– Не вам бы об этом говорить, – фыркнула Шрайбер. – Мне известно о вашей… связи!
В ее устах это прозвучало как нечто грязное.
– Это не связь, – спокойно ответила Лиз. – Он мой муж и находится здесь, потому что его прикомандировало мое командование – кстати, несмотря на мои возражения. Капитан Харбо может подтвердить. Она присутствовала при этом.
Шрайбер пожала плечами. Для нее логика не играла никакой роли.
– Ну и что? Вы меня не запугаете. Я не нахожусь под вашей юрисдикцией. Мой руководитель – доктор Зимф.
Генерал Тирелли неожиданно широко улыбнулась. Ого! Она щелкнула пальцами, и Корриган, один из. ее адъютантов, выступил вперед.
– Свяжитесь с доктором Зимф и сообщите, что я только что освободила доктора Шрайбер от ее обязанностей и посадила под арест. Она больше не член экспедиции. – Доктору Шрайбер она сказала: – Если бы у меня был свободный самолет, вы улетели бы в Рио сегодня же. К сожалению, нам предстоит искать пропавшего пилота, а она намного важнее для нас, чем вы. – Лиз повернулась к Корригану. – Уведите ее отсюда. Она мешает настоящей работе.
Адъютант крепко взял Шрайбер за руку. Она, казалось, хотела сказать что-то еще, но Корриган отрицательно покачал головой и мягко, но решительно посоветовал: – Не усугубляйте своего положения.
Под ошеломленными взглядами он увел доктора Шрайбер с наблюдательной палубы.
Генерал подождала, пока за ними закроется дверь.
Гейзенберг был не просто прав. Он был абсолютно прав.
Соломон Краткий
И… Лиз взорвалась.
– А сейчас позвольте мне внести абсолютную ясность! – сказала она с такой неожиданной яростью, что все тут же замерли, внимательно ее слушая. Она резким движением указала на страшную картину, плывущую по видеостолу. – Вот враг. Там внизу! Если у вас нет ненависти, враждебности, неприятных мыслей по отношению ко всему большому и красному, то вы предаете цель экспедиции и клятву, которую дали. – Джонсу и людям вокруг него она сказала: – Я не прошу вас любить Мак– карти. По правде говоря, он не очень-то к этому располагает, и любить его – трудная работа. Но тем не менее я приказываю вам относиться к нему с уважением и вежливо, так, как относятся к вам самим.
Мне стало жаль Джонса. Не он один виноват, но главный удар обрушился на него. Было предельно ясно, что парень выполнял чей-то приказ, и сейчас он готов был даже заплакать. Его явно никогда не отчитывали так сурово.
А генерал Тирелли еще не закончила. Она повернулась, чтобы охватить взглядом всех присутствующих. В трюме стояла абсолютная тишина. Все работы прекратились.
– Я хочу, чтобы всем вместе и каждому в отдельности стало понятно. – Лиз говорила размеренным голосом, который лишь подчеркивал глубину ее гнева. – Я просто больна и чертовски устала от всей этой возни, политиканства, кусания исподтишка и подсиживания. Мне это смертельно надоело в Хьюстоне, и я не допущу подобного здесь. Это вредит каждому из вас и всем нам вместе. Это не приносит никакой пользы людям, пославшим нас, и потому пора с этим покончить. Прямо сейчас и прямо здесь. – Она выразительно посмотрела на техника Клейтона Джонса. – Начиная с этого момента каждое ваше слово, каждое ваше действие, Джонс, должны быть направлены исключительно на пользу экспедиции. В противном случае вы окажетесь под арестом так быстро, что усомнитесь, прав ли Эйнштейн насчет скорости света. Это же относится и к остальным, ко всем без исключения на этом проклятом корабле. Всем понятно? Понятно? Хорошо. – А потом, на удивление спокойно, она обратилась к капитану Харбо: – Вы хотите что-нибудь добавить, капитан?
Капитан Харбо внимательно посмотрела на генерала Тирелли.
– Проклятом? – переспросила она. – На этом проклятом корабле? Хочу поставить вас в известность, что он освящен самим Папой.
– Правда? – Похоже, Лиз искренне удивилась.
– В прошлом году, в Риме, – сообщила капитан Харбо, явно довольная собой.
– Прошу прощения, – сказала Лиз. – Я чересчур увлеклась.
– Ничего. Мне доставило удовольствие наблюдать за вами. Вы абсолютно правы. – Капитан Харбо повернулась к остальным. – То, что сказала генерал Тирелли, сказано и от моего имени. Вы гости на этом корабле, и ведите себя подобающе. – Потом она спокойно взглянула на меня и сказала таким тоном, словно ничего необычного не произошло: – Капитан Маккарти, дайте нам, пожалуйста, вашу оценку ситуации.
– Я больше не капитан, мэм. Я вышел в отставку.
– Да, мне это известно, но я обращаюсь к вам так из уважения. Если не возражаете.
– Да, конечно. – Я откашлялся, прочищая горло, и оглянулся на видеостол. Он был притягивающим центром в царящей темноте. В его зеленоватом свете мы все казались привидениями. За последние несколько минут мерцающее на нем изображение изменилось. Внизу явно что-то происходило. Черви продолжали выскакивать из-под земли. Наше появление служило для них сигналом. Я откашлялся во второй раз. – М– м, наш офицер по науке изучала карту дольше меня. – Я кивнул в сторону Дуайн. – По-моему, нам будет полезнее выслушать ее мнение. Капитан Харбо перевела глаза на Дуайн: – Лейтенант Гродин?
Лиз поймала мой взгляд и едва заметно кивнула. Хорошо.
Дуайн растерялась. Я выбил ее из колеи, этого она от меня не ожидала. Однако начала, запинаясь, выдавливать слова, сначала сумбурно, но потом справилась с собой и стала строить фразы правильно.
– В т-то с-самое время, к-когда шел разговор, я н-на-блюдала за г-гнездом. Т-теперь мы п-почти над с-самым центром м-мандалы – эт-то их главная площадь.
Капитан Харбо кивнула.
– Сейчас мы стоим на воздушном якоре.
Она имела в виду, что корабельный компьютер будет удерживать нас на этой же высоте и в прежнем положении сколько потребуется. Спутниковое наблюдение показало, что эта мандала, как и япуранская, расчистила в центре большое открытое пространство. Мандала Пурус, по всей видимости, приобретала сейчас такую же форму. Что бы это ни означало, процесс носил общий характер.
Никто не знал наверняка, для какой цели служили эти большие площади, но наличие подобных открытых пространств в каждой мандале предполагало их важность. Группа планирования экспедиции – среди прочих дел Лиз заставила меня пока работать с ними – решила почти с самого начала экспедиции расположить наш воздушный корабль прямо над центром мандалы Коари. Какое бы значение ни имела эта арена для червей, она могла с таким же успехом послужить и нам.
Дуайн Гродин тем временем продолжала. Когда она говорила, изо рта у нее летели брызги слюны. Она ничего не могла с собой поделать. Мы предпочитали не замечать этого, хотя там, куда на дисплей попадала слюна, на изображении искрились капельки.
– С тех пор как мы н-начали н-наблюдение, гастропо-ды н-неуклонно д– движутся по н-направлению к центру п-поселения. Б-бодыиинство из них, п-похоже, собирается на центральной п-площади. Беспорядочно к-кружит по ней. Н-но – и эт– то может быть важным – еще до н-нас здесь н-начало происходить что-то н– необычное. – Дуайн боком продвинулась вдоль стола, своими движениями напоминая маленького тролля. Кто-то вручил ей ручной лазер, и она замешкалась, прежде чем сообразила, как включить луч. – Вот здесь – н-наиболее показательный пример. В– видите? Здесь б-было сгущение гнезд и загонов, а т-теперь они расступились. Мы не п-понимаем почему, но т-такая вещь происходит по всему п-поселению. Мы считаем, что эта м-м-мандала в д-данный момент – или д-до нашего появления – н– н-начала следующую стадию расширения. А т-теперь, когда г-гастроподы собираются на центральной арене, м-мы не знаем, чего ожидать, я им-мею в виду – с т– трансформацией гнезда. Мы п-потрево-жили его. Н-нам известно, что г-г-гастроподы будут реагировать на нас б-бурно, но мы н-не знаем, к-каковы будут п-последствия этого.
Она облегченно замолчала, счастливая, что ее пытка закончилась, и вытерла рот рукавом.
Лиз была слегка разочарована, поскольку Дуайн не сказала ничего нового. Я уже говорил ей об этом. У Дуайн отсутствовала интуиция для подобной работы. Капитан Ха, \)-бо тоже не была удовлетворена. Она повернулась ко мне: – У вас есть что добавить?
– У меня имеется одна мысль, – начал я. – Она довольно далека от всего этого, но…
– Продолжай, Джим, – спокойно сказала Лиз.
– Ну… – Я потер нос. Я не был уверен, что мне самому нравится эта идея, но сейчас у меня не было выхода, кроме как высказать ее. Здесь, в темноте наблюдательного трюма, она даже казалась дельной. Я повернулся к капитану Харбо. – Когда вы собираетесь включить прожектора?
– Как только генерал Тирелли распорядится.
Она взглянула на Лиз. Лиса посмотрела на меня.
– Ты назначен экспертом. Что посоветуешь?
На какой-то кратчайший момент мне захотелось спросить, кто был им до меня.
– Хорошо, – кивнул я. – Любопытно посмотреть, что будет, когда мы включим наружный дисплей.
– Ч-черви с-сойдут с ума. Вы д-должны это знать, – заявила Дуайн. Мое присутствие по-прежнему раздражало ее.
– Вы хотите, чтобы мы не включали их? – спросила капитан Харбо.
Я потер ладонью щеку. Следовало бы побриться. Я чувствовал себя очень неловко, в основном по этой причине.
– Нет, никаких оснований для этого нет. Можно сделать это в любой момент. Посмотрите на дисплей: черви уже знают, что мы здесь. В такой темноте они по– прежнему способны отчетливо видеть. Они собираются на площади и ждут от нас действий.
Видеостол показывал большую центральную площадь прямо под кораблем. Черви вливались на нее со всех сторон. Они бы не спешили так, даже если бы здесь бесплатно раздавали слонов. Они кружили и кружили по площади, глядя вверх.
Хотя площадь была уже заполнена, каждую секунду прибывали все новые и новые черви. Я показал на открытый грузовой люк.
– Послушайте. Они поют для нас. Доносящийся снизу причудливый вибрирующий звук становился все заметнее, он просачивался через люк подобно дурному запаху. Кое-кто поежился.
– Ну и что? Что вы п-предлагаете? – спросила Дуайн. Ее тон предполагал, что мы попусту тратим в-в-время.
– Пение, – сказал я, глядя на нее в упор. – Что оно может означать?
Дуайн оставалась совершенно спокойной. Она знала ответ. Прочитала в инструкции. И в «Красной книге». Выпуск 22. 19А.
– Нам все известно насчет п-пения. Мы его ждали. Эт-то… – Она боролась со словами. – Это ре… рефлекторное д-д-действие.
– А что, если «Красная книга» ошибается? – спросил я.
Мне самому было неприятно то, что я собирался сделать, однако надо было добиться своего. В очередной раз я дразнил генерала Уэйнрайта. Лиз нахмурилась – эта сцена ей тоже не нравилась, – но не пошевелилась, чтобы остановить меня. Она понимала, что я делаю.
– В-вы сами н-написали эт-ту часть к-к-книги, – возмутилась Дуайн.
Она выглядела так, словно ее предали.
– А сейчас говорю, что, возможно, я ошибался. У меня возникли сомнения. Так что без всякой книги скажите, что вы думаете насчет пения – что это такое, по– вашему?
– Н-ну, т-то п-пение, которое м-мы слышим с-сейчас, в-выжидательное, – неуверенно начала Дуайн. – Они н-не знают, что мы т-такое, но реагируют на н– наши размеры. К-когда мы включим свет, они в-все с-сойдутс ума, потому что п– примут дирижаб-бль за н-небесное в-видение самого б-болыиого и самого п– прекрасного червя во в-всей Вселенной. И эт-то в-вызовет у них религиозный экстаз.
– Религиозный экстаз? – Капитан Харбо подняла бровь.
Я кивнул: – Так это выглядит.
– А к-как вы эт-то н-назовете? – прогнусавила Дуайн. – В н-небе п– появляется гигантское видение Б-бога, и т-толпа впадает в истерику – Представление о Боге подразумевает наличие у червей достаточно развитого интеллекта, – заметил я. – Но мы знаем, что у них нет интеллекта. Черви даже глупее шимпанзе. Значит, это не реакция на явление Бога. Тогда что?
– Это… – Дуайн осеклась, вдруг поняв, что я сказал, и поразилась. Ее черты исказились, а глаза наполнились слезами. Она моментально увидела пробел в своей логике.
– П-простите м-меня, – сказала она. – Я не п-поду-мала.
Она ошибалась, и боль разочарования оказалась для нее таким ударом, что не заметить это было невозможно. Я чувствовал себя последним негодяем за то, что пришлось разоблачить ее на людях.
– Продолжай, Джим, – напомнила Лиз.
Я отвел глаза от Дуайн. Нужно подойти к ней и объяснить, что она ни в чем не виновата, что это я ошибался. Я тоже считал так, когда писал соответствующий раздел в книге. Но – я сделаю это позже. Я повернулся к Лиз и капитану Харбо.
– Понимаете, я размышляю уже двое суток – и чем больше я думаю, тем более логичным это выглядит. Нет такой веши, как один хторранин. Они не существуют как индивидуумы. Они существуют как песня. Песня – вот их настоящая личность, а гнездо – место, где песня живет. Черви – лишь инструменты, которыми пользуется песня.
Я переводил взгляд с одного на другого, ожидая, когда моя мысль уляжется у них в головах.
Некоторые из собравшихся вокруг стола были настроены скептически. Что ж, я заранее предупредил, что идея весьма далека от понимания. Я взглянул на Дуайн, она с абсолютно непроницаемым видом просматривала банки данных в поисках аналогий. Капитан Харбо оперлась руками о край стола и наклонилась над ним, изучая изображение. Она казалась заинтригованной. Задумчиво кивнув, она как бы про себя проговорила: – Да. Точно так же язык использует людей.
Лиз помрачнела, но тоже обдумывала мою идею и, вероятно, уже предвидела кое-какие возможные последствия.
– Хорошо, – сказала она, аккуратно раскладывая для себя все по полочкам. – Значит, ты считаешь, что черви – лишь составные части целого…
– Правильно.
– Значит… для них услышать песню означает увидеть Бога?
– Совершенно верно. Для хторра песня гнезда и есть Бог. Каждый хторр знает, что он, или она, или оно есть частица Бога. Каждый хторр знает, что любой другой червь из его гнезда – тоже частица того же Бога. Поэтому когда они смотрят вверх и видят нас… – Я не закончил.
– Кажется, я начинаю понимать, – сказала Лиз. Капитан Харбо смотрела то на Л из, то на меня.
– Мне за вами не угнаться. Можно услышать комментарии?
– Простите, – пояснил я. – Понимаете, именно здесь кроется наша ошибка. Мы думаем, что, видя в небе большой пурпурный дирижабль, они реагируют на него как на Бога, или ангела, или Божью кару, и поэтому их песни – нечто вроде молитв. Но это человеческое восприятие. Оно было бы верным только в том случае, если бы черви были похожи на людей и имели собственные мозги. Но они не люди. И мозгов у них нет. Таким образом, вопрос не просто в том, на что они реагируют, а еще и в том, чего они ждут от него. Чего они могут ждать от небесного червя?
– Приобщения, – сказала Дуйан. Все повернулись к ней. – Большего п-пения. Они х-хотят, чтобы н-наш поднебесный г-голос присоединился к их п-песне. Они х– хотят увеличиться.
– Верно, – подтвердил я. Послюнив палец, я описал им в воздухе замысловатую траекторию, потом указал им на нее и, прищелкнув языком, подмигнул ей, как бы говоря: «Молодец, сообразила». Она чуть не обмочилась рт счастья.
Я посмотрел на Лиз и капитана Харбо.
– Точь-в-точь моя мысль. Я думаю, мы должны запеть вмести с червями. По– моему, мы должны записать их песню, перевести ее в цифровой ряд, проанализировать его, расширить, синтезировать более звучный голос и дать им послушать. На такой высоте, если мы хотим, чтобы они слышали ее синхронно со своим собственным пением, надо заранее компенсировать временную задержку. Но это уже дело программы.
– Сколько времени понадобится, чтобы организовать все это? – спросила Лиз. В ее глазах светилась надежда.
– Ну, по правде говоря, я не собирался предлагать это до тех пор, пока мы не увидим, что происходит, а работать хотел с япуранской мандалой…
– Да, я знаю, – перебила Лиз и повторила вопрос: – Сколько потребуется времени, чтобы организовать это?
– Все уже готово, – честно признался я. – Большую часть дня я провел, разрабатывая алгоритмы вместе с хьюстонским ИЛом. Программа готова и загружена. Все, что нам остается, – запустить ее.
– Я так и знала, – улыбнулась Лиз.
– И что тогда? – спросила капитан Харбо. – Что это докажет?
Я развел руками: – Само по себе ничего не докажет. Но есть и вторая часть эксперимента. Мы записали, проанализировали, сопоставили и храним тысячи часов песен червей. ИЛы выделили в них множество характерных деталей. Они, похоже, представляют собой определенные сочетания мелодии, ритма и оттенков, и мы опытным путем установили эмоциональное значение некоторых. Для начала можно вторить им эхом, но давайте пойдем дальше. Прокрутим песни разных гнезд и последим за реакцией червей. Возможно, удастся даже найти какую-нибудь песню или набор песен, которые усмирят их или же победят. Я не знаю, что получится, но игра стоит свеч, не так ли?
Лиз и капитан Харбо обменялись взглядами. Каждая по-своему оценивала возможные последствия. Они отошли от видеостола, чтобы посовещаться. Лиз кивком подозвала меня.
– Гейзенберг? – спросила капитан Харбо, и в одном этом слове заключалась целая беседа.
Лиз пожала плечами: – Поищите это сами. Я не собираюсь объяснять все. (Прим. авт.) – Мы заранее знали, что наше появление взбудоражит червей. Невозможно наблюдать за гнездом, не потревожив его. Почему бы не потревожить его таким образом?
Капитан Харбо задумалась.
– А как же бразильцы? – спросила она. Мы переглянулись. Хороший вопрос.
– Предполагается, что мы должны проконсультироваться с ними, – сказала Лиз.
– Если мы это сделаем… – неохотно начал я, – они наложат вето на эксперимент. Вспомните правила экспедиции: мы никоим образом не должны вмешиваться в жизнь мандалы.
– М-м. – Лиз поморщилась. – В том-то и дело. И мы снова переглянулись. Разочарованно.
– Ладно, – предложил я, – давайте немного слукавим. – Как?
– Допустим, мы сообщим, что нас тревожит возможная… э… негативная реакция гастропод на наше присутствие – я имею в виду наблюдение с корабля – и что мы боимся, как бы они не запаниковали или что-нибудь в этом роде. И… э… невзначай не покалечили бы себя. Или гнездо. И что мы… э… приготовили запись их же собственных песен, потому что… э… думаем, что это окажет успокаивающее действие.
Капитан Харбо и Лиз задумчиво посмотрели друг на друга.
– Какого черта? Это может сработать.
Капитан Харбо подумала еще немного, потом кивнула в знак согласия.
– Это ваше предложение, – сказала она. Лиз повернулась ко мне: – Если мы пойдем на это, я отвечу своей задницей. Что самое худшее может произойти?
Я покачал головой.
– Понятия не имею. Расшифруй, что такое «худшее». – И добавил: – Нам вреда не будет. Худшее, что произойдет, произойдет с червями.
– Гм. – Лиз слабо улыбнулась. – Вот именно. Я знал, что сейчас говорит не она, а дядя Аира.
– Гм, – снова хмыкнула она – и я расслабился. По этому «гм» я понял, что она убеждает себя согласиться. А когда в достаточной мере убедила, то заговорила: – Думаю, стоит рискнуть. Мне кажется, что ты напал на что-то важное, Джим. И это, возможно, наш единственный шанс все выяснить. Давай занимайся делом, а я договорюсь с бразильцами.
Имея детскую внешность, кроликособаки похожи на сказочных героев. Они игривы и сообразительны, как обезьяны. Большой палец у них противопоставлен остальным, и они способны брать и держать различные предметы.
Приплюснутое рыло кроликособак придает им «милый» вид. Глаза большие и круглые, обычно очень темные. Вместо век животные имеют сфинктероподобные мышцы, окружающие глазную орбиту, аналогичные мышцам гастропод.
Среди кроликособак встречаются альбиносы.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
Здоровье означает самую медленную из возможных скоростей умирания.
Соломон Краткий
Мы опустили микрофоны на пятнадцать метров, чтобы фиксировать отдельные голоса и оттенки мелодии. Микрофоны повыше предназначались для записи общего фона, его тональности и гармонии. Мы дали ИЛам попыхтеть над песней гнезда двадцать минут, а потом начали воспроизводить ее для червей. К этому времени центральная плошадь была так забита алыми чудовищами, что на ней не оставалось ни одной щелочки. Однако черви продолжали прибывать…
Под нами бушевало море жирных красных тел. Черви теснились, прижимались друг к другу, создавая зоны нервной активности. По оценке Дуайн Гродин – она теперь была подключена к сети летического интеллекта, – только на центральной арене собралось более сотни тысяч червей, и, по меньшей мере, еще половина по– прежнему пыталась протолкаться в центр. На периферии толпы, там, где проспекты вливались в площадь, черви налезали друг на друга. Ритм движения увеличивался. Скоро все они придут в исступление. А после этого…
Мы не имели ни малейшего представления, что случится после этого.
Теперь пение стало громким, почти болезненным для наших ушей. Оно пульсировало. Трепетало.
Датчики, сброшенные ранее, передавали ужасающую картину. Даже если черви и замечали забавные маленькие штуки, похожие на паучков, сидящих на стенах и крышах гнезд, то никак не реагировали на них. Поступающие с датчиков данные высвечивались на терминалах и огромных экранах во всю стену. Они окружали нас стереоизображениями дна ада. Фрагменты глаз, пастей, клешней, челюстей, антенн – и повсюду ужасный красный мех. Цвета полосами плыли по экранам – пугающий ядовито-оранжевый сменялся ошеломительно-алым, тоскливо-пурпурным, раковым розовым – и всеми оттенками между ними. Мы смотрели на море голода. Вся наша храбрость испарилась.
Выражения лиц на наблюдательной палубе – там, где их можно было разглядеть в темноте, – были подавленными и напряженными. Лиз с капитаном Харбо ушли на верхнюю палубу, там они сидели, тихо разговаривая. Я догадывался, что Лиз старается развеять сомнения капитана. Воздушный корабль находился в очень опасном положении, и каждый из нас это знал.
Мне было видно, как с другой стороны стола дрожит Дуайн Гродин. Она выглядела просто страшно – в темноте, в мерцающем отсвете стола, ее лицо казалось мертвенно-зеленоватым негативом. Там, где должны быть светлые места, чернели тени, и наоборот. Дуайн выглядела упырем, нижняя губа у нее дрожала, но, надо отдать ей должное, она полностью сосредоточилась на дисплее. Она выполняла свою работу.
Зато остальные члены наблюдательной команды выглядели намного менее уверенно – они находились на грани паники. Их настолько потрясло волнующееся море алого меха и голых, лишенных век черных глаз, что несколько человек были готовы забиться в истерике. Они напоминали почетных гостей на церемонии повешения. Я испытал особую радость, видя, как отлила кровь от лица Клейтона Джонса. Подойдя, я легонько похлопал его по плечу и шепнул: – Расслабься.
Он вздрогнул и посмотрел так, словно готов был убить меня, но – и я зауважал его за это – сумел кивнуть и даже пробормотать нечто отдаленно напоминающее «спасибо».
Наконец ИЛ сообщил, что все готово.
Я поправил головной телефон и шепотом передал информацию Лиз. Лиз что-то сказала капитану. Харбо кивнула. Последовала команда начинать.
Мы начали медленно и так аккуратно, что поначалу звук был едва слышен даже нам, хотя повсюду стояли громкоговорители. Мы увеличивали громкость шажками, которые нельзя было воспринять ухом, и с тревогой наблюдали за копошащимися червями. Наружный дисплей синхронизировали с песней корабля. Когда звук усилился до слышимого, бока и днище «Босха» зажглись и начали переливаться хторранскими цветами.
Черви ахнули.
Мы слышали это собственными ушами – через открытый грузовой люк звук шел снизу как порыв ветра отчаяния.
Дуайн Гродин испуганно смотрела на меня через видеостол.
– Он-ни д-должны б-были т-так сделать?
Ее резиновое лицо конвульсивно подергивалось. Глаза побелели.
Я успокаивающе кивнул. Происходящее выходило за рамки ее опыта.
– Не волнуйся. Они делают в точности то, что им положено делать. Просто мы раньше этого не видели. Все в порядке, Дуайн, – сказал я. – Ты делаешь все прекрасно. Продолжай наблюдение.
И я отвернулся от стола, гадая, заметен ли мой страх. Мы висели всего в двадцати пяти метрах над самым плотным скоплением враждебной жизни, какое когда– либо встречалось на Земле. От неминуемой смерти нас отделял всего миллион кубометров гелия.
А внизу черви… пели нам.
Была ли это песнь любви? Песнь-поклонение? Песнь-приветствие? Или просто бездумное гудение чудовищ перед ужином…
Не думай об этом.
Мы увеличили звук, свет – тоже. Теперь нас стало слышно и видно – и шум хторров невероятно усилился.
Огромный небесный червь наконец перестал скрываться. Он присоединился к их песне Он пел.
И черви сошли с ума.
Они перешли на более высокий уровень – усилились и их звук, и движение. По их толпе пробежали волны, вихрясь спиралями. Мы в ужасе наблюдали, как начала корчиться вся мандала. Она сокращалась, как больное сердце.
А потом…
Песнь гнезда начала изменяться.
Ее тон стал выше. Она разрасталась, как медленный взрыв. Пульсирующий ритм угрожающе возрастал и приобретал слишком сложный характер, чтобы человеческое ухо могло за ним уследить. Появлялись странные мелодии, образующие причудливые сочетания звуков, которые переплетались, кружились и возвращались обратно. Никогда еще я не слышал ничего подобного.
Звуки походили друг на друга и в каждый следующий момент становились другими. Чем дольше мы слушали, тем отчетливее в мелодии ощущалась таинственная развивающаяся основа. Мы уловили ритм, предшествующий изменению ритма движений отдельных участков моря червей. Мы слышали стонущий хоровой фон, который казался каким-то образом отделенным от ведущего голоса. Части гнезда перекликались, и хотя песня оставалась одной и той же, она ни разу не повторялась. Ни один оркестр на Земле никогда не смог бы воспроизвести ни красоту, ни ужас этой какофонии.
Мы стояли, парализованные страхом.
Музыка гнезда.
Враждебная. Бесплотная. Гипнотическая. Подавляющая. Неземная.
Экстаз нарастал. Резонировали полторы тысячи враждебных инструментов. Музыка была грандиозной.
Мы висели над ней в темноте, и звук затоплял нас, заполнял, возбуждал, и было неясно, что закончится прежде – их песня или наша жизнь.
Я вспомнил тот первый раз, когда я вошел в гнездо – и все остальные случаи, когда я слышал эту песнь…
Томление.
Во мне поднималась тоска. Отравляющая. Галлюциногенная. Мне захотелось… все бросить и побежать голым навстречу моей…
Я потряс головой, чтобы сбросить с себя наваждение.
О боже! У нас нет иммунитета!
Совершенно очевидно, что гастроподы живут в партнерстве с кроликособаками, используя их для самых разных целей. Как показали дистанционные датчики, кроликособаки выполняют разнообразную работу по уходу за гнездами. Их видели убирающими гнезда, чистящими гастропод, сажающими и пересаживающими симбиотические организмы внутри гнезд, переносящими или передвигающими с места на место небольшие предметы и даже высиживающими яйца.
Также наблюдалось, что гастроподы относились к кроли-кособакам как к живым игрушкам и, возможно, сексуальным партнерам. Последнюю форму поведения пока продолжают анализировать, и споры относительно того, что она может означать в действительности, остаются незавершенными.
Кроме того, гастроподы используют кроликособак в пищу. Во всех наблюдаемых до сих пор гнездах гастроподы время от времени ели кроликособак. Такое поведение совпадает с периодами большого возбуждения и тревоги – но не всегда.
Возможно, интереснее всего то, что кроликособаки, будучи домашним скотом, несмотря на свою очевидную сообразительность во всех других отношениях, не испытывают ни опасения, ни страха перед хищническим аппетитом червей.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
