Золотая классика - Россия молодая. Книга 2

      В железы не заковали, не поспели: вместо драгун с пьяным Мехоношиным, вместо дьяков и воеводы в застенок быстрым шагом спустился одноногий боцман Семисадов, за ним шли его матросы, в бострогах, при палашах, в вязаных шапках. Семисадов держал в руке смоляной факел.
      – Выноси их, ребята! – велел он раскатистым голосом.
      Дубовая дверь на волю была открыта, глухое оконце один из матросов высадил пытошными щипцами, по застенку заходил веселый летний сквознячок. Поздюнин что-то залопотал, его швырнули в малую темную камору. Пушечный мастер не мог стоять, кто-то взвалил его на спину, понес наверх, в огород, который разводил Поздюнин – выращивал здесь редьку, капусту, огурцы. За Кузнецом вынесли всех, кто не держался на ногах. Кто кое-как шел сам, того бережно вели под руки. Кузнеца в огороде опустили на лавочку. Он спросил у Семисадова хриплым голосом:
      – Оно как же? Одни на дыбу вздымают, другие на закукорках несут? Которые же с правдой? Вы, али те, что вздымали?
      – Тебе виднее! – с обидой ответил Семисадов.
      – То-то, что не видно. Кабы видно, я не спрашивал бы. Прикажи на Пушечный двор меня везти.
      Семисадов послал за подводой, Кузнец сел на солому, вместо спасиба – сказал:
      – Занадобились, вот и выпустили. А не нужны бы были, до смерти запытали бы!
      Боцман укоризненно покачал головою, но подумав, согласился:
      – И верно!
      Поздюнина и бобылей погнали на пристань – таскать бревна, дубовую дверь застенка Семисадов сам запер на тяжелый замок, ключ повесил на шею, чтобы не потерять. Матросы выстроились, боцман скомандовал:
      – Левую вздень! Шаго-ом! Левой – ать!
      У ворот съезжей он сказал караульщику из рейтар:
      – Шел бы спать, милый! Нонче откараулил свое! Иди, брат, сосни часок...
      Караульщик не стал спорить, зевнул, пошел вдоль заросшей лопухами улицы.

6. СЕМИСАДОВ

      Монахи Николо-Корельского монастыря, ставшие в крепости носаками, живо поднялись в своих шатрах, где спали, и под барабанную дробь вышли к Двине, к большому старому стругу. Варсонофий, сбривший бороду, похудевший, стоял на причале, оглаживал усы, ругая монахов, что медленно торопятся. Егор Резен вышел вперед, звучным голосом обещал, что ежели носаки к утру с обоими стругами управятся, будет им дадено не менее, как по полштофа зелена вина на двух персон, а ежели не управятся – стоять на работах бессменно до вечера. В духоте и прелой жаре предгрозовой белой ночи, в серебристом ночном свете монахи с корзинами, полными битым камнем, стройной чередою пошли с берега к стругу. Варсонофий поторапливал, соленые его шуточки разносились над тихой, неподвижной рекой. В ночи далеко слышался звук сыплющегося камня, скрип прогибающихся под ногами носаков сходен, плеск весел карбаса, подводившего к берегу второй струг.
      В обеденное время, когда и на Марковом острове и на цитадели работные люди, трудники, кузнецы, пушкари, солдаты, каменщики, носаки, землекопы, плотники, собравшись в артели, хлебали деревянными ложками кашицу с рыбой, боцман Семисадов и Сильвестр Петрович выехали в малой лодейке на Двину – ставить вешки.
      Жарко пекло солнце. Семисадов повязал голову платком по-бабьи, покуривал трубочку, шестом мерил границы Марковой мели, что тянулась вдоль всего Маркова острова, выходил порою на стреж – фарватер, – на самый корабельный путь.
      – Вот и хорошо! Вот и ладно! – говорил Иевлев. – Ставь, боцман, вешку сюда...
      Семисадов спускал вешку с канатом и донным камнем, она медленно колыхалась на воде. Восемь вешек обозначили мель перед караульными цепями. Сильвестр Петрович глазом определил, как полетят сюда крепостные ядра, палить будет удобно – близко. Боцман без любопытства посматривал на капитан-командора, попыхивал своей носогрейкой.
      – Чего смотришь? – спросил Иевлев.
      – Того смотрю, Сильвестр Петрович, что здесь их и затапливать надобно – поперек корабельному ходу...
      Иевлев сделал вид, что не понимает:
      – Что затапливать-то?
      – Да струги! – с досадой ответил Семисадов. – Не маленький, понимаю, что к чему делается. Народу как бы только поменее видело. Нынче молебен бы к вечерку спроворить в крепости, всех туда погнать, а матросы бы с нами и сделали дело. Покуда все чин по чину споют да лбами об землю потыкаются – у нас и готово...
      Так и сделали.
      Артельщики да десятские с непривычной строгостью велели всем быть к молебну. Заупрямился было старенький попик отец Иоанн – никак не мог придумать, для чего молебен. Иевлеву пришлось даже прикрикнуть. Попик, моргая подслеповатыми старыми глазами, облачился, дьякон-запивашка облил себе голову холодной водой, пофыркал, огляделся, пошел раздувать кадило. Крепостной народ, одевшись почище, шел толпами к плацу, где поставлен был налой. На валу бухали молотки. Сильвестр Петрович велел снять кузнецов со срочного дела – пусть и они, трудники, помолятся нынче. Матросы между тем садились в свои быстрые лодки, зачаливали тяжело загруженные битым камнем струги. Иевлев сказал им веско:
      – Дело, что делаем, есть дело тайное. У кого язык больно длинен, обкоротим, да и голову снесем – не пожалеем. Однако в деле сем на страх ваш полагаться не хочу. На присягу воинскую полагаюсь, на то, что сами ведать должны: идет на нас швед, воровской человек идет...
      Матросы, стоя в лодках, торжественно молчали. Иевлев перекрестился, велел затапливать струги. Из глубины судна послышался стук топоров – матросы прорубали днище. По другому стругу, ковыляя на своей деревяшке, ходил Семисадов, что-то, хмурясь, обдумывал. Погодя сошел к Сильвестру Петровичу, сказал загадочно:
      – Теперь вешки-то повернуть надобно.
      – Для чего поворачивать?
      – А для того, господин капитан-командор, что не Маркову мель они стерегут, а фарватер.
      Иевлев усмехнулся, – хитер боцман. И чтобы больше о вешках не толковать, оборвал:
      – Вешки покуда стоят, до шведа. Снять всегда поспеем.
      Молча смотрел, как медленно стал погружаться в воду первый струг. Второй потопили рядом. Пока делали эти работы, дважды пришлось посылать матроса к отцу Иоанну, чтобы еще помолился. Поп молился подлиннее. Когда все кончили, Семисадов хриплым басом спросил Иевлева:
      – Кончать богослужение-то?
      – Пожалуй, что и пора.
      – И то заморился батюшка наш.
      – Заморился...
      Боцман все смотрел на Сильвестра Петровича. Потом сказал тихо:
      – Ты будь в спокойствии, господин капитан-командор. Никто не обмолвится. А ежели что почую – сам той собаке язык напрочь оторву. Не шутим нынче...
      Дома Иевлева ждал Егор Резен – рассказать, как по-новому расставить пушки на батарее.
      – Ставь, ставь, – думая о своем, ответил Сильвестр Петрович.
      – Да ты меня совсем не слушаешь! – сказал Егор по-немецки. – Ты последнее время слишком много думаешь, господин капитан-командор!
      Иевлев набил трубочку, раскурил от уголька, сказал весело, вглядываясь в гладко выбритое, загорелое лицо инженера:
      – Эх, Егор-Егорушка, ничего ты, брат, не понимаешь. Ничегошеньки!
      – Что это – «ничегошеньки»? – радуясь иевлевскому веселью, спросил Резен.
      – Пушки! – воскликнул капитан-командор. – Мортиры! Гаубицы! Разве в них главное дело, друг ты мой добрый? Пушки мы знаем, а вот народ наш – пушкарей, солдат, иных прочих – знаем ли? Нет, не знаем, Егор. Все на пушки надеемся.
      Когда Резен ушел, Сильвестр Петрович прошелся по горнице, растворил окно, прислушался к ровному шуму работ в крепости.
      Что ж, теперь пусть идет швед! Встретим как надо!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 
Бежит из-за моря из-за синя
черных, три корабля.
 
Песня

1. ИДУТ КОРАБЛИ

      Ранним утром 14 июля 1701 года шаутбенахт ярл Юленшерна отдал приказ кораблям эскадры становиться на якоря вблизи острова Сосновец, в горле Белого моря. На шканцах дробно ударили барабаны, запели сигнальные горны. Невдалеке морские волны бились об угрюмый, каменистый берег, прозрачный дымок вился над рыбацким становищем.
      На эскадре начинались спешные работы: пушечные порты шаутбенахт приказал задраить наглухо, корабельные плотники приколачивали вдоль бортов деревянные резные гирлянды из цветов, листьев и веселых человеческих ликов. Медные и железные пушки на верхней палубе покрывались чехлами, искусно построенными из пустых бочек, фальшивых кулей и корзин. На шканцах флагманской «Короны» Юленшерна распорядился поставить два ларя, высотою в человеческий рост, чтобы тай можно было спрятать абордажных солдат, готовых к стрельбе. Передние стенки обоих ларей мгновенно отваливались, падали вперед, шестьдесят солдат с короткими ружьями выходили в три ряда на палубу, готовые к сражению.
      С солдатами, назначенными к бою в Архангельске, проходил обучение полковник Джеймс. В минуты отдыха он, не жалея слов, рассказывал о богатствах беломорцев. Глаза у солдат алчно блестели.
      В норвежском городишке Тромсе командам кораблей его величества короля удалось немножко пограбить население. Ярл Юленшерна узнал об этом, но ни слова не сказал капитанам эскадры. И наемники поняли: каждого, кто захочет, ждет истинное богатство там, в Московии.
      Грабили и на пути в горло Белого моря: останавливали норвежские суда, отбирали меха, рыбу, деньги, водку. Грабили рыбацкие становища. Здесь было можно все, ничего не запрещалось, тут Бенкту Убил друга больше не грозила виселица, здесь Швабра мог убивать безнаказанно. В карманах матросских штанов позвякивало золото, на пушечных палубах пили бренди и водку, азартно играли в кости.
      Флаги на кораблях эскадры в Тромсе были заменены, шаутбенахт приказал штурманам вынести из кают запечатанные мешки, в которых хранились полотнища голландских, английских, бременских флагов. С каждым часом военная флотилия все более делалась похожей на караван мирных негоциантских кораблей.
      Офицеры эскадры сняли форменные мундиры и шпаги, до времени сдали корабельным оружейникам. Для грабежей оставались ножи и пистолеты, этого было достаточно.
      Сам Юленшерна, одетый в теплый голландский кафтан, теперь имел вид пожилого негоцианта, чем очень веселил свою супругу Маргрет. Но адмирал, посмотрев на себя в зеркало, даже не улыбнулся. Он только поджал губы и ушел из каюты мрачнее тучи.
      Когда все работы закончились, ярл шаутбенахт произвел смотр эскадре и собственноручно наказал только двоих матросов. Это означало, что он очень доволен. Теперь, когда корабли выглядели мирными негоциантскими судами, можно было начинать поиски лоцмана.
      Вечером от флагманской «Короны» отвалила шлюпка-шестерка. На руле сидел испанский боцман Альварес дель Роблес, на веслах – молчаливые трезвые и надежные парни, у каждого из которых под рубахами и камзолами было спрятано по паре добрых пистолетов и по хорошему ножу. Но рыбацкое становище словно вымерло. Дымок больше не вился над избами русских рыбаков, только кричали чайки да лаяла на пришельцев собака с седой мордой...
      Боцман вошел в хижину, разгреб золу, под золою еще тлели уголья. Недоеденная похлебка стояла на колченогом столе. Альварес дель Роблес поджал сухие губы: рыбаки бежали, добыча ушла из рук.
      На всякий случай он со своими парнями прошел весь остров: нигде не было ни души, но со стороны Сосновской салмы – пролива, отделяющего остров от Терского берега, – боцман увидел догорающий костер, а потом и лодьи русских поморов. Русские ушли отсюда совсем недавно, но догонять их было уже поздно.
      – Пусть я никогда не увижу моих детей, если московиты не натянули нам нос! – сказал боцман. – Весть о наших кораблях обогнала эскадру. Впрочем, милость господня с нами. Будем надеяться на лучшее...
      К ночи фрегат и яхта снялись с якоря и отправились крейсировать, чтобы перехватить какое-нибудь рыбацкое судно, на котором мог бы оказаться лоцман. Лейтенанту Бремсу повезло: он прибуксировал трехмачтовую русскую лодью и два больших карбаса, шедшие на рыбные промыслы.
      Ярл Юленшерна велел поставить на шканцы стол с добрым угощением и учтиво, как старого и хорошего знакомого, принял кормщика – седого плотного мужика с зорким и хитрым взглядом.
      Кормщик, перед тем как выпить, перекрестился, выпив – похвалил винцо, что-де без сивушного духа, двойной, видать, перегонки. Заел кусочком мясной лепешки, осведомился, как величают шхипера. Шаутбенахт подумал, покривился, назвался негоциантом Шебалд.
      – Ну, а меня Нилом Дмитричем звать, Лонгиновым кличут! – сказал кормщик. – Будем, значит, знакомы. Торговать идете?
      Шаутбенахт, брезгливо морщась, сообщил, что торгует стеклом, ножами, вином, изюмом, перцем, – да вот не повезло, в Белое море не хаживал, как идти в Двину, не знает.
      Окке Заячий нос, стоя за креслом шаутбенахта, переводил.
      – Много кораблей у вас! – не отвечая на вопрос шаутбенахта, молвил кормщик. – Ишь здоровенные какие! Богато торгуете. Небось, и домишко свой за морем, усадьба, хорошо живете? Шутка сказать – товару сколь много...
      – Господин шхипер ждет ответа на свой вопрос! – сказал Окке.
      Лонгинов подумал, потом спокойно посоветовал идти до двинского устья, – там сама таможня, после законного осмотра кораблей, пришлет искусного лоцмана. Так все делают, так и господину шхиперу надлежит сделать.
      – Мне не нужна таможня! – сухо сказал шаутбенахт. – Мне не нужен лоцман там. Мне нужен лоцман здесь!
      Кормщик спросил простодушно:
      – А для чего здесь? Разве ж у тебя карты нет?
      Шаутбенахту надоела такая игра. Обернувшись к Окке, он сказал резко:
      – Спроси у него, не возьмется ли он за хорошую плату провести корабли до города Архангельска. Дай понять невеже, что в случае отказа его ждет лютая смерть. И быстрее...
      Окке подергал носом, заговорил, кормщик слушал внимательно, сильные челюсти его пережевывали мясную лепешку.
      – Ну? – спросил шаутбенахт.
      – Он думает! – ответил Окке.
      – Пусть думает быстрее! – велел Юленшерна.
      Лонгинов сокрушенно вздохнул, солгал, что провести эскадру никак не может: сам он не архангельский, родом из Онеги, двинским фарватером не хаживал.
      – Про наказание сказал? – спросил Юленшерна.
      – Да, гере шаутбенахт.
      – И что же?
      – Он отвечает, что все в руке божьей...
      Юленшерна велел увести кормщика и посадить в канатный ящик. Матросы молча скрутили русскому мужику руки за спиной, корабельный кузнец заклепал кандалы на его ногах. Пригнали других русских – с карбаса и лодьи. Рыбаки шли спокойно, но увидев кормщика, приостановились, переглянулись. Один спросил:
      – По-здорову, значит, гостевал, Нил Дмитрич?
      – По-здорову! – ответил Лонгинов. – Пасись, ребята. Шведы! Не послушались указа – в море не ходить, теперь надобно держаться.
      Матрос с серьгой в ухе тяжело ударил кормщика по спине, тот, не оглядываясь, пошел, мелко переступая закованными в цепи ногами. Шаутбенахт щурился на русских рыбаков, посасывал трубку. Стояли они в свободных позах – кто сунув руку за пояс, кто выставив ногу вперед, кто и вовсе не глядел на шаутбенахта.
      Сзади к ярлу подошел шхипер Уркварт, сказал сладким голосом, что с этими людьми церемониться не советует: их надо вешать на глазах друг у друга, тогда, может быть, кто и станет сговорчивее. Ярл Юленшерна запахнул непривычный, стеганный на пуху кафтан, взял с подноса чашку кофе, которую принес Якоб...
      – Скажи им, – велел Юленшерна Окке Заячьему носу, – скажи, что тот, кто согласится провести нашу эскадру к городу Архангельскому, станет богатым человеком. Кто не согласится – будет казнен...
      Окке перевел.
      Русские переглянулись. Копылов, немолодой кормщик с суровым взглядом, в вязаной куртке, в рыбацких бахилах, усмехнулся:
      – Одурели? Там шведа пасутся, разве пустят пройти? По всей Двине для бережения от шведских воров пушки понаставлены, каронады, коты, – десять раз потопят, покуда в устье войдешь...
      Окке испуганно посмотрел на адмирала, перевел деликатно, смягчая грубость русского. Якоб, держа поднос, не отрываясь смотрел на рыбаков: вот они какие, простые русские люди!
      Шаутбенахт отхлебнул кофе, приказал перевести рыбакам, что дает им на размышление ровно десять минут. Пусть сюда принесут десятиминутные песочные часы, у штурмана есть такие.
      Уркварт мигнул Окке, тот, размахивая локтями, побежал в штурманскую каюту, вернулся запыхавшись, перевернул часы, песок посыпался тоненькой струйкой. Русские смотрели на песок, неторопливо переговариваясь, и лица у них были спокойные.
      – То-то, что не надо было в море идти! – сказал один, загорелый, с пушком на верхней губе, остриженный кружочком. – Верно бирюч кричал, шведы и впрямь...
      – Надо, не надо! – ответил другой. – Харчить-то брюхо просит, вот что худо. Без моря как прохарчишься...
      Третий – старичок с веселым блеском в глазах – сказал насмешливо:
      – Лонгинов-то Нил Дмитрич за столом сидел, а нам не подносят. Нет, серчает старый пес; вишь, ходит. Ходи, ходи, немного выходишь...
      Молодой засмеялся, прикрыл рот ладонью. Потом сказал серьезно:
      – Хаханьки да хиханьки, а дед сердитый. Как бы и впрямь животы нам свои здесь не скончать...
      Песок все сыпался – тоненькой золотистой струйкой. С криками, косо, на распластанных крыльях неслись к воде чайки. Шведские матросы угрюмо посматривали на русских. Ярл Юленшерна негромко спросил Окке:
      – О чем они говорят?
      – Обдумывают, как поступить! – осторожно ответил Окке.
      – Они начнут обдумывать после того, как мы повесим половину из них! – сказал шхипер Уркварт. – Я знаю, что это за народ!
      Юленшерна покосился на шхипера и приказал звать корабельного профоса. Широкоплечий, низкорослый матрос, с вывернутыми ногами, быстро полез на мачту – закидывать петлю на нока-рею. Из люка неторопливо, позевывая в кулак, вышел профос Сванте Багге, в красном колпаке, с голыми волосатыми руками.
      – Кого? – спросил он, обводя русских взглядом.
      – Всех, начиная с самого младшего! – велел Юленшерна. – И побыстрее!
      Сванте Багге закричал матросу, что неверно закидывает петлю, матрос поправил как надо. Песок пересыпался весь из верхнего пузырька в нижний. Матросы – Кристофер, Билль Гартвуд с серьгой в ухе, Швабра – подошли к самому молодому русскому. Швабра знаками велел ему снимать кафтан. Окке торопливо перевел:
      – Одежду сними, человек, одежду...
      Русский огляделся, как бы недоумевая, загорелое лицо его стало совсем детским, он оттолкнул Швабру, сказал сердито:
      – Очумели? За что вешать-то?
      – Я жду! – сказал Сванте Багге.
      Старичок вышел вперед, загородил собою молодого, постучал себя кулаком во впалую грудь, сказал Швабре истово, раздельно, как глухому:
      – Меня для начала! Он – молодой, вьюнош! Меня – делай!
      Перекрестился дрожащей рукой, поклонился своим низко, попросил:
      – Простите, ребята, ежели что было...
      Рыбаки угрюмо молчали, старик отдельно поклонился кормщику Копылову:
      – Прости и ты...
      И зашептал:
      – Чего столбеете, дурни! Прыгайте в воду, плывите! Мне не выгрести, а вы не старые, здоровые, покуда очухаются – вон где будете... Висеть на вешалке – не велика честь...
      Копылов взял старика за плечи, посмотрел ему в глаза, поцеловался с ним трижды. Старик еще шепнул:
      – Ярить их сейчас буду, а вы делайте как сказано. Ну, прощай!
      Он расстегнул на шее заношенный воротник рубашки, сам, ловко ступая тонкими ногами, пошел к раскачивающейся петле, выцветшими глазами оглядел неприветливый берег острова, серо-зеленое море, лица шведских матросов, построенных по бортам флагманского корабля. Опять перекрестился и сказал громким злым голосом:
      – Стреж до города Архангельского знаю, а не поведу! И не найдете вы, воры, такого человека на нашей земле, чтобы повел корабли ваши, не найдете иуду. Во, во!
      Сложил кукиш, вытянул его Юленшерне, сам вдел голову в петлю, выбив ногою скамейку.
      Профос Сванте Багге навалился всем телом на пеньковую веревку, визгливо заскрипел блок. Ярл Юленшерна сказал шхиперу Уркварту:
      – Блок не смазан, выпороть виновного!
      В это мгновение страшно закричал матрос Швабра. Ярл Юленшерна оглянулся на крик и увидел, что русские, назначенные к казни, разбросав матросов, прыгают в воду. Матрос Гартвуд корчился на палубе, матрос Швабра кричал в воде.
      – Огонь! – скомандовал Уркварт. – Огонь по беглецам!
      Но пока на палубу выбежали солдаты с ружьями, пока они поняли, в кого надо стрелять, прошло слишком много времени. Выстрелы гремели впустую, двое рыбаков уже вылезли на прибрежные камни, остальные подплывали к берегу.
      – Тем, кто упустил русских, по тридцать плетей каждому! – приказал Юленшерна шхиперу Уркварту. – Может быть, они станут поумнее и поймут, в какую страну мы идем. Проклятые ротозеи! Пороть немедленно, сейчас же!

2. МЫ ПРИМЕМ ИХ КАК ГОСТЕЙ!

      Вскоре с эскадры завидели еще какое-то рыбацкое судно. «Божий благовест» бросился его нагонять.
      Лейтенант Юхан Морат приказал сыграть артиллерийскую тревогу, констапели, дожевывая обеденную солонину, побежали к своим пушкам. Артиллерийский офицер засвистал в роговой свисток трижды, это значило: стрелять только погонной пушке, остальным быть в готовности. Констапель вжал пальник в затравку, носовая пушка пальнула, по серым волнам глухо раскатился выстрел. Карбас продолжал уходить.
      – Он недурно лавирует! – сказал Юхан Морат.
      Артиллерист крикнул констапелю:
      – Заряжай!
      И погодя:
      – Огонь!
      Пушка ударила во второй раз. Было видно, как ядро обдало брызгами корму русского суденышка. Лейтенант Морат погрозил кулаком констапелю. Артиллерийский офицер сам побежал к пушке, оттолкнул констапеля, стал гандшпугом опускать медный ствол. Третий выстрел, видимо, по-настоящему напугал русских рыбаков, они сбросили паруса. Теперь их суденышко беспомощно покачивалось на воде.
      Морат велел барабанщику бить абордажную тревогу. «Божий благовест» навалился на карбас левым бортом, солдаты, в железных нагрудниках, с кривыми ножами в руках, стали прыгать вниз – на рыбацкие сети, на куль ржаной муки, на нехитрые припасы, взятые с собою рыбаками в море. Матросы крючьями держали рыбацкое судно плотно у борта, сам Морат спустился на карбас. Пойманных было всего двое. Лейтенант не поверил, сам нырнул в маленькую каютку, где на столе нашел книжку по навигации. Книжка его удивила, он спросил про нее старшего рыбака:
      – Кому пришло в голову изучать навигацию?
      Старший не понял, младший ответил на хорошем немецком языке:
      – Это моя книга. Отдайте ее мне.
      – Все будет зависеть от того, как вы себя поведете в дальнейшем! – произнес лейтенант Морат.
      И приказал надеть на пленников цепи-тройчатки с браслетами на горле и на кистях рук. Обоих рыбаков перевели на «Божий благовест», карбас был потоплен. Более в этот день никого задержать не удалось, и лейтенант велел идти к Сосновцу, где стояла эскадра.
      В туманных серебряных сумерках белой ночи еще издали был виден повешенный на мачте флагмана русский рыбак. Лейтенант Морат удивился – почему только один? Артиллерист «Короны» Пломгрэн с невеселой улыбкой сказал Морату, что остальные убежали.
      – Как так – убежали?
      – Очень просто – убежали. Стали прыгать с борта в воду во время обряда казни. Альварес дель Роблес до сих пор ищет их на острове, но вряд ли найдет...
      – Остров маленький! – сказал Морат. – Не найти нельзя...
      Пломгрэн с сомнением покачал головой:
      – Это отважные парни, Юхан. Убегая, они разбили голову матросу, а другого столкнули в воду. Пока мы спускали шлюпки, беглецы были уже на острове.
      – Что шаутбенахт?
      Артиллерист махнул рукой.
      Морат обдернул на себе кафтан, прокашлялся; держа шляпу в руке, постучал в дверь каюты флагмана. Шаутбенахт крупными шагами ходил из угла в угол, фру Юленшерна, вся в розовом, сидела с ногами в кресле. Окна и двери на галерею были открыты, за кормою корабля глухо шумело море.
      – Ну? – спросил Юленшерна.
      Лейтенант доложил, что ему удалось задержать рыбацкий карбас, на котором, по его мнению, шли двое опытных моряков.
      – Почему вы считаете их опытными? – спросил шаутбенахт.
      Морат положил на стол книжку, которая была на карбасе. В глазах адмирала блеснуло любопытство.
      – Если простые рыбаки читают навигацию, – произнес шаутбенахт, – то трижды прав его величество король, посылая сюда нашу экспедицию... С московитами, строящими флот, пора покончить раз навсегда...
      Он задумался.
      Фру Юленшерна сидела в кресле, глаза ее насмешливо щурились.
      Лейтенант Морат молчал.
      В трехстворчатых дверях, ведущих на галерею, показался полковник Джеймс в пудреном парике, с родинкой у рта, томный, надменный.
      – На острове стреляют! – сказал он. – Надо надеяться, что наш дель Роблес поймал молодчиков.
      – Весьма вероятно, что они его поймали! – сказала Маргрет из своего угла.
      – Кто это – они? – спросил адмирал.
      Фру Юленшерна засмеялась.
      – Те, кто скрывается на острове.
      – Пожалуй, все это не слишком весело! – произнес полковник Джеймс. – Фру смеется, но нам не смешно...
      – Несколько раньше вы говорили о походе в Архангельск как об увеселительной поездке, – сказала Маргрет. – Как же мне не смеяться? Эскадра его величества не может справиться с дюжиной простых мужиков...
      Она встала – высокая, красивая, гибкая; закинув руки, поправила волосы, потом, щуря глаза, спросила у Джеймса:
      – Вы думаете, что это не так?
      Джеймс пожал плечами, не зная, что ответить. Фру Юленшерна заговорила насмешливо:
      – Быть может, пора перестать их пугать? Они не слишком трусливы – эти русские мужики, о которых в Стокгольме утвердилось мнение как о бестолковом стаде. Разве вы не замечаете, что смерть не страшна им? Этот русский старик, который до сих пор раскачивается на рее, не испугался казни, не правда ли? Значит, надо обещать им такую награду, чтобы у них закружилась голова! Бог мой, я совершенно понимаю моего супруга ярла Юленшерну – ему не может быть приятно болтать с русскими мужиками, но если нет другого способа достичь желаемого, то почему не поболтать с ними? Надо пересилить себя. Мы стоим на якоре вторые сутки, а что толку? Разве мы будем ближе к Архангельску, если повесим еще дюжину московитов? А ведь мы идем в Архангельск, наша цель – Архангельск, и только Архангельск.
      Ее глаза встретились с глазами мужа, зрачки шаутбенахта холодно блеснули и погасли. Маргрет отвернулась.
      – Мы слушаем вас, фру! – сказал Джеймс.
      – И этот маскарад! – воскликнула Маргрет. – Зачем он? Шаутбенахт и офицеры флота его величества короля должны быть при шпагах, тогда только они произведут должное впечатление на русских мужиков, а так, господа, вы просто смешны. Посмотрите на себя, полковник Джеймс! На кого вы похожи в одежде негоцианта?
      Полковник обдернул на себе кафтан, сказал мягко:
      – Фру несомненно права. Мы еще ничего не сделали, но русские уже видели нас и безнаказанно ушли с острова, чтобы предупредить своих...
      – Мне неясно, однако, существо вашей мысли, Маргрет, – произнес адмирал. – Я понимаю, что вы устали от путешествия и испытываете желание как можно скорее ступить на твердую землю города Архангельска, но что же именно вы советуете?
      В голосе супруга фру Юленшерна уловила многозначительные нотки и на мгновение смешалась.
      – Ах, не все ли равно! – уклончиво ответила она. – Здесь все будут поступать по-своему, я же знаю. Вы будете вешать, стрелять, опять вешать! Потом ваш профос придумает новую пытку. Может быть, вы и правы, – я, разумеется, ничего не могу вам посоветовать...
      В ее голосе послышались слезы.
      – Несомненно, фру переутомлена путешествием, – со вздохом сказал Джеймс.
      – Фру желает поскорее попасть в Архангельск! – деревянным голосом заметил Юленшерна.
      Дверь отворилась, флаг-офицер доложил, что с берега прибыл дель Роблес. Испанец вошел сконфуженный, рот, подбородок и шея у него были завязаны окровавленной тряпкой.
      – Ну? – спросил Юленшерна.
      – Плохо, гере шаутбенахт! – прошамкал дель Роблес.
      – Что плохо, черт бы вас побрал?
      – Они разорвали мне рот! – донеслось из-под тряпки.
      Фру Юленшерна с отвращением повела плечами, ушла за перегородку. Тотчас же стало слышно, как она напевает там: «Помпе, верный слуга короля...»
      – Они засели в пещере... – бормотал испанец. – Это дьяволы, а не люди, гере шаутбенахт. Мы не знали, что пещера имеет другой выход. И когда пули и порох у них иссякли, они стали бить нас камнями. Но это еще не горе, горе в том, что их там очень много. Там скрываются не только беглецы, осужденные к повешению, там скрываются еще какие-то твари... О, господь милосердный, не знаю, есть ли мертвецы среди них, но мы потеряли четырех хороших матросов...
      – Четырех! – воскликнул шаутбенахт.
      – Четырех! – подтвердил боцман.
      – Еще не начав дела, мы потеряли столько людей! – сказал полковник Джеймс. – Это очень скверно, боцман...
      – Среди команд пойдут всякие слухи! – вздохнул лейтенант Морат. – Это очень опасно...
      – Вы можете идти, лейтенант! – сказал Юленшерна. – Я вас не задерживаю...
      Морат ушел.
      – Мы потеряли четырех, – виноватым голосом шамкал дель Роблес. – Но разве мы могли предотвратить несчастье? Когда они вышли нам в тыл, некоторые из нас потеряли присутствие духа, и случилось так, что рыбаки овладели двумя ножами и мушкетом...
      – Без пороха и без пуль? – спросил Джеймс.
      – Нет, этот мушкет был заряжен...
      – Удивительное совпадение! – сказала из-за перегородки фру Юленшерна.
      У дель Роблеса злобно блеснули зрачки, фру Юленшерна вышла из спальни, спросила насмешливо:
      – Чем же это кончилось?
      Боцман молчал потупившись.
      – Убирайтесь вон! – сказал шаутбенахт.
      – Я отправлюсь на остров сам! – сказал полковник Джеймс. – Действительно, фру права. Мы делаемся смешными...
      Шаутбенахт круто повернулся к полковнику, сказал ядовито:
      – Вам следовало сделать это несколько раньше. Неужели вы думаете, что они настолько глупы – сидят и дожидаются нового отряда? По ту сторону пролива – становище, из становища, конечно, пришлют за ними лодку...