Риганты (№2) - Полуночный Сокол

Старик вздохнул.

— Нам не стоит об этом говорить, — попытался остановить его Бэйн, — мама умерла, ничего не изменишь…

— Я говорю о тех, кто еще жив, — перебил Наннкумал, — о тебе и… Коннаваре.

— Не хочу ничего о нем слышать.

— Не хочешь, но я все равно скажу, а ты сам делай выводы. Уверен, ты всегда думал, что Коннавар взял твою мать силой. Это неправда. Ариан мне призналась, что соблазнила Коннавара, надеясь его вернуть. В глубине души она никогда не переставала его любить. Сидхи предупреждали Коннаваране нарушать данного обещания, иначе случится беда. Он дал слово молодой жене, что отвезет ее к озеру, а сам провел время с Ариан. Вернувшись, он обнаружил, что пока он забавлялся, жену убили. Он словно обезумел от горя и разрушил деревню убийцы, перебив всех жителей. В безумии он не пожалел ни женщин, ни детей.

Когда ты родился и Каста увидел твои глаза, он понял, что Ариан ему изменила, и выгнал ее из дома. Она вернулась сюда, а я пошел к Коннавару и рассказал ему о твоем рождении. Мы выпили вместе много браги, и он говорил о своем горе и любви к моей дочери. Многое из того, что он сказал, я никогда не решусь повторить. Но он говорил и о тех, кого он убил, и о том, что ему никогда не искупить свою вину. Я спросил, не думает ли он жениться на Ариан и признать тебя сыном, а он ответил, что желает этого всем сердцем. Он по-прежнему любил ее и каждую ночь думал о том, чтобы приехать к ней и взять сына на руки. Но он не мог, он сам придумал себе наказание: больше не жениться и не иметь детей. Он сказал, что никогда не приедет к Ариан, и сдержал слово. Вот и все. Он наказывал не тебя, Бэйн, а самого себя.

— Зачем ты мне это рассказал? Старик пожал плечами:

— Ты хороший парень с добрым сердцем, но я знаю, что ты ненавидишь Коннавара. Я думал, что хоть правда поможет вскрыть эту гноящуюся рану.

Бэйн поцеловал деда в щеку:

— Пойду попрощаюсь с Борной, Наннкумал поднялся:

— Мне пора в кузницу, не то парень спалит и ее и себя. — Они немного постояли молча, а потом Наннкумал пожал руку Бэйна. — Боюсь, мы уже не увидимся, — сказал он.

— Кто знает? Может, через год я вернусь.

Бэйн вскочил в седло и поехал к дому Ворны. У бывшего дома Руатайна он увидел Мирию, сидящую на крыльце, в руках она держала младенца. Она взглянула на Бэйна, и ее рука поднялась, будто она хотела помахать ему вслед, но Мирия не выдержала и отвела взгляд.

Ворны дома не оказалось. Бэйн прождал ее целый час, а затем поехал к Древу Желаний.

Коннавару не спалось. Как только он засыпал, его начинали мучить сновидения. Не то чтобы ему снились одни кошмары, но все без исключения сны были грустными. В молодости он казался себе бессмертным и вечным, как горы. Он думал, что пожилые люди вообще из другого мира. Теперь, дожив до сорока лет, Коннавар ловил себя на том, что совсем не понимает молодых. Он прекрасно знал, что однажды состарится и умрет, но противился этому всем существом, В молодости Конн думал, что вся жизнь впереди. Он вспомнил, как однажды Руатайн взял его с Браэфаром на север, продавать скот. Все мужчины говорили о дочери земли, жившей в том городе, о ее красоте и искусности. Увидев ее, мальчики были в шоке — она показалась им настоящей старухой, намного старше их матери, ей было изрядно за тридцать. Конн вспомнил, как он удивлялся, что эта женщина позволила такой красоте завянуть.

«Как глупо, — думал сейчас Конн, — никому не хочется, чтобы исчезали здоровье, сила и ум».

Коннавар сел. В палатке не было никаких удобств, и у него затекла шея, ломило поясницу. Он попытался потянуться и застонал от боли. С восточной стороны в палатку проникли первые солнечные лучи, позолотив все, что в ней находилось. Конн оглядел свои доспехи: кольчугу, нагрудник, шлем и клетчатую мантию, которую много лет назад сшила Мирия.

«Раз ты король всех кельтонов, живущих на этом берегу, то нельзя носить одежду цветов ригантов. Твоя одежда должна показывать, что ты выше конфликтов между племенами», — говорила она.

Впервые увидев накидку, Конн рассмеялся, такой она показалась ему нелепой, цвета кельтонских племен совершенно не сочетались! Теперь он думал иначе. Мирия оказалась права. Накидка превратилась в талисман, объединивший племена.

Конн налил себе воды. На него нахлынули воспоминания, он увидел своего отчима Руатайна. Гот стоял на берегу озера и обнимал за плечи безвременно умершего внука, названного в его честь. Конн окликнул его, но Руатайн не услышал.

Сидя в палатке в полном одиночестве, король Коннавар вспоминал собственную жизнь, радостные дни побед и горечь, когда его покинули Бануин, Таэ и, последним, Руатайн. Он очень любил Таэ, но далеко не так страстно и исступленно, как Ариан. Чувство вины не угасло даже по прошествии стольких лет. Таэ заслуживала лучшего отношения, но мужчина не может сказать: «Вот женщина, достойная любви, и я буду любить ее всем сердцем». Мужчина либо любит, либо нет, и третьего не дано.

Конн очень устал, и глаза закрывались сами собой. Бран, Гованнан и Оста просидели у него всю ночь, обсуждая стратегию, которую можно использовать против Джасарея. Бран разработал план битвы, он был хорош, но очень опасен. В центре риганты поставят пятнадцать тысяч бойцов народного ополчения, не имеющих профессиональной подготовки, а справа и слева — тяжелую пехоту. Оба фланга будут подкреплены Железными Волками и конными лучниками.

— Джасарей нападет на слабый центр, и мы сможем его окружить, — рассказывал Бран.

— Они долго не продержатся, — сказал Гованнан.

— Правильно, центр мы выстроим в форме дуги, так что фланги будут располагаться позади центра. Под натиском Джасарея центр начнет отступать, а тяжелая пехота под командованием Гованнана будет удерживать свои позиции. По мере отступления центра дуга превратится в полумесяц, и по моему сигналу левый и правый фланги сомкнутся. Железные Волки, разбив или разогнав вражескую кавалерию, нападут на Пантер с тыла.

У плана много достоинств, — заметил Коннавар, — двойное укрепление флангов поможет окружить Джасарея и сохранить нужное нам построение. Однако для его успешного осуществления необходимо, чтобы Джасарей повел себя так, как нужно нам. Если он сразу поймет, что мы задумали, то равномерно распределит силы по всей линии наступления, а если мы попытаемся атаковать, он без труда даст нам отпор.

— А мы не забыли о его лучниках? — спросил гатский генерал Оста. — У него целая тысяча прекрасно подготовленных лучников.

— Знаю, — ответил Бран. — У каждого из них колчан с тридцатью стрелами. Нужно, чтобы лучники тоже напали на центр, иначе они разобьют и кавалерию, и Железных Волков.

— А куда нам отступать, если план провалится? — спросил Гованнан.

— Отступать будет некуда, — ответил Бран. — Я встану в центре, а за нами будет река. Если мы не разобьем Джасарея в первой схватке, у нас не будет второго шанса. Так что все зависит от одной-единственной битвы. Другого способа победить Пантер я не вижу.

— Я тоже не вижу, — согласился Коннавар.

— Я, конечно, не стратег, — продолжал Бран, — но мне кажется, что потери среди ополченцев, которых поставят в центре, будут ужасными. А что, если они испугаются и сбегут с поля боя? Половина из них норвины и панноны, мы их совсем не знаем.

Коннавар засмеялся:

— До битвы на Когденовом поле большинство моих людей не доверяло гатам, а теперь тебя, Оста, знает каждый кельтон. В центре мы поставим ополченцев из трех разных племен. Ни один из них не захочет, чтобы воины из других племен увидели, что они трусы и бегут с поля брани. Уверен, они выстоят.

И вот теперь, наутро после бессонной ночи, Конн все больше беспокоился. План был крайне прост, но последствия могли быть абсолютно непоправимыми, ведь Джасарей не обычный генерал. Коннавар вспомнил, как двадцать лет назад вместе с ним участвовал в Пердийской кампании. Тогда еще просто генерал, Джасарей ни на минуту не утратил хладнокровия и, предвосхищая каждый шаг противника, действовал быстро, решительно и смертоносно.

Коннавар вышел из палатки и увидел, что Гованнан и остальные плещутся в озере неподалеку. Настроение тут же улучшилось, он пошел к озеру, на ходу скинув тунику, нырнул в холодную воду. Но даже во время купания Конн ни на секунду не забыл о Браэфаре и предстоящей сегодня встрече. Брат Солтайс уверен, что Крыло с дружками решили его убить. Конн считал, что это может быть правдой, но надеялся, что сбудется то, что он мельком увидел, подняв Морригу. Завтра он поведет Железных Волков в атаку и навсегда покончит с угрозой, исходящей из Города. Он готовился к битве всю жизнь и искренне верил, что самый капризный из богов не лишит его этого шанса.

Быстрые, сильные гребки понесли Конна к Гованнану, который мыл серебристые волосы. Конн слегка лягнул генерала и опустил его с головой в воду. Гованнан всплыл, отплевываясь, бросился на Конна, и оба исчезли под водой. Первым всплыл Гованнан, а когда над водой показалась голова Конна, Гованнан тут же окунул его еще раз. На этот раз долго отплевывался Конн.

— Вот как ты относишься к королю?! — воскликнул он.

Гованнан рассмеялся и снова бросился на него. Конн отклонился в сторону, схватил Гованнана за ногу и перекинул через плечо. Генерал шлепнулся на спину, но, прежде чем он ушел под воду, Конн поднял его на поверхность.

— День слишком хорош, чтобы потратить его на драку с тобой, — сказал он.

Оба двинулись к берегу и почти вышли из воды, когда что-то острое пронзило ляжку Коннавара. Тот выругался и, нагнувшись, увидел, что на него нападала выдра. Он быстро опустил руку в воду, схватил зверька и швырнул на берег. Выдра ударилась о дерево и со сломанной шеей упала на землю. Рана кровоточила. Конн внимательно ее осмотрел — она была неглубокой.

— Черт, от этих водяных собак одни неприятности, — сказал Гованнан, склонившись над королем.

Конн не ответил, кровь отхлынула от его лица.

— Что с тобой? — испуганно спросил Гованнан.

— Все в порядке, — ответил Конн, — выдра сдохла? Гованнан поддел ее носком, но зверек не пошевелился.

— Да, сдохла.

Коннавар поднялся и ушел в свою палатку. Среди племен выдр называли по-разному, чаще всего «водяными собаками», а на древнем наречии они назывались «приречными псами».

Всю жизнь Конн боялся своего гейса. Ворна предсказала, что он умрет в день, когда убьет укусившую его собаку. Именно из-за этого пророчества Мирия заставила Руатайна ехать с ним на битву с Шардом — Конн убил собаку, которая вцепилась в его нарукавник. Выжив в битве с Шардом, он думал, что пророчество не сбылось, но теперь понял, что ошибался, хотя всю жизнь обходил стороной собак, даже охотничьих.

Оказавшись в палатке, он перевязал рану на бедре.

— Будь что будет! — громко произнес он и стал надевать доспехи.

Бануину тоже не спалось, а к утру он и вовсе пал духом. Брат Солтайс, с которым Бануин делил палатку, заметил, что что-то не так.

— Боишься грядущей битвы? — спросил он.

Бануин покачал головой:

— Я не боюсь, просто грустно. Я думал о тысячах молодых людей с обеих сторон, которые погибнут. А за что, Солтайс? В конце концов, что нам даст эта битва? Уверен, что разум способен найти другой способ разрешения конфликтов, чтобы не зарождалась ненависть и души умерших не скитались по полям битв.

— Интересная мысль, — сказал брат Солтайс, — однако очень часто гармония достижима лишь с помощью насилия. Лесные пожары ужасны, но без них лесу не выжить. Именно волки помогают регулировать численность оленьих стад, выбраковывая больных и слабых так, чтобы корма хватило на всех. Если бы Исток решил создать этот мир без насилия, он не создал бы ни ястреба, ни льва.

Бануин обдумывал сказанное:

— Ты считаешь, что Исток в какой-то мере оправдывает эту войну и все убийства, которые она с собой несет?

— Я не осмеливаюсь предположить, что думает Исток Всего Сущего, и уклонюсь от ответа. Мне тяжело думать о том, сколько жизней оборвется сегодня. Но я абсолютно уверен, что злу просто необходимо противостоять. Мы не просили солдат Камня вторгаться на нашу территорию, не просили уводить в плен женщин и убивать детей. Что же нам делать? Позволить им исполнить задуманное? Тот, кто сидит и смотрит, как грабят, насилуют и убивают, так же виноват, как и нападающий.

— С такими убеждениями тебе следует быть завтра на поле битвы с мечом и щитом в руках.

Брат Солтайс улыбнулся.

— Поверь мне, парень, если я увижу, что к женщине с ребенком приближается солдат Джасарея, я тут же перережу ему горло. Я не настолько свят, насколько мне самому хотелось бы.

— Значит, ты согласен, что святой человек должен избегать насилия, даже если под угрозой находятся жизни других людей?

— Я согласен, что мы дали клятву жить в святости, — сказал жрец, — и если сделать обратный вывод, святы те, кто живет по установленным правилам. Себя святым я не считаю. Пока нет.

Бануин вышел из палатки и взглянул на небо. Солнце только вставало. Везде готовили завтрак, и по долине двигались тысячи солдат — кто чистил лошадей, кто натачивал мечи, а кто играл в кости. Брат Солтайс свернул палатку, и Бануин помогал ему сложить ее и убрать в мешок.

— В Городе, — начал Бануин, — была секта, которую называли «Культом Древа». Они отрицали насилие, и их убивали целыми сотнями, и ни один из них не поднял руку на своего убийцу. В конце концов они победили и получили признание в Городе.

— Я слышал о культе и безмерно восхищаюсь его последователями. Мой первый духовный наставник, старый жрец по имени Конобелин, говорил, что убеждением или спором можно изменить разум человека, а душу таким образом не изменить. Душу можно изменить лишь действием или поступком. — Брат Солтайс поднял мешок с палаткой. — Ты сказал, что сектанты победили, но я мог бы это оспорить. Почему они выиграли? Насколько я понял, потому, что Джасарей казнил Наладемуса. А почему он смог это сделать? Потому что два воина с оружием в руках спасли его от предателей и дикого зверя. Таким образом, из-за того, что спасли Джасарея и узаконили ни в чем не виноватых сектантов, на нашу землю вторглась армия Пантер, которая собирается перебить детей. Неужели этого хотел Исток Всего Сущего? Иногда докопаться до истинной сущности вещей просто невозможно. — Брат Солтайс на секунду замолчал, оглядывая долину и берег озера. — Мне кажется, лучше сосредоточиться не на ненависти и природе зла, а на величии человека и силе любви — любви к семье, друзьям, собственной земле. Риганты прекрасные люди, и я ни за что от этого не откажусь. Мы не пытаемся поработить наших соседей, мы желаем жить с ними в мире. Мы не хотим войны, но если на нас нападают — мы защищаемся. Все наши воины пришли сюда добровольно. Они пришли защищать тех, кого любят, и их помыслы чисты и благородны. Бануин покачал головой.

— Морригу говорила о том, что дух земли нужно кормить и что из всех живых существ на это способен только человек. Каждая добрая мысль, сострадание или прощение, словно капля росы, наполняет дух. А как же война? Война — поток темного дождя, который отравит землю и еще на шаг приблизит нас к ее гибели.

Брат Солтайс положил руку на плечо Бануина:

— Ты прав, друг мой, война приносит зло. Но когда закончится битва, мы с тобой обойдем раненых и сделаем все, чтобы облегчить их боль. И если так угодно Истоку, они вернутся на фермы и обнимут жен и детей. Они будут улыбаться, наслаждаясь красотой заката, танцами в ночь праздника и другими простыми радостями. Надеюсь, они смогут отбросить ненависть и учить детей любить и уважать соседей, чтобы следующее поколение могло жить без войн и наполнять дух земли.

— Но сначала будет резня, — мягко заметил Бануин.

— Да, сначала — резня.

В предрассветный час Бэйн подъехал к лесу Древа Желаний. Лошадь не желала заходить в лес и шарахалась назад, когда Бэйн пытался заставить ее войти на опушку. Под конец она вообще встала, на месте, не желая двигаться и мелко трясясь. Бэйн спешился и погладил ее шею и бока.

— Мне тоже не хочется туда идти, — сказал он, ослабил поводья и вошел на окутанную мраком опушку.

Мгла рассеялась, но, осторожно ступая между деревьями, Бэйн чувствовал шепот ветра и ловил на себе взгляды невидимых глаз.

По тропе он вышел на то место, где они в прошлый раз увидели Морригу. Затем поднялся по противоположному склону к Каменному кругу. Рядом с кругом на камне сидел юноша. Он был стройным, золотоволосым, с нежным, как у девушки, лицом. Рядом с ним на скале лежал искусно выкованный золотой щит. Края щита были из стали, а центр напоминал золотую паутину вокруг серого камня размером с человеческий кулак. Молодой человек увидел Бэйна и улыбнулся.

— Она обещала, что ты придешь, — сказал юноша, его голос был словно музыка.

— Вот я и пришел, — сказал Бэйн, — кто ты?

— Меня зовут… звали Риамфада. Ты не присядешь на минутку?

— Лошадь ждет меня у опушки, и мне еще далеко ехать. Нельзя ли покороче? Скажи, зачем Морригу просила меня прийти?

— Твоя лошадь уже на пути в Три Ручья, а оттуда она уйдет на ферму, которую ты подарил Гриффу и Исваин, — сказал Риамфада. — Если тебе нужно к морю, я покажу другой, более короткий путь.

Риамфада поднял руку и показал на камни. В воздухе зарябило, и Бэйн понял, что со склона он смотрит на порт Ассии. В воздухе снова зарябило, и видение исчезло.

— Посиди со мной немного, — попросил Риамфада, — я так долго ждал этой встречи.

— Кто ты? — снова спросил Бэйн. — Если я могу спросить, ты — человек?

— Когда-то я был таким же человеком, как ты, или почти таким же. У меня были больные ноги, и я не мог ходить. Но я был ригантом и жил в Трех Ручьях. Там я и умер до твоего рождения в праздничную ночь, окруженный друзьями. Сидхи принесли меня сюда, и теперь я живу среди них.

— Ты теперь тоже сидх?

— Нет, сидхом стать невозможно, но у тех из нас, кто раньше был людьми, появились определенные… умения. Можно сказать проще — мы научились кое-какому волшебству.

Бэйн потянулся и дотронулся до руки юноши — она была теплой.

— Значит, ты не призрак?

— Нет, не призрак.

Бэйн присел на плоский камень:

— А зачем здесь я?

— Чтобы сделать выбор. Я уже сказал, что могу помочь тебе быстро добраться до моря, если ты хочешь. Когда-то я мог перенести тебя в Город, но они снесли Каменный круг на четвертом холме, чтобы построить купальню и рынок. Теперь я могу послать тебя лишь в круг примерно в двадцати милях от Города,

— Вряд ли Морригу просила меня прийти сюда, только чтобы облегчить мне путь и сэкономить время, — засмеялся Бэйн.

— Что ей от меня нужно? — Она ничего не требует, Бэйн, и ничего не просит. Мне было велено лишь предоставить тебе право выбора.

— И из чего я могу выбрать?

— Я могу тебя отправить в любую точку мира.

— А в Белых горах есть такой круг?

— В Белых горах Варшаллы к северу от земли варов?

— Да.

— Конечно, есть. Но почему ты хочешь именно туда? Это племя приносит человеческие жертвоприношения. На их языке слово «чужеземец» означает то же, что слово «враг».

— Там та, которую я люблю. Мне очень хочется снова ее увидеть.

— Тогда я отправлю тебя к ней.

— Бэйн посмотрел на щит с золотой паутиной,

— Зачем тебе этот щит? — спросил он.

— Я его сделал не для себя, а для тебя, Бэйн. Однажды я выковал меч твоему отцу.

— Щит очень красив, но его разнесет первый же сильный удар.

— Юноша поднял щит, отнес к стоявшему неподалеку дереву и повесил на сломанную ветку:

— Попробуй!

Бэйн вытащил один из кинжалов, подошел к дереву и сильно ударил по щиту. Кинжал отскочил и выпал у него из рук. Бэйн колотил по щиту и так и этак, но, осмотрев, не обнаружил ни единой царапины. Убрав кинжал в ножны, он поднял щит и удивился, насколько он легок. Просунув руку через два кожаных ремня, Бэйн взялся за ручку и стал искать застежку, чтобы натянуть ремни, но кожа сама стянулась, и ремни плотно облегли кожу.

— Как его снять?

— Просто отпусти ручку, — посоветовал Риамфада.

Бэйн снова присел рядом с ним на низкий камень. Скрытое облаками солнце садилось, и небо над горами стало цвета растопленного золота.

— Ты что-то недоговариваешь, Риамфада. Это боевой щит, он, конечно, может пригодиться в Белых горах, но наверняка ты выковал его не для этого.

Бэйн, я хочу показать тебе еще кое-что, — сказал Риамфада.

Он сделал пальцами какой-то знак, воздух замерцал, и Бэйн увидел Каменный круг, в котором сидели девять человек, среди которых он узнал Браэфара, но его взгляд был прикован к высокому, крупному воину с длинными желтыми волосами.

Картина изменилась, теперь Бэйн видел всадника на белом коне, скачущего вдали.

— Это Коннавар. Зачем ты мне все это показываешь?

— Король едет навстречу собственной смерти, — ответил Риамфада. — Он знает, что Браэфар решил его убить, и понимает, что ему не выжить.

— Тогда зачем он туда едет?

Ты же был с ним, когда Морригу попросила его сделать так, как хочет брат, Конн пообещал, и он сдержит слово.

— Понятно, — холодно сказал Бэйн, — ты хочешь, чтобы я помчался спасать Коннавара. Вот к чему весь этот разговор о необходимости сделать выбор! Я нужен, чтобы его спасти.

— К сожалению, ты не прав, Бэйн. Я очень люблю Коннавара и знаю, как ему тяжело, но спасти его я не могу — это его судьба.

— Тогда зачем меня вызвали?

— Сделать выбор.

— Что, если я решу поехать к Лии? Что случится с королем?

— Он умрет в одиночестве.

— Я если я поеду на помощь?

— Он умрет, но не один. Хочу предупредить тебя, Бэйн, если ты поедешь к Коннавару, тебе придется сделать выбор еще раз, и если ошибешься, можешь поплатиться жизнью.

Маро, сын Баруса, наблюдал, как отряд рабов ставит тридцать палаток для младших офицеров. Отряд работал быстро и умело, не отвлекаясь, что говорило о большом опыте. Задачей Маро было руководить рабами, и он чувствовал себя совершенно ненужным. Он внимательно следил за работой, но не мог найти ни единого изъяна. Когда палатки были установлены, он поблагодарил рабов и мысленно себя отругал. Его уже дважды предупреждали, что он ведет себя странно, но Маро просто не мог относиться к людям невежливо. Отпустив рабов, он прошелся вдоль территории нового лагеря. Слева личные рабы Джасарея собирали мозаичный пол для палатки командования. Каждый из двух тысяч тридцати семи камней был пронумерован, и некоторые рабы собирали и разбирали подобные мозаики уже более тридцати лет. Здесь тоже работали умело и быстро. Было крайне важно выложить пол и возвести палатку до прибытия Джасарея и основных отрядов. Маро восхищался строительством новой крепости, равно как и всем, что происходило с момента начала кампании. Нигде так ярко не проявлялись сила, мощь и изобретательность Города, как в этом необыкновенном строительстве. Ударные отряды выбирали место, офицеры наносили план лагеря на карту, а солдаты авангарда тут же начинали рыть оборонительные окопы. С севера и юга отряды всадников привозили поваленный лес, деревья распиливали, и из них строились ворота. Непрерывно прибывали новые отряды Пантер, которые тут же принимались за работу — копали отхожие ямы, ставили палатки и полевые кухни.

Маро поднялся на северную стену и оглядел бескрайние холмы. Где-то там была армия ригантов, которая разбила Валануса и проставила жирное пятно на безупречной истории армии Города. По последним данным, ригантов было не более пятнадцати тысяч — то есть примерно одна десятая от численности армии, разбившей Валануса.

Маро снял шлем и провел рукой по темным волосам. Дул приятный прохладный ветерок. Сильно чесалась спина, но почесать ее не было возможности из-за железного нагрудника. Маро долго привыкал к тяжелым доспехам, нарукавникам и наголенникам и чувствовал себя не настоящим воином, а студентом, мальчишкой, который играет в солдатиков. Ему было труднее, чем другим молодым офицерам, ведь он — сын Баруса, завоевателя востока, и от него ждали очень многого. Иногда Маро радовался, что отец остался в Городе и не узнает о некоторых его промахах.

В крепости находились несколько тысяч человек. Оглянувшись, Маро вспомнил ее примерный план и подумал, где будут располагаться он и его пятьдесят солдат. Он надел шлем и прошел к палаткам, где сейчас стояли его люди. Убедившись, что они сыты и всем довольны, Маро ушел к себе и начал писать письмо Каре. У него уже скопилось четыре письма, и он их пронумеровал, чтобы Кара поняла, в каком порядке читать. Завтра он попросит, чтобы в Ассию отвезли и его письма. Лишь десять офицеров в день имели право отсылать почту, потому что посыльных было всего десять, и Джасарей настаивал, чтобы они ездили налегке.

Дойдя до середины письма, Маро услышал шум и отложил перо. Выйдя из палатки, он увидел, что прибыла группа кавалеристов, среди которых было много раненых. Маро стоял на самом солнцепеке, смотрел на командира кавалеристов и, оглянувшись, сосчитал прибывших всадников. Их было тридцать, а полоски на нагруднике офицера показывали, что у него в распоряжении сто человек. Маро неспешно пошел к палатке. Офицер, высокий худощавый мужчина средних лет, разговаривал с одним из командующих Джасарея, хмурым, немногословным Гелтианом.

Они напали на нас из восточных лесов, — докладывал кавалерист, — ценийцы тут же бросились врассыпную.

— Каковы наши потери?

— У меня шестьдесят восемь человек. Они окружили отряд Тувора и, наверное, перебили всех. Ригантов вел тот старый ублюдок, который приезжал в Город, Фиаллах, или как его там?

— Потери врага?

Трудно сказать. Они напали так неожиданно. Мы думали, ценийские лазутчики предупредят нас о наступлении, но их или перебили, или они просто разбежались. Были моменты, когда риганты полностью контролировали ситуацию.

— Сколько их было?

— Примерно тысяча.

— Отведите раненых в полевой госпиталь и приготовьте более детальный отчет для императора.

— Слушаюсь, — ответил кавалерист, отдавая честь. Маро был неподалеку, когда кавалерист ушел, и Гелтиан повернулся к нему:

— Вам нечего делать, молодой человек?

— Да, сэр, палатки поставлены, мои люди сыты и отдыхают.

— Ты ведь сын Баруса, не так ли?

— Правильно, сэр.

— Ты слышал доклад?

— Да, сэр.

— Какие выводы сделал?

Маро попытался собраться с мыслями и вспомнил разговор, который он подслушал.

— Получается, что сто шестьдесят восемь наших кавалеристов были убиты Железными Волками Фиаллаха.

— Что еще?

— Они напали из укрытия, их было в десять раз больше. — Внезапно Маро все понял. — Отряды кавалеристов двигались слишком близко друг к другу. Если бы между ними было… двести ярдов, как предписывают правила, один из отрядов мог бы вырваться и уцелеть. Кавалеристам следует объезжать леса хотя бы на расстояние выстрела.

— Правильно, — сказал Гелтиан. — Офицеры проявили неосторожность и недооценили противника. В результате им преподали страшный урок.

Гелтиан отвернулся и пошел к восточным воротам. Маро вернулся в палатку к неоконченному письму. Он еще раз написал Каре, как сильно скучает по ней и по их новорожденному сыну. Затем рассказал про кельтонские земли, о том, какие красивые здесь горы и какие чистые ручьи и реки. Внезапно он вспомнил Бануина и подумал, где он может сейчас быть. Он не воин и вряд ли рискнет участвовать в битве. Затем вспомнил о гладиаторе Бэйне. Свирепый говорил, что он вернулся домой, в горы. Вот он уж точно точит меч и полирует доспехи! Маро задрожал. Приближался вечер, и солнце уже не грело. В палатке не было постели — просто кусок брезента, покрывающий землю. Маро снял нагрудник и с наслаждением почесал спину, а затем растянулся, положив голову на сложенное одеяло. Дома Кара наверняка сидит в саду, а сын спит в колыбели в тени старого вяза. Закрыв глаза, Маро представил себе эту картину и тут же почувствовал огромный прилив любви к ним обоим. Кара очень злилась, когда он уезжал, и отказалась выйти прощаться. — Ты присоединился к силам зла, — сказала она, когда Маро объявил, что его прикрепили к двадцать третьей армии Пантер,

— Что плохого в том, чтобы защищать свой город?

— Вот наш город, но где же враги, я никого не вижу.

— Риганты собирают армию, их шпионы уже переправились через море и призывают покоренные племена восстать против Города. Если мы не разберемся с ними сейчас, скоро они окажутся у наших ворот.

— Причину для развязывания войны можно найти всегда, — холодно сказала Кара. — Бэйн сам говорил мне, что риганты никогда не вели войну за морем, им не нужны чужие земли. Они совсем не жадные и не стремятся захватывать соседние территории и истреблять население.

— Я тоже не стремлюсь.

— И все же ты идешь завоевывать их землю, насиловать женщин и убивать детей.

— Ты все извращаешь, Кара. Каждый житель Города знает, что такое мир и гармония. Мы приносим им культуру и цивилизацию. Ты знаешь, что они до сих пор приносят в жертву младенцев? Они дикие, невежественные люди.

— Дикие и невежественные? — переспросила Кара. — Вчера на Большой арене дикие звери разорвали пять женщин на потеху толпе. Так что не надо говорить о культуре и просвещенности жителей Города. У ригантов вообще нет никаких арен.

— Мы вообще не об этом говорили, — рявкнул Маро. — Женщины всегда прыгают от одной темы к другой. Те женщины на арене наверняка были преступницами, приговоренными к казни, скорее всего убийцами, которые получили по заслугам.

— Ты дурак, Маро. Надеюсь, ты поймешь это не слишком поздно.

Несколько недель до его отъезда Кара вообще с ним не разговаривала. Маро надеялся, что, получив эти письма, она оттает, а когда он вернется с победой, будет к нему более благосклонна.

Браэфар нервно оглядывался по сторонам. На несколько секунд ему показалось, что у Каменного круга стоят двое. Он моргнул, и неясные фигуры исчезли. «Наверное, все из-за того, что садится солнце», — подумал он и облокотился о золотистый камень. Подул холодный ветерок, и Браэфар накинул на плечи меховую куртку. Остальные уже разожгли костры, но Браэфару к ним совсем не хотелось. По правде, ему вообще не хотелось здесь находиться.