Сам загон имел ту же конструкцию, что и в первом хторранском гнезде, которое я увидел много лет назад. Его стены были сделаны из какой-то застывшей массы. Мы много раз наблюдали, как черви, пережевывая, превращают деревья в это хторранское папье-маше. Они трудились, как пчелы, слой за слоем наращивая входы в свои гнезда, а загоны были просто куполами без крыш.
Дети испуганно разбежались в стороны, когда Зигель и Лопец спустились на тросах в центре загона. Спасательные корзины сильно ударились о землю, изображение дернулось. Пауки вокруг нас распрямляли свои суставчатые ноги и, выпрямившись во весь рост, бежали в разные стороны, выстраиваясь по периметру высоким оборонительным заграждением. Их зловещего вида туловища возвышались над стеной загона; они выдвигали дула своих огнеметов, фокусировали глаза-камеры, задерживали видоискатели на возможных мишенях, зажигали прицельные лазеры. Сигналы готовности один за другим лишали в моих ушах.
– Пауки в полной готовности, – доложил я. Зигель и Лопец не отозвались. Они уже подхватывали детей и сажали их в корзины.
Некоторые ребятишки пятились, прятались за спинами других, прижимались к стенам загона. Спасательные корзины транслировали призыв, записанный на нескольких языках, – мы надеялись, что какой-нибудь совпадет с диалектом родной деревни этих индейских ребятишек. Лопец успокаивала грудных малышей, пристегивая их спасательными ремнями. Некоторые из малышей плакали.
Вниз по тросам соскользнули на помощь еще четверо солдат. Следующими начали сажать в корзины ползунков. Парочка малышей пыталась драться, но другие дети уже начали понимать, что их спасают, и сами полезли в корзины. Они даже помогали десантникам пристегивать ремни, которые не позволяли детям вылезти из корзины или выпасть из нее.
Но некоторые сопротивлялись и убегали от огромных белых незнакомцев, свалившихся на них из небесного кита. Солдаты опрыскивали беглецов струями аэрозоля, а когда дети падали, хватали их и несли в корзины…
Дикий смех позади и холодная рука на моем плече – на плече Зигеля – заставили нас резко обернуться. Мужской голос. С английским акцентом.
– Кормите небо? Куда вы их забррратптттееее? Изображение сфокусировалось. Татуированное коричневое лицо. Стоящие дыбом пучки волос, напоминающие перья. Я невольно вспомнил мелвилловского Квикега, который, казалось, явился нам в своей враждебной плоти. Картина стала резкой. Линии на лице оказались бороздами, выступающими под кожей, словно кто-то пропахал, или пробуравил, или прогрыз ее. Голова немного наклонена набок, как будто существо не могло держать ее прямо. Оно хихикнуло, показывая вверх: – Кто ваш хзззнн?
Первые корзины уже поднимались к нависающему неясной тенью кораблю. Сверху опускались еще две. Я не мог видеть, но почувствовал, как Зигель махнул рукой, приказывая продолжать погрузку.
– Кто вы? – строго спросил он у стоящего перед ним призрака.
– Гайер я есть. Джон из племени докторов Гарварда. Исследую гнездо. – Снова раздался жуткий смех. Существо несколько раз хлопнуло себя по коленям, словно это была самая забавная шутка, которую он когда-либо слышал. – Исследую! Исследую! – кричал он. – Я есть исследователь.
– Проверьте! – заорал я в микрофон. – Доктор Джон Гайер. Гарвардский исследователь.
– Уже проверяют, – сказала Лиз. – Оставайся на связи пока…
Ее перебил металлический голос ИЛа: «Доктор Джон Гайер, Гарвардская научная экспедиция. Пропал без вести десять месяцев назад. Вел исследовательскую работу в Амазонии. Внешность и голос совпадают на семьдесят процентов».
В поле моего зрения появилась запись: доктор Гайер, каким он был всего за два дня до своего исчезновения. Симпатичный. Высокий. Вьющиеся светло-каштановые волосы. Голубые глаза. Смеющийся. Глаза прищурены. Он стоял в саду, одетый в майку с короткими рукавами и шорты, и держал в руках мотыгу. Он разговаривал с тем, кто снимал его, дурачась и насвистывая. Потом махнул рукой и снова взялся за мотыгу.
Изображение исчезло, и я снова увидел доктора Джона Гайера, каким он был сейчас – ставшего как-то меньше, сгорбленного, но по-прежнему улыбающегося. Улыбка осталась прежней. Глаза блестели. Он раскачивался, подпрыгивая и весело кудахтая. Руки его сжимались и разжимались, как маленькие клешни. Линии, которыми было расчерчено тело, придавали коже грубый чешуйчатый вид – как у пресмыкающегося. Красный мех свалялся грязными клочьями. Каштановые кудри исчезли, а торчащие пучки на голове придавали ему вид могиканина. Он обошел Зигеля, с любопытством ощупывая его.
– Где твои полосы? Из какого ты гнезда?
Что-то в его позе показалось мне странным. Что-то в глазах…
– Он слеп! – неожиданно понял я. – Или накачан наркотиками по самые жабры. Или все вместе.
– Захватить его? – спросил Зигель. Похлопывание Лиз по моему плечу. Да.
– Давай, – сказал я и посоветовал: – Обрызгай его, если понадобится.
Зигель снова и снова показывал на корзину: – Пойдемте с нами, доктор Гайер. Мы прилетели, чтобы спасти вас.
Изображение быстро пробежалось по всему загону – детей уже не было, они поднимались наверх. На земле осталась только одна корзина. Из-за стены загона послышался крик. Один из пауков выпустил ракету. Что-то взорвалось. Оранжевая вспышка, грохот, брызг мелких камешков.
Гайер заволновался. Испугался. Его глаза стали дикими. Он пригнулся, зыркая из стороны в сторону.
– Королю это не понравится! – крикнул о. н. – Безумие! Безумие! Беги, прячься! Прячься!
Он быстро подбежал к стене и полез на нее…
Изображение задергалось – Зигель бежал за ним. Я услышал шипящий звук аэрозоля. Гайер продолжал лезть на стену, хохоча и вскрикивая в ужасе, почти сумел забраться на ее гребень, уже перебросил ногу на ту сторону, когда Зигель подпрыгнул, вцепился в другую его ногу и стащил назад. Гайер свалился, на какое– то мгновение припечатав нас к земле.
– Черт… – выругался Зигель.
Из-за стены доносились пурпурные крики. Зигель сбросил с себя Гайера и поволок обмякшее, похожее на гоблиновское тело к последней корзине, стоявшей накренившись посреди загона. С трудом приподняв Гайера, он перевалил его через край корзины как раз в тот момент, когда гигантский красный червь протаранил стену – чтобы остановить такого монстра, аэрозоля распылили мало. Все его тело дымилось – и от аэрозоля и от пламени. Он еще и горел, ко всему прочему!
Корзина дернулась, Зигель упал в нее, и мы взлетели вверх. Орущие и смеющиеся.
– Мы его взяли! Давай тяни!
Воздушный корабль уже поднимался над япуранским гнездом. По пути наверх мы увидели, как из всех люков вниз полетели разные предметы.
Сразу же возникает вопрос: кто роет эти туннели, камеры и резервуары? Какой агент заражения отвечает за извлечение и перемещение таких огромных количеств почвы?
До сих пор считалось, что гастроподы сами сооружают разветвленные подземные гнезда. Но оказалось, что это не так. Семья гастропод отвечает только за начальную стадию строительства – входной купол, несколько загонов, первичные камеры и соединяющие их туннели, а иногда – первые витки спирального хода, заканчивающегося большим резервуаром на дне гнезда.
Однако вскоре после того, как семья поселяется в гнезде и разрастается до размеров племени, там появляется новый симбионт – словно специально изобретенный для рытья и облицовки туннелей. За отсутствием лучшего имени его называют медузосвиньей и характеризуют как «жирное студенистое существо со ртом на одном конце тела, не имеющее больше никаких отличительных признаков».
По сути, медузосвинья – это жирный серый слизень со множеством рудиментарных ножек. Больше всего она напоминает голую гастроподу, водруженную на шасси тысяченожки, что заставляет некоторых наблюдателей считать медузосвиней близкими родственниками одного из этих видов. Если это справедливо, то, вероятнее всего, это мета-морфозированные тысяченожки, что подтверждается некоторыми данными.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
33 САМИШИМА
Можете верить во что угодно. Вселенная не обязана сохранять невозмутимость при виде каждой глупости.
Соломон Краткий
Сорвав сирано, я бросился к люку. Принимающая команда – все пристегнуты ремнями безопасности – отвела корзину в сторону и опустила ее на пол. Створки люка уже съезжались. Под ногами чувствовалась сильная вибрация. Двигатели корабля работали на полную мощность, унося нас вверх и подальше от мандалы.
Корзины уже разгружались. Детей – некоторые из них еще плакали – уносили и уводили в дезинфекционную камеру. Зигель с Лопец волокли Гайера – вблизи, во плоти, его вид был еще ужаснее. Настоящий кадавр. Что-то из По. «Маска Красной Смерти».
Я пошел вдоль красной черты за ребятами, волочащими свой груз.
– Нашпигуйте его мониторами. Дайте целую пачку. Потом отведите к Шрайбер. Она делает из них людей. Это ее специальность. Я встречу вас у выхода.
Лопец подняла большой палец, и все трое исчезли в дезинфекционном отсеке.
Улыбаясь, я повернулся к Лиз: – Мы их спасли!
Она выглядела довольной, но не торжествующей. Достаточно было посмотреть на нее, чтобы понять, в чем дело. Мы вытащили их оттуда недостаточно быстро. Что, если они инфицированы? На это смогут ответить только биомониторы…
Лиз подняла руку, чтобы я помолчал, и заговорила по телефону; – Да, капитан?.. Нет проблем. Я отдам приказы сей-, час же. Спасибо, капитан Харбо, – Сложив телефон, она повесила его на пояс и подняла на меня глаза. – Дорого же нам обошлась эта операция. Тебя не интересует, сколько гелия мы потеряли?
– Плохо?
Она мрачно кивнула.
– Я хочу, чтобы ты возглавил команду правого борта. Подгони их! Двигайтесь от носа к корме. Не пропускайте ни одной каюты. Выбрасывайте все. Кровати. Кресла. Терминалы. Холодильники. Лампы. Ванны. Раковины. Шкафы. Одежду Скатайте и выбросьте ковры. Оторвите полы. Стенные панели. У стюардов есть инструменты для разборки жилых помещений. Они уже начали. Как только мы управимся здесь, я пошлю тебе еще людей. Двадцать минут на каждую каюту, Джим. Не больше. Заставь их двигаться как можно быстрее. Мы подошли к последней черте.
– Уже бегу. Я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя.
Я взлетел по ступенькам. По движущейся дорожке – все равно бегом. Колет в боку, грудь разрывается. Проклятье! Это работа воображения или действительно корабль задирает нос?
Я нашел их, когда они уже заканчивали со второй каютрй, не стал вмешиваться и пошел следом за ними в третью. Еще не отдышавшись, помог выбросить диван, снеся им, как тараном, перила балкона. Посмотрел ему вслед – кувыркаясь, он падал на джунгли, пока не врезался в страшные деревья внизу, вспугнув птиц.
Отскочил в сторону от летящих следом стульев. Ламп, стола, матрасов…
Кто-то крикнул: – Вы здесь чтобы работать или глазеть?
Оправдываться и извиняться времени не было. По-прежнему с разрывающейся грудью я вернулся в комнату и поволок ковер. В окно не лезет. Слишком широк. Я скатал его в рулон и, действуя им как тараном, отправил его следом за кушеткой.
Руководство не требовалось. Стюарды все знали. Я не стал путаться у них под ногами, а хватал и выбрасывал все, что мог унести.
Ванна отвинтилась легче, чем я думал. Раковина тоже. Мы с Шоном отволокли ее на балкон и сбросили вниз. «Осторожнее, – предостерег он. – Не свались».
Охапки одежды. Я узнал голубую ночную рубашку. Она порхала. Ох, это же наша каюта!
Какая разница. Вниз летит бар. Со всеми бутылками. Со всем спиртным. Мне захотелось плакать.
Стенные панели. Легкие. Слишком невесомые, чтобы от этого была какая-то польза. Они планировали, переворачиваясь, кружась и исчезая в темно-зеленом море джунглей. Мандала уже скрылась позади. Интересно, с какой скоростью мы летим?
Мы не успеваем! Комната за комнатой. Мы опаздываем уже на шесть минут!
К нам присоединяются Зигель и Лопец с двумя новенькими мальчишками. Мы разбиваемся на две бригады: первая начинает, выбрасывая из комнаты легкие веши, мебель, одежду, а вторая скатывает ковры, отвинчивает ванны и раковины, разбирает стены. Мы начинаем нагонять график.
Запищал мой телефон: Джим, пожалуйста, приходи быстрее в капитанский сад…
О, дерьмо! Прекрасный кусочек рая Самишимы!
Я побежал, страшась того, что могу там увидеть.
Сад исчез. Вместо него – пустая пещера. Передней стены-окна… нет. Все просто упало вниз. Все! Пруды с лотосами. Банановые пальмы. Пурпурная традесканция. Белая понсеттия. Мостики. Веранда. Исчезло все.
А в центре огромного, как пустой пакгауз, пространства… сидел Гарри Самишима. В одной набедренной повязке. На циновке. Держа меч острием к себе. Сверкающую смертью сталь. И монотонно пел.
Напротив него сидела Лиз и что-то говорила ему. Капитан Харбо смотрела на них.
– … Гарри, послушайте меня. Сад не пропал. Исчезло только его физическое воплощение. Настоящий сад жив, он здесь. – Она показала на свое сердце. (Гарри не видел и не слышал ее.) – Он по-прежнему живет здесь. – Она дотронулась до его обнаженной груди…
Самишима оттолкнул ее руку, продолжая петь. Лиз беспомощно оглянулась, увидела меня. Что делать?
Я вспомнил Формана на модулирующих тренировках. Его метод безжалостного сострадания. Ни секунды не задумываясь, я направился прямо к ним.
– У нас нет времени на уговоры, – сказал я Лиз.
Шагнув между ними, я ногой выбил у него меч, а заодно и вытащил циновку. Схватив Гарри за руку, я рывком поднял его на ноги и влепил пощечину. Сильно. Изо всех сил. Возможно, даже переборщил – но во мне было слишком много адреналина, чтобы беспокоиться об этом.
– Ах ты, проклятый маленький трус! – кричал я ему в лицо. – Из-за каких-то водяных лилий ты решил, что настал конец света, и готов сам выброситься за борт. Ну, я рад, что мы выяснили это сейчас, пока не доверили тебе какое-нибудь настоящее дело. – Я подтащил его к провалу на месте бывшей стены. – Хочешь умереть? Да или нет? – Я наклонил Гарри над краем. Ветер тянул нас вниз. – Перестань тратить на себя драгоценный гелий. Решим это прямо сейчас. Замолчи, Лиз! – Она и не думала ничего говорить, но капитан Харбо собиралась запротестовать. – Да или нет, Гарри?
Я повернул его так, чтобы он видел гниющую внизу Амазонию.
Его начало тошнить. Тонкая струйка слюны стекла по губам и полетела вниз, в темнеющие джунгли. Я отдернул Гарри назад.
– Думаю, что нет, – сказал я с таким отвращением, на какое только был способен. – Долбанный трус! Тебе не хочется нести свой груз. Хочется удрать и спрятаться. Пускать сопли, как маленькой девочке. Ты отвратителен. Я выкину тебя за борт, никому не нужного маленького япошку…
Вот тут я попал в точку. Все произошло очень быстро. В глазах у меня помутилось, а когда я очнулся, то увидел, что лежу, придавленный к полу коленом Самишимы, а его раскрытая ладонь зловеще раскачивается перед моими глазами. Ребро ладони – опасное оружие. Мое горло открыто. Нос тоже. Глаза. Он мог убить меня одним ударом.
Я посмотрел мимо его ладони и, встретившись со сверкающими злобой глазами, заставил себя улыбнуться.
– Ага, значит, на самом деле вы не хотите умирать? Как же так, Гарри?
До него вдруг дошел смысл моих слов. Он откинулся назад. Расслабился. Понял. Слезы текли по его щекам. Слезы страха и облегчения. Откатившись в сторону, я приподнялся на локте. Лиз подбежала к Гарри: – С вами все в порядке?
Он кивнул, как будто ничего не произошло. Отвел ее руки.
– Меня ждет работа. Извините.
Капитан Харбо помогла мне подняться на ноги.
– Что за дурацкая шутка…
– Но она помогла, не так ли?
– Да, но…
– Ему надо было дать высказаться. Он хотел, чтобы кто-нибудь удержал его руку. Вы с Лиз затеяли целое представление, а у нас нет времени. Теперь, когда все позади, можете высказывать все свои претензии…
Лиз смотрела на меня с удивлением и восторгом.
– Как ты догадался?
Мне не хотелось отвечать, но я все-таки сказал: – Я сам побывал на его месте. Помнишь? Тебе пришлось бросить бомбу на шоссе прямо перед моим носом – только так ты смогла привлечь мое внимание.
– О! – воскликнула она и, схватив меня за плечи, быстро поцеловала. – Спасибо, Джим.
– Нас обоих ждет работа. – Я прервал поцелуй на несколько недель раньше, чем мне хотелось. – Я люблю тебя. Только сейчас надо поискать еще парочку слонов, чтобы выкинуть их за борт.
Медузосвиньи ~ одни из первых симбионтов, которые появляются в хторранских гнездах. Сначала – всего несколько особей, но очень скоро в гнезде насчитываются уже сотни медузосвинеи, живущих общим студенистым комком. Эти существа выделяют слизистый секрет, который служит не только для смазки их. колонии, но и придает каждому скоплению отличительный запах. Медузосвиньи двигаются по следу своей слизи, и предполагается, что именно таким способом гастроподы показывают им направление строительства туннелей.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
34 БЛЕСТЯЩИЙ! БЛЕСТЯЩИЙ!
Есть веши, о которых джентльмены не спорят. Только намекают.
Соломон Краткий
Каким-то образом посреди всего этого сумасшествия экспедиция продолжалась.
Но мониторы по-прежнему выкидывали из люков. Техническая команда трудилась изо всех сил.
Я шел по грязному от мусора коридору в трюм медицинского наблюдения. Доктор Шрайбер поместила «наш самый интересный экспонат» – так она его называла – в «номер-люкс», как из вежливости именовалась обитая войлоком клетка. Не потому, что мы его боялись – именно так она выразилась, – а чтобы он не поранил себя.
– Он же человек, – сердито сказал я.
– Вы с ним не говорили, – возразила Шрайбер.
– Для этого я и пришел.
– Он ненормальный. Он… – Шрайбер покачала головой, не в состоянии подобрать нужное слово. Это ее злило. – Послушайте. Он испуган, все мозговые функции нарушены, он превратился в нечто враждебное.
– Мне все равно необходимо поговорить с ним.
– А по-моему, вам лучше оставить его в покое.
– Он знает этих существ. Он был там. Жил с ними. Он может ответить на вопросы, ответы на которые не знает никто другой.
– Вы не получите никаких ответов. – Она злилась, как будто я покушался не только на ее власть, но и на ее репутацию специалиста. – На этот раз эксперт я, капитан Маккарти.
– Согласен. – Я кивнул. – Но я тот парень, который должен отчитаться перед дядей Айрой. – И, понизив голос, добавил: – Не вмешивайтесь, пожалуйста.
Шрайбер отступила в сторону.
– Только не говорите, что я вас не предупреждала. Я толкнул дверь в клетку.
Доктор Джон Гайер из Гарвардской научной экспедиции сидел на мягком полу голый и играл со своим пенисом, тихонько хихикая над какими-то своими галлюцинациями. Голос у него был высокий, режущий ухо. Я приближался к нему медленно, внимательно разглядывая его.
Его кожа была загорелой и дубленой. Темно-красные линии выпуклыми рубцами разукрашивали все тело. Они вились вверх и вниз по рукам и ногам, по всей спине и животу, шее и лицу и черепу, словно татуировка дикаря, Царапины это были или, наоборот, накладки – сказать я не мог. Пучки, растущие на голове, напоминали перья. Они были живые!
Тело покрывал легкий слой меха – чуть гуще пуха – бледно-красного, почти розового цвета. Длинные тонкие волоски шевелились, словно от сквозняка, только сквозняков здесь не было. Я вспомнил о той штуке, что выросла на обожженных ногах Дьюка, и о Джейсоне Деландро в камере. Интересно, так бы выглядело их заражение на последней своей стадии?
Не глядя на меня, даже не подняв головы, не встретившись со мной глазами, он сказал: – Я тебя вижу. Ты блестишь! Ты пахнешь, как пиша. Неплохо. Неплохо.
Я присел перед ним на корточки.
– Привет, – сказал я. – Меня зовут Джим. Джим Маккарти. А вас?
– Блестящий, блестящий, яркий и блестящий. – Он широко развел руки, словно специально демонстрируя мне спиральные завитки вокруг сосков и пурпурный мех, покрывающий его грудь и живот. – Я тебя вижу! – Он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза – ощущение было такое, будто неожиданно передо мной оказался совсем другой человек. – А этот когда-то был Джоном Гайером, – проговорил он странно мертвым, монотонным голосом.
– Доктор Гайер, я хотел бы с вами поговорить.
Я протянул ему руку для пожатия, но он просто уставился на нее.
– Роззззв… – изумился он, и голос его снова стал пронзительным и скрипучим. – Хорошенький. Споешь со мной сегодня ночью?
– Спасибо, Джон. Ценю ваш комплимент, но я женат. – Я убрал руку. – Джон, вы меня понимаете?
Он дико улыбнулся, склонив голову набок: – Я понимаю вас абсолютно отчетливо. Это вы не понимаете, верно?
Он погладил голову. Перьеобразные завитки на ней мелко задрожали.
– Верно, не понимаю. Но хотел бы понять. Объясните мне.
Он рассмеялся пугающим смехом сумасшедшего, который то затихал, то усиливался.
– Пожалуйста, – настаивал я.
Оборвав смех, он искоса взглянул на меня и покачал головой. У него снова вырвался смешок, похожий на рыдание.
– Ты не можешь видеть то, что вижу я. Ты не поймешь.
– А вы объясните, – продолжал настаивать я.
Он не ответил, снова занявшись своим пенисом. Он изучал его – оттягивал крайнюю плоть, слюнявил палец, трогал им головку и пробовал палец на вкус.
Я похлопал себя по карманам, поискал, чем бы его отвлечь. Шоколад? Да! Остатки от плитки «Херши», кусочек свадебного подарка капитана Харбо. Я отломил квадратик и положил его на пол.
Он долго смотрел на него, пристально, изучающе, явно узнавая шоколад. Наконец потянулся и взял. Поднес к носу и стал шумно обнюхивать. Потом неожиданно рассмеялся, упал на спину, по-прежнему держа кусочек шоколада перед носом, и лежа продолжал вдыхать его аромат.
– Да, да, да… – Он бросил его в рот и долго сосал, постанывая и катаясь по полу клетки. Потом внезапно снова сел. – Еще! – потребовал он, протянув руку Я покачал головой: – Нет, больше не дам. Сначала расскажите мне.
– Линии червей! – Он указал на меня. – У тебя нет линий червей. Ты не можешь говорить. Ты не можешь слушать. Ты весь блестишь, но не можешь видеть! Вырасти линии червей, и мы будем разговаривать. Мы будем обниматься, целоваться, петь вместе. Мы будем делать детей. Дай мне мой шоколад.
– Линии червей? Расскажите мне о линиях червей. Он стал ребячливым.
– Тебе это не понравится, – пропел он. И сказал еще что-то. Что-то пурпурное и – алое. Слов я не понял, но язык узнал.
Я разглядывал его еще некоторое время. Хотелось понаблюдать его в динамике, но меня ждали дела, которые не терпели отлагательства. Когда мы вернемся, я попрошусь в группу по изучению Гайера. Он знает.
И я тоже хотел это знать. Больше всего на свете.
Внезапно в голову пришла кошмарная мысль: единственный реальный путь узнать то, что знает Гайер, – стать таким же, как он. С линиями червей. С перьями. С красной шерстью. И возможно, пребывающим все время в хторранских галлюцинациях.
Но я и так был достаточно сумасшедшим и не испытывал большого желания стать еще ненормальнее. Если бы только существовал какой-нибудь способ общаться с Гайером на человеческом языке. Я вспомнил Флетчер и ее стадо. Возможно, у нее есть какие-нибудь идеи. Если ничто не поможет, мы могли бы сломать Гайеру руку и посмотреть, что изменится.
Я встал, почувствовав, как хрустнули мои колени. Гайер снова развел руки, демонстрируя мне свою заросшую грудь.
– Блестящий, блестящий! – засмеялся он, словно греясь в лучах яркого солнца.
Я печально вздохнул и вышел. Когда-то этот человек был умницей. Теперь он годился только для зоопарка.
«Горячее кресло», передача от 3 апреля (окончание):
РОБИНСОН… Хорошо, значит, вы хотите сказать, что если человек с вами не согласен, то он просто не понимает, о чем говорит, так? Тогда вы самонадеянны – и даже больше, чем я думал.
ФОРМАН. Нет, вы явно не хотите меня понять, Джон. Там, где есть несогласие, имеется информация, которая остается неизвестной либо одной, либо другой, либо обеим сторонам. Несогласие, чего бы оно ни касалось, как сигнальный флаг – он показывает, что знаний в данной области пока недостаточно. Несогласие возникает тогда, когда чья-нибудь вера оказывается под угрозой. Например, сейчас, в нашей дискуссии, вашей системе убеждений угрожают информация и идеи, которые ей противоречат, и вы демонстрируете нежелание согласиться. Это не совсем совпадает с несогласием, но в вашем случае приводит к тем же результатам.
РОБИНСОН. Да, да, да. Но что общего это имеет с демократией?
ФОРМАН. Все. Демократия работает только тогда, когда население образованно и информированно. Настоящая просветленность возможна только в том случае, если население образованно и информированно. Хотите – верьте, хотите – нет, но мы с вами на одной стороне.
РОБИНСОН. Образовано и информировано кем? В том-то и вопрос. Кто контролирует этот ваш так называемый круг идей?
ФОРМАН. А кто контролирует экологию Земли? Кто контролирует любую экологию? Все и никто. Вы не можете контролировать экологию, вы в ней живете – либо ответственно, либо безответственно. То же самое верно и для экологии идей. Раз вы носитель идеи, значит, вы участник.
РОБИНСОН. Экология идей?
ФОРМАН. Абсолютно верно. Любая идея – как живое существо. Она бывает большой, маленькой, молодой, старой, ядовитой и опасной, успокоительной и спасительной, сильной и бессильной. – Некоторые машины летического интеллекта моделировали экологию идей и получили очень забавную картину. Идеи, вызывающие согласие, – травоядные, в основном не причиняющие вреда. Идеи, которые вызывают несогласие, – хищники, которые черпают свою силу у травоядных идей. Они вызывают распри, страх, панику. Экология идей приводит к экологии действий. Идеи не могут существовать сами по себе, они – выражение более крупных процессов. Точно так же, как не существует одной коровы, не существует и одной идеи. Все связано со всем, поэтому, кстати, не существует секретов.
РОБИНСОН. Другими словами, вы считаете несогласие стаей гиен, пожирающих стадо газелей?
ФОРМАН. Если судить по вам, то это выглядит именно так.
РОБИНСОН. И еще я говорил, что несогласие – это один из путей, с помощью которого можно установить истину.
ФОРМАН. Согласен. Вы правы. В экологии идей все время появляются новые идеи, и мы постоянно подвергаем их проверке. Некоторые из новых идей оказываются недостаточно сильными и отмирают. Другие приспосабливаются, растут, эволюционируют, выживают и укрепляют всю экологию. Процесс притирания идей друг к другу в точности напоминает притирку людей – так получаются новые люди и новые идеи.
РОБИНСОН. Итак, позвольте мне сказать то же самое, только напрямую. Вы не занимаетесь промыванием мозгов ни с президентом, ни с Конгрессом, ни с армией. У вас нет ни тайного плана, ни тайной группы. Вы просто добренький старенький философ с сердцем из чистого золота, который делает все это из огромной любви к человечеству, я прав?
ФОРМАН (улыбается). Что ж, можно сказать и так.
РОБИНСОН. Ну, а если честно – я вам не верю. И не думаю, что вы заслуживаете права на ответственность.
ФОРМАН. Согласен с вами. Я не заслуживаю права на ответственность. И не знаю, заслуживает ли его кто-нибудь из нас. Но все равно остается работа, которую необходимо делать, и пока не пришел кто-нибудь лучше меня, нам друг от друга никуда ни деться. Так что давайте просто работать.
В более крупных гнездах часто обнаруживаются скопления медузосвинеи численностью в тысячи особей, которые проедают себе путь сквозь самую плотную почву и глину. Их настойчивость – или неразумие – простирается до того, что они пытаются грызть даже скальные основания. И если дать им достаточно времени, то они вполне могут пройти сквозь камень; их зубы так же тверды и остры, как у тысяченожек. Размеры медузосвинеи колеблются от трех сантиметров до трех метров, но, как правило, они достигают тридцати сантиметров.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19а)
35 ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК
Честность – вроде надутого шарика. Не важно, из какой он резины. Если есть дырочка, воздух все равно выходит.
Соломон Краткий
Мы почти дотянули.
С севера, от Юана Молоко, с ревом принеслись вертушки и закружили вокруг нас, как хищные драконы. Снизив скорость до нашей, они по очереди заходили сверху и опускали на верхнюю фузовую палубу офом-ные связки баллонов высокого давления. Аварийные команды посменно работали круглые сутки, отчаянно пытаясь залатать наши газовые емкости и поддержать в них давление. Они постоянно опрыскивали их герметикой, чтобы мы не рухнули на страшные джунгли, зараженные червями. Весь корабль провонял химикатами. Жигалки были повсюду. Все ходили в противомоскитных сетках и спали урывками, когда удавалось, прямо на полу. На наших лицах застыла паника.
Аварийные команды не успевали. Один из газовых баллонов лопнул – просто разлетелся в клочья, – мне даже показалось, что корабль нырнул. Самишима и его команда заменили баллон и уже заполняли его газом. Они собирались заменить по очереди все баллоны, прежде чем те лопнут. Вертушки все время с ревом кружились вокруг нас. Каждые пятнадцать минут прибывал новый вертолете партией гелия или новой стационарной емкостью для газа. Баллоны и резервуары загружались на платформу в кормовой части наружной палубы и немедленно отправлялись вниз для подключения к корабельным емкостям. Все передвигались только бегом.
Зигель и его отделение работали не разгибаясь. Им помогали адъютанты, чьи терминалы давно полетели за борт. Даже бразильцы работали наравне со всеми, таская баллоны и толкая резервуары с гелием.
От самолетов мы тоже избавились, отослав их вперед в Юана Молоко с пилотом и одним грудным ребенком на каждом. Мы постоянно запускали птиц-шпионов. Зигель и Лопец разряжали запасное оружие, включали механизм самоуничтожения и сталкивали в люк. Меня это беспокоило: ведь если дирижабль упадет, оружие может нам понадобиться.
