… ч-челюсти, – сильно заикаясь, сказала Дуайн.
      – Отлично, хорошо. Я хочу, чтобы ты воспользовалась своими челюстями. Хочу, чтобы ты укусила червя как можно сильнее.
      – Укусить ч-червя?
      – Ты сможешь. Лейтенант Зигель тоже хотел бы этого. Сделай это для Курта, хорошо? Это самый плохой червь в мире, и ты можешь грызть его, как печенье. Прыгни вперед и кусай. Он не может причинить тебе вреда, а ты можешь убить его. Ну давай, прямо сейчас. Готова? Раз, два, три…
      Лицо Дуайн напряглось. Она яростно заработала челюстями. Казалось, она кусает нечто ужасное. Она сосала и плевалась. Из глубины ее горла доносилось влажное бульканье. Лицо исказилось страшной гримасой, глаза крепко зажмурились.
      – Представь себе, что это банан, – подсказал я.
      В течение какого-то времени я не мог понять, что она делает. Мне показалось: либо давится, либо плачет. Но тут я сообразил, что она смеется, хихикает.